Глава 6 Несчастная професссия

  Повесть. Несчастная профессия.

Глава 6.
Двадцатый век русской литературой
не  утерян.
Это интервью я брал у Виктора Петровича Астафьева в 1999 году.
В декабре.  «Парламентская газета» приступала к выпуску приложения, которое официально именовалось «Парламентская газета» -- выходной день». Большой любитель творчества Астафьева, шеф-редактор этого выпуска Александр Михайлович Алёшкин дал задание встретиться с писателем. 
Я понимал, что  осуществить задумку московских руководителей окажется не просто.  Виктор Петрович прибаливал и довольно часто,  Мария Семёновна могла просто не пустить к нему.  Об этом же предупредили друзья-писатели. Но все оказалось намного проще.
Трубку взяла Мария Семёновна, вежливо выслушала и передала её своему знаменитому мужу. Он назначил свидание на следующее утро, на десять часов.  Беседа получилась, но пришлось ходить к писателю ещё раза два или три. Он очень тщательно подходил к отбору каждого своего слова. Привередливо даже, ворчал что-то, ворочая ручкой: и вопрос пустой и ответ тоже… 
А недельки через две беседа была опубликовано в первом номере  «Парламентской газеты» за 2000 год. Это интервью я  сегодня и  представляю на суд читателю.  Думки и сомнения Астафьева в нём хорошо просматриваются.
***
Виктор Петрович Астафьев -- русский писатель. Его книги переводились на многие языки мира. Наибольшее число изданий выдержал, конечно же, роман «Царь-рыба». Появление в литературе Советского Союза «Царь-рыбы» было сродни первой капели после многовековой зимы на нашей планете.

Недавно писатель отпраздновал семидесятипятилетний юбилей. Встретил праздник собственных именин за рабочим столом.

О литературе двадцатого века, о творчестве, с Виктором Петровичем беседует наш корреспондент.

-- Виктор Петрович, у вас красивый рабочий стол. И как мне рассказывали -- давнишний.

- - Да, очень. По слухам, этот стол принадлежал вологодскому губернатору, потом он естественным революционным путем угодил
в народ. За ним, кстати говоря, сидел и работал в типографии нынешний начальник «Офсета» Анатолий Викторович Толкунов.

Власти Вологды отреставрировали его в местной мебельной фирме и привезли мне в день пятидесятилетия с бутылкой шампанского на
середине.

-- Знай наших. И как работается за этим столом?

-- За таким столом плохо работать -- грех, губернатор в гробу перевернётся.

- Много сделали за двадцать лет в Сибири?

- - Пожалуй, что изрядно. Вот тот же ПИК «Офсет» издал пятнадцать томов моего собрания сочинений в 1997 -- 98 годах, томов восемь из
них, пожалуй, чем-то на добрую русскую литературу похожих.

Лучше пишется в Овсянке, но сейчас тяжело стало и в деревне. Народ одолевает, суета заедает. Жена остаётся из-за болезни в городе. За 20 лет, как переехал в Красноярск, закончил «Последний поклон». Не просто закончил, расставил запятые, а написал новые главы, целую третью книгу.

В Красноярске родились «Печальный детектив», «Прокляты и убиты», три последние повести, рассказы. Самое главное -- продолжаю писать «Затеси». Перо -- зараза. Затягивает. Приговорен, как каторжный к тачке. Вот я год не работал, после инфаркта, и до этого плохо себя чувствовал, стал разваливаться, психовать. Настроение упало, депрессия. Работать надо. Может быть, «Затеси» попишу, повесть для детей успею закончить…

- Век завершается, можно подводить какие-то итоги. Как вы считаете, русская литература нашего века удержала уровень девятнадцатого?

-- Она достойно продолжила девятнадцатый век. Бунин, Шмелев, Булгаков, Платонов, Шолохов со своим лучшим романом века
«Тихий Дон». Множество моих современников оставили в русской литературе заметный след: Солженицын, Распутин, Абрамов, Иван Акулов (автор романа "Крещение" о 1941 годе. Прим. А. П. Статейнова) , Казаков, Георгий Семенов, Евгений Носов.

Они, в общем-то, по качеству своего письма ни сколько не уступают, ни товарищу
Чехову, ни товарищу Тургеневу. Вчитайтесь внимательно в тексты. Другое дело, что на прозе моих современников лежит усталость. Свежести, лёгкого дыхания Бунина у них нет.

Это были подавленные духом люди, и подавлен был могучий их талант. У нас
все юмористы -- евреи, а среди русских -- один Александр Архангельский. Замечательный, правда, юморист (Основоположник жанра литературной пародии, годы жизни 1889 -- 1938. Прим. А П. Статейнова). Русские -- лирики, писатели очень усталые, с прекрасным языком, деревенщики.

С двадцатых годов от Шолохова и дальше целый отряд военных писателей: Бондарев, Бакланов, Гудзенко, Симонов. Симонов очень достойно работал. Не понимаю, почему ныне на него обрушились. Когда-то мы на фронте читали только Симонова, Твардовского, остальных, вы извините, не  очень-то знали. Тех самых, которые сейчас рубахи рвут и пуп царапают, крича о подвигах своих на войне.

Оценить всю литературу сложно. Много поэтов и прозаиков, непонятых читателем. Смеляков, Борис Ручьев (поэт, первостроитель Магнитки, был репрессирован, годы жизни 1913 -- 1974. Прим. А. П. Статейнова),  Заболоцкий, Луконин, Друнина. В то время все носились с Евтушенко и Вознесенским. Я ничего не имею против них, в какое-то время читал их с интересом. Но настоящая поэзия частенько оставалась за бортом.

- Она будет востребована?
 
-- Тот, кто знает толк в поэзии, будет читать. Народ наш, конечно, мало знает многих авторов. Пойди и спроси сейчас кто такой Николай Панченко? А он могучий. Могучий поэт. Память военная очень сильная, талант Панченко,  богом даренный (Николай Панченко, поэт-фронтовик, основатель движения "Апрель", автор  "Баллады о расстрелянном сердце, годы жизни 1924 -- 2005. Прим. А. П. Статейнова).

 - На фронте много читали?

- - Больше всего «Правду». Её в окопы чаще приносили. Газеты обычно шли на раскур. Чтобы друзья-однополчане не успели всё
искурить, мы Твардовского вырезали и на картон приклеивали.

Чаще всего картошкой клеили. Так не скурят. А уж картонки передавали из взвода во взвод, из роты в роту. Когда мы с Александром Трифоновичем Твардовским встречались, он спрашивает: не сохранилась такие картонки? Я ему: сам едва сохранился, о какой картонке речь.
"О, -- говорит, -- для меня это была бы реликвия". Твардовского тогда часто печатали в «Правде» и «Красной звезде».

-  Сколько же великой духовности в русской земле. Тысячи талантливых людей поубивали в гражданскую, Отечественную, сколько их ломается сейчас. . . Ни одно государство в мире не терпело столько, как Россия. Но не только остались живы, а рожаем писателей с мировыми именами.

-- Погублено много. Возьмите сибирскую литературу. Мы почти забыли Березовского (Феоктист Березовский, омский писатель, участник революционного движения, автор романа "Бабьи тропы", повести "Мать", организатор журнала "Сибирские огни, годы жизни 1877 -- 1952. Прим. А. П. Статейнова), забыли Петрова, который написал повесть для детей «Саяны шумят», «Золото», «Борель» (Пётр Поликарпович Пентров, руководитель Баджейской партизанской республики, редактор минусинской газеты "Серп и молот", 1919 год, в Иркутске его именем названы улица и Дом литератора, годы жизни 1892 -- 1941. Автор примитивный до дебилдизма. У него все белдые сволочи и все красныегерои.  Прим. А. П. Статейнова).  Мы воскресили слава богу  Зазубрина, автора первого советского романа «Два мира», повести «Щепка».

Спаслись из сибиряков только те, кто сумел уехать в Москву: Сейфуллин, Иванов. Вырубалась под корень национальная литература. Допустим, коми-пермяцкая. Там было шесть членов Союза писателей. Их всех арестовали и расстреляли. Они пели о своей земле. Как сегодня Алитет Немтушкин поёт об Эвенкии.

Чем мы пытались заменить их песни? Интернационалом? Собирались петь за эвенков, якутов, манси? Хорошо Юван Шестаков появился, нганасан, а ещё -- якут Данилов, чукча Рытхэу и другие.

-- В сибирской литературе, что ни имя, талант. Взять хотя бы наших сегодняшних:  Третьякова,  Черкасова, Леонтьева, вашего однофамильца Юрия Астафьева.

-- В  Сибири  влияния литературные всегда были очень сильны. У меня есть восемь томов «Сибирского наследства», подготовленного
Николаем Николаевичем Яновским , в Новосибирске лежат ещё два
тома, да денег нет издать. Боюсь, как бы не затерялись рукописи, пойдут куда-нибудь на подтирку.

Начинать вспоминать имена можно прямо с Вячеслава Шишкова. Он свою первую сказку
«Кедр» напечатал в «Енисейской губернской газете». Было этому начинающему писателю в то время всего... пятьдесят лет! А так много написал.

Совершенно замечательные маленькие повести, а «Угрюм река», а великолепный незаконченный роман «Пугачёв». Красноярцы тоже звучали: Петров, Устинович, Рождественский, Ошаров.

Жила и Лениниана. Тот, кто создавал её, был лауреатом, в президиумах сидел, много тиражировался. А помер в деревне. И четыре дня валялся, никто не приезжал. Забыт совсем. Кому она теперь нужна «Лениниана», да и завтра вряд ли востребуется? А перед ним когда-то шапку ломали.

Имен много. Липатов -- комсомольский писатель. Иванов (Анатолий Степанович Иванов, автор легендарных романов "Тени исчезают в полдень", "Вечный зов", редактор журнала "Молодая гвардия", годы жизни 1928 -- 1999. Прим. А. П. Статейнова). Я его терпеть не могу. Но народ-то читал, читает и будет, видимо, ещё
какое-то время читать. Владимир Чивилихин родом со станции Тайга. Владимир Фёдоров, Шукшин  --  алтаец. Наш красноярец Черкасов прекрасно работал. Читают.

-- Не только писатели, но и читатели носители духовности.

- - Но тогда же работали Кочетов, Сафонов, Швецов и другие. Последний роман Кочетова назывался «Чего же ты хочешь» и эта литература тиражировалась, читалась. Меня, например, двадцать лет не пускали в «Роман-газету». Потом уже и сверху стали говорить: секретарская литература, все кассовые издания заполонила, её нужно разбавлять.

   - Сегодня идёт девальвация литературы. На читателя обрушились издания из какого-нибудь  Назарово, Зеленогорска. Очень  провинциальная, самодеятельная литература. Она отторгает читателя. Листья шелестели, травка зеленеет, солнце всходит, птички поют. Всё хорошо и понятно. На нас и ровняйтесь.

Поругиваются модернисты, нас, мол, зажали. В глухой провинции свои требования и вкусы.  Мне редактор нашего альманаха ( имелся ввиду хороший писатель но неудачный редактор Сергей Задереев. Прим А. П. Статейнова) говорил, приходят ко мне поэты и особенно поэтессы, стопку стихов на стол. Смотрю:  «Ноктюрн номер пять», «Соната», «Элегия». Так этого автора прикончить хочется.

От таких изданий да от детективного ширпотреба голова кругом.  Ученики и студенты читают мало, смотрят телевизор и друг другу пересказывают. А какая там духовность, сами видите.
- Наша смутное время способствует появлению гения?
--  Без опары пирог не поставить.  Для таланта Пушкина долго рыхлили почву. Литература должна на чём-то, на что-то опираться, из чего-то прирастать.  Пушкин, кстати, прекрасно это понимал.  И тех, кто до него был, и своих современников. И гениальность свою понимал и правильно делал.

Это мы, пришибленные, боимся произнести слово писатель. Литератор -- это ещё позволим, а слова писатель стесняемся.

Литература, как и общество, переживает сложные период.  Мы долго шли, даже добивались урбанизации. Она прилетела стремительно, потому что мы делали тяжёлую военную промышленность.  Создали массу закрытых городов и предприятий. У нас даже бани стали закрытыми. Если начальство пошли нагишом, да ещё с девками,  уже закрытое учреждение.

Постепенно город втянул сельское население. Сначала крестьянину дали по голове, лучших буквально разгромили во время  коллективизации. Погибло много, очень много народу. Генетический фонд.  Самые думающие, самые верующие, самые сознательные.  Того, кто дорожил землей, понимал, что такое морковка и зерно. Этих людей называли мироедами и извели.

Извели людей, извели и деревню, с которой сейчас ничего не могут сделать.  В послевоенные годы пятьдесят семь процентов кормили остальные сорок семь. Обдирали деревню начисто. Я в то время работал в газете, смотрел, это было ужасно, жизнью назвать нельзя. Забирали всё под метёлку. Дети вырождались  и умирали, рахитами становились. Из армии домой парни не возвращались, из лагерей тоже.

Крестьянин становился пролетарием или придатком железного станка. Паспорта не выдавали, справки доставали любыми способами. Я сам трёх вятских девок пристроил в городе. Одна и сейчас живёт в Лысьве Пермской области. Мы с женой посаженными отцом и матерью были у ней на свадьбе...
Недавно приезжала в гости, тоже уже на пенсии.

Вот так и шла урбанизация. Мечтали, что объединимся в городе, коммуния начнётся. Будем дружно жить, любить друг друга. А мы в подъездах живём по 20 лет и не знаем имён соседей.

Отчужденность не только в жизни, но и в литературе. Начиная с нашего великого «Тихого Дона». Эта книга должна была появиться, для неё сама жизнь создала громаднейший страшнейший материал.

Кольцов, Есенин, Клюев тоже вроде бы бежали от одиночества. Куда? В город! Я считаю: все наши беды коренятся в недалёкой истории. Разорение деревни -- это разорение уклада русской жизни, нашей российской, от которой зависело всё окружающее. То, что мы сейчас называем строительством дач, есть возвращение к земле. Уродливое, карикатурное.

В городе-то и есть самое страшное одиночество. Весь мир, вся литература двадцатого века пишет об одиночестве человека. "Сто лет одиночества" -- знаковая книга, символическая. Маркес не случайно так назвал её.

Я разговаривал с его сестрой Марией, она говорит нельзя его перевести, не переводится Маркес. В Колумбии говорят на полу испанском, полу индейском языках. Попробуйте его перевести на французский или английский. А на русский можно. У нас очень богатый язык, очень лохматый.

-- Выходит вся мировая литература об одиночестве.

-- Об одиночестве миллиардеров, об одиночестве простого человека. И наша деревенская проза, на которой мы поднимались и  оплакивали
родную деревню, -- тоже об одиночестве.

Говорят «Царь-рыба» -- экологическая книга. Какая экологическая, и она об одиночестве
современного человека.

И «Печальный детектив» об одиночестве.
Орущем, вопящем одиночестве. Все, кто там есть, -- очень одинокие люди, прежде всего, главный герой.

Наше смутное время не загубило литературу. Неправда, она есть, существует. Как существует жизнь, нравственность. Какая есть уж, светлая и грязная, как сама жизнь.

Деревни нет, и выходцев из прежней деревни тоже уже почти нет. И сегодняшнее, моё поколение, как и я, пишет о промежуточных вещах, городских...

Новые литераторы должны произрасти из бетона, из этих коробок домов, из открытых и закрытых городов. Как-то общался в аэропорту с отрядом МЧС.  Я им говорил: из вашей среды должен выйти гениальный писатель. Материал, который вы мне рассказали, уникален, но не мой.

Настоящий литератор должен понимать, о чём писать, как писать. Хотя бы через тридцать лет работы понять: это моё, а это не моё.

У эмчэсовцев накапливается материал о глобальных вещах, страшных. Когда наш красноярский отряд вернулся из Нефтегорска, несколько человек просто ушли из него, не выдержали. А какому-то литератору придётся выдержать, описывая все ужасы.

Посмотрите, как сквозь асфальт прорастает трава, она гнётся вся, извивается. Такое же усилие требуется, чтобы зародилась новая литература. Но она всё равно будет опираться на традиции старой русской литературы. Корни в земле, не в асфальте. Земля питает. Лучшей литературы девятнадцатого, двадцатого веков не миновать, от неё никуда не денешься.

Дай бог нам, бедным слугам её, достойно заниматься тем же делом, каким занимались Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев. Если бог приговорил к перу, мы должны соответствовать хотя бы в какой-то степени своему предназначению.

- Каждый по-своему.

- - Новая литература на перепутье. Как бы она не выдрючивалась, а она выдрючивается.  Пелевин тот же. Покойничек Ерофеев,
написавший отвратительный роман «Москва- Петушки», -- они ёрничают. Ищут какие-то новые формы. А чего их искать, если в
двадцатых годах Бурлюк, Каменский, Маяковский такие вещи вытворяли, что господи помилуй. Наши -- птенчики по сравнению с
ними. Те в штанах ходили: одна штанина жёлтая, другая красная.

С огромным трудом, конечно, будет рождаться и новая форма литературы. Иного смысла, иного нравственного направления.

Безнравственность -- тоже нравственность, безвременье -- тоже время. Придётся им писать о безнравственности. Я считаю, нынешнее поколение молодёжи уже погибшее. Его стерло новое время, тоже безликое и глухое. Налёт новой, нахрапистой псевдокультуры  просто размолол их, слабо грамотных, ленивых и не любопытных.

Сейчас на удешевлении и обездушивании культуры появилось много поэтов, певцов, композиторов в одном когда-то редком
сочетании.

Вспомните прошедший век. Были композиторы Моцарт, Бах, Бетховен, Шуберт, Чайковский, Мусоргский. Они писали
музыку, но пели лишь для себя, а вот сонеты не сочиняли, и сами на сцене со своим пением не выступали. Каждый своим делом должен заниматься, на что Бог и судьба определили.

И люди, которые приходят в литературу, были образованы, а не  нахватаны, как мы. Но не все же у нас -- политиканы и водители. Есть ещё и молодёжь, чистая и талантливая. Краевая библиотека не вмещает студентов, желающих учиться, читать. Конкурсы на филологические факультеты большие.

Мы были лишены знаний языка, богословия --  основы основ всякой культуры. Ограничены во многом. Сегодня семилетний мальчик должен знать столько, сколько мы знали седеющими дядьками. Одно, два поколения пройдут в  борьбе с самим собой, с привыканием к этому асфальту.

Потом они поднимут асфальт. Из асфальта асфальтовая литература родится. Но  будущим поколениям придётся преодолевать сопротивление материала быстрее, чем нам.  Им придётся бороться со многими внешними обстоятельствами. Эта борьба и родит могучую завтрашнюю литературу.

- - Спасибо за беседу.

-- Всего доброго.