Рассказы о войне ветерана 470

                Д А Л Ё К И Е  К О С Т Р Ы

                Повесть

                Автор  повести Олесь Гончар.

  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
 
Продолжение 8 повести
Продолжение 7 — http://proza.ru/2020/11/08/1511

  Утро. Мы с Кириком уже убрали свои постели-подшивки, хотя, если бы можно было, спали бы и до обеда. Друг мой, босой, длинноногий, стоит, заспанный, посреди комнаты, моргает глазами, взъерошивает пятерней чуб, размышляя над весьма важным для обоих нас вопросом:
— Где же позавтракать?
Талоны закончились, на новых еще не поставлены печати, поэтому неизвестно, как нас встретят сегодня у окошка фабрики-кухни.
— А может, поверят? — говорю с сомнением,
— Если бы тётка Немидора дежурила...
— А, была не была. Айда!

  Из столовой мы возвращаемся в приподнятом настроении, плоть подкрепить удалось, а в редакции на Кочубеевом, самом близком к дверям столе нас ждёт кинутая вразброс свежая почта: письма с мест от многочисленных наших корреспондентов, а ещё больше бандеролей с райгазетами — путём обмена получаем их чуть ли не со всей Украины. Приходит Кочубей и сразу же принимается потрошить бандерольки с газетами, цепким взглядом просматривает чужие «районки», напечатанные на шершавой бумаге, набранные такими стёртыми шрифтами, что текст порой и не разобрать.

  Мы с Кириком набрасываемся на продукцию неизвестных наших коллег, нам интересно, как подают они тот или иной материал, как завёрстывают его, но особенно ищем мы в прибывших газетах литературные страницы с разными очерками и зарисовками, где первое место будет принадлежать пейзажам, колонки громких стихов, вышедших из-под пера таких, как и мы преимущественно юных авторов. Хотя мы с ними никогда не встречались, знакомы только заочно, но благодаря этим литстраницам мы с ними пребываем вроде бы в необъявленном творческом соревновании.
— Вот послушай, — говорю Кирику, — как этот Тимко Журлывып даёт кое-кому прикурить в своём «Этюде»: «Два года, как радио npи сельсовете и колхозе молчит. Приёмники есть, а массовое слушание не организовано. Голова* Чичкало с пьяных глаз поломал один приёмник а другой голова это изобретение техники запер у себя в ящике на «вечное молчание...»
— Да и у этих вот не лучше, — откликается мой коллега, — «молодёжь_едет на тракторе, с арбой на прицепе, в соседнее село на представление пьесы «Назар Стодоля», а саботажники взяли да и вырыли ночью ров поперёк дороги, чтобы арба с людьми опрокинулась, когда будут возвращаться домой...»

  Кочубей тем временем охотится за другим, слышим его победный голос:
— Ага, влипли, ротозеи!
Это он нашёл наконец у наших соседей то, что искал: на последней странице их газеты петитом внизу набрана поправка, где отмечается что по вине корректора в предыдущем номере допущена ошибка. Надо читать не так, а вот так...
— Головотяпы! Зеваки! — довольным голосом приговаривает Кочубей. — Пусть корректор шляпа, а где же был редактор? Где — секретарь?
— Говорят, у них трудности с кадрами, — пробует Кирик защитить соседей.
— Трудности — это буза!
— А что не «буза»?
— Всё буза! Если притупилась бдительность, если не искореняют у себя гнилой либерализм!..

  Оживившись, как после удачного улова, Кочубей шарит глазами по развороту
чьей-то другой газеты:
— О, снова рыбка!.. Хлопцы, сюда! А ну, образцовый корректор читай: что это? — Кочубей остро посматривает на меня.
— Не та буква, — говорю.
— Не буква, а тюрьма, — с ударением произносит он. — Тюрьма, дом принудительных работ, а сокращённо ДОПР...
— Ну, если за такое ДОПР... — пожимает плечами Кирик.
— А вы как думали? Не ту букву загнал, да ещё в таком слове!.. Пусть скажет спасибо, если выговором отделается, — и он распечатывает ещё одну бандероль. — О, знакомые! Сами теперь не пишут,
готовое перепечатывают. Они, умники, во время выборов народных
заседателей, знаете какой номер откололи? Шапкой на всю страницу
дали: «Лучших людей — в суд!» Лучших — в суд.! —а?
Кирик хохочет, 'чуть не падает со смеху.

  — Нет, это вы, наверное, выдумали! — обращается сквозь смех к
Кочубею Кирик. — Просто анекдот.
— Какой анекдот? — хмурится Кочубей. — За такие анекдоты ого как далеко можно оказаться. Кстати, вам, смехачам, тоже надо быть бдительнее. Надо газету вот так и на свет посмотреть: что в ней
с той стороны? Ну, а вы хоть какую-нибудь блоху поймали?
— Пока не ловятся, — говорю, пробегая страницу. — А вот материал Диканька дала горячий, о том же, что и мы с Кириком писали...
— Что ж там у них горячего?
— Об интернатских детях. — И далее я цитирую Кочубею отрывок:

  «Живут в колхозном интернате дети, у которых нет родителей. Дети находятся в невыносимых условиях, окружены холодными бюрократами. Имеют всего лишь по одной грязной сорочке, не во что даже переодеться. И это в то время, когда ворох детской одежды в кладовой мыши едят. Дети худые, слабые. То, что варят для воспитанников интерната, поедает руководство колхоза. Правление ест, а детям скоро пухнуть придётся».
— Хлёстко получается, — одобряет Кочубей. — Вот так и надо их — под ребро!.. Ладно, хлопцы, на сегодня баста: я поехал. В Голтве кто-то действует «тихой сапой»: с таким трудом раздобыли сноповязалку, ещё и хлеб не созрел, а они уже её угробили. Жатва на носу, а их техника плачет...

* Голова — председатель (укр.)

                Продолжение повести следует.