Чистые, добрые, наивные. О стихах Фета

«Чистое, доброе, наивное сердце» – так писал о Фете В. П. Боткин, его «давнишний приятель и почитатель» (Н.Н. Страхов, «А.А. Фет»), на сестре которого поэт был женат. Аналогичное мнение о характере Афанасия Фета можно составить, прочитав его замечательные стихи, некоторые из которых мне хотелось бы привести ввиду такой характеристики, высказав свои соображения по смыслу показавшихся замысловатыми оборотов речи. 

Опять незримые усилья,
Опять невидимые крылья
Приносят северу тепло;
Всё ярче, ярче дни за днями,
Уж солнце тёмными кругами
В лесу деревья обвело.

Заря сквозит оттенком алым,
Подёрнут блеском небывалым
Покрытый снегом косогор;
Ещё леса стоят в дремоте,
Но тем слышнее в каждой ноте
Пернатых радость и задор.

Ручьи, журча и извиваясь,
И меж собой перекликаясь,
В долину гулкую спешат,
И разыгравшиеся воды
Под белокаменные своды
С весёлым грохотом летят.

А там по нивам на просторе
Река раскинулась, как море,
Стального зеркала светлей,
И речка к ней на середину
За льдиной выпускает льдину,
Как будто стаю лебедей.

В этом замечательном стихотворении картины ранней весны написаны действительно «чисто», продиктованы «сердцем», как будто увидены глазами ребёнка.
«Уж солнце тёмными кругами / В лесу деревья обвело», – снег подтаял вокруг основания стволов деревьев. «И разыгравшиеся воды / Под белокаменные своды / С весёлым грохотом летят» – ручьи, освободившись ото льда, несутся под лёд реки, сохраняющей свой ледяной панцирь. 

А вот описание начала лета:

По ветви нижние леса
В зелёной потонули ржи.
Семьёю новой в небеса
Ныряют резвые стрижи.

Сильней и слаще с каждым днём
Несётся запах медовой
Вдоль нив, лоснящихся кругом
Светло-зелёною волной.

И негой истомлённых птиц
Смолкают песни по кустам,
И всеобъемлющих зарниц
Мелькают лики по ночам.

Рожь, пока ещё зелёная, но уже высокая настолько, что издалека кажется, что она достаёт до нижних веток деревьев леса, выходящего к полю, так что создаётся впечатление погружённости леса в зелень. Птенцы стрижей встали на крыло и резвятся, нивы лоснятся – у злаков блестящие стебли.

Рожь пожелтела, рассвет почти встречается с закатом:
 
Зреет рожь над жаркой нивой,
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.

Робко месяц смотрит в очи,
Изумлен, что день не минул,
Но широко в область ночи
День объятия раскинул.

Над безбрежной жатвой хлеба
Меж заката и востока
Лишь на миг смежает небо
Огнедышащее око.

«Робко месяц смотрит в очи» – у месяца, одушевляемого сентиментальным наблюдателем, чувствуется нерешительность, как у живого существа в непривычной обстановке.   В другом стихотворении лунной ночью «месяц смеётся в окно».

В некоторых стихах поэт напрямую соотносит переживаемое человеком с изменениями, имеющими место в природе:

Прости — и всё забудь в безоблачный ты час,
Как месяц молодой на высоте лазури;
И в негу вешнюю врываются не раз
Стремленьем молодым пугающие бури.

Когда ж под тучею, прозрачна и чиста,
Поведает заря, что минул день ненастья, —
Былинки не найдешь и не найдешь листа,
Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.

Поэт убеждает себя (возможно кого-то другого, но, на мой взгляд, другим приводить сравнение с месяцем было бы чересчур вычурно) не держать обиды, проводя параллель с природой, в которой после бури всегда затишье, поэтому, мол, «жди»: не надо отчаиваться – обязательно грядут положительные изменения, не стоит «пилить опилки», и чем резче случится переход к «безоблачности», тем острее будет ощущение последовавшего счастья.   
Аналогичную мотивировку Фет приводит и в других стихах:   

Я знаю, иногда в апреле
Зима нежданно набежит,
И дуновение метели
Колючим снегом закружит.

Но – миг один, и солнцем вешним
Согреет юные поля,
И счастьем светлым и нездешним
Дохнёт воскресшая земля.

«Наивность» поэта чувствуется и в его стихах, не относящихся к пейзажной лирике. Но возможно, что это вовсе и не «наивность», а «интуитивное знание». 
 
Говорили в древнем Риме,
Что в горах, в пещере тёмной,
Богоравная Сивилла
Вечно юная живёт,
Что ей всё открыли боги,
Что в груди чужой сокрыто,
Что таит небесный свод.

Только избранным доступно
Хоть не самую богиню,
А священное жилище
Чародейки созерцать.
В ясном зеркале ты можешь,
Взор в глаза свои вперяя,
Ту богиню увидать.

Неподвижна и безмолвна
Для тебя единой зрима
На пороге чёрной двери –
На неё тогда смотри!
Но когда заслышишь песню,
Вдохновленную тобою, –
Эту дверь мне отопри.

Наивно ли утверждение, что в зеркальном отражении девушка может увидеть нечто вещее, или его определить, как нечто мистическое, или религиозное? Это уж как глянется. Подобным образом Тургенев в простом мужике почувствовал Иисуса Христа («Христос»). Несколько странным может показаться «будничный» переход к практическому указанию открыть дверь; возможно, именно оно более обоснованно может считаться наивным. Вообще, подобные смелые в своей страстности строки характерны для творчества поэта, но они, скорее всего, не направлены, так сказать, в практическое русло: это его лирическая особенность.
В этом плане показательно следующее:

Последний звук умолк в лесу глухом,
Последний луч погаснул за горою…
О, скоро ли в безмолвии ночном,
Прекрасный друг, увижусь я с тобою?

О, скоро ли младенческая речь
В испуг мое изменит ожидание?
О, скоро ли к груди моей прилечь
Ты поспешишь, вся трепет, вся желание?      

Скользит туман прозрачный над рекой,
Как твой покров, свиваясь и белея…
Час фей настал! Увижусь ли с тобой
Я в царстве фей, мечтательная фея?

Иль заодно с тобой и ночь и мгла
Меня томят и нежат в заблужденьи?
Иль это страсть больная солгала
И жар ночной потухнет в песнопеньи?

«О, скоро ли младенческая речь / В испуг мое изменит ожидание?»: ты будешь в смущении лепетать как ребёнок, и мне будет страшно от того, как ты будешь переживать предстоящее. В последней строфе допускает тщетность своей фантазии.
 
В.Н. Семенкович, двоюродный племянник Фета, пишет: «Фет никогда не менялся… Что делал и говорил Фет двадцати лет, то он делал и говорил семидесяти». Толстой в шутку заметил, прочитав фетовское «Тебя любить, обнять и плакать над тобой», – Всё это прекрасно, но зачем он хочет обнять Таню. Человек женатый, совсем лишнее.      
Однако, тщетность старческих притязаний на взаимность молодой девушки была прекрасно понятна «наивному» Фету:
   
Роящимся мечтам лететь дав волю
    К твоим стопам,
Тебя никак смущать я не дозволю
    Любви словам.

Я знаю, мы из разных поколений
    С тобой пришли,
Несходных слов и розных откровений
    Мы принесли.

Перед тобой во храмине сердечной
    Я затворюсь
И юности ласкающей и вечной
    В ней помолюсь.

Ему также ясно, что несоответствие уровня партнёров, или даже возможность изменения его оценки со стороны возлюбленной, несмотря на наличие практической связи между любовниками может вести к разрыву отношений:

Ты вся в огнях. Твоих зарниц
И я сверканьями украшен;
Под сенью ласковых ресниц
Огонь небесный мне не страшен.

Но я боюсь таких высот,
Где устоять я не умею,
Как сохранить мне образ тот,
Что придан мне душой твоею?

Боюсь – на бледный облик мой
Падёт твой взор неблагосклонный,
И я очнусь перед тобой
Угасший вдруг и опалённый.

Это абсолютно философское произведение: я вижу, что ты прекрасна, а я не уверен в своих подразумеваемых тобой качествах, – планка высока, а я скромен в оценке своих достоинств, и, несмотря на то, что в данный момент она мною взята, я не чувствую себя комфортно, поскольку во мне всегда найдётся нечто заслуживающее на твоей взгляд порицания, которым я буду морально угнетён и смят, ты это увидишь, и тогда я никогда не смогу подняться в твоих глазах.   
Афанасий Фет писал, что только «избранный» (то есть редкий, божий избранник) способен «шепнуть о том, пред чем язык немеет, / усилить бой бестрепетных сердец», а каким ярким должен быть поэтический язык говорится в стихотворении: 

Как беден наш язык! – Хочу и не могу, –
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
Пред этой ложью роковою.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И тёмный бред души, и трав неясный запах;
Так, для безбрежного покинув скудный дол,
Летит за облака Юпитера орёл,
Сноп молнии неся мгновенно в верных лапах.

Какая ситуация сложилась 11 июня 1887 года, в день написания этого стихотворения, что «хотел и не мог» Афанасий Афанасьевич, кто этот мудрец с маститой головой в данном случае не суть важно. В рамках обозначенной темы интересна его точка зрения на то, каким надлежит быть стихам: надо «хватать на лету» мысли, эмоции и ощущения и фиксировать их.  Такое можно было бы смело сравнивать с попытками художников-импрессионистов ловить и запечатлевать видимое в момент наблюдения за происходящим.  Однако, если говорить о стихах самого Фета, то их трудно представить написанными поэтом с повадками хищной птицы, несмотря на то, что сам Фет сравнивает себя то с ястребом, то с орлом. На самом деле его лирика привлекательна и без огнеподобного глагола.