Горькая Надежда. 7. Эпилог

       Реально, существует лишь два пути. Один, по которому идет сейчас израильское правительство в лице всех его агентов - это путь упорного принуждения и насилия. Крайние националисты израильского правого крыла имеют видение, которое достаточно просто понять; оно воплощается ежедневно в тысяче актов и проявлений. Они хотят раздавить палестинский национализм  как историческую силу, а палестинский народ как общность; запереть палестинцев в изолированных анклавах, убить любую надежду на их национальное существование и в процессе этого захватить как можно больше земли (с как можно меньшим количеством оставшихся на ней палестинцев). Короче – это бескомпромиссный план господства и контроля. Культивируя все моменты насилия в прошлом, правые боятся палестинцев и создают образ мышления, в котором единственной надежной опцией остается атаковать, наказывать, уничтожать, сдерживать и заключать в тюрьму. Эти люди воспринимают как угрозу своему существованию любой альтернативный подход или действие, основанное на компромиссе и переговорах, как и признание собственной ответственности за произошедшее. Они готовы неограниченное время продолжать оккупацию, в той или иной форме, идти на относительно малые жертвы (как выход из Газы), с тем, чтобы обеспечить в целом продолжение всего колониального предприятия. Режим тотального контроля, постоянное применение брутальной силы, насилие над землей – все это приемлемо, практически необходимо, если речь идет о выживании евреев.
 
        Это самоувековечиваемое видение пропитало все уровни системы. И в эту систему пойманы мы все, начиная от полицейского офицера, терроризирующего деревню Исавийю, молодого новобранца, овладевающего навыками обращения с оружием, до его матери, провожающей сына в армию в готовности принять его (и свою) судьбу. Все мы привязаны к этому колесу смерти, в лучшем случае, мы можем надеятся что оно, как обещал Рильке, "сочтет ниже своего достоинства уничтожить нас" ( на настоящий момент). И тем не менее, каждый из нас свободен, подлинно свободен, чтобы сделать выбор, хотя многие сочтут этот выбор обременительным, утомительным и даже пугающим.

        Во многом похожая, пропитанная не меньшим насилием система существует по "другую", палестинскую сторону, но сейчас она меня не занимает. Этот конфликт - не война сынов света с сыновьями тьмы, темны обе стороны, обе втянуты в организованный террор и насилие, обе постоянно используют самооправдание и плачутся о своем положении жертвы (основная подпитка этнического конфликта). То, что заботит меня на этих страницах – это мрак с моей стороны. В этом смысле, всматриваясь в израильское общество и слыша общественное мнение, я склонен согласиться с греческим поэтом Сеферисом, который в конце своей жизни пережил террор режима полковников: "Всегда существуют всего две партии – Сократ и его обвинители".  Надо сделать выбор.



22 ИЮЛЯ 2004.   ИЕРУСАЛИМ: СПАСТИ ХОТЯ БЫ ОДНОГО*

        Неделя прощаний. Лиину, Тома и Итая проводили  в воскресенье. Лиина уехала в Нью Йорк на пять лет, получив стипендию от Нью Йоркского Университета. Том будет преподавать в Ричмонде. Сегодня у Игаля мы расстаемся с Катрин и Неве, которые уезжают на год в Беркли.

        Все единодушны в том, как много Неве удалось сделать для формирования иерусалимской группы Та'айуш – терпеливо, с удивительной настойчивостью и предвидением. Я всматриваюсь в лица, знакомые по конвоям, демонстрациям, баррикадам. Саломке. Амнон. Ирит. Наташа. Юрий. Анат и Анат. Кинерет. Хилель.Яир. Шии. Мухаммад. Нили. Игаль. Галила. Эзра. Маналь. Авиад. Кхулуд. Амиэль. И многие другие. Все они благородные, преданные, с добрым сердцем человеческие создания, готовые взять на себя риск. Для меня эта готовность рисковать имеет особое значение. И как всегда, я задаю себе все тот же непростой вопрос: Было ли достаточно того, что я сделал? Заслужил ли я быть в этой компании?

        Игаль провел всю вторую половину дня в Савахре, где произнес речь на арабском. Он сказал, что пришло время для безнасильственного сопротивления, сейчас, когда идет строительство Стены между Савахре Шаркийя  и Савахре Гарбийя. Ему явно удалось их зажечь; наша следующая демонстрация, по-видимому, будет там. Сегодня  Игаль грустен. Неве его лучший друг. Они встретились почти двадцать лет назад в обтрепанной гостинице в Дели. С тех пор прошли годы совместной политической работы и ни с чем не сравнимой близости, которую такая работа приносит.

        Амнон произносит речь, отпуская шутки и вызывая почтенных духов прошлого: "Катрин – инкарнация Розы Люксембург", - заявляет он и я искренне соглашаюсь. С того момента как я впервые увидел Катрин, марширующей сквозь заслоны армии и полиции  в Южном Хевроне, я всегда думал о ней как о прирожденной революционерке. Она родилась для этого образа жизни, чего никак не скажешь обо мне. Я ненавижу слезоточивый газ и стычки с полицией. Похоже, у меня отсутствует талант к такого рода определенности. Я думаю, что политика всегда двусмысленна, запутывает и неспособна к анализу. Именно это и является необходимой почвой к действию.

        По той или иной причине, возможно из-за безмятежности этого летнего вечера или грусти расставания,  обычно скрываемые скептические ноты прорываются на поверхность; и как это уже случалось столько раз в прошлом, мы начинаем спрашивать себя, есть ли смысл в том что мы делали и продолжаем делать. В большинстве своем мы - современные, светские, просвещенные. Ирония и сомнение, возможно, самые глубокие источники нашей силы. Поэтому мы хотим остановиться и задуматься о выбранном пути. Мы говорим о справедливости, о честности, о человеческом зле, о преступлениях, больших и малых, которые удалось смягчить нашими действиями. Но по большому счету, был ли в них действительно смысл? Мир не изменился. Сейчас в Израиле ситуация хуже, чем когда мы начинали четыре года назад. Израильские правые продолжают править, преследуя свою зловещую программу определять в большом и малом правила игры. Больше того, допустим, что когда-нибудь палестинцы будут иметь свое государство и почтовые марки, и свой запятнанный кровью флаг, и  оккупация закончится – не будет ли через несколько лет и это выглядеть гротескным?

        Юрий предлагает ответ Конфуция. "Вы следуете за совестью не с целью изменить мир, но с тем , чтобы не потерять чести и достоинства. Вы готовы сражаться с нормами и законом, соглашениями, предписаниями и указами, подвергать свою жизнь риску с тем, чтобы остаться самим собой. И это, - заявляет Юрий с нехарактерным для  него оптимизмом, – ведет к бессмертию. По крайней мере, можно смотреть на себя в зеркало без отвращения".

       Ему отвечает Неве. У него есть другое слово для бессмертия – история  или История, бесстрастный свидетель. История покажет и рассудит. Он цитирует Ханну Арендт. "Пусть будет больше рассказов, рассказов о сопротивлении коллективному злу. Когда таких рассказов станет достаточно, зло будет заблокировано. Пишется летопись и эта летопись, подобна Богу. Всегда стоит работать на летопись".

        Игаль не соглашается из глубины внутреннего дворика. Мы никогда не сможем узнать, что думает о нас история. Мы не можем знать. Мы действуем из надежды. Мы действуем так, как считаем должным, не зная какое из наших  слов или поступков окажет воздействие. Мы не можем знать в какой точке, на каком скрытом и неопределенном отрезке начинается изменение".

        Но для меня, история – это фантазия, да и само время не так уж и реально. Я не верю, что "история" когда-нибудь сможет думать о нас или вообще о чем бы то ни было. Реальным является вот это мгновение и эти люди, щепочка луны в летнем небе, разросшееся во дворе дерево пасифлоры, темное  вино, неизбежная сладость сомнения, музыкальный шепот слов и глубокое ироничное счастье делать то, что считаешь правильным в этой укоренившейся, наследственной, неразрешимой  двусмысленности. Именно из-за этой двусмысленности. Не думая о последствиях. Не просчитывая варианты. Без будущего, но с прошлым, отдаляющимся от нас дальше и дальше с каждой минутой. Это частично еврейское прошлое с голосами умерших нашептывающих из моей памяти. "Перевяжи раны. Позаботься о больных. Не забывай, что мы были рабами. Спасти одного человека – это значит спасти мир. Не бойся. Все живое священно. Прости. Пробудись. Встряхни пыль и поднимись. Накорми голодных. Приведи в дом бедного. Покрой обнаженного. Разбей цепи." Неужели я их выдумал, эти голоса. Кажется, что они раздаются из похороненного, несуществующего пространства, далекого и размытого как детство. Дело не в том, чтобы быть правым, и уж конечно не в том, чтобы быть праведником, надо просто делать, что можешь.

        Наш действительный враг совсем не там, он гораздо ближе к нашему дому. Он сидит в самодовольстве в правительственных учреждениях и в командовании армией или в пассивности дома. ( Оставим нашим палестинским друзьям заниматься подобными людьми на их стороне, это уже не наше дело.) Мы же постараемся предстать перед нашим врагом, где только можно - перед каждым домом, который он сносит, у каждой выкорчевываемой оливы, на каждом каменистом поле, которое он намеревается украсть. Мы будем противодействовать ему без насилия. Мы будем свидетелями, если не сможем его остановить. У него есть оружие, у нас же есть наше единство, наша решимость и некоторые стойкие убеждения относительно того, что значит быть человеком. И еще - горькая надежда.


* Иерусалимский Талмуд, Санедрин  22А.