Национальная политика немцев в концлагерях. ч. 9

Национальная политика немцев в концлагерях для военнопленных.

(Продолжение. Предыдущая глава:http://proza.ru/2020/10/11/653)

Продолжим разговор о том, как немцы, в годы Великой Отечественной войны,  относились к нашим военнопленным.
Надо сказать, что национальная политика гитлеровцев в отношении советских военнопленных была продуманной и изощренной.
Главной её целью было разобщение наших военнопленных по национальному признаку и разжигание  вражды между пленными различных национальностей.
 
ОСОБУЮ ненависть и наиболее жестокие условия содержания немцы осуществляли в отношении русских военнопленных. (О евреях отдельно поговорим чуть позднее).
Вот что об этом, в статье ««Феномен лагерной полиции»,  рассказывает израильский исследователь Арон Шнеер:
 
«Особенно тщательно и изощренно в лагерях нацисты разыгрывали национальную карту. В соответствии с приложением № 1 к приказу № 8 начальника полиции безопасности СД от 17 июля 1941 года еще в фильтрационных лагерях военнопленных сводили в национальные группы и по прибытии к месту заключения размещали в отдельных блоках.
 
В частности, по словам Н.Д. Фирсова, в Дулаге № 121 в Гомеле пленные на одежде носили нашивки с буквами, определявшими их национальную принадлежность – украинцы, белорусы и русские.
В лагере Лобанд, в Верхней Силезии, стояли отдельные бараки украинцев, белорусов и так называемый русский угол, в Маутхаузене 38-й блок называли украинским и т.д.»

Посмотрите, что об этой «национальной политике» немцев говорит Б.Н.  Соколов, о воспоминаниях которого «В плену» ранее мы уже говорили.
 «Ораниенбург — это маленький-маленький городок к северу от Берлина, его дачный пригород. Однако главное там — вовсе не аккуратные домики и красивые виллы, утопающие в зелени и в розовых кустах, а огромный концентрационный лагерь, получивший после войны мировую известность…
 Лагерь разделен на жилую и производственную зоны и множество филиалов. Всё это поражает своими размерами и размахом. В жилой зоне, как и во всяком человеческом обществе, всё разделялось на классы и сословия. Вот блок, где жили заключённые аристократы.
Здесь опрятные двухэтажные домики, отделённые друг от друга и от остального мира высоченными каменными стенами с острыми зубьями по карнизу. Здесь современная мягкая мебель, голубые ванны, низкие журнальные столики, на которых ещё и сейчас разбросаны иллюстрированные журналы с портретами фюрера и голыми девушками.
В этой, по нашим понятиям, роскоши, поодиночке коротали свои дни: австрийский премьер-министр Шушниг, французские и польские министры, генеральный секретарь немецкой компартии Эрнст Тельман и другие, подобные им.
 
От главной площади веером расходятся длинные одноэтажные бараки, хранящие в чём-то неуловимом, но явном, дух своих прежних обитателей. Даже не читая надписей, можно почти безошибочно сказать, что вот здесь жили французы, здесь немцы, голландцы, здесь югославы, поляки, здесь евреи, здесь русские.
Бараки эти отличаются друг от друга, особенно разительно внутри.
В одних нет скученности и относительный комфорт. Широкие продольные и поперечные проходы, двухэтажные деревянные кровати с чистыми матрацами, тумбочки, большие умывальники. В других узкие проходы и четырёхъярусные, затёртые множеством тел, сплошные нары без признака каких-либо подстилок или матрацев.
Есть бараки, так сказать, с промежуточным комфортом.
 
Всё худшее предназначалось для русских.
Даже обречённые на истребление евреи имели больший комфорт.
Вот тут, на самом дне человеческого общества, как нигде более наглядно сказывалось отношение немцев к людям разных национальностей, и самое худое — к русским».

Думаю, что тут словам Б.Н. Соколова, который пробыл в немецком плену 3,5 года, можно полностью доверять.
За это время он много чего насмотрелся и отношение ОСНОВНОЙ МАССЫ немцев к русским пленным он отлично знал и запомнил.
Вот что он подчеркивает:

«Кстати, характерная черточка.
К евреям немцы питают ненависть и отвращение, сейчас многократно усиленные официальным антисемитизмом. Но обращаются немцы к евреям только на «вы».
К русским немцы не испытывают ни ненависти, ни отвращения, но, пожалуй, не испытывают и уважения и обращаются неизменно только на «ты».
За эти годы я никогда ни к одному из русских не слышал другого обращения, как: «Mensch! Du! Iwan!"
 
Пройдет несколько лет, и немцы будут перед русскими пресмыкаться, фальшиво лебезить и заискивать, но уважать не будут.
Чтобы понять это, нужно видеть иностранцев не только в масках благоприличия, но и тогда, когда они искренни.
Вот, как сейчас, когда стесняться им некого…»

Очень интересную картину отношения англичан к советским (точнее – русским) военнопленным описывает Б.Н. Соколов.
В 1943 году его из Латвии  перевезли в Восточную Пруссию. И вот что он там увидел:
«Алленштайнский лагерь огромен и совсем не похож на наш Саласпилский. Тот по здешним масштабам маленький, привычный и в меньшей степени казённо-официальный. Здесь же всё серое и мёртвое. На огромной песчаной равнине, но не весёлого жёлтого или белого песка, а уныло серого, стоят ряды длинных, низких, скучно серых бараков. Бараки эти ничем не отличаются один от другого и кажется, что они тянутся за горизонт и наполняют собою остальную Германию.
Всё это разбито на блоки, огороженные колючей проволокой с узкими проходами между ними. Нигде ни дерева, ни кустика. Всё украшение пейзажа составляют множество вышек с прожекторами и пулемётами. Лагерь здесь существовал и в первую мировую войну, но теперь значительно расширен…

Рядом с нами блок англичан. Здесь я впервые вижу гордых сынов Альбиона, граждан самого свободного в мире государства. У них своеобразная манера держаться. Обычно они прогуливаются в своём блоке по двое или по трое, покуривая сигареты и трубки или просто заложив руки в карманы, которые у них расположены на бёдрах спереди.
На них полная или неполная английская форма и крепкие ботинки, у некоторых с гетрами. Всё это опрятное и, по большей части, не очень заношенное. А, как говорят, кое-кто из них находится здесь с 1940 года.
К немцам они относятся так, словно оказывают им честь, что находятся у них в лагере.
Когда немец приходит к ним в блок или идёт по проходу между блоками, то видит только их спины и затылки.
 
К нам у них отношение безразличное: они нас попросту не замечают. Однако продолжается это недолго.
Вскоре мы тесной грудой прижимаемся к ограде против английского блока. Тотчас же жалостливым голоском начинаем наше обычное попрошайничество.
Разумеется, и англичан мы называем панами:
— Пан, а пан, дай закурить!
Иногда просим хлеба:
— Пан, дай бруту!
 
Выразительными жестами, не надеясь на знание языка, мы поясняем, чего именно нам хочется.
Это нудное стенание продолжается долго. Наконец, один бросает нам окурок…
Окурки бросают ловко: не глядя, через плечо, видя в этом, должно быть, известное спортивное достижение.
Окурок перелетает через высокие проволочные ограды и двухметровый проход, разделяющий наши блоки, и падает в толпу.
Тогда у нас начинается свалка, что, собственно, и занимает англичан. Хотя явно они не гогочут и не показывают на нас пальцами, но иногда лёгким движением подбородка обращают внимание своего попутчика на наши бурные эмоции.
По-видимому, они уже к нам привыкли и видят нас не впервые.
 
Бросает нам окурок и ещё один англичанин. Третий, вытащив сигарету и аккуратно разрезав её на несколько частей, тоже ловко швыряет нам по одному эти срезки. По всему видно, что с их стороны это не акт филантропии и не выражение сочувствия более бедному союзнику.
 
Они скупы и расчётливы, эти англичане.
Это явно развлекательный акт.
Так бросают в зверинце огрызок яблока дерущимся мартышкам и веселятся, глядя на то, как те награждают друг друга затрещинами.
А в нас, во всяком случае, во многих из нас силён дух попрошайничества и нищенства.
И даже тогда, когда нет прямой к тому нужды, а просто хочется что-нибудь получить, особенно какую-нибудь иностранную никчемушку. Приходилось видеть это и не только во время войны.

Но вот к проволоке прильнули двое, быстро уловившие английское произношение и ловко его имитирующие. Получается у них великолепно. Вероятно, не зная по-английски ни одного слова, они, сюсюкая сквозь зубы, ведут между собой диалог, создавая иллюзию английской речи. Это уже по-настоящему заинтересовывает англичан, и они вылезают из своего ледяного панциря.
 
Собравшись небольшой кучкой у проволоки, они хохочут, показывая на наших артистов пальцами и кивками головы, сопровождая всё это и другими одобрительными жестами и возгласами.
Это слишком оживлённое представление прерывается немцами. Двое из них быстро заходят в наш блок, а один — в проход между блоками. Артистов прогоняют, а зрители, как по команде, показывают немцам спины. В награду артистам бросаются две сигареты…»

Печальная картина, не правда ли?!
В качестве комментария надо сказать вот что.
Легко было англичанам демонстрировать немцам свою спесь и «безразличие». 
Германия во Второй мировой не вела против Англии «истребительной войны», да и откровенно  не хотела воевать с Британской империей.
Не Германия объявила Англии войну в 1939 году, а как раз наоборот Англия с Францией, формально объявив Гитлеру войну, 8 месяцев вела «странную войну» на Западном фронте, пока немцы их в июне 1940 г. наголову не разгромили.

В 1939-1940 годах  Гитлер НЕСКОЛЬКО РАЗ, ПУБЛИЧНО, в том числе выступая в рейхстаге, предлагал Англии мир и заявлял о том, что «у двух братских народов нет причин для войны и взаимной ненависти».
Поэтому и войну с Англией Гитлер старался вести «цивилизованно», не допуская явных зверств и этнических чисток в отношении англичан, да  и французов (правительство которых с  июня 1940 года, де-факто, было союзником Германии, и даже умудрилось, в первой половине 1941 года, «маленько повоевать» с английскими войсками в Сирии и Ираке).
 
Поэтому-то немцы и «смотрели сквозь пальцы» на «независимое» поведение английских военнопленных в своих лагерях.
Если бы им вдруг зачем-то понадобилось ужесточить  положение английских военнопленных, то вся «цивилизованная мишура» была бы немцами  вмиг отброшена.

Сделаю небольшое отступление на эту тему.
В прошлой главе я рассказывал о своем однокашнике по военному училищу Василии, отец которого был в плену у немцев и много что рассказывал потом своему сыну об этом.
Мы обсуждали с Василием на эти вопросы, и вот какой эпизод из рассказов своего отца он привел.

В 1943 году его отец бежал из концлагеря (который находился на территории оккупированной Франции) и примкнул к французскому Сопротивлению.
По каким-то делам его направили в оккупированную немцами Бельгию, а в Брюсселе агенты гестапо его выследили,  арестовали и посадили в местную тюрьму.
Спустя пару дней, к нему в камеру посадили английского летчика (видимо из экипажа сбитого немцами бомбардировщика). 
Заключенным там полагалось, при входе надзирателей в камеру, быстро вставать лицом к окну, держа руки за спиной.
 
Английский летчик, видимо, тоже поначалу захотел продемонстрировать немецким надзирателям свое «безразличие и презрение», и попробовал проигнорировать этот порядок.

«Немцы тут же ему «вломили» ТАК, что он потом первым вскакивал, при  звуке открывающегося в двери камеры замка, и последним отходил от окна после того, как надзиратели ее покидали!» - вспоминал отец Василия.

Безусловно, в случае необходимости, и прочим «гордым сынам Альбиона» немцы запросто могли бы организовать в своих лагерях «небо в алмазах».

Так что дело не в «особенностях национального характера» англичан и русских (на что прозрачно намекает Б.Н. Соколов в своих воспоминаниях), а в разной ПОЛИТИКЕ гитлеровцев  по отношению к ним.
 
Англичан они считали «братским народом, попавшим под власть плутократов», а «большевизм», носителем которого немцы считали, прежде всего русских,  был «смертельным врагом национал-социалистической Германии».

Напомню, что в «Памятке по охране советских военнопленных» от 8.9.1941 года, говорилось:
«Впервые в этой войне перед немецким солдатом находится враг, обученный не только в военном, но и в политическом смысле, который видит в коммунизме свой идеал, а в национал-социализме - своего злейшего врага.  Борьба против национал-социализма вошла ему в плоть и кровь».
Вот поэтому-то немцы и относились к русским пленным с максимальной жестокостью, как к своим злейшим врагам.

Вернемся теперь к разговору о национальной политике немцев в лагерях военнопленных.
Вот что об этом рассказывал израильский исследователь Арон Шнеер:

«Национальная политика немцев в отношении советских военнопленных определялась задачами, провозглашенными рейхсминистром оккупированных восточных территорий Альфредом Розенбергом 20 июня 1941 года в его речи «О политических целях Германии в войне против Советского Союза и планах его расчленения».
Розенберг утверждал, что на месте европейской части ликвидированного СССР будет создано четыре больших блока: «Великая Финляндия», «Прибалтика», «Украина» и «Кавказ».
Затем Розенберг предлагал выделить «Донскую область со столицей в Ростове и Туркестан», включающий всю Среднюю Азию.

А уже 27 июля 1941 года начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер запишет в своем дневнике: «Украинцы и уроженцы прибалтийских республик будут отпущены из плена».

По многочисленным свидетельствам, среди советских военнопленных после евреев в худшем положении находились русские, в лучшем положении – украинцы.
Летчик Николай Владимирович Ващенко, попавший в плен в июле 1942 года, в своей книге «Из жизни военнопленного», изданной в 1987 году, передает следующий разговор с регистратором-военнопленным в лагере Хаммельбург:
– «Украинец?
Я сказал, что не могу считать себя украинцем, так как происхожу из казаков и всю жизнь прожил в центральных областях России...
– Ну и осел, так и подохнешь скоро.
Уже после узнал, что немцы создавали для украинцев лучшие условия, назначали на кухню, в лазареты, к крестьянам и т.п.».

Нацистские идеологи отмечали, что «украинский народ, впитавший в себя польско-литовскую кровь, более «зрел», чем великороссы... представляющие смесь славянской, финской и татарской крови».
 
Вот эта «научная теория» и объясняет во многом, почему в лагерную полицию немцы специально набирали украинцев, особенно – выходцев из Западной Украины: чтобы еще более усилить уже существующую конфронтацию между двумя народами.
При этом следует отметить, что бывшие военнопленные после освобождения в своих показаниях неоднократно подчеркивали, что среди полицейских в лагерях преобладали украинцы, которые отличались особой безжалостностью: «избивали жестоко и смертельно».

«В лагере Остров-Мазовецкий полицейскими были только украинцы, – вспоминал в беседе с автором статьи в июне 1993 года И.Я. Гетман. – Первый призыв к пленным был такой: «Кто украинец, иди на службу к немцам!»
Полицаи, как их называли пленные, находились на привилегированном положении. Они получали улучшенный по сравнению с другими пленными паек, были хорошо одеты, жили в отдельном помещении, пользовались правом свободного перемещения по территории лагеря…»

Обратите внимание на «аргументы», которыми геббельсовские пропагандисты стремились разжигать вражду русскими и украинцами: «украинский народ, впитавший в себя польско-литовскую кровь, более «зрел», чем великороссы... представляющие смесь славянской, финской и татарской крови» и  т.п. дурь и нацистская мерзость!
Почти слово в слово теперь это повторяют свидомые «пропагандоны» нынешней «нэзалэжной» Украины!

И если на их дедов и прадедов вся эта гитлеровская пакость особого впечатления не производила, то, увы, очень многим нынешним «свидомым» их внукам и правнукам она пришлась по душе, и они радостно пережевывают все это нацистское дерьмо…


О создании немцами лагерной полиции мы уже подробно говорили в предыдущей главе.
Положение о лагерной полиции, ее статус были утверждены начальником службы общего руководства вермахта генерал-лейтенантом Германом Рейнеке 8 сентября 1941 года.
В нем, в частности, указывалось:
«Из благонадежных советских военнопленных необходимо создать полицию в лагерях и крупных рабочих командах, которая будет использоваться комендантом для наведения порядка и поддержания дисциплины».
 
Иными словами, немецкая администрация, будучи не в состоянии справиться с многомиллионной массой пленных, прибегла к помощи самих пленных. Институт этот оказался чрезвычайно эффективным и позволил высвободить тысячи немецких солдат для фронта…

«Один из бывших полицейских лагеря для военнопленных в селе Спасск Смоленской области Кирилл Клишин на допросе 10 июня 1943 года объяснил следователю НКВД причину, по которой он, бывший курсант московского военного училища им. Верховного Совета СССР, стал предателем: «Поступил полицейским в лагерь военнопленных, выполнял требования немцев, избивал русских военнопленных ради спасения своей жизни».
Немцы умели привязывать к себе намертво.
 
В частности, в «Распоряжении штаба ОКВ о порядке приведения в исполнение приговора о смертной казни советских военнопленных» от 29 декабря 1941 года говорилось:
 
«Если в исполнение приводится приговор о повешении, то комендант данного лагеря должен найти среди советских военнопленных подходящих для этого людей, которые за это должны получить какое-либо вознаграждение (деньгами, продуктами и др.).
 О приведении приговора немецкими военнослужащими не может быть и речи». (Арон Шнеер  «Феномен лагерной полиции» Независимая газета, 20.02.2015  http://nvo.ng.ru/history/2015-02-20/12_police.html)

Надо сказать, что немцы не слишком-то руководствовались требованием данного «Распоряжения штаба ОКВ о порядке приведения в исполнение приговора о смертной казни советских военнопленных» и, при желании, сами тоже  участвовали в казнях и экзекуциях советских военнопленных. Примеров этого множество и они хорошо известны.

Перед самым нападением на СССР, 6 мая 1941 года, в Германии был разработан, а 6 июня утвержден и разослан командующим войсками приказ, вошедший в историю как «Приказ о комиссарах».
Текст этого приказа публиковался, но как правило фрагментами, поэтому  очень важно еще раз обратить внимание на этот, судьбоносный для всех политработников и евреев-военнопленных, документ.

«Совершенно секретный документ командования!
Приложение к OKW/WFST/Abt. L. IV/Qu № 44822/41(секр.)
Совершенно секретно! Только через офицера!

В борьбе против большевизма не следует рассчитывать на то, что враг будет придерживаться принципов человечности или международного права. В частности, от политических комиссаров всех рангов, как непосредственных организаторов сопротивления, нужно ожидать преисполненного ненависти, жестокого и бесчеловечного обращения с нашими пленными.
Войска должны помнить следующее:
1. Щадить в этой борьбе подобные элементы и обращаться с ними в соответствии с нормами международного права – неправильно. Эти элементы представляют угрозу для нашей собственной безопасности и для быстрого умиротворения завоеванных областей.
2. Изобретателями варварских азиатских методов борьбы являются политические комиссары. Поэтому против них нужно со всей строгостью принимать меры немедленно и без всяких разговоров. Поэтому, если они будут захвачены в бою или окажут сопротивление, их как правило следует немедленно уничтожать.

В остальных случаях действуют следующие постановления:
I. Район военных действий
1. С политическими комиссарами, которые выступают против наших войск, следует обращаться в соответствии с распоряжением «Об особой подсудности в районе «Барбаросса».
Это относится к комиссарам всех званий и занимающим любую должность, даже если они только подозреваются в оказании сопротивления, саботаже или в подстрекательстве к этому.
Необходимо помнить «директивы о поведении войск в России».
2. Политических комиссаров во вражеских армиях можно отличить по особым знакам отличия – красной звезде с вытканными золотом серпом и молотом на рукаве…

Их нужно немедленно, прямо на поле боя, отделить от других военнопленных. Это необходимо для того, чтобы лишить их всякой возможности оказывать воздействие на пленных солдат.
Эти комиссары не признаются в качестве солдат; на них не распространяется защита, предоставляемая военнопленным международным правом.
После отделения их следует уничтожать.

3. Политические комиссары, которые не виновны во враждебном отношении или только подозреваются в таковом, могут быть оставлены до особого распоряжения. Только при дальнейшем продвижении в глубь страны можно будет решить, могут ли оставшиеся работники быть оставлены на месте или их следует передавать зондеркомандам. Следует стремиться к тому, чтобы последние сами проводили расследование.
При решении вопроса о том, «виновен или невиновен», личное впечатление об образе мыслей и поведение того или иного комиссара, как правило, важнее, чем состав преступления, который, пожалуй, не может быть доказан.
4.В первом и во втором случаях следует составить о происшедшем краткое донесение
5. Все названные мероприятия не должны мешать проведению операций. Поэтому планомерные операции по розыску и прочесыванию местности не проводятся полевыми войсками.
II.В тылу войск
Комиссаров, которые будут задержаны ввиду их подозрительного поведения, следует передавать эйнзацгруппам или эйнзацкомандам полиции безопасности (СД).
III. Ограничения для военных и военно-полевых судов
Осуществление мероприятий, предусмотренных в разделах I и II , не может быть возложено на военные и военно-полевые суды командиров полков и выше».

Верховное главнокомандование вермахта совершенствует свое постановление и вскоре появляется:
«Дополнение Главнокомандующего сухопутными войсками Вермахта 8 июня 1941 г.
Содержание: Обращение с политическими комиссарами.
Дополнения:
К разделу I, пункт 1:
Предпосылкой к принятию мер в отношении каждого политического комиссара являются открыто проявляемые или замышляемые действия или отношение со стороны подвергаемого этим мерам, направленные против немецких вооруженных сил.
К разделу I, пункт 2:
Казнь политических комиссаров после их отбора из общей массы военнопленных проводить в войсках вне зоны боевых действий, незаметно, по приказу офицера.

Ни в одной из предшествующих европейских военных кампаний 1939–1941 гг. немецкое военное руководство не ставило знак равенства между евреями и «партизанами и саботажниками» - противниками немецкого режима в оккупированных странах.
Однако в преддверии войны с Советским Союзом в специальном распоряжении № 1 начальника Верховного командования вермахта к директиве № 21 от 19 мая 1941 г. говорится о том, что борьба против большевизма «требует строгих решительных мер против большевистских агитаторов, партизан, саботажников и евреев…»

Таким образом, впервые враг был точно определен, и тем самым решена судьба советских евреев и комиссаров.
2 июля 1941 г. принимается специальная директива Главного управления безопасности рейха, подписанная Гейдрихом, адресованная начальникам СС и полиции на оккупированных территориях СССР.
В четвертом разделе, который называется «Экзекуции», подчеркивается, что экзекуции подлежат:
«…сотрудники Коминтерна, как и все профессиональные коммунистические деятели;
сотрудники высшего и среднего ранга, а также наиболее активные сотрудники низшего ранга в партии, Центральном комитете, областных и районных комитетах;
народные комиссары;
евреи – члены партии и занятые на государственной службе, а также прочие радикальные элементы (диверсанты, саботажники, пропагандисты, снайперы, убийцы, поджигатели и т. п.)…»

Обращает на себя внимание то, что подобными распоряжениями только евреи – рядовые члены партии и государственные служащие – были обречены на смерть.
К рядовым коммунистам и государственным служащим других национальностей смертная казнь в обязательном порядке не предусматривалась.

Если штабные документы носили директивный характер, то разработанные на их основе пропагандистские материалы, адресованные немецким солдатам, рисовали страшный облик врага и декларировали ненависть к советским политработникам.
Причем сознательно происходит стирание граней между понятиями «комиссар» и «еврей.


Теперь следует подробно поговорить об отношении немцев к советским военнопленным еврейской национальности.
Думаю, что одной из причин того, почему мемуары Б.Н. Соколова не «раскрутили», как следует  в либеральной прессе и тусовке, было то, что он не слишком-то комплиментарно и «толерантно» написал о поведении части еврейских военнопленных.
 
Правдиво (и подробно) описывая о поисках лиц еврейской национальности среди пленных и казнях военнопленных (и не только пленных) евреев, он умудрился в своей книге ни разу не упомянуть о «Холокосте»,  да еще и привел примеры инициативного сотрудничества части пленных евреев с лагерной администрацией в 1941 году.
А ведь один раз он и сам чуть было не был признан немцами, как еврей:

«Бороды отпускать нельзя, так как бородатых немцы считают евреями. Бритвы сохранились у очень немногих, поэтому мы бреемся обломками лезвий, стеклом, а иногда просто по-свински опаливаем лицо головешкой. У всех нас на головах натянуты пилотки с опущенными вниз крыльями, иногда не одна, а две или три разом.
Пилотки никогда не снимаются, и кажется, что они приросли к голове.
Шинели грязные и местами прожженные у костров, без хлястиков, у некоторых подпоясанные веревочками, сидят на нас как халаты.
На боку у каждого торба из-под противогаза, а за спиной вещевой мешок. Об обуви и говорить нечего: ботинки разбиты и заляпаны грязью. И вечный голод, привыкнуть к которому нельзя.
Я голодаю уже почти два месяца, а были дни, когда во рту и крошки не было…

Дело в том, что я по лени и из глупого бахвальства перестал бриться и отпустил довольно эффектную бороду. Вообще бородатые появлялись, но, что удивительно, это были не мужики, а скорее интеллигенты.
С одним таким ленинградским бородачем Михаилом я довольно близко знаком. Ему борода идет, но меня, как говорят, она делает очень заметным.
Так вот, когда я подходил к бараку, у дверей стояли два немца.
Один, загородив мне дорогу, стал пристально меня разглядывать и спросил:
— Sie sind Jude?
— Nein.
— Wer ist du?
— Ich bin Russisch.
— Nun ja, russisch Jude, — заключил немец, укоризненно качая головой. Лицо его при этом изобразило такую гримасу, как будто он проглотил что-то очень мерзкое.
Другой тоже сморщился, презрительно выпятив нижнюю губу. Вдруг что-то их отвлекло и я, воспользовавшись этим, шмыгнул мимо них.
 
Вскоре, найдя Мишку, задыхающимся от волнения громким шепотом я дохнул ему в лицо:
— Бриться сию минуту. Считают за евреев.
 
Повторять и объяснять два раза не понадобилось. Мишка опрометью бросился искать нашего приятеля Башкирова — из Башкирии — владельца бритвы и парикмахера.
Башкиров за один подобранный мною во время похода на станцию окурок, обмазывая нам лица вместо мыла слюной и смачно поплевывая, соскреб с нас черные густые бороды, выражая при этом искреннее сожаление по поводу утраты такой красоты.
Шутки шутками, а дело не из веселых.
Антисемитизм достиг высокого градуса, но кульминации еще нет. Однако по всему чувствуется, что она не за горами.
 
Еще не пришел приказ, еще не крикнуто — БЕЙ! Ищут евреев пока еще вяло, но всех найденных отправляют в концентрационный лагерь, с особым режимом, по сравнению с которым у нас — курорт.
При этом действительно ли это евреи или так называемые «похожие на евреев» — выяснению не подлежит. Еврей, и все тут.
 
Это, разумеется, не касается работающих на немцев и очень нужных им сейчас переводчиков и врачей, среди которых евреев полным-полно.
Там они, видите ли, не замечают ничего…

 В русском лагере выявить евреев было несложно.
Они вылезли из грязного стада военнопленных и прижались к немцам. Врачи объявили себя врачами и стали работать в лазаретах.
Интенданты назвали себя интендантами и стали работать на складах и разных службах.
Знающие немецкий язык стали переводчиками.
Вероятно, не все знали немецкий, а только идиш, но этого было вполне достаточно.
Затем к ним примкнули вообще «свои».
 
Таким образом, к началу акции в лагере образовалась сытая, чисто выбритая, чему немцы придавали большое значение, чисто одетая группа людей, видная, разумеется, и сверху, и снизу.
Первое время немцы, как своих помощников, да еще знающих язык, их ценили и были с ними любезны.
А потом, когда получили приказ об акции, расстреляли».

Иначе говоря, в  русском солдатском лагере Nebenlag'e, где сидел Б.Н. Соколов, до конца осени 1941 года, когда «сверху» лагерной администрации пришла команда о начале «акции», пленных евреев немцы «не трогали», и держали на довольно престижных лагерных должностях: переводчиков, врачей, интендантов, хозяйственников и т.п., в результате чего: «в лагере образовалась сытая, чисто выбритая, чисто одетая группа людей, видная, разумеется, и сверху, и снизу».
 Ну, а когда соответствующий приказ о начале истребления евреев был получен, их всех и расстреляли.

Вот как об этом зверстве рассказывает Б.Н. Соколов:
 «В конце 1941 года началась акция, состоявшая в убийстве евреев.
Ежедневно в огромный Саласпилский концентрационный лагерь прибывали по два — три эшелона с гражданскими евреями из Франции, Бельгии, Германии и других стран. Привезенных выводили из битком набитых товарных вагонов и тут же убивали. Мужчин, женщин, детей, старух, всех подряд. Сначала совсем открыто, без всяких околичностей
.
Убивали прямо на дорогах. Убивали вдоль полотна железной дороги на глазах пассажиров замедлявших ход поездов.
Однажды это пришлось мне увидеть своими глазами.
Как-то Бланкенбург взял меня с собой помочь привезти какие-то строительные материалы, помнится, печную арматуру: вьюшки, дверцы, заслонки.
Ехать нам нужно было недалеко — несколько станций по пути к Риге. Светало, хотя еще лежали сумерки.
День был сырой, пасмурный, слегка сыпал не то мокрый снег, не то изморось. Вдруг поезд резко замедлил ход. Пассажиры, видимо знавшие, в чем дело, одни с опаской повернулись к правым окнам, другие наоборот отвернулись.
Шагах в пятидесяти от полотна на краю длинного рва стояла шеренга людей в штатском. У самого полотна густой цепью спиной к нам сгрудились автоматчики…

Окно, в которое я смотрел между двух латышей-айсаргов, стало проплывать мимо, когда раздались автоматные очереди и люди у рва стали беспорядочно валиться вперед, в ров и в стороны. Один, махая руками, закрутился на месте, другого согнуло пополам.
Рядом в купе пронзительно закричала девушка.
 
Я взглянул на Бланкенбурга. Таким я никогда его не видел. Нижняя челюсть отвисла, глаза остекленели и неестественно округлились. Он смотрел через меня куда-то в пространство. Два разговорчивых соседа-айсарга ссутулились и замолкли.
В только что оживленном, тесно набитом вагоне, когда смолкал крик девушки, становилось совсем тихо.
Поезд ускорил ход, и через полчаса мы вышли на своей станции.
 
Вся эта картина до мелочей врезалась в память. И эти беспорядочно падающие люди, и безликие, видные со спины озябшие убийцы, и крик девушки, и растерянность всегда спокойного и выдержанного хозяина.
Смерть видел я и на войне, и в лагере, но здесь было совсем другое.
Здесь потрясала именно холодно безличная фабричность убийства.
И это наглое выставление напоказ».

Требуется небольшой комментарий.
Бланкенбург, о котором тут упомянул Соколов – это его латышский «хозяин», на которого некоторые пленные батрачили, по разрешению лагерного начальства. (Это, кстати, было ОЧЕНЬ большой привилегией, дававшей пленным право на «подкормку» и надежду на сохранение  жизни).
Вот они и ехали в обычном «дачном» поезде в Ригу, за каким-то хозяйственным барахлом, когда немцы ОТКРЫТО, средь бела дня, на глазах у всех пассажиров этого поезда начали расстреливать (и добивать) евреев!!!

Немцам в этих экзекуциях активно помогали местные латыши-айсарги, которые при этом еще и занимались мародерством:

«Масштабы акции все ширятся. Все больше прибывает эшелонов. И оттуда, из этой бойни, растекается ужас, делающий людей мрачными, подавленными и молчаливыми.
В поселке появились пьяные латыши, продававшие чемоданы с еврейским добром. К расстрелам немцы широко привлекали латышей, компенсируя этот труд вещами убитых. Среди этих вещей иногда находились большие ценности.
Убили евреев в русском солдатском лагере Nebenlag'e.
Вероятно, и в русском офицерском — не знаю».


А вот еще не слишком  «политкорректные» размышления Б.Н. Соколова о поведении некоторых военнопленных еврейской национальности:

«Я неоднократно задавался вопросом: зачем они вылезли? Ведь никто никогда не допытывался, кто ты такой.
Никаких документов не было ни у кого, на это ума хватило у всех — своевременно выбросить все документы, а в придачу и знаки различия.
Поэтому, когда теперь говорят, что кого-то допрашивали и выясняли, кто он такой, то я знаю, что это неправда.
Правда состояла в том, что на построениях громко кричали: нужны врачи, нужны инженеры и др.
Выходи из строя!
Выходили и объявляли — я врач, я инженер, я знаю язык и т.д.
Но почему нельзя было держаться в общем грязном, голодном, вонючем стаде? Выдавали свои? — Ну что же, такие случаи бывали.
Но все-таки отдельные, даже сильно выраженные и лицом, и акцентом евреи, немногие, конечно, прожили в стаде, не вылезая из него. Встречал потом я и таких.
 
Так все-таки, почему же они вылезли? Просто и однозначно на этот вопрос не ответить. Вероятно, здесь проявилась и такая черточка еврейского характера, как желание всегда и везде выскакивать, и страх перед одиноким и беззащитным существованием в стаде, и боязнь антисемитизма, и стремление при любых условиях к чистоте и обеспеченной жизни, и извечное желание жить только среди своих, и надежда на авось, свойственная не только русским, но и евреям, и просто, как у большинства людей всех наций, непривычка и неумение думать о будущем….

Расстрелы евреев в главном лагере все усиливаются. По ночам видно зарево от прожекторов, а в тихие морозные ночи слышен и треск пулеметов. Про расстрелы рассказывают всякие подробности.
Как очередь убиваемых заставляют раздеваться: пальто в одну кучу, пиджаки и платья в другую, нижнее белье в следующую. Голым людям дантисты смотрят в рот и вырывают золотые коронки.
Далее по лесенкам спускаются в ров и ложатся на землю в ряд. Для удобства автоматчиков равняют затылки взрослых и детей, высоких и низких.
Затем стреляют; спрашивают, кто живой?
Это для достреливания.
Засыпают тонким слоем земли, укладывают следующий ряд и так далее.
И все это здесь, рядом, в нескольких километрах отсюда.
В мороз, в метель, днем и ночью. И не в древности, а сейчас».


Надо подчеркнуть, что судьба еврейского населения Прибалтики в годы Великой Отечественной была ОСОБО трагической.
Местные прибалтийские «нацики», чувствуя поддержку гитлеровцев, развернули настоящую охоту на евреев, безжалостно их истребляя, подчас самым зверским способом.

Например, в Каунасе, уже 27 июня 1941 года, состоялось первое массовое убийство литовскими «нациками» местных евреев.
Вот как свидетель-немец описывает то, что он увидел в тот день в гараже «Летукис»:
«...С левой стороны большого двора находилась группа мужчин от 30 до 50 лет. Их там было человек 45–50. Этих людей пригнали туда какие-то гражданские. Эти гражданские были вооружены винтовками и носили на руках повязки...

Молодой мужчина в возрасте примерно 16 лет, с засученными рукавами, был вооружен железным ломом. К нему подводили человека из стоящей рядом группы людей, и он одним или несколькими ударами по затылку убивал его. Таким образом он менее чем за час убил всех 45–50 человек...

После того как все были убиты, молодой мужчина положил в сторону лом, пошел за аккордеоном и взобрался на лежавшие рядом тела убитых.
Став на гору, он заиграл литовский национальный гимн.
Поведение стоявших вокруг гражданских лиц, среди которых были женщины и дети, было невероятным – после каждого удара ломом они аплодировали, а когда убийца заиграл литовский гимн, толпа подхватила его».

Судя по описанию, участники и зрители массового убийства евреев в гараже «Летукис» воспринимали расправу как национальное празднество или как патриотический акт.
Это дьявольское зрелище фотографировали немцы, которые охотно позировали на фоне убитых евреев.
Затем насилие перекинулось на другие районы Каунаса; всего с 26 по 30 июня в Каунасе было убито еще 2300 евреев. Большинство жертв были расстреляны «белоповязочниками» в 7-м форте.

Вот что вспоминал о тех днях раввин Эфраим Ошри, преподаватель ешивы Слободка:
«Вечером в среду 25 июня литовские фашисты в сопровождении толпы любопытных вошли в еврейскую часть Вилиямполе с топорами и пилами. Начав с ул. Юрбарко, они ходили от дома к дому, от квартиры к квартире, от комнаты к комнате и убивали каждого еврея на своем пути, старого или молодого».

Только в Каунасе: по оценке немцев, с 24 по 30 июня 1941 года местными националистами  было убито 3500–4000 евреев.

Лишь  за одну ночь, с 25 на 26 июня, в пригороде Каунаса Вилиямполе было убито около 800 евреев.
Бывший узник Каунасского гетто Иосиф Гара впоследствии писал:
«…Некоторые тела были найдены без голов — тела в одном месте, а головы в другом конце двора или комнаты…

…недалеко от моста через реку Нерис вооруженные бандиты задержали группу из 25 человек. Их заставили танцевать, петь советские и религиозные еврейские песни, потом по команде ложиться и вставать. Изверги охотно созывали прохожих полюбоваться зрелищем.
Когда их жертвы падали от усталости, они обливали их водой и продолжали издеваться. Таким образом люди были окончательно замучены.
Потом их принудили стать на колени и всех убили выстрелами в затылок.

 Впоследствии снимок этой экзекуции появился в одном из немецких журналов с надписью:
"Так освобожденные народы Восточной Европы мстят своим врагам..."».
Впоследствии в Каунасе было организовано гетто, а на фортах города, согласно данным государственной комиссии о преступлениях гитлеровских захватчиков, было уничтожено более 70 тысяч мирных жителей.

Из дневника Елены Буйвидайте-Куторгене, спасшей десятки евреев (Каунас), январь-март 1942 года:
«За двадцать лет литовская буржуазия вырастила очень убогую молодежь, она отравила ее ядом шовинизма, узкого национализма, антисемитизма, слепой враждебности ко всему русскому, не говоря уже о советском.

Эта молодежь гордится тем, что не знает ни одного иностранного языка (это при двух миллионах всего народа!), поэтому она малообразованна; ее помыслы ограничиваются мечтою о сытном местечке, собственном домике или именьице... идеи общественного служения ей совершенно чужды...»

Две республики  Прибалтики – Литва и Латвия – поставили мрачный рекорд во время Второй мировой войны.
В этих странах с 1941 по 1945 годы было убито около 95% евреев, проживавших в них перед войной: в Латвии более 85%, а в Литве 95%. Коренное еврейство Прибалтики  было фактически уничтожено.

В  Эстонии, где местные власти и граждане поддержали оккупационную администрацию не только словом, но и делом, удалось добиться полного уничтожения евреев. Не последнюю роль в этом сыграла местная полиция.
Причем рвение, которое проявили эстонские коллаборационисты, удивляло даже немцев.
Аресты и облавы начались сразу же после прихода немцев в июле 1941 года. В городе Пярну все мужчины евреи были убиты в первые же дни оккупации, причем по инициативе местных эстонских нациков.
Позже расстреляли и женщин.
 
Территория республики при немцах стала генеральным комиссариатом «Эстония» (нем. Generalbezirk Estland) под руководством обергруппенфюрера СА Карла Литцмана в составе рейхскомиссариата «Остланд», который возглавил Генрих Лозе.

В конце августа 1941 года начались аресты еврейского населения Таллина. В Тарту арестованных сначала разместили в бывших казармах, а потом расстреляли на краю противотанкового рва. К 20 сентября были составлены списки остававшихся в стране евреев.
Заодно местные «полицаи» искали всех противников нацистского оккупационного режима — коммунистов, советских разведчиков, бывших функционеров Эстонской ССР.
Арестованных свозили в таллинскую Батарейную тюрьму. По мере заполнения камер мужчин расстреливали, а женщин вывозили в «лагерь смерти» в волости Харку.
Местная полиция, состоящая из эстонцев, к декабрю 1941 года самостоятельно арестовала и казнила всех оставшихся в стране евреев, проявив немалое рвение.

Таким образом, Эстония стала первой в составе рейха территорией, которую нацистские идеологи смогли объявить «юденфрай», то есть свободной от евреев.
31 января 1942 года Зандбергер рапортовал в Берлин, что оставшиеся в тюрьмах Эстонии евреи были казнены.
Розенберг потом даже лично приезжал в генеральный  комиссариат «Эстония», чтобы поздравить местных нациков с этим «достижением»!

Вот так и  расправились с местным еврейским населением, при поддержке и одобрении гитлеровских оккупационных властей, националисты Прибалтики.

Вернемся теперь к воспоминаниям Б.Н. Соколова.
Он подробно рассказывает о том, как уже в 1943 году, в Германии в их лагере немцы проводили тщательную проверку ВСЕХ военнопленных «на еврейство»:

«Теперь проверяют другим способом: смотрят не на лица, а ищут подвергнутых обрезанию.
Это не лишено смысла, так как все те, кто здесь находится, родились или незадолго перед революцией, или сразу после неё. В те годы древний закон обрезания во многих еврейских семьях соблюдался неукоснительно.
Мы выстраиваемся в очередь к узкой двери в коридор, в конце которого выход на улицу. У самой двери, выходящей из нашей штубы, стоит высокий белобрысый офицер SD с длинным холёным лицом и в пенсне…

Тут же стоят и полицейские с неизменными резиновыми дубинками. Они их или держат за оба конца, или похлопывают ими по сапогу.
Все мы, стоящие в очереди, держим на ладони собственный член, сейчас похожий на мокрую грязную тряпочку. Именно по нему и определяется наша благонадежность.
Офицер, придерживая пенсне и одновременно указательным пальцем той же руки слегка щуря глаз, немного наклонился вперёд.
На его лице застыла брезгливая гримаса, но тем не менее он очень внимателен.
 След операционного ножа в раннем детстве не удастся скрыть никому. Вся эта картина так непривычна, что кажется неестественной. Однако ни чувство протеста, ни чувство иронии не возникает ни у кого.
 
Офицера, несомненно, тяготит эта процедура, но не самой своей сущностью, а необходимостью так близко общаться с грязными и дурно пахнущими людьми. Чувствуется, что вся его врожденная и воспитанная чистоплотность кричит против этого. Лишь долг и дисциплина, привитые ему чуть не со дня рождения, заставляют его подавить протест и педантично продолжать осмотр».

Как видим, и здесь Б.Н. Соколов, почему-то, пытается выразить некую симпатию  этому «холеному» офицеру SD в пенсне.
Дескать злодействовал и искал тот евреев лишь «по велению долга и дисциплины, привитые ему чуть не со дня рождения».
Можно подумать, что этот «холеный офицер» SD  не подозревал о дальнейшей судьбе выявленных им евреев, или искренне сочувствовал им, в глубине своей души.

Кстати, самого Соколова, во время этой проверки, чуть было снова не признали евреем:

«Если говорить о наших чувствах, то среди нас преобладает характерное для нашего национального характера безразличие.
Дескать, от нас это требуют — значит, так надо.
Наше дело подчиняться, а не рассуждать. Но ещё, как я заметил, у многих наступило известное успокоение. Наступило именно потому, что теперь контроль стал определённым, в противоположность контролю по лицам, когда подозрение могло пасть на многих.
 
Среди русских нередко встречаются люди, имеющие в облике нечто восточное, отчего иногда таких людей принимают за евреев. Вероятно, известную роль  в этом играет примесь еврейской, кавказской, цыганской, греческой и других кровей…

Кстати сказать, черты восточного облика у многих резче проявляются при истощении, возбуждении, болезни, а также при определённом освещении.
Чувства остальных участников проверки — полицейских, стоящих по стене коридора, — обычны для полицейских и милиционеров всего мира. По своим эмоциям они мало отличаются от служебных собак во время поиска.
Укажи сейчас немец на одного из нас, как они не только по обязанности службы, но и по внутренней убеждённости скрутят этому человеку руки, усерднее даже, чем своему личному врагу.
В штубе делается свободнее.
Становимся в очередь и мы с Тихоном.
 
Вдруг сбоку подскакивает немолодой щуплый солдатик и, пристально и зло глядя мне в лицо, бросает:
— Вот скажу сейчас немцу, что ты еврей.
Опять меня подводит моё «заметное», то есть интеллигентное, такое необычное здесь лицо. Впрочем, до этого он приставал и к другим.
 
Сейчас это смертельно опасно. Одно слово, и оборвётся тонкая нитка жизни, никаких апелляций и выяснения не будет. Солдатик становится позади и шипит в спину. Тогда Тихон выходит из очереди и, отталкивая его, становится за мной.
Тот продолжает повторять: «Скажу, всё равно скажу».
Очередь уже у самой двери. Вот один шаг за дверь. Мельком замечаю брезгливую гримасу офицера, не слезающую весь день с его лица…

Под слабо моросящим дождём из нашей и соседней двери тянется вереница серых, мокрых, ссутулившихся фигур, похожих одна на другую. На головах у всех пилотки, по большей части с опущенными крыльями, руки или висят, или сложены на животе.
Вдруг позади крики: «Стой, стой!» С топотом бегут полицейские. Солдатик всё же сказал. Фигуры продолжают безучастно брести.
Полицейские с окриками, заглядывая в лица, дёргают то одного, то другого за плечо. В голове одна мысль: «Не смотри!» Понуро бреду вместе со всеми.
Полицейские с криками и топотом бегают вперёд и назад. Службу им надо исполнять. Кого-то хватают и тащат назад. Тот что-то кричит.
 
Тихон шепчет в спину:
— Самого заявителя потащили.
Вот она, судьба. Какие у неё странные и необъяснимые законы. Кого захочет спасти — спасёт.
Кто копает другому яму — падает в неё сам. Но я никогда не думал, что можно так быстро упасть в яму, самим же выкопанную.
А солдатик этот, как я потом вспомнил, не имел чисто русского облика.
А не был ли он обрезан и не рассчитывал ли таким способом проскочить досмотр? Так это или не так, но только смерть моя ещё раз прошла мимо.
На этот раз совсем-совсем близко. Дунула из пустого рта холодком, пошевелив мне кожу на голове. Хитро подмигнула пустой глазницей и ушла. Дескать, я не спешу…»

Ну и несколько слов о «характерном  для русского национального характера безразличия», о чем тут упоминает Б.Н. Соколов.
Разумеется, у ВСЕХ наций и народностей есть как положительные, так и отрицательные черты характера. Есть, конечно, недостатки и у русского  национального характера.
Наверное, «безразличие» и пассивность свойственны для какой-то части русских людей.
Но вот являются ли они доминирующим, или «характерным», как утверждает Соколов,  признаком – ОЧЕНЬ большой вопрос.

Думается, что куда бОльшее значение, для поведения людей, имеют социальные условия, в которых они оказываются, их воспитание, нормы традиции и привычки той среды, где они выросли и воспитывались.
А они у всех людей были, есть и будут ОЧЕНЬ разными.

Большую роль также играет внутренний мир человека, его настрой,  то, кем он сам себя считает: Человеком (с большой буквы), имеющим гордость и убеждения, или вялым обывателем, круг интересов которого ограничивается «животными»  инстинктами: стремлением всласть пожрать, хорошо выпить, купить «шмотки», да «трахнуть» кого-нибудь, а в экстремальной ситуации (войны или плена) ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ сохранить свою жизнь.
От этих факторов, во многом, и зависит  поведение людей.

Приведем несколько примеров этого.


 Вот интересная заметка из газеты «Континент», № 19 за 1997 года:
 
      «Виктор Иванович Ельцов родился «в сорочке», чего и сам не отрицает: расстреливали в упор из пулемета, а жив остался...
      Было это в боях за Тукумус - ухоженный латвийский городок, превращенный воюющими сторонами в руины.
Ельцов с товарищем, отбившиеся от своих, были сданы немцам «лесными братьями» - местными националистами.
Немцам тогда было уже не до транспортировки пленных. Поэтому, построив колонну человек из пятисот - русских, украинцев, евреев и прочих, - повели ее к ближайшему оврагу...

      - Шли часа полтора, - рассказывает Виктор Иванович.
- Поначалу думали - в лагерь гонят или на погрузку в вагоны.
Потом по колонне прошло: нету тут ни лагерей, ни железной дороги - убивать ведут...

      - Колонну, наверное, здорово охраняли? - спрашиваю.
      - Какое там: два латвийца в эсэсовской форме с автоматами, два немца - расчет пулемета, да подвода с возницей и боеприпасами...
      - И вы, полтысячи человек, не могли справиться с пятерыми? У вас что, руки были связаны?
      - Нет, руки были свободны. Но мы почти не знали друг друга. Чтобы освободиться и разбежаться, надо было кому-то первым броситься на конвой, увлечь за собою других.
Каждый, наверное, еще на что-то надеялся - вдруг все же в лагерь ведут... А потом стало поздно: подогнали нас к краю оврага, сами отошли и начали поливать свинцом. Когда мы попадали, в овраг для верности долго бросали гранаты...

Очнувшись, я чуть не погиб от удушья, заваленный грудой тел. Нечеловеческими усилиями выбрался. Уже темнело, и я был счастлив, когда увидел еще две копошащиеся меж трупов фигуры. Да, трое нас осталось в живых, как с того света вернувшихся...
 
      - Но живых могло остаться в сто раз больше!
      - Да, но кого судить, что так не случилось? Мертвых, что до конца надеялись на чудо? Нас, оставшихся в живых?
Всех - за то, что не нашлось между нами героев? Скажите по совести, а среди вас, нынешних, много ли таковых? Да выступи-ка один супротив начальства, которое потом съест, да еще без всякой надежды, что тебя кто-то поддержит...
 
      И подумалось: а ведь действительно, нас всех вот так и ведут по жизни, строем, чаще всего - против воли, силком.
Тащат, как бессловесный скот, - кто расстреливать, кто, наоборот, к светлому будущему», - так очень «уместно» здесь вставляет это автор данной заметки.


Что тут скажешь…
Действительно – картина трагическая и обидная для нашего национального самосознания.
Два паршивых латыша-айзсарга и пара немцев, с одним пулеметом, целых полтора часа конвоировали, к месту расстрела,  огромную толпу в полтысячи здоровых мужиков, недавно сдавшихся им в плен.
И никто (!)  из них даже не попробовал  броситься на своих палачей, отобрать у них оружие или встретить свою смерть в схватке с ними.
Даже понимая, что их ведут убивать эти люди покорно, «как бессловесный скот», шли за своими палачами к месту своей гибели…
Они же понимали, что их ведут УБИВАТЬ, но все равно покорно шли к своей смерти, надеясь неизвестно на что.

Но неужели  ВСЕ наши пленные так безвольно и бесславно отдавали свою жизнь палачам без всякого сопротивления?!

Разумеется НЕТ!
Есть немало примеров гордого  и бесстрашного поведения наших людей, которые в самой тяжелой и безнадежной обстановке находили в себе силы для того, чтобы вступить в схватку со своими палачами и заставить их дорого заплатить за свою жизнь!
 
 

На Нюрнбергском процессе заместитель Главного обвинителя от СССР Ю.В. Покровский огласил суду в качестве доказательства документ № СССР-311. Это была подборка документов полиции безопасности и СД по Житомирской области, касающихся расследования преступной халатности работников этой полиции в декабре 1942 г., в результате чего «унтершарфюрер СС Пааль и унтершарфюрер СС Фольбрехт подверглись нападению заключенных и были убиты из их собственного оружия».

Приведем  выдержки из этих документов, чтобы  стало  понятно, что там произошло.
 
      Итак, штурмшарфюрер СС и криминаль-оберсекретарь Ф. Кнопп на допросе в гестапо показал:
 
      «С середины августа я являюсь руководителем Бердичевского отделения полиции безопасности и СД в городе Житомире.
23 декабря 1942 г. заместитель командира гауптштурмфюрер СС Кальбах обследовал местное отделение воспитательно-трудового лагеря, находящегося в ведении вверенного мне учреждения.
В этом воспитательно-трудовом лагере с конца октября находятся 78 бывших военнопленных, которые в свое время были переведены туда из стационарного лагеря в Житомире вследствие нетрудоспособности...
 
      ...Находившиеся в здешнем лагере 78 военнопленных были исключительно тяжело раненые. У одних отсутствовали обе ноги, у других - обе руки, у третьих - одна какая-нибудь конечность.
Только некоторые из них не имели ранения конечностей, но они были так изуродованы другими видами ранений, что не могли выполнять никакой работы. Последние должны были ухаживать за первыми.
 
      При обследовании воспитательно-трудового лагеря 23 декабря 1942 г. гауптштурмфюрер СС Кальбах отдал распоряжение, чтобы оставшиеся в живых после имевших место смертных случаев 68 или 70 военнопленных подверглись сегодня же «особому обращению»... ...
Подготовку экзекуции я поручил сегодня ранним утром сотрудникам местного управления унтершарфюрерам СС Фольбрехту и Паалю и ротенфюреру Гессельбаху.
 
      ...Из оружия они имели немецкий пистолет-пулемет, русскую самозарядную винтовку, пистолет ОВ и карабин. Хочу еще подчеркнуть, что я намеревался дать в помощь этим трем лицам гауптшарфюрера СС Венцеля, но это было отклонено унтершарфюрером Фольбрехтом, заметившим при этом, что они втроем вполне справятся с этим делом.
 
      По поводу обвинения.
Мне не пришло в голову обеспечить проведение обычной экзекуции более многочисленной командой, так как место экзекуции было скрыто от посторонних взоров, а заключенные не были способны к бегству ввиду их физических недостатков».
 
      А ротенфюрер СС Ф. Гессельбах показал следующее:
 
      «Вчера вечером унтершарфюрер СС Пааль сообщил мне, что сегодня я должен принять участие в расстреле военнопленных. Позже я получил также соответствующее задание об этом от гауптшарфюрера СС Венцеля в присутствии штурмшарфюрера СС Кноппа.
Сегодня в 8 часов утра мы, гауптшарфюрер СС Бергер, унтершарфюрер СС Пааль, унтершарфюрер СС Фольбрехт и я, приехали на взятой на кожевенном заводе машине с шофером, который был украинцем, на участок, находившийся примерно в одном-полутора километрах за лагерем, с восемью заключенными нашей тюрьмы, чтобы выкопать могилу...
 
      ...Первая группа состояла, по распоряжению Пааля, почти исключительно из безногих.
      После того, как я расстрелял первых трех заключенных, вдруг услышал наверху крик. Так как четвертый заключенный был как раз на очереди, я быстренько прихлопнул его и, взглянув затем наверх, увидел, что у машины происходит страшная суматоха.

Я до того уже слышал выстрелы, а тут увидел, как пленные разбегались в разные стороны. Я не могу дать подробных данных о происшедшем, так как находился на расстоянии 40 - 50 метров.
Я только могу сказать, что я увидел моих двух товарищей, лежащих на земле, и что двое пленных стреляли в меня и шофера из добытого ими оружия.
Поняв, в чем дело, я выпустил оставшийся у меня в магазине четвертый патрон по заключенным, обстреливавшим нас, вставил новую обойму и вдруг заметил, что пуля ударила совсем рядом со мной.
У меня появилось такое ощущение, будто бы в меня попали, но потом я понял, что ошибся.
Теперь я объясняю это нервным шоком. Во всяком случае, я расстреливал патроны второго магазина по беглецам, хотя не могу точно сказать, попал ли я в кого-нибудь из них».
 
      Проводивший следствие по этому делу, констатировал:
      «Таким образом, из двадцати восьми заключенных четыре были застрелены в могиле, два - при побеге, остальные двадцать два бежали”.


Что же мы видим?
Четверо вооруженных немцев и один их холуй-бандеровец отправились расстреливать 28 наших пленных, причем ВСЕ эти пленные были ИНВАЛИДАМИ, имевшими тяжелые ранения.
И вот, эти пленные, вместо того, чтобы покорно ожидать своей казни, сами напали на своих палачей, прикончили двоих из них, а 22 пленным удалось скрыться!

 
      «Немедленно принятые ротенфюрером СС Гессельбахом меры для поимки беглецов при помощи команды находившегося вблизи стационарного лагеря были целесообразны, но безрезультатны. Все сбежавшие были немедленно объявлены в розыск начальником Бердичевского отделения, о чем были поставлены в известность все полицейские и армейские инстанции.
Розыски, однако, будут затруднены тем, что имена бежавших неизвестны. Имеются лишь имена всех подлежавших «особому обращению», так что в розыск пришлось объявить и уже казненных, и сбежавших».

Вот такая история попытки казни наших пленных инвалидов.


 
      Разумеется,  возникает вопрос, а почему же так получалось?
Вроде это были одни и те же пленные, но одни, даже в полубеспомощном состоянии повели себя, как настоящие бойцы и гордые люди, а другие и собственную смерть встретили, как стадо трусливых баранов.
В чем тут причина?
 
    
Думается, что ГЛАВНОЕ было в том, что те  500 человек, что были под Тукумсом спокойно расстреляны парой немцев из единственного пулемета, сами СДАЛИСЬ в плен и думали только о спасении собственной жизни, а эти 28 героев – инвалидов были ЗАХВАЧЕНЫ в плен в бою!!!

Они были ранены и искалечены, но сохранили лучшие качества бойцов, ненависть к врагу и готовность, даже в самой безнадежной ситуации, вступить в схватку с врагом и подороже продать свою жизнь.


 
На фото: август 1942 года. Герой Советского Союза майор Антонов захвачен в плен.
Видимо, он был сбит в воздушном бою и при вынужденной посадке ударился лицом о приборную доску. Станет ТАКОЙ боец назвать немцев "панами" и клянчить у них сигареты?!


Литература, использованная в этой серии статей:

Бирюков Н. И. Танки — фронту! — Смоленск: Русич, 2005).
Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба Сухопутных войск 1939-1942 гг.— М.: Воениздат, 1968-1971
«Германские военнопленные в СССР — малоизвестная страница истории Второй мировой»  Сергей Гончаров, gazeta.zn.ua  21/09/2013.
Григоренко П. Г. В подполье можно встретить только крыс... — NY: «Детинец», 1981г.
Дневник жителя Симферополя Хрисанфа Гавриловича Лашкевича.
«Дневник ополченца 88-го артиллерийского полка 80-й стрелковой Любанской дивизии»  Василий Васильевич Чуркин.
“Известия ЦК КПСС”. 1991. № 8.
«Континент», № 19  1997 г.
Литвин  Георгий Афанасьевич  «Я был воздушным стрелком». (http://militera.lib.ru/memo/russian/litvin_ga2/09.html).
Малиновский Р. Я. Солдаты России. — М.: Воениздат, 1988
Маннергейм К. Г. Воспоминания. — Мн.: ООО «Попурри», 2004.
«Операция 33 и 43 армий на вяземском направлении» Западного направления» Оперативное управление Генерального штаба РККА,  27 июня 1942 года полковник  Васильченко.
Военно-исторический архив. Вып.3. М., 1998.
Обрыньба Николай Ипполитович Воспоминания (http://gorod.tomsk.ru/index-1267111224.php)
Пыхалов И. « Великая Оболганная война». — М.: Яуза, Эксмо, 2005.
Ротмистров П. А. Время и танки М., 1972.
Роберт Кершоу. «1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных». — М: Эксмо, 2011
Свердлов  Ф.Д. «Ошибки Г. К. Жукова (год 1942)».
Соколов Б.Н. В плену. — СПб.: Галея-принт, 2000)
Шумилин  А.И.  «Ванька ротный.  Фронтовые мемуары 1941-1945 г.г.»
Щелоков Александр «Я - начальник, ты – дурак».
Феликс Чуев. «Солдаты империи».
Арон Шнеер  «Феномен лагерной полиции» Независимая газета, 20.02.2015  (http://nvo.ng.ru/history/2015-02-20/12_police.html)
 


Рецензии
На это произведение написано 13 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.