О Лермонтове

Пушкин и Лермонтов

Сосна и пальма

Pinus Eldarica

Харам

Лермонтов в Азербайджане


Пушкин и Лермонтов

Из статьи Анатолия Королёва (журнал «Нева»,2006, 4) «Камергер двора его императорского величества» мы узнаём, что камергером Пушкина называет в своём рапорте от 3 февраля 1837 года полковник Лейб-гвардии конного полка свиты Его императорского Величества Галахов. Затем  так же 3 февраля его именует сам Жорж Дантес ( поручик  барон Геккерн),  усыновлённый послом Нидерландов бароном Геккерном. Тогда же 3 февраля подтверждает эту информацию подполковник Данзас, участвовавший в дуэли в качестве секунданта Пушкина.  6 февраля в своём письменном обращении Дантес снова называет поэта камергером Его Величества. Так же камергером назван Пушкин в приговоре комиссии военного суда от 19 февраля 1837 года. Камергером называет Пушкина  в своём письменном обращении от 27 февраля 1837 года  командир кавалергардского Её Величества полка генерал-майор Свиты Его Величества Гринвальд.  Камергером многократно называет Пушкина в официальном документе от 3 марта 1837 года  начальник кирасирской гвардейской дивизии генерал-адъютант граф  Апраксин. 11 марта 1837 года письменно называют поэта Камергером командующий отдельным гвардейским корпусом генерал-адьютант Бистром и начальник штаба того же корпуса генерал-адьютант Веймарн.
Если признать официальную версию о том, что Пушкин был похоронен камер-юнкером, то следовало бы назвать сумасшедшими всех этих людей, офицеров и генералов императорской армии, по-разному относившихся к личности поэта, но в течение почти полутора месяцев упорно именовавших Пушкина Камергером, а не камер-юнкером. А это – огромная разница, особенно для людей военных, опытных, привыкших к дисциплине,  которые никогда в жизни не ориентировались ни на какие слухи и устные слова и именовали людей строго по их  чинам и званиям согласно имеющимся на то документам! А документ такой явно был. Ещё одно свидетельство тому – письмо литератора Александра Фёдоровича Воейкова к А.Я. Стороженко от 4 февраля 1837 года, в котором он пишет об указе, в котором камер-юнкер Пушкин наименован камергером!
Согласно указу Николая I  от 23 июня 1836 года, званием камер-юнкера могли быть пожалованы чиновники не ниже титулярного советника. Именно в этом чине состоял Александр Сергеевич Пушкин, пожалованный 31 декабря 1833 года званием камер-юнкера. Если указ о пожаловании Пушкину звания Камергера двора Его императорского Величества всё-таки существовал некоторое время, то почему так резко изменилось решение императора, что генерал-аудитор Ноинский 17 марта, а военный министр граф Чернышев 19 марта 1837 года направляют рапорты и директивы о том, чтобы впредь именовать Пушкина исключительно камер-юнкером? В чём провинился покойник уже после своей смерти?
Кстати, знаете ли вы,  какой именно том с указами императора Николая I отсутствует в свободном доступе в российской государственной библиотеке? Хотите - верьте, хотите нет, но именно том за первые месяцы 1837 года! Всё есть, а именно его – нет. Совпадение? Конечно, совпадение. Однако, довольно странное. И всё-таки? Что же произошло? Почему настроение государя так резко изменилось? Поскольку документов по этому поводу нет, можно только предполагать, но, не без оснований. Появился Лермонтов и его стихотворение «Смерть поэта» буквально взорвавшее публику того времени!.. 
Лермонтов не был лично знаком с Пушкиным, хотя видеть его в публичных местах Петербурга мог неоднократно. Его стихотворение  «Бородино» было одобрено Пушкиным и опубликовано в мае 1837 в пушкинском журнале «Современник». Началом следствия послужила записка от 19 или 20 февраля от шефа жандармов Александра Христофоровича Бенкендорфа императору «О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермонтовым, и о распространении оных губернским секретарем Раевским», а также о том, что генералу Веймарну поручено допросить поэта и обыскать его квартиры в Петербурге и в Царском Селе. В нём Бенкендорф сообщает: «Я уже имел честь сообщить вашему императорскому величеству, что я послал стихотворение гусарского офицера Лермонтова генералу Веймарну, дабы он допросил этого молодого человека и содержал его при Главном штабе без права сноситься с кем-либо извне, покуда власти не решат вопрос о его дальнейшей участи, и о взятии его бумаг как здесь, так и на квартире его в Царском Селе. Вступление к этому сочинению дерзко, а конец — бесстыдное вольнодумство, более чем преступное. По словам Лермонтова, эти стихи распространяются в городе одним из его товарищей, которого он не захотел назвать». Писатель и критик Иван Иванович Панаев писал о тех днях: «Стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми». Дошли они и до людей пушкинского круга – Жуковского, Вяземского, Одоевского, Плетнёва… Российский государственный деятель, историк и брат Николая Ивановича Тургенева – Александр Тургенев записал тогда в своём дневнике: «К Жуковскому… Стихи Лермонтова прекрасные».
Реакция императора, прочитавшего стихотворение, была однозначна: «Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся ещё другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону». В такой ситуации, когда общество взбудоражено стихами Лермонтова, объявлять о присвоении покойному звания Камергера, император, вероятно, посчитал рискованным и неосмотрительным решением.
Лермонтов был арестован примерно 18 февраля и содержался в одной из комнат верхнего этажа Главного штаба, а затем с 27 февраля находился под домашним арестом в квартире своей бабушки, Е. А. Арсеньевой, вплоть до отъезда 19 марта на Кавказ через Москву. «Ссылка его на Кавказ наделала много шуму; на него смотрели как на жертву, и это быстро возвысило его поэтическую славу. С жадностью читали его стихи с Кавказа, который послужил для него источником вдохновения», - писал в те дни  участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии 1813—1814 годов, один из основателей декабристского движения, а впоследствии генерал-лейтенант Александр Николаевич Муравьёв.
Именно в те дни, когда Лермонтов отправился в ссылку на Кавказ, Пушкин был посмертно «разжалован» в камер-юнкеры рапортами и разъяснениями генералов Чернышева и Ноинского. Связь между этими двумя событиями очевидна. Так реальные судьбы двух великих русских поэтов в первый и последний раз пересеклись в земном и неземном своём бытии.
О ещё одном моменте нельзя не упомянуть. В главе, посвящённой месту британской мифологии в сказочном творчестве Александра Сергеевича, я писал: «В качестве бога бриттов он (бог Лир) послужил отдаленным прототипом для шекспировского короля Лира. Город, бывший в древности центром его культа, до сих пор в его честь носит название Лейчестер, то есть Ллир-честер, а в более давние времена - Кэр Лир…» Отголоском кельтского происхождения может быть и фамилия Лермонтов, в которой есть и кельтский (шотландский) бог Лир, и слово «монт» - «гора». Гора на побережье моря. Лермонт…

Сосна и пальма

  Для россиян 1837 год неразрывно связан с памятью о гибели величайшего русского поэта – Александра Сергеевича Пушкина. Причём, обстоятельства этого события столь трагически ясные предыдущим поколениям с течением времени вызывают всё больше вопросов. Однозначно воспринимаемое прежде – ныне оказывается совсем не однозначным, а то и вовсе не тем, что принято было в нём видеть…
Итак. Навскидку: что нам было известно о гибели Пушкина? Камер-юнкер Пушкин вызвал на дуэль гвардейского офицера Дантеса и был убит им. Что здесь не так?  А всё не так.
Первое. Камергер Пушкин в январе 1837 года Дантеса на дуэль не вызывал. Второе. Дантес Пушкина тоже на дуэль не вызывал.  Вам не кажется странным, что свояки ( Пушкин и Дантес на момент поединка на Чёрной речке женаты на родных сёстрах) устраивают пистолетную стрельбу, формально не делая вызова противоположной стороне? Однако, дуэль — строго регламентированный так называемым дуэльным кодексом поединок между двумя людьми, цель которого — удовлетворить желание одного из дуэлянтов (вызывающего на дуэль) ответить на нанесенное его чести оскорбление. Вызывающего на дуэль в поединке Пушкина и Дантеса на дуэли не было. Но без вызова на дуэль поединок дуэлью назван быть не может. Тогда что же это было? Это было убийство.
Хотя вызов был: от посла Нидерландов в России. Но именно этот «вызывающий» в «дуэли» никак не участвовал…
Кого убили на дуэли? Камер-юнкера Пушкина? Тогда почему генералы называют покойного не камер-юнкером, а камергером? Обратите внимание: кто называет его камергером? Люди, прекрасно разбиравшиеся в чинах и в субординации: не светские дамы, не выжившие из ума старушки, не юнцы и не деревенские простофили. А командующий отдельным гвардейским корпусом генерал-адьютант Бистром, начальник штаба того же корпуса генерал-адьютант  Веймарн, начальник кирасирской гвардейской дивизии генерал-адъютант граф  Апраксин, командир кавалергардского Её Величества полка генерал-майор Свиты Его Величества Гринвальд, секундант дуэли подполковник Данзас, в конце концов, сам Дантес и вся комиссия военного суда от 19 февраля 1837 года! Дружно хором называют убитого Камергером!, То есть по военному чину – генерал-майором!
Почему тогда Пушкина отпевали не в Исаакиевском соборе, а в Конюшенной церкви? Потому что собор к тому времени ещё не был достроен. А Конюшенная церковь являлась домашней церковью членов императорской семьи. И никакого человека со стороны там не отпевали. То есть, горе Николая Первого было так велико, что он разрешил отпевать Пушкина в своей семейной церкви, по сути тем самым признав его равным членам своей семьи! И на прощании с «камер-юнкером» присутствовал весь официальный дипломатический корпус послов иностранных держав в России. Явились бы они туда в полном составе, если бы речь шла не о высокопоставленном государственном лице? Нет, конечно.
Однако, настроение государя вскоре резко изменилось. Почему?  Появился Лермонтов со своим гениальным стихотворением «Смерть поэта»... 
На этом наш экскурс в 1837 год не завершается. Ровно через 180 лет после Лермонтова в сентябре 2017 года я волею судеб оказался в Тамани. 180 лет назад именно в это время в тех же местах находился Лермонтов. В Тамани Михаила Юрьевича хорошенько ограбили и едва не убили местные разбойники. Об этом и многом другом читайте в его повести «Тамань». Сейчас в месте пребывания поэта открыт  музейный комплекс. Это - литературный музей, включающий в себя две самостоятельные экспозиции: "Две поездки М.Ю. Лермонтова на Кубань", "Подворье казака Ф. Мысника (быт казаков XIX века)". Музей находится на берегу моря, где всё напоминает описание повести "Тамань" М.Ю. Лермонтова. Что меня в нём поразило помимо всего прочего – это эльдарская сосна во дворе дома. Кто её посадил и когда – неведомо, но это реликтовое растение, произрастающее на Апшеронском полуострове и знакомое мне с детства, обрадовало меня, как встреча со старым добрым другом.

Pinus Eldarica

Эльдарская сосна
Где солнце всходит над горой,
И море плещется вдали, -
Сосна струящейся корой
Стремится ввысь из-под земли.
Пусть воздух колок и упруг,
Ни зной, ни ветер не сильней
Простертых к небу хвойных рук
И в землю впившихся корней.
Широко простерлась Эльдарская  степь - от правого берега реки Иори до подножий горного хребта Элляр-оуги на северо-западе Азербайджана. Там, ближе к его вершинам, на одной из которых до сих пор стоит полуразрушенная средневековая башня Кероглу, на очень небольшом клочке земной поверхности находится родина древнего реликтового дерева - эльдарской сосны. В очень жёстких природных условиях эльдарская сосна выжила и стала соле-, засухо-, холодо- и жароустойчивой! Уникальность дерева в том, что оно реликтовое, ведущее своё начало от третичной сарматской сосны, ископаемые остатки которой найдены в отложениях Керченского полуострова.
Эльдарская сосна посреди подворья, посвящённого памяти поэта, показалась мне неким знаком тому, что встреча с памятными местами 1837 года на этом не завершена…
Действительно, через месяц я вместе с московским поэтом Александром Карпенко оказался в горах Кавказа возле дверей дома, в котором 180 лет назад жил Михаил Юрьевич Лермонтов. Это было ярким пёстрым осенним октябрьским вечером  в городе Кусары (Гусары), находящемся на территории республики Азербайджан. Здесь его не грабили, здесь поэт отдыхал, любовался осенними горными пейзажами, наслаждался местными сортами яблок и писал стихи о любви к Зухре, дочери соседа Курбана… Сам поэт остановился в доме военного врача, подполковника Александра Александровича Маршего. Это как раз напротив Курбана. Помните стихотворение «Кинжал»? Оно о ней. А я вспоминал возле того дома эльдарскую сосну в Тамани – дерево, растущее на ветру возле вечно шумящего моря.

На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей всё, что в пустыне далекой -
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Гений поэта в этом стихотворении оказался не только на непостижимых художественных и философских высотах, но и на пророческих… Да, да! Провидческий  дар лермонтовских строк столь глубок, что кажется порой нечеловеческим. Он пишет об одиночестве сосны, выросшей на голой вершине наперекор ветрам судьбы. И мы представляем себе аналогию с судьбой самого поэта. Но о какой пальме идёт речь далее? Не о той ли самой, под сенью которой оказались дальние потомки рода Михаила Юрьевича в знойной Бразилии более чем через сто лет после его трагической гибели?
Вынужденная эмиграция, вызванная бурными годами революции и гражданской войны, забросила их в немыслимо далёкий Рио-де-Жанейро. Но и там они сохранили память о своём великом предке!  Глава бразильской ветви семейства, Александр Григорьевич Лермонтов, незадолго до своей кончины вспоминал такой случай: «Мой дедушка, Михаил Михайлович Лермонтов, окончил Пажеский корпус и был выпущен корнетом в гусарский полк. В 1884 году уволен из полка за дуэль с потомком Мартынова, на которой Михаил Михайлович лишился одного глаза».
На фотографии, сделанной мной 25 марта 2016 года с горы Сахарная голова напротив пляжа Копакабана, тот самый район Нитерой, в котором находится дом Лермонтовых. На другой фотографии – упоминаемый писателем Лазутиным мост длиной 14 км через пролив Гуанабара-бей, по которому гости из России регулярно проезжали, навещая бразильских родичей поэта…
Океанской волной истории лермонтовская сосна однажды была унесена к пустынным песчаным берегам солнечной Бразилии, и стала там одинокой пальмой.
И ещё два слова о поэте… Много раз читал о том, что Лермонтов был желчным человеком и запросто мог оскорбить другого. Это неправда. Чтобы понять это, мне достаточно было прочитать всего две строчки поэта. 17 июня 1840 года из Ставрополя он пишет А.А. Лопухину: «Завтра я еду в действующий отряд, на левый фланг, в Чечню брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму…» Если бы Лермонтов был злым, желчным, тщеславным или самовлюблённым, разве бы он мог такое написать? Конечно, нет. Он уважал право человека на свои убеждения, на свою веру, на свободу жить по-своему. Только добрый и светлый человек мог такое написать и мыслить подобным образом...

Харам

Однажды мои стихи спасли меня от рабства, а, может быть, и сохранили жизнь… Это было очень давно, в предгорьях Памира, в Таджикистане, где только что отгремела гражданская война. Я случайно оказался в руках вооружённых моджахедов, собиравшихся перейти реку Пяндж и доставить контрабандные товары в Афганистан. Они чрезвычайно обрадовались своей удаче в моём лице.   
Их переводчик объяснил мне, что меня собираются завернуть в ковёр и перевезти через Московскую погранзаставу на реке Пяндж, чтобы выгодно продать в рабство в Кандагаре. Что я мог? Ничего. От безысходности и отчаяния я начал читать свои стихи.  На русском, разумеется. Конечно, они, кроме переводчика, не понимали ни слова. Но догадались, что это не обычная речь. Переводчик спросил меня чьи это стихи, и я ответил, что мои. Следом всё вдруг изменилось в их поведении. Меня в итоге отпустили, да не просто отпустили, а прежде того расстелили передо мной дастархан (подобие скатерти-самобранки, расстилаемой на полу) с пловом, чаем и восточными яствами.  И проводили, как уважаемого человека, до того дома, где я перед этим находился…
Долгое, очень долгое время я не мог ни понять, ни объяснить себе столь странного изменения в поведении моих «тюремщиков». Пока не обнаружил аналогичного случая, изучая историю жизни Лермонтова на Кавказе. Говорят, на Востоке, в горах,  легенды живут долго. Гораздо дольше людей. Всем известно, что Лермонтова сослали на Кавказ за правдивые, обжигающие душу строки стихов о смерти Пушкина. Его отправили на войну с горцами, надеясь, что живым с войны  он уже не вернётся. И Лермонтов тоже понимал, для чего его отправляют. Но он был не из тех, кто кланяется пулям в бою  или прячется за спины солдат, он и в сражении оставался самим собой, втайне полагая, что однажды его действительно убьёт меткий противник. Может быть, поэтому у него - столько печальных стихов о неизбежной смерти в бою. Лермонтов был фаталистом.
Перед боем он надевал красную рубашку и, как фаталист, искал смерти. Но каким-то образом горцам заранее стало известно, кто перед  ними. Врага на Востоке ненавидят, но поэтов чтят  за их живое слово, за голос народа, звучащий в их голосах, чтят в особенности тех, кто пострадал за правду. Лермонтов бросался в самую гущу боя и, конечно, не подозревал, что в это самое  время  командиры горских отрядов кричали своим стрелкам: «Видите вон того русского офицера в ярко-красной рубахе? Того, кто впереди, на виду? Не стреляйте в него. Это – поэт!»  «Харам!» кричали они своим бойцам и те намеренно стреляли мимо Лермонтова. «Харам» - означает «табу», запрет, смертный грех перед Богом. В представлении горцев Лермонтов был ашугом, так называли на Кавказе странствующих поэтов и менестрелей. Ни одна пуля так и не задела Михаила Юрьевича ни в одном сражении, ни в одной стычке. Поэтов на Востоке не убивают, даже во время войны. Этот мудрый восточный обычай, вероятно, сохранился до нашего времени у некоторых афганских племён: ни при каких обстоятельствах нельзя трогать дервишей и поэтов, ибо Аллах накажет. Именно это правило и спасло меня при встрече с отрядом моджахедов. Поэтов трогать нельзя. Харам!
Кстати, именно это слово повторял своим мучителям перед смертью Муаммар Каддафи. Но это не возымело на них никакого действия. Толи в Ливии было уже иное время, и прежние обычаи порядком забылись, толи Каддафи не признали поэтом…

Лермонтов в Азербайджане

1837 год. Трагическая гибель Пушкина. Корнет лейб-гвардии гусарского полка Михаил Юрьевич Лермонтов пишет стихотворение «На смерть поэта» и отправляется в ссылку — на Кавказ. В мае того же года его стихотворение «Бородино», успевшее получить одобрение главного редактора Александра Сергеевича Пушкина, публикуется в журнале «Современник». Тем временем, Лермонтов, поэтическая слава которого становится всенародной, изъездив Северный Кавказ от Кизляра до Тамани, пересекает Главный Кавказский хребет и оказывается в Грузии. В Тифлисе он, по долгу службы, обращается в канцелярию главного управляющего гражданской частью и пограничными делами Грузии, Армянской области, Астраханской губернии и Кавказской области Григория Владимировича Розена. Ему сообщают, что Нижегородский драгунский полк, в который он направлен, отбыл в Азербайджан, в город Кубу. И ему следует отправиться туда. Там же, в канцелярии, Лермонтов знакомится с помощником переводчика восточных языков, молодым азербайджанцем по имени Али. Так он сам представился Михаилу Юрьевичу, чтобы русскому было проще к нему обращаться. Полное имя переводчика было Мирза Фет Али-бек Гаджи Алескер оглы Ахундов (Ахундзаде) — будущий великий азербайджанский писатель-просветитель, поэт, философ-материалист и общественный деятель, основоположник азербайджанской драматургии и литературной критики. Мирза Фет Али — так сам Ахундов писал свое имя по-русски. У поэтов было много общего: во-первых, они были почти ровесниками, Али родился в 1812, а Михаил в 1814, во-вторых, Ахундов только что написал своё первое значительное произведение — элегическую поэму «На смерть Пушкина», в-третьих, Лермонтову предстояло ехать в Азербайджан, а лучшего переводчика с азербайджанского, чем Мирза Фетали Ахундов, разносторонне образованного, блестяще владевшего кроме того арабским, персидским, турецким и русским языками, трудно было бы себе представить! Уроки азербайджанского языка, в разное время брали у Ахундова Александр Бестужев и поэт Яков Полонский. Брал их и Лермонтов… Непосредственным начальником Лермонтова в полку был подполковник Григорий Иванович Нечволодов. По преданиям, бывавший в доме Нечволодовых Лермонтов танцевал с его приемной дочерью Екатериной Григорьевной мазурку.
Из Тифлиса Лермонтов едет в Шеки, название которой путает в письме к Раевскому с Шушой (поскольку я сам однажды в ранней молодости сделал точно такую же письменную ошибку, то знаю, что это вполне возможно. Э. А.). Едет он через Шеки неслучайно, а потому, что подружился с Али, который не мог не посоветовать ему заглянуть в Шеки, на свою родину. Вполне возможно, Михаил Юрьевич побывал и в его родном доме в Шеки. Затем Лермонтов добирается до Шемахи, где встречается с нижегородскими драгунами, которые дальше не едут, потому что военные действия в Кубе уже закончились, и в их присутствии там нет необходимости. В Шемахе поэт слышит от народного певца — ашыга сказание «Ашыг Гериб», драгуны — однополчане в общих чертах пересказывают ему его содержание. Лермонтов запоминает и после путешествия, уже в Тифлисе, просит Али-бека помочь ему записать эту сказку. Друг ему помогает. Кроме того в Шемахе Лермонтова настолько восхищает танец шемахинских девушек, что он в дальнейшем упоминает об этом в своих стихах. То, что Шемаха произвела на Лермонтова сильное впечатление, отмечено А. В. Поповым, который считал, что «пляски шемахинских танцовщиц поразили Лермонтова», и в подтверждение своей мысли приводил строфу из «Демона», отражающую шемахинские впечатления поэта:
В ладони мерно ударяя,
Они поют — и бубен свой
Берет невеста молодая.
И вот она, одной рукой
Кружа его над головой,
То остановится, глядит —
И влажный взор ее блестит
Из-под завистливой ресницы;
То черной бровью поведет,
То вдруг наклонится немножко,
И по ковру скользит, плывет
Ее божественная ножка…
Несмотря на то, что полк дальше не едет, сам Лермонтов направляется в Кубу. Куба — это не только город Куба, но и районный центр одной из областей Азербайджана — Гусарского района (также называемого просто Гусары), где в 1834 г. была штаб-квартира Апшеронского пехотного полка. В очерке «Путь до города Кубы» А. А. Бестужев-Марлинский по этому поводу отмечает, что указанный полк был расположен «…в так называемой Новой Кубе, в двенадцати верстах от Старой, ближе к морю, на берегу реки Гусары. Месторасположение — прелесть, плодовые леса шумят кругом». В Кубе жить негде, только что прошла война. Поэтому поэт селится в Гусарах, неподалеку. Там он живёт в доме военного врача добрейшего подполковника Александра Александровича Маршева. Вскоре поэт влюбляется в Зухру — дочь подполковничьего соседа Курбана и пишет стихотворение «Кинжал». В Гусарах Лермонтов любуется красотой заснеженного Шах-дага (высота 4243 м), окрестными пёстрыми осенними лесами (на дворе — октябрь 1837 года), горной рекой Гусар-чай и, возможно, Каспийским морем, до которого, впрочем, 40 километров. Кстати, в это бархатное время года в Гусарах изобилие яблок и груш. Итак, Лермонтов в октябре 1837 года посетил Шеки, Шемаху, Кубу и Гусары…
Во время своего месячного пребывания в Азербайджане поэт проявил огромный интерес к азербайджанскому языку и фольклору. В Тифлисе Лермонтов с помощью Али-бека приступил к его изучению, о чем сообщал Раевскому так: «…начал учиться по-татарски (по-азербайджански — Э. А.), язык, который здесь и вообще в Азии необходим, как французский в Европе, — да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию…»
Данная запись подтверждает, что Лермонтов, понимая значение азербайджанского языка как основного средства общения в Азии, не только встречался с жившими в Тифлисе азербайджанцами и брал уроки, но и с целью близкого ознакомления с восточной культурой и исламом намеревался совершить паломничество (хадж) в Мекку, которому не суждено было осуществиться.
Помимо Мирзы Фатали Ахундова вполне вероятно, что в Тифлисе Лермонтов мог также встречаться и с азербайджанским историком и поэтом Аббас-кули Бакихановым, который осенью 1837 г. был вызван в местопребывание кавказского наместника для объяснения по поводу событий в Кубе. В октябре-ноябре 1837 г. он находился в Тифлисе. Объяснение А. Бакиханова, поданное полковнику И. И. Васильчикову, подписано: «Полковник Аббас-Кули. 19 октября 1837 г., г. Тифлис»
В лермонтоведении также допускается мысль о встрече Лермонтова с азербайджанским просветителем и писателем Исмаилбеком Куткашенским, который осенью 1837 г. продолжал службу в русской армии, играл важную роль в интеллектуальном кружке кавказских офицеров, владел персидским, русским, французским, польским языками и имел широкий круг знакомых среди русских офицеров. В любом случае, Лермонтов имел возможность близко соприкасаться с образом жизни «закавказских татар» (азербайджанцев — Э. А.), их обычаями и традициями и во время пребывания в Грузии, в частности в Тифлисе, где тогда жило и сейчас живёт немало азербайджанцев.
Азербайджанская тема в творчестве М. Ю. Лермонтова ввела в русскую литературу новые образы и идеи, внесла в нее новую живительную струю, обогатила лексику и язык произведений поэта многочисленными лексическими пластами азербайджанского происхождения. Полагаю, что специальное лингвистическое изучение восточной, в том числе азербайджанской, лексики, ее количества в произведениях поэта может привести к интересным заключениям о степени владения Лермонтовым азербайджанским языком.
В сказке «Ашик-Кериб», романе «Герой нашего времени», в поэмах и стихотворениях Лермонтова немало азербайджанских слов и выражений, или активно употребляющихся в азербайджанском языке как «свои»: сааз (саз), оглан, ашик, бек («Ашик-Кериб»), чурек (письмо к С. А. Раевскому), зурна, папах, чуха («Демон»), чинара («Свидание», «На бурке…»), ахалук (архалыг) («Кавказец»), якши, яман, йок, чек якши, карагез («Герой нашего времени»), каравансарай («Ашик-Кериб», «Я в Тифлисе»), паша («Прощай, немытая Россия»), кунак («Валерик», «Герой нашего времени»), чалма, намаз («Валерик», «Спеша на север издалека»), ага, аллах, валлах («Ашик-Кериб», «Герой нашего времени», «Спеша на север издалека»), чадра («Демон», «Свидание»), туптус, тюптюс (дюпдюс) («Линейной рукой поправляя»), джанечка — т. е. душенька («Герой нашего времени»); ана — мать, чапра — занавес, инди керурсез — скоро узнаете («Ашик-Кериб»), байран (вместо байрам — праздник), чихирь (чахыр — вино, в «Измаил-бее») Все эти слова встречаются в произведениях поэта, написанных во время первой ссылки на Кавказ, когда он имел возможность непосредственно вступать в общение с азербайджанцами и знакомиться с их родиной. Лермонтов старался сохранять азербайджанские слова, поясняя в скобках их фактическое значение: ага (господин), ана (мать), оглан (юноша), рашид (храбрый), сааз (балалайка), гёрурсез (видите), мисирское (то есть египетское) вино, — а в наименовании грузинского городаТифлиса воспроизвел его чисто азербайджанское произношение: Тифлиз.
По мнению тюрколога М. С. Михайлова и исследователя И. Андроникова, все восточные слова, встречающиеся в сказке «Ашик-Кериб», можно отнести к азербайджанскому языку, а форма слова «герурсез» (точнее «герюрсюз»), наблюдается только в диалектах Азербайджана. В сказке сохранен национальный колорит, она показывает огромную заинтересованность русского поэта в азербайджанском фольклоре.
Заслуживает внимания вопрос и о влиянии Востока на философское мировоззрение поэта. Об интересе к «восточному», «мусульманскому» образу мышления, к восточной философии и религии Лермонтов говорит неоднократно. Вот, к примеру, строки из стихотворения «Валерик»:
…Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я равно благодарен
У бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса Востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили…
У речки, следуя пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит не поднимая глаз…
Слова «не поднимая глаз» — это азбука искренне верующего. Быть может, и Лермонтова «невольно сблизили» с Исламом его «небеса Востока» азербайджанского путешествия… Учитывая то, что сразу после поездки поэт писал своему другу о намерениях посетить Мекку, совершить хадж, можно говорить о том, что речь идет не о простом увлечении восточным колоритом. Владимир Соловьёв, автор книги «Магомет: Его жизнь и религиозное учение», поражённый любовью Пушкина к Пророку Мухаммаду, сказал: «Не каждому дано слышать Священный Коран, как Пушкину, Лермонтову, Тютчеву…». Восточная песня «Измаил-Бей» — одна из самых ранних у Лермонтова. Она создана в 1832 г., когда имамом Чечни и Дагестана стал Шамиль, воевавший с русскими. Измаил принял новую веру, но, не считаясь с нравами русских, ушёл назад. С радостью его встречает брат и вождь Росламбек:
«Велик Аллах и Магомет» —
…Сама могила
Покорна им! В стране чужой
Мой брат храним был их рукой: —
Вы узнаёте ль Измаила?
Между врагами он возрос,
Но не признал он их святыни…
Своё отношение к войне на Кавказе и к противникам, с которыми ему предстояло, быть может, встретиться в бою, поэт, когда его вновь направили в ссылку на Кавказ, выразил в письме 17 июня 1840 года из Ставрополя А. А. Лопухину: «Завтра я еду в действующий отряд, на левый фланг, в Чечню брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму…»
Ответственный секретарь Российского Лермонтовского комитета Алексей Захаров говорит о Лермонтове так: «Лермонтов был свой на Кавказе и воспринимался своим человеком. Почему? Потому что, во-первых, он вырос на Кавказе, он достаточно долго там прожил в станице Червленная со своей бабушкой. Система кавказских отношений была ему не чуждой. То есть на Кавказ воевать он приехал не в чужое место, а прекрасно зная, что там происходит.
Именно поэтому ему доверили именно деятельность таких разведывательных отрядов, или отрядов быстрого реагирования. В эти отряды собирались добровольцы, которые назывались следопытами, самые отчаянные, оторванные люди, как говорят, разных национальностей причем.
Обычные воинские подразделения были в этом смысле мононациональными, а здесь, в эти отряды подбирали всех по желанию, тех, кому охота свою удаль показать. Поэтому среди них было много казаков, много представителей различных национальностей, были среди них и кавказцы. И Лермонтов командовал одним из таких отрядов. (Это действительно так, в письме Лермонтова А. А. Лопухину (16—26 октября 1840 г. Крепость Грозная) поэт сообщает, что в его отряде есть татары (азербайджанцы) Э. А.). Естественно, в этом отряде находились и местные. Они его признавали своим, и раз они его признавали как командира (а там был именно вопрос его признания как командира, это назначение такое, если отряд его не принимал, то он не мог бы командовать), значит, он передавался в вербальном контакте с остальными людьми, что этот — свой человек. И эта информация о нем как о своем воспринималась именно так: о своем человеке, который воевал, да, против, но он был из своих.
Если солдат попадал в плен к горцам, с ним можно было сделать все что угодно, потому что он был чужой. Его можно было продать в рабство, убить, поменять — все что угодно с ним сделать и не отвечать за него абсолютно, потому что он чужой.
И тот же самый человек, если он казак был, тоже русский, тоже представитель противника, если он попадал в плен, его можно было только поменять. Его нельзя было убить, нельзя было продать, потому что он был свой. А свои были — это люди, которые жили по тому укладу, по тем традиционным жизненным установкам, по тем обычаям (как на Кавказе говорили — по «адатам»), которые определяли систему жизни. Лермонтов принадлежал как раз к этой породе людей, воюющих на стороне противника, но своих.
Еще был один аспект, что он был отмечен Богом, Всевышним. Он ашуг. Про него как говорили: «Вот офицер в красном бешмете, и его нельзя убивать». Красный бешмет — это рубаха такая, шелковая или хлопчатобумажная со стойкой, которая под чоху или под черкеску надевалась. На самом деле у нее много названий, у этой одежды… Ашуг — это поэт, но не простой поэт, а именно отмеченный. В бою он вел себя соответствующим образом. То есть воевал по всем правилам, по каким воевали на Кавказе, кавказцы».
…После возвращения с Кавказа в Петербург Лермонтов с истинно восточным красноречием пишет Павлу Ивановичу Петрову: «… я благославил во-первых всемогущего Аллаха, разостлал ковер отдохновения, закурил чубук удовольствия и взял в руки перо благодарности и приятных воспоминаний». И — завершает послание полушутливыми но одновременно и полусерьёзными словами: «…и великий пророк да направит стопы почтальона». А приятными воспоминаниями были воспоминания об осеннем путешествии по Азербайджану и о пребывании в Грузии в кругу своих новых кавказских друзей.
На известном автопортрете Лермонтов изобразил себя в полевой форме нижегородского драгуна: с наброшенной еще на плечи черной буркой в широкой, просторной куртке с нашитыми по обе стороны груди газырями и красным воротником с тёмно-зелёной опушкой, в казачьих шароварах с лампасами, с шашкой через одно плечо, с лядункой через другое (специальная сумка для боевых припасов), с ружьём в чехле за спиной. Именно в этой форме на боевом коне он путешествовал по горным дорогам Азербайджана осенью памятного 1837 года. Вот как сам поэт описывает свои ощущения от одного взгляда на открывающиеся с горных вершин просторы Закавказья в письме Святославу Раевскому: «…право я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам; хандра к чорту, сердце бьется, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь».
Библиографические источники:
Юрий Беличенко. Лермонтов. http://www.pereplet.ru:18000/podiem/n12-01/Lerm1.shtml

Г. В. Адыгезалов. Азербайджанские страницы творчества М. Ю. Лермонтова

Садыхов, М. З. М. Ю. Лермонтов и М. Ф. Ахундов / М. З. Садыхов // Литературный Азербайджан. – 1984. – № 7. – С. 108–114.

Бестужев-Марлинский, А. А. Сочинения : в 2 т. / А. А. Бестужев-Марлинский. – М. : ГИХЛ, 1958. – Т. 2. – С. 179–201.

Андроников, И. Л. Лермонтов. Исследования и находки / И. Л. Андроников. – М. : ГИХЛ, 1969. – 607 с.

Popov A. V. Literaturnyy Azerbaydzhan [Literary Azerbaijan]. 1939, no. 1, pp. 69–72.

Вугар Иманов http://www.trend.az/life/socium/2322618.html
http://rus.rus4all.ru/interview/20130930/724463976.html

Леонид Гроссман. Лермонтов и культуры Востока. http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l43/l43-673-.htm
http://islamdag.ru/vse-ob-islame/7676
https://ru.wikipedia.org/wiki/Ашик-Гариб

Письма М.Ю. Лермонтова:
Святославу Раевскому. Тифлис, вторая половина ноября- начало декабря 1837 г
Петрову П. И., Петербург, 1 февраля 1838 г.
Лопухину А.А., Ставрополь, 17 июня 1840 г.   
Лопухину А. А., Крепость Грозная,   16—26 октября 1840 г.