Жизнь и творчество Пушкина ч. 19

Владимир Гау, портрет Натальи Николаевны Пушкиной, бумага, акварель, 1849 г.

О  ДЕТЯХ  СУПРУГОВ  ПУШКИНЫХ

И верно, будет в том высшая справедливость, если пушкинская реликвия, свершив исторический круг радиусом в два тысячелетия, и вобрав в свою орбиту славные имена наследников державной фамилии и потомков русского гения, обретёт свое вечное пристанище в святых стенах. Пиcaтeль Mиxaил Филин в cвoeй книгe «Этюды o Пyшкинe» пишeт, чтo в paзгoвope c пoэтoм и дpaмaтypгoм Бopиcoм Фёдopoвым Aлeкcaндp Cepгeeвич пpoгoвopилcя, чтo «дeтeй y нeгo нeт, зaтo ecть «бacтapды». Пoзжe, жeнившиcь нa Haтaльe Гoнчapoвoй, «coлнцe pyccкoй пoэзии» зa шecть лeт совместной жизни обзавёлся четырьмя законными детьми (две дочери и два сына) и стал oчeнь нeжным oтцoм. Впервые Пушкин ощутил радость отцовства 19 мая 1832 г., и случилось то счастливое событие в Петербурге. Тогда в семействе поэта в ночь с 18 на 19 мая родилась дочь Маша. О её рождении Александр Сергеевич за несколько дней до крестин с гордостью и лёгким кокетством извещал письмом свою добрую знакомую княгиню Веру Вяземскую: «...представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянье, несмотря на всё моё самодовольство». Учитывая, как Пушкин относился к своей внешности (достаточно вспомнить его слова: «Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности...» и «Зачем твой дивный карандаш рисует мой арапский профиль? Хоть ты векам его предашь, его освищет Мефистофель»). Сходство дочки одновременно и польстило новоиспечённому родителю, и обеспокоило. «Маленькая литография», «беззубая Пускина» стала предметом особой отцовской гордости, чувства доселе не испытанного поэтом.

Первый биограф-пушкинист Пётр Бартенев, вероятнее всего со слов Нащокина, близкого друга поэта, записал, что Пушкин «плакал при первых родах и говорил, что убежит от вторых». Так уж случалось, что при рождении других детей, сознательно или случайно, Александр Сергеевич приезжал домой уже после их появления на свет. «Говорил он мне, – вспоминала сестра поэта Ольга Сергеевна, – что девочку назвал Марией в честь бабушки, а отчасти потому, что не хотел дать дочери другого имени, которое можно было бы коверкать, согласно народной фантазии...». «Невестка чувствует себя хорошо, а малютка у неё хоть куда; на кого будет больше похожа, нельзя сказать, – делится тётушка Ольга первыми впечатлениями, – но, кажется, скорее на отца, и выйдет такая же крикунья, как и он, судя по тому, что голосит и теперь очень исправно». Благодаря Ольге Сергеевне воскрешены интимные подробности семейной жизни её великого брата: «Александр, когда возвращался при мне домой, целовал свою жену в оба глаза, считая это приветствие самым подходящим выражением нежности, а потом отправлялся в детскую любоваться своей Машкой, как она находится или на руках у кормилицы, или почивает в колыбельке, и любовался ею довольно долго, часто со слезами на глазах, забывая, что суп давно на столе». Девочку крестили в Сергиевском «всей артиллерии соборе» 7 июня 1832 г. Её восприемниками при крещении были Наталия Ивановна Гончарова, Сергей Львович Пушкин, Афанасий Николаевич Гончаров и Екатерина Ивановна Загряжская. День рождения маленькой Маши Пушкиной отмечался как большой семейный праздник. В мае 1833 г., когда девочке исполнился год, на торжество в доме поэта собрались все родственники и друзья.

По сохранившимся счетам из винного погреба Рауля можно узнать, что в тот день за здоровье именинницы было выпито 4 бутылки шампанского и столько же бутылок лёгкого сухого вина. В тот год столь пышно отмечались ещё и крестины сына Александра. Детские болезни дочери доставляли Пушкину немало волнений. «Моя дочь в течение последних пяти-шести дней заставила нас поволноваться, – делится он с приятельницей Прасковьей Александровной Осиповой. – Думаю, что у неё режутся зубы. У неё до сих пор нет ни одного. Хоть и стараешься успокоить себя мыслью, что всё это претерпели, но созданьица эти так хрупки, что невозможно без содрогания смотреть на их страданья». Маленькая Маша вскоре стала предметом восторгов родителей поэта. «Как бы мне хотелось, милая Оленька, – спешит поделиться радостью с дочерью Сергей Львович, – чтобы ты её увидала и нарисовала её портрет! Моя внучка – ангел кисти Рафаэля!..». «Именно кисти Рафаэля, – вторит мужу Надежда Осиповна, – и чувствую: полюблю Машу до безумия, сделаюсь такой баловницей, как все прочие бабушки... Девочка меня полюбила; беру её на руки...». Бартенев писал о Марии, что, «выросши, она заняла красоты у своей красавицы-матери, а от сходства с отцом сохранила тот искренний задушевный смех, о котором А.С. Хомяков говаривал, что смех Пушкина был так же увлекателен, как его стихи». Некогда Надежда Осиповна крайне беспокоилась о здоровье внучки: «Мари... слабенькая, едва ходит..., не думаю, чтоб она долго прожила». Опасения бабушки, к счастью, не оправдались. Мария Александровна прожила жизнь долгую и нелёгкую.

Она получила домашнее образование и уже в 9 лет свободно говорила и читала по-немецки и по-французски. Позже училась в привилегированном Екатерининском женском институте, с ней и её братьями серьёзно занимались рекомендованные друзьями отца педагоги. И хотя мать сильно переживала, что в детстве Маша была некрасивой, повзрослев, гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя. «Признаюсь тебе, – пишет Наталия Николаевна своему второму супругу ген. Ланскому, – что комплименты Маше мне доставляют в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне». В декабре 1852 г. Мария Пушкина была высочайше пожалована во фрейлины и состояла при Государыне Марии Александровне, жене Императора Александра Второго. Довольно поздно по тем временам, Мария вышла замуж в 27 лет (не то из-за разборчивости, не то - из-за небольшого размера приданного), за поручика лейб-гвардии Конного полка Леонида Гартунга. Венчание, что состоялось в апреле 1860 г., стало для Наталии Николаевны долгожданным и радостным событием, и, замечая в одном из писем, что, Маша «очень изменилась к лучшему», благословляет ее: «Дай Бог ей счастливой семейной жизни...». «Редкостная красота матери смешивалась в ней с экзотизмом отца, хотя черты её лица, может быть, были несколько крупны для женщины», — писал современник о Марии Александровне Гартунг, урождённой Пушкиной. Именно эти неправильные черты легли в основу внешнего облика главной героини романа Льва Толстого «Анна Каренина». Молодая чета после свадьбы обосновалась в с. Федяшево, родовом имении Гартунгов, что в Тульской губ.

В губернской столице, в доме ген. А.А. Тулубьева на Стародворянской улице, и произошло знакомство Марии с Л.Н. Толстым. «Дверь из передней отворилась, – вспоминала Татьяна Андреевна Кузминская, свояченица писателя, – и вошла незнакомая дама в чёрном кружевном платье. Её лёгкая походка легко несла её довольно полную, но прямую и изящную фигуру. Меня познакомили с ней. Лев Николаевич ещё сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал её. – Кто это? – спросил он, подходя ко мне. – M-me Гартунг, дочь поэта Пушкина. – Да-а, – протянул он, – теперь я понимаю... Ты посмотри, какие у неё арабские завитки на затылке. Удивительно породистые. Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный стол около неё; разговор их я не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью. Он сам признавал это». А вот и строки гениального романа: «Каренина стояла неподвижно, держась чрезвычайно прямо, и глаза её улыбались. ...Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею её довольно полное тело»; «Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, а в чёрном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем её точёные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью. Всё платье было обшито венецианским гипюром. На голове у неё, в чёрных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на чёрной ленте пояса между белыми кружевами. Причёска её была незаметна.

Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках. На точёной крепкой шее была нитка жемчугу». Правнучка поэта Софья Вельяминова-Воронцова, близко знавшая свою родственницу, вспоминала: «До глубокой старости она (Мария Александровна) очень внимательно относилась к своей внешности: изящно одевалась, следила за красотой рук... Тётя Маша обладала какой-то торжественной красотой. У неё был звонкий, молодой голос, лёгкая походка, маленькие руки...». Брак Марии Александровны с племянником Гоголя, ген. Леонидом Николаевичем Гартунгом, хотя и бездетный, был счастливым, пока не подошёл к трагическому завершению. Член совета Главного управления государственного коннозаводства ложно обвинённый в подлоге и краже ценных бумаг, покончил жизнь самоубийством – застрелился во время суда, оставив лишь записку: «Клянусь всемогущим Богом, что я невиновен. Я ... ничего не похитил и врагам моим прощаю». Произошла та трагедия 13 октября 1877 г. Потрясённый ею Фёдор Достоевский записал в дневнике: «Все русские газеты толковали недавно (и до сих пор толкуют) о самоубийстве ген. Гартунга, в Москве, во время заседания окружного суда, четверть часа спустя после прослушания им обвинительного над ним приговора присяжных. ... Выйдя в другую комнату... сел к столу и схватил обеими руками свою бедную голову; затем вдруг раздался выстрел: он умертвил себя принесённым с собою и заряженным заранее револьвером, ударом в сердце». «Вся Москва была возмущена исходом гартунговского дела, – свидетельствовал князь Дмитрий Оболенский.

Продолжение следует в части 20                http://proza.ru/2021/01/26/1037