Алтайский венок

- Евгения, вы ведь напишете? – спросила Юля в конце нашего путешествия.
- А как же! - самонадеянно пообещала я.
И – не написала. А вот… карта не легла.
Весной, когда москвичи окопались и забаррикадировались в квартирах, почти погрузившись в анабиоз, чтоб не свихнуться от счастья необязательности ходить на работу, от Юли пришло сообщение: - Евгения, мы тут сайт сделали по Алтаю. Напишете нам отзыв о той поездке, помните?
- Конечно, - уверено ответила я сразу на оба вопроса и про отзыв, и про «помните?».

*    *    *
Тогда, пять лет назад, я больше мечтала о Долине Гейзеров, ну, той, что на Камчатке. Но Юля была убедительна и настойчива: - Евгения, вам понравится, и вы в прекрасной форме. «Прекрасная форма» сработала. Юля – тренер «моего» фитнес-центра, кому как не ей знать, логично рассудила я. И заявила дома: - В начале сентября еду в Горный Алтай! Муж по обыкновению не сфокусировался, а сын ядовито заметил: - Ну-ну.
И оказался прав.

Конечно, это была авантюра, но я и не предполагала насколько. Хотя могла бы сообразить, что трекинги, спальники, палатки, рюкзаки и брюки для верховой езды (!) просто так не покупаются. Да ладно, что я в походы не ходила? Ну и что, что это было в другой жизни?! Подумаешь!

*    *    *
Вот вы знаете, как правильно выбрать трекинги? Ах вы не знаете, что такое трекинги? Я тоже не знала. Ботинки это, походные. Их надо обуть и пару часов шастать по остальным магазинам спортивно-торгового центра. Аккурат такая жара вдарила, что я в них чуть не спеклась.
Юля в день моих спецзакупок работала консультантом на удалении.
- Юль, спальники до минус пяти, а если я в нём спарюсь? Да и тяжеловат – два восемьсот. Ладно, если что, буду спать поверх.
- Дождевики мне по щиколотки и ниже, со шлейфом, что это за дождевики такие, на кого они рассчитаны?
- Какой ещё рюкзак? Я под ним ползком буду передвигаться, как черепаха с панцирем? Ни за что!
- Перемерила все брюки для верховой езды, аж взопрела, а самые приличные – самые дешёвые.  Странно как-то. Только в паху жидковато. Что, такие же?

*   *   *
Перед самым вылетом Илья (Юлин муж) неожиданно решил нас подбодрить:- Всё будет отлично, мы под защитой высших сил: с нами далай-лама, - и он кивнул на азиата в расшитых одеждах и со смоляной  косицей а ля мышиный хвостик, - и православный священник, - священник скромно стоял в поношенной  чёрной сутане.

 *    *    *

Первый звоночек тренькнул на следующий же день после прибытия в Горно-Алтайск. Стоило лишь выдвинуться на запланированный сплав по Катуни, как последний луч солнца, яростно ослепив жгучим золотом, спрятался за чёрными набухшими тучами, что не замедлили пролиться ледяным дождём. И вот ведь гадство какое: вчера – плюс тридцать в тени, а сегодня – чуть выше десяти, как по заказу для водных процедур. Юля оптимизма не теряла: - Девочки, не переживайте, сейчас нам выдадут гидрокостюмы и станет теплее.
 Ха! Встречная волна, ударившись о борт сплавсредства с напором горизонтально-направленного ниагарского водопада ворвалась внутрь гидрокостюма под левой подмышкой и щедро окатив ахнувшее тело выплеснулась через правый гидроносок. А слева уже вторглась следующая.  Такая же обжигающе-стылая. По проторенному маршруту. Ё моё! В чём фишка гидрокостюма я так и не поняла.

При сплаве всё предельно просто: греби, табань (тормози, то есть), суши (не встревай в процесс) и «твою мать!» (по ситуации).  Пороги какой-то там степени… не впечатлили, так… покрутило немного, хоть что-то перепало правой стороне, где разместились умудрённые опытом Юля с Ильёй. Наташа же, интеллигентно объяснив, что в гробу она видела этих гребибля с гребубля, изначально устроилась посерёдке, на лавочке, ловко избежав виры и майны. Заливало её с двух сторон, зато не так обильно.
- Высокая вода, - жизнерадостно объяснил поддатый инструктор. И предложил перед следующим порогом: - А давайте разок перевернёмся.
- Зачем? Вроде и так не Сахара.
- А что, прикольненько будет.
Придурок, решила я, а вслух сказала: - Ну вас на фик! Кувыркайтесь сами за борт, если вам остроты не хватает.
На финишной прямой он же ехидно предложил освежиться. На слабо. Мужики, все кроме Ильи, сделали слепоглухонемой вид, а дамы воскликнули: йес! и дружно попрыгали за борт. И я тоже нырнула.  Вот только не спрашивайте меня зачем!

*    *    *
Антон. Он встретил нас в аэропорту, наш гид, проводник, водитель и…  даже не знаю – ангел-хранитель на все десять дней. Огромный, как славянский шкаф, добродушный, как олимпийский мишка, дисциплинированный, как немецкий бюргер, уютный, как старый любимый плед, и заботливый, как моя бабушка. И живучий, как змея. За пару дней до он умудрился наступить на грабли. Лбу вопреки традиции не перепало. Зато в голой Антоновой пятке образовались две дырки. Лучше бы перепало лбу. А ещё выносливый... да, кто там у нас образец выносливости?

Каждый вечер – это уже на Аккеме, в предгорье Белухи, где ночи были: бррр! – он приносил в предбанник палатки раскалённый в костре булыжник, чтобы мы с Наташей могли в тепле раздеться и упаковаться в спальники. Вставал раньше всех и готовил на костре чай и кашу, и лишь после этого приходил нас будить; мы, лениво зевая и потягиваясь, выползали наружу.
Спал между нами, большой и горячий, мы плотно прижимались к нему с двух сторон, стараясь подальше отодвинуться от ледяных «стен» и вторгались попеременно на его коврик – два неутомимых интервента; от такого сжатия он разогревался ещё сильнее, и все только выигрывали.
Когда он предложил спать в середине по очереди – ну… чтоб каждой сестре по серьге – мы в два голоса закричали: - Нет!

Как-то вечером у костра – в холодной бескрайней высоте звёзды сверкали, как стразы на чёрно-синем бархате, и весь он, «бархат», казался припорошенным мерцающей пылью, а из огня  выстреливали вверх яркие но недолговечные искры, подчёркивая глубокую синеву ночи –  я запела: «мой костёр в тумане светит…».  Все невероятно оживились, и вечер плавно перешёл в концерт бардовской песни. Антон был счастлив, как ребёнок. Слуха у него не было от слов "совсем" и «никогда», голоса тоже, но пел, то есть, рассказывал песни, отрывисто выдыхая каждую фразу в отдельности, словно отрубая от остального текста, он самозабвенно, с таким же поглощением, как волки воют на луну.

Лишь однажды Антон сделал мне замечание, что идти надо быстрее, иначе мы не успеем до сумерек. На что я вполне резонно заметила, что поспешность хороша при ловле блох, а я – дама возрастная и, если, не дай Бог, в спешке себе что-нибудь повредю... поврежу... испорчу, в общем, остальным придётся меня нести, и не факт, что всем это понравится и сильно ускорит процесс. Антон – мальчик умный и выдержанный, больше с глупостями не приставал.

 *      *      *
Уже следующим утром мы покинули уютный домик в Баранголе с подогреваемыми полами – очень нас с Наташей это впечатлило – загрузили шмотьё в прицеп, а себя – в Антонов автомобиль и направились по легендарному Чуйскому тракту (к нему мы ещё вернёмся) на юго-восток, к незабвенной Белухе, по ходу знакомясь с алтайским житьём, любуясь ландшафтами и устраивая пикники на обочинах.  С салом, очень удачно прикупленным в Черге, прямо из рассола. Волшебное было сало!

  *      *      *
И вот…  я всё удивляюсь: как мы столько успели? Будто время вначале растянулось, дабы дать нам максимум возможностей, а потом раз – и сжалось, утрамбовав все наши приключения в маленький заплечный мешок.  Черга, Онгудай, Чемал с его островом Патмосом и подвесным канатным мостом, Чебит, Семитский перевал…

На его рынке, имеющим статус местной достопримечательности,  мы дважды отоварились монгольскими шерстяными изделиями: лениво – по дороге «туда», изнывая от жары и напрочь проигнорировав тёплые штаны, свитера и повязки, и в темпе польки по свежему снежку – «обратно», стуча зубами и судорожно хватая всё подряд из шерсти верблюдов и яков, подмороженные ночёвками у Белухи.

 *       *       *
И Курайская степь. Та самая, что «а за багровым окном начиналась Великая Степь». Ну… или похожая – бескрайняя, плоская, серо-рыжая, подернутая белёсой дымкой. С такими же тягучими завораживающими звуками, мистическими, вызывающими лёгкое помутнение в мозгах и «степную» тоску, в нашем варианте дилетантски извлечёнными Ильёй из варгана, этакого тюркского варианта русской губной гармошки. Но для полноты ощущений  послушайте «Туркестанский экспресс», там нет варгана, тревожно-тягучий фон мелодии создаётся современными инструментами, имитирующими валторны, альпийские рога и тампур с волынкой, а сама мелодия погружает в беспокойное ожидание чего-то, что непременно должно произойти, как некую разновидность транса, зыбкость и полуздешность, и переход между мирами, в конечном счёте обретение себя, сиречь возрождение.
И всякий раз на словах: «И я подбросил монету, сказав себе: зло и добро, монета радостно встала три раза подряд на ребро» я усмехаюсь, иногда хихикаю, с таким, внутренним, сарказмом посвящённого – в зависимости от настроения.
Странные чувства вызывает степь. Ворошит что-то древнее и подспудное.  «Да, скифы мы, да, азиаты мы». Будто ты и впрямь в другом измерении.

 *       *       *
И культурная программа в селе Верхний Уймон в виде двух музеев – Рериха и старообрядцев. И позволю себе заметить: не всякая деревня может похвастаться таким роскошеством!  В музее Рериха экскурсовод прочитал нам целую лекцию о жизни, творчестве и духовных исканиях Николая Рериха с таким знанием дела, с такой вот… поглощённостью и даже влюблённостью, что не осталось сомнений: он не просто мимо пробегал – он знаток, поклонник и последователь.
При небольшом нажиме выяснилось, что экскурсоводов в этот деревенский музей, тьмутаракань алтайскую, поставляет научный городок Новосибирска, посменно. Ага.
А в музее старообрядцев я зачем-то прикупила несколько узкотематических книжек. Которые мне нафиг не нужны! Сногсшибательная штука – обаяние личности. Его хранительница так проникновенно и доверительно рассказывает об их житье-бытье, каждому как подружке. И не важно, что вас тут десять человек половина из которых мужчины. Любой из них тоже чувствовал, что ему – как подружке. Книги купили все.

 *       *        *
И иссиня-фиолетовые горы и темно-зелёные с редкими ещё вкраплениями золотого и багряного долины, и реки и озёра, и слияние Чуи с Катунью – малахита с бирюзой, то почти прозрачных, переливающихся и сверкающих, а то густых и насыщенных тонов, утягивающих в матовую мрачную глубину, да –  как в омут. И тайга с тяжёлыми гроздьями брусники, размером с киш-миш, и могучие кедры. И ночевки: то в фешенебельном номере с подогреваемыми полами (о них я уже говорила), то в шалаше под названием чёрный аил, с дыркой в крыше ровно посередине (а чтоб дым от очага, что раскладывают внутри, выходил – очень предусмотрительно и...холодно), а то и вовсе в палатке, к утру покрывавшейся изморозью (полусонный Илья снял с палатки шорты – подсушить повесил – и… поставил). И всё вот так – на контрасте. И всё – с приключениями.

*        *        *
То мосты эти – «бруклинский» и Тюнгурский. О, эти мосты! Они достойны отдельного внимания. 

Ининский мост через Катунь – который и есть «бруклинский» – мы лицезрели уже на обратном пути у одноименного села (Иня). «Бруклинский» мост на Алтае – это слом сознания. Лишь вблизи понимаешь, что он «бруклинский» в миниатюре. Вот не собиралась, а скажу.
Мост был построен в 1936 году по дипломному проекту студента Московского автодорожного института Сергея Цаплина, плод его летней практики на строительстве Чуйского тракта. Стройкой руководил сам Цаплин, совмещая в одном лице главного инженера и начальника. И это первый двухцепной висячий мост на территории России.
А возводили его заключённые Сиблага, около 3000 человек, вручную, круглосуточно. Местные жители помогли с отборной лиственницей для настила.
Было у моста ещё одно, внутреннее, название – «дембельский» - заключённым обещали амнистию по завершении работ. Наиболее отличившихся и в самом деле амнистировали. Но по дороге в Бийск автомобиль сорвался в пропасть. А случайно или это был ход конём – до сих пор ходят толки.
И отслужил мост тридцать лет и четыре года, а в 1970-м рядом был построен новый, железобетонный. «Бруклинский» отправили на пенсию, а в 1994 году объявили памятником архитектуры. Такая вот история, не бруклинская.

А Тюнгурский – был по дороге «туда». Собственно, после него дорога и закончилась. Вот как переправились в Тюнгуре через эту странную раскачивающуюся конструкцию, под названием мост, рассчитанную ровно на один автомобиль, где на металлический каркас вживую навалены доски, коими в деревнях пол устилают – хуже! – так и всё: финита ля, тупик. Доски эти «дышали» под колёсами, корявые, разъехавшиеся в стороны, чередующиеся с выбоинами, колдобинами и откровенными дырами, в рваных оконцах которых Катунь являла всю свою неистовую мощь. Антон переезжал его не дыша, с черепашьей скоростью, а мы переходили пешком. Очень колоритный мост. Я слышала, что его больше нет, разобрали. Даже жаль. Лишили упрямых ходоков к Белухе изрядной доли адреналина. Но нам свезло покачаться на его скрипучих досках над бурлящими водами Катуни.

 *       *       *
То лошади эти, да.
С лошадьми у меня не очень. Совсем. И даже хуже. И даже хуже, чем хуже. Стоило мне с божьей помощью (на самом деле проводника, и богом он являлся так себе) взгромоздиться на коня, как тут же свершился круговорот седла вокруг лошадиного торса, и я повисла под его пузом головой вниз. Мы оба изумились до столбняка. Он изумился молча – мужик! лишь ногами переступил – а я с визгом.
Потом оторвалась уздечка. Проводник пробурчал что-то неразборчивое, но интонационно-выразительное в мой адрес. А я, судорожно обхватив коняку за шею, так же интонационно-выразительно высказалась на тему качества уздечки.
Следом оторвалось стремя. И потерялось где-то там между деревьями и валунами, пока я расслаблено болтала ногами, передыхая. Мы возвращались и искали стремя. Моё недоумение достигло точки кипения, и я пожала плечами: «какое странное у вас снаряжение». До конца конного вояжа мы с проводником с подозрением косились друг на друга, каждый в ожидании следующей каверзы.
 
Где-то на привале, во второй половине первого дня, когда дорога настойчиво устремилась в горочку, и всё сильнее хотелось слезть с парнокопытного, желательно навсегда, я не без умысла поинтересовалась, а далеко ли ехать. – Вон туда, - указал проводник рукоятью плети на вершины едва просматривавшихся гор – за той грядой. Мы решили, что у него своеобразное чувство юмора и беспечно похихикали. Так вот. Нет у него чувства юмора! Два дня туда и два – обратно.

И когда поднимаешься по отвесному гребню горы, густо припорошенному ранним сентябрьским снежком, и конь спотыкается на каждом шагу, и от копыт отлетает щебень и падает куда-то там, и звуки его встречи с «там» не прослушиваются, в голове лишь две мысли: как бы не гробануться с коня  и как бы не навернуться вместе с ним и баулами, постоянно съезжавшими не в одну, так в другую сторону – в пропасть, обрывавшуюся в метре от как бы тропинки – где они её видели?! – куда я превентивно старалась не заглядывать.
Я посматривала на далёкую гряду, где крохотной запятой двигалась одинокая фигура. Антон. Предположительно. А кто ещё?! Он шёл пешком. А вот не родилась ещё та лошадь!

И на вершинах с ураганным ветром тоже не так чтобы очень. Пронизывает насквозь. Зато просторно и величественно. Что, как ни странно, окупает усилия и неудобства. Причём, сразу же, едва всё это увидишь. Спустившись предварительно с коня. Естественно.
А погода всё портилась. И проводник всё чаще смотрел на небо. Наконец сказал на очередном краткосрочном привале: - Ночуем у метеорологов. Ночью будет мороз.
Вот! Это именно то, чего нам не хватало. Мороза!

*  *  *
К метеостанции мы добирались уже в кромешной тьме, ориентируясь на предыдущего наездника по темному силуэту на белом снегу.
- А вы знаете, что к вам ещё человек пять пешком бредёт, – вместо здрасти обрадовала я хозяина – невысокого черноволосого парня с волооким взглядом на приветливом лице.
- Скока?! – переспросил он, и улыбка его скисла.
- Я насчитала пятерых, но может и больше.
Он задумчиво потёр подбородок: - Разместимся как-нибудь.
(Справка: Метеостанция на Кара-Тюрекском перевале, основанная в 1939 году – самая высокогорная в России, 2500 метров. Здесь, наверху, открытые всем ветрам, на голом энтузиазме работают от трёх до пяти сотрудников. (В наш визит их было двое). Но обо всём этом я узнала значительно позже).

Гудел огонь в печи и в выделенной нам комнатушке на одной из двух коек спал чёрный котёнок –   Фрося. Сказать по правде, Фрося была щупленькая и страшненькая, с вытаращенными зелёными глазюками на худой, обтянутой кожицей с жиденькой шёрсткой, треугольной мордочке. Но за право подержать её на руках и привилегию полежать рядом выстроилась очередь, и весь вечер терпеливая Фрося работала переходящим красным знаменем. Ах, какое это счастье: после сурового перехода по каменистым неласковым склонам, когда на улице внезапно наступила зима и метель свивает стылые белёсые петли, сидеть возле стреляющей искрами печи, на которой закипает чайник, наблюдать в щелочку огонь и на коленях держать громко мурчащую кошку!

Ночью мне понадобилось до ветру.
Я влезла в первые попавшиеся сапоги и куртку, наваленные кучей, и шагнула за порог. За порогом стояло минус сколько-то, завывал ветер и кружила позёмка. Метрах в пятидесяти отчетливо прорисовывалась прямоугольная коробка, чёрная на белом, вытянутая вверх. Я уже имела счастье познакомиться с ней поближе. И поначалу очень удивилась, когда мне навстречу выскочила фигура с вытаращенными глазами и пронеслась мимо со скоростью звука. Я проводила её взглядом – мало ли, бывает. Но едва сама оказалась внутри, как деревянный пенал заволновался и со звуком «скрр-ип-скрр-ип» принялся раскачиваться вниз-вверх, усиливая амплитуду, я насторожилась и заглянула в дырку: ой, мамочки! И вот не надо ржать!  Они туалет над обрывом разместили. Навалили на ступеньки крыльца огромные булыжники – закрепили, так сказать, и уравновесили. Относительно. Пока не зайдёшь внутрь. Тогда сооружение начинает раскачиваться, усугубляя остроту и значимость момента. Гроб и качели в одном сосуде. И форма подходящая. Не засидишься.
- Это что! – заметил потом Илья. – Я вот как-то здесь, на Алтае, зашёл в туалет, а там вместо пола – рабица. Рабицы не видела, врать не буду.
Но ночью, покосившись на хитроумную постройку, я произнесла японское магическое заклинание «хусин» и, завернув за ближайший угол дома, присела на корточки. Миль пардон за подробности.

*         *         *
И наконец – Белуха. (Справка: самая высокая и красивая гора на Алтае. Высота 4509 м. Граничит с Казахстаном. В 1998 году включена в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО.) Воспетая в песнях и стихах. Запечатленная на снимках и картинах. Граница стран и «измерений». Портал между мирами. «Шамбала», а если по-русски – «Беловодье».
Венец нашего путешествия. Надменная двугорбая красавица, отливающая бело-голубыми снегами и льдами. Её подножие предваряет Аккемский ледник, плавно переходящий в Аккемское озеро, из которого логично вытекает речка Аккем. На берегу этой речки мы и остановились, в туристическом приюте с оригинальным названием Аккем, примерно в десяти километрах от подножия горы.

Сотовая связь на Аккеме не работает. Собственно, как из Тюнгура вышли, так и всё. И я очень обрадовалась нахальной вывеске «Интернет-кафе «Высотник»», обнаруженной на берегу реки недалеко от лагеря. Отчётливо-белые буквы на ярко-голубом плакате с нарисованными горами.  На двух деревянных ногах, приваленных снизу валунами. К вывеске прилагалась брезентовая палатка с длинным столом из нестроганых досок и такой же лавкой.  Пустая.
Потом примчался тощий патлатый юноша с ноутбуком (айтишники, они и в Африке айтишники) и что-то там поколдовал.
- Кто это? – поинтересовался далёкий вежливо-холодный голос мужа в ответ на моё «Привет».
И чего, спрашивается, было кипешить? Никто даже и не думал волноваться.

К Белухе мы направились на следующий день. Точнее, к леднику. Дальше начинается пограничная зона и требуется спецразрешение. Впрочем, на КПП, что расположилось в десяти метрах от тропинки, нами не шибко-то заинтересовались, лениво переписали данные в амбарную книгу, показалось даже, удивились нашему дисциплинированному визиту.  Тех, кто идет на восхождение (читать: в пограничную зону) видно сразу, их не спутать с праздно шатающейся публикой.
Тропинка вилась вдоль речки, пересекла несколько её рукавов по шатким скрипучим мостикам и просто гуляющим брёвнам,  затем петляла по берегу озера между огромными валунами, да и просто по ним и привела к маленькой деревянной часовенке в начале ледника. Внутри часовни простенькие иконы, лампады, свечи. И на двух листах список тех, кто заплатил за страсть покорения Белухи жизнью. Напротив одной из фамилий не очень отчётливо приписано простым карандашом «жива».  И от этого «жива» как-то… вот ты не знаешь этого человека, никогда не видел и никогда не увидишь, а радость такая, что пробирает до костей, просто катарсис какой-то, раз – и брызнули слёзы.
У этой часовни мы принимали солнечные ванны и прикармливали бурундука «студенческой смесью». Бурундук был ушл и прикормлен до нас, но недоверчив, осторожно делал по одному шагу в сторону яств, отбегал и опять медленно с остановками приближался, хватал первое попавшееся и удирал на безопасное расстояние, где настороженно трапезничал, замирая столбиком и оглядываясь; через пару минут начинался следующий дубль.
А от Белухи по леднику к нам двигались три фигуры с тяжелым грузом. На альпинистов они похожи не были, да и не сезон. И мы всё гадали: охотники или рыбаки.
Они подошли, сбросили мешки в стороне, и устроили передышку напротив.
- Вы кто? – в лоб спросила я у мужика с цепким оценивающим взглядом. Как-то было понятно, что он здесь главный. Остальные двое больше смахивали… ну, не то, чтобы вот прямо на бомжей, однако морды имели маргинальные – синюшно-отёчные, у одного на весь глаз обширный бланж, экипировка из серии «с миру по нитке».
- Старший уполномоченный майор Казанцев, - отрапортовался он.
- Ого!
Оказалось, они доставляли груз 200. Иногда, когда её льды подтаивают на солнце, Белуха отдаёт тех, кто погиб на её склонах. И обнаружившие тела альпинисты спускают их вниз.
У бурундука случился облом: студенческую смесь мы отдали мужикам – им свою ношу ещё до КПП тащить, до вертолётной площадки.
 
Так что вот, такая она, Белуха.


*         *          *
Возвращались в цивилизацию мы другой дорогой, весь первый день – вдоль реки по валунам. Хрен редьки не слаще – прыг-скок, вверх-вниз, болтаешься, как… стрелка метронома – видели? – туда-сюда, вперёд-назад. К седлу притороченный намертво, иначе – каюк. Кони, конечно, умные, каждый выбирает дорогу по себе, придерживаясь лишь направления. Но вот Наташин как-то не рассчитал, взгромоздился на валун и повис на пузе, болтая копытами – ни тпру, ни ну. Да.

*       *       *
И вот опять он, Чуйский тракт.
(Справка: Чуйский тракт известен с 18-го века, когда он назывался ещё Мунгальским, и это была единственная дорога с Алтая в Монголию – узкая тропа, проходившая местами над пропастью, по которой проехать можно было только в одну сторону. В нынешнем виде тракт существует с 1935 года, в восьмидесятые был серьёзно реконструирован. А в 2014 журнал National Geographic включил его в список десяти самых красивых автодорог мира).

И его знаменитый 744-й километр с монументальным комплексом, посвященным шоферам. Стремящиеся вверх по постаменту, как по горной дороге, к перевалу, два автомобиля: АМО и «Виллис», друг за другом. На трёх гранитных опорах постамента слова песни "Есть по Чуйском тракту дорога". Песня посвящена Кольке Снегирёву, и написана в лучших традициях отечественного шансона: 
Есть по Чуйскому тракту дорога,
Много ездит по ней шоферов,
Был один там отчаянный шОфер,
Звали Колька его Снегирев.
Он машину трехтонную АМО
Как сестренку родную, любил,
Чуйский тракт до монгольской границы
Он на АМО своей изучил.
И всё в таком же духе на два десятка куплетов о трагичной любви-противостоянии Кольки и некоей Раи (тоже шофёрши) такие Рада и Зобар на Алтайский, вернее, Чуйский лад. В реальности история прототипов – Николая Ковалёва и девушки Ираиды – была не столь трагична: они поженились и прожили долгую совместную жизнь.

И можно снобистски похихикать над этими наивными корявыми строчками, выбитыми на камне.  Почему нет? Забавно же. А потом узнать, что первый самодельный памятник здесь установили сами водители, друзья и соратники «Кольки Снегирёва», по некоторым сведениям, вместе с ним же, ещё в семидесятые годы, в память о бесшабашной молодости, бешенной работе, адской дороге и шофёрском братстве.
И вдруг вспомнить или случайно выяснить, что песня эта исполняется в фильме Василия Шукшина «Живёт такой парень». Не видели? Очень советую. Там можно восхититься молодым Куравлёвым и его героем, таким же шофёром, бесхитростным и чистым, как в песне, и увидеть молодую Беллу Ахмадуллину. И – контрольный выстрел – внезапно узнать, что лучшими водителями на знаменитой дороге жизни по Ладожскому озеру были шофёры с Чуйского тракта, их специально отбирали.
И уже с другими, очень тёплыми чувствами и улыбкой перечитать слова этой песни, а позже – уже в Москве – послушать её исполнение.

А чуть выше монумента, если подняться в гору по асфальтированной дорожке, можно пройтись и даже прокатиться по гравийному, разбитому и размытому дождевыми потоками старому Чуйскому тракту.

*    *    *
Я вернулась в Москву в день своего рождения. И муж заявил, что мы идём в ресторан.
- Я не могу в ресторан с такими губами!
Ох уж эти губы!  Очень контрастная баня случилась на Аккеме: внутри, как в адском котле, до ста градусов, а предбанник – щелястая коробка, будто её из горбыля сколотили, и ветер мокрое тело активно холодит.
- Это что за баня такая?! – возмутилась я, в секунду покрывшись пупырышками.
- А что? – заинтересовался толстокожий Антон.
- А то, что это огонь, вода и медные трубы! Я отказываюсь!
И сбежала.  Но на следующий день губы превратились в самую выразительную часть моего лица, собственно, в единственную его выразительную часть, пышные такие, как украинские вареники. Потом «вареники» стали лопаться. А Антон нахально заявил, что даже с такими губами я смотрюсь значительно лучше, чем когда приехала. И я подумала: - Боже мой, какой же я приехала?!
Вот и муж дома сказал: - Глупости, ты прекрасно выглядишь.
- Да! – подтвердил сын.
Я махнула рукой и пошла наряжаться.

  *    *    *
Да. Это ещё один, такой, нематериальный итог, который не ухватишь, не объяснишь, к бумаге не пришпилишь, он логику игнорирует и матанализу не поддаётся. Что-то такое неуловимое, мистическое, сакральное, и происходит оно где-то там, внутри тебя и там, внутри, что-то непонятное с тобою производит. Незаметно и независимо от тебя. Ну да, места силы, Белуха, космическая энергия, Шамбала, Золотой Алтай. Но я-то ничем таким не заморачивалась, с этими рерихнутыми – а их там пруд пруди, камешки каким-то особым образом на берегах выкладывают, тряпочки цветные повязывают, мы с такими у метеорологов вместе ночевали – вегетарианцы – по теме не общалась, вообще ни о чём таком не думала, а вот вернулась и ещё полгода будто светилась изнутри. И каждый первый спрашивал: «Ты почему так вызывающе хорошо выглядишь? Влюбилась?»

Но когда Юля предложила поехать ещё раз, другим маршрутом, я прямо спросила: - Коняки будут?
- Ну… - она замялась, - на пару дней.
- Ни!-за!-что!

Нет, я не забыла, как дохромала до хирурга и пожаловалась, что отбила себе все кости, а он возразил, что кость – это кость, отбить её невозможно, только сломать,  потом посмотрел, хмыкнул и сказал, что с этим – в соседний кабинет. Я вышла и ознакомилась с табличкой на соседней двери: «психиатр». Ага. Как же! Спасибо большое. Остроумный какой.

* - слова из песни «Есть по Чуйскому тракту дорога».


Рецензии
Прочитав, вспомнил свои многочисленные поездки в Горный Алтай. Жил в Новосибирске, поэтому бывало и два раза за лето.

Ни на минуту не затихающий рёв Катуни.

И сплав по ней. Нам повезло: сильнейший дождь, молнии, гром - все три часа сплава.
По крайней мере мне повезло - как бывшему моряку хотелось экстрима.

Успехов вам.

Саша Щедрый   17.03.2022 17:52     Заявить о нарушении
Ну, как вы, наверное, догадались, мне не так, чтоб сильно хотелось экстрима, но тоже повезло)
Спасибо.

Евгения Кордова   17.03.2022 22:31   Заявить о нарушении
На это произведение написано 18 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.