Кто виноват?

               
                КТО ВИНОВАТ?
Предисловие.
 Рассказ написан довольно давно, и относится к 80м-90м годам прошлого века. Однако есть понятные причины для того, чтобы вспомнить его сейчас. А тогда казалось, что ещё немного, – и в Мире наконец восторжествует разум. Но Мир, похоже, успешно продолжает сходить с ума.

                ***
Так получилось, что, по воле Провидения, либо в силу собственного нашего авантюризма,  мы с женой обменяли выплаченную кооперативную квартиру с центральным отоплением, телефоном и газом в московских каменных джунглях, на двухэтажный деревянный немецкий особняк с угольным котелком на Балтийском побережье. Дом был почти непригоден для проживания, соответствующего, хоть отчасти, цивилизованному уровню. Зато можно было, отворив перекошенную щелястую дверь, сразу выйти в сад, потом по свежей росистой траве и через калитку – сразу на пляж с «поющим» песком,  и к морю, к морю!   Такое прежде невозможно было вообразить даже в самых неуёмных мечтах и фантазиях закоренелого горожанина. (Притом, в доме всё-таки присутствовал вполне городской «ватер-клозет», а не дачный «скворечник» во дворе. Следовательно, мы не были совсем уж психами).

  Что же, пришлось собственноручно приводить в порядок и дом, и участок. Пришлось мне, инженеру-конструктору, осваивать множество новых профессий. Дело продвигалось медленно: уж очень велик был «фронт работ»,  да ещё приходилось ездить  электричкой на службу в «центр»,–  пенсия ожидалась нескоро.
 
Потом случилась Перестройка. Как и та, социалистическая, эта, капиталистическая революция проводилась по-большевистски, как в «Марсельезе»: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…». Что было «затем», все мы имеем возможность наблюдать сейчас. Некоторые даже довольны.  Но – не все. И – не всем. 
Постоянную работу я потерял, подрабатывал то тут, то там,  выбирать не приходилось. Бывало – с циркулем у листа ватмана,  бывало –  с лопатой у печи в кочегарке. Жена, в совершенстве владеющая английским, занималась с  двоечниками, но и ей платили  немного. В общем, свободного времени для ремонта  не стало больше, а денег, в том числе и на ремонт,  стало значительно меньше. 
К тому же сам дом меня явно невзлюбил. Он всё время подстраивал всякие каверзы: то со стремянки меня столкнёт, то половицу гнилую подсунет, то трубу прорвёт, или ещё что-нибудь эдакое выкинет. 

     Возможно, причина была в том, что прежние старики-хозяева всю жизнь люто враждовали между собой;   настолько, что под конец даже питались отдельно. Потом дед умер, бабка семь лет жила одна. А такой дом требует постоянного приложения и сил, и денег. И, безусловно, любви! Как икона чудесным образом сохраняет добрую «память» о молитвах перед ней, (недаром говорят: – «намоленная»), так, наверное, и дом этот, помимо видимой разрухи, нёс в  себе нематериальные, «фантомные» следы взаимной ненависти  тех  двоих.
  Были и более существенные факторы мистического характера, (если, конечно, верить в мистику). Но об этом – позже
.
А ещё мы завели собаку, миттельшнауцера элитных кровей. Вначале во исполнение нашей общей давней мечты,  но теперь и рассчитывая с её помощью решить часть материальных проблем. И она успела родить нам шестерых прелестных щенков. Когда они чуть подросли, для них  в углу  выгородили досками общие «ясли»,   и было очень забавно наблюдать, как  они, поставив передние лапы на верхний край, все одновременно поворачивают  головы, следя за нашим передвижением по комнате. Потом загородку пришлось надставить, но вскоре они опять научились преодолевать это препятствие,  и шастали повсюду. А вот проситься на улицу, чтобы справить свои естественные собачьи дела, пока не научились, – возраст ещё не вышел. Так что ко всем прелестям «вселенского» ремонта прибавились ещё разбросанные по полу  единственной на то время «жилой» комнаты куски картона  и газет из-под…  ну, вы понимаете.  К тому же запах, как бы это сказать, – специфический.
Такой была обстановка на момент рассказа.  «Диспозиция». 
 О доме и собаке ещё - http://proza.ru/2009/01/23/866

Итак, вожусь это я  в саду. И вижу: в калитку с улицы входят двое мужчин и женщина, лет тридцати пяти на вид,  незнакомые. Останавливаются на дорожке. Говорят между собой не по-русски.  Где-то было написано, что, если  индивид, владея десятком слов на иностранном, уже пробует общаться, значит – у него хорошие перспективы в освоении языка. Не имея других инструментов, кроме этих «перспектив», я подхожу и пытаюсь завязать беседу на английском, пользуясь тем самым десятком слов из школьной программы. Отвечают двое, мужчина и женщина,  третий помалкивает. Минут через десять выясняется, что мои собеседники – немцы, а третий – переводчик. Тогда общение становится более продуктивным.
  Муж, Генрих – военный, «большая шишка» у себя в ФРГ.  Жена, Эльза – его жена.  Приехали, как туристы, – тогда немцев стали пускать в бывший Кранц, и они повалили толпой, к радости местных пацанов, карауливших на привокзальной площади автобусы невиданной красоты и выпрашивающих у гостей сувениры и жвачку. И к сомнениям у старших, насчет того, кто же, в результате, победил в Великой Отечественной войне, если  сравнивать качество жизни.

Потом мне показали…фотографию дома!  Новенького, аккуратного, с белыми резными наличниками на окнах и по карнизу! Без веранды: (то-то я удивлялся, даже на фоне общей разрухи, заметной разнице в качестве построек).  И попросили разрешения  войти внутрь. Я бы не возражал, мне даже было интересно, но,  по причине обстоятельств, приведённых выше, возникла серьёзная проблема – в такой дом пускать их было нельзя. Стыдно!
Надо заметить, что моё отношение к немцам прошло несколько фаз. В одной из книг Виктора Конецкого, прекрасного писателя и профессионального моряка, есть такой эпизод: он во время вахты крутит верньер настройки радио и слышит немецкую речь. Дальше он вспоминает, что пережил блокаду в Ленинграде,  там умерла от голода его мать, а сам он навсегда испортил желудок столярным клеем. И он пишет, что, хотя и сказано «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остается», звуки этого языка он не выносит и доныне.

Мне в 41-м было три года. В 45-м я пошёл в первый класс. В детском саду мы учили стишок: «Не будут рады фашистские гады, у нас и детский сад на военный лад!» Потом были фильмы про войну, про немецкие зверства, Зоя Космодемьянская, стихи Константина Симонова, Нюренбергский процесс, жуткие реалии лагерей смерти, Освенцим, Дахау, Треблинка, – естественно, неприязнь  Конецкого я разделял полностью.

 Но потом начали открываться и другие реалии.  Грянул двадцатый съезд. Стали известны ошеломляющие поробности о зверствах и в наших собственных лагерях, и за их пределами. Причём немцы истребляли  чужих, наши – своих. Немцы пытали пленных на войне, чтобы добиться нужной правды, наши пытали арестованных в мирное время, требуя нужной лжи.  И постепенно, нисколько не примиряясь ни с Холокостом, ни с тем, что творили на нашей земле солдаты фашистской Германии, – такого ни прощать, ни забывать нельзя, – к нынешним немцам и к немецкому языку я стал относиться  более терпимо. Хотя он мне по-прежнему не нравится, но лишь  из-за его неблагозвучия. 

 Попав на калининградчину, я испытал по отношению к немцам новое чувство, имя которому – стыд. Стыд за  безалаберность, разбитые дороги, обшарпанные дома, за дренажную систему, уничтоженную партийно-колхозной агрономией. Война – войной, но земля – землёй, и Восточная Пруссия кормила всю Германию, а теперь едва могла прокормить сама себя. (До сих пор тут и там из-под грунта «всплывают» черепки от глиняных труб, развороченных недопустимо глубокой вспашкой). Стыд за попрошайничавших  мальчишек, за горы мусора  в наших  палисадниках. Всё это приезжавшие немцы видели,  всё понимали – ведь не слепые, не дураки!
Стыд  за этот дом, в котором я так не почувствовал себя настоящим хозяином, хотя всё было сделано не только «по закону», но,  вроде бы,  – по справедливости.    И всё-таки  это был  чужой дом.  Чу-жой!

 И, уж, конечно, его нельзя было демонстрировать в таком виде. Пришлось призвать, Таню,  хозяйку. Конечно, Таня была в шоке.  Наконец, избрали  компромисс: в дом была допущена одна Эльга,  я же продолжал поддерживать с мужчинами  беседу, которая, как истинно светская, почти не содержала информации. Кстати, немец говорил по-английски намного лучше, чем я.  За это тоже было стыдно.
Через полчаса обе женщины выпорхнули из дома, продолжая  оживлённо щебетать, видимо, очень довольные друг другом. Эльза  ласкала щенка, держа его на руках. Видать по всему, они там успели подружиться между собой; я не раз замечал, что собачьи дети часто способствуют успеху подобных  дипломатических миссий.
Вскоре гости стали прощаться и отбыли, пообещав на следующий год приехать  «на подольше».

И вот что рассказала Таня. Изначально дом наш принадлежал – не кому-нибудь, а двоим потомкам старинного рода  германских баронов. У них ещё было богатое имение там, где сейчас посёлок Грачёвка.  Одно время я работал там на заводе. На территории и вокруг неё было много разной зелени, и я сразу  обратил внимание на два очень уж ровные ряда громадных лип. Лакомясь малиной и ежевикой в сплошных зарослях между деревьями, я тогда ещё подумал, что это могли быть остатки липовой аллеи,  которая когда-то куда-то вела.

 Когда баронам было предложено, вместе со всеми «местными», убраться  в 24 часа, они застрелили  своих собак, а потом и сами покончили счёты с жизнью. Где-то в саду все они  и зарыты.  Вот откуда могут быть эти злые тени, повлиявшие, (кто знает?),  на отношения наших предшественников-стариков.  Да и ко мне, видать,  не  очень-то они благоволили.
   От всего баронского рода осталась только дочь, а жених её погиб в России. Вот эта-то дочь, последняя баронесса-фон-Имярек, древняя уже старуха, одиноко доживает  по соседству с нашими новыми знакомыми. И, узнав, куда они едут, объяснила адрес и дала фото, и попросила рассказать, «как там, теперь».
     Я не пытаюсь гадать, какие при этом были её мысли и чувства, только уж вряд ли это были планы реванша.
Я пытаюсь разобраться в моих собственных чувствах и мыслях. Вот, мне почему-то жаль этих  немецких аристократов. Хотя они, безусловно, враги. Были враги! Классовые, национальные, военные. На них лежит вина, пусть косвенная, за множество личных трагедий наших людей, наших семей. «Из тысяч грозных батарей, за слёзы наших матерей, за нашу Родину – огонь! Огонь!» Всё правильно! Всё было правильно! Но то – была война! И трагический конец вот этой, конкретной семьи, о которой мне довелось узнать совсем немного, почему-то  не вызывает злорадства.
Они тут все жили. Они, как и мы, ходили на море. Они, наверное, как и мы, любили свой сад, своих собак. Им, наверное, как и нам, было хорошо друг с другом, они были счастливы, – а почему бы нет?  И н нужна  была  им  Россия, совершенно не нужна!

 Так что же с ними произошло? И что всегда происходило, и что происходит с нами?  Я имею в виду нас всех. Всех-всех-всех! Чего нам не хватает? Ведь на Земле ещё  достаточно свободного места. И у нас уже достаточно сил, чтобы сделать  всю Землю пригодной  для прекрасной жизни, наши возможности достигают уже поистине глобального масштаба! Но мы же можем эту Землю уничтожить, и весьма успешно уже давно этим занимаемся, –  кто больше, кто меньше. Силы  тратим – на это, на это!  Хотя каждый из нас в отдельности этого  не хочет. Как, быть может, не хотела  войны эта погибшая семья.   Во всяком случае, не желали  они такого конца. Уж это – точно!
Так кто же виноват? И, главное, что делать?   Может быть, ответ найдётся в Библии? 
Как говорят: «Поживём – увидим»….

Ну, а что же особняк? Как ни странно, после того визита он перестал враждовать со мной. Хотя трудности, – нормальные большие трудности, –  остались. И продолжали нарастать. А вокруг, на месте старых домов, один  за другим вырастали прекрасные «дворцы», и я не поспевал за победной поступью российского капитализма. То, что я умел делать лучше всего, в это время оказалось нужным меньше всего,  стоимость  материалов летела вверх со скоростью ракеты, – на этом  споткнулись тогда многие Однажды я решил окончательно, что мне уже не справиться. И прекратил борьбу. Наверное, это было обидно, но мудро.
Участок, вместе с несколькими соседними, вскоре был обнесён глухим забором – видимо, землю приобрёл кто-то из  новых российских баронов. Сады и огородные грядки вновь превратились в   джунгли, заросли вьюнком и крапивой – сколько бы ни было вложено труда в землю, её нельзя  оставлять без заботы даже на год. Но она продолжает приносить своим  владельцам, которые там и не появляются, колоссальный доход. Как? Да просто стремительно растёт в цене. А дом пару лет назад сгорел. Видимо, бомжи, обитавшие там, (им забор не помеха), курили неаккуратно. Или вовсе развели костёр прямо на полу –  кое-где я встречал такие следы.
 
В той же Библии, в главе «Экклезиаст» написано: «Все – суета сует». Это означает: – то, что нам сегодня кажется самым важным, завтра, быть может, вообще не будет иметь никакого значения.  Многое, кстати, зависит от нас самих:
                « … Каждый выбирает для себя
                Женщину, религию, дорогу,
                Дьяволу служить, или пророку, –
                Каждый выбирает для себя…» *

 И ещё там сказано: – «Всё возвратится на круги свои». Так и вышло: мы опять живём  в многооквартирном бетонном улье.  Нам  всё ещё хорошо вместе.
 А главное – мы по-прежнему легко можем каждый день встречаться с нашим Морем. Хотя его уже не видно  из  нашего окна.
               

* Стихи Ю. Левитанского