Горькая Надежда. 6. Стена

        В дискуссии по поводу Разделительной Стены превалирует путаница. Большинство израильтян хотят разделительного барьера и верят, что это единственное эффективное средство остановить взрывы террористов. На это многие возражают, что когда стена будет построена, отчаяние породит готовых взорвать себя людей из той массы арабского населения, которая осталась огороженной на израильской стороне стены. Есть и такие, которые возражают против самой идеи "отгораживания", ведущего лишь к усугублению конфликта. Но в целом, кампания против стены, ведущаяся различными группами борьбы за мир, не направлена против стены как таковой. Это протест против маршрута, который выработан для ее прохождения государственными стратегами, маршрут, который глубоко врезается в палестинскую территорию и защищает в первую очередь любое поселение или форпост. Эта траектория фактически исключает мирное решение, основанное на разделении и идее двух государств для народов Израиля-Палестины. Кроме этого стена усугубляет режим насилия и издевательств на территориях, оставляя большинство палестинских деревень огороженными, изолированными, фактически превращенными в гетто, отданными на расправу мародерствующих банд поселенцев. К тому же, в результате подобной траектории, от палестинских земель отрезаются большие куски, практически аннексируемые Израилем.

        Разницу между понятием стены как антитеррористического барьера, принимаемого практически каждым, и траектории стены, спланированной  израильскими правыми – нужно иметь ввиду, обсуждая данную тему. Борьба, в которую мы были втянуты, отражала попытку воспрепятствовать вопиющим несправедливостям, заключенным в планируемом маршруте – в первую очередь, захвате палестинских земель, неизбежном последующем разрушении деревень и их экономики и создании кошмарного мира, в котором ограда громоздится за оградой и стена за стеной. Эта борьба привела к частичному успеху, отраженному в решении Верховного Суда Израиля, о котором речь пойдет ниже.




16 МАЯ  2003.   МАСХА


        Неужели ли это действительно возможно, что евреи строят гетто палестинцам? В свете еврейской истории это кажется невероятным. Кому как ни нам знать, что такое жизнь в гетто! Но, как сказал Исаак Бабель, реальность не может быть вероятной, она лишь может следовать хорошо придуманной истории. В данном случае логика истории трагична.

        Наш автобус пересекает Калькилью, где мы получаем первое представление о стене с разных  сторон и под разными углами. Город окружают темные серые плиты. Есть только один проем, служащий и входом и выходом, разумеется, контролируемый армией. Калькилья превратилась в большую тюрьму, как и Тулькарем, другой крупный город, расположенный на границе между Израилем и территориями. Базар, когда-то процветавший в Калькилье – главный рынок сбыта в этой части Западного Берега - теперь умирает. Дороги, соединявшие деревни между собой и с этим маленьким городом, полностью заблокированы. Мы едем по одной из них с тем только чтобы в этом убедиться и, действительно, через сотню метров останавливаемся у чудовищных размеров, несдвигаемого валуна. Стандартный в этих краях конец дороги. На повороте флегматично расположился танк, около него солдат, он охраняет новую стену, извивающуюся по холму. Она еще не достроена, но это уже не займет много времени.

        Автобус паркуется на автобусной остановке для большого поселения Элькана, все еще растущего, захватывающего все новые и новые части холмов. Мы идем пешком мимо еще одного заграждения из валунов к Маскхе, где флотилия допотопных побитых машин и мини-автобусов повезет нас по ухабистой дороге к палатке протеста. Мы попали  в другой мир.Я помню, как после перехода по мосту Шейха Хусейна  в Иорданию, мы обнаружили такие же разваливающиеся от старости такси, которые должны были довести нас до Аммана. Разница в том, что здесь водители такси безработны, им в буквальном смысле некуда везти, стена окружила их со всех сторон. Мы карабкаемся от подножья холма наверх,  и перед нами возникает то, что скоро станет стеной: огромный разрыв на поверхности земли, две глубокие траншеи посередине, из которых поднимется электрифицированный забор. Немного севернее он уже поставлен, в основном, проволока и сталь, и зрительно выглядит менее устрашающим, чем в Калькилье.  Но это впечатление обманчиво, когда начинаешь присматриваться к местности, начинаешь понимать истинное значение этой новой границы. Она петляет, извивается по горам, расширяется, чтобы вобрать в себя каждое еврейское поселение, опоясывает города, отрезает деревни от их полей и друг от друга. Мы находимся на несколько километров восточнее от Зеленой Линии, границы Израиля до 1967 и понятно, что стена глубоко вгрызается  в палестинскую территорию, откусывая огромные куски земли. Никто не знает, сколько земли было экспроприировано таким образом. Правительство и армия отказываются публиковать точные карты в то время как захват земли в разгаре.

        Однако же, я менее напуган, чем того ожидал. В конце концов, это всего лишь стена (плюс траншеи, патрульные дорожки, похожие на тюремные, наблюдательные башни, вторичные ограды, третичные ограды и т.д.). То, что могут воздвигнуть люди, можно снести. Вспомните Берлин. Один из жителей деревни говорит мне в то время как мы идем рядом по краю траншеи. "Меня не так волнует сама стена. Однажды ее можно будет убрать. Меня волнует,что израильтяне прекратят разговаривать с нами, что они не относятся к нам, как к людям, не хотят жить вместе с нами.  Мы могли бы решить проблему, если бы они хотели мира. Террористы представляют ничтожное меньшинство. Большинство из нас просто хочет жить".

        Мы спускаемся в траншею, скользя по камням, перебираемся на другую сторону, переходим бетонную основу будущей стены, еще одна траншея, и мы оказываемся у подножья холма, темного от оливковых деревьев (десятки тысяч оливковых деревьев было уничтожено при расчистке места для прохождения стены).Мы карабкаемся к тентам, где палестинские и израильские активисты вместе с несколькими иностранными добровольцами координируют обреченную борьбу против этого забора.

        Назих - живой, собранный, хороший оратор, излагает основные факты, в то время как мы толпимся в тени под оливами. В настоящее время  в этом маленьком районе существует несколько территориальных зон. Есть большое пространство между Зеленой Линией и Стеной. Около 11 тысяч крестьян здесь буквально отрезаны от всего чего только можно - настоящее заточение. Они не принадлежат ни к Израилю, ни к Палестине; их дома на ничейной земле и окружены со всех сторон поселениями и израильской армией. Многие сотни дунамов были экспроприированы для строительства самой стены и владельцы земли, понятно, не получили компенсаций. Затем, есть деревни, как Маскха, по другую сторону барьера, в Палестине; и они отрезаны Стеной от своих сельскохозяйственных угодий. В теории, армия намеревается сделать ворота, чтобы крестьяне могли обрабатывать свои земли на ничейной полосе, - десять шекелей за вход  для человека и пять для осла. Но, похоже, ворота будут открываться лишь на полчаса рано утром и еще на полчаса поздним вечером. Крестьянам нужен постоянный доступ к их полям и понятно, что эти палестинцы очень быстро будут изгнаны со своей земли. Поселенцы в любом случае постоянно вторгаются на эти земли, наворовывая все больше и больше. Десятки тысяч крестьян будут таким образом лишены своей собственности. Они смогут в бессилии смотреть на свои бывшие поля с другой стороны барьера. Процесс в полном разгаре. Армия уже препятствует доступу к полям, будущее выглядим безысходным.

        Как говорит Назих, ему оставлены на выбор три варианта:1) Он может сидеть дома без работы и голодать, 2) он может эмигрировать в Ливан или Иорданию как беженец, 3) он может надеть на себя пояс с взрывчаткой и подорваться в Тель-Авиве. Израильские правые несомненно хотят, чтобы он выбрал второй вариант. В том и заключается дьявольская изощренность Стены - полностью обнищавщие палестинцы могут добровольно совершить трансфер. Таким образом, не понадобится сажать их на грузовики и автобусы чтобы сбросить у моста или у Ливанской границы. Трансфер произойдет сам по себе и, возможно, относительно быстро.

        Поэтому не совсем точно называть разделительный забор "стеной апартеида", как делают некоторые израильские левые. Это правда, что на той стороне стены – кошмарные условия: дороги открыты только для  евреев, палестинцы же заключены в похожих на тюрьмы анклавах и т.д. и т.п. Надо понять, что в действительности эта стена для трансфера, или как ее характеризует Назих без лишнего пафоса - для отбирания земли.

        У Назиха родственники жены живут в Бидии, деревне, расположенной менее чем в трех километрах от Маскхи – но теперь эти деревни разделены барьером. Теперь для Назиха навестить родителей жены означает долгое и страшное путешествие - окольными путями и по бездорожью, мимо армейских блокпостов. Когда стена будет достроена, возможно и это станет невозможным.

        Палестинские экологические группы пытались закартографировать эту новую реальность. Поскольку барьером имелось в виду присоединить Иорданскую Долину к Израилю, то, что остается Палестине, это уменьшенный до смехотворного пузырь на севере, включая Дженин, Наблус и Рамаллу и прерывающуюся область к югу от Иерусалима. Но поселенцы внедрились даже в эти анклавы, дробя их на еще меньшие куски. Это хуже, чем какой-бы то ни было Бандустан, и никогда никакой палестинский лидер не сможет его принять. Но ни от какого палестинского лидера и не ожидается подобного принятия. Сами лидеры больше не имеют значения. Более того, значительная часть самых плодородных земель Западного Берега лежит в этом районе на север от Зеленой Линии, от Дженина на юг к Калькилье, на созданной барьером "ничейной" территории. Можно утверждать, что основная доля плодородных земель, "хлебница" Палестины была аннексирована к Израилю. То же самое можно сказать и по поводу водных ресурсов, поскольку разделительным барьером Израилю дается контроль за 80-ю процентами горных водоносных слоев.

        Пока мы начинаем проникаться этой реальностью, наблюдая как стена извивается внизу по холмам - виток за витком между красными крышами многочисленных поселений - появляются армия и полиция. Они уже приказали людям из Маскхи убрать палатку протеста и эвакуировать иностранных добровольцев. Мы рады оказаться здесь в момент их появления, хотя похоже, что сегодня это только проверка. Впрочем, возможно, что наше присутствие им мешает и что скоро они снова вернутся. Понедельник – последний срок, и нет никакой надежды. Наама, моя бывшая студентка и руководитель сегодняшней экспедиции говорит, что нам здесь нужна гандиевская сатиаграха, кампания безнасильственного сопротивления. Но где они тысячи израильтян, готовые вступить в ее ряды, где Ганди, могущий встать во главе? Практически все израильтяне приветствуют обещание барьера. Они не имеют и не желают иметь ни малейшего представления о его человеческой цене и реальных целях. Возможно, у них также нет особых угрызений совести по поводу возможности прихватить чуть больше земли.

        Когда мы покидаем деревню, снова преодолевая траншеи и бетонное основание,   ко мне обращается молодой палестинец. "Была возможность, - говорит он, – но она упущена. Разве не правда, что израильтяне не хотят мира?" "Нет, - говорю я, – большинство израильтян очень хочет мира и согласится на любой разумный компромисс". "Но они выбрали Шарона, - говорит он, - Партия Труда, Мерец, весь Левый Блок потерпел поражение. Израильтяне хотят Шарона. Им неважно, что происходит с нами". Невозможно объяснить ему и нет времени - очень жарко, мы должны уезжать и мой арабский начинает меня подводить. Но палестинец следует за мной до дорожного заграждения, тех самых валунов, что отрезали его от мира: "Почему они не дают нам жить рядом?" Я пересекаю заграждение, и продолжаю по камням пробираться вдоль Эльканы, жестокой, неперемещаемой Эльканы.

        Но, может быть, однажды все изменится. Стена когда-нибудь станет лишь патетическим презрительным напоминанием об этом времени. Быть может, это не наша судьба, модель Бантустана. Кто знает? Но сегодня, как никогда за последние два года, я чувствую опустошение и душевную горечь, гораздо большую, чем в тот день, когда в Тванех меня избили поселенцы. Я не могу примириться с человеческим страданием, которое мы осознанно причиняем. Какая-то часть меня до сих пор не может поверить, что это делают евреи. Я являюсь свидетелем, который не может поверить своим глазам.

        К четырем часам, пыльный и обгоревший, я, наконец, возвращаюсь в свой неогороженный, благоустроенный дом в Иерусалиме. Эдан вернулся на субботу с армейского курса новобранцев. Несмотря ни на что, я горжусь им, видя, как он справляется, можно сказать, выживает. Я словно оживляю анахроничную память с тех времен, когда это было нормально - гордиться сыном-солдатом. За ужином он говорит с присущей ему дипломатичностью: "Непросто служить в армии с такими родителями".




7 СЕНТЯБРЯ 2003    УНИВЕРСИТЕТ АЛЬ-КУДС(1)

        Три месяца я не был в Палестине. Я дышал другим воздухом. В Оксфорде шли дожди и я упивался тучами. Я читал стихи, писал книги. Здесь тоже была короткая передышка – мимолетная надежда худны, временного прекращения огня, объявленного обеими сторонами. Но мы уже вернулись в порочный круг. Вчера Израиль сделал попытку ликвидировать Шейха Ясина и все руководство Хамаса. Абу Мазен подал в отставку. Строительство стены, тем временем, продолжается. Сари Нусейбе, Президент Университета Аль-Кудс, отправил сообщение своим коллегам в Еврейском Университете, членам группы Кампус Не Будет Молчать:  "По плану стена должна разрезать кампус Университета Аль-Кудс. Помогите!"

        На прошлой неделе мы встретились с Дмитри, секретарем Сари, живым, умеющим говорить, итальянцем-палестинцем. У него очаровательный, неожиданный нью-йоркский акцент. Мы изучили карты. В конце концов, не Бог весть что. По сравнению с колоссальным страданием, причиненным стеной, потеря нескольких десятков дунамов, принадлежащих университету, выглядит тривиально. Будут проглочены футбольное поле и ботанический сад. Университет потеряет четвертую или третью часть своей земли. Стоит ли тратить на это энергию? Да, стоит. Каждая маленькая победа имеет значение. Это наши коллеги и друзья. Мы не можем остаться в стороне.

        Сегодня Менахем удивляет меня приглашением присоединиться к Жанет, Авишаю и Тцали посетить Абу Дис и встретиться с Сари. На прошлой неделе нам было сказано не приходить: студенты в негодовании – они не хотят видеть там ни единого израильтянина, наша безопасность не гарантируется. Ситуация особо не изменилась, но Сари хочет, чтобы мы приехали; и вот мы колесим извилистыми путями в Аль-Кудс. Расстояние всего нескольких километров птичьего полета от Горы Скопус становится существенным, если вести переговоры на чек-постах и дорожных заграждениях и добираться окольными дорогами. В какой-то момент мы оказываемся на старой иерихонской дороге через Аль-Азарию, с которой у меня связаны давние воспоминания. Однажды я с моим другом пошли туда к могиле Лазаря: символу мечты, что умершее можно возродить снова. В Абу Дис все еще действует первая часть цикла – убиение чего-бы то ни было живущего.

        Так близко, но это уже другой мир. Ты знаешь, что ты в Палестине, под тем же сжигающим сухим солнцем, ты видишь босоногих детей, взбирающихся по камням за козами. Ты слышишь их резкие пронзительные крики. Стены испещрены яростными граффити. Старые машины, спущенные жалюзи магазинов, ощущение длительной запущенности, неизлечимой нищеты. И одновременно, захватывающий дух, водоворот каменистых гор. Выруливая через город, мы уткнулись в кусок новой стены. Мы совсем потерялись и Сари ориентирует нас по мобильному телефону - мимо серых уродливых плит, которые скоро отметят черту, границу Палестины, и конец надежды. Осталось уже немного. Из Аль-Кудс Масляничная Гора и Гора Скопус кажутся совсем рядом, всего в нескольких минутах езды,  но это два разных мира. Передовой мир уже вонзил свои когти в третий - армейские бульдозеры распаркованы на холме над кампусом в ожидании знака к нападению.

        Охранник Сари ждет нас. "Не говорите на иврите", - предупреждает он на иврите. Он выглядит обеспокоенным, даже пытается оторвать наклейку "Мир Немедленно!"  на заднем стекле машины Тцали. На кампусе есть фракции, призывающие к насилию - Исламский джихад, Мусульманские Братья. Студенты глазеют на нас пока мы идем к большому тенту, установленному в центре конфискуемого участка. Сари сидит там за белым пластиковым столом.

        Нам приносят воду, так желанную в этой удушающей жаре. Мы идем с Сари посмотреть на линию стены. Разум все еще не может постичь, что скоро эти витки проволоки и бетонные плиты разрежут пейзаж на две раздельные сущности – Израиль к западу и ошметок Палестины, крольчатник прерывистых гетто на востоке. Это на одном уровне. Но есть еще и микроуровень – конкретный отрезок, на который мы пришли посмотреть. Почему барьер должен разрезать университетское футбольное поле? Кажется, есть достаточно места по внешнему периметру. Несомненно, здесь есть связь с дорогой по периметру университета, на которую последний согласился несколько месяцев назад, полагая, что она послужит и его интересам: облегчит доступ студентам, зрителям на мероприятия на стадионе, посетителям. Это была ошибка.  За согласием на дорогу последовал барьер. Теперь дорога останется в Израиле, а они будут отгорожены от Иерусалима.

        Мы сидим и говорим о том, что можно сделать. Хочет ли он, чтобы мы организовали международную кампанию по сбору подписей? Он хочет. Как насчет демонстрации в Абу Дис наших студентов? Он выглядит неуверенным. Это небезопасно? "Мы работаем, - объясняет  он, - только при общем согласии. Это медленная работа, мы должны убедить всех, даже радикальных исламистов. На прошлой неделе, - с улыбкой говорит этот задумчивый, с изысканными манерами скептичный человек, – мне пришлось два раза молиться".

        Мы договариваемся, что приедем снова в четверг с небольшой группой профессоров, когда по плану должны начаться работы. Надежды, что что-то изменится за эти два дня, мало. Стандартный ближневосточный принцип. Армия сказала им: "Не волнуйтесь, мы это уладим". Теперь понятно, что это означало "Вы проиграли". Контакты с Министерством Обороны и правительством ни к чему не привели. Правовая битва все еще продолжается, но будут ли ждать бульдозеры? И может ли Сари, кажущийся ошеломленным уготованной ему неожиданной ролью, Сари с его утонченным арабским и оксфордским английским – может ли он отодвинуть барьер на несколько сотен метров на запад?

        Повсюду повторяется та же история: барьер заново изобретает карту Палестины, оставляя сотни тысяч на растерзание поселенцев на промежуточной территории. В Израиле, похоже, никому нет дела. Безразличие влилось в евреев, словно внутривенное обезболивающее. Огородить их. Это апофеоз старой известной сионистской реакции на нападение, соединенный с ненасытной жаждой земли. Похоже, никто не заметил, что эта "идея" никогда не приносила плодов.

        Обратный путь напоминает мне Амман, зазеркальный образ восхождения сквозь кипарисы и оливы. Он мог быть в Греции, или Турции, или на Кипре. Греция. Там насилие закончилось пятьдесят лет назад. Хотя нет, были еще полковники. Там, где есть люди, всегда находится место варварству. В Греции я бы мог сидеть и читать Гомера... Мысль убегает от относительно небольших забот наших коллег и друзей в Аль-Кудс, от продолжающейся жаркой политической дискуссии в машине. Разговор идет о новой инициативе, документе, подписанном ведущими общественными деятелями с обеих сторон, могущем стать основой соглашения по завершению конфликта – Женевской Инициативе. Быть может, она изменит в какой то степени правила переговоров. Быть может, есть надежда. Я слушаю рассеянно. Так жарко и я устал, устал сражаться и терять, дюйм за дюймом, в этой бесконечной битве. Я организую петицию и визит, я сделаю все, что могу, но этого будет недостаточно.

Обезболивающее средство начало пропитывать и меня.



19 СЕНТЯБРЯ 2003.       УНИВЕРСИТЕТ АЛЬ-КУДС (2)

        Во второй раз все уже более знакомо. И, как результат,  реальность кажется еще более отвратительной. Я начинаю чувствовать себя как дома на университетском кампусе: тент на футбольном поле, каменистая гряда, холм с кипарисами..... Пятница, утро, день молитв, и большинство студентов – дома. Я не могу смириться с мыслью, что это часть Иерусалима, ставшая уже и частью меня, скоро будет опустошена бульдозерами.

        Они уже ближе и армия размечает линию продвижения. Вчера утром позвонил Дмитри, потом мы разговаривали с Сари. Оба были однозначны: они хотят, чтобы мы пришли. Большая вероятность, что все взорвется в течение нескольких часов. Мы в спешке готовимся к поездке, собираем активистов, возможно, им придется встать перед бульдозерами. Однако уже после обеда поступает информация, что возможна отсрочка. Еще одна маленькая победа? Но призыв уже послан, мы настроены приехать. Так что сегодня утром мы встречаемся около парка Ган ХаПаамон. Жанет уже там раньше меня со всеми приготовленными ею лозунгами. Автобус готов к отправлению.

        Мы едем через туннель Маале-Адумим - многие впервые на этой дороге - и через Аль-Азарию в Абу Дис. Как и в прошлый раз, мы умудряемся заблудиться, и снова Сари пилотирует нас по телефону. Нас ждут и тепло встречают. Стефани из Ле Монд уже здесь. Щелкают и другие камеры, но, кажется, нет никого из центральных израильских газет. Дмитри собирает всех вокруг себя и делает сводку. Аль-Кудс потерял надежду добиться чего-бы то ни было правовыми методами. Имеющийся опыт с израильским Высшим Судом не обнадеживает. Международная кампания набирает силу. Завтра в Париже около шестисот знаменитостей поставят свои подписи под петицией – но на деле мало что изменилось. Министр обороны звонит, полчаса вежливо говорит по телефону и снова говорит нет. Они планируют продолжать и отрезать третью часть кампуса.

        Появляется Сари, как всегда грациозный, самоироничный; он очень переживает, но контролирует себя.. Он показывает нам карты, отвечает на вопросы. Я говорю ему, что написал несколько слов, он может взять их и использовать, как сочтет нужным. Нет, он хочет, чтобы они были проговорены вслух. Я был бы счастлив не зачитывать написанное, но Сари берет меня за плечи и ведет к открытому пространству на другой стороне тента – там, где мы стоим, скоро начнутся молитвы – и просит меня прочесть написанный утром текст:


        Мы- студенты и сотрудники Еврейского Университета и других учреждений высшего образования, активисты израильского движения за мир, «Мир Немедленно», Тай'ауш и других групп и организаций – пришли сюда, чтобы выразить протест против атаки на Университет Аль-Кудс, захвата существенной части университетских земель с целью строительства так называемого Разделительного барьера или Стены.

        Тысячи лет, с тех пор как первые университеты были основаны в Париже, Пизе и  Неаполе, и даже раньше, со времен великих академий и мадрасс Багдада, Каира, Нишапура и Индии, понятие Университета всегда олицетворяло определенные базисные ценности – человеческое достоинство, уважение к достоинству другого, терпимость, свободу мысли и выражения, неограниченную любознательность и непринятие любых форм принуждения и насилия. Эти ценности являются основой всей нашей деятельности на кампусе, наша задача - в  ежедневном воспитании себя и студентов в их духе. Давайте взглянем правде в лицо. Атака на университет – это атака на эти базисные ценности. И это наша человеческая обязанность - быть здесь и протестовать, если возникла угроза такой атаки.

        Всегда будут люди, считающие, что академическая свобода, взаимное уважение и терпимость  являются несущественными, которые думают, что эти ценности могут быть отодвинуты в сторону во имя некоей цели и  используют насилие для ее достижения. Это неправильно и с такими людьми нужно бороться. Университет – это святое место – по нашему мнению, такое же святое, как большинство так называемых "святых мест" в этом городе, за эксклюзивное обладание которыми не прекращается сражение. У университета должна быть неприкосновенность от стен, и оград и колючей проволоки, это место для свободы личности, место, где взращиваются наши надежды и будущее.

        Университет Аль-Кудс и Еврейский Университет, как сестры, их объединяют совместные научные проекты и коллегиальные связи, но, самое главное, у них общее видение и набор ценностей. То, что делают с Аль-Кудс сегодня во имя ограниченной и дикой идеи израильского правительства, может быть с легкостью  сделано с нами завтра, в соседнем кампусе на Горе Скопус, всего лишь в трех или четырех километрах отсюда. Мы не будем молчать и встаем рядом с Вами, готовые смотреть в лицо опасности;  и мы не готовы поступиться нашей надеждой на мир.

        Мне говорят, что Сари заметно тронут, но я этого не замечаю. В любом случае, я рад, что выговорился, словно меньше стала обжигать мой язык горечь слов, вылетевших в горячий воздух как мыльные пузыри, выпущенные рассердившимся ребенком. Сари жмет мне руку и благодарит за то, что мы приехали. Теперь он должен присоединиться к молитвам.

        Мы взбираемся вверх по склону холма мимо массивных бульдозеров. Я  говорю для арабского радио по мобильнику Дмитри и мне стыдно, что я не могу это сделать по арабски. И вдруг – открывается захватывающая дух панорама: Аль-Харам аль-Шариф под совершенно новым углом, миниатюрный, но, пожалуй, более красивый, чем вблизи. Изгиб гор купается в лучах солнца. Отсюда, сверху, маршрут стены, выбранный армейскими инженерами, кажется еще более произвольным и бессмысленным. Пока мы  спускаемся, некоторые из детей начинают бросать камни в бульдозеры, возможно, чтобы произвести на нас впечатление. Наши хозяева начинают нервничать – молитвы скоро закончатся, улицы оживут, для нас это может быть небезопасно. Они загружают нас в автобус, подгоняя замешкавшихся и помогают нам выехать.

        На обратной дороге, Самира, которая родилась в Бейт Сафафа*, говорит о том, что значит быть израильской палестинкой. Что это за странное создание?  Сама она считает эту смесь неестественной. Теракты приводят ее в смятение – где она – ее сторона?  "Каждая смерть – это недопустимая трагедия", - говорю я, и она сразу соглашается. Она на стороне мира. Она не хочет покидать свой дом. Ее сестра живет в Абу Дис – на какой стороне барьера она окажется? Сможет ли Самира навещать ее, когда барьер будет достроен? Я разговариваю с доктором Мазех, глубоко человечным, религиозным человеком из Невитот Шалом. Мы говорим о том, как трудно поверить, что евреи, наследники пророков, творят подобные преступления. Я рассказываю о моем отце, о моей матери и ее все еще не угасшей надежде. Но Доктор Мазех цитирует "Хазар" - классический философский текст Иеуды Халеви: Хазарский Царь говорит, что если евреи однажды доберутся до власти, они используют ее, как и другие – чтобы убивать. И поскольку, говорит Доктор Мазех, он верит в Провидение, он  верит, что мы судимы по нашим поступкам  и будем наказаны за творимое зло. Что касается его самого, замечает он с грустью, то ему уже недолго осталось жить на этой земле.

* Палестинская деревня, включенная в муниципальные границы Иерусалима.



2 ОКТЯБРЯ 2003.    УНИВЕРСИТЕТ АЛЬ-КУДС (3)

        Это всего лишь маленькая, почти невидимая точка в огромном лабиринте. И тем не менее, мы не готовы сдаваться. Мы готовим письмо протеста против экспроприации земель кампуса Аль-Кудс, которое подписывают ректоры пяти израильских университетов, возглавляемые Хаимом Абрамовичем из  Еврейского Университета.

        Письмо вручается лично Министру Обороны. Мы используем всевозможные контакты во всей системе обороны. Мы еще раз посещаем  кампус, чтобы однозначно заявить, что будем готовы приехать немедленно, чтобы встать рядом с нашими палестинскими коллегами перед бульдозерами. Армия тоже знает об этом. Мы собираем около шестисот подписей, включая известных ученых и активистов со всего мира, и успеваем отправить его по факсу Сари Нуссейбе, как раз в тот момент, когда он встречается с Кондолиссой Райс в Вашингтоне. Однако возможно, что не список подписей стал главным аргументом этой беседы. Говорят, что когда Сари объяснил, что его университет должен потерять свое футбольное поле, Райс – бывший ректор Станфорда, немедленно поняла, что это совершенно неприемлемо, даже в Палестине. Существуют некие вечные ценности.

        Тем временем, на том же футбольном поле в Абу Дис возникла новая форма безнасильственного протеста. В момент, когда бульдозеры были готовы двинуться вперед, студенты бросились за мячом и начали играть. Солдаты отступили. С этого момента на поле непрерывно происходили выступления палестинских национальных танцоров и футбольные матчи, место было полно людей в течение всего дня и до позднего вечера. Все это помогло выиграть драгоценное время для того, чтобы международная кампания набрала силу.

        Поможет ли что-нибудь из всего этого?  В три часа дня,  в то время как я сидел за своим столом в университете, зазвонил телефон. На проводе был Дмитри, секретарь Сари. В его голосе слышалось сильное возбуждение. "Они сдались,- говорит он, - Кампус спасен". Он зачитывает мне текст, который правительственный оффис выпускает в прессу: "Вследствие давления международного сообщества, академических кругов и активистов в Израиле, израильская армия проинформировала нас, что разделительный барьер пройдет западнее кампуса". "Наша земля сегодня спасена, - на другом конце провода наступает молчание, потом Дмитри продолжает: Это то, что они говорят средствам массовой информации, но между нами – его голос неожиданно взлетает высоким  крещендо – Сегодня произошло нечто совершенно невероятное!" Снова пауза. "Скажите всем своим людям, что мы благодарим их за все, что они сделали."

Сработало.



8 НОЯБРЯ 2003.     САВАХРА

        Может, уже поздно? Или все-таки что-то меняется в Израиле, медленно и осторожно, и, в основном, невидимо? С одной стороны, существует реальность Стены, беспощадно продвигающейся вперед, выкорчевывая все на своем пути. С другой стороны, сегодня,  в День Падения Берлинской Стены, почти тысяча человек с обеих сторон разделительного барьера собрались в  Савахре, чтобы выразить свой протест во имя надежды на мир в некоем будущем. Число желающих участвовать превысило все наши ожидания, и в последнюю минуту мы заказываем дополнительные автобусы. Возможно, все же что-то происходит, выбраживается из глубин наружу.

        От Немецкой Колонии до Савахры несколько минут езды по кошмарным окольным дорогам Палестины. Мы проезжаем Абу Тор, как раз мимо дома, где я стоял рядом с моим отцом в 1962, с любопытством и страхом ребенка наблюдая за иорданскими солдатами, расположившимися на крыше всего в нескольких метрах ниже нас; мимо дома, где я и Эйлин поженились в 1972,  весь Иерусалим лежал сверкающий у наших ног в ту морозную ночь.

        Те дни и их аксиомы утеряны. Когда-нибудь историки с присущей им уверенностью будут рассказывать как это стало возможно, это черное, убийственное искажение старых ценностей, что привели евреев в Палестину; и мы не поверим им.
Мы подготовились к конфронтации с полицией. Прокручивая  события прошедших трех лет мы поняли, что наши самые худшие моменты были здесь, в Иерусалиме – в Исавийе, в Абу Дис и других местах. Поэтому инструктаж в автобусе фокусируется на наших действиях,  в случае, если полиция атакует нас дубинками или  слезоточивым газом (каждому выдается луковица, которая уменьшает эффект его воздействия). Мы также запаслись баллончиками краски для разукрашивания стены. На выбор два цвета, зеленый и красный, и два добровольца весело продвигаются по автобусу, изображая розничных торговцев. Наш план на сегодня – покрыть бетонные плиты в Савахре граффити, объединиться с палестинской группой из Савахры и окрестных деревень, привлечь внимание средств информации (представленных широким диапазоном израильских и иностранных журналистов и групп телевещания) и взобраться на холм, чтобы своими глазами увидеть планируемую траекторию стены в этой части города.

        Когда мы приезжаем, полиция уже на месте, но пока не предпринимает попыток вмешаться. Они наблюдают за нами с вершины горы из своих джипов. Когда мы выгружаемся из автобусов, на узкой тропинке вдоль бетонных плит появляется колонна палестинцев, изображающих похоронную процессию. Они несут носилки, покрывало драпирует словно реально лежащее на них тело. Подняты флаги и лозунги. Нас тепло приветствуют. Люди из Та'айуш на протяжении последней недели или двух находятся здесь почти каждый день. Присутствие "погребаемого" – это попытка привлечь внимание еще к одному аспекту новой реальности: Стена разделит Савахру на две части, те, кто останется в восточной, будут лишены доступа к вековому кладбищу в Джабаль Муккабар. Разумеется, они будут также отрезаны от больниц, школ, родственников, мест работы и прочего. Когда жители спросили армейского офицера, где они теперь должны хоронить своих мертвых, он ответил: "Попытайтесь не умирать".

        Мы присоединяемся к палестинцам, и вскоре дорожка вдоль стены наполняется густой, перемешавшейся толпой. Середина дня, на солнце жарко, пыльно, как пыльно в Палестине. Неотъемлемые караваны ослов и бедно одетых детей останавливаются и в недоумении глазеют на это странное вторжение в их мир. К тому же, сейчас Рамадан, и мы стараемся не пить и не есть в присутствии постящихся людей. Очень быстро бетонные плиты стены покрываются зелеными и красными лозунгами на иврите и арабском (несколько, спасибо Юрию, на китайском): "Нет – Стене Апартеида! Да – Миру!", "Занимайтесь любовью, а не войнами!", "Мосты - лучше оград!", "Вчера Берлин, сегодня Савахра", "Fuck racism". Далее, ближе к деревне, большая надпись по-арабски: "Да - миру, нет – Стене. Демократический Фронт Освобождения Палестины". Когда-то такой лозунг с подписью мог показаться невероятным. Демократический Фронт определяет настроения в этой деревне и  именно он был нашим партнером по организации сегодняшней демонстрации. Как замечает один из моих друзей: "Кто сказал, что не с кем разговаривать?"

        Как всегда речи на нескольких языках. Солдаты, продолжают наблюдать за нами с расстояния. Это трогательный, но одновременно и обезнадеживающий момент – мы знаем, что не в состоянии остановить Стену. Но последователи Дзен говорят, что мы действуем не для того, чтобы получить видимый результат. Мы действуем, потому  что не можем иначе, действуем во имя того, что нам кажется правильным. Мир позаботится об остальном, если позаботится. Скоро речи заканчиваются, и мы начинаем двигаться к автобусам. Гади рассказывает мне о своей последней работе о Иеронимусе Вульфе, немецком историке и гуманисте 16 века, который бежал из Эрфурта из страха перед черной магией. Амнон размышляет о своем визите в Умм-Тубу на следующей неделе. Я пытаюсь возбудить некоторый энтузиазм по поводу очередной лекции по поводу Стены во вторник. Разговоры Та'айуш, элексир бессмертия. Жизнь двигается вперед, Стена двигается вперед, усиливается дикость, будущее давит на нас и все труднее и труднее дышать; мы снова и снова хватаемся за соломинки, делаем то, что можем, не задумываясь о результатах. Из автобуса я вижу надпись на заднем стекле палестинской машины "НЕ БОИМСЯ".



13 ДЕКАБРЯ 2003.    АР-РАМ

        Кампания против Стены, похоже, набирает силу. Не проходит и дня без какой-либо новой статьи протеста в прессе. Кажется, что какая-то часть израильского общества медленно пробуждается к немыслимой реальности, создаваемой правительством; а проблема, тем временем, докатилась до Международного Суда в Гааге. Оптимисты считают, что удастся остановить строительство прежде чем будет закончена восточная часть. Если этого не случится, от Палестины ничего не останется, не с кем будет заключать мир; победа достанется поселенцам.

        Но под сегодняшним зимним солнцем Ар-Рам выглядит живым и нетронутым. Работают магазины, пестреют щиты объявлений, на которых присутствует и предвыборная пропаганда. (Будут ли и здесь когда-нибудь свободные выборы?) По холму разбежались каменные дома палестинского среднего класса. Этот растущий город считался зажиточным, пока интифада не изолировала его от Израиля. Теперь по плану Стена должна разрезать его на две части. Как и в случае других палестинских окрестностей Иерусалима, Стена заменит главную улицу. Семьи на палестинской стороне теперь отчаянно пытаются купить или арендовать дома на израильской, где цены на землю взлетели невероятно, и для многих продажа старой квартиры по бросовым ценам и покупка новой означает обнищание.

        Сегодня нас собралось около двух тысяч, чтобы выразить протест и, как и в прошлый раз в Савахре, палестинцы и израильтяне - вместе в рядах демонстрантов. Это новый стиль Та'айуша, победная комбинация. Могу представить, как  все это будет выглядеть лет через двадцать. Наши дети и с той и с другой стороны будут маршировать бок о бок, требуя прекращения апартеида, создания единого государства для всех здесь живущих, равных прав для всех, один избиратель - один голос - на условиях, определенных палестинским демографическим большинством. Я не ищу решения в таком двунациональном государстве со всеми имеющимися проблемами и потенциалом насилия. Полагаю, что сегодня этого не хочет и большинство активистов Та'айуш. Но продолжающаяся оккупация, как бы ее не камуфлировали, со Стеной или без нее, приближает нас все ближе к южно-африканскому кошмару. И, возможно, у нас нет двадцати лет.

        Надписи на иврите, английском, арабском. Международная пресса и местные каналы - израильские и палестинские - неистово снимают как мы идем по улице, которая вскоре станет Стеной. "Мы хотим мира, а не стен", - говорит один лозунг. "Свобода религии, свобода передвижения, свобода работать", - написано на другом, огромном полотнище, конец которого я держу, поднимая кверху. Пожилая еврейская женщина пришла со своим плакатом: "Стена – это гетто для палестинцев и тюрьма для евреев". "Это не должно быть наоборот?" – спрашивает ее Ива. "Я была в гетто, - отвечает женщина, - Я была в Польше, когда они огородили нас. Потом я была отправлена в Майданек. Я выжила и приехала сюда. Я знаю, что такое гетто. И поэтому я  держу этот плакат".

        Как один и тот же человек оказывается вплетенным в подобную историю? Или это секрет истории человечества, получать раны и наносить их обратно, принцип травмированной души, которая потеряла способность к чувствованию? Он обычно действует автоматически, коллективно. Обычно, его нельзя остановить. И все же вот нашлась одна женщина, которая получила травму и смогла ее преодолеть.

        Бьют барабаны, движение остановлено, мы подошли к центральному моменту сегодняшнего события: символическая стена из пенопласта перегородила маршрут и дети, которые скоро окажутся отрезанными от своих школ, должны будут разбить ее. Атмосфера почти праздничная. Я вспоминаю Индию, ритуалы божествам, людские толпы на улицах, барабаны, детей в лохмотьях, солнце. Волнение нарастает с приближением момента. И, когда пенопласт разрушен - ликование, аплодисменты и крики.  Надеюсь, что пресса все это запечатлела, и кто-нибудь обратит внимание.

        Начинаются речи, в них много страсти, но разобрать ничего невозможно - громкоговорители плохо работают. В любом случае, кому хочется слушать все те же старые слова?  Впереди много работы - организационные моменты последней минуты для нашего мероприятия по отказничеству, оно уже через три дня. Мы опасаемся, что правые хулиганы сорвут вечер и я отправляюсь искать "швейцаров-охранников", достаточно грозных  и мускулистых, чтобы обеспечить порядок. Сегодня здесь много народа из кампуса. Мне удалось немного поговорить с Назми Аль-Джубех, одним из архитекторов Женевских соглашений. Гуманный человек и прекрасный оратор, он согласен выступить перед нами, когда мы будем готовы провести семинар на эту тему. Мы стоим вместе, улыбающиеся, почти обнадеженные. Пробегает Лиина, немного встревоженная – появился армейский джип. Последний раз, когда Та'айуш был в Ар-Рам два года назад, демонстрация вылилась в бурное столкновение с большим количеством слезоточивого газа. Но солдаты исчезают, и мы бесцельно слоняемся, наступая на кусочки разбитого пенопласта. Некоторые берут их домой, на память о псевдо-стене. Я думаю, что скоро придет день, когда нам придется атаковать реальное чудовище.

        Мальчишки с баллончиками красной краски рисуют граффити на асфальте, мы останавливаемся прочитать. Появляется несколько красных свастик. Ива шокирована, не знает, что сказать, но Рахель не теряется и спрашивает у них: "Вы знаете, что это значит?"  Они не отвечают. "Это значит, вы хотите видеть евреев мертвыми", - она говорит спокойно, неожиданно - полное воплощение учительницы. "И, возможно, вы действительно этого хотите; и я могу вас понять. Но мы пришли сюда , потому что хотим помочь вам. Независимо от ваших реальных желаний, нехорошо оскорблять того,  кто пришел как гость, желающий помочь".  Им лет по тринадцать-четырнадцать, этим мальчишкам, но они слушают, немного оробевши. Затем они просят прощения. Ива и Галит подошвами башмаков стирают свастики с асфальта.



27 ЯНВАРЯ 2003.  АБУ ДИС

        Она не похожа ни на какую другую стену.

        Она девятиметровой высоты – на бетонных плитах проштампованы размеры. Стена превращает в карлика любого, кто стоит рядом с ней.  Невыносимая наглость заключается в том, как стена присвоила себе землю, рассекая Абу Дис посередине. Когда же начинаешь всматриваться в эту новую реальность, первое потрясение меркнет перед степенью злонамеренности содеянного. Стена извивается, разворачивается, делает петли. Живописная вершина холма, покрытая  кипарисами, вырезана для нового еврейского поселения  (это в центре палестинского города!) и стена обтекает ее, чтобы окончательно присоединить к Израилю этот крохотный кусок земли, без сомнения являющийся или являвшийся чьей-нибудь собственностью. В результате близлежащие палестинские дома оказываются вдавленными в стену, которая закрывает им свет и делает бессмысленными окна и двери.

        Мы идем вдоль стены сначала по израильской стороне, затем, где все еще остается незаконченный проем, переходим на палестинскую. Повсюду вырастают граффити. Большими красными буквами: "Добро пожаловать в гетто Абу Д".  Его автор, Анжела, одна из наших друзей, была арестована полицией прежде, чем смогла закончить предложение, вне всякого сомнения "антисемитское" или "анти-сионистское" – в любом случае, преступление, в отличие от самой стены. Но, пожалуй, еще более горькими являются строки из Малахии ( 2:10-11). Говорят, этот текст появился первым на только что законченном барьере: "Не один ли у всех нас Отец? Не один ли Бог сотворил нас? Почему же мы вероломно поступаем друг против друга, нарушая тем завет отцов наших? Вероломно поступает Иуда, и мерзость совершается и в Израиле и в Иерусалиме". Черные буквы покрывают четыре или пять плит; неизвестный успел закончить стих. Кто он, этот неизвестный герой, знающий Библию и цену слов?

        Спустя несколько дней Амалия разгадывает нам загадку. Она шла на свое дежурство в Махсом Вотч у заградительного барьера, когда появился человек с банкой краски. Религиозный? Светский? Никто не знает. В любом случае, он знает свою Библию. Он начал выводить стих на бетонной плите, но был арестован пограничной полицией, которая забрала его для расследования. Он заявил им, что закон в Израиле разрешает где угодно писать цитаты из Библии. Это был неведомый аргумент и, сбитые с толку, армейские полицейские стали консультироваться с вышестоящими органами – можно себе представить эти переговоры по цепочке командования. В конечном итоге откуда-то сверху, возможно из генерального штаба спустилось: он прав. И человек вернулся дописывать стих в сопровождении друзского офицера (Амалия была все еще на своем посту). На слове вероломно он вдруг не мог вспомнить как правильно написать, через «алеф» или через «айн»? Он обратился за помощью к присутствующей компании; друзский офицер был тоже не уверен, но Амалия оказалась на высоте. Победил айн.

Только в Израиле.

        Полил дождь, холодно, ветер продувает насквозь пока мы пробираемся по лужам и грязи. Около стены - немного людей. Улица, которую я помню оживленной всего лишь четыре месяца назад, почти безлюдна. Стена прорезала ее как скальпель. Мужчины закручивают вокруг лиц свои куфии. Остался один незаделанный  проем в стене и около него - огромная груда мешков с овощами. Они ждут своей отправки через стену на другую сторону - Новый экономический план для Палестины. Во вторник  я хочу привести сюда сотрудников и студентов, чтобы они увидели все это своими глазами.

        Мы сидим в офисе Нихад и Абу Джихад, мрачном холодном здании рядом с Салоном Причесок Акбар. Расстроенный мужчина заполняет форму, в то время как наш  хозяин выдает в телефон стремительный поток арабского. Работает маленький электрический обогреватель и, в ожидании, мы жмемся вокруг него. Сколько таких комнат я перевидал, сколько часов провел в пыльных офисах третьего мира; сколько жестокости требуется, чтобы произвести на свет полное отчаяние? Мы обсуждаем ближайший четверг. Что делать, если армия нас остановит? Выясняется, есть еще один проход. Мухаммад Абу-Хумус из Исавийи хорошо его знает, он нам покажет. Будут ли работающие микрофоны? Где мы будем стоять? Откуда лучше всего слышны громкоговорители? Что, если, где, когда, как, почему? Сегодня утром вместе с нами Шии. Он молод, спокоен, мягок в разговоре и умеет владеть собой. Шии музыкант, еще один из тех удивительно искренних израильтян, которые сделают все что угодно, готовы рисковать чем угодно в этом дон-кихотском поиске мира. Но, может быть, мы уже потеряли надежду найти, и продолжаем из чувства, что иначе нельзя, даже если мы потерпим поражение, что кажется весьма вероятным. Мы продолжаем из преданности другим, нашим друзьям, общим человеческим ценностям. Продолжаем потому, что это правильно, и это то, что мы в состоянии сделать. Откуда берутся такие люди как Шии? Как эта пытаемая страна все еще может производить таких людей и побуждать их к действию? Шии будет здесь с раннего утра в четверг, подготавливая все к нашему приезду с большой группой студентов и преподавателей.

        Строя планы, мы снова и снова проходим вдоль главной улицы. Погода должна улучшиться. "Я позабочусь о погоде, - говорит Игаль нашим хозяевам, - А вы возьмите на себя микрофоны". Пока мы разговариваем, я ощущаю еще более остро, просто физически, что это значит для этих людей жить здесь – без будущего, запертыми в клетки. Глубокая грусть накатывает на меня: как может быть так больно! Боль усиливается во время нашей короткой езды обратно в Израиль – всего один или два километра. Мы проезжаем щель в стене, все еще  позволяющую людям из Абу Диса добраться до госпиталя Макассед на Масляничной Горе. Пожилые женщины, тяжелые в их плотных черных  платьях, мучительно карабкаются по камням. Скоро трещина будет заделана, и единственный путь в Макассед будет  через Аль-Рам и армейские блокпосты – путешествие в несколько часов, чтобы достигнуть пункта находящегося менее чем в сотне метров, но перегороженном стеной. Те, кто будут серьезно больны, умрут. Позднее мы узнали, что стена будет препятствовать двум третям больничного персонала добираться до работы, госпиталь, возможно, тоже умрет.

        Когда мы въезжаем наверх на Гору Скопус, Мухаммад, лаконично показывает на сторону холма, внутри  университетской ограды. Это, говорит он, была земля его семьи, и не только здесь, но и дальше, по другую сторону дороги, ее тоже захватили. Он говорит об этом без эмоций. Это просто факт, как дождь, как евреи, как совместная демонстрация, которую мы планируем. У него хороший иврит, но мы все же затрудняемся объяснить ему на нашем хромающем арабском, что означает ивритское слово "сиют", кошмар. "Не понимаю", - говорит он. "Знаешь, - говорю я: бывают сны – одни хорошие и сладкие, другие плохие"."Плохой сон, как что?" "Как Шарон", - отвечает Шии.



29 ЯНВАРЯ 2004.    АБУ ДИС (2)

        8:30  Я проверяю в последний раз, все ли готово: медицинский набор, телефоны для экстренных ситуаций, формы для распространения в автобусе, фотоаппарат (свежие батарейки), мобильник Эйлин, книжка, достаточно компактная, чтобы поместиться в сумке через плечо, - это для чтения на случай ареста.

        Я не слышу взрыва, но Эдани в соседней комнате слышит. Затем раздаются сирены. Автобус №19, улица Аза, угол Арлозорова. Мы включаем телевизор. Обычный ритуал ужаса: карты, репортаж полиции, госпитали, искореженные тела, калеки, сироты, оплакивающие, подсчет. Разрывается сердце.

        9:30  Звонит Игаль: Стоит отменить? Я - против. Разве сама Стена не вызовет новый взрыв, и еще один, и еще? Я голосую продолжать в соответствии с программой. Понятно, однако, что многие, кто собирался придти - не придут.

        9:45  По дороге в Университет с Игалем мы ощущаем пустоту. Я не могу сосредоточиться, я думаю о погибших. Начинаются звонки, многие хотят, чтобы мы отменили. Я объясняю, что политическая реальность со вчерашнего дня по сути не изменилась, мы идем посмотреть и понять, чтобы рассказать другим.

        Я брожу по кампусу, вижу Катрин, которая  готовит лозунги, заставляю себя что-нибудь съесть. Придет ли кто-нибудь? Яркий солнечный день, прорвавшаяся весна. Я сижу несколько минут на солнце, ожидая.

        11:50  Я первый у сборного пункта. Но уже через несколько секунд начинают стекаться студенты. Я разговариваю с Игалем в уже полном автобусе в Гиват Рам: люди все-таки приходят. Скоро число собравшихся превышает все наши ожидания, и большинство – новые лица, студенты, которых я никогда раньше не видел на демонстрациях. На этот раз, похоже, наша работа принесла результаты – неужели на кампусе еще столько людей чувствуют гнев и разочарование и надо только до них достучаться. Сможем ли мы? Мы заказываем еще два автобуса для народа со Скопуса. Некоторые с кампусов Хадассы и Эйн Керен, другие приехали из Хайфы и с севера. Потрясенный, я поднимаюсь в полностью заполненный автобус и мы двигаемся в Абу Дис.

        Мы ожидали, что полиция будет сегодня нервной после взрыва; ожидали, что армия заблокирует дорогу, чтобы остановить нас; но в конце концов мы быстро и без приключений переезжаем Масличную Гору и потом вниз, к Стене. Мы выходим из автобусов, 180 человек по моим подсчетам, рядом со знаменитым граффити из Малахии. Мы повторяем наш маршрут проделанный в среду – вверх вдоль стены по израильской стороне, затем через незаконченный проем - вниз по палестинской стороне к Рас Кубзе, главной улице, которая теперь упирается в стену. В солнечном свете все выглядит безмятежным, хрустящим, холмы просыхают, покрываясь зеленью, кипарисы стали еще более красивыми на вершине холма, захваченной для поселения. Стена выглядит еще более дьявольской, змееподобной - чужеродное тело в этом полном страсти пейзаже. Около двух сотен палестинцев ждут, чтобы присоединиться к нам в Рас Кубзе.

        12:50. Начинаются речи. Хоть один раз микрофоны работают нормально – кабель протянули из одного из магазинов – в результате звук из громкоговорителей отражается от стены, производя потрясающее эхо. Кибуш (оккупация) – буш-буш-буш... Шарон-рон-рон-рон. Палестинцы выступают первыми и задают тон – политический и риторический и, как всегда, очень эмоциональный; наши надежды на предоставление информации и сухих фактов, испаряются. Лектор, приглашенный нами из Б'Тселем, правозащитной организации, предпочитает не выступать при сложившихся условиях. Но сама стена, возвышающаяся, как серая хищная птица за спинами ораторов, затмевает любые слова. Ярон говорит с большой страстью: "Это стена цинизма, задуманная, чтобы взращивать отчаяние." Он предлагает правительству выпустить почтовую марку с изображением стены и собрать набор, начиная с семисвечника на ранних израильских марках, чтобы показать, к чему мы пришли. Йоханан – мягкий, глубоко переживающий, первый раз выступающий на политическом митинге говорит: "Каким словом можно охарактеризовать то, что мы здесь видим?"  Он спрашивает как учитель в классе, но прежде чем кто-либо успевает ответить, микрофоны замолкают. Электричество? Или это язык не справляется с задачей. Нет слов... Через некоторое время мегафон оживает и он произносит – задон. Одно из тех библейских слов, не поддающихся переводу, в нем злонамерение, высокомерие, преступление. Речь возвращается. Задон-дон-дон.

        Пограничная полиция нас уже заметила. Некоторые из солдат стоят прямо на другой стороне стены и наблюдают за нами через один из незаделанных проемов. Палестинец карабкается к нему в надежде перебраться на другую сторону. Он болен, ему нужно сделать диализ в больнице Макассед, у него с собой медицинские документы. Солдаты разворачивают его обратно. Джип, потом второй, едет вниз по улице, приближается к нам и блокирует дорогу. Однако, они не проявляют желания вмешиваться в наше безвредное митингование. Ирит направляется к ним и требует, чтобы они уехали. Удивительно, а может, и нет (Ирит внушительная и уверенная в себе женщина), но они уезжают.

        Я смотрю на стену, задний план громкоговорителей. Многие из наших орудуют баллончиками с краской и каждую минуту появляются новые граффити – разноцветные на нескольких языках. "Проклятие Стене"."Ради мира постройте стену вокруг Шарона". "Иерусалим сильнее стен". "Мир" (снова и снова). "Немая стена взывает". Самая большая надпись, красным: "Подлежит сносу – аморальное строение". Но, наверное, самые трогательные две строчки у самого основания:

        "Мы все еще здесь. Навсегда"

        Берут слово Абу Джихад и Нихад, организаторы из местного комитета. Потом приезжают Врачи за Права Человека. Становится поздно, свет превращается в расплавленное  золото, а слова становятся проще и конкретнее. "Эта стена, эта тюрьма не только не направлена на достижение мира, она самым активным образом способствует продолжению войны. Этому правительству нужна война, как нужна коррупция, взрывы и террор – они нужны им, чтобы выжить, чтобы захватить еще больше земель. Они боятся мира больше свего на свете". Др. Абдалла из Макассед: "Впервые мы видим стену, отделяющую врачей от больных". Абу Джихад: "Эта стена превращает каждого палестинца во врага – чтобы можно было его убить". Игаль пытается подвести мероприятие к концу: "Сегодня в стене еще осталось несколько  брешей. Завтра они исчезнут. Больные с диализом не смогут добраться до госпиталя. Получившие сердечный приступ умрут здесь, не получив помощи. Женщины будут рожать детей здесь, где мы стоим, у подножья стены".

        Мы уже собираемся уходить, когда незнакомый человек добирается до микрофона,  ему обязательно нужно сказать несколько слов. Ему трудно отказать. Это простой человек, он говорит, что живет в Абу Дис, его магазинчик на этой улице. Он благодарит нас, за то, что мы пришли. Он не думал, что будет так много израильтян. Он хочет, чтобы мы знали. Его семья теперь разделена – часть его братьев на этой стороне, часть - на другой стороне стены. "Если вы хотите увидеть, что значит разделить братьев, - говорит он: посмотрите на меня. Мы уже начали двигаться назад, по направлению к автобусам, начало темнеть, но он, переполненный чувствами, продолжает кричать в громкоговоритель: "Спасибо, спасибо – Шукран-ран-ран..."- разносит эхо.




1 МАЯ,   2004.    АБУ ДИС (3)

        Майский день. Сухая, жаркая суббота. Неужели кто-нибудь еще празднует рабочий марш свободы? Оказывается, что да - Палестинская Федерация Профсоюзов попросила нас промаршировать с ними через Абу Дис. Возможно, они не слышали, что революция провалилась. Или, может быть, в диком сплетении палестинской политики эта организация – одна из старейших (основанная в 1920-х в в Сальфите) и имеющая давнюю историю связей с еврейскими группами – каким-то образом сохранила  собственное своеобразное влияние. Сегодня они пообещали вывести на улицы тысячи протестующих против Разделительной Стены, которая, кроме всего прочего, отрезает многих людей от мест их работы. Федерация настойчиво просила Та'айуш присоединиться.

        Обещание не выполняется. Они объясняют, что четыре автобуса не смогли проехать через дорожные заграждения в Кхизме. Но, похоже они знали заранее, что из Дженина, Наблуса или Рамаллы никто не приедет. Скрытая от нас внутренняя борьба идет между комитетом в Абу Дисе и другими, расположенными дальше на Север. Но они хотят  нашего участия и поддержки, и вот около двух сотен наших активистов отправляются с Горы Скопус через Аль-Азарию (с другой стороны стены) в Абу Дис. Вместо двух тысяч палестинцев, которых мы ожидали увидеть, нас ждут около двух сотен.

        Они выглядят как выцветшее, нестройное воспоминание -  устаревшее, невинное и шумное. Дети, одетые в красное, с флажками в руках маршируют под бой барабанщиков из деревни. Мы разворачиваем наши Та'айушкие знамена, включая  новое – тяжелое и громоздкое, к одному из концов которого приставили меня. В начале направление нашего движения непонятно. Мы развернуты к югу, вниз по пыльной улице в направлении пустыни, но демонстранты, эта формирующаяся масса, роится и перемещается и в конце-концов разворачивается  к северу. С моим партнером, пойманным как и я у другого шеста, я разворачиваю знамя к югу, потом к северу, потом к югу и снова к северу и, наконец, мы вливаемся в головокружительный поток барабанов и флагов.
 
        В разноцветном круговороте возле Стены свои символы: красный -  Народная  Партия, по большому счету объединение в интеллектуальных целях поэтов и интеллектуалов. Зеленый и черный – Демократический Фронт Освобождения Палестины, где много жителей Савахры (она внизу под холмом, рядом с Абу Дис). Желтый – палестинские бойскауты. Лиина, в восхитительном красном - прямо впереди нас. Чарльз М. седой и смущенный, идет рядом со мной; на прошлой неделе он был с нами на жатве пшеницы в Джинбе. Первое Мая что-то да значит для него. Он до сих пор оплакивает очаровательную Катрин, свою бывшую жену, правнучку Леона Блюма, и его память прокручивает историю европейского социализма и многочисленные бурные демонстрации во Франции. Может быть поэтому он хотел придти сюда сегодня. Скоро ему нужно возвращаться в Париж, а сейчас из него выплескиваются боевые воспоминания: то это наше стояние на холме Университета Аль-Кудс, на краю футбольного поля, которое нам удалось спасти (бесстрастная серая стена прошла по западному краю), то - его военная службе в Алжире в 1954-55. Он рассказывает о безбрежной красоте Кабулии, где он был расквартирован, об арабском, который он там учил."Как это было?" - спрашиваю я, и он отвечает: "Это было только начало, так что было еще не так ужасно и мне не пришлось никого убивать".

        Сари Нусейбе тоже марширует с нами,  я передаю на несколько минут мой шест от транспаранта чтобы подойти поздороваться. Он тепло улыбается, возможно вспоминая, как мы пришли на помощь в сентябре. Это было одним из наших немногих успехов, но нет ничего безгрешного в Израиле-Палестине. Лиина рассказывает и ее слова пронизывает негодование, что когда армия подвинула стену западнее кампуса, они разрушили три частных дома по краю холма. Жители Абу Дис в негодовании на Аль-Кудс. У каждой победы оказывается своя цена.

        На своих джипах подъезжает пограничная полиция, вооруженные до зубов солдаты наблюдают, как мы взбираемся вверх по дороге. К моему облегчению – никакой конфронтации. Все утро я волновался, ожидая возможного столкновения, слезоточивого газа, камней, возможно чего-нибудь похуже. Исходя из предыдущего опыта – все возможно, но в этот раз я - единственный присутствующий медик, а до ближайших больниц километры, возможно, часы – они на другой стороне Стены. Тот факт, что присутствует меньше, чем ожидалось палестинцев, в какой-то степени и облегчение. Маленькая демонстрация, нет реальной угрозы солдатам несмотря на весь производимый шум.

        На Рас Кубзе Стена, похоже, окончательно пустила корни и я уже начинаю привыкать к ее виду. Я пожимаю руки Абу Джихад и Мухаммаду Абу Хуммусу и другим нашим друзьям, рассматриваю старые и новые граффити,  беспомощно брожу по главной улице. Проемы, остававшиеся еще в прошлой раз, уже заделаны. Из громкоговорителей разносятся неизбежные, предсказуемые, но страстные речи. Несколько палестинских женщин, укутанных с головы до пят, присоединились к демонстрации. Вскоре кончаются и слова – барабанщики давно разошлись по домам - и мы начинаем собираться.

        В автобусе на обратной дороге Чарльз говорит о бесстыдной грубости Стены – просто линия цементных  блоков, поднимающихся к небу, закрывающих горизонт, вид, будущее от тех, кто пойман на этой стороне, как будто они не имеют значения, как будто им не надо ни школ, ни больниц, ни нормальной жизни. Я рассказываю ему о Калькилье и Тулькареме, почти полностью заключенных в цемент. Как можем мы, дети и внуки утопических мечтателей и идеалистов делать такое другим людям? Мой собственный дедушка, еврейский гуманист старой школы никогда бы не поверил, что такое возможно. Я не думаю, что травма терроризма, реальная и опустошающая, может быть объяснением происходящему – демонической смеси жадности, близорукого гипер-национализма, страсти к жестокому насилию, которая развивается только среди тех, чья уязвимость граничит с импотенцией. Все это свойственно этническому конфликту, который неизбежно сужает коллективное видение и умерщвляет человеческое сердце. Первое, что исчезает - это способность представить мир глазами другого, врага, потенциальной жертвы. Но евреи, похоже, добавили нечто исключительно свое в эту возвышающуюся серую стену, стоящую на украденной земле, нечто, что воплощает очень конкретные и очень недавние воспоминания. Ты строишь - для других – стену, которая знакома тебе.



15 МАЯ 2004.   ДЕНЬ НАКБЫ    БЕЙТ ЛИКИЯ

        Мы стоим на горе над Бейт Ликией – еще один ландшафт, потрясающий своей красотой. Это последние холмы перед прибрежной равниной; зеленые и желтые поля развернуты до самого подножья гряды. На землях деревни – оливковые посадки и виноградники, несколько возделанных полей и множество бело-серых камней, коз и овец, разбросанных по склонам. Холмы водоворотом скатываются вниз, чтобы встретиться в долине, где древние оливы (возраст некоторых из них исчисляется не одним столетием) продолжают хранить свои немые свидетельства.

        По этой средиземноморской пасторали идет глубокий белый разрез, место, где будет стоять стена. Он извивается среди холмов, открытая, зловещая рана. Некоторые старые оливы, оказавшиеся на пути стены, были вырваны с корнями и в спешке  воткнуты в долине, они высохли и умирают. Солдат не волновало, как правильно пересадить их. Столетия роста уничтожены. "Вы видите?" - снова и снова спрашивает наш хозяин, пытаясь открыть нам, горожанам то, что крестьянин видит с первого взгляда: эти деревья  больше не живут и не растут. "Мы потеряли и их".

        А на другой стороне стены, которая вскоре встанет здесь, виноградник Абеда, аккуратно карабкающийся по склону. Он не очень большой, но для жителей деревни имеет огромное значение, в Бейт Ликии с ежегодного сбора винограда может прожить почти полная семья. Но есть и еще причина – тринадцатилетний сын Абеда был убит там три года назад, он открыл дверь армейской машины, оставленной около виноградника. Непонятно, что взорвалось в машине, была ли это подстроенная ловушка, теперь для жителей Ликии это вряд ли имеет значение. Разница между смертью из-за злонамеренности, халатности или безразличия  вряд ли может быть достаточным утешением. Место, где погиб мальчик, отмечено палестинским флагом. Как и виноградник, оно скоро будет потеряно для деревни, отрезанное стеной.

        "Видите те оливковые деревья?" - Али, наш сегодняшний гид, показывает на другую сторону склона. "Я потеряю их и мои поля, вон там, а за ними есть еще оливы и виноградник. Я полностью разорен". Али, как и большинство этих сельских жителей, ничем не заслужил это намеренное или не намеренное разрушение их жизней. Бейт Ликия оставалась совершенно тихой все три с половиной года интифады. Ни инцидентов, ни подозреваемых, ни арестов, ни насилия, ничего. Теперь она последовательно лишается почти половины своих земель. И это уже не в первый раз: в 1973 многие тысячи дунамов были экспроприированы государством; Керен Кайемет засадил некоторые из них деревьями. Что еще характерно, поселение Мево Хорон было имплантировано на месте существующей деревни, Бейт Нуба, места, где Али родился. Что случилось с жителями?  Кого в Израиле это заботит? Их выгнали, большинство стали беженцами в Иордании. До сих пор можно видеть некоторые из оставшихся старых домов и практически на их фундаментах построены виллы поселенцев.

        Клан Али был большой, около шести тысяч человек. Большинство ушло в Иорданию.  Отец Али владел большими стадами коз и овец и  не мог их бросить, поэтому они перебрались в Бейт Ликию, на соседнем холме. Недавно Али решил разыскать могилу своего деда на горе под Мево Хорон, но его прогнал офицер безопасности, который грозился пристрелить его, если тот еще раз попытается посетить могилу. Что еще хуже,  канализация поселенцев теперь течет через старое кладбище Бейт Нуба, оскорбление настолько немыслимое, что Али с трудом может говорить о нем.

        Кажется, он должен быть переполнен горечью, однако, это не так – хотя его и терзают бесконечные оскорбления. Он показывает нам, где должна пройти Стена и что это будет значить. "Если вы спросите, что хорошего и что плохого в этой Стене, то вы сами увидите: хорошего в ней нет ничего, зато список плохого будет таким длинным, что я не знаю, с чего начать. Она разрушает нашу деревню и крадет наши земли. В пастухов, которые будут пасти скот слишком близко от нее, будут стрелять. Оливковые рощи и виноградники будут потеряны. Мы ничем не заслужили этого. Но я все еще думаю, что это наилучшее время для заключения мира. Прямо сейчас. На этой земле достаточно места для двух народов. Давайте начнем". Шай, потрясающий фотограф, который привел нас сюда, отзывается в унисон:
 
        "Правительства никогда не заключат мира. Он должен придти от корней". Он здесь каждую неделю с маленькими, вроде нашей, группами. Сегодня с ним пришел его отец, я думаю, он должен гордиться таким сыном.

        "О чем они думают? – говорит молодой палестинец из деревни, везя нас на бешеной скорости по сумасшедшей каменистой тропе. "Здесь всегда было спокойно. Теперь, когда они забирают все, что мы имеем - они что, не понимают, что будут проблемы?" Пока, однако, Бейт Ликия, как и Будрус, Бидду, Бейт Сурик, Катана и другие деревни – около семнадцати в этом районе – придерживались пути ненасильственного сопротивления. Армия же использовала свои обычные методы разгона демонстраций – слезоточивый газ, оглушающие гранаты, резиновые пули. Пустая канистра из-под слезоточивого газа валяется у нас под ногами, они везде разбросаны по холму. Позднее демонстрации угасли, возможно на сегодня армия их успешно сломала. Осталось много раненых.

        На обратном пути мы разговариваем с другим человеком, который провел двенадцать лет в израильских тюрьмах. Он говорит, что всегда верил в мир. Он был членом Народного Фронта, знает левых израильских политиков, они даже ночевали у него в доме. Вчера его сын получил три резиновые пули в голову - он бросал камни в солдат. Мальчик в госпитале, есть надежда, что поправится.

        Вернувшись в деревню, мы прощаемся. Последний, кто говорит с нами, это "Абед с виноградником", "Абед с убитым сыном". "Недостаточно, что вы приехали и посмотрели, - говорит он мягко, но с внутренней настойчивостью, - Вы должны сделать что-нибудь, чтобы остановить это. Протестуйте, пишите премьер-министру, пишите в Кнессет, найдите способ". Я размышляю, насколько мы можем реально помочь, группа досаждающих активистов, которые провели это утро в Бейт Ликие, смотрели видео, пили чай и бродили среди камней. Я думаю о другом винограднике, Набота, и голосе пророка, который раздался слишком поздно, чтобы спасти его хозяина от жадности еще одного злобного царя. Может быть, всегда есть виноградник на склоне горы, ожидающий, чтобы его своровали. И мы знаем по опыту, что всегда найдется какой-нибудь хищный и саморазрушающий Ахаб или Шарон. Но здесь, в деревне за деревней, пядь за пядью идет изнасилование земли, и дерева, и вина, и надежды, изнасилование достоинства и простого приличия. И оно достигло размаха, о котором даже пророк не мог и помыслить.

        С нами сегодня Лоуренс Коэн, антрополог из Беркли, мягкий и тактичный человек. Похоже, подобные экскурсии заняли стандартное место в программах антропологов, приезжающих в Израиль. Год назад мы взяли в Южный Хеврон Ван Даниэля из Колумбийского Университета. Может, хоть таким образом как-то разнесется информация. Лоуренс вырос, как и Эйлин, в еврейском Монреале, выучил иврит, знает Израиль. Перед тем как мы расстаемся, он рассказывает об определяющем моменте в его жизни. Он был тогда молодым студентом, дающим уроки в еврейской школе, чтобы оплатить свое образование.Он пересказывал своим ученикам рассказ из Мидрассы о том, как Авраам разбил языческих идолов, когда вдруг понял, что не может принять его. Он остановился на середине рассказа (и продолжил его, став специалистом по Южной Азии). Понятно, что монотеистам нельзя приписать монополию на жадность, безжалостность или безразличие. В конце концов, были еще пророки Михей и Иеремия (говорят, они были евреями). Но я, как и Лоуренс, на стороне идолов и против крушащих фанатиков. Авраам неправильно понял. Никакой еврейский Бог не желал бы причинить зло Бейт Ликии.




30 ИЮНЯ  2004.   РЕШЕНИЕ ВЕРХОВНОГО СУДА

        В виде исключения случаются хорошие дни, луч надежды. Верховный Суд отверг планируемую линию Стены в районе западнее Иерусалима, между Писгат Зеэв на севере и Модиине на западе, включая шоссе 443 (которое обслуживает пригороды Модиина наряду с рядом израильских поселений. По обе стороны дороги находятся палестинские территории). Единогласное решение трех судей – Барака, Хешина и Матца принуждает правительство предложить маршрут, менее разрушительный для палестинских деревень. Хотя судьи не признали аргумент палестинской стороны, что Стена, как таковая, является не барьером безопасности, а инструментом захвата земли, свое решение они аргументировали принципом пропорциональности: ущерб, наносимый деревням должен быть взвешен с соображениями "чистой" безопасности. Армия и правительство не получат карт бланш на определение маршрута. Бейт Ликия, Бейт Сурик, Бидду и многие другие, по поводу которых мы протестовали, устраивали демонстрации и посылали петиции могут быть спасены.

        Данни Тирза, человек, которому было вверено планирование маршрута Стены, проникновенно-сердечно говорит о поселенцах на правительственном телевизионном канале. "Это, - говорит он - черный день для государства Израиль". Отвращение к решению суда в каждом его слове. 2-й канал подготовился и представил Тирзу шагающим по каменистым холмам где-то на территориях, а за его спиной звучно взлетает Миг 16:  завоеватель, оккупант, полностью уверенный в своем узком мире.
 
        После кадров с Тирзой поставлено интервью с палестинцем из Бейт Сурик. Последний говорит запинаясь, не так уж в ладах с ивритом, об израильтянах из соседнего Мевассерет Цион, которые направили петицию в суд и боролись за спасение земель своих соседей. "Они – он останавливается, ищет нужное слово, колеблется и, наконец, произносит, - они - человеческие создания".



6 НОЯБРЯ 2004.   СБОР МАСЛИН.  УММ АЛЬ-РИХАН

        Она сидит на сухой земле, укутанная в свое длинное платье, на лице тысяча морщинок, серебряные волосы блестят на горячем солнце, как естественное продолжение серебристо-зеленых листьев оливы над ее головой и вскрикивает: "Аль-Яхуд! Аль-Яхуд!"(Евреи!) - от радости или смущения, в то время как мы выливаемся из автобуса.

        Мы в зоне между Зеленой Линией и Стеной. Люди деревни ни к чему не принадлежат – они не израильтяне и не могут свободно передвигаться за пределами деревни, и они были отрезаны от Палестины, от своих родственников в Туре, что в двух километрах и от близлежащих городов Ябад и Дженин с их больницами и магазинами, отрезаны от какого бы то ни было будущего. Но в каком-то смысле им повезло. Анин, их ближайшая сестра-деревня, осталась на другой стороне стены, в то время как ее поля и оливковые рощи – на другой. В этом году армия не дала жителям Анин закончить сбор урожая маслин, который является теперь их единственным средством существования. Крестьянам было дано три рабочих дня, по времени урезанных наполовину: переход на другую сторону барьера  - дело медленное, каждое разрешение не спеша проверяется солдатами, а до наступления темноты нужно вернуться обратно. Этого времени совершенно недостаточно, и большая часть урожая сгниет на деревьях. Поскольку армия теперь всячески препятствует крестьянам из Анина и из практически всех других  деревень вдоль стены, регулярно работать на полях и заботиться об оливах, эти земли в конечном итоге также будут для них потеряны и отойдут к Израилю. Следующим шагом, вне сомнения, будет строительство на них нового поселения.

        Мы приехали помешать этому развитию событий. Вдоль стены, по обе ее стороны, жители в отчаянии, опасаясь самого худшего. Чуть глубже на палестинской территории поселенцы уже два года выгоняют крестьян с их оливковых плантаций, угрожая автоматами.

        Сегодня нас собралось около двухсот добровольцев (четыре полных автобуса)  чтобы помочь сбору маслин для их палестинских хозяев из Анина, Умм аль-Рихан и еще трех деревень. Мы не позволим правительству захватить эти земли, по крайней мере без борьбы. Стена не стена, но мы закончим сбор урожая. Мы здесь, для того, чтобы защитить беззащитных. Автобус разбрасывает нас маленькими группами по оливковым рощам и полям этих деревень в соответствии с инструкциями их хозяев.

        Мы привезли с собой большое количество использованных пластиковых транспарантов, истершихся после многочисленных демонстраций. Оказывается, они еще смогли пригодиться. Мы расстилаем их под деревьями, придавив камнями. И - за работу: снова незабываемая эротика света и дерева. С этого момента несколько часов пройдут под звук падающих маслин, светлый перестук осеннего дня до начала дождей. Деревья шумят и раскачиваются, солнце бьет сквозь серебряные листья, в воздухе запах земли и поспевающих плодов, сухих колючек и отбеленных камней, запах счастья.

        Была большая вероятность, что сегодняшняя акция не состоится. Арафат умирает в Париже, в действительности, практически умер. Вчера нам позвонили из деревни, чтобы сказать: "Если он умрет, не приезжайте; территории будут закрыты, будет опасно, а для нас – это время траура". Сейчас, вися на верхушке дерева, я рад, что безжалостный старик задержался еще на день. Почему в нашей жизни так мало моментов, наполненных ощущением правильности и баланса? Не одиночество ли каждого дня сводит нас с ума? Здесь я совсем не чувствую себя в одиночестве. Я среди друзей. Я слушаю, говорю, иногда по-арабски, иногда на иврите – протяжный контрапункт стаккато падающих маслин.

        Рамадан, они постятся, но атмосфера светлая и приветливая. У края рощи женщина кормит младенца, повернувшись к нам спиной.  Другие дети зовут своих матерей, ползая по пластиковым полотнищам. Молодые палестинские женщины хотят знать откуда мы приехали – неужели мы действительно израильтяне? Как-то непохоже. Люсия, работающая рядом со мной, говорит, что она из Мексики, совсем недавно приехала в Израиль."Ей пришлось сделать очень длинный путь, чтобы собирать эти маслины", - говорю я этим деревенским девушкам. Они хихикают, неожиданно засмущавшись. Люсия рассказывает мне свою историю. Она заинтересовалась Розенцвейгом и Факенгеймом, написала докторскую диссертацию (в Эссексе) об их учениях, и решила, что если принадлежность к еврейству так много значит, она обязана быть здесь. То, что она здесь увидела, шокировало ее. Как могут евреи делать такое другим людям? Она улетела обратно в Англию. Там она перечитала свою диссертацию,  отметив, что слово "палестинец" ни разу в ней не упоминается. (Розенцвейг мог быть сильно удивлен, оказавшись с нами). Теперь она вернулась сюда как постоянный житель, стала активисткой и представляет Израильский Комитет Против Сноса Домов. Люсия – яркая латиноамериканская красавица, умная и знающая – я уверен, что она дождется мира. И она такая не одна.

        Мне кажется, что только часть моего сознания сейчас занята сбором маслин. Я вспоминаю А.Д.Гордона, теоретика начала киббуцного движения – действительно все в жизни циклично: тогда молодые евреи-идеалисты приехали обрабатывать землю чтобы перестроить свои собственные души; однако сейчас они работают, чтобы спасти землю палестинцев, спасти других, невинных людей от нас самих. Но, так же, как и тогда, сто лет назад, нас нещадно обжигает солнце, и тело полно тем же опьяняющим чувством физического труда во имя моральной необходимости. Слева от меня Авиад забрался на самую верхушку дерева: гораздо интереснее, если есть хоть капелька риска. Он внук одного из Труженников Сиона – сионистов-социалистов, которые ехали сюда спасать евреев и строить государство. Дедушка бы его одобрил. Спираль жизни: Рильке говорил, что первое поколение находит Бога, второе заковывает его в цепи и строит вокруг каменные стены, затем приходит третье – крушит камень за камнем и разбивает цепи, чтобы отпустить его на свободу.

        У меня новый друг – Набил. Сначала он не верил, что я израильтянин – я разговаривал с ним по-арабски, и он чувствовал себя спокойно и всем интересовался. Я уверяю его без каких-либо извинений, что я израильский еврей. Он улыбается. "Мы -братья", - говорит он. Весь сегодняшний день полон особого, такого нехарактерного здравого смысла. И мне хочется (по-глупости) верить. Вчера вечером по второму каналу телевидения было интервью из Тюрьмы № 4 с нерядовыми заключенными Хамаса и Исламского Джихада. Среди них был один, который послал террориста убить семью в киббуце Метцер два года назад. Удивительные фразы слетали с их уст. Они хотят мира, они хотят соглашения, они знают, что это будет значить, и они верят, что это возможно. «Это неправильно», сказал бывший террорист, «убивать детей – при любых обстоятельствах». Он просил прощения у отца, который выжил после стрельбы. На войне погибают и дети, но этому нет оправдания. Он хочет, чтобы сфотографировали, как он ест после дневного поста вместе с Бин-Нун, израильским журналистом.  Эти люди пытались передать свое послание израильтянам. Кто-нибудь поверит им? Мой сын Эдан настроен скептически.

        Дядя Набила показывает мне разрешение, которое позволяет ему переходить к своим полям, на другую сторону стены в 7:00 и в 16:00. Каждый переход может занять несколько часов. “Во что превратилась теперь ваша жизнь?” - спрашиваю я. “Где, например, теперь ближайшая больница?”  Она в Дженине, до стены это было расстояние в семнадцать километров. Теперь нужно проделать шестьдесят семь через армейские посты и заграждения. Раньше такая поездка стоила 20 шекелей на такси, теперь 130 и многие часы. Хуже того, Тура, где живет половина его семьи, теперь тоже на другой стороне. Армия не дает им возможности прийти в Умм аль-Рихан на свадьбу его дочери. Как можно будет без них праздновать свадьбу? И, если уж говорить о свадьбах – то недавно была одна в Мошаве Шакед, совсем рядом, в поселении около Зеленой Линии, практически построенном этим человеком. Он работал там на строительстве почти каждого дома, знал каждую семью, был близок со всеми. Один из молодых людей играл свадьбу в доме, который он построил своими руками – но ему не дали прийти на свадьбу. Ему грустно, он задет и оскорблен. "Что вы теперь делаете? У вас есть работа?" – спрашиваю я. Работы нет, он сидит дома. Он живет в зоне перед Стеной, больше некуда идти, его разрешение распространяется только на его деревню.

        Круги жизни. Амиэль сегодня  снова приехал собирать маслины. Два года назад поселенец выстрелил в него во время сбора маслин около Янун. Амиэль опознал человека, который сделал выстрел и чья пуля отрекошетила ему в живот, но израильский суд признал поселенца невиновным. Это стандартная ситуация уже не удивляет. Сильвия из Иерусалима, ветеран движения "Мир Немедленно", также собирает сейчас маслины. Ее дочь недавно путешествовала по Индии и попала в небольшую автомобильную аварию. Так случилось, что неподалеку жил молодой израильтянин. Услышав, что в аварию вовлечена израильская девушка, он бросился к месту происшествия, чтобы помочь ей, окружил ее заботой и помог решить многочисленные бюрократические проблемы. Оказалось, что это был тот самый поселенец, который ранил Амиэля. Теперь Сильвия перед дилеммой: может ли она написать ему слова благодарности, если знает, что он воплощение всего того, что она ненавидит в израильской политике и, что он чуть не убил нашего друга?

        Есть нечто в этой истории, говорящее языком реальности, языком любви, перекрученной и раздираемой до смертельного эффекта, зависимой человеческой сущности. Сегодня на какой-то момент оливы принесли раскрепощение и, кажется, все мы почувствовали облегчение. Мы собираем маслины с пластиковых полотен, наполняем приготовленные мешки и бадьи и взбираемся обратно к деревне. Вдалеке, в лучах заходящего солнца, горы Дженина становятся пурпурными, а на западе море рикошетит потоки солнечного света. Время двигаться. Набил подходит попрощаться. Он протягивает руку: "Леитраот бе медина шеляну", - говорит он на иврите: "До встречи в нашей стране - Палестине. "И чтоб это произошло как можно скорее", -  отвечаю я по-арабски, прибавляя традиционное благословение:  "Мин тумак ли-баб аль-самаа". "Из твоих уст бы – да прямо в рай".



31 ДЕРЕВЬЕВ 2004.  ДЖАЙУС: БОЙНЯ ДЕРЕВЬЕВ

        Последний день года. Сверкающий  зимний мир солнца и камней. Свет такой насыщенный, что больно глазам. И то, что предстает в этом свете – ранит сердце. Даже удивительная красота, особенно красота, может ранить.

        Я никогда не был в Джайус, немного севернее Калькильи, теперь на восточной стороне стены. С затуманенной головой, невыспавшийся – последние несколько дней было столько дел, и к тому же, какое-то время я плохо себя чувствовал- я смотрю из окна автобуса на холмы, зеленые после зимних дождей. "Ты идешь встречать Новый Год?", - спрашиваю Амиэля, сидящего рядом со мной. Улыбаясь, он обводит рукой автобус с добровольцами, потом камни и деревья за окном: "Мой Новый Год здесь".

        Мы не можем посетить саму деревню, сегодняшняя акция направлена на земли западнее стены, вне досягаемости их хозяев. Из-за стены Джайус потерял 72% своих земель (8600 дунамов). Эти земли были экспроприированы государством для строительства нового поселения Зуфин Цафон, продолжения старого поселения Зуфин, оно прямо напротив Джайус на следующей гряде холмов. Подставные компании, чьими реальными владельцами являются поселенцы, подготавливают площадь для строительства 2100 новых единиц. Бульдозеры работали весь декабрь. Две недели назад на земле, принадлежащей Тафику Хассану Салиму из Джайуса, были выкорчеваны 300 оливковых деревьев, многие из них очень старые. Тафик Хассан беспомощно смотрел на это из своего дома на другой стороне стены. Более того, все шесть водных источников, которые служили Джайус, оказались на западной стороне стены и деревня теперь должна покупать воду на стороне. Все это очень символично: Израиль обезвоживает Джайус, как и другие деревни в этом районе, хлебнице Палестины, с целью привести палестинцев к обнищанию и вынудить их уйти.

        19 декабря жителям деревни удалось противостоять бульдозерам в ненасильственном протесте, что привело к некоторой остановке работ. Спонтанные протесты в стиле Ганди, возникшие прошлой весной в Будрусе начали распространяться и здесь. Судам еще предстоит доказать законность того, что происходит в Джайус, но, нет сомнения, это часть гораздо более широкой программы ускоренного строительства поселений и аннексий, направленных на то, чтобы стереть Зеленую Линию навсегда.

        Мы приехали выразить нашу солидарность с жителями, а конкретно - засадить украденное поле саженцами оливковых деревьев. Возможно, это остановит бульдозеры на несколько дней. Возможно, мы надеемся напрасно и можно рассматривать наш жест против огромных махинаций правительства и армии, как жалкий и неэффективный даже по определению. С другой стороны, если мы не уступим, и жители Джайуса не уступят, может, есть шанс спасти эти поля. Может быть, не так страшно быть неэффективным, если есть надежда. Я уверен, почти уверен - в конце концов победим мы - нелепые, переполненные благими намерениями солдаты мира.

        Полиция и армия, как обычно, ждут нас, на этот раз, похоже, готовые к конфронтации. Многочисленные джипы набиты солдатами, большинство которых в полном вооружении. Они блокируют дорогу к полям Джайуса как раз в том месте, где она отходит от главной дороги. Мы были готовы к этому моменту. Мы быстро высаживаемся из трех автобусов – около 120 добровольцев - и готовимся прорываться через заслон солдат. Каждый из нас берет по саженцу оливы, завернутому в черный пластик. У нас с собой также много лозунгов и плакатов."Прекратите грабеж земли", "Стена рухнет", "Оккупация и поселения противостоят миру", "Они оставляют Газу, чтобы обосноваться на Западном Берегу". Я несу медицинскую сумку  и сейчас ненужную зимнюю куртку на случай, если меня арестуют и придется провести ночь в какой-нибудь холодной камере. Мы разбредаемся по холму, сжимая в руках саженцы и плакаты.

        Джипы стараются следовать за нами, а некоторые из офицеров идут пешком рядом. На данный момент они не готовы вступать в столкновение. Это долгий путь по жаре, по меньшей мере час, и скоро я покрываюсь потом и начинаю мучиться от жажды. Мы минуем посадки манго и гуйавы, сады Джайуса, за которыми жителям деревни удалось ухаживать, пересекая стену с разрешениями армии. Скоро и это станет невозможно; с постройкой поселения палестинцы автоматически будут рассматриваться как угроза безопасности, дороги и тропинки для них закроются.

        Хорошо, что рядом со мной Амиэль, мы говорим, как это уже случалось, о Виргилии - доброе и лиричное присутствие на этом пытаемом клочке Средиземноморья. Амиэль всегда кажется особенно расслабленным и безмятежным в подобных обстоятельствах, которые к тому же очень подходят для обсуждения латинской поэзии. Ясмин, моя бывшая студентка, недавно вернулась из Ладакха. Она потрясающий лингвист и рассказывает мне, как в прошлом году выучила турецкий практически за месяц. Я с завистью слушаю, как она разговаривает на беглом арабском с нашими палестинскими добровольцами. Она говорит, что уже несколько недель была не в духе, возможно из-за ситуации в стране – но сегодня, видя 120 человек, несущих саженцы, она снова счастлива.
 
        Я познакомился с Мартой из Калифорнии, несгибаемой и идеалистичной, специализирующейся в области разрешения конфликтов. Среди нас много иностранных добровольцев, некоторые из Германии, некоторые из Скандинавии, и еще контингент анархистов с буйными шевелюрами и в черных футболках. Тем временем, у меня начинает развиваться привязанность к моему саженцу, хотя это довольно сухой экспонат: переживет ли он первую зимнюю бурю, не говоря уж о преднамеренной атаке бульдозеров? Я чувствую необходимость защитить его, хотя мне уже становится тяжело его нести.

        Мы взбираемся на холм к опустошенному полю. Древние оливы исчезли – скорее всего к какому-нибудь подрядчику в Тель-Авиве, который завершит убийство. Всего лишь две недели назад мы видели разрушительную картину лежащих корнями вверх оливковых деревьев. ".. не порти дерев и не опустошай окрестностей, ибо дерево на поле не человек, чтобы могло уйти в укрепление" (Второзаконие 20:19.

        "Мы останавливаемся среди камней, чтобы было высказано необходимое. Абу Аззам из Джайуса берет мегафон. "Друзья, товарищи! Ваш приезд сюда имеет для нас огромное значение. Это очень важный акт. В то время как израильское правительство и израильская армия превращают нашу жизнь в ежедневный ад, вы приехали как друзья, чтобы помочь нам". Он рассказывает историю этих полей. Сначала, в декабре 2000 наделы земли были перенумерованы, но жителям деревни отказались выдать новые земельные карты. Когда было объявлено, что участки 786 и 788 экспроприируются для нового поселения, они не имели понятия, что значат эти номера. Только 15 декабря, две недели назад, под давлением судов, власти передали карты. Теперь люди Джайуса знают: у них все отбирают. Существует узаконенное дьявольское правило, что поле, наполовину каменистое, отходит к государству. Где на этих холмах есть поле или оливковая роща, не покрытые камнями?

        Абу Аззан хочет для евреев и палестинцев одного государства, государства, в котором будет место всем и все будут жить в мире. Некоторые апплодируют его видению. Другие, как и я, относятся скептически. Он не успевает закончить, как офицер полиции выдает ожидаемые угрозы: "Вы на частной земле, вы нарушаете закон. Если кто-либо из вас попытается посадить здесь дерево, он будет снят на пленку и предстанет перед правосудием. Мы используем все средства, находящиеся в нашем распоряжении, чтобы остановить вас". Он ждал этого момента последнюю пару часов.

        Для нас это сигнал. Мы бросаемся  вверх к более пологому участку склона и начинаем работать. Лопат не хватает, но мы умудряемся и без них делать неглубокие ямки. У нас сотня молодых оливковых деревьев и мы намерены посадить их здесь, между камней и солдат. Полицейские фотографы яростно снимают, документируя наше страшное преступление. Мы не обращаем внимания. К моему большому облегчению, не следуют ни аресты, ни удары дубинками и прикладами. Сладкая и необычная тишина вдруг окутывает этот сухой склон, словно магия посадки деревьев взяла верх над всеми другими конфликтующими и смятенными мыслями и чувствами, будто даже солдаты потрясены картиной этих людей – молодых и старых, арабов и евреев – копающих руками твердую землю, чтобы на ней смогло вырасти что-то новое.

        Я смотрю вокруг: склон покрыт маленькими группами сажающих и десятки крошечных саженцев теперь гордо торчат из перевернутой коричневой почвы. Это еще один момент Та'айуш, сверхъестественное и непредсказуемое состояние на грани, в котором мы оказываемся время от времени, разделяя его с солдатами и полицией или, что того хуже, с поселенцами, и всегда с ощущением странной и восхитительной неуверенности в том, что может произойти дальше. Часто в таких моментах много шума;  люди кричат, кого-то ударили, солдаты огрызаются, а иногда стреляют своими канистрами слезоточивого газа или оглушающими гранатами. Но сегодня, под резким зимним солнцем стоит сонная тишина.  Абу Аззам был прав. Я чувствую глубину его видения. Вдалеке, за стеной видны один-два дома на краю деревни. Возможно, жители наблюдают, что происходит на их поле.

        Рядом со мной возникает Гади – я как раз закончил поливать один из саженцев, ему будут нужны силы в предстоящей битве. Гади, похоже, как и я, счастлив и удивительно умиротворен: "Если кто-нибудь будет арестован, а это должно случиться сейчас – пусть попробуют убедить суд, что посадка оливкового дерева является актом измены". Как всегда, Гади воплощает спокойную ясность и мужество и, как всегда, видит за настоящим моментом будущее. С другой стороны от меня, Дана поправляет свои  длинные черные локоны и игриво позирует перед полицейской камерой, замешкавшейся на ее лице. Мы утрамбовываем свежую почву и готовимся уходить.

        Но на сегодня это еще не все. В нашем плане достичь стены и устроить протест в то время, как жители Джайус подойдут к тому же месту с другой стороны. Мы не сможем приблизиться к ним, но, по крайней мере, увидим друг друга. Мы начинаем снова двигаться по холмам в направлении широкой полосы из металла и камня, разрезавшей землю пополам. Впереди меня палестинская женщина в черном платье, несущая огромный плакат на английском "Вы не сможете выкорчевать Палестину". Мы двигаемся вдоль дорожки, извивающейся по оливковой роще, взгляду уже открывается вид на деревню. Неожиданно офицер полиции рявкает на нас в мегафон: "Ни шагу дальше. Вы нарушаете закон. Еще один шаг и вы будете арестованы. Мы готовы остановить вас."

        Гади бросается на переговоры, я успеваю поймать его сигнал отходить вкруговую через оливы, чтобы избежать солдат. Мы несемся по террасам, под деревьями, спотыкаясь на камнях. Пожилая женщина, похоже, впервые пришедшая на акцию Та'айуша неожиданно пугается: "Что теперь будет? Я не знаю, что делать". "Не беспокойтесь, - говорю я: Ничего страшного. Держитесь вместе со всеми, так безопаснее." Я помогаю ей спуститься с каменистой террасы. Наш народ выливается на дорожку, полиция потеряла контроль. Их джипы под рев клаксонов вламываются на   грязную бугристую дорогу, вынуждая добровольцев разбегаться по сторонам. А на другой стороне стены, едва различимые, стоят в ожидании нас жители деревни. Я насчитываю 10 армейских машин, смотрю, как солдаты вынимают автоматы со слезоточивыми гранатами. Больше всего мы беспокоимся, что солдаты направят газ на палестинцев, как они обычно это делают.

        Но в последнюю минуту все останавливается. Следуют переговоры. Полный абсурд – или как еще можно назвать картину уничтоженных оливковых деревьев и желтых бульдозеров, поселенцев и солдат,  простершееся чудовище – стену и пеструю толпу добровольцев, приехавших сюда чтобы прокричать свой протест. Мужчина-палестинец идет на зеленое поле справа от нас и простирается в молитве. Пришло время. Телега с запряженным мулом и с двумя крестьянами ждет позади нас в надежде попасть в Джайус, если солдаты откроют ворота. Сумасшедшие анархисты прямо на вязкой дороге начинают, похожую на водевильный танец, демонстрацию: размахивая ногами в сторону солдат они поют, растягивая слова на английский манер: "Мы свергнем , свергнем, свергнем эту военную власть...Мы никогда не будем в безопасности с этой стеной апартеида". Я слышу, как полицейский переговаривается с Гади:"Я просто выполняю мою работу".  Гади: "Мы не хотим никакого насилия, сегодняшний день не исключение, но мы не дадим нас запугать".

        В середине этой разноголосицы с другой стороны стены передают письмо от Тафика Хасана Салима, это его оливы были выкорчеваны. Письмо зачитывается вслух: "Я очень сожалею, что не смог прийти встретить вас у стены. Я оплакиваю мои погубленные деревья. Десятки лет я ухаживал за ними и любил их как детей. Теперь мой дом погрузился в траур. Вы словно пришли утешить скорбящего и вы тронули мое сердце. Вы вселяете в меня надежду. Я бы хотел приветствовать вас как моих гостей, но между нами стена". Хишам, один из юристов Та'айуш выкрикивает теперь на страстном арабском, его голос хрипит и он отчеканивает слога: "Мы хотим мира, мы верим в мир без оккупации. Нужно прекратить красть землю и начать строить мир. И мы построим мир, несмотря на Шарона".

        Мы принесли с собой в подарок для Джайус одно большое оливковое дерево, оставленное на поле в день, когда они выкорчевали остальные 299. Солдаты расступаются и четыре добровольца подносят его к воротам, передавая друзьям на другую сторону. Это все, что мы еще смогли сделать. Этого так недостаточно. Всегда недостаточно. Время возвращаться домой. А мой саженец? Возможно завтра и он исчезнет.



9 СЕНТЯБРЯ  2005.   БИЛЬИН (1)

        "В Бильине больше не будет демонстраций", - так заявил в самой деревне всего неделю назад полковник израильской армии. Он ошибался.

        Бильин стал символом ненасильственного палестинского сопротивления. Начиная с января, здесь каждую неделю проходят демонстрации, которые армия пытается всеми способами подавить. Нужно прямо сказать: маршрут Стены здесь не имеет никакого отношения к безопасности Израиля и борьбе против террора. Стена в Бильине имеет лишь одну цель – экспроприировать землю для расширения израильских поселений Модиин Илит, Матитьяху и Кирият Сефер. Модиин Илит – это ультра-ортодоксальное городское поселение с 20 000 жителей, в плане его развития  –достигнуть 300 000. Понятно, что нужно больше земли; и что может быть лучшим источником, чем беззащитная деревня, расположенная на вершине одного из красивейших холмов Палестины с видом на западные холмы Иудеи на востоке и прибрежную долину на западе. Бильин, деревня с населением 1600 человек, должна потерять две трети своей земли, 1980 дунамов из общего количества в 3000. До настоящего момента Верховный Суд Израиля не смог остановить эту очевидную несправедливость, хотя очередное слушание назначено на следующую неделю.
 
        Израильский лагерь борьбы за мир все время поддерживал борьбу жителей деревни, но демонстрации Бильина не для каждого, риск пострадать от насилия армии там очень велик. До сегодняшнего дня главный удар кампании протеста приняли на себя «Анархисты Против Стены» и ряд международных групп вместе с местным комитетом. Но после заявления полковника о намерении положить конец сопротивлению, другие группы борьбы за мир решили, что они должны немедленно вмешаться. Призыв был направлен активистам Та'айуш, Махсом Вотч, Гуш Шалом и другим организациям; таким образом, сегодня к протесту присоединились около двухсот человек.

        Вначале казалось, что у нас почти нет шансов добраться до деревни. Перед выходом из дома я получил срочную электронную почту, сообщавшую, что в пять часов утра армия вошла в деревню и объявила полный комендантский час; любой житель, покидающий дом, подлежит аресту, не говоря уже о худшем. В 10:00 в радио- новостях сообщили о столкновениях в Бильине между солдатами и жителями, бросающими камни. (Неделя за неделей это стандартное развитие событий: жители идут мирным маршем к месту строительства стены; армия атакует их слезоточивым газом, оглушающими гранатами, дубинками, а в конце резиновыми пулями и даже настоящими снарядами, и тогда палестинские подростки в ярости начинают швырять камни в солдат). В автобусе мы узнаем, что армия перекрыла все дороги, ведущие в Бильин, полностью отрезав связь с деревней. Наша единственная надежда – попытаться пробраться туда пешком через холмы и ущелья.

        В напряженной атмосфере четыре полных автобуса отправляются с места встречи в Модиине и продолжают путь через Модиин Илит – уродливое скопление каменных и бетонных жилищных блоков. Женщина, сидящая рядом со мной, доброволец из Махсом Вотч, указывает на полное отсутствие чего-бы то ни было зеленого или растущего. В отличие от других израильтян, ультра-ортодоксальные евреи не украшают свои подоконники горшками с цветами и растениями. Еще женщина замечает, что если нам придется возвращаться вечером, после наступления субботы, нас могут забросать камнями, опасность не меньшая, чем то, что ожидает в Бильине. Другая, еще более серьезная проблема, это жара. Середина дня, и в Средиземноморье все еще лето. По утверждению Адама, ветерана пятниц в Бильине, солнце – наш худший враг. Очень скоро мы убеждаемся насколько он прав. В нескольких километрах за поселением автобус останавливается около широкого, пыльного разреза в земле, который скоро превратится в стену. Мы собираем вещи и выпрыгиваем под сжигающее солнце, стараясь быстро спуститься под холм прежде, чем появятся солдаты.

        Скоро мы видим их – несколько полных джипов - на дороге над нами. Большинство из нас уже на дне долины и пробирается через скалы и камни. Жара всепоглощающая, удушающая, заливающая потом. Мы добираемся до вершины холма и снова спускаемся вниз по его склону. Где мы находимся, и где деревня? Мы не видим ее, но наши гиды уверяют, что она недалеко, в нескольких километрах. Там, где мы находимся нет никаких признаков человеческого обитания, это совершенно нетронутое место, изобилующее камнями и колючками, несомненно, путь к деревне с другой стороны. Я начинаю беспокоиться, что некоторые из участников могут обезводиться, у меня же всего три литра жидкости Хартмана для вливания, и я хочу их приберечь на случай, если кто-нибудь будет ранен в Бильине. Вся сцена довольно невероятная:  две сотни борцов за мир всех возрастов, дезориентированные и уже обессиленные плавятся под безжалостным солнцем,  далекие от их цели и не очень понимающие как ее достичь.

        Мы умудряемся пересечь долину. Никаких следов деревни, но похоже, что мы двигаемся в правильном направлении. Последний инструктаж. Нам нужно держаться вместе и просочиться через солдат и баррикады. "Не волнуйтесь если вас остановят, - говорит Эйнат из Та'айуш, еще одна опытная активистка. - Если сотня активистов будет арестована в Бильине, это будет нашей большой победой". Время вынимать луковицы, взятые как антидот слезоточивому газу; они эффективны свежеразрезанные, я отрезаю кусочки и раздаю народу вокруг меня. В настоящий момент я в середине захватывающей дискуссии с Ишаем Розен Цви, выдающимся исследователем раббинистической литературы. Он пишет книгу о концепции "импульса зла", который стал краеугольным камнем раббинистической антропологии, а во времена Талмуда связывался с сексуальностью. "Зло, - объясняет Ишай, “рассматривается как внутреннее свойство человеческой натуры, оно не может быть навязано внешним силам – это действительно достижение раввинов". Дискуссия сюрреалистична и в какой-то мере удивительно подходит к обстоятельствам за минуту или две до начала хаоса.

        Мы переваливаем через гребень еще одного холма и попадаем прямо на линию Стены. Как и ожидалось, нас ждут десятки солдат и полицейских. Кто-то дает указание двигаться налево, не приближаясь к ним. Справа, высоко над нами, теперь уже видны крайние дома Бильина. Громкие взрывы потрясают тишину –шумовые гранаты. Они не очень опасны, за исключением прямого попадания. Через некоторое время я их почти не слышу. Я поглощен своей навигацией между камней, но краем глаза замечаю, что солдаты начали хватать наших людей и  заталкивать их в джипы и фургоны. Странно, но на меня вдруг ниcходит полный покой. Я не первый раз в подобной ситуации, и с годами во мне взросла иррациональная вера в мою удачу: все-таки меня ни разу не задерживали, хотя многие вокруг были арестованы. Я легкий и подвижный, и всегда увертываюсь от них, возможно даже, что я  бессознательно представляю себя наполовину невидимым.

        Но я ошибался. С несколькими из наших я вываливаюсь на грязную колею - другие все еще на холме, вне досягаемости солдат. В какой-то момент нам надо перейти на другую сторону колеи чтобы повернуть к деревне. Я выбираю место, перепрыгиваю и оказываюсь лицом к лицу с голубой линией полицейских. Некоторые из них заняты вылавливанием других активистов, но один вырастает прямо передо мной: "Остановитесь, не пересекайте этой линии". "Я поднимаюсь на холм",- говорю я. "Еще один шаг, и вы будете арестованы", - говорит он без эмоций, скрещивая руки на груди. Я делаю движение вперед, надеясь проскочить. "Вы арестованы", - говорит он. Еще какой-то момент и я мог бы ускользнуть, сделав стремительное движение, но неожиданно я вижу, как в нескольких метрах от меня они повалили на землю Хиллеля, одного из наших пожилых активистов. Они его яростно пихают и тащут по земле. Я бросаюсь на помощь, крича полицейским не трогать его, но они уносят его сопротивляющегося, а меня самого окружают и запихивают в поджидающий фургон.
 
        Там уже трое других, в лицевом отсеке, куда впихнули и меня; и скоро еще семь или восемь укомплектованы в заднем отделении - нас разделяет тонкая перегородка. Очень жарко. Я пытаюсь набраться терпения. Слева от меня молодой активист отпускает шутки, для него подобное развитие событий не ново. "Почему они используют эти старые затасканные фургоны? – вопрошает он, - Я голосовал за увеличение бюджета полиции". Мы пытаемся выяснить, кто находится за перегородкой, но слишком шумно. Через открытую дверь я с завистью наблюдаю как участники акции продолжают пробиваться наверх к деревне через неровную линию солдат и полиции. Наряду с любопытством  по поводу того, что будет дальше, во мне все еще превалирует абсурдное ощущение: "На этот раз это все-таки случилось".

        Следует комический момент. Они загрузили фургон арестованными, но движущаяся дверь сошла с колеи и никак не закрывается; согласно же инструкциям им не разрешается ехать с открытой дверью. Что еще более абсурдно, в какофонии взрывов оглушающих гранат и криков сражающихся - офицеры кричат на солдат, активисты просачиваются сквозь них через колючки - неожиданно появляется машина, привезшая известного перуанского писателя Марио Варгаса Льоса, который приехал посмотреть на это бурное зрелище. И вот посреди всего этого трое неумелых взмокших полицейских героически сражаются со сломанной дверью. Они дают друг другу советы,  чертыхаются и суетятся. Они нажимают и давят на металл (работа по стандартному израильскому методу: сначала применим силу, и, если это не поможет, применим больше силы) - но дверь не поддается. Рой, арестованный, сидящий справа от меня, похоже знает, как решить проблему, но предпочитает не делиться информацией.

        В конце концов дверь прекращает свое гандийское ненасильственное сопротивление и захлопывается; фургон отчаливает вверх по пыльной дороге. Наверху нам командуют выходить и сесть под большим оливковым деревом, как раз напротив деревни, которая теперь видна во всей красе на соседней гряде. Пурпурные холмы Иудеи мягко нависают над ней на горизонте. Мы проводим инвентаризацию: есть и другие арестованные, ждущие под оливами, включая анархиста, который все утро прятался от солдат на крышах деревни. Один из жителей деревни Абдалла Абу Рахмех сидит спокойно под другим деревом, под охраной приставленного солдата. Нас около двадцати, я узнаю Люсию, эксперта по Францу Розенцвейгу из Мексики, с которой я познакомился год назад на сборе маслин в Умм аль-Рихан и затем в Анате, на строительстве снесенного палестинского дома. Вижу Инбаль из Стэнфорда, готовящую диссертацию по лингвистике, дочь моей коллеги по университету. Ее мать и брат тоже были с нами, возможно, они уже добрались до деревни. На израильскую женщину среднего возраста надели наручники, и она сидит около нас в неудобной позе. Темпераментная девушка из киббуца усаживается под деревом, не прекращая выливать на солдат мощный поток ругательств  – в последующие часы она много раз будет призывать их не подчиняться приказам, сказать «Нет», прекратить сотрудничество с оккупацией. Есть еще юрист из Тель-Авива; пожилой активист из Кармиэля - Адам (это он предостерегал нас о солнце) и отчаянный веснушчатый рыжий, который немедленно пересаживается к Абдалле, невзирая на попытки солдата изолировать этого опасного палестинца от евреев.

        Больше, пожалуй, не о чем отрапортовать. Часы тянутся один за другим. Мы слышим взрывы и выстрелы из деревни, видим густой черный дым, вероятно от горящих автопокрышек, и многочисленные военные машины, въезжающие и выезжающие из Бильина. По мобильнику доходит информация, что несколько групп активистов, отрезанные одна от другой, сумели объединиться во дворе мечети, где продолжается манифестация. Впоследствии будут сообщения о многочисленных волнах слезоточивого газа, резиновых пулях, снова оглушающих гранатах, арестах, живом огне. Репортажи путаные, каждый видит только маленький кусок этого дикого месива. Арестовано еще несколько десятков человек. Четверо солдат получили ранения, когда оглушающая граната случайно приземлилась в их джип. На нашей верхушке холма полиция занята рутинной работой:  записывает наши имена и номера удостоверений личности, снимает на пленку для своих досье. Нам не предлагают ни еды, ни питья и, похоже, их главные страх и забота состоят в том, чтобы нам не удалось присоединиться к Абдалле. За исключением этого, они, в общем, вежливы и расслаблены. Появляется полицейский следователь – как выясняется, это киббуцник из Массады в Иорданской долине, возможно, склоняющийся к левым взглядам, хотя кто знает? – и с некоторой неуместной веселостью перечитывает наши имена и адреса.

        К вечеру они выкрикивают пять имен: эти арестованные будут доставлены в полицейский участок в Иерусалиме для предъявления обвинений. Почему именно эти пять, среди которых Инбаль, Л., анархист и израильский араб, Али? Возможно выбор сделан наобум. Еще через час они заявляют оставшимся, что мы свободны. Но теперь мы перед дилеммой: мы не готовы бросить Абдаллу на произвол судьбы. Мы собираемся вокруг него – позднее мы узнаем, что он известный активист Бильина, человек, которого зовут "Палестинским Ганди" – и требуем от солдат, чтобы они позвали старшего офицера, который может принимать решения. К удивлению, они соглашаются. Подъезжает подполковник на своем джипе. Он приказывает Абдалле залезать в армейский фургон – и мы бессильны это предотвратить. Мы орем, что это расизм: евреев отпускают, а палестинца оправляют в тюрьму. Неожиданно солдат, который сторожил Абдаллу всю вторую половину дня, протестует. "Это не расизм, - говорит он.  Разве вы не видели, что я разрешил вам говорить с ним?" Этот солдат всего лишь винтик мощной машины, но я рад, что он задет, когда его классифицируют как расиста, что-то внутри него оскорблено нашими словами.  Израиль, по-прежнему, нечто вроде большой интимной деревни. Теперь офицер, возможно старший командующий в этом районе, который несомненно видит себя просвещенным и великодушным  человеком, хочет отреагировать на наши нападки. Он объясняет, что это он объявил комендантский час, а затем, "во имя свободы вероисповедания" согласился на то, чтобы жители деревни  дошли из своих домов до мечети для пятничных молитв; это при условии, что не будет никаких демонстраций, ничего такого, что "не является чисто религиозным". Абдалла, продолжает офицер, вышел из своего дома и, находясь на своем собственном дворе, давал интервью египетскому телевидению. Офицер предупредил его, что если он не войдет в дом, то будет арестован, предупредил раз, второй, третий, и тогда это и случилось. Все совершенно обоснованно и разумно, разве нет? Неважно, что Абдалла является лидером ненасильственного сопротивления, что его земли были аннексированы Израилем для строительства поселений, что это невинный человек, протестующий против преступления. В глазах рационального подполковника - приятного, интеллигентного человека, обеспечивающего, как и многие другие, работу системы, протест является преступлением.

        В 17:30, тени начинают становиться длиннее, а мы направляемся к деревне. Длинная колонна полицейских и армейских грузовиков и джипов проезжает мимо нас в противоположном направлении. Мы их больше не интересуем; конфронтация на сегодня закончена. Они желают нам счастливой субботы.  Всеобъемлющий мир опускается на тихие теперь холмы, и свет, как это обычно бывает на Средиземноморье, превращается в мягкий и золотой. Удивительно. Всего лишь несколько часов назад, на этом самом месте они пытались остановить нас, используя все средства и силы, имеющиеся в их распоряжении, а теперь мы можем свободно идти в Бильин. Как будто обе стороны решили ради какого-то высшего ритуала, что они сражаются в определенное время на определенном месте в полных боевых доспехах пуль, газа и криков; но лишь только ритуал исполнен, как требовалось, место боя превращается просто в один из ряда измученных холмов. Люди не любят слишком много беспорядка. Жизнь должна иметь смысл. В следующую пятницу ритуал, вне сомнения, повторится.

        Я шагаю вместе с Асафом, которого я помню по Сильвану и другим акциям. Мы приветствуем  каждого жителя, которого встречаем по дороге, и они отвечают грациозно, с мелодичным благословением хозяев. Когда мы подходим к главной улице, группа мужчин обращается к нам сверху с балкона: "Мы благодарим вас. Мы ценим, что вы пришли сюда". Это счастливейший , самый глубокий момент сегодняшнего дня - простое, искреннее приветствие, связь, благодарность. Все стоило того, нет сомнения. Для них и для нас. Мы были вместе. И неожиданно я ощущаю, как чувство, росшее во мне весь день, вдруг выливается наружу - захватывающее ощущение свободы, может быть, более полное и и удовлетворяющее, чем когда-либо в моей жизни. Позднее я буду стараться понять, из чего состоит эта свобода и почему я себя так ощущаю. Понятно, что тут очень мало связи с армией, полицейскими и тюрьмами. Это чувство свободы связано с образом жизни с Та'айуш – с действием, с небезразличностью, с преодолением страха, со способностью не отворачиваться. Это не просто – не отворачиваться. Возможно, это непонятным образом связано с любопытством, которое я ощутил прежде. Может, это производная игры света и теней  в то время, как на холмы опускается ночь. Возможно, нет смысла все это анализировать. И, переполненный моментом, я с грустью вспоминаю, что сегодня день памяти моего отца, десять лет со дня его смерти.

        Я смотрю вокруг. Активисты, измученные и улыбающиеся, слоняются по улице около мечети, разговаривая с жителями Бильина. Это обычные люди, которые в течение всего дня делали нечто необычное. Все стены на улице до последнего сантиметра испещрены граффити, в основном на арабском, некоторые по-английски. "Аль-жидар яктул аль-джами". "Стена убивает нас всех". "Оккупация разрушает нас, наша свобода - в сопротивлении"." Израиль создает ненависть". Но самая трогательная и простая - в конце деревни, несколько раз выведенная красным спреем по серому камню: "НЕСПРАВЕДЛИВО".




1 ЯНВАРЯ 2006.   ВОСЬМАЯ СВЕЧА ХАНУКИ:   БИЛЬИН (2)

        Мы продвигаемся по широкой пыльной тропинке вниз в долину, а затем снова вверх по пологому склону. Тяжелые грузовики, груженные камнями и землей, проезжают мимо нас в обоих направлениях, поднимая облака белой пыли. Справа на холме флегматично стоят бульдозеры. Время от времени они просыпаются, скрежеща металлическими гусеницами и челюстями, и несколько минут мы наблюдаем как они вгрызаются в склон, пока, насытившись, не успокаиваются. Грузовики увозят выкопанное. Место похоже на гигантский строительный участок, наполненный оградами из проволоки, подсобными фургонами, охраной и неизбежным подразделением скучающих солдат в джипах. Между двумя широкими траншеями на поверхности долины осталась узкая полоска травы с несколькими уцелевшими древними оливами, последнее свидетельство мира террас, каменистых полей, коз и пастухов, который был уничтожен, чтобы построить огромное поселение Модиин Илит с одной стороны и разделительную стену с другой.

        Нам не видна сама Стена, которая проходит восточнее, по соседней долине, но мы ясно видим белую мечеть и дома Бильина, разбросанные по серо-зеленому холму. Там где мы сейчас идем, это тоже Бильин, это поля деревни, аннексированные Израилем для будущего расширения  Модиин Илит. Еще одно заседание Верховного Суда, касающееся апелляции Бильина, назначено на 1-е февраля.

        Тем временем, жители деревни продолжают проявлять удивительную стойкость. Один из старожилов говорит мне с гордостью, что Бильин стал деревней номер один в Палестине. Неделю за неделей, каждую пятницу, здесь возобновляется ритуал ненасильственного протеста жителей и его насильственного подавления армией. На сегодняшний день было ранено около трехсот жителей деревни, двадцать все еще находятся в тюрьмах. Непрекращающаяся, получившая огласку, полная трагизма, драма. Две недели назад произошло нечто новое:  люди Бильина умудрились привести на вершину холма рядом со стеной, где мы сейчас стоим, прицеп-караван и объявили его "незаконным форпостом" – известный термин поселенцев, когда они захватывают очередной кусок Палестины. Сотни таких форпостов разбросаны по холмам Западного Берега, армия и правительство, несмотря на обещания американцам их эвакуировать, на практике никогда их не трогают. Многие из них существуют годами."Форпост" Бильин, поставленный на земле, украденной у деревни – естественно, был захвачен армией и разрушен в течение тридцати шести часов.

        С удивительной настойчивостью, через неделю, жители привезли новый фургончик. Мухаммад рассказывает эту историю тоном героического повествования, словно он читает слегка ироничный, пародийный эпос. Когда солдаты Гражданской Администрации приехали чтобы убрать и второй фургон, жители спросили, почему еврейские поселенцы могут строить нелегально, без всякого разрешения, да еще и на земле Бильина, а их форпост немедленно разрушается. "Но это настоящие дома", - ответили бюрократы Администрации, имея ввиду жилые здания Модиин Илит. Что, спросили бильинцы, определяет настоящий дом. "Ну знаете, - с презрением ответили бюрократы: четыре стены, крыша, внутренняя площадь не менее десяти квадратных метров и окно". "А что случится, если завтра вы здесь обнаружите такое строение?" – не унимались жители. "В этом случае, закон требует, чтобы мы ждали десять дней, прежде чем сносить его. За это время хозяева могут подать на аппеляцию."

        Этого было достаточно. Ночь выдалась очень холодной и дождливой, все проезды и террасы превратились в непролазную грязь, но люди Бильина были полны решимости построить дом – он должен был быть полностью закончен к восьми утра. Было непросто привести цементные блоки и другие стройматериалы из деревни, находящейся по другую сторону долины, минуя охрану безопасности. Одна из машин увязла в грязи и тут же появилась охрана, полная подозрительности. Жителям удалось выкрутиться из ситуации, вытащить машину и под проливным дождем добраться до холма. Возможно, в конце концов им помогла плохая погода, так как они смогли сделать еще три или четыре рейса в темноте, оставаясь незамеченными. В это время небольшая группа неистово работала на месте строительства. В три часа ночи стены уже стояли, но с крышей были проблемы, так как цемент никак не затвердевал под проливным дождем. Однако через несколько часов, несмотря ни на что, крыша была на месте. Неожиданно они поняли, что забыли про окно – необходимый по определению элемент. Они бросились в деревню, постучались в дверь одного из домов и рассыпаясь в многочисленных извинениях, демонтировали окно, чтобы вставить в свое строение. "Мы ужасно сожалеем, что разрушаем ваш дом, но нам позарез необходимо окно!"
 
        И вот он стоит, не слишком импозантный Центр Совместной Борьбы, с рифленой крышей, серыми блоками стен и Благодарение Богу, с собственным окном (если так можно сказать). Палестинская женщина располагается на подстилке, расстеленной внутри, козы пасутся под оливами. Молодой человек в инвалидном кресле болтает с израильской девушкой, похоже, из группы "Анархистов за Мир", она была вовлечена в борьбу в Бильине с самого ее начала. Неподалеку солдаты наблюдают за странной группой израильских активистов, которые пришли зажечь ханукальные свечи в Бильине. Я изучаю граффити, сделанное на цементных блоках и до меня медленно доходит, что частично это перевод на арабский известной песни Узи Хитмана: "Добро пожаловать в школу Бильина. Добро пожаловать, первоклассники. Здесь я родился, здесь родились мои дети. Здесь я своми руками построил дом". Что может быть более сионистским, чем эти слова? В действительности, все мероприятие явилось повторением классического сионистского метода Хома и Мигдаль - "Стены и Башня" – метода строительства поселения за поселением за одну ночь в бурные 1930-е, перед лицом отчаянной оппозиции полиции Британского Мандата. Нельзя сказать, что два народа ничему не научились друг у друга. Я встретил Фади, выгравировавшего граффити; он горд своим произведением. Кто-то диктовал ему песню Хитмана, показавшуюся подходящей. Он подводит меня к другой стороне двери, чтобы показать продолжение: "Здесь я буду".

        Может ли сбыться надежда? Отпущенные  десять дней истекут менее, чем через неделю. Скорее всего, армия возвратится, чтобы разрушить этот очажок человеческого обитания и человеческой надежды. Быть может, кто знает, нам удастся остановить их легальными маневрами. Но ясно одно - государственному террору не удалось запугать людей Бильина. Ваджих, энергичный, бородатый человек, рассказывает свою историю. Стена поглотила его шестьдесят два дунама земли. У него пять сыновей. Старший, Рам, это тот парень в инвалидном кресле. Нижняя половина его тела парализована пулей во время ненасильственной демонстрации в Рамалле, в начале интифады. Другой сын получил ранение в голову на одной из демонстраций Бильина. Два других сына тоже ранены солдатами. Ваджих сам получил осколок танкового снаряда в шею, он показывает мне шрам под бородой. Пятый сын в тюрьме, ждет суда. У него еще пять дочерей. Йоната спрашивает, как же он умудряется справляться, и Ваджих отвечает: "Все еще не так плохо. У меня осталось немного земли и коз". Он полон энергии, не демонстрирует горечь и рвется учить арабскому израильтян, которые пришли сегодня. Он предлагает бесплатные уроки арабского по пятницам, час или два до начала слезоточивого газа и резиновых пуль.

        Время зажигать свечи. Был сооружен здоровенный, несколько первобытный  ханукальный  канделябр, и мы собираемся около него, чтобы услышать слова. Ури Авнери начинает. "Сегодня Ханука, фестиваль света и фестиваль свободы. Там, где мы стоим - земли Маккавеев. Именно здесь, в Модиине, на этих самых холмах, Маккавеи подняли знамя свободы. Здесь началось великое восстание. Весь мир знает о нем, о этой древней борьбе за свободу. И если мы спросим себя сегодня, кто здесь угнетатель-Антиох,  и кто Маккавеи, ответ очень простой: Израиль – Антиох, а те, кто сражаются с оккупацией, как палестинцы, так и израильтяне – Маккавеи. Бильин – это палестинский Модиин. Мы пришли сюда, чтобы поддержать эту борьбу. Мы будем с вами до вашего полного освобождения."  Берет микрофон Мухамад.Он благодарит нас за то, что мы пришли. "Мы верим, что это единственный способ вести борьбу с оккупацией. Поэтому мы и организовали этот Центр Объединенной Борьбы. Мы не считаем врагами израильтян. Наш враг – оккупация. И мы хотим укоротить ее время. Мы не причиним никому физической боли – ни поселенцам, ни солдатам, но мы не сдадимся. Мы надеемся, что с того места, где мы сейчас стоим, начнется великая революция, революция мира,  за нее сражаются совместно израильтяне и палестинцы." Он рассказывает, что среди их сторонников есть и ультра-ортодоксальный, оставшийся анонимным, человек из Модиин Илит  – поселенец, которого задела борьба Бильина и который пришел помогать в ту длинную, грозовую ночь, когда они строили этот дом.

        За свою жизнь я зажег много ханукальных свечей – почти 2500 по грубой прикидке (приблизительно 44 каждую Хануку). Когда-то я  думал, что они имеют отношение к чему-то существенному, к тому, что в своем сердце представляют евреи. И я пришел к выводу, что я ошибался. Но сегодня, находясь на этом каменистом холме промеж олив и коз, калекой в кресле-каталке и непритязательными мужчинами и женщинами Бильина, рядом с еле живым Центром Совместной Борьбы, на короткий момент во мне снова оживает обреченная детская мечта. Люди выступают вперед, немного неловко, чтобы сказать несколько слов перед тем как зажечь очередную свечу. "Я зажигаю эту свечу для всех тех, кто верит в мир, кто не будет молчать". "Я зажигаю эту свечу для всех тех, кто преодолевает свой страх". Пожалуй, сильнее всего звучат слова обвинения: "Я зажигаю эту свечу, протестуя против всех тех, кто предал настоящие еврейские ценности, кто осквернил самое святое, правду человеческой свободы". "Я зажигаю эту свечу в протесте против поселенцев, без стыда и совести ворующих палестинские земли". Последний – человек из Бильина, который произносит по-арабски: "Я зажигаю эту свечу во имя нашей дружбы и нашей надежды". И вот на фоне темнеющего неба пылают все огни нашего семисвечника.



20 ЯНВАРЯ  2006.    БИЛЬИН (3)

        Время идет. В эту пятницу исполняется год кампании протеста в Бильине. А через десять дней Верховный Суд должен объявить свое решение касательно апелляции. Так что сегодня около четырехсот израильских активистов собираются в деревне чтобы присоединиться к еженедельной демонстрации. О Бильине уже знают все, он стал символом сопротивления изнутри. Среди присоединившихся сегодня - палестинцы из соседних деревень, добровольцы из-за рубежа и внушительный контингент израильских средств информации. Мы здесь частично и из-за этого: хотим, чтобы судьи, которым вскоре предстоит решать судьбу Бильина, увидели борьбу жителей, отраженную на страницах газет и по телевидению.

        Итак, недельная демонстрация-конфронтация  № 52. Высушенный солнцем зимний день, в воздухе уже чувствуется весна. В долине зацвели фисташковые деревья, и среди травы и грязи я вижу первый кроваво-красный анемон. Воздух прохладен, земля отяжелела после двухнедельных дождей. Чудесный день, опять-таки, если б не уродство, добавляемое в него людьми. Поначалу, ощущение загородной прогулки – мы скользим по склону, шутим и смеемся, почти забывая о том, что нас ждет. Автобус выбросил нас на пол-пути между Иерусалимом и Модиином, так как дороги к Бильину уже заблокированы армией и у наших автобусов с добровольцами нет никакого шанса быть пропущенными. Нам предстоит проделать оставшиеся несколько километров пешком, или пока нас не подберет один из палестинских минибусов.

        На дне долины мы находим мощеную дорогу, ведущую в деревню Бейт-Ур. А через пять минут  мы обнаруживаем, что на ней нас ждет армия: большой фургон, пара джипов и кучка солдат, занявших позицию посреди дороги. Они приказывают нам остановиться и угрожают арестом. Но с первого взгляда понятно, что они не смогут справиться с сотней добровольцев, к тому же, легально, армии не разрешается производить аресты - так что мы безмятежно проходим через их заслон. Солдаты быстро перегруппировываются немного дальше по дороге, и снова мы протекаем сквозь них без боязни. Скоро мы доходим  до Бейт-Ур, мальчишки приветствуют растянувшуюся линию израильтян всех возрастов, включая даже нескольких детей, взятых родителями – не очень обычное явление для демонстраций Та'айуш. Несколько пожилых участников отстали на длинном подъеме в деревню.

        Мы накануне палестинских выборов, и деревня пестреет плакатами. Представлены все партии от Фатаха и его отколовшихся фракций до Хамаса. Как далеко мы от Бильина? Один из ребят отвечает: "В часе ходьбы". Сейчас 11:30, демонстрация должна начаться около 12:15. Нужно торопиться. Неожиданно, мы снова видим армию впереди нас, в классических позах, блокирующих главную улицу. На этот раз они настроены серьезнее - они кричат, разражаются бранью и пытаются выхватить кого-нибудь из наших рядов. Амиэль прорывается через их строй, несколько добровольцев Та'айуш, сцепив руки на бегу сметают солдат в сторону. Один из моментов мини-хаоса, очень и очень знакомого. Вместе с другими, я обегаю кругом справа, между домами, вне досягаемости солдат. Пожилая палестинская женщина, с порога своего дома озаряет нам путь широчайшей улыбкой. Даниэлла, также успешно преодолевшая баррикаду, говорит мне, глядя на подтягивающиеся ряды добровольцев, "... и пойдем с малолетними нашими и стариками нашими..." (Исход 10:9).

        Появляется первый минибус, некоторые забираются в него, я продолжаю идти, время от времени оглядываясь на продолжающуюся борьбу с солдатами на дороге. Наши ряды рядеют. Амиэль чудесным образом материализуется рядом со мной, и я поздравляю его с полу-гандийским актом сопротивления. По обе стороны от нас зеленые поля – начинается  весна. Рядом шагает Наташа, ветеран Та'айуша, фотограф из Праги. "Снова народная весна", - говорю я ей, кивая на солдат. Она улыбается в ответ. Я теряю ощущение времени. Солдаты снова безрезультатно блокируют дорогу и через какое-то время вновь остаются позади. Сквозь сколько баррикад мы так прошли? Припекает солнце, мне хочется пить, но я счастлив, возбужден и немного ошеломлен. Эти небольшие стычки кажутся нереальными, бессмысленными действиями армии, пытающейся контролировать число опасных мирных активистов, направляющихся на демонстрацию. В конце концов минибус подбирает и меня и несется по петляющей дороге в Бильин. Мимо нас в направлении Бейт-Ур проезжает другой минибус забрать оставшихся, водители приветствуют друг-друга, растопырив пальцы в знаке победы.
 
        Мы выгружаемся около мечети. Главная улица полна жителей и добровольцев – около тысячи по моей прикидке. В мечети подходит к концу проповедь, голос проповедующего разносится через микрофоны по всей площади. Я встречаю друзей из Хайфы и Тель-Авива. Огромные красные плакаты Мустафы Баргутти доминируют над всем пространством, его партия Филастин Мустакилла (Свободная Палестина) по-видимому, имеет свою руку в Бильине. Но и другие партии тоже здесь – вся палитра цветов и лозунгов. С десяток молодых женщин, одетых в черное, полные энергии шагают по улице, скандируя "Мин Бильин ли-Байрут шааб хайи ла йамут": "От Бильина до Бейрута люди не умрут". Мы на демонстрации против стены или на предвыборном ралли? Не очень понятно. В любом случае, поток уносит нас вниз по улице, к стене.

        Как и каждую пятницу, в марше участвует вся деревня. Точно как в индийском фильме: грузовик с огромными громкоговорителями, на них сидят верхом молодые мужчины в куфиях и орут популярные арабские песни. Похоже, на сегодня самая реальная опасность – это то, что мы все оглохнем от шума. Я пробиваю себе путь вдоль грузовика, подальше от громкоговорителей. Атмосфера легкая, подвижная и праздничная. Огромный флаг Палестины – зеленый, белый, черный, красный – тентом  распростерт над головами марширующих. Вскоре мы выходим из деревни и начинаем подниматься в гору.
   
        На одной стороне, на гребне, находится временная проволочная ограда. Около нее, разбросанные по всей длине гряды, стоят в ожидании около сорока вооруженных солдат. Неподалеку за ними  работает огромный оранжевый бульдозер, он выкапывает полосу для водружения настоящей стены. Его зловещее стаккато эхом разносится по холмам. Еще дальше на север и на восток, армия машин, тяжелых грузовиков и огромных груд из вытащенных камней и земли стоит на страже глубокого разреза на земле, где пройдет стена. Где-то неподалеку, среди олив, находится Центр Совместной Борьбы – маленький форпост, построенный жителями около месяца назад, на украденной у них земле.

        Что теперь? Поначалу, празднество продолжается. Солдаты не двигаются. Может сегодня, перед лицом стольких демонстрантов, они не станут проигрывать свой ритуал слезоточивого газа, оглушающих гранат, резиновых пуль и ранений. Я уже вполне убедил себя, что так оно и будет - понятно, что они не хотят конфронтации перед лицом всех присутствующих репортеров. К тому же, эта демонстрация абсолютно не агрессивна. Но я ошибаюсь. Первый ряд демонстрантов прорывается через проволоку и бесстрастных солдат. Начинается рукоприкладство. На подходе к холму, Гади сигналит мне отвести группу вправо и прорываться через линию солдат на гребне. Я не уверен, что это хорошая идея  (это еще один из тех моментов, когда я ощущаю в себе недостаток политического чутья)  - в любом случае, я доверяю Гади. Мы бросаемся на гребень. Некоторым удается просочиться, некоторых же весьма агрессивно отпихивают вниз. Я достигаю гребня, один из солдат бросается ко мне, я пытаюсь его обежать, но мне это не удается. Еще двое солдат подбегают и встают рядом с ним и мне приходится отступить.

        Ритуал разворачивается без какой-либо жалости. Сначала оглушающие гранаты, которые уже перестали меня волновать, а затем и слезоточивый газ, что гораздо хуже. Привкус кислоты обжигает мой язык, глаза, лицо. Палестинцы бегут под гору, назад к деревне, я следую за ними, стараясь избегать волн газа. Хамуталь осмотрительно снабдила меня куском луковицы, единственным эффективным антидотом и я вдыхаю ее запах и натираю соком лицо. Мое дыхание не задето, но еще несколько канистр газа сгоняет нас ниже по склону холма. Мы перегруппировываемся и изучаем ситуацию. На гребне холма линия солдат, казалось, дрогнула, демонстрантам чуть было не удалось прорваться, но они снова откатываются назад, словно волна, разбившаяся о берег.

        Много криков. Потом мне рассказали, что Гади даже под этот шум пытался провести работу среди солдат. "Что Вы здесь делаете? Эта земля принадлежит Бильину." Друзский офицер  в ответ: "Ну и что? У меня тоже есть земля". "Но это их земля, а вы ее воруете, применяя силу". Русский солдат разражается потоком ругательств, ему выдержанно отвечает по-русски один из добровольцев . Солдат становится пунцовым, похоже, от стыда. Я снова двигаюсь вверх по холму и снова отступаю назад, повторяя ритм этой странно движущейся и слабо руководимой человеческой массы. Посреди всего этого шума мы еще умудряемся перекинуться парой слов. Я говорю друзьям , что через десять дней уезжаю в Индию: "Постарайтесь решить проблемы к августу, к моему возвращению".
 
        Канистры со слезоточивым газом делают над нами арки, оставляя в небе широкий белый хвост. Мы изо всех сил стараемся закрывать рот и ноздри. По большому счету, количество газа не так уж и впечатляет, ровно столько, чтобы мы не забывали, кто здесь имеет оружие и настоящую власть. В какой-то момент кажется, что для солдат уже достаточно и они отойдут – мощная волна с нашей стороны казалось, вот-вот захлестнет гребень холма, но снова мы откатываемся назад. И тут подростки из деревни, верные своему обыкновению, прокравшись под оливами, начинают метать камни в солдат. Они, вне сомнения, обозлены, и очень молоды, возможно, они всю неделю ждали этого момента - испытания на храбрость, сладости риска, надежды отомстить. Я не знаю, не мне их останавливать. Солдаты присядают или ложатся, и тщательно прицеливаются. Острые выстрелы из винтовок – столь отличные от тупой безразличности гранат – присоединяются к симфонии шума и криков с лязганьем отъезжающего бульдозера  в качестве фонового эффекта.

        Удивительно, но сегодня обошлось без серьезных ранений, резиновые пули, несомненно, не попали в цель. Но как раз, когда демонстранты уже подтягиваются  к деревне, к какофонии звуков прибавляется новая мелодия. Палестинцы, прижатые к ограде из проволоки, начинают бить по ней молотками и трубами. Нехитрый металлический грохот нарастает и утихает,  в то время как сама ограда начинает вибрировать и петь. Все громче и громче, это звук пленников, трясущих свою клетку, и вскоре он поглощает все другие звуки: даже высокое, тонкое всплескивание резиновых пуль и продолжающиеся  взрывы оглушающих гранат.

        Возможно, это самая будоражащая музыка, которую я когда-либо слышал, эти резкие звуки ударов металла по проволоке;  временами она взлетает на неистовую высоту, а временами падает до скрежещущего стона. У нее свой непредсказуемый ритм и она отказывается остановиться. Здесь нет ни дирижера, ни счета, ни кульминации, ни различимого замысла, только неустанные бесконечные  удары, производимые сотнями простых невинных человеческих созданий, которых загоняли и стреляли, унижали, обносили оградами и грабили, и которые на несколько мгновений вновь обрели свой голос.