Горькая Надежда. Несколько отрывков из книги

  Из:     Тване, 18 января 2003. Ту Бишват, Новый Год Деревьев

        Первые выстрелы не пугают. В пространстве пустынных холмов и дождя они кажутся не более чем тонкими острыми щелчками, отдаленными, похожими на удары хлыста. Удивительно, сколько времени требуется, чтобы осознать, что кто-то стреляет в тебя.

        Мы в Тване, на юге Хевронского Нагорья, где-то между деревней и еще одной группой пещер. Вращается земля, меняются времена года, восемь месяцев прошло с мая, со времени жатвы пшеницы. Затем была осень со сбором маслин. Теперь время пахать и сеять. Земля мягкая, влажная от дождя, готовая принять семена. Но последние две недели поселенцы терроризировали крестьян, совершая налеты на поля и угрожая оружием, выгоняя работающих. В ряде случаев поселенцы под дулами ружей захватили поля и начали их распахивать сами. И вот Та'айуш посылает нас сюда, чтобы выйти  с нашими друзьями из пещер на пашню, и буквально телами защитить их от поселенцев.

        Я еду с Эзрой, Эфрат и Наташей. Эзра хорошо знает эти дороги и деревни; он говорит на беглом (иракском) арабском своего дома. Специалист-водопроводчик, он . на протяжении многих лет бесконечное число раз помогал жителям деревень в разных практических вопросах. Он бесстрашен, предан делу, это настоящий друг. Наташа из Чехословакии, восемь лет в Израиле, фотограф, она делает художественный фильм о Та'айуш. Ефрат работает в оффисе Шломо Лекера, адвоката жителей пещер. Мы выехали в  моросящий дождь и туман через юг Вифлеема и Хеврона. Холмы промокли и затихли под дождем, влажный туман густо завивается по дороге. Хороший день для засады, говорит Эзра.

        Но мы добираемся рано и благополучно, к 10 утра. Жители ждут нас со своими тракторами. Они говорят, что ночью поселенцы пришли в деревню, стреляя из винтовок. Ночи особенно выматывают нервы, местные жители совершенно одни пред лицом террора. Сейчас, днем, нас пятнадцать добровольцев, чтобы помочь. Мы приветствуем наших друзей, пожимаем руки, беседуем немного о распашке. Вскоре мы идем по раскисшим холмам к выбранному полю. С нами старики - в темном кружении одеяний, головы спрятаны под черной тканью, длинные бороды и грубые руки – фигуры, пришедшие из далекого прошлого. Это впечатление усиливается, когда они начинают работать. Открывается мешок с зернами ячменя. Они зачерпывают большие пригоршни зерен и начинают идти по полю за тракторами, бросая семена широкой аркой в воздух, элегантным и древнем движением, погружая руки глубоко внутрь своих одеяний и затем рассеивая параболу ячменя по свежим бороздам. Серо и холодно, мы высоко на холмах  с ошеломляющей перспективой замерзшей пустыни на востоке и юге. В воздухе - восхитительный аромат перевернутой земли и сладость холодного дождя и ветра.

        И неожиданно выстрелы. Выше нас на горе в двух сотнях метрах стоят "караваны" Хават Маон, населенного в основном отбросами поселенческого движения. Говорят, что даже в Маоне, одном из самых закоренелых поселений  района, кончилось терпение сносить дикие выходки их дочерней колонии. Эти молодые люди, которые нашли повод и способ дать неограниченную волю своей ненависти, сейчас начинают выливаться вниз по холму, жутко крича, некоторые выпускают короткие автоматные очереди в нашем направлении. Один из людей Та'айуша слышит, как пуля свистит у него над головой. Словно кошмарный, болезненно знакомый сон, ожидаемый, возобновляющийся. В нас летят камни – они кое чему научились от Интифады, эти молодые поселенцы. Один из них посылает тяжелые камни из пращи, снова вызывая библейские ассоциации. Каждым из этих камней можно убить, они приводят в ужас, пролетая мимо нас со свистом, как снаряды; и опасность возрастает с приближением атакующих.

        Эзра  который похоже наслаждается моментом, кричит нам: "Не бойтесь. Продолжайте". Но палестинцы уже отступают перед натиском выстрелов и камней. Поселенцы подошли ближе, им всем лет по двадцать,  у всех длинные вязанные кипы, бахрома цицит и ружья. "Вам должно быть стыдно, – кричат они, -  Что вы за евреи?"

        Беспомощный, злой я ору в ответ: "Я еврей, и именно поэтому я здесь". Продолжение в том же духе, бессмысленные фразы против их камней. Наши слова еще более их разъяряют, и неожиданно один из поселенцев бросается ко мне и ударом сбивает на землю. Коричневая мокрая земля облепляет мои пальцы, колени и правую бровь, правая рука оказывается сильно расцарапанной и начинает кровоточить. Прежде чем я успеваю отреагировать, он дает мне еще несколько пинков и направляется к новой мишени. Я чувствую боль, удивление, страх и ярость. Но самое страшное, это их лица, я увидел их совсем близко, и это одно из самых неприятных ощущений, которые я когда-либо переживал. Позднее, я попытаюсь стереть его из моей памяти. Это не были человеческие лица с обычной смесью добра и зла, смятения и ясности, любви и ненависти - глаза были безумны, глаза убийц, словно я посмотрел на что-то дьявольское, нечто из мира легенд. Нет, это не был взгляд в бездну – в нем все было на поверхности, очевидно и ужасно - водоворот чистой ненависти. Нет сомнения, они убили бы нас, если бы могли. Похоже, они ненавидят нас, "левых предателей", даже больше, чем свои палестинские жертвы.

        Я поднимаюсь, насколько могу отряхиваю грязь и оглядываю поле боя. Многое произошло за эти несколько минут. Лоуренс, высокий , бородатый немолодой канадец из группы христиан-миротворцев в Хевроне был яростно атакован, его камера вырвана из рук и разбита. Лиору избили кулаками и повалили на землю, ее очки разбиты. У Эзры кровоточит щека. Еще один молодой доброволец получил страшный удар в пах.  Один из палестинских тракторов стянут под холм и перевернут. Больше всего поселенцы охотятся за камерами – опасное свидетельство их преступлений. Теперь они двинулись к Наташе, которая героически продолжала снимать с момента первых выстрелов и приближения поселенцев. Наташа - маленькая и подвижная,  и в момент, когда они уже были готовы выхватить камеру у нее из рук, она уворачивается, и из ее горла вырывается высокий, неестественный крик. На какой-то момент они замешкиваются, и Наташе чудом удается достичь возвышенности, к которой медленно, в смущении отступает наша группа.
 
        Внизу сзади нас - свежераспаханное поле; деревня Тване - в двух километрах отсюда. Неожиданно я осознаю, в каком мы здесь полном и опасном одиночестве.

        Нет никого, кто мог бы придти на помощь, некому позвонить, нет силы, которая могла бы противостоять поселенцам и их автоматам. Это, конечно, малая доля того, с чем ежедневно сталкиваются палестинцы, без какой-бы то ни было помощи и убежища, отданные на милость мародерствующих банд поселенцев. Местным жителям остается лишь наблюдать, как у них отбирают дома, поля,  все, что им принадлежит, все, чего ни пожелает их враг. Армия не будет их защищать, полиция делает вид, что ничего не видит. Проливать их кровь дозволено, а их руки связаны. В настоящий момент по решению Верховного Суда в ожидании окончательного решения этим людям с Южно-Хевронского Нагорья позволено обрабатывать свои поля, собирать маслины, добывать воду из их колодцев, в ожидании окончательного решения. Однако на практике, нет никого, кто бы встал между ними и поселенцами, никого, кроме нас, а мы дрогнули при первом же нападении.

        Один из палестинцев больше не смог этого выносить –  изгнание с его собственного поля, возможно, переполнило чашу накопившихся за годы унижений и страданий и устранило контроль разума. Он наклоняется за камнем и собирается запустить его в тех, кто вторгся на его землю. "Нет!", - кричу я. Первый раз за день меня охватывает действительный, осознанный страх - именно этого они и ждут. Они без размышлений откроют огонь, кто-нибудь, наверняка, будет убит. Один из иностранных добровольцев присоединяется ко мне в горьком деле убеждения, и палестинец неохотно оставляет камень. Я все еще вижу его, прямо стоящего на фоне серого неба с камнем в руках – единственный жест неповиновения в этот сырой зимний день. Неужели мы сейчас спасли ему жизнь?...               


Из:   «Сказать «Нет!»

        Что произойдет, если во время кровавой племенной войны солдат скажет -"Довольно!" Если он вдруг бросит взгляд со стороны на всю эту абсурдную ситуацию и решит, что больше не готов в ней участвовать? Что если бы Гомер вместо длинного повествования о необузданном гневе и разрушительной гордости Ахилла сфокусировался бы на каком-нибудь безымянном герое из греческого лагеря,  который внезапно осознает, что ему предстоит быть убитым понапрасну, и никакая посмертная слава не сможет быть равноценна его жизни? Жить в Израиле, на определенном уровне, все равно что жить в Илиаде. Израильское общество подпитывается идеями героизма, самопожертвования  во имя  племени. Любому служившему в израильской армии знакома риторика самоотверженных акций и героических смертей. Это ежедневное клише командиров большинство солдат принимает бессознательно,  в какой-то мере как обоснование страданиям, в которые они втянуты.

...

        Отказ служить в Израильской армии – это персональный выбор, ни в коем случае не обязывающий категорично ему следовать. Я не позволил бы себе убеждать кого бы то ни было (даже ближайшего друга) сделать подобный шаг. Слишком разнообразны и конфликтны затрагиваемые здесь факторы, слишком индивидуальны. Я знаю, что бы я сделал сегодня, если бы армия попыталась послать меня на территории; но это знание уже не имеет значения – я освобожден от службы с 1998. На  последующих страницах я попытаюсь передать атмосферу общественного обсуждения, поднявшегося и оформившегося в Израиле за последние годы. Есть нечто совершенно удивительное  в этом обсуждении и его накале (затрагивается ключевой  элемент израильской жизни). Споры вокруг темы отказа вылились в тексты политической философии, которые, я уверен, станут в ближайшие десятилетия предметом изучения в аудиториях всего мира, как классические высказывания Ганди, Торо и Мартина Лютера Кинга. Израиль остается лабораторией ведущегося жизненного эксперимента, сердцевина которого вопрос границ. Как далеко может зайти государство в принуждении своих граждан? Когда человек имеет право или обязанность отказаться?...


     ...Однако, действительно настоящий скандал вызвали пилоты:  двадцать семь человек опубликовали заявление, что они больше не готовы выполнять задания на территориях. В первую очередь, они отказываются принимать участие в "прицельных ликвидациях",   заключающихся в сбрасывании бомб на подозреваемые террористические мишени в плотно населенных районах Газы или Западного Берега, когда наряду с намеченной жертвой наверняка будут убитые среди мирного гражданского населения. Среди этих пилотов были известные на всю страну - такие как, например, Ифтах Спектор, легенда Военно-Воздушных сил. Спектор был одним из летчиков, бомбивших иракский реактор в 1981, и это лишь один из его военных подвигов. Вокруг всего дела продолжается яростная дискуссия. Летчики были с позором исключены из резервной службы, они рассказывают, что подвергаются угрозам и оскорблениям и даже друзья перестали с ними разговаривать. Один или два человека под давлением отреклись от сделанного заявления. Пилоты, символ и образ самого Израиля – как они могли? Дан Халюц, командующий ВВС бросился давать интервью прессе. Он предстал потрясенным, резким, полным ощущения собственной правоты. У него нет сомнений по поводу отдачи приказов бомбить плотно-населенные гражданские районы, где, быть может, прячутся террористы, и он готов заплатить цену невинных жизней. У него нет сомнений, он не ощущает боли и он хорошо спит по ночам. Когда ему самому доводится сбрасывать бомбу на такой объект, он ощущает лишь легкий толчок в момент отделения снаряда… Однако, действительно настоящий скандал вызвали пилоты:  двадцать семь человек опубликовали заявление, что они больше не готовы выполнять задания на территориях. В первую очередь, они отказываются принимать участие в "прицельных ликвидациях",   заключающихся в сбрасывании бомб на подозреваемые террористические мишени в плотно населенных районах Газы или Западного Берега, когда наряду с намеченной жертвой наверняка будут убитые среди мирного гражданского населения. Среди этих пилотов были известные на всю страну - такие как, например, Ифтах Спектор, легенда Военно-Воздушных сил. Спектор был одним из летчиков, бомбивших иракский реактор в 1981, и это лишь один из его военных подвигов. Вокруг всего дела продолжается яростная дискуссия. Летчики были с позором исключены из резервной службы, они рассказывают, что подвергаются угрозам и оскорблениям и даже друзья перестали с ними разговаривать. Один или два человека под давлением отреклись от сделанного заявления. Пилоты, символ и образ самого Израиля – как они могли? Дан Халюц, командующий ВВС бросился давать интервью прессе. Он предстал потрясенным, резким, полным ощущения собственной правоты. У него нет сомнений по поводу отдачи приказов бомбить плотно-населенные гражданские районы, где, быть может, прячутся террористы, и он готов заплатить цену невинных жизней. У него нет сомнений, он не ощущает боли и он хорошо спит по ночам. Когда ему самому доводится сбрасывать бомбу на такой объект, он ощущает лишь легкий толчок в момент отделения снаряда...


     ...словами Махатмы Ганди:
"Если только человек осознает, что нечеловечно следовать несправедливым законам, ему больше не страшна никакая тирания...Рабство существует лишь потому, что живет предрассудок, что нужно подчиняться несправедливым законам"...


     ...Воспоминание отбрасывает меня на пятнадцать лет назад: июнь 1987. Армейский радиоканал отмечал сотенный выпуск передачи "Радио-Университет ", задуманный как серии по тринадцать  лекций по широчайшему спектру вопросов. Передача выходила в эфир два раза в день с последующей публикацией материалов. Я тоже прочел такую серию лекций по индийской поэзии и был, таким образом, приглашен на празднование. Поскольку Министерство Обороны субсидировало этот огромный проект, И. Рабин, министр обороны, присутствовал в качестве главного гостя. Некоторых из нас попросили выступить и я прочел несколько стихов. В конце к микрофону поднялся Иеша'яху Лейбович, этот закоренелый иконоборец. "У меня есть немецкий друг", - начал он, низко склоняясь к микрофону, на его подвижном лице выражение изначальной мягкости сменялось почти устрашающей жесткостью. "Я рассказал ему о Радио-Университете, который был инициирован и финансирован армией. Я рассказал ему о темах и курсах, о широком спектре гуманистических и научных исследований, которые были отражены, и о широкой публике, которая слушает эти лекции неделю за неделей. Он, мой немецкий друг, был потрясен. Он сказал мне: "Нет ни одной армии в мире, которая бы делала подобное. Только в Израиле." И он прав. Я с ним соглашаюсь". И затем, словно библейский пророк, поднимая свой голос до громового раската и глядя прямо на Рабина, сидящего всего лишь в нескольких метрах от него, провозгласил: "И, возможно, это одно достойное деяние искупит хоть в бесконечно малой доле те тысячи невыносимых и безобразных преступлений, которые эта самая армия совершает день за днем и час за часом, и даже в те минуты, что вы сидите здесь передо мной". Даже сегодня я все еще вижу Рабина, вжавшегося в свой пластиковой стул...