Любовь и Гносис Универсальности Мистики Катаров

    Источник: Ричард Смоули – «Гностики, катары, масоны, или Запретная вера» (https://www.litmir.me/br/?b=584437&p=1#section_1)

(КРАСОЧНО и со всеми ЗНАКАМИ и ССЫЛКАМИ этот материал издан и на другом сайте, по Адресу - http://forum.postnagualism.com/index.php?topic=121706.0 ) – Моя, Невесёлого Р.А., эта работа есть компиляция из (по Ричарду Смоули) тем: Консоламентум и Куртуазная любовь
 Материал в Источнике: с по

                Прямоугольных дней обыденный поток
                Не обещает бурных наслаждений.
                Пирамидален женщины намёк
                На многогранность взаимоотношений.
                Но не страшится прямодушный гений
                Марать бумагу линиями строк, он знает теорему:
                Жизни рок, умноженный на тыщщи ощущений,
                Шар жизни превращает в опыта пирог.
                Ты, съев его, спасёшь от заблуждений
                Кубиста, отбывающего срок,
                В квадратной камере своих творений... (Артёмин, Керчь)

            Жизнь как игра волнует кровь.
            Мужчины! К бою! Выньте шпаги,
            Моё оружие Любовь!
            Вам хватит сил или отваги?
            Клинки звенят и эта роль
            Влечёт с непостижимой силой.
            Сердца стучат,
            Измены боль пронзит насквозь
            от вашей милой.
            Мужчины! К бою! Пробил час:
            Быть на коленях иль у власти.
            И только лучший среди вас
            Узнает вкус Любви и счастья. (Галина Дмитрюкова, Керчь)
                ...
                И в тленном виден вечности огонь,
                И нет счастливее влюблённых на всём Свете,
                Фантазии загадочные дети,
                В корабль превратившие ладонь. (Артёмин, Керчь)

                ВВЕДЕНИЕ
       Думаю, что начать моё настоящее произведение нужно с выводов самого его автора (Ричард Смоули), из источников и по вдохновению от которого и была инициирована эта моя работа, т.е. из выводов Р.Смоули к Теме: Куртуазная Любовь, как её раскрыл сам автор идеи — Ричард Смоули, а именно:
       Едва ли можно утверждать, что все сложности современных любовных отношений восходят к результатам деятельности трубадуров или их литературных наследников. Наши современные болевые точки — точно так же, как и проблемы минувших эпох, — по-видимому, отсылают нас к чему-то более глубокому проявлению в пространстве человеческой природы, например, в той неудовлетворенности, что проступает в нас в самые непредсказуемые моменты и по самым произвольным мотивам, — побуждая нас презирать знакомое и тосковать по далекому. Это далеко не новая конфликтная ситуация, она в изобилии порождала и самое лучшее, и самое худшее в человеческой жизни в целом и в любви в частности....
        А вот почему дело обстоит именно так, а не иначе, то для точного разъяснения этого факта как раз и потребовалось ознакомить моего читателя с Мистикой Гностиков (Катаров), и вообще с Историей Великого путешествия наивысшего достоинства Мистики на планете Земля, под светом звезды по имени Солнце (Египетский Ре), и именно как Философия этого Великого путешествия, что подразумевает ассимилирование в себе и всех до конца проблем всего человечества, отражаемого в Вечно возвеличиваемом Термине ЛЮБОВЬ, безусловно приписываемый и Божеству, как ЛЮБОВЬ Творца к Творению Своему, особенно Любви к Возвеличенному, созданием по Образу и Подобию Божества, Человеку (Кн.Бытие 1:26), как к Сыну Божию, в Великом Благе Рая Небесного, об утрате чего и возрыдал Адам Великим плачем в пустыне по изгнанию на Землю, по отступничеству и по грехопадению, и по несостоявшемуся в те дни достойному в том Покаянию, что и Восставил в Первичное Совершенство Бог наш во Христе Иисусе, во все-спасение человеческое (Ин.3:16-21: Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную; Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него).
         Конечно, для раскрытия этой темы надобно было б начать с погружения в Мистику Гностицизма Катаров, и на основании этого уже перейти к освещению Универсальности Куртуазных отношений, особенно ввиде исключительного и уникальнейшего феномена из старины глубокой в Куртуазной Любви, историческое появление и воспевание которой в земной истории обнаруживается уже даже почти две тысячи лет ранее, как Песнь Песней Премудрого Соломона (мой на Проза.ру пост -- "Моё толкование на Песнь песней Соломона", правда в другой терминологической сетке, но с тем же самым смыслом, что безусловно в своём рекурсивном характере говорит об одной и той же Универсальности и ЛЮБВИ, и философии Религиозного мировоззрения на Высшие взаимоотношения с Божественным, что и позволяет мне провести и анализ этого материала в целом, и обобщить этот материал в конечных к нему выводах, по этому произведению и уже по известному мне из философии. Но давайте начнём с освещения феномена Куртуазной Любви, раз уж о ней заявлено (как о стержневой теме) в самом заглавии этой работы.

Куртуазная Любовь сс. 33; 34
     И (что может показаться по-началу странным), забегая наперёд, нужно указать, что ещё одним феноменом, ассоциирующимся с Гносисом катаров, стала l’amour courtois, или куртуазная любовь, прославленная в поэзии трубадуров, средневековых (12 век) провансальских поэтов, посвящавших свои стихи любовной теме. Эта ассоциация действительно может показаться странной. Не вполне ясно, что могло быть общего у этой версии романтической любви и катаризма, который был насколько возможно непреклонен в своём презрении к мирским вещам. В своей классической работе «Любовь в Западном мире» Дени де Ружмон пишет по этому поводу так:

    «С одной стороны, катарская ересь и феномен куртуазной любви развились одновременно в двенадцатом веке, также они совпали и пространственно, обнаружившись на юге Франции. Можно-ли предположить [sic] эти два течения совершенно никак не связанными друг с другом? Но не войти им друг с другом ни в какие вообще отношения — вот это было бы самым странным! Но с другой стороны (если мерить иной мерой), какая может обнаруживаться связь между мрачными катарами (чьи аскетические установления заставляли их избегать всяческих контактов с противоположным полом) и яркими трубадурами, всегда радостными, готовыми к любому безумству, обращавшими любовь, весну, рассвет, цветущие сады и образ Дамы — в песню?»

      Словосочетание куртуазная любовь должно заставить нас предположить, что оно возникло в аристократических дворах той эпохи. ; «Куртуазная любовь» по-английски — «courtly love»; Этимон английского и соответствующего французского словосочетаний — «придворная любовь». Но английское слово «court», как и французское «cour», переводится не только как «двор», но и как «суд». ; Но слово «court» (cour по-французски; прилагательное от него — courtois) может указывать не на двор короля, а на имевшие место в 12-м веке «суды любви», которые издавали установления и выносили решения по «сердечным вопросам». Председательствовали на них высокородные дамы. Элеонора Аквитанская, жена французского короля Людовика VII, а позднее английского короля Генриха II, возглавляла подобный суд. Один такой суд был под началом графини Шампанской. В 1174 году он издал замечательное постановление:

      «Мы заявляем и утверждаем, что любовь не может распространять свои права на двух женатых людей. Ведь настоящие влюбленные предоставляют всё друг другу обоюдно и свободно, их не понуждают к тому никакие мотивы необходимости, тогда как муж и жена связаны своим долгом подчинять свои воли друг другу и ни в чём друг другу не отказывать.
       Да пребудет это судебное решение (вынесенное с великой осторожностью и после совета со многими другими дамами) для вас неизменной и неколебимой истиной».

        Эрменгарда, виконтесса Нарбоннская, высказала следующее мнение: «Чувства, существующие у женатой пары, и подлинная любовь, разделяемая любовниками, по своей природе совершенно отличны друг от друга, и источники их коренятся в совершенно разных движениях [души]».
         Итак, мы знаем две вещи о куртуазной любви: женщины заложили её установления (1), и она не имела ничего общего с браком (2). По сути, она исключала брак. Третье условие — столь же важное: любовники не должны были иметь сексуальных отношений.
         Нельзя сказать, что куртуазная любовь была всегда совершенно свободна от чувственности. В своей классической форме она подразумевала постепенное нарастание интимности, начинавшейся со взгляда, затем следовал переход к беседе с возлюбленной, потом касание её руки, затем поцелуй. В конце оная могла дойти до assais, или «испытания», которое нельзя было назвать вполне целомудренным. Влюбленный мог видеть свою даму обнаженной, обнимать её и ласкать — такой контакт мог привести к оргазму обоих партнеров. Но настоящее проникновение не допускалось. (Вне всякого сомнения, это правило нарушалось не раз, как это вообще вполне естественно случается со всеми правилами и установками общества [вообще, какими бы они ни были бы].)
           Хотя эти факты и вызываю некоторое смущение, они помещают данный любопытный феномен в более резкий фокус. Обязательства между партнерами были сердечного свойства: они определялись свободным образом, а не были результатом контракта, навязанного обществом. Поскольку половые отношения запрещались, эта любовь не могла дать рождение детям. Следовательно, она не угрожала сущностному базису классического брака, строящемуся на следующих принципах:
    1). пара обеспечивает стабильный домашний очаг для своего потомства (во всех смыслах такого понимания), женщине гарантируется определённая поддержка со стороны её мужа;     2). а муж уверен в том, что дети — его собственные.
      Наконец, в отличие от брака (в котором в Средние века муж главенствовал), в куртуазной любви мужчина по отношению к la dame de ses pensees — «даме своих помыслов» — выступал смиренным просителем. Одно из наставлений трактата четырнадцатого века о куртуазной любви, «De arte amandi» («Об искусстве любви»), увещевает мужчин-любовников: «Всегда относитесь внимательно ко всем повелениям дам».
         Но разве может куртуазная любовь быть как-то связана с «мрачными катарами, чьи аскетические установления заставляли их избегать всяческих контактов с противоположным полом», как их определил де Ружмон? Прежде всего куртуазная любовь — это прямая противоположность сексуальной жизни, дозволявшейся католической церковью, которая мирилась с сексом лишь как со средством произведения на свет потомства (отсюда и её запреты на аборты и контроль за рождаемостью). Как замечает Фредерик Шпигельберг, «католическому подходу (заключающему, что секс допустим, если существует шанс произведения на свет потомства), не допускаемый в противном случае, — [то такому католическому ограничению] был противопоставлен прямо противоположный подход манихейских пророков [первых ассимилирующих в своей вере всё лучшее Гностиков, под руководством МАНИ], заявлявших, что секс допустим лишь в том случае, если будут приняты меры по предотвращению возможности появления на свет потомства».
         Возможно, у добрых людей (катаров) было ещё что-то на уме. Поэзия трубадуров изобилует восхвалениями «Дамы», чья мучительная недоступность порождает любовное томление и страсть, обретающие самые разнообразные художественные формы. Иногда благоговение балансирует на грани [религиозно]кощунственного. «Одной лишь ею я спасусь!» — восклицает Гильом де Пуатье, первый среди трубадуров. В других стихах поэт обещает хранить тайну Дамы, как если бы речь шла о чём-то связанном с религиозной верой. Стихи трубадуров проникнуты замечательной двусмысленностью в вопросе о природе этой Дамы — как то, является ли она женщиной от плоти и крови, которой поклялся в верности её обожатель, или же она представляет собой нечто высшее.
        Для того чтобы понять, что мог символизировать образ Дамы, давайте вернемся к замечанию Деода Роше относительно консоламентума, призванного [в Гностицизме Катаров] соединять душу с духом. И по сути данный ритуал представлял собой мистический брак между душой и трансцендентной самостью [трансцендентной подобно Абсолюту, Богу, или истинному Духу, ибо наша собственная психическая самость нам трансцендентальна, как зиждущаяся на трансцендентальной Душе, подразымевая некое воссоединение с истинно подобным Божеству нашей безгрешной первородностью в Райском Божественном Адаме], или истинным «Я», от которого до сей поры душа была отсечена, на ординарном нам уровне сознания. [Тут уместно провести параллель, что и] Трубадуры в своих сетованиях по поводу этой потерянной Дамы могли аллегорически выражать стремление к этому высшему «Я» [в своих поэтических метафорах, на уровне пусть и двусмысленного подтекста].
   ;;;Аллегория — иносказание (неявная мифологема), условная форма высказывания, при которой наглядный образ означает нечто "иное", чем он есть сам, его содержание остаётся для него внешним, и оно (внешнее содержание) однозначно закреплено за ним культурной традицией (как Энтитативный Архетип общественно культивируемой традиции {типа - Формального ядра социума, составляющего обычай (habitud); «энтитативный» (от исп. entidad — сущность) обычай моей реальности относительно других как реального, Тотемного}). Понятие Аллегории близко к понятию Символ (в Триадической системе Ч.С.Пирса обозначающий действующий Ментальный репрезентатив индивида Сознания), вплоть до спорных границ между ними. Различие в том, что Символ более многозначен и оргаичен, в то время как смысл Аллегории существует ввиде некой рассудочной формулы, которую можно "вложить" в Образ и потом в акте дешифровки извлечь из Образа. С этим же связано и то, что о Символе чаще всего говорится применительно к простому Образу и мотиву, а об Аллегории — применительно к цепи Образов, объединённых в сюжет: например, если путешествие — есть Символ духовного "пути", то путешествие героя романа Дж.Беньяна "Путь паломника" (Путь пилигрима - рус. перевод), который идёт через "Ярмарку Суеты", "Холм Затруднений" и "Долину Унижения" к "Небесному Граду" — есть бесспорная Аллегория. И такая роль Аллегории в истории философии связана с многочисленными попытками, начиная с эллинизма, истолковывать древние почитаемые тексты, как последовательность Аллегорий (стоики — Гомер, Филон Александрийский и некоторые христианские богословы — Библию). В средневековье Аллегорически истолковывается и мир природы, как устроенный Богом для человека, в качестве нравоучительного наглядного пособия, типа материализованного иносказания (басни) с моралью [что безусловно не лишено и смысла, высшая Синергетика чего была Верно понята только в научном методе (Декарт, Лейбниц и иже с ними), неразличимость с истинным положением дел в чём, на весь универсум познания, высказал и Апостол — (Рим.1:20) Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны (неви;димая бо его;, от созда;нiя мi;ра творе;ньми помышля;ема, ви;дима су;ть, и присносу;щная си;ла его; и Божество;, во е;же бы;ти и;мъ безотв;;тнымъ), и что всегда отрицала мракобесная поповщина всех мастей Христианства, вместо Просвещения на целые тысячелетия вогнавшая всё человечество во мрачные века невежества, религиозной паранойи и тирании]. От своего философского взгляда на самого человека, могу смело утверждать о том, что все чувствия человека находятся в Аллегорическом родстве с Образом и Подобием Божества (Быт.1:26), репрезентируемого во всяком человеке, как всякой возможности на этой основе глубочайше проникать к Познанию Божества и Путей Его, иначе и Проповедь Христа тщетна, если не каждому дано установить Истину и держаться верно оной. Символом (репрезентаменом) здесь служит само вот тут сейчас данное человеческое представление, которым он осмысляет Мир, и инструментом в осмыслении этой Аллегорической связи с Горним — есть Метафора. По сути, получается, что хотя и бесспорно Аллегоричной есть вся наша всецело взятая Ментальная сфера, но Речь и Язык с грамматикой, выражают это в Метафорах направленности внимания Сознания, безусловно во многом совпадающих образов в Аллегорическом и Метафорическом контекстах, как их друг другу соответствия.;;;
       Эта идея [символизированного соединения Души с Духом как воспеваемого трубадурами образа Любви и Дамы, так и относительно консоламентума, призванного в Гностицизме Катаров соединять душу с духом] указывает на один очень важный факт, касающийся духовного пути. В предыдущей главе я (Р.Смоули) высказал мысль о том, что люди — создания, способные видеть своё тело как нечто иное. Но ещё более интересно то, что мы и собственную персону способны видеть как нечто иное. Парадоксальным образом мы ощущаем наиболее первичное для нас самих, единственное, что имеет право сказать «Я», как нечто едва уловимое, отдалённое, даже несуществующее, как того обычно требует наглядность. В притчах Христа — это временно отсутствующий господин (Мф 24:45–51). Для гностиков — это жемчужина на дне моря; для трубадуров — это la dame de ses pensees, манящая, бесконечно далёкая, но побуждающая претендента на её руку устремляться ввысь к её горней натуре.
        Куртуазная любовь заключала в себе то, что современная психология называет проекцией. Воображение влюбленного смешивает его собственную «горнюю природу» с образом далекой Дамы, один лишь взгляд которой повергает его в пароксизмы восторга. По-видимому, некоторые из исповедовавших эту загадочную форму любви не отдавали себе отчёта в возможности присутствия такого разграничения. Вне всякого сомнения, адепты катаризма и величайшие из числа трубадуров осознавали символическое (исполненное метафор) значение образа Дамы, но также очевидно, что многие влюбленные приравнивали её к реальным дамам из плоти и крови.
         Если трубадуры были уклончивы в определении подлинной природы Дамы, то их поэтические наследники (среди них самый знаменитый — Данте Алигьери) говорили о такого рода сути дела вполне реально и открыто. Мы могли бы определить всю литературную карьеру Данте, как движение от «земного» чувства любви в отношении Беатриче (представлявшей собой реальную девушку, которую он впервые заприметил в возрасте девяти лет, когда Биатриче было 8 лет) до тех пределов, где она выступает для него уже как персонификация божественной мудрости, ведущей поэта через небесные сферы, как это описано в его «Рае». Но две эти ипостаси Беатриче неразрывно связаны между собой с самого начала. В своей автобиографической повести «Vita Nuova» (Новая жизнь (ит.)) Данте вспоминает:

«В это мгновение — говорю по истине — дух жизни, обитающий, в самой сокровенной глубине сердца, затрепетал столь сильно, что ужасающе проявлялся в малейшем биении. И, дрожа, он произнёс следующие слова: «Esse deus fortior me, qui veniens dominabitur mihi» (Вот пришел Бог сильнее меня, дабы повелевать мною (лат.))».

         Данте и Беатриче никогда не соединяли свои линии судеб. Подобно трубадуру, Данте довольствуется тем, что восхищается ею на расстоянии; Беатриче умирает в раннем возрасте (24 года). И при этом есть что-то чудесное в тех вспышках любви, которые Данте испытывает, просто приветствуя её на улице:

«Когда она появлялась где-либо, благодаря надежде на её чудесное приветствие, у меня не было больше врагов, но пламя милосердия охватывало меня, заставляя прощать всем меня оскорбившим. И если кто-либо о чем-либо спрашивал меня, ответ мой был единственным — «любовь», а на лице моём отражалось смирение».

        Заметьте, что Данте не жалуется по поводу невозможности воспользоваться благосклонностью Беатриче, но самый мимолетный её взгляд приводит его в радость, граничащую с религиозным экстазом. Нечто внутри его самого преобразовывало вожделение в чувство преклонения. Это тоже являлось сущностной чертой куртуазной любви. Эта любовь не всегда всё же исключала физический контакт, и тут основной акцент делался на преобразовании естественного влечения, а не на достижении само собой разумеющейся цели. И это не являлось вопросом чистой техники. Предполагалось, что возвышение сексуальной энергии (до уровня высокой эмоциональной силы) будет происходить спонтанно, благодаря естественной деятельности сердца, как животворящего центра души [уместно всё же полагать Метафору сердца" как Психею, Душу, в данности нам через чувство (в Интуиции) столь сильно охватывающим Образом всю Природу живого человека, что эти Интенции психического приводят и к изменению сердечного ритма (сердечного автоматизма), и преобразуют всю нашу Метальную сферу, средств выразить реальность чего не имеет не только сердце, но и куда более сложный и наиболее мощный в выразимости, — Мозг, но в реальности это лучше всего отразимо именно на работе сердца, и в состоянии всей периферической нервной системы, центр чего сводится к солнечному сплетению, что очень подробно описывают и учитывают все Учения о самосовершенствовании в Буддизме, Индуизме и Санскрите].
        Если поиски возможности подобного преображения покажутся нам сегодня достаточно странными, то надо вспомнить, каков был религиозный фон исторической жизни Европы того времени. Катары и католики расходились между собой по многим вопросам, но их взгляды на сексуальную жизнь были замечательным образом схожи: они считали её злом. По мнению катаров (с их манихейским подобием), секс приводил к тому, что искры Света удерживались в заточении во Тьме материи, тогда как для католиков он представлял собой прискорбную необходимость, позволявшую человеческому роду сохраняться в этом падшем мире. Исходя из разных мотиваций, обе религиозные группы стремились поставить во главу угла идеал поведения, предполагавший отсутствие проявлений сексуальной природы человека, в отличие от демонстрации более чистого начала в нём, как то имело место в упомянутом примере Куртуазной Любви великого Данте к его Биатриче.
      По мнению Дени де Ружмона, представленному в его книге «Любовь в Западном мире», куртуазная любовь явилась прародителем романтической любви — какой она нам известна сегодня. Куртуазная любовь, определяющаяся принципиальной недоступностью возлюбленного, служила тем источником вдохновения, благодаря которому были созданы трагические сказания о Тристане и Изольде, истории о Ланцелоте и Гиневре в романах об Артуре. Позднее этот же импульс найдёт своё выражение в трагедиях Шекспира, Корнеля и Тасина и достигнет своего апогея в произведениях романтиков, возвеличивавших обречённую страсть. «От желания — к смерти через страсть, именно такой путь избрал для себя европейский романтизм; и мы все избираем этот путь до той степени, до которой мы можем это себе позволить, — конечно, бессознательно (имеется в виду целый набор обыкновений и манер, символика которого была разработана в лоне куртуазного мистицизма)», — пишет де Ружмон.
       Несомненно, де Ружмон преувеличивает суть дела, но сама романтическая любовь, по всей видимости, вполне может считаться универсальной. Во многих культурах, находящихся в стороне от магистрального западного пути, присутствует эта меланхолическая тональность, порождаемая сплетением любви и фатальности. Тем не менее де Ружмон, по-видимому, прав в одном отношении, величайшие любовные истории, родившиеся на Западе, повествуют именно об обречённой любви. Тристан и Изольда не замыкают этот цикл, так же как не замыкают его те воспетые Лирическим гением истории, где фигурируют Элоиза и Абеляр, Ромео и Джульетта, Живаго и Лара, Резанов и Кончита и ещё множество других великих любовных пар, представленных в истории и литературе. Де Ружмон утверждает, что это торжество трагического привело к повсеместной неудовлетворенности для более однообразной, хотя и более стабильной подосновы семейной жизни, в результате чего (по его словам) ныне брак покоится на весьма шатком фундаменте.
        Едва ли можно утверждать, что все сложности современных любовных отношений восходят к результатам деятельности трубадуров или их литературных наследников. Наши современные болевые точки — точно так же, как и проблемы минувших эпох, — по-видимому, отсылают нас к чему-то более глубокому, проявляющемуся в пространстве человеческой природы, например, в той неудовлетворенности, что проступает в нас в самые непредсказуемые моменты и по самым произвольным мотивам, — побуждая нас презирать знакомое и тосковать по далекому. Это далеко не новая конфликтная ситуация, она в изобилии порождала и самое лучшее, и самое худшее в человеческой жизни в целом и в любви, в частности.
        А для пояснения оснований, почему дело обстоит именно так, а не иначе, то для этого предлагаю моему читателю перейти к исследованию Гностических оснований Религиозных чаяний Катаров.
ОКОНЧАНИЕ

                Консоламентум

       Что же в точности представлял собой катарский консоламентум (инициация)? В Евангелии от Иоанна (3:5) Христос говорит Никодиму: «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие». Официальное христианство приравнивает и то, и другое рождение — к совершению ритуала крещения водой, которое, по поверью, должно даровать (или даже зафиксировать, что различно с катарским только началом инициации в:) возрождение в духе.
       Катары и их гностические предшественники, смотрели на эти вещи несколько иначе. Для них водное крещение служило лишь для того, чтобы допустить претендента во внешний круг религии, то есть (говоря словами катаров) в число «душевных» верующих {что верно хотя бы в той части, что метафора плода от семени, по необходимости, подразумевала умертвление старого семени и прорастание его в приносящий плод растение, посредством действия воды, дабы в зрелости дать преумноженный плод}. И именно консоламентум позволял человеку возрождаться в «духе», войти в круг пневматических христиан (Духовных, как Истинно Богу поклоняющихся в Духе и Истине (Ин. 4:23)), или избранных. Только на этом уровне сектант мог считаться подлинным катаром, или «чистым».
       Инициация кульминировалась словами председательствующего: «Святой Отец, прими своего слугу под сень твоего правосудия и низведи твою милость и Святого Духа на него». В этот момент, по словам Деода Роше (одного из ведущих современных исследователей течения катаризма) «душа вновь обнаруживала (сознанием) Дух Истинного Бого-Подобия, от которого она была отделена (или, как мы бы иначе сказали, о котором она утратила представление)».
       Ритуал завершался примитивным христианским жестом — поцелуем мира. Однако в целях пуританской предосторожности «поцелуй» между разнополыми индивидуумами осуществлялся путём возложения Нового Завета на плечо партнера.
       Как мы видим, консоламентум являлся простым ритуалом, и в нём вряд ли что найдётся, совершенно неуместное в современной христианской церкви. И действительно, один католический исследователь признал, что данный ритуал не содержит ни одной фразы, которая не могла бы быть произнесена правоверным инквизитором. И очевидно, что смысл и сила обряда не сводятся ни к одной из его отдельных частей, ни даже ко всем им, вместе взятым. Его смысл обусловлен реализацией максимы интенсивной внутренней подготовки посвящаемого и сопутствующей глубиной чувства во всей общине. И это заставляет сформулировать основной вопрос: может ли гносис (в конечном счёте являющий собой состояние внутреннего озарения) быть передан посредством обычного ритуала, пусть даже сколь угодно глубокого?
        И хотя некоторые исследователи утверждали, что консоламентум требовал от претендента отречения от обычного христианского крещения, но Деода Роше не согласен с таким мнением, утверждая, что «Число католических священников и монахов, склонившихся на сторону катаризма, было весьма значительным, и это якобы предполагаемое отречение от своего крещения должно было заставить их покинуть Римскую церковь, однако большинство этого не сделали». Роше приводит фрагмент из требника флорентийских катаров: «Получая это крещение [Духа], вы не должны отнестись с презрением к другому крещению или к чему бы то ни было содеянному или сказанному вами, являющемуся подлинно христианским и добрым, но вы должны понять, как важно получить это святое Христово посвящение в качестве дополнения к тому, что остаётся недостаточным для вашего спасения». Этот факт представляется любопытным в свете взгляда катаров на Римскую церковь, представлявшуюся им едва ли чем-то большим, нежели эмиссаром тьмы {что в тот же самом смысле может быть сказано и про греческое, и про русское Православие, ибо, как видится из проповедуемого с Амвона и претворяемого в жизнь у всех Христианских конфессий, — в Мире нет не еретического Христианства (с пятого века по Р.Х. уж точно), в их же собственном понимании ереси}. Возможно, это тактический шаг, сделанный для предотвращения репрессий, но это кажется невероятным. Даже враги катаров не считали их ни обманщиками, ни лицемерами. Эта деталь позволяет предположить, что цель катаров была отлична от той, что обычно представляется. Они не намеревались основать новую религию; возможно, они не стремились даже устроить новую церковь. Чего же они могли по-настоящему хотеть, — так это восстановления внутреннего, духовного уровня христианства, который был сведён на нет в течение веков ярко путём всяческого порабощения паствы, самого садического уничтожения ересей, непрерывной генерации неисчислимого количества проклятий на хоть как-то инакомыслящих и маниакального устремления к захвату светской власти, походя в том более всего на антихриста, а не на Иисуса Христа, ибо и антихрист придёт во всём в соответствии с Истиной проповедью Христовой, кроме признания Искупительной Жертвы Христа, что неразличимо с тем, как в реальности претворяется Христианство в жизнь поповщиной, мало чем в том различаясь с современными Христу саддукеями и фарисеями, разве что намного меньшей интеллектуальной подготовкой, чем у тогдашнего Израиля.
        Катаризм, возможно, представлял собой попытку вновь ввести внутреннее мистическое измерение христианства в церковь, явно застрявшую на внешнем уровне. Это извечная проблема в религии, как мы можем это увидеть и из следующего стиха в Евангелии: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете» (Мф 23:13). «Книжники и фарисеи» являются здесь охранителями доктрины, понятой на внешнем уровне. Они сверх меры озабочены сохранением буквы доктрины, но отказываются испытать её действие внутри самих себя и препятствуют в этом другим. Конечно, ирония судьбы здесь в том, что церковь, основывающаяся на учении Христа, явно попала здесь в ловушку из собственных, якобы благих, намерений, а ведь Христос предупреждал о том особо.
        Если всё обстоит именно так, то это точно объясняет, почему катары были столь успешны и почему иерархи официальной Церкви увидели в них угрозу себе. Строго говоря, катары не делали ничего, выходившего за рамки христианства. Как заметил один католический исследователь, «относящиеся к тринадцатому веку ритуалы катаров напоминают нам ритуалы первозданной церкви тем больше, чем ближе мы обращаем свой мысленный взгляд к апостольскому веку». Но катары, помимо прочего, бросали тень сомнения на одно из центральных положений католичества, гласящее, что доктрины и ритуальные практики ими (Католической Церковью) исповедуемого учения необходимы и достаточны для спасения. А в ходе обряда консоламентума инициатам разъясняли, что совершённого ими крещения водой не совсем достаточно.
        Это заставляет задуматься, представляют ли собой спасение одним и тем же в смысле, как оно традиционно понимается, и как его трактует гносис. Судя по вышесказанному, очевидно, что нет. Спасение обычно понимается как данное Богом обетование помощи в момент наступления смерти человека: душа будет спасена от попадания в нежелательные измерения реальности, то есть от ада. {{Это, согласно Кредо веры (Евр. 11:1), формула необходимости максимальности в посмертном величайшем прояснении сознания, дабы чрез это величайшее прозрение Разума к силе Познать себя и всю свою жизнь, чтоб возмочь приступить к максиме в Познании всего Божественного, с Богом соединиться и (почивши от всего бренного) взойти в Святилище Божие, дабы приносить Богу Умную службу Духа.}} Помощь будет естественным образом предоставлена, если о ней молить. Гносис — это состояние когнитивного пробуждения, и его удостаивается очень небольшое число людей (в основном потому, что очень немногие люди его ищут, ибо Бог дарует не мерою, но кто сколько возможет понести, опять же согласно Кредо: “Дорогу осилит Идущий”, “Зри и узришь”, «Вера же есть осуществление ожидаемого в уверенности в невидимом» (Евр. 11:1)). Спасение — это цель внешнего христианства; гносис — это цель внутреннего посвящения. Если использовать средства библейского символизма, то спасение символически представляется водным крещением Иоанна Крестителя; гносис же представляет более высокого достоинства Христово крещение [в Бого-подобное бесстрастие], Славно подаваемое в Духе {ибо верно Богу надлежит поклоняться в Духе и Истине, как на деле утверждаемом насколько это возможно, а не только в потенциале подразумеваемого}}.
        Обозначенное таким образом различие достаточно очевидно, но понимали его далеко не всегда. Возможно, даже на самом раннем этапе христианства люди его не осознавали. Вероятно, это была основная причина разногласий между гностиками и прото-ортодоксальными христианами в первом и во втором веках нашей эры (по Р.Х.). Гностики во главу угла ставили внутреннее озарение; освобождение только в час смерти могло казаться им отклонением от подлинной цели духовных поисков. Для прото-католиков же эта забота о гносисе виделась опасным уклонением от того, что они считали единственным важным моментом. Тысячу лет спустя эти противоречия (или взаимное непонимание) так и продолжали присутствовать. Католики считали катаров опасными еретиками с их акцентируемым консоламентумом (очевидно, для них бессмысленным), поскольку таинства церкви являли собой все необходимое и достаточное для спасения, по мнению католической доктрины. Катары же говорили своим последователям, что одного лишь крещения водой (хотя и необходимого) всё ещё недостаточно для подлинного пробуждения (что верно хотя бы в том, что и Иоанн Креститель восклицал, что он крестит водою… но за ним идёт … Кто будет крестить огнём и Духом Святым (Мф 3:11)).

                ВЫВОДЫ

       И тут есть необходимость заострить внимание на том философском факте, что Ея Величество Универсальность — это и есть истинно реально состоявшийся Гносис, как обобщение всего в целом, как то вточности гласит и Закон импликации Строгой — ”Истина (необходимое) следует из всего” — (CI Льюис), а Строгая импликация, или Строгая конъюнкция -- это Природа Речи и Языка в Логическом смысле, верифицируемое ещё и Преданием, что Бог наш — Бог-Слово есть, и по Слову Христову — «Аз есмь истина» (Ин. 14:6). И только Высшего рода (как Закон) Универсальности совпадают по Своей Общности с Истиной, причём с Истиной понятой, как Истина Всех Миров, для всех. И именно таков Он и есть Истинный Бог, ибо Он Истина Всех Миров. Само Понятие Бог — уже есть Высшего Достоинства Универсальность для всех (для любого, как, собственно, и читается Квантор Всеобщности {; - ;беляр}).

       Именно так Кванторы Символической Логики и назвал мой светоч философии, финский логик и философ Хинтикка Яаакко, в честь философских Ромео и Джульетты: ;лоиза & ;беляр, Ева и Адам. Т.е. имеем нашу реальность, как вообще представление Дифизитного Единства, из двух природ: Экзистенциальной Природы, т.е. из природы Существования, вещественного (Экзистенциальный квантор, ; — так и читается, СУЩЕСТВУЕТ), и из Универсальной Природы, т.е. из природы Всеобщности, Духа (Универсальный Квантор, ; — так и читается, ДЛЯ-ЛЮБОГО). И именно в их логическом умножении (как Строгая Импликация, Речь) эти Кванторы представляют логику КЛАССА всех верных максимально сильных высказываний в квантификации ;; (точно по Апостолу (Рим.1:20) интерпретируясь как класс всех из существования (;) выведенных Истин (;), именно понимаемых верно только как Научно-философских Истин естествознания, против Знания чего и восстала поповщина с первых веков Христианства, как то указал и Сам Христос в Притче о виноградарях), как соответствие «Онтологическому Тезису (критерию истинной Природности)» WVO Куайна — «Существовать — значит быть значением квантифицируемой переменной», с непременным логическим свойством ТРАНСЦЕНДЕНТНОСТИ Природ (Духа и Тела, как Дифизитной модели Мира) между которыми ничего нет, что точно моделирует Полноту и (всегда сопряжённый с полнотой, Аристотелевский) Закон исключённого Третьего: ¬;=; и ¬;=; (т.е. ; & ; как полные логические отрицания друг друга, знак ¬ это знак логического отрицания, а = это знак Эквивалентности, тип равенства, чем и является вся ментальная сфера в отношении всего реального, верно о нём в мысли и в Языке представляемому). И самая Душа (как Единство Всеобщего (Универсального) и Единственного {Экзистенциального}) не имела бы смысла, если бы эти Всеобщее и Единственное не моделировали естество Сущее — Абсолют (Божество), в их Единстве (;;, как Логос), в Семиотической Природе Речи имея основания выражать нечто атрибутивное Абсолюту, которое издревле притязают выразить Мудрейшие из всех человеков в Высшего аналитического достоинства Истинах, к чему и именно и для чего именно и создавалась людьми отрасль Философского Знания, о восхождении к чему и призывает это предисловие к его работе от Юхани Хинтикка (Хинтикка Я. — Проблема истины в современной философии (1994 – 1996)).

        Но Бог есть понятая как АБСОЛЮТ Универсальность для всей до конца на весь Универсум реальности Сущего и предстоящего, а продуцируемые людьми Истины Высшего философского Достоинства — это не более чем Токены Всеобщей Истины Божества, хотя и совпадающие с Ней по Логике, согласно Натурального Вывода. И только Универсалии имеют истинную реальность, хотя бытие конечно же есть, но это не столь сильное условие, как Универсальность. То же самое ввиде Тезиса как раз и доводит и «Онтологический Тезис (критерий истинной Природности)» WVO Куайна – «Существовать – значит быть значением квантифицируемой переменной», т.е. существовать — это значит в состоянии быть Универсалией, как нечто НЕ-преходящее, как и Бог. И именно так истинно существуют высшего Достоинства идеи человеков, как и Истины (Эйдосы), которые провозгласил и Бог наш во Христе, как истинно действующее и исполняющееся. И Вечный, грядущий осьмый Век — это последняя Реальность Универсума (Бога), в которой изменений уже не будет.
         Гносис не уничтожим, ибо таковой по истине божественен и универсален, именно как имеющий Высшее Царское и даже божественное Достоинство. Но Гносис есть и формулой воцарения антихриста. Но ведь никому не придёт в голову проклинать анафемой Самого Христа, если и антихрист придёт с Учением Бога нашего Иисуса Христа, вточности во всём, кроме признания искупительной Крестной жертвы Христа-Спасителя, а всё будет в точности именно так. А Греческому Православию пришло в голову на V Вселенском Соборе (533 г.) проклясть анафемой Оригена (от Имени Духа Свята), на основании, что еретик Арий немало повторял Идеи Великого Оригена (Мужа праведного, о котором и Сам Христос возвестил, что таковой есть истинный помазанник Божий, как Истинный Пастырь), но Арий добавил и своё арианское еретическое в них искажение, хотя сами Православные по уклонению от Христа превзошли и того Ария.
        Вот такая вот она — Ея Величество Универсальность, про которую я здесь веду речь, как про Эстафетность Гносиса даже ещё от Египетского Мистицизма, переданного от Египетской — к Греческой Цивилизации (ибо первично эстафетностью от Египетской Жрицы было и сказание, описанное в Одессее Гомера), вобравшей в себя (через Пифагорейство и последующий Платонизм) лучшие Мистические Традиции как полагаемые, так и продолжаемые в Буддизме, Зороастризме и пр., реализовашись, в последствии, и в Гностике Манихейства. И именно такого рода Универсальности как раз и есть Природой осуществляемого, которую мы впоследствии обнаруживаем во всём, в том числе и в Универсальности Куртуазных отношений, и даже в Гносисе Катаров, как мистику преодоления своего естества уже в христиански ассоциируемом Гностицизме. И это не случай, как в той бухте, где отважный Грэй нашёл свою Ассоль, в той бухте, где Ассоль дождалась Грэя, как то описано в сказках братьев Грин.
         Универсальность Куртуазных отношений, как и всякая Мистика погружения к постижению таинств Высшего Достоинства — есть Методология совершения поступков соответствующих Высшему достоинству, как их Ноэза (noesis - первоначало Знания у др. греков), т.е. как Ноэтическая Природа совершения таковых (выражаясь феноменологически), в точности согласно провозглашённого ещё Гермесом, принципа соответствия или аналогии, гласящего: «То, что находится внизу, аналогично тому, что находится вверху»; «И то, что вверху, аналогично тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи»; «И подобно тому, как все вещи произошли от Единого (через посредство Единого) или: через размышление Единого (т.е. Логоса, Мирового "Я"), так все вещи родились от этой единой сущности через приспособление». Этому Принципу аналогии вторит и знаменитая 7-я теорема части 2 Этики Бенедикта Спинозы — в связях идей повторяется порядок и связь вещей, или порядок и связь идей – то же, что и порядок и связь вещей.
        И именно эти Высшего Достоинства Истины Великий Платон называл «Эйдосы», Мысли Бога. И таковые не были бы «Эйдосами», если бы не было того же самого Единства и в их высшего достоинства Природе, и в совершаемом по ним в действительности. Но раз сами «Эйдосы» — уже есть Универсалии, то совершаемое согласно них — хотя и находится с ними в соответствии, но по Природе Экзистенциального (Бытийного) — есть нечто незаконченное, а значит, как соединённое общим Местом (Топом) в Тематике — есть нечто Топологическое. И вот Единство такого Рода Топологии как раз и есть Топика — рекурсивно повторяющаяся в Мистицизмах и Египетской, и Греческой цивилизаций, и в Куртуазных Отношениях, и в Мистике Гносиса Катаров. И это и есть Мистика самого Духа, по его (духа) природе, Подобной Божеству. И именно эту Мистику утратило своим буквоедством и все-проклятиями на любое инакомыслие — всякое официальное Христианство, Православие в том числе. Автор обсуждаемого материала — Ричард Смоули — так и говорит, что официальное Христианство похоже на яйцо, в котором проделали малое отверстие и высосали содержимое, а потом покрыли золотом и поставили Объектом Поклонения. Но именно это (невесть кем высосанное) Духовное содержание Христианства — и ничто кроме него, как раз только и имеет возможность быть Мистически содержательной и чудесной Религией, точно как того истинно желал для нас Бог, по спасительной заповеди Бога нашего во Христе — «Духа не угашайте», ибо Богу поклоняются в Духе и Истине.
        Куртуазность как бы воссоздала в мирской земной Любви (и вообще новым, Куртуазным к ней отношением) ДУХ этой Универсальности. И нет ни одного высоко чтимого произведения искусства, прославляющего Любовь, которое не было бы основано на рыцарстве, которое и легло в 12 веке в основу прославления Куртуазной Любви трубадурами, возвела в сокровищницу мировой литературы роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение», воспела трагедию Любви Ромео и Джульетты Шекспиром, покорила сердца всех женщин СССР в опере «Юнона и Авось», музой Предания о великой Драме Любви камергера Резанова и первой красавицы Калифорнии, Кончиты, что можно сказать и о многих всех других величайших произведениях искусства, и о великом Предании нашей Земной Истории, с напутствием следовать ему. Ведь и Бог наш во Христе истинно куртуазно, но в высшей степени целомудренно, относился ко всем пришедшим к Нему женщинам, особенно к Марии Магдалине, побуждая их этим на самые благоверные поступки. Это и есть и ЛОГИКА БОГОВ, и самая мистика Любви, именно ввиду универсальности куртуазного типа отношений. И только такая Любовь только и может спасти мир, в чём и преуспевает такая Спасительная Любовь, по крайней мере со времён ея воспевания Премудрым Соломоном, как Песнь Песней, согласно иницициации в нём этого Великого Прозрения Высшей Премудрости, через девственную красоту Суламиты, красотой которой, с великим её страхом утратить, восхитился Соломон уже на самом конце склона лет своих. Про это я писал в своём произведении «Моё толкование на Песнь песней Соломона». И подобного рода божественность этого спасения мира через Любовь, я описал до знакомства с обсуждаемым (по Ричарду Смоули) материалом, так же ещё и в своей (на Проза.ру) работе «Философская Логика секса и Любви с Вероникой Кисс» (к которой я приложил и собственное моё ея авторское озвучивание - http://yadi.sk/d/FlTKhHCysBZaQA).

(КРАСОЧНО и со всеми ЗНАКАМИ и ССЫЛКАМИ этот материал издан и на другом сайте, по Адресу - http://forum.postnagualism.com/index.php?topic=121706.0 )