Малоизвестные факты ранней жизни закона стоимости

(предыдущая статья «Генезис закона стоимости и форм борьбы с его стихией»: http://proza.ru/2020/10/17/166)

Если «„Капитал” — самый мощный снаряд, пущенный в голову буржуазии» (Маркс), а трудовая теория стоимости — его начинка (ср. d0ctor_z, LJ от 19.09.2015), то закон стоимости получается чем-то наподобие закона Аррениуса, предопределяющего химическую кинетику взрывной реакции.

Однако закон убывания художественной силы аллегорий пропорционально квадрату длины их цепочки (открыт мной) подталкивает меня начать новый метафорический ряд. Посвящаю его студентам Военмеха, 10 лет общения с которыми неизлечимо заразили меня ракетно-артиллерийской романтикой.

* * *

Уподоблю-ка я закон стоимости ракете с разделяющимися боеголовками. Как минимум, их три:

— движущая сила процесса дифференциации внутри групп производителей,
— регулятор пропорций общественного разделения труда (ОРТ),
— детонатор капиталистических противоречий высшего порядка, обусловленных превращением стоимости в цену производства.

Есть и другие варианты функционального анализа закона стоимости. Кто-то добавит «стимулирование роста производительных сил», а кто-то и «зарождение капиталистических отношений»… Оспаривать их и дополнять имеет смысл только при наличии чёткого представления о путях, которыми сами Маркс и Энгельс подошли к своим выводам.

Военмех — кузница кадров артиллерии и космонавтики, ленинградский аналог МВТУ им. Баумана в Москве и заокеанского MTI в Бостоне. Конечно, не все поголовно, но факультет «М» — высший слой „технарской” элиты где гены абстрактного мышления математиков и природоведческого физиков не подавляют унаследованную смекалку ремесленников и практицизм земледельцев древности, а гармонично сочетаются с ними. «Ведь это только в России, — доносится из астрала дух Задорнова — могли додуматься заклеивать скотчем дырки в космических кораблях!»

Мысль о том, что алгоритмы дифференциации производителей и их разделения по родам занятий, полезных для общества, сформировались на предначальной, дотоварной фазе, пришла мне в голову в бывшем классе сто лет назад упразднённой гимназии, чьё здание поглотил Военмех по ходу своей экспансии, по ходу дебатов с умниками и умницами с факультета «М».

Приступаю.

* * *

«Закон стоимости Маркса имеет экономически всеобщую силу для периода, который длится с начала обмена, превратившего продукты в товары, и вплоть до XV столетия нашего летосчисления» (Соч., т 25, ч. II, с. 474–475) Как видим, Энгельс проводит верхнюю границу бытия закона стоимости в его «чистом виде» через приблизительно XV век, имея при этом в виду событие «зарождение капитализма». Постулат это, или нет — обоснования даны в тех же «Дополнениях к III тому», где задан конструктивный каркас _исторической_ системы, в которой «чистый вид» закона стоимости представлен, как феномен не просто «товарный», но ещё и докапиталистический.

Предлагать альтернативы, увязывать качественные изменения в проявлениях закона стоимости с другими вехами истории экономики не запрещается. Но тогда новый каркас потеряет «генетическое» сродство с марксизмом. Неколебимость марксизма тем-то и обеспечивается, что в его системе проработаны параллельные раскосы и связки, задающие дополнительные рёбра жёсткости всей конструкции.

В сноску: игнорирование «докапиталистичности» закона стоимости в его чистом виде — предпосылка нежизнеспособности и абсурдности построений, в которых от этого закона ожидается то, на что в будущих формациях он в одиночку не способен.

Продолжаю. Установив верхнюю границу «непорочного бытия» закона стоимости через конструкционный постулат, нижнюю, стартовую границу Энгельс определил оценочно, через экстраполяцию. Его логика: раз зачатие закона стоимости опосредовано превращением продукта труда в товар, то и за день рождения этого закона мы будем привязывать к дате начала товарообмена. Плюс-минус, разумеется. Всех деталей становления товарообмена Энгельс не знает и знать не может, ибо тот период истории бесписьменный. Пройдёт сто лет, прежде, чем наука получит инструменты датировок по косвенным признакам, от радиоуглеродного анализа до химических формул цветочной пыльцы.

* * *

Обычного в этом месте следует бодрый рассказ об изменениях форм проявления закона стоимости (не отрицающих сам закон!) в эпоху капитализма. Вместо этого хочу привлечь внимание к процессам, происходившим ранее нижней границы «по Энгельсу», да и многие десятки веков после рождений гигантских государств Египта и Вавилонии.

Комплекс причинно-следственных событий, который мы называем «стихийным регулятором пропорций», сложился и вошёл в социальный инстинкт (раз он стихийный) на протяжении многотысячелетней практики совместного, коллективного труда внутри человеческих племён. Это СТИХИЙНАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ распределения функций в коллективном производстве, когда жопорукому не доверят лепить горшки, а слепому давать в руки лук и стрелы при коллективном выходе на работу.

Земледелие в дополнение к собирательству, ремесло, садоводство, скотоводство в дополнение к охоте — вся эта практика распределения участков совместного труда закладывается ещё при внутриплеменном распределении трудовых ресурсов. Таким образом, к началу «великих общественных разделений труда» мы имеем человечество, которое уже психологически готово к выходу процесса специализации на качественно иной, межплеменной уровень. Отказаться от идеи разводить скот на солончаках в пользу получения мяса в обмен на соль, нужен определённый экономико-психологический перелом. Потому что на самом деле чисто земледельческих и чисто скотоводческих племён нет: кочевники умеют и пахать, и сеять, да и хлеборобы не прочь завести собственную скотину, чтобы всегда под боком… да и среди солончаков найдётся оазис для трёх-пяти пар коров, только они будут тощими.

Специализация — мощнейший движитель роста производительности труда. Только благодаря этому объём продуктов, производимых племенем, в конце концов превышает критическую границу, за которой можно и рискнуть на межплеменной обмен.

«Очаги капитализма», изредка возникающие посреди рабовладения, азиатского способа и феодализма, мы отбрасываем, как не составлявшие системы и даже мало-мальски значимого уклада. Первопричина — экономика на 99% аграрная, поскольку и ремесло является только придатком к отраслям, добывающим продукт природы. Ремесленник — уникум, он (со своими сыновьями) одиночка, и к тому же ритм производства подчинён аграрному циклу. А раз так, то и стоимость определяется затратами личного труда напрямую, без посредников и нахлебников. Феодал не в счёт, тем более, что повинности по барщине в основном есть форма налога на содержание государства и государственно-значимой инфраструктуры.

Целью мелких производителей, крестьян и ремесленников является не прибыль, а собственное воспроизводство на том или иномт отрыве от черты выживания. Избыток стоимости идёт на собственные нужды регулярно, и скачкообразно - на совершенствование средств производства. Функции стихийного регулятора в части обанкрочивания менее успешных закон стоимости не выполняет: все живут более-менее одинаково, ибо излишек за счёт разницы в плодородии феодал изымает через дифференциальную ренту.

В городах цеховая система, унаследованная от древнеримских коллегий, гарантирует ремесленников и от разорения, и одновременно от искушения обогатиться за счёт ценовой конкуренции и (страшное преступление!) за экономию на качестве продукции. Сбыт тоже предсказуем из многолетнего опыта. Как отмечал Энгельс, цех был «не чем иным, как применением устройства общины-марки, но уже к привилегированному ремеслу, а не к определённой территории» (25-2, с. 476). Внутри гильдии гарантировалось равное участие каждого её члена в пользовании всеми обеспеченными за ней привилегиями и доходами.

Профессиональные купцы и ростовщики — единственный класс, для которого и в докапиталистических формациях целью была максимизация чистогана. Но не беспредельно, а с принудительным выравниванием нормы прибыли между купеческими корпорациями, как при продаже импорта в «порту приписки», так и между корпорациями разных стран при продаже экспорта на выезде. Попытки ценовой конкуренции карались! Опустив за общеизвестностью (или общедоступностью) подробности из I тома «Капитала», я уже перескочил к дополнениям Энгельса к III тому. Так вот, и категория нормы прибыли, и феномен перетекания капиталов впервые возникает среди этих самых купеческих корпораций. Но возникает в особых формах. Выравнивание её через «дисциплину цен” метод явно не рыночный. Его применяют, но лазейки ищут и находят. Ценовая конкуренция идёт вдали от родных берегов: какая заграница больше заплатит за предлагаемый товар, туда и перетечёт купеческий капитал.

Итак: крестьяне продают сельхозпродукт купцам по стоимости. Ремесленники тоже, хотя Энгельс не исключает вынужденное снижение цен при неблагоприятной конъюнктуре. Во внешней же торговле все товары продаются по цене выше стоимости. Противоположный тип отклонений наблюдается при развитом капитализме когда «говядина претерпевает более значительную надбавку в цене по дороге от лондонского оптового торговца к лондонским потребителям, чем на пути от оптового торговца в Чикаго к лондонскому оптовому торговцу» (там же, с. 479). Остальные прибавки от Энгельса оставляю для самостоятельного прочтения.

Итак, стихийным регулятором пропорций общественного разделения труда и предпосылкой дифференциации внутри групп производителей закон стоимости начинает выступать только тогда, когда капитализм выходит на новые объекты эксплуатации через найм рабочей силы. Это сначала стадия мануфактуры при которой работник как бы по своей воле удлиняет рабочий день за пределы светового у себя на дому, а затем и классической промышленности, в которой эксплуататору противостоит пролетарий, уже расставшийся с домашним ткацким станком.

Лишь десятилетия спустя на этой почве произрастают капиталистические противоречия высшего порядка, обусловленные превращением стоимости в цену производства. Таким образом, уповать на закон стоимости в чистом виде, когда социализм и развивающиеся страны располагают современной индустрией, наивно. В 1917 году пролетарии получили в свои руки хозяйственный механизм, в котором закон стоимости был уже модифицирован, а его действие во всём мире становилось управляемым. В первые пятилетки СССР резко обошёл Запад по части этого регулирования.

Да что говорить, если даже без тотальной «экспроприации экспроприаторов» Германия и Италия извлекли в 1930-е годы за счёт государственно-монополистического регулирования и укрощения аппетитов спекулянтско-торгашеского сектора такую прибавку к производственному потенциалу, что не будь она направлена на войну, Штаты остались бы нищебродами. Заметим, что даже при гипотетическом отсутствии СССР война западноевропейских тоталитариев с плутократами и «мировым капиталом» была неизбежна. Ведь промышленность ничто, если нет рынков сбыта — а Штаты с Англией защищали бы их силой оружия.

* * *

Продолжение цикла: http://proza.ru/2020/10/21/99