И радость праздников зимы

(альбом фантазий и реальности с одним откровением и шестью разного рода иллюстрациями, словно бы ожидавшим такой вот компании под Новый год)


Иллюстрация вторая. Поэтическая.

Когда усталая природа,  уйдя от бремени забот,
В снега укроется и льдами скует поверхность  темных вод -
Придет декабрь, неся прохладу и радость  праздников зимы.
Тогда на зимнюю дорогу глядим с восторгом тайным мы.
Как мы надежды возлагаем на то, что щедрый Дед Мороз
Нас осчастливит не дарами, а воплощеньем юных грез!
Как нас пьянит морозный воздух,
как радует скрипящий снег,
Как печь натопленная пышет теплом,  сулящим дрему нег!
Душа же рвется оторваться от дел насущных высоко...
...Но вот багровою зарею сгустился вечер за окном...
Из  http://proza.ru/2017/12/30/315


     … И вот теперь-то, друзья мои, самое время усесться поближе к теплой печке, да, предавшись беззаботной неге, присоединиться к началу авторских медитаций, словно ребёнок в ожидании доброй сказки.

О зимней сказке.

«Все вы ждёте Новый Год.
Ждите, ждите - он придёт.
Он придёт, придёт, придёт….
Только задом наперёд.»
 Авторский шлягер местного значения. 1978- 1979 гг.
174-ый меридиан восточной долготы, широта северная 63

Честно скажу - истории этой уже четыре десятка лет. И от обстоятельства такой неодолимой закономерности может возникнуть вопрос уж об актуальности заявленного контента. Анахронизм? Ну и пусть будет так - что из того? Ведь и в старые же времена жили люди: думали, решали, действовали в интересах прежде всего самого себя – сколько бы там не говорили пропагандисты былых времён - да и нынешние эксперты по противоречивой той истории нашего времени – про энтузиазм или, напротив того, поголовное диссидентство жителей страны, давненько уж как канувшей в лету.
        Не берусь утверждать или опровергать чьё-либо мнение относительно дел минувших лет, но просто намекну, что самым нестираемым индикатором активности разного рода деятельности во времена, отведённые случаем для чьих-либо осмысленных телодвижений под небесами обетованными - было, есть, а, полагаю, что и будет, рождение детей. Вряд ли отыщется и самый упёртый знаток человеческой природы, который оспорил бы значимость такого результата телодвижений народа нашего в любые времена своей, повторюсь, противоречивой Истории. А уж тем более ни к чему заниматься этим и нам, как любителям, так и профессионалам по части делания махоньких ребятишек.
Вот и как раз к этому, заявленному сейчас году, в местности весьма отдалённой не только от центров цивилизации, но и, вообще, от каких-либо иных людских поселений, образовалась колония малышей разного дошкольного возраста. И это досадное -  с точки зрения интересов основного рода деятельности трудового коллектива – обстоятельство невозможно было устранить, или хотя бы нейтрализовать до малозаметного уровня. Дети никуда не девались, а, напротив того, подрастая, жили своей сущностью, будоража своими запросами и выходками не только родителей своих, но и холостяков, которых во множестве сбивала судьба в некие стаи, да всё больше по периферии родной земли.
          И это детское своевольное будирование, обращало существование самых что ни есть задворок империи развитого социализма в состояние нормальности происходящего здесь и сейчас. Всюду жизнь! Это ли ни самое оптимистическое утверждение из всех возможных и невозможных?!

  А, между тем, в самом воздухе одинокого, на сотни километров вокруг, селения среди гор и тундры чувствовалось приближение праздника. Но такого, что ни сказать, ни высказать. Вроде бы астрономически и обычен этот день в течение времён. Не какая-то там особенная дата, не годовщина знаменательного события – вообще ничто; да вот же воодушевляет самим обещанием перемен, грёзы какие-то рождает, ожидания нескромные и прочие там романтические пустяки.

          Как-то так само собой получилось, что о праздновании нового года в отдалённой местности высказался я уже не единожды. И всякий раз происходящее было представлено по-разному. Но теперь, обдумывая содеянное некогда мной на клавиатурной ниве, я обнаруживаю некую логику развития темы, отражающей изменения в жизни малой части нашей общности, которую специалисты социальной психологии назвали бы как существование личности в условиях микросреды. А через это и само развитие изолированной микросреды в отдельно взятом периоде времени. Вот и пусть это будет десятилетие семидесятых века двадцатого, изобильного и драматическими коллизиями, и дремотным состоянием пресловутого застойного застолья. Всё же - как меняется жизнь вокруг нас! Неожиданное это для себя умозаключение, я и оставляю  себе, как вещь фактически ненужную, потраченную временем, но, кажется, что только одному тебе дорогую чем-то невыразимым, но властным над тобой, над твоими попытками поспешать за современностью не хуже других.

 
         А сейчас же – вот вам новогодняя история, разыгранная участниками из прихоти своей, попытке потешить и детей, а через них и себя, да и других людей, далёко отошедших от детского возраста.

         Кому первому из нас пришла в голову такая затея – это не важно. А важно то, что идею эту надо было реализовать, организовав из людей, практически озабоченных, группу выдумщиков и творцов несерьёзного.
На наше счастье, такой организатор среди нас был – имя его я не решаюсь здесь назвать из опасения вызвать ажиотаж вокруг этой личности. Лучше уж пострадаю я сам от этого каприза - не самый в этой истории заметный человек. Да только что - разве мне впервой отдуваться за всех?

К тому времени среди нас уже сложилась стайка личностей с болезненной креативной чувствительностью. Стоило где-то чему-то там замаячить, так они, креативщики, приходили во внутреннее возбуждение, порой изнывая от желания чего-нибудь да отчебучить: испечь ли вкусный пирог, нарядиться ли во что-либо экзотическое, разругаться вдрызг с лучшим другом или подругой, или даже помириться с откровенным своим оппонентом. От одного только вида таких активистов было заметна их готовность действовать, и действовать результативно в организованной группе соучастников акции, часто неожиданной для непосвящённых.
         Собственно, в этом –то и заключалась особенная сложность задуманного мероприятия. Здесь, когда каждый человек на виду, и негде укрыться от пристального взгляда, усиленного скудностью впечатлений от монотонной обстановки, где каждый уголок местности и жилья не укромен, а, напротив, открыт до мельчайших своих подробностей – надо было собираться, отрабатывать делали акции, и совершать необходимые приготовления, сохраняя интригу до самого момента открывшейся истины. 
      
***
- Так, товарищи рабочие да инженерно-технические работники, готовим для ребятишек театрализованное представление у новогодней ёлки!
- Здорово!
  А почему бы и нет? Не бог весть какие таланты бродят в нас, но уж и не лыком шиты. Зря что ли юность свою растратили без корысти, весело проживая от сессии до сессии. Да и те, кто университетов не кончали, чем хуже? Разве это сложно: чуть-чуть покривляться, попеть, станцевать?

-Постановка должна быть по оригинальному сценарию.
-Где же его взять?
- А вот Он-то на что?

Он – это субъект, более всех остальных лишённый талантов. Как говориться: –не украсть, ни покараулить. В смысле – слона в посудной лавке. Такого на люди выпускать нельзя. Вот и пусть сидит у себя в кабинете; ну, не подремлет денёк-другой, вот и выдаст нам продукт без заморочек – ведь время поджимает.
          Время, действительно, самое неподходящее для праздных размышлений. Близится ночь вакханалий и надо многое по работе предусмотреть, чтобы обошлось без происшествий. А тут ещё эти артисты - свои люди, а им не откажешь. Конечно, я - не шекспир, не буду вынашивать шедевр на все времена, но уж, так и быть, слеплю им такую залипуху, что не обрадуетесь. Зря что ли числюсь среди вас специалистом по примитивным фантазиям.

           Пусть на сей раз это будет элементарная сцена из жизни зверей. Им-то самое место под ёлкой в зимнем лесу. Так. Уже пошёл сюжет.
Зверушки ждут праздника, который наступит по часам. А вот если часов не будет, значит время утрачивает свои свойства вселенской категории; значит не будет и праздника. Философично! Куда же денутся часы? А их остановят! Кто? Недобрые силы. А кто же персонально? Ограниченный контингент.  От фауны пусть будет Ворон, а от царства людей – баба (подсолим раны холостякам) по имени Яга. Вот они-то и испортят часы накануне нового года. Зверушки, известное дело, в прострации, но коллективная воля мобилизует всяких там зайчиков, белочек, да и лисичку так, что их порыв захватывает и персонажи не вполне добрые, ведьмедика клишоногого, да серого волка. С этими последними (типа прокурор да следак) выйти на след злоумышленников не составит труда. Застигнутые за радостным пением танцевальной песни (это и будет шлягер) Ворон и Яга не успевают скрыться и попадают в настолько не слабую переделку, что ничего другого не остаётся, как вынуть из тайника детали остановленного времени. Назревает мордобой (кульминация эмоций!), но добрые чувства не только останавливают расправу, но злодеям (по единодушному приговору Суда великодушных зрителей) разрешают веселиться да радоваться всем вместе: и с добрыми персонажами, и с воодушевлёнными зрителями. Для радости этой есть ещё одна причина – выход на подмостки Деда Мороза со Снегурочкой. Ну, а теперь и изобретать-то ничего не надо. Известно же ведь: Раз, Два, Три –Елочка Гори!

          Вот вам и весь сценарий. Дальше уж без меня.
          И было так, что спектакль был поставлен, надо признать, грубо исказив некоторые детали наспех  сочинённого сценария, сохраняя, однако же саму идею и фабулу авторского замысла.
                ***
          Вот что говорит нам об этом одна из участниц того спектакля, исполнительница роли зайчика Чик - особа впечатлительная, своевольная и упрямая не пожелавшая здесь назвать своё имя (какова, однако, скромница на все времена!):
Наш небольшой геологоразведочный поселочек, располагался в двухстах километрах южнее столицы далёкого края, на границе Чукотки с Корякским нагорьем. Попасть к нам можно было лишь после долгого ожидания «погоды» - спецрейсом, т.е. вертолетом. Все блага цивилизации оставались за его бортом, в Анадыре. И мы, как могли, приспосабливались, обустраивались, создавали, привозили, что могли. Мужчины из тарной дощечки умудрялись создавать мебель, а женщины - уют в доме. Кинофильмы нам привозили редко и самые примитивные. Зато мы сами выписывали огромное количество журналов. Из отпуска привозились новые пластинки, книги. В то далекое время даже на   моей родине, на побережье черного моря,  самопребывание более двадцати дней уже напрягало. Исколесив в отпуске весь Союз, мы стремились в этот уголок «у черта на куличиках» и, выходя в завершение странствий из борта на вертолетку, были неимоверно счастливы, что наконец-то дома. В чем фишка? Да просто мы были молоды.
          Мало-помалу в поселке появилось много семейных пар.  Часто это были геологические пары, но поселок разрастался, теперь уж и женщинам не геологам работы хватало. Соответственно, от них стали появляться, как вы сами понимаете, дети. И набиралось их почти два десятка – все дошкольного возраста. Для них был у нас устроен и ясли-садик.
          Дело было к Новому году. Женщины заметно оживились, начали припасать дефицитные продукты. Надо было подумать о вечерних нарядах. Да, да. К каждому празднику наши дамы придумывали себе что-новенькое. А тут Новый год! Платья и маскарадные костюмчики детям. Да и самим можно поднарядиться. Отправлявшимся в Анадырь вручались внушительные списки на покупки.
         Праздник должен быть! Всё - как у людей. Но само собой ничего не делается. Надо готовиться. Собрать людей (исполнителей), урвать время для репетиций в перерывах между рабочими сменами, домашними делами. Но самое главное - составить план, написать сценарий, выбрать художественные номера. Конечно, была у нас инициативная группа во главе с нашей бессменной Любовь Петровной (гидрогеолог и, по совместительству, артистка). Родом с Саян, из Прибайкалья, она с детства мечтала стать артисткой и таким образом воплощала свои мечты, являясь двигателем и активным участником нашей художественной самодеятельности.
Но в данном случае разговор, конкретно, о подготовке детского утренника. Как бы сделать ребятишкам настоящий праздник! Чтобы как на материке – концерт, спектакль (детский спектакль!), хороводы у елки. Ну, концерт будет, и сами выступят, и других послушают, и хороводы у елки поводят.
             А вот спектакль? Где взять тему? До интернета было ещё далеко. Но нам никаких интернетов не надо. Сами с усами! У нас свой «писатель» есть. Частушки, интермедии – всегда пожалуйста. Детский же спектакль - поответственней будет задачка.  Делать нечего – выручай. Отказы не принимаются. «- Надо, Федя!»
Надо, так надо! Пару дней творческих мучений и готово. Сценарий написан. Сюжет подходящий: в лесу звери готовятся встречать Новый год. А он наступает только когда волшебные часы пробьют полночь в конце года. Все в возбуждении, общаются, готовятся. Вот только баба Яга и Ворон недовольны. Они выкрадывают часы. В конце концов побеждает справедливость и Новый год наступает.
             Разобрали по ролям. Снегурочка – наша красавица Раечка, и по совместительству детская воспитательница; худенькая мама двоих детей, Елена – зайка; обольстительная геологиня Любочка – лисичка; медведь – помбур, коренастый, плотненький руководитель нашего танцевального кружка. Хитрого ворона, одну из центральных фигур, взялся играть наш выдумщик, геофизик Анатолий; а образ колоритной бабы-Яги слепила наш лидер – Любовь. Костюмы выдумывали все сами: от легких штрихов – атрибутов зверюшек до гипертрофированных крыльев ворона. Не пожалел Анатолий для этого, даже своего дерматина, с превеликим трудом приобретенного им для  утепления дверей своей квартиры. И это сыграло! Эпизоды с вороном были одни из самых драматичных.

            Наступил торжественный день. Ребятишки с приподнятым настроением собрались в зале клуба. Совсем маленькие-  на руках у мам.
Спектакль начался. Всё развивалось по сценарию. Детишки чутко реагировали на события. Радовались суете добрых зверей и возмущались козням и злым умыслам Ворона и бабы Яги. Обстановка накалялась. А после исполнения песни «он придет, придет, придет, только задом наперед», в момент кражи часов, когда старшие ребятишки с увлечением следили за сюжетом, раздается рев трехлетней девчушки, дочери Ларисы, медсестры. Детское сердечко не вынесло несправедливости. Её пришлось вывести на время из зала и успокоить. Но любопытство пересилило страх и вскоре она вновь была в зале.
           События развивались. С помощью ребятишек зверям удалось узнать, кто украл часы. Настигнув злоумышленников, добрые звери затевают небольшую потасовку с вороном и бабой Ягой, чтоб проучить их. И вновь, сквозь подбадривающие крики зрителей, раздается рев теперь уже Оксанки, дочери ворона-Анатолия. «Папу бьют! Не бейте папу!». Худо-бедно ситуацию сгладили. Часы водрузили на место. Ворон и баба Яга попросили прощенья, и детишки со зверями их простили.
             Все закончилось хорошо, счастливо, как это и должно быть в Новый год.

И долго еще наша – ещё даже и не трёхлетняя - Катюша, крутясь у зеркала, ссутулится, бывало, локотки прижмёт, и, пятясь задом, наверчивает попкой да знай себе напевает, ставшие популярными, слова:
- Ждите, ждите – он придёт…
  Только задом наперёд...

  Такова уж великая сила искусства, что и заурядного сочинителя делает знаменитым!

***

Иллюстрация третья. Драматическая. 1978 г. - Зимняя сказка. (Сохранившаяся часть сценария)

Зал тёмен. Место действия освещено неярким светом, цвет которого  может быть  то голубым, то зелёным, то красным – в зависимости от смысла эпизодов. Для постановки необходимо З кулисообразных декорации простейшего вида:
 -1. синие сугробы, простор, редкие ёлки;
-2. Избушка на курьих ножках с открывающимся окном;
-3. Могучее дерево с висящими на ветке Большими Лесными Часами.

Сцена первая.

Цвет освещения – голубой.

Выбегают Чик и ЧоК – зайчата.

-Чик:  - Ой, Чок, мне кажется сегодня что-то произойдёт. Посмотри на эти сугробы, на эти ёлочки. Оглянись вокруг. Разве ты не замечаешь какое всё праздничное? Каждая снежинка блестит, переливается! А сугробы какие торжественные! Вот увидишь, Чок, сегодня будет праздник. Вот увидишь.
-Чок: – И правда, сестрица. Как здорово! И об этом, наверное, никто не знает!
Чик – Давай, побежим  и всем расскажем (убегают) Догоняй меня, Чок !

 Гаснет голубой свет. И наступившую темноту сменяет цвет красный.

Сцена вторая.
 Декорация 2 Избушка на курьих ножках. В окне показывается баба Яга.

-Баба Яга: – ( ехидно) Хи-хи-хи! Я устрою им праздник! Я – Баба Яга, а не какой-то там дряхлый      старичок.(грозит клюкой) У, Дед Мороз, берегись! (Кричит в лес) Эй, слуги мои верные, птицы мои скверные – встаньте передо мной, как лист перед травой!

Появляются Ворон и Сорока. Становясь по стойке «Смирно»

-Баба Яга (горделиво любуясь строем): - У-у-у, моя нечисть!
Значит так. Чуть не проворонили мы с вами. Новый-то год того и гляди начнётся.
 (как бы рассуждая сама с собой) А зачем нам новый? Нам и в старом хорошо: тихо, смирно,и дураков хватает, чтобы морочить им голову. А в новом-то, глядишь, и не так всё будет. Новое ведь оно и есть новое. От него всего ожидать можно.
(Решительно) Лучше мы постараемся, да и сделаем так, чтобы новый-то год и не наступил.
(птицам) Понятно?!
-Ворон и Сорока: - Никак нет!
-Баба Яга: -У-у-у, бестолочи! Значит так, объясняю. В Дремучем Лесу есть могучее дерево, у него на большой ветке висят Большие Лесные Часы.
-Сорока: - Видела, видела, видела!
-Ворон: Ну и…
-Баба Яга: (таинственно) Так вот. Если у этих часов вынуть винтик, то эти часы-то, хоть и будут тикать, а время-то остановится. И все будут думать, что всё в порядке, а Новый-то год и не-нас-ту-пит! Он же приходит только в своё время.
-Ворон: – (догадываясь) И всё время будет старый год!
-Баба Яга: – И до тебя дошло, Чёрная голова!
Придётся тебе это сделать одному. Не доверяю я вертихвостке. Хоть она не раз и выручала нас, предупреждая об угрозах. Но вдруг взболтнёт кому о нашей затее.
(Ворону) Трудновато будет тебе одному управиться, а помощи ждать неоткуда. Я –то слаба стала, ходить трудно. Остаётся только придумывать козни. На одного тебя только и надежда.
(сороке) Смотри, вертихвостка, не проболтайся.
-Сорока: Да провалиться мне на месте! (и тут же проваливаясь в сугроб, падает на колени).

Баба Яга – Ну ладно. Решение принято. Кыш по местам!

(Сорока и Ворон, порхая по-самолётному, удаляются)

-Баба Яга (злорадно потирая руки): - Ну, старый, ты у меня попляшешь! (обидчиво)Вспомнишь несчастную Бабу Ягу! А то - Новый год, Новый год! Веселье! Подарки! Вот и получай подарочек, (язвительно)дедушка Мороз!
(уходит за кулисы, развязно напевая: «В лесу родилась ёлочка…»)

Сцена Третья. Декорация 3, цвет зелёный.

(Появляются Ворон и Сорока, взявшись друг за друга, пятясь пританцовывают напевая
-Ждите, ждите - он придёт. Только задом наперёд…

 Дальнейшее содержание шедевра утеряно.


Иллюстрация четвёртая.  Прозаическая. 1971 год. Празднование нового года в отдалённой местности.

…выпито всё, включая и кислятину сухого вина. Не очень щедро оказалось нынче наше начальство, и доставило вертолётом к празднику выпивки совсем мизер. Скоро заканчивается час наступившего нового года и надо чем-то занять себя, чтобы отвлечь от грустных мыслей о своём прозябании в этой жизни.

       Играем в карты за длинным дощатым столом, отодвинув в сторону ненужную уже закуску. Игроков четверо, все буровики: Хонти-Монти, Саега, Коля-Москвач и балА на букву Е, да один за ними праздный наблюдатель Сержант, которому картёжная игра давно уж опротивела, да на всю оставшуюся жизнь. Опротивела, да куда же девать себя в этой точке пространства на сто семьдесят четвёртом меридиане?
       Именно здесь находится один из балков, представляющий из себя параллелепипед, сооружённый из двух слоёв вагонки, удерживающей от полного высыпания утеплитель из опилок. Опилки эти имеют свойство высыпаться в малейшую щель, образуя воздушную полость, тоже, кстати, не лишённую свойств теплоизоляции.
Итак, интерьеры внутри  этого пипеда, весьма аскетичны. Одно окно в торце; у окна - праздничный сегодня - стол; по сторонам деревянные нары - на них можно не только лежать, но и сидеть, принимая пищу, или вот сейчас - играя в карты; у другого торца - дверь с выходом наружу, с краю от двери  - рукомойник, под рукомойником -полубочка  для приёма сливов и мусора; полубочка усилиями креативного её создателя оснащена приваренными двумя ручками, за которые  её-то и можно, время от времени, выносить, когда  нестерпим становится  вид  её содержимого (сегодня - праздник, и полубочка почти пуста). Рядом с ней живёт железная печурка - единственная из оборудования балка создающая атмосферу непритязательного комфорта в этих стенах. Сейчас печка выведена  на режим длительного горения и излучает тепло,  сухость и чувство виртуальной благости - ибо за стенами балка бушует такая пурга, что и шагу нельзя сделать  не задохнувшись от её порывов и прикрыв глаза от слепящих струй липкого снега.

       Хорошо в такую погоду не мотаться по земле в поисках себе приключений, а сидеть в тепле, да хотя бы и в компании полупьяных картёжников, сейчас (по случаю праздника или в другие дни - по актировке из-за непогоды) просто твоих товарищей, а не каких то там коллег по трудовой деятельности в одной бригаде!
Игра за столом идёт вяло, но всё-таки занимает  наши праздничные минуты...

... Вдруг Колька Москвач бросает карты и, выскочив из-за стола, стремглав исчезает за дверью. Наше недоумение не скоро рассеивается, когда так же резво из пурги материализуется беглец, и сразу же, не отходя от двери, снимает приспущенные загодя штаны да сосредоточено  принимается умывать свою жирную...  жопу.
    Народ - в недоумении:
-Что же ты, Москвач, стол-то праздничный нам портишь?
- Так прихватило, парни. Не успел.
- Ну, умылся? Тогда садись, игру-то надо закончить.
Из http://proza.ru/2019/09/26/104

Иллюстрация пятая. Героическая. 1975 г. Новогодний подвиг хитрюги Михалыча

     Наша компания к этому времени составилась без каких-либо затей - сама собой. Однако же, действительно, "как молоды мы были" в эти годы! Тридцать лет плюс-минус три года стукнуло большинству из нас, а ведь были и ещё более юные особи.
     Из высоких соображений целесообразности было угодно всех нас -  уже отучившихся по четыре-пять лет и вобравших в себя опыт студенческой вольницы в разных городах обширной страны - собрать в некой точке пространства, стерильной доселе, где и надлежало избранникам случая начать всё с чистого листа. Так мы предстали друг перед другом во всём блеске своих особенностей – не особо одаренные, нет – а, может быть, да! – кто знает? В общем, это  были молодые люди, некоторые уже и обременённые семейными узами – не вполне, правда, ведь груз забот по взращиванию, обнаруживших себя - в результате безудержных экспериментов - предстоящих чад едва только маячил на горизонте установленных природой месяцев - вот теперь только и открылись экспериментаторам широкие возможности для безудержной же отработки тонкостей процесса репродукции.
     Беззаботны были, здоровы, умны, и не хлебнувшие  ещё мурцовки нудных житейских проблем. А пока жить можно было и в палатке, и в поделённом надвое тесноте дощатого балка, с интересом устраивая быт нового места на своё усмотрение.
    Всё давалось легко и просто. Хотя, в общеупотребительном смысле, оснований для  этой лёгкости не было совершенно. Жизнь только устраивалась в этом уголке планеты, весьма удалённом от всего, что привычно современному человеку.
Причём, устраивалась как-то так, между делом. От случая к случаю удавалось достать самое необходимое для быта, начиная от ложки и – тут уж нельзя сказать – кончая. Бесконечен был перечень недостающего, перекочёвывавшего из одного списка заказов  в другой,  отъезжающим  даже и не на Материк, а всего лишь в Город. Но что эти мелочные проблемы?! когда работа шла в-охотку, играючи, без распространенной тогда на Большой земле безысходности и апатии. Мы жили тогда в этом мире и воспринимали происходящее как естественную точку опоры для своих устремлений, мало задумываясь о перспективах, прежде всего потому что перспективы эти были уж явно беспросветны. Но это только маячило несмышлёнышам из в своего отдаления, а сейчас же ничто не мешало выдумывать и творить буквально из ничего.
 
     Конечно, были среди нас, а, если быть точным, вокруг нас люди, умудрённые житейским опытом, были и те, кто уже пустил себя под откос, и между нами не было отчуждения. Только они обходились без сближения с нами, а мы в нём не нуждались, не считая, впрочем, себя особой кастой. Просто мы тянулись туда, где можно обойтись без каких либо объяснений; и такая возможность у нас была.
Так что проблема толерантности поколений и социальных страт, хоть и была всё же, но она носилась в атмосфере нашей жизни, едва лишь заявляя о себе.
Дело у нас было общее. И с полным основанием можно сказать – государственной важности. Результаты нашего труда были в масштабе страны – определяющие.  А уж на республиканском-то – занимали ведущее положение в отрасли по отдельно взятой позиции. Это мобилизующее, казалось бы, обстоятельство совершенно не занимало наше сообщество, лишь иногда на каком-то формальном уровне обдавая дуновением многозначительности.
     Повеет она каким-то особенным случаем –  да тут же и задвинется куда подальше.
     Последнему способствовало то, что интерес высоких инстанций к нам был весьма поверхностен и сводился к ежедневному получению от нас сводок о выполненных объёмах работ, и, видимо, изучению их вдоль и поперёк в кабинетах близ нагаевских берегов, да на баррикадной улице нашей столицы,  да даже и там – за углом. Чего интересного они могли почерпнуть в этих, взятых нередко и от фонаря, данных?  - это уж их проблема. Но проблемы возникали всё больше у нас в форме дополнительных заданий по основному показателю к каждому отчётному периоду.
    Что же касается материальных последствий  внимания высоких инстанций – тут был полный штиль. Делегировались эти полномочия руководству местного уровня. А они же едва трепыхались, испытывая на себе в полной мере последствия свободы без независимости.
    Задания те высокие в большей своей части выполнялись, хотя в передовиках производства мы отродясь не бывали, скорее жили под прессом начальственной укоризны. Крутились, как могли, сами изобретая себе ухищрения, коими можно было добыть результат.
    Непосредственное наше начальство ещё не оборзело в конец – было с нами и душой, да и телом тоже. Пинки и подзатыльники на них свалятся позже, когда дело развернётся вовсю, и проблемы предстанут по-крупному. Они, наши начальники, не были уж конечно либералами – за эти штучки по головке не погладят!- но, всё же, варились в нашем общем соку, вырастали из нас и больше всех страдали от необходимости постоянного раздвоения, когда обязанность соответствовать занимаемой должности, сочеталась с необходимостью действовать вопреки невразумительным установлениям власти. В этой ситуации проще осознавать себя хозяином на зоне и действовать соответственно этому - (вот ведь какая универсальная – эта находка эпохи Дальстроя и бериевских шараг!). Но они, наши начальники, по большей частью ощущали себя демократами, скрытыми, советской закваски, комплексуя по этому поводу – совсем уж напрасно – ведь по сути своей, демократия – всего лишь прикрытие той или иной ступени авторитаризма. Все демократы. И я мало знаю правителей, которые бы без обиняков называли себя деспотами только и мечтающими ещё больше закабалить подданных, выжимая из народа последние соки.  Тогда мало кто об этих особенностях. А, если знал кто – то помалкивал.
     Не догадываясь обо всех этих тонкостях высокой политики, жили мы, хоть и небогато, но легко.
     Легко собирались в любую свободную минутку вместе и впадали в безудержное веселье. Пороки, всегда сопутствующие групповым вакханалиям, ещё не подступили к нам. И  были мы как дети. Ничтожного повода бывало достаточно, чтобы подхватить чью-то выходку и обратить её во всеобщую игру – на вечер, на день, на два, да, случалось и на три. Неделями могла идти наша гульба, при том что те, кому следовало выполнить не останавливающуюся  в это время работу, мог незаметно исчезнуть, отработать своё и, вернувшись, застать сообщество в неизменном состоянии.
     Как мало нужно было для этого! Закуски готовились буквально из ничего, и поразительно быстро – ещё быстрее исчезая. Напитки, буде они в наличии, играли явно ритуальную роль. От чая, да от блеска дружеских глаз пьянели мы – легко и надолго, одновременно без труда являя свои таланты, какими бы дремучими они не были от природы.
     Конечно же человеческое естество делало своё дело. Подружки наши постепенно обращались в дам, заботящихся о собственных совершенствах, как способе возвысится и принялись наводить на себя блеск, дабы затмить совершенства же ближайших подружек. Блюда становились всё сложней, наряды – изысканней. При том, что внешние условия не только не способствовали тому, напротив, создавали, казалось, непреодолимые препятствия. Сил на  преодоление преград требовалось всё больше, так что подружки становились всё озабоченней, а мы, с позволения сказать, мужики, вместо того, чтобы  хоть как-то вразумлять своих спутниц по жизни, всё больше тяготели  к мужской компании.
     Они отпускали нас от себя. И с этим ничего нельзя было поделать.
     Что более всего разрушает молодую непосредственность, так это мужской коллектив, а не изнурённый совместной непомерной работой – уж тем более.
     Досуг мужчин начинается с бесконечного трёпа, которого  бы и достаточно было для того, чтобы расслабится да и разбавить собой женский изыскательский ажиотаж – но, проскочив некую грань – уже угрожает отсутствием берегов.
     Всё это предстояло пережить в той или иной мере каждому.
     А пока мы, таким образом, матерели - вместе с нами преображался и этот край.   
   
     Со творения  своего мир этот не знал ничего подобного в своих пределах и, видимо, теперь спешил одарить пришельцев щедротами своих воплощений – наивно! - полагая, что предъявив свои совершенства, он тем самым покажет нам пример, которому мы могли бы следовать в своём созидании. Каждый день – каким бы он ни был по метеоусловиям - являл своё очарование, и каждый из нас как дитя купался в этой щедрости, со всею естественностью, а, иногда, и капризно принимая знаки внимания.
      Те же, кто проникал в наш мир со стороны, обязательно попадал в плен этого очарования. И молодой, и старый начинали, вдруг носиться белою ночью напролёт по весенним сугробам, проваливаясь в него по пояс и в изнеможении замирая от предъявленной красоты.

      Розовая, удивительная земля. Так и называлась одна из публикаций в местной газетёнке. Обширная, она занимала целиком разворот.
      Бедный корреспондент Женя, как он мог так залететь? - уж как всадили ему за этот плод свободного вдохновения носители недремлющего ока! на этот раз что-то  проморгавшие ляпсус распоясавшегося журналюги!
      - Что за телячьи нежности в статье, которой бы надлежало осветить работу трудового коллектива?
      ..?
      - Как! ты не понимаешь о чём идёт речь? Ну, ладно там – про розовую землю, пусть она там удивительная. А это вот что?

«Как могут устроить свою жизнь молодые парни из киевского техникума, на ком они должны жениться, куда привезти жен с материка?»

      - Совсем сдурел?! Кто об этом должен думать? При чём здесь руководство?!
Чудом не вылетел тогда Женя из газетёнки, а от знакомых с этой розовой земли стал шарахаться, как чёрт от ладана, но потом всё-таки вовсе куда-то исчез. Злые языки утверждают, правда, что оказался наш Женечка уже в эпоху перестройки и гласности в тюрьме аляскинской, куда на законных основаниях сел в целях познания особенностей тамошнего гостеприимства. Надеюсь, что хоть не пожизненно.

        Земля же эта продолжала свой, верно подмеченный незадачливым журналюгой, процесс удивления своих новосельцев.
       Наши потребности тем временем всё более возрастали, переходя уже в некую экзальтацию. Особенно это давало о себе знать во время подготовки и самой встречи Нового года, когда полуголодное, замерзающее начало зимовки уже рассосалось под благотворным воздействием открывшегося зимника.

       Национальные традиции проводов и встречи Нового, а, равно и Старого нового года  тогда - да и сейчас - имели в виду нечто большее, чем ознаменование радикальной перемены даты и его старорежимной версии. Особое волнение охватывает весь наш народ, не зависимо от национальности, вероисповедания, политических пристрастий и предпочтений  да морально-этических принципов организации собственной жизни.
      Да, что там говорить – всяк знает каково проснуться в новом-то году, не зная какое же сегодня число. Везде: и за кремлёвской стеной, и за стенами темниц, и вне этих стен чумеет народ - всяк по-своему - от забот подготовки к встрече.
   
      Предусмотрительное наше начальство из города давно уже решило для себя,  что им сколько ни дай - всё будет мало, поэтому: чем  раньше завезёшь, тем раньше кончится. И отправку транспорта с праздничным продуктом задерживало до последней возможности. Когда же час начала операции настал – ударила затяжная тяжёлая пурга.
     В начале ещё была надежда, что всё образуется. Потом этой надежды не стало. Тогда и отправился этим  разэтаким зимовщикам  КРАЗ-лаптёжник – новинка технического парка, выцыганенная хитрым Михалычем под своё управление.
     - Ни у кого  нет, а вот у него – есть! – радовался хитрован.
     Человек он был уже в годах - старик, если по-нашему. Сухой, он казался изможденным каким-то недугом или печалью – кто знает!- а может просто конституция у него была такая? Тогда же он совсем скоро расстался с иллюзией радости, поскольку арочные шины трехосного его монстра никак не вписывались в колею любой другой и колёсной, и гусеничной техники.  Он обречён был впредь бороться с бездорожьем, даже когда устанавливалась вполне сносная колея на трассе. До слёз, бывало, расстраивался ветеран, когда все, кто хоть как-то мог передвигаться по тундре, обгоняли его машину, и он в одиночестве скрёбся в сугробах до полного своего изнеможения. Зато уж в автономном рейсе он не знал  себе равных. Со стороны казалось, что его чудо-юдо совершало над заносами нечто эротическое, если не сказать более определённо. Извращенное это существо, словно неведомое доселе животное, всеми лапами своих колёс поочерёдно, натужено кряхтя заползало на очередной сугроб, словно на требовательную особу и начинало совершать некие телодвижения, то подаваясь вперёд до самой остановки, замирало судорожно несколько мгновений, затем, отдавшись назад, снова возобновляла свой напор. Красные огни его задних фонарей при этом - то ярко вспыхивали от напряжения, а то хитро перемигивались меж собой в снежной замяти: - Дескать, ну-ка давай, Михалыч, поддай ещё жару! Длилось это, с позволение сказать, соитие необычайно долго. Не то что часами – сутками пробирался наш  водитель к цели.
      Чтобы поддержать его в деле выполнения объявленной спецоперации, в сопровождение ему выделили еще два груженных налегке гусеничных тягача, наказав не бросать Михалыча ни под каким видом.
     Последнее было не лишним, потому что атээсчики были знамениты тем, что в пути выпивали, пропорционально количеству сжигаемых  моторами своих машин солярки. А чего было не пить, если этому зверюге- вездеходу всё нипочём. Но это ж какое здоровье надо иметь!
     Крепились строго-настрого проинструктированные ребята дня три,  пока не прибыли на перевалку нефтеразведки, где и загудели по-чёрному, не без основания решив для себя, что в такую погоду добрый хозяин и собаку-то не выгонит из дому.
К домам же нашего посёлка ещё оставалось два  дня пути среди сугробов при минимальной видимости, и начальство, разделённое с бунтовщиками буфером расстояний, пыталось издали подвигнуть колонну к последнему рывку. Но рация на перевалке что-то стала пропускать установленные сеансы радиосвязи. Она вдруг замолчала – возможно тамошний радист составил компанию  удалым атээсчикам (последнее предположение, впрочем, явно уж умозрительно).
     Канул, как в тёмный омут праздничный караван.
   
     День 31 декабря ознаменовался актом отчаянья – начальство разрешилось-таки и направило в нашу сторону вертолёт с дарами. Он благополучно вышел слепым полётом на точку, рассчитанную  штурманом, опытным в этих делах. Здесь!- говорит. Но "здесь" ничего не было - только серая пелена веселящейся стихии. Командир для очистки совести сделал над точкой два круга, и, не выявив внизу и признаков земли, направил свою машину восвояси,  чертыхаясь заодно с экипажем, что теперь придётся ждать неторопливой разгрузки, и, не известно ещё, успеют ли они вообще к праздничному столу.

     На земле верно рассчитанной точки, под снежной пологом пурги, тем временем дожгли последние остатки сигнальных костров на вертолётке  и уныло разошлись, унося прощальное похлопывание  в беспросветных небесах лопастей «шестёрки» и рокот её турбин.

     Меж тем наши  д а м ы (к этому году уже дело обстояло именно так) продолжали готовить себя к выходу в свет, попутно  сочиняя разблюдаж для предстоящей, несмотря на любые обстоятельства, вечеринки. Давно уже обследованы были все заначки, невероятным способом сохраняемые от возможных несанкционированных вмешательств этих…  не скажу здесь кого. При этом выявлена была пара бутылок ритуальной сомы, о чем – в самый драматический момент, когда затихли последние звуки улетающего вертолета, - была выдана обнадёжившая всех информации, что способствовало некоторому поднятию тонуса.

      А моя подружка была вся на нервах. Платье, которым она собиралась сразить соперниц, было окончательно испорчено, а этот подлец всё торчит на глазах. Да ладно бы помалкивал, а то ведь мечется по комнате, как раненый зверь, да что-то там ещё взвякивает!

Она же была чудо как хороша! И талантами её бог не обидел. Если уж быть совершенно беспристрастным – то надо сказать, что щедр, на этот раз, оказался Создатель и его земные исполнители. Как арабская кобылица, она готова была к капризу в любой, даже самый неурочный час. Мне ли было уподобится искусному наезднику, дабы усмирить её породистый норов?  А куда денешься? Приходилось искать подходы. Но, будучи парнем сельского - до самых своих генеалогических глубин - происхождения, которого общение в образованных кругах не подвигло отбросить свою дремучесть, а лишь запрятать её глубоко в себе, под покров новообретённых навыков и выдавать себя за человека образованного и благовоспитанного, да столь успешно, что люди генетически возвышенные терялись в определениях и допускали во мне некое высокородство. В действительности же, он - экая деревенщина! - не придавал значения содержательности существующей проблемы, принимая   всё, как естественную данность и поступал так, как будто бы никаких иных вариантов не существовало. Чувство собственной правоты не оставляло его, даже и в минуты  - порой мучительных! - раздумий. Собственно постоянные поиски оптимального – и составляли его настоящую сущность; видимо поэтому в обстоятельствах,  требующих напряжения всех  своих способностей, не справлялся он с лицедейством своим, а потому, случалось, и допускал  на этой скользкой тропе бестактность, а, может быть нечуткость какую, излишнюю несдержанность, халатность, едва ли не преступную. Да мало ли было поводов оступиться и обрести основания для горьких, да и слезоточивых упрёков со стороны взыскательной прелестницы!
      
       Вот вечор, например. Вернее сказать - вчера с вечерней сменой ей нужно было съездить  на буровую, чтобы убедиться, что всё там идёт,  как положено, и, если искомый результат был  трудами бригады достигнут, то остановить дальнейшее продолжение процесса, дабы не допустить неоправданного расходования средств нашего поразительно подверженного  бедности народа.
       Дорога была не то что недалека, а, буквально - рукой подать. Меньше часа требовалось на всё про всё.
       И она упорхнула, вся укутанная в ватники, даже не сказав: - Пока!
       Прошло больше часа, Прошло два, три, четыре – они всё не возвращались, а кругом - мы знаем, - бушевала заурядная пурга. Водитель, Олег, был не то чтобы опытен в этих делах. Он был асс нашей местности, в которой знал не то что каждую долину и речушку – яму каждую знал Олег и чувствовал своим вездеходом, который даже едва не – почему едва не? - конкретно утопил однажды при переправе через большую реку, забыв перед этим проверить заглушки лодки. Получив  тогда приказ на покидание, только мотнул похмельной головой - капитан покидает судно последним! - и тут же, получив по башке, от нашего всегда невозмутимого шефа, выполнил-таки приказ.
       Да, выкидывал иной раз фортеля, но ему многое прощалось.
       На этот раз он был трезв и уравновешен, выуженный в своё время из реки  тросами вездеход работал как часы – чего же, спрашивается, было беспокоиться.
Но как же можно было не волноваться, притом, что до утра предпринять ничего радикального было нельзя?
       Главное, чтобы им хватило топлива.
       И они приехали – к двум часам пополуночи!

       Моя подружка предстала взволновавшейся, явно аккурат перед тем, как распахнуть дверь и не удержалась от бессмысленных ко мне упрёков, хотя я-то как раз в те поры и причастен был к безопасности каждого.
      Ну, что ж – да, зевнул Олег на обратном пути, пропустил нужный поворот, да и скатился на пару сотен метров ниже по склону, а этого оказалось достаточным, чтобы очутиться в пустоте, когда не понятно - где право, где лево. Конечно, с одной стороны театра действий были горы высокие; с другой – распадок обрывистый с протяженным склоном изрядной крутизны на том берегу; с третьей стороны протянулся наш посёлочек с цепью бытовых безобразий  за своей околицей; в четвёртой стороне – да! - всё было серьёзно – километров тридцать слабовсхолмлённой местности, к тому же существенно расширявшейся  по мере удаления!
       Но он всё сделал правильно. Он стал двигаться по спирали, раз за разом всё расширяя круги, так, чтобы видны были остатки сразу же заносимой колеи, а потому – рано и или поздно (за пять часов – кому как решать!) разглядел-таки темный силуэт крайнего балка и – дело с концом. Вот и что тут было паниковать? Да никто особо-то и не реагировал. Только собирается в эти моменты человек, напрягает свои чувства и работает, работает головой, прокручивая восходящие сценарии действий.

      Ей же было жаль упущенного вечера, ведь платье то, новогоднее, уж не сумеет довести до совершенства.
      Вот тебе и повод для размолвки.
      На этот раз всё зашло далеко.
      Одиннадцатый час - вечера! - приближался к завершению, когда моя чаровница резво впрыгнула в нашу прочную постель, скинула халатик, и осталась не вполне одетой  даже для ночлега. Демонстративно перед моим изумлённым взором потянулась и взяла в нервные свои руки книжку, очевидно сильно занимательную, поскольку всё последующее время она не отрывала от неё своих напряжённых глазок, не забыв, однако подтянуть к подбородку одеяло, намереваясь тем самым защитить себя от низменных моих поползновений.
      Да уж, вот тебе и арабские сказки в новогоднюю ночь!
      Обречённо побрёл я к кухне сочинять постельный вариант праздничного стола, подходящего для этой нештатной ситуации.

      Подошед к окну, я инстинктивно  обратил свой рассеянный взор в царившую вокруг темноту, в тот же миг взорвавшуюся неурочными залпами из ружей, ракетниц, осветившим круг домов неверным огнём. Крики восторженные донеслись до недоумевающего меня, народ уже выбежал вон из домов и устремил себя в сторону долины, откуда  к нам приходит транспорт.
       На темном склоне, миновав уже последний поворот пути, блуждал огонёк фар.
       Михалыч!
       Он шёл эти двое суток, пробиваясь в одиночестве сквозь мрак неопределённых пространств, выбирая в них себе направление  по наитию,  по памяти своей шоферской,  не думая об отдыхе, зная, что сон сейчас элементарно переходит в погибель. Нельзя! Нельзя спать! Надо ехать!

       Да проще с завязанными глазами промчаться по оживлённой трассе эту сотню километров. Сколько же упорства надо было иметь, сколько сил не пожалеть. И ради чего? По паре пузырей на наше рыло, да кружку колбасы – как ещё далеко может зайти воображение нашей кормилицы снабжения?
       Он вёз людям праздник!
       Более всего уместны тут эти высокие определения.
       Он.
       Не Дед Мороз.
       Михалыч привёз Новый Год!

       Его лаптёжник уже вползал на улицу посёлка, раздвигая толпу, и остановился у складской палатки.
       Но никто не  шевельнулся в кабине. Дверку её распахнули и увидели упавшее на баранку тело водителя. Его оторвали от неё и принялись бросать высоко в небо.
Подоспевший начальник наш, отобрал триумфатора ещё живым и распорядился доставить его в приготовленную уже постель в вычисленном, по соображениям спокойствия и чистоты балке; да напоить чаем; да раздеть и уложить спать – вот и всё, что нужно было сейчас этому человеку.
       Михалыч заботливыми руками был удалён за кулисы действия, так же ловко, как и появился. Народ же принялся шустро выгружать доставленные дары в склад. Кладовщица привычно считала новый товар, документы на который изъяла особая комиссия профкома, тут же принявшаяся с рабочее-крестьянской справедливостью составлять списки распределения кому сколько разрешается  реализовать от долгожданных щедрот – было там много более того, о чём мы злопыхательски  уже высказались в адрес снабженцев.
       В ожидании списков обычный народ уже образовал очередь и глухо гудел, зорко следя за тем, чтобы ни один прохиндей не прошмыгнул минуя её сплочённое тело. Всякий, кто хотя бы заявлял о неких своих привилегиях, отлетал прочь, помятуя о возможных, в таких случаях, нелицеприятных последствиях.
      Не прошло и четверти часа, а первые пьяненькие уже освежал вид нетерпеливой толпы.

      Моя прелестница меж тем оставалась безучастной к всеобщему оживлению. Книжка не покидала её напряжённых рук. Я же безропотно пребывал около, в шаговой доступности, ожидая руководящих указаний.
     Часы уже показывали без четверти полночь, как одеяло наше мгновением отлетело прочь. Юбка нашлась сама собой,  а  обнаруживший себя топлесс  единым взмахом руки покрыл кусок материи, не знавший доселе  нитки с иголкой. Туго обернувшись вокруг горделивого стана, материя стянулась где-то в неожиданно привлекательном месте крохотным узелком. Ткани было маловато, и между обновой и юбкой тоже не без свежести проступала полоса тела, нуждавшегося вовсе не в утешении от бедности, а этакого такого, о чём и помыслить-то было не ко времени. Едва ли не на бегу одевая туфли и поправляя, оказывается тщательно приготовленную, причёску она мчалась как лань, приседая под залпами продолжающейся канонады. Разумеется, я поспешал за ней.
      В комнату, где был накрыт праздничный стол и собравшиеся уже поднимали первый свой бокал - мы вошли вовремя; и, с грацией исполненной надлежащего достоинства моя дама, присела на подставленный мною стул, нимало не заботясь - успею ли я это сделать; взглядом указано было мне на место подле себя; и тут же  своё обаяние обратила к воздымающемуся уже сказителю первого тоста.
И - понеслась душа в рай!

       В скором времени к балку, где почивал наш герой, потянулся благодарный народец. Михалыч был разбужен, и, ничего ещё не соображая, пялился на окружающих. В руку ему уже совали плещущуюся рюмку, каждый лез целовать бедолагу и на свой лад говорить что-то проникновенное.
       Со временем его приволокут в клуб, где уже соберётся всё общество, оставившее на время свои столы. Начальник вручит на этом собрании похвальный лист знатному водителю  – секретарь-машинистка незадолго перед этим будет вытянута из компании и, поскрипывая своими новыми колготками, прикрытая чьей-то шубейкой, дабы защитить её полуобнаженныё плечи от холода, выстудившейся к этому неурочному часу, конторы, отстучит, отчаянно тряся кудряшками текст этого листа и самого приказа об этом (всё чтоб было, как положено!), начальник же вычитает родившиеся документы и, под одобрительный гул инициативной группы, размашисто наложит на них свои подписи – снова все кинутся качать героя.  Вскоре он захмелеет, и даже ударится в пляс. Но, после пары присядов, повалится на танцующих рядом. Его вовремя подхватят, унесут обратно в люлю, где и будет он забыт всеми, чтобы остаток новогодней ночи быть вознагражденными глубоким сном человека, исполнившего свой долг.
     А мы же будем продолжать веселиться, отмечая приход Нового Года с востока на запад на родину того, кто рядом с нами – будь ты дальневосточник, забайкальский отпрыск, сибиряк, уралец, волгарь – дольше всех ожидают своей очереди западенцы, хохлы, сябры, кубанцы. Много их, но особняком стоят дети столицы, жители которой только поднимают первый свой бокал, а мы уже чувствуем усталость от пережитой ночи нового года и помалу расходимся вздремнуть чуток, да помаленьку собраться вновь, чтобы варить пельмени – прекрасное средство после вчерашнего.  Эй, приятель, - не кисни, ведь всё ещё впереди.
Из http://proza.ru/2015/12/08/1307


Иллюстрация шестая. Святочная фантазия в Дороге на Рождество. Тридцать лет спустя.

В ней причудливым образом именно фантазийно  отразились реальности, едва угадываемые  в том, чего  на самом деле вроде бы как не было, но, однако же, и не быть не могло.

        …  на стене из потемневших брёвен - фотография в рамке и под стеклом. Она притягивает взор, она зовёт, она заводит генератор мыслей, да воспаряет чувства, тут же отправляющиеся в полёт туда, в маленький квадрат  на границе реала.
     Вот  сразу уже приблизилась и стала безграничной плоскость видимого. Ещё мгновение - и края рамки остаются за моей спиной; аморфная субстанция стекла распахнула внутренние расстояния утратившего свою неприступность твёрдого вещества, и былая сущность моя растворяется в нём без следа; а первый же шаг нового моего - бестелесного - воплощения на снежной тропе отзывается под ногой морозным хрустом  мира давнего прошлого.
 
   
    Свежесть запаха замерзшего белья на веревке рачительной хозяйки будит сознание, чувствуется дым сгорающих плотных поленьев,  от изломанных стлаников. Из относительного далека доносится глухой ровный гул ленивовращающхся моторов электростанции - теперь он будет сопровождать меня во все время этой моей невольной миссии - столь же ненавязчиво, сколь и обязательно, как живая работа сердца. А кто из нас останавливался хоть раз, спеша по делам, для того лишь, чтобы проверить: - все ли еще работает этот неустанный насос? - да продлятся его дни!

     -Что же, однако, это за пёс?
     -Жучка.
     -А-а-а, -  та, наша старая знакомая!
      Почувствовав моё приближение, собака подняла свою мордочку - внимательные глаза метнули настороженный взгляд - но тотчас, (хотя прошло десятки лет с нашей последней встречи) признала своего, и, сразу же успокоившись, нырнула под прикрытие теплого хвоста.
Многое сказал мне её быстролётный погляд...

     ... Да, Жучка, собака,  понесла.
     Происходившая от поколений поселковых псов неупорядоченных  пород, она восприняла это своё положение как должное, как голос того, чьи пути неисповедимы для всего сущего. Но даже в самый сложный час, когда предстояло-таки остановить свой выбор на этом клыкастом красавце с хорошо развитым подшёрстком  и могучей грудью, даже и тогда она не ведала об общественных последствиях  этого, ничуть ни противоестественного поступка.
     Дело же в том, что состояние Жуки уже с самого начала не укрылось от взглядов, столь страждущих новостей.
     Потомившись в разгорающемся пламени  трудно сдерживаемой тайны, известие о Жучкином состоянии выскользнуло, удобным моментом, в напряжённую атмосферу трудового коллектива и взорвало её, разрешившись всенародным обсуждением.
Осторожное предположение работницы Кончаковой о возможном авторстве её Тузика дружно и с  негодованием было отвергнуто: - потрепанный, вечно забитый Тузик меньше всего походил на роль избранника  красавицы Жучки.
Скорее всего, им мог быть Пират. Однако в последнее время он бродил какой-то вялый.
  Вряд ли...
        - А может - Джек?
  Из молодого поколения, он как-то стремительно окреп  и имел уже достаточный вес в обществе.
        Все уже почти готовы были согласиться с этим, как Ермакова, до сего времени с тихой нервностью сидевшая в своём углу, сенсационно заявила, что недавно - часу где-то в пятом пополуночи -  случилось ей глянуть в окно.  Всё в ледяных узорах,  оно предъявило  недвусмысленную картину общения Жучки и Веста...

       …Как раз в ту пору  и выполнял очередной рейс на своей водовозке  Митя Елкин.  Напряженно всматриваясь в неровную колею дороги под небесами морозной лунной ночи, Митя лишь слегка притормозил на  ухабе…

  ...И вот уже скрылась его машина за своротом к речушке, безмолвно струящейся под покровом пушистых снегов. А лик серебристой луны над зубцами ближних гор заливал происходящее в сугробах своим  безучастным светом…

      ...-Да, никто иной, как Вест!

      И, хотя  ответ на главный вопрос удачно был найден, оставалось обсудить ещё массу деталей: и возможное число щенков, их масть и пол...

      ...Завершилось это обсуждение уже на исходе рабочего дня, - торопливо - на бегу. Уже ждали новые проблемы большого ещё остатка дня за пределами работы. Тропинки посёлка оживились расходящимися  людьми; у продовольственного ларька даже образовалась очередь.

      А  по сугробам, позади жилья, пробегала в ту пору Жучка. Ей было ни грустно, ни одиноко, только лишь память о её хозяине - передовом бурильщике Разворотове - теплилась в душе, да прибавилось в теле её ожидание  какой-то невыразимой власти,  уже как будто бы встречавшейся на её веку так, что в сухих сосудах её сосцов спазм мгновением просёкся и иссяк.

     Ночь складывалась неладно.
     Начав, как водится с лёгкой разминки, затем нагрузив себя изрядно упругостью тренажера, - уже и после водных процедур -, Победитов так и не почувствовал обычного радостного тонуса своих молодых мышц, жадных до работы.
 Странность этого  состояния пробудила недоумение, не покидавшее его  и при облачении в спецовку  - тело и ткань  удивительным образом согласовывали свои свойства, образовывая некоторую даже обостренность чувственности. Хотя и  тонкую, но всё же заметную для других.
  Строгий, даже как бы официальный, вид Победитова в спецовке, вызывал симпатию у женщин, более других способных чувствовать.
  Сомнение...

...Курица, зажаренная, с рисовым гарниром, обычные кофе со сгущенным молоком в столовой...

  ...В чем  же дело? .

       Но когда Победитов выпрыгнул из уютного салона вахтовки на скрипучий снег, когда приветственно скользнул взглядом по синеющему силуэту гор, когда он подошел к родной буровой - та мысль отступилась от него, и он пружинистой походкой вошел в тепляк.
      Смену приняли быстро. Показания приборов, исправность спускоподъемного инструмента, реле утечки, один взгляд в сменный журнал - и Победитов, спокойно положив руки на рычаги оранжевого станка, словно слился с ним  в единое  - душой своей и телом.
      Начали пуск бурового снаряда. Помощник его, Разворотов,  работал споро, и вскоре, колонна упруго коснулась  забоя в невидимой глубине, - деловито вращаясь, с ровным гулом,  пошла  проходкой в крепчайший лиственит.
      Когда параметры  бурения вошли на расчётный режим, Победитов и Разворотов подошли друг к другу и, приветливо улыбаясь, пожали руки.

  Смена, так обыденно начавшись, длилась уже не один час. Ровно подвывал деловитый станок, размеренно, сытым поросёнком вздыхал насос, а стрелка вольтметра устойчиво  являла отличное качество поданной электроэнергии.
Что же, однако,  вновь стало тревожить Победитова? Силясь понять причину этой тревоги, Победитов мысленно прокрутил всю картину прошедшей части смены...
  ...Есть!  Водовозка!
  Ах, Елкин, Митя Елкин!  Это его водовозка так запаздывает!
        Диспетчер, вызванный  по телефону, подтвердил его догадку: действительно, их водовозка на образовавшемся - в месте слива - раскате, из-за пробуксовки теряет всякий раз около полутора минут. И к  этому времени  уже образовалось отставание от графика в одиннадцать минут.
       Да как же это так!?
       И потом, так  набирается  девять, - где же еще две минуты?
       Расторопный Разворотов, всмотревшись в напряженное лицо шефа, всё понял и, выбежав к водосливу, широким взмахом руки, как сеятель зерна злаков, рассыпал песок на коварный лед.
       Отставание полностью преодолеть все же не удалось. Про эти полтора процента сменного задания, - а это около сантиметра проходки, - не мог  забыть Победитов и после смены  - в жару ли парной и голубых  ли водах бассейна.
Проводя свой  досуг  за  любимым  занятием в теплице:  перенося  пыльцу от цветка к цветку,  поправляя огуречные  пряди, подщипывая стебли томатов - Победитов всё думал и думал.
  Засыпая под бормотание транзистора о необходимости работать  без отстающего, он отчетливо представил себе, как завтра же наверстает упущенное. А иначе, -  как  людям в глаза глядеть?

  Да теперь вот еще и Жучка...

        Утомлённый мозг Победитова уже совсем было погрузился в забытьё, как где-то поблизости, за стеной явился чистый и нежный звук, который всё нарастал, и вот, уже  окрепнув вполне, - полился легко,  проникая вглубь сознания, вытесняя сомнения, нелегкие мысли - его ли собственные, пришедшие ли извне? - вплетая струящуюся субстанцию грёз  в светлеющие образы безусловной надежды. Победитов  вздохнул, и сферы сна, по-матерински нежно, объяли его .



       Узкая  полоска колеблющегося света возникла  на горизонте востока и стала расти, разливаясь окрест. Виртуозная тема ночи завершалась пианиссимо. Последняя её нота растаяла в тиши и Косинус Ф.И. медленно и нежно, - словно уснувшее дитя, - уложил флейту в футляр. Прощально вспыхнули бликами на красном бархате чернь и никель дорогого инструмента, сменив грёзу ночи на явь начавшегося дня.

       Федор Ипполитович работал машинистом дизельной электростанции и, сейчас, щелкнув замками  футляра, на цыпочках, чтобы не разбудить спящих товарищей,  вышел в звенящую атмосферу  зимнего утра.
      Сегодня предстояло ввести в работу еще один агрегат.
      
      Привычной сухостью прогретого воздуха, наполненного запахом работающего металла и высоким звоном машин,  встретила Федора станция.
      Напарник его был уже на месте. С чашечкой кофе, - такой крохотной в его крепкой руке, - он сидел, вместе с дежурной по щиту, за столиком, накрытым только что связанной кружевной салфеткой.
 Дымящийся кофейник уже стоял на её узорах, как это и виделось мастерице в начале, когда ещё предстояло размотать  в пряжу бесконечную нить топливного фильтра тонкой очистки.
      Молдаванов - была фамилия напарника - со вкусом допил кофе. Тогда они вместе вошли в машинный зал.

      В кропотливом труде прошли минуты, часы. Оставалось только в последний раз проверить центровку узла генератор - маховик дизельного привода.
      Федор взял ломик, спокойной синевой обласканного руками металла блеснувшего в узких ладонях маэстро.
      Медленно ведя ломом упругий ход маховика, Федор с гордостью думал:
      -Вот человек, - этот венец природы - рукой, способной извлекать тончайшие звуки гармонии, или  сплетать замысловатые узоры высоких симметрий, сейчас вращает и сам маховик, и коленвал  с веселой компанией шатуно-поршневой группы.            Вся  измышленная целесообразность форм и объемов машины входит во взаимодействие, чтобы глотнув очищенного фильтрами воздуха и янтарной струи дизтоплива, воспламениться для рождения и преобразования энергии в не одну сотню киловатт мощности...

      ...Потом, часами глядя в ледяные окна  больницы, едва пропускавшие зимний свет, Федор вспомнил, что в торжествующем хорале человеческих возможностей был  посторонний звук.
      Да, это был предупредительный сигнал Молдованова, затем крутанувшего  штурвал  крана пускового ресивера.
      Он был голубой - этот ресивер - воздушной расцветки.
      Тогда же Федор всем существом своим почувствовал власть силы, взметнувшей его в эфир. Тело маэстро воздушно воспарило и, резко раскручиваясь, уже настильной траекторией, пересекло бежевое пространство машинного зала, рассеченное красными, синими, зелеными, да и просто черными нитями трубопроводов и кабельных линий электропередач. Пролетев над телами уже агрегатов, с многозначительностью сфинксов,  возлежащими на своих анкерах,  это тело его оглушительно взорвало остекление щитовой, чтобы затем,  мгновенно соединиться с серым корпусом аппаратного шкафа.
       -Чертово колесо- в сердцах вырвалось у Федора Ипполитовича.
Имелся ввиду  вышедший уже на обороты маховик дизель-генератора, когда ребром своим почувствовал Федор негостеприимную геометрию ключа управления, с которым так больно было сейчас расстаться.

  Происшествие это имело немалые последствия.
  Повреждения, причинённые щиту полётом Косинуса, вызвали необходимость продолжительного ремонта.
       Щит был отключен.
       Фёдора Ипполитовича сняли  с ключа и направили к фельдшеру, где диагностировали проникающее полостное ранение в области шестого ребра, сзади, справа, но без повреждения внутренних органов - исход вполне благополучный.
Посёлок же на некоторое время был обесточен.
Погрустневшие отсеки камерального комплекса, где совсем недавно закончился плебисцит о судьбе Жучки, погрузился в полумрак.
  Разломов со вздохом отложил в сторону бумаги, над которыми рассчитывал поработать в тишине и  одиночестве.
Дело  было срочное - совершенно неожиданное невыполнение сменной нормы, и кем ? -   Победитовым ! - поставило в трудное положение группу подсчета запасов.
Следовало найти неординарное решение...
Через полчаса сумрак в здании сгустился, а узкие окна зданий контейнерного типа явили восход полной, сияющей луны над влекущим молчанием гор.
И тогда Разломов вышел  навстречу судьбе.


        Да, именно тогда и произошло с Разломовым замечательное событие, ярко озарившее тихую его жизнь подвижника, - он сломал ходули.
        Рано получив образование, сопряженное с  - обычным   для  многих поколений отечественных студентов - воспитанием гражданина,  ответственного за дальнейшее процветание своей родины, Разломов с энтузиазмом воспринял, - в свое время, - решение о том, что его место на Севере.  Это вполне соответствовало молодым его представлениям о смысле жизни, в котором романтика составляла как бы каркас, причудливо стянутый дымом костров, песнями под гитару, неожиданными,  но нередкими открытиями.
       Представления были настолько сильными,  что обнаружив существование администрации и просто работников, брошенных вместе в бурный котел личных интересов, кодекса законов и реальных возможностей проживания, Разломов не растерялся, а принял  эту жизнь. Только приобрёл ходули.
    Они такие чудесные, из выдержанной, без дефектов ели!
        Освободившись от дел, Разломов любил выйти в горы. Ветер играл складками его одежд, а Разломов видел далеко - с трёхметровой высоты многое представало иначе. Поднявшись над реальностью, обостренные чувства его отмечали неразличимые прежде детали рельефа, хитросплетения косвенных признаков проявлялись в иных закономерностях, становились четче, яснее.
       Находившись вволю, Разломов спешивался, аккуратно очищал ходули от снега и укладывал их на продуваемом месте, укрытом от прямых лучей редкого в эту пору солнца. Разведя костер из кустарниковых обломившихся веток , он, в носимой с собой жестяной банке из-под сухих сливок, из снега готовил чай и выпивал его неспешно из щербатой кружки. Напившись чаю - костёр уже прогорал - Разломов возвращался в долину.
       Когда открывался посёлок, умиротворённое чувство единения с природой исчезало, но не насовсем, а уходило вглубь разломовского существа, давая решимость быть готовым ко всему.
       Особенно ему нравились летние походы наверх, где с вершины можно было в течение получаса наблюдать закат и восход. Всего лишь на  долю часа скрывшись за горизонт, усталое светило являлось с новой силой над пространствами мира в ореоле сомкнувшихся зорь вечера и утра.
       Но в этот день, мы знаем, была зима. И Разломов зашёл далеко.
       Ничто - ни смятая бумага, ни жесть деформированных консервных банок, ни обрывки синтетики - не оскверняло девственный покров обглоданных ветрами  склонов.
       Сверху в однообразии развалов Разломову привиделся вдруг  какой-то намек -  это протяженная структура обозначилась редким  невыдержанным пунктиром серых валунов.
       Виртуальные страницы реферативных журналов, струясь потоком, промелькнули в сознании:

«Н-105Д.
 ...цены на.... за последний год возросли на 216 % . Эксперты отмечают дальнейший       их рост в связи с решением правительства.... начать производство компонентов...»

       Устремившись к валунам, Разломов пал на камни, но не разбился, а растерялся - прекрасные ходули непостижимым образом превратились в кучу сухих щепок.
  Отличное топливо.
  Да что ходули! В свежем изломе камня ясно обозначился прожилок, достаточной мощности, для того чтобы понять, что геолог хоть и ушибся, но не ошибся.
Не чувствуя боли, без чая, он  быстро вернулся домой. Никуда не пошел, а, лежа на тахте, закрыв глаза, ничего не отвечая изумлённой жене, лежал так долго, смиряя трепет   своего возбужденного существа и разгул воображения.


       Некоторую экзальтированность Разломова - ранее его жены - отметил ещё один человек.
       Дмитрий Иванович Елкин. Если угодно, Митя  - да, тот водитель автоцистерны для перевозки технической воды и растворов. Закачивая в очередной раз емкость автоцистерны насосом, установленным на ручье, видел, как Разломов, напрямик, через сугробы, бежал домой, источая жар возбуждения. Удивило то, что при нем не было ходулей.
        Нужно сказать, что Дмитрию Разломов был небезразличен. Именно с него он и собирался делать образ интеллигента в эпоху научно-технической революции. Спектакль их художественной самодеятельности уже вполне сварился, все участники  были на взводе, а ведущая роль - передового инженера, порученная Елкину, та изюминка, на которой так надеялся Разворотов, их руководитель, развернуть действие, все не шла.
        Разворотов нервничал, а Митя же всё искал тот единственный штрих, соединивший разрозненные детали в исполненный драматизма выразительный образ современника.
        Уже глядя во след удаляющемуся  Разломову, Митя остро осознал - вот чего не хватает: естественности человеческих страстей. Мечемся все, ищем чего-то. Да что на сцене - в жизни-то мы как плохие актеры. Вон, Жучка, и то талантливее нас - спокойно и не суетно живет своим естеством.
      Нет, не напрасно прошли те две минуты, когда пара Веста и Жучки придержали тогда его, - любопытствующего - на пути к насосной.  Хоть и досадно, что подвел тогда Победитова.
  И вот, Разломов. Так ли уж важно то, что взволновало геолога. Важно, что он живёт жадно, идеям тесно во внешне спокойном его  облике.
       Сделалось жарко. Цистерна уже была полна. И Митя, выжав сцепление, плавно повел рычаг коробки перемены передач  -  мягкие щелчки обозначили зацепление шестерен, -  диски сцепления уже смыкались -  и, пропустив трением несколько оборотов, плавно нагрузили трансмиссию мощью горячего двигателя, только что принявшего, указанные педалью акселератора, новые обороты, .
  Автомобиль уверенно разгонялся. И, всякий раз подхватывая этот разгон, Митя включал высокую передачу. Работа успокаивала его. Не то чтобы он становился равнодушным, нет, - уверенность в своих возможностях, основанная на опыте ответственной работы, освобождала душевные силы для разработки всё более сложных решений. Сейчас Митя уже был уверен, что этого хватит на двоих. На его и Разворотова.  С ним они раздуют тот очаг культуры, фойе которого пахнет деревом, как в леспромхозе летом. А пришедшие женщины скинут при входе свои шубы и обратятся из хищных медведиц в воздушных сильфид, легко несущих свои прихотливые платья, обвивающие столь разные формы  таких трепетных тел.

       Немало рейсов в ту ночь сделал Митя, прежде чем, спускаясь по накатанной волнистой дороге, - сверху - увидел в дальнем распадке  свет фар на зимнике, а уже внизу, у самого переезда через ручей, притормозил, пропуская облепленный снегом дальнего рейса «Уралец».
      Водитель его, несмотря на усталость многодневного рейса, не смог не поделиться с Митей своей новостью. Приоткрыв дверцу, почти на ходу, не останавливаясь, успел-таки крикнуть, что везет ту затерявшуюся партию лепестков.
Известие это обрадовало Митю, ведь речь шла не о цветах, а респираторах, следы которых так долго искали многие.
     Уж теперь-то будет доволен тот  беспокойный бородач-горняк, который так часто подъезжал с ним в неурочный час туда, где берут свое начало извилистые подземные горизонты выработок.
    Заметил  Елкин в кузове  и ящики, - переливчатым блеском наполненной стеклотары взыгравшие в неверном свете уже брезжущего утра.
Никаких сомнений - пришел Праздничный продукт.

     И здесь, я думаю, уместно вспомнить утверждение, что у всего сущего есть начало. И это начало - предвещает его конец. Есть конец и у этого жизнеописания. Ибо мы подошли, действительно, к завершению сего труда, а равно, и к началу ожидания возможных последствий. Ведь каждый из нас подобен упомянутой Жучке. В том смысле, что чреват размышлениями, проблемами, верой и надеждой. Если наша психическая организация достаточно сильна, чтобы растворить накопившиеся эмоции в горниле будней без последствий , то они ( эмоции) никому не угрожают. Человек же ослабленный, приобретает вдруг навязчивое желание извергнуть себя в мир, пренебрегая остатками стыда и совести. Рецидив этого влечения, как никогда более, приходится на дни, предшествующие Новому году. Самое уместное тогда обратиться к чарке...

     ... И вот  я уже вижу, как присоединяется ко мне Победитов и Разворотов,               
     Разломов, Елкин, и восстановивший свою трудоспособность Косинус Ф.И.
          Вижу бриллиант нашего общества Кучумову и, не менее блисательную, Ермакову...    И всех тех, кто обязательно найдет свое имя в заботливо подготовленном месткомом списке, который  регламентирует и безусловно гарантирует каждому объём реализации ему того продукта, на весть о прибытии которого наш Митя имеет неоспоримый приоритет.
        Из      http://proza.ru/2015/12/25/217

Что же сказать напоследок? Ну да вот хотя бы это:

Спеши же ты, мой добрый странник.
Явись на взмыленном коне.
Ответом всех моих желаний.
На огонёк в моём окне.

20.11.2020 19:38