Мечты и заповеди модистки

     Устало и разочарованно  брожу по вещевому рынку.
- Что вы ищете, женщина, - обратилась ко мне довольно зрелого возраста продавщица с весёлым и симпатичным лицом.
- Платье, - вяло  буркнула я.
- Заходите ко мне, у меня их  большой  выбор. Какой у вас размер? Для чего хотите?
- Торжественное.  Мне бы чёрненькое,  свободно  свисающее,  классического кроя,  без наворотов, - жалобно прошу  я,  разглядывая  богатую,  но не потребную  палитру  нарядов.
-  Вот смотрите, что есть вашего размера, - бодро заговорила хозяйка и начала  быстро перебирать платья.
   В это время из-за занавески  решительным шагом  выходит женщина и устремляется к зеркалу. Рослая, с волевым лицом и тяжёлыми каштановыми волосами.  На ней - новенькое бежевое платье с белыми лилиями. Я никогда не использую бежевый цвет в одежде, потому что его не видно и создаётся эффект «голого тела».  Не отрываясь, смотрю, как  по спине, роскошным  бёдрам  и животу покупательницы  распластались  белые  длинные лепестки.  В  их извивах  притаилась  мистика.
- Вам нравится?  У меня есть ваш размер, хотите такое? – деловито  спросила  хозяйка.
- Нет, нет, -  поспешила  отозваться  я.
- Тогда смотрите сюда, - строго призывает продавщица и принимается  активно  снимать платья при помощи длинной палки, напоминавшей швабру.  Передо мной  по очереди мелькали  наряды.  Словно зелёнкой окрашенный гипюр на золотом атласе.  Как бы радовалась такому платью  знаменитая Тифлисская сваха  Ханума. Я отрицательно качаю головой.  Кружевное светло-серое  платье с подолом,  как подзор у деревенской  кровати  прошлого века, выглядит безнадёжно старческим.  За ним промелькнули ещё несколько  смешных и несуразных моделей:  с горохом, воланами и оборками.  Нет здесь для меня подходящей вещи,  решила я, но выходя из контейнера,  вдруг  замечаю чёрные плечи задвинутого в угол манекена.
- А это что?- показывая на заброшенный силуэт, спрашиваю я.
- Да это платье, кстати, вашего размера, - отзывается  хозяйка.  Быстро  снимает  его с манекена  и с полным отсутствием интереса, подаёт мне в руки чёрную ткань.
Бирка указывала на  мой  размер. Осмотрев его, я решила примерить.
    Внизу на подоле - горчичного цвета роза. Осенний увядающий цветок, брошенный к ногам. Романтично и вполне  допустимо.  Удручает один недостаток - отсутствие рукавов.  Необходимо  доработать модель и сделать её более элегантной.  В «Лоскутке» я  приобретаю  пятьдесят сантиметров чёрного шифона и отправляюсь  в ателье к портнихе.
    Через два дня, как  назначено, прихожу на примерку.  Ожидая своей очереди,  шуршу  лаковыми страницами новенького журнала  мод  и невольно присматриваюсь к молодой  клиентке, примеряющий яркий с летящим подолом, халат.  Она готовится к поездке на океан, и халат, конечно, для неё был важен.  Женщина  кропотливо  вымеряла  полы, внимательно проследила за ровностью рюш. Несколько раз перевязывала пояс: то на бант, то на большую петлю.
-- Вот так, - сказала портниха и передвинула узелок пояска в  левую сторону.
-- Да, действительно, так лучше, - согласилась клиентка.   Её тонкое  женственное лицо обрамляли пышные русые волосы. Она улыбалась,  обнажая  ровные  белые зубы,  и светилась внутренним светом.  Ямочки на щеках  и ликующие серые  глаза  сразу выдавали  её:  она счастливая женщина.  Халат ей очень идёт, он  так пикантно свисает с тонких плеч и путается между стройных ног. Этот объёмный стиль называется «Бохо».
  Милейшей мелодией запел в сумочке телефон. Изящными  пальчиками  женщина  ловко достала телефон и почти пропела: «Сейчас, ещё чуть-чуть и я выйду».  Портниха по имени Светлана любезно и ненавязчиво назначила  обладательнице халата новое время для примерки.  Та попрощалась и бесшумно вышла, мягко закрыв за собой  высокую дверь.  Некоторое время мастерская  хранит  запах дорогих духов и лёгкую пикантность тайны.  Счастливые женщины никогда не спешат, но успевают гораздо больше  своих суетливых и неудачливых подруг.
        Светлана обратилась ко мне: «Вы можете потерпеть ещё немного. Мне нужно выбежать на дорогу.  Ко мне должен  подъехал зять. Я только заберу пакет. Дочь кое-что передаёт для меня».
- Да, конечно, конечно, - охотно согласилась я.
       Обстановка в мастерской  уютная,  тихо-деловая.  На подоконнике,  почти вплотную к горшку с красной  геранью,  пристроился  небольшой  кассетный  магнитофон,  из которого  негромко звучат лирические песни. В основном старые, ещё советские песни, с глубоким смыслом, без крика, причитаний и бесконечных повторов.  Настоящие хорошие песни, вдохновенные и чистые.  Вот и сейчас  незабвенным  голосом  Анна Герман поёт «Надежду».  В углу  у задней стенки мастерской мягко стучит швейная машинка, да изредка звякают,  положенные портнихой на стол, ножницы.  Господи,  какое всё родное.  Это же саунтрэк моего детства:  сплетение  музыки с шитьём. Меня захватил момент ожидания, я подчинилась ему.
         В открытое окно  влетел тёплый ветер, и смело начал хозяйничать:  зашелестел бумажными выкройками,  прикреплёнными швейной иглой к стене, на большом раскройном столе  взволновал и нарушил строгую ровность, приготовленного к раскрою шёлка.
        Мне вспоминается жаркий август семьдесят восьмого года. В балконную дверь,  как парус  вдувается  занавеска.  Мама  шьёт свадебное платье из молочного шёлка.  Открытое,  лёгкое, воздушное.  Но её  «Чайка 2» не любит тонкие ткани,  гребёнка отказывается продвигать  почти невесомый материал  и  упорно  собирает так называемую  «гармошку». Стальная  машинная  игла несколько раз вонзается  в одно  место  на  вороте платья  и прорывает безобразную  дыру.  На свадебном платье,  на груди невесты! Мамино лицо мгновенно выражает отчаяние.  Она долго и сосредоточенно смотрит перед собой.  Я помню, как  менялся её взгляд: от выражения ужаса до глубокой одухотворённости. Удивительной красоты цветок, выполненный из шёлковых лепестков,  серебряной тесьмы и бусинок появляется на месте злосчастной дыры. Беда только дополнила шарма и красоты в платье.  Так случалось нередко.
Неприятность каждый раз добавляли  полёта фантазии,  да настойчивости в характер мамы.
     «Истина – есть действие».  Не помню, чья это сентенция?  Но, знаю точно, что решительность нужна,  порой  необходима, как единственный выход  из тупика.  Да, согласна.  Жизнь нужно планировать,  но где гарантии, что  добьёшься поставленной цели, да и жизнь будет безвкусной, скучной  и монотонной.  Спонтанные решения вносят оживления,  иногда - удивительные приключения становятся  определяющими  в дальнейшей жизни.  Помнится… До окончания отпуска оставалось ещё немного дней.
- А не поехать ли нам  с тобой к бабушке в Кострому, - вдруг предложила мама.
Решено! Живо собрали в чемодан вещи и через два часа,  изнывая от жары,   мы сидели в старом вагоне адлеровского  поезда,  который медленно,  застревая на каждом полустанке и разъезде,  тянулся по своему маршруту  и прибыл на Казанский вокзал с трёхчасовым  опозданием.
  Поезд Москва - Кострома  отправлялся  через двадцать минут после прибытия нашего. А ещё надо перейти на Ярославский  и купить билеты.  Мы явно не успевали.
- Отправление  поездов  иногда задерживается, -  сказала мама, - А вдруг успеем? Чего в жизни не бывает. Бежим! Может, повезёт.  Мы мчались,  перегоняя всех идущих с чемоданами и сумками людей. Вот он  - Ярославский вокзал!
- Посадка на поезд Москва  – Кострома заканчивается, -  доносится   до нас голос диспетчера.
- С какой платформы уходит на Кострому?  -   закричали мы.
- С седьмой, - громко отзывается  долговязый парень с большим тяжёлым рюкзаком.
Мы ринулись к седьмой платформе, что было сил.  Вот он хвост поезда,  последний вагон. В дверях  невысокая плотная женщина  в синем бостоновом жакете,  убирает лестницу. Задыхаясь,  мама  закричала, что  мы опоздавшие  пассажиры  с этого поезда.  Проводница  вернула лестницу в рабочее положение и скомандовала: «Билеты!».
    Мама  решительно  открыла замок сумочки и достала из блокнота два наших старых  билета.  Открыто и прямо глядя в глаза,  подала две розовые бумажки  в руки проводнице. Это были те, старые билеты, купленные ещё в Геленджике до станции Каменская,  я  узнала их  и онемела от неожиданности.
-  Вот! Возьмите!
Проводница уставилась в билеты,  внимательно просматривая  каждый  из них отдельно.
- Здесь написано станция Кашинская или Каменская, что - то не пойму никак.
-  Кострома! - громко  уточняет  мама и быстро ставит чемодан в тамбур.
- Молодёжь пишет плохо, неразборчиво,  глаза  сломаешь,  пока разберёшь, что накарябали.  Я неуверенно поднимаюсь в тамбур, мама живо встаёт рядом.
- Вылезайте! – внезапно кричит проводница, - здесь написано  юго-восточная железная дорога.  В этот момент вагон дрогнул и медленно покатился.  Потащил локомотив  свой недлинный состав  в одно из девяти сердец России, в уютный город на Волге под русским названием Кострома.
- Я заплачу по десять рублей за каждую,  -  тихо, почти шёпотом говорит мама,  хотя билет стоил шесть рублей, пятьдесят копеек.  Она знала нелегальную цену.
- Ладно, ждите, - соглашается  хозяйка вагона и, легонько хлопнув дверью,  уходит  к пассажирам.  Мы остаёмся  одни,  и  радуемся, что нам не довелось  ждать целые сутки следующего поезда,  что всё  устроилось таким  удивительным образом. В это время  поезд  набирает скорость  и,  раскачиваясь,  постукивает колёсами на стыках рельс.  Я смотрю в окно.  Величьем и грандиозностью  Москва  завораживает  наивное сердце провинциалки.  Сладко  грезится,  мечты и планы  смешиваются.
     Радость от удачи потихоньку улеглась. Отмелькали огни большого города,  узкие полустанки  пригорода и вот в сумрачном свете распластались серые русские поля. Страшновато, немного сказочно,  смотрели на нас огромные сосны, растущие вдоль  дороги. На потемневшем небе выписалась круглая жёлтая луна,  и на душе сделалось тревожно и даже немного угрюмо. Мы молча ждём  проводницу.
     Негромко хлопнула дверь, и в тамбур вошёл рослый кудрявый парень. Он молча закурил. В мелькании  редких  вспышек  огней я успела рассмотреть его профиль.  Ровный тонкий нос на бледном лице. Большие серые глаза смотрели  сосредоточено и немного грустно. Верхняя губа по-детски немного нависает над нижней. Рука,  держащая сигарету,  была небольшой для такого рослого мужчины. В  тонких пальцах ощущалась чувствительность и определённая сила.               
     От плащевой строительной куртки пахло краской.  Строитель? – подумала  я. Но, тогда почему у него такие изнеженные  руки…  Парень так же, как и вошёл, не хлопнув дверью, удалился.
     Стук колёс нервозно отзывался в сердце. Хаотично и печально плелись мысли, устали ноги, хотелось сесть, а главное  -  разуться.  Кудрявый парень, держа в руках сигарету, снова вошёл в тамбур.
- Вы всё ещё здесь?  Забыла про вас, видно, Тамара,  -  посочувствовал  он. Рядом есть два боковых места, сейчас я ей напомню. Не хлопнув дверью, парень удалился.  Через несколько минут в тамбур почти вбежала взволнованная проводница.
- Девчата, простите, забыла… Пока бельё раздала, чаем всех напоила,  совсем закружилась, - деликатно извинялась женщина. Мама  протянула ей две десятки.
- Идёмте девчата, - ласково позвала  Тамара. Она подвела нас к свободным  местам, привычной и ловкой походкой сходила за постельным бельём и принесла два стакана горячего  чая, вынула из кармана и положила на стол 4 упаковки сахара с надписью «Авиа» и шесть рублей сдачи.  Может, чувство вины не позволило ей взять  больше, чем стоимость билета. А может,  она и  раньше так не делала. Просто совестливый человек и всё. С детства люблю пить чай в поезде. Он какой-то особенный. Пахнет вкусно, терпко.  А ещё мне нравится  удерживать стакан за  тонкую ручку подстаканника.
А можно и мне ещё чаю?  -  спросил наш знакомец проводницу. Тамара была рада услужить,  делала всё быстро  и охотно.
- А вы до Костромы? – поинтересовалась мама.
- Да, я еду в село «Красное». Хочу  написать несколько пейзажей. Места там красивые, колоритные.  Да и от московской  суеты  отдохну.
  Я заметила, что на третьей полке лежит упакованный в холщовый чехол мольберт. Его потрёпанная ручка аккуратно свёрнута и лежит рядом  с клетчатой сумкой, возле которой теснится чемоданчик с красками.
- Как вас звать? – спросила  я.
- Варлам, - тихо ответил художник.
- Редкостное имя для нашего времени, - отметила мама.
- В честь деда назвали. Мама у меня Наталья Варламовна, - отхлебнув очередной глоток,   по-домашнему произнёс  Варлам.
- Быстро поезд идёт, без долгих стоянок.
- Если  поезд  держится в графике, то его пропускают.  Задерживают,  как правило,  те поезда, которые  выбились  и опаздывают,  -  спокойно  сообщает художник.
В вагоне - тишина. Только негромкий стук колёс нарушает покой,  да редкое мелькание жёлтых огней за окном освещает спящие лица. Все едут по своим делам:  кто-то - в гости, кто-то - в командировку,  а Варлам едет писать пейзажи.  Наверное, он напишет красивые сюжеты: Волгу и белый теплоход,  идущий по ней.  А может, церковь с шатровым куполом, отражающуюся в воде?... Или дом с резными наличниками и рябиной под окном, стога сена и цветы кипрея, качающиеся ветки берёз, стаю грачей, летящую над ними… Уютно с ним. Он ходит бесшумно, говорит негромко, всё замечает, быстро ориентируется, во всём видит смысл, знает  причину. С ним  интересно беседовать. Особенно интересно  наблюдать за выражением  его глаз. Они сосредоточенные и внимательные.
       …А бабушка и не подозревает, что мы завтра к ней приедем.  Она, наверное,  удивится, увидев нас, всплеснёт руками и сразу начнёт суетиться, смешно топтаться, поправлять платок и фартук. А может, она будет ещё спать? Поезд идёт по графику. Прибудет в пять часов. Тусклый свет придорожных фонарей мелькает всё реже и реже, стук колёс затихает, а вместе с ним - и щемящее чувство.
      Костромской перрон встретил нас бледным рассветом и сырой прохладой.  Влажный воздух непривычен и тяжёл.  Мы прощаемся с Варламом,  стоя у литого чугунного ограждения, за которым краснеет сальвия.  Он говорит, что отправляется на речной вокзал и дальше  двинется  в «Красное»  на пароходе, ему так удобней.  А мы  сейчас  на троллейбусе  по огромному мосту  переедем  через Волгу  и окажемся в Заволжье  на старой автостанции,  с которой и поедем  дальше.
        С билетами в карманах, стоим  на стоянке.  Ожидание  перед самым приездом всегда кажется чрезвычайно долгим и томительным.  Не терпится  быстрее  добраться до места и встретиться с бабушкой.  Стая грачей с криком взлетела с платформы и уступила место подъезжающему автобусу.  Пролетев несколько метров, птицы расселись  по длинным веткам берёз, растущим  вдоль улицы.  С детства  не люблю крик грачей, слышу в нём  отчаяние и боль.
      Пассажиров немного,  все пять человек. Старик в засаленной кепке,   длинном парусиновом  плаще и резиновых сапогах,  держит большую корзину.  Две женщины  в старых цветных платочках  и  выношенных кофтах. Они тоже  с корзинками.  Это грибники.  Все  быстро  расселись по местам. Скучное  ожидание отъезда,  люди  оживили  разговором.  Конечно, о грибах,  о том, что белый гриб лучше всего сушить,  а волнушки и сыроежки солить в бочке,  чеснок использовать «романовский»,   с ним грибы ещё  вкуснее.  «Окающая»  речь,   стала   для меня непривычной,  я слушала  её, как музыку. А  ПАЗик, легко фыркая, спешит по ещё сухим сельским  дорогам.  За окном мелькают картофельные делянки,  дома  с резными наличниками и дубовыми воротами, скамейками, да трафареты  с русскими  названиями: Будихино, Попелино, Дербино.
       Бабушкин  дом прогнулся,  передняя часть крыши провисла,  и три  окна  ещё ниже  приблизились к земле. Завалинка  отошла,  требует ремонта. А под стрехой  ласточка свила гнездо,  и сирень бушует.  Ах, как  хороша она в мае,  кипенная, с пряным запахом, под  весенним дождём.
  Дом закрыт  изнутри.  Бабушка  ещё спит, она, как всегда, подолгу засиживаясь  за шитьём, поздно ложиться и поздно,  по сельским меркам, встаёт. Из живности у неё одна толстая и ленивая  кошка.  Хозяйка  испытывает к ней нежные чувства и балует  её: вволю поит жирным молоком  и почти каждый день кормит волжской рыбой.  На  завтрак варит яйцо.  Мама осторожно  постучала в кухонное окно. Через некоторое время отогнулся уголок занавески,  и, в окне появилось бабушкино лицо.
-  Ай! – вскрикнула она, увидев нас.  Встрепенулась  и засеменила  через кухню в сени.  Гулко стукнул затвор,  и дубовая дверь  со  скрипом подалась.  Перед нами стояла бабушка.  Зелёные длинные глаза, с опушенными верхними веками, смотрели  на нас растерянно и  виновато,  как  будто  произошло,  что  то  непоправимое  и страшное.
- Не ждала!  Хорошо, что приехали,  - жалобно запричитала она.
- Здравствуй  бабушка!
- Здравствуй,  родная! Что у тебя случилось?  -  с тревогой в голосе   поздоровалась  мама.
- Шью на свадьбу платье Юлиной свекрови. Да, вчера не рассчитала, видимо устала,  и окоротила  переднее полотнище  на целых  пять  сантиметров. Расстроилась,  всю то ноченьку  не спала,  задремала только под утро. Не знаю, что делать? Как исправить?
Пошли,  посмотрим,  -   обнадёживающим  голосом  говорит мама.
      Мы вошли в сени.  Всё  оставалось по старому,  ничего не изменилось: на маленьком окошке висят льняные вышитые маками и незабудками занавески, в углу прижался  к простенку старый красного дерева комод, а рядом,  вдоль боковой стены,  металлическая с железными шариками  кровать.  На полу  разостланы  домотканые  дорожки. Прохладно,  сумрачно  и тихо.
     В кухне  у печки-голландки  к стене  прибита деревянная вешалка. Она висела здесь всегда. В русской избе всё начинается от печки. Надо выйти во двор  за дровами,  за водой,  вынести золу… Валенки и  фуфайка  должны быть  близко  под рукой.  Тот же самодельный  кухонный  стол, та же полица, нарытая чистым льняным полотенцем, в углу - маленький холодильник «Саратов».  Мы быстро переобулись и вошли в «переднюю», как называла  эту комнату бабушка.  И здесь ничего не изменилось. Посередине комнаты стоит большой раскладной стол,  рядом, перед окном – старинная швейная машина «Зингер», доставшаяся ей от матери,  кровать с прикроватным  ковриком, на котором изображены олени, диван, шкаф и огромное, в тяжёлой деревянной раме, зеркало,  привязанное за крюк серым шпагатом.  Всё те же  выстроенные по росту  белые слоники, на связанной  крючком  салфетке.  Рядом с зеркалом, к выцветшим обоям швейной иглой  приколоты  выкройки  разных фасонов и размеров,  под ними скромно приютился небольшой ящик с катушками ниток.  На подоконнике  красуется белоснежный цветок с дивным названием «Невеста». Бабушка всегда любила цветы.  И они любили её: часто радовали прелестью пышного цвета и нежностью  запаха.
       Я смотрела на бабушку. В доме холодно, а на ней - только ночная рубашка и халат. Комнатные тапочки на войлочной подошве обуты на босу ногу.  Но совсем не похоже, что ей холодно.  Белоснежные волосы завязаны в пучок. Какая она маленькая,  мне кажется,  она стала ещё ниже ростом. Как у неё хватает сил и мужества, что бы жить одной, вести дом и шить на заказ?
       Бабушка привычным движением  разложила на столе платье. Оно было довольно большого размера, из бежевого льна с лавсаном.  Обе половины платья сметаны.  Да, действительно не совпадает.  Все задумались.
- А сколько осталось  ткани? – спросила я.
- Вот!  Навскидку сантиметров сорок.
- Надо отрезать ещё восемь сантиметров и сделать вставку со встречными складками,  а по линии среза прострочить два «защипа».  Сделать   не  простой ровный подол,  а со вставкой, - предположила я.
- На воротник не хватит, - живо  просчитала  портниха.
- А воротник сделать белоснежный шёлковый.  Свадьба  - событие  торжественное и свекровь должна отличаться от всех гостей хорошим нарядным платьем  -  продекларировала мама.
- Есть белый шёлк, и белый поплин то же есть  -  приподняв левую бровь, задумчиво проговорила бабушка.
- Верно!  Дело предлагаете, девчонки, и платье «фасонистей»  будет!
- Я всё сделаю, мама, и воротник украшу цветком.  Когда примерка?
- Сегодня в пять.
- Успеем.
Мама, не спеша открыла чемодан,  достала  серый  пуховый платок и накинула его бабушке на плечи.
- Мама,  это тебе. Носи на здоровье.
- Что ты, Ира, с ума сошла? Это дорогая вещь, а я уже старуха, одной ногой в могиле стою.  Зачем?  Не надо!
- К тебе люди ходят. Ты портниха и должна  соответствовать званию модистки, - шутила мама и ласково  закутывала бабушку в платок. - Не береги, носи новый платок, а старую шаль  больше  не надевай.  Нельзя,  не хорошо, мама. И давай затопим печь.  Холодно для  нас, мы с юга приехали, к теплу привыкли.
- Скорее надо ставить на огонь чайник, - проговорила бабушка и пошла  в  кухню.
Запахло заваркой,  гренками.  На столе в розеточках  появилось  смородиновое варенье. Ноздреватый поселковый хлеб намазывался сливочным маслом. Мягкая  вода заполнила  фарфоровые  чашки в  синий горошек. С горячим чаем  стало гораздо теплее,  разговор оживился,  стал непринуждённее и веселее.
- Мам, что у тебя за выкройки  на стене, новые  какие-то?
- Чехлы на капоты, на грузовые машины  шила из дерматина.  Боялась, что машинка не возьмёт, не прострочит толстую ткань.  А она, как по маслу пошла.
- А мерки как снимала? Неужели сама лазила?
- Сама, некому больше.  Да и не доверю я такую ответственную работу чужим людям.
Я пила чай и раздумывала о Варламе. Наверное, он тоже сейчас пьёт чай, о чём - то рассказывает или размышляет.  А может быть, он уже пошёл к Волге и готовится писать. Мне хотелось быть рядом, слушать  и видеть его.
-  Ларка,  в сарае слева  стоит  гроб, в нём лежит бумага на растопку. Там и корзина рядом.   Дрова  -  справа в углу.  Сходи, принеси, -  запросто, по-домашнему,  попросила бабушка.
- В гробу?! - удивлённо переспросила  я.
- Я в него и щепу определила.  Захвати на растопку.
      Одно маленькое окошечко  в боковой стене сарая тускло освещало помещение.  В довольно широкий  дверной проём  солнечный свет ворвался,  как  в  мрачное подземелье.  Я  глазами  искала гроб.  Вот он!  Весь в обрывках паутины  возвышается  на брёвнах – кругляках,  с которых ссыпалась почти вся  кора. Крышка открыта, перевёрнута и лежит рядом.  Старые серые доски деформировались,  и сквозь них весело сияет солнце.  Он начал терять геометрическую форму.  Большие ржавые гвозди торчат из  высохших от времени досок. Встав на нижнее выступавшее бревно, я заглянула внутрь домовины. С краю лежали старые, дважды подшитые, изъеденные молью валенки и большой тяжёлый  утюг. Его круглая деревянная ручка раскололась до половины, а шнур, на всю длину, замотан чёрной изолентой.  С другой стороны робко притаилась стопка журналов  под названием «Крестьянка»,   рядом - небрежно брошенная  кипа газет «Известия».  Вот ещё, связанная обрывком тесьмы, газетная  связка. Чернильным карандашом на некоторых листках крупными  печатными буквами сделаны надписи: воротник апаш,  рукав реглан.  Это старые выкройки. Я собрала корзину для растопки. Положила в неё щепу, несколько газет и  поленьев.  На выкройки моя рука не поднялась.
      «Новая мода – это давно забытая старая». Чем плох воротник «Апаш»? В рубашке с таким воротником  снимался  Василий Лановой  в «Алых парусах».   Разве может быть другим  капитана Грей? Только такой! И рубашка на нём должна быть белоснежной,  с воротником  апаш. Да и плащи  с рукавами реглан  красиво смотрятся на мужчинах.
Как подошёл бы такой плащ  Варламу.  Странно… Можно молчать,  можно  скрывать всё, что угодно, но почему невозможно удержать мысли?  Почему они несутся, куда хотят, и владеют тобою,  независимо от твоей воли? Я недоумевала. .. А бабушка?...
Разве можно пользоваться гробом,  как  обиходной  вещью?   
Возвращаясь  с корзиной  в дом, на крыльце я увидела бабушку и средних лет лохматого мужчину. Он что-то доверительно ей рассказывал, а она его ругала и жалела одновременно.
- Шура, скоро  придёт Батыга и уведёт лошадь. Она смирная, тихо будет стоять.  А я Генаху в больницу повезу, он уж еле терпит. Видимо,  в телеге на сене и сидел Генаха.  Его  лицо  было бледным, одна нога забинтована на манер портянки в старый женский шерстяной платок. Лохматый подошёл к Генахе, и тот превозмогая боль, взобрался ему на спину.  Лохматый, бережно придерживая пострадавшего,  быстрым шагом потащил к стоящему на остановке автобусу.  Бабушка с грустью смотрела им в след.
 - Вот  горемыки, -  сокрушалась  она. Вчера пилили у Гришаки дрова, напились самогонки и разодрались.  Генаха хотел пнуть  Гришаку,  да попал в берёзу и сломал ступню. Вот сегодня едут в больницу. Чудны дела твои о, Господи!
- Бабушка, ты зачем гроб в доме держишь? - спросила я.
- Маша  Зачиналова и памятник уже купила, покрасила серебряной краской  и в сарай поставила. Всё приготовила.  А я недавно крест на кладбище установила,  подписала  его.  Место себе  определила.  Надо мне вам показать, чтобы вы знали, где меня хоронить.
         Мы разглядывали  смётанное  мамой злополучное платье.  Бантовые складки на однотонной немнущейся ткани выглядели безупречно.  Белоснежный воротничок придал  нарядность.  Напряжение отступило.
- Бабушка, у тебя есть вязальный крючок, я свяжу из белой нити тесьму и украшу край воротника. В бабушкином доме всё под рукой… Не надо лазить в долгий ящик.  Из короба, что стоял под  выкройками,  она,  не мешкая  достала нитки и крючок,  протянула  мне.  Я приступила к вязанию тесьмы и к рассказу  маме  о старом гробе,  стоящем  в сарае.  Она  молча  слушала  и   тяжёлым  утюгом  разглаживала  боковые швы  платья.
       Ближе к вечеру, в назначенный  срок в дом вошла довольно крупная,  с волевым,  почти мужским лицом женщина. Рыжеватые волосы завиты, но выглядят  неухоженными,  пожёванными.  Она внимательно  разглядывает платье, затем  осторожно, чтобы не нарушить смётанные швы,  меряет обнову.  Хвала бабушке!  Она  умеет хорошо кроить.  Платье точно садится по фигуре. Женщина  с нескрываемым удовольствием смотрит на себя в зеркало и благодарит обеих портних.  Бабушка улыбается  в ответ, а мама сдержанно молчит. После того,  как женщина уходит, бабушка  обращается к маме.
- Что-то ты, Ира,  не ласково с Зойкой обращалась,  -  с  лёгким упрёком отмечает  она.
Мама с не характерным для неё суровым выражением лица,  молчит  и не спешит  с ответом. Тихо  вздохнув, доверительно  начинает  рассказ.  Это случилось давно,  в марте сорок восьмого года.  Я училась в  Костроме,  в лесомеханическом техникуме.  Получив стипендию,  решила поехать на выходные домой.  Надо помочь:  дать денег, да и по хозяйству…  Обрадовалась, когда на автостанции застала  бортовую машину, идущую в наш посёлок.  В кабине сидел  водитель,  а рядом -  женщина с ребёнком на руках.  В кузове людей было немного. Человек восемь…  Водитель уже запустил двигатель, когда я схватилась за борт и повисла. Быстро  подтянулась.  Мне было совсем нетрудно забраться в кузов, ведь я сильная и ловкая.  Но женщина, сидевшая на ящике, наступила мне ногой на руку и сказала: «Нет в машине места, ящики тут».  Руки соскользнули, и я упала на обледеневшую брусчатку, сильно ушибла  колено, порвала чулки и варежки.  Этой женщиной была Зойка.
    Настоящая обида живёт годами, жжёт остро. В бабушкиных же глазах я увидела  глубокую  материнскую боль без срока давности, боль за несправедливо обиженную дочь. Мы все испытывали горечь и молчали.
- Что же ты мне, Ира, раньше мне этого не рассказала?
- Жалела тебя, не хотела огорчать.
- Если бы я знала, не стала бы шить ей.  А то наряжаю  «злицу».
         Все молча,  обдумывали  происходящее. Я прекратила плести тесьму и положила вязанье на стол.  Но вдруг на улице сумбурно и смешно  раскричались грачи и внесли сумятицу в чувства,  запутали время и расплескали горечь.
- Ладно, пусть порадуется обнове, - первой нарушила молчание мама.
- Да и то верно, - проговорила бабушка. - Торжество у неё – сына женит. Лёшка – хороший парень, невестка  Юлечка – золото.  И она свекровь, всех кровей – кровь. Пусть порадуется сама и людей порадует красивым платьем. Свадьба – ответственный момент,  духовный. Может и покается  злая баба в содеянном?  А платье хорошее получилось, полноценное. Я довольна тобой, Ира. Лучше меня  шить научилась.
Бабушка села за швейную машинку. Она решила  закончить работу с шитьём. Зрение с каждым днём  слабеет, но  каким-то непостижимым и загадочным образом у  портнихи  быстро получалось вдевать нитку в иголку. Мы  пошли  в сарай.
     Так сложилось, что моё детство прошло в окружении одиноких женщин.  Они мне  бесконечно дороги, близки и понятны их характеры. Нередко я слышу, что «одиночки»  бывают излишне дерзкими.  Да, они умеют за себя постоять, защитить их некому.  Вот и надеются только на свои силы. Слабой быть – непозволительная  роскошь.  Зачастую они легко выполняют мужскую работу. Я знала даму, которая   самостоятельно  могла отремонтировать газовую колонку, свободно пользовалась  сантехническим ключом, шлямбуром, вбивала  чопы  и навешивала  карнизы,  прибивала вешалки.  Но «женщина и топор» даже на Руси считалось  несколько несуразным противоестественным сочетанием. Ну, это в теории, а в жизни всякое бывает. Иногда приходится и женщине секирой поработать.
    Мама ловко орудовала топором, за несколько минут она разбила  домовину на доски, которые я вынесла во двор. Вдвоём мы их весело распилили двуручной пилой,  а мама разрубила на поленья. Удар топора в правой руке точно ложился посередине заготовки. Не страшась попасть по ладони,  она  свободно  держала  деревяшку левой. Я  с восторгом  смотрела  на неё, но, всё - таки, несколько раз вскрикнула от испуга за близко расположенную к лезвию кисть.
  Избавившись от заброшенной  домовины, мы почувствовали на душе легкость. Надо обязательно избавляться от старых ненужных вещей, к этому заключению я пришла ещё тогда, в юности. Это высвобождает запутавшуюся перспективу,  пробуждает  порыв к созидательному действию.  Как жена военнослужащего  не раз убедилась – не захламляйся, не содержи помехи.
  Хорошо у бабушки, истопленная печь наполнила дом теплом и сухостью. Источая вкуснейший армат, на плите стоит царский ужин: большая сковородка с волжской  рыбой (в подливке!). В духовке  томится чугунок с картошкой и пирог с грибами.  На плечиках,  зацепленных за край старого зеркала в раме, висит наглаженное, как листок, Зойкино платье.   
  Бабушка держит небольшого размера икону Сергия Радонежского. Она отодвигает заднюю стенку на манер шкатулки и вынимает из неё бумажный пакетик.
- Ира, я сохранила все переводы, которые ты мне высылала в этом году. Забери деньги, пока не надо. Я сама зарабатываю.  Мне, старухе, хватает. Вы знайте об этой иконе. В ней будут лежать деньги на мои похороны. Сергий Радонежский  сохранит.
- Ларка,  а это тебе. Я недавно сшила нашему батюшке новую рясу. Остался небольшой отрез шёлка, он оставил его мне. Тебе хватит на кофточку. Хочешь, я тебе сошью её?  Сделаю ассиметричную застёжку на левом плече.  Мягкие петли застегну на блестящие пуговицы на ножках, а полотно соберу на широкий пояс с застёжкой. Будет красиво. Большие вещи выглядят громоздко и зачастую смешно, так же, как и большая причёска делает женщину старше. Небольшая вещь, сшитая точно по размеру, без излишеств, всегда  уместна. Кофточка  тебе пригодится и хорошо послужит.
   Я всегда хотела обнову, это чувство трудно сдерживать, и быстро приложила шёлк к груди. Идёт или нет?  Неловко зацепила и поправила серьгу.
- Нравятся мне твои золотые серьги, хорошие, - отметила бабушка.
- А мне – нет! – парировала  я.
- Это почему же?
- В них нет  камешка. Такие  серьги носят женщины. А мне хочется с розовым камешком,  молодёжные. Эти не годятся.
- Золотые серьги не годятся?  Я уж со вставными зубами давно хожу, а в золотых серьгах так и не довелось. А как хотелось, всю жизнь мечтала. Ира, да  ты Ларку  избаловала, «наряжёнкой» сделала.
-  Бабушка, а хочешь, я тебе их подарю? А мне купим новые, с камешками. В Костроме есть ювелирная фабрика и в селе «Красном»  тоже, даже не одна.  Наверняка, продаются.
Я быстро вынула серьги и протянула бабушке.  Осторожно, чрезвычайно бережно та переложила их себе на ладонь. Близко поднеся к глазам, рассмотрела.
- Хорошие, и проба стоит, всё, как надо. Но не возьму,  слишком дорогой подарок.
- А если мы с мамой другие купим, возьмёшь?
- Не знаю,- протянула она.
- Ты их померяй, бабушка.
Бабушка вынула свои маленькие серебряные серьги и вдела мои. Она подошла к зеркалу, задержала взгляд на обнове. В её удивлённых глазах отразилось волнение и лёгкий трепет.
- Вот тебе в них красиво  – смело заявила  я.
- Моя мать, Анна Ивушкина, носила золотые серьги, покрывала плечи дорогими платками. Была нарядная и видная женщина. Муж  - инженер, строитель мостов. Дом  просторный, двухэтажный, имелся свой выезд: пролётка и две лошади. Была и прислуга: девушка Дуняша. Я в семье старшая. Родилась четвёртого мая  четвёртого года. Иван, Валентина, Евдокия  и Паня – все были младше меня. Помню, как отца, раненного в живот, привезли домой на телеге. Случилось  это  в ноябре четырнадцатого года. Он лежал в зале на диване, сильно стонал, всё время  просил пить  и умер на второй день. Мать добрая была, помогала всем, чем могла,  детей-сирот жалела, опекала их.  Однажды  она увидела, каким грязным  пришёл мальчик – пастушок. Истопила баню и сама вымыла пастушка, заразилась вшами и заболела тифом. Лежала в Костромской больнице, стала выздоравливать, почувствовала себя лучше, есть попросила. Дуняша сварила клюквенного киселя, напекла овсяных колобков и поехала проведать больную.  Да вот беда! Нельзя было есть колобки, не справился больной кишечник с тестом. Умерла мать от заворота кишок. За грудки тряс врач Дуняшку.  Да ведь разве она ведала, что делает. Случилось это весной семнадцатого года. Мне на тот момент тринадцать годов было. За мать осталась,  братьев и сестёр растила, всех учила, а сама шила на материной машине. Ею и кормились. Над нашим домом красный флаг повесили, правление сделали, не нашим он теперь оказался. Нас переселили в старую избу. Мамину швейную машину и кое-какие вещи мы на телеге вывезли, корову с собой увели, да одну лошадь я успела продать.
      Просто жила, как все люди в селе живут, трудом и заботами. Шила, старалась красоту дарить людям, что бы радовались обновам. Даже фуфайки во время войны женщинам шила, так чтобы ладно на фигуре сидели. Выточки на груди делала,  хлястик на талию «сажала» и манжеты по размеру, и воротничок закруглённый  пристрачивала. Во всём  правильность должна быть. Красота в линиях, в пропорциях.  Я их вижу. Строго соблюдала заповеди модистки: добротно и красиво шей, за работу отвечай. Люблю шить, знаю свою работу. Радуюсь каждой новой вещи. Что можно сделать без любви и доброты? Букета из цветов не соберёшь.
     Я всё люблю делать своими руками. С односельчанами много работала в поле.  Всегда с людьми дружила.  Одна, без людей, не проживёшь. А делать на селе надо уметь всё. В двадцать девятом году вышла замуж.  Мы с Николаем  купили у монахинь бани,  разобрали их, брёвна привезли на подводах и сами построили эту избу. В сорок втором овдовела. Своих детей четверо, да пятая дочь от Дуни досталась.  Умирая, сестра  завещала, что б в детский дом ребёнка не носила, сама воспитывала. Я ей обещала, что Риту выращу, как свою родную. Днём гимнастёрки стирала, а по вечерам штопала их, да гладила. Нагляделась на рваные дыры и на кровь.
     Тяжело было, отчаянно тяжело, не раз думала, что не выживем. Но Бог хранит. Всех детей воспитала и выучила. Внуки вот теперь в гости ездят, я радуюсь. Люблю их, любуюсь  ими. Красивые они у меня. Я счастливая мать и бабушка, да и модистка неплохая. Люди обращаются ко мне, доверяют, делятся  и бедами, и радостями,  хвастаются обновам. Я нужна им. Вот и сегодня …хорошее платье сшили, не стыдно будет перед людьми на свадьбе. Доверяю им, считаюсь с  мнением. Иначе не могу. Должна быть нужной людям, полезной…
В ателье вбежала  Светлана, извиняясь за  опоздание.
- Ездили за ключами, затем к дочери за пакетом, потом к внуку…. Я  с благодарностью смотрела на неё.
   А  бабушкину мечту  я тогда исполнила: подарила  ей золотые серьги, положила в икону-шкатулочку Сергия Радонежского. Прощаясь у двери автобуса,  шепнула ей об этом. Я внучка модистки, люблю красоту и гармонию, а ещё точно знаю, что  мечты  должны исполняться в любом возрасте. Надо только  помочь им исполниться.