Глава 4. Несчастная профессия

   Повесть.            Несчастная профессия.

   Глава4                Анатолий Статейнов.
               
                Предчувствие счастья.

  Я не знаю, как в  одной –двух  главах этой книги  можно рассказать о лучших  работах Виктора Астафьева. Его волшебных рассказах и очерках. Его прекрасных, а иногда и не очень, чертах характера. Помню, писатель Владимир Шваков удивлялся.  Прочитал он  зарисовку или рассказ Виктора Петровича «Капля». Сел и стал думать, как можно про простую каплю, дождинку на зеленом листочке, рассказать так познавательно и интересно. Поскольку он часто встречался с Виктором Петровичем, то не удержался, сказал ему.
 - Виктор Петрович, если бы вы написали в своей жизни только про каплю, я бы все равно вас уважал не меньше, чем сейчас.
 Астафьев, со слов Швакова, улыбнулся и развел пуками.
 - Да что там особенного, капля и есть капля.  Говорить про неё нечего. Одно слово – капля. Висит на талинке и пусть висит.
 Скромничал Виктор Петрович.  Его неповторимые кладочки обычных русских слов, так мудро и тонко связанны проницательностью, что сразу же  божественно светятся  благозвучием. Это,  вспыхнувшая музыка астафьевского словосложения,  теперь  не умолкнет века.  У меня  нет возможности рассказать в этой главе о творчестве писателя  подробнее.   Чтобы не быть голословным, не перекрашивать бессильным собственным словом высокое предназначение астафьевского слога,  приведу несколько отрывков из его повестей и рассказов.
 Вот абзац из повести «Последний поклон» «Далекая и близкая сказка».
 - На задворках нашего села среди травянистой поляны стояло на сваях длинное бревенчатое помещение с подшивом из досок. Оно называлась мангазина, к которой примыкала также завозня.  Сюда крестьяне нашего села свозили артельный инвентарь и семена, называлось это «обшэственным фондом».  Если сгорит дом, если сгорит даже все село, семена будут целы и, значит, люди будут жить, потому что покудова есть семена, есть пашня, он, крестьянин, хозяин, а не нищеброд.
  Какая  простая и веками проверенная  философия  человеческого бытия. Есть семена, пашня, есть крестьянин, хозяин. Основа любого человеческого общежития. Именно так, а не нищеброд, не бродяга, не пролетарий,  у которого из собственности только руки, штаны и что в штанах. Может ещё и головой пользуется. А крестьянину голова нужна каждый день, сложное у него хозяйство.  Ещё смороковать нужно как его привести к нужному концу. И так Каждый год небесная канцелярия выдумывает крестьянину испытание.  То залило пшеницу, то засуха выморила, то градом небо угостило.  Всю зиму он думает, как лучше подготовиться к весне и тщательно готовится.  Плуги, бороны ремонтирует, семена веет, телеги и колеса готовит. Посеял, отдохнул день – два, и теперь уже  репу чешет, что осенью ему будет край нужно.  Закрома для зерна помыть, всю заразу там убить.  Лошадей  подкормить. Это в небольшой деревеньке Овсянке, где поля лоскутки, у другой женщины, простите за татьяновское за просторечие,   заднее место шире. Чем в Овсянке поля. 
   А возьмите крупные нынешние хозяйства,  где по восемьдесят, шестьдесят тысяч гектаров  земли. Одних комбайнов десятки. Все они большие деньги стоят. Дороги в поле нужно подправить, чтобы по грязи зерно с делян не выволакивать. Сушилки должны два месяца гудеть без поломок.  Когда все заранее подготовлено и просмотрено, вплоть до совковой лопаты, ты готов к уборке урожая.  Только тогда о тебе могут сказать,  что ты  хозяин  своей земли. Именно не самому себя навеличивать, а чтобы люди  добрую  оценку дали.
   «Последний поклон»- одна из лучших повестей Виктора Петровича. Каждый  рассказ или глава этой повести – тончайшее многозвучие неведомой нам музыки. Её  слышат  душой или сердцем. Оно не подвластно уху и не воспринимается человеком с холодными глазами. Впрочем, душа и сердце это одно и то же.  Как-то я читал книгу известного философа, он писал, что планеты наши, вращаясь вокруг солнца, поют.  Это многозвучие космической симфонии – высшая форма неведомого нам Разума.  Философа зовут Мэнли Палмер Холл.  Что он имел ввиду под словом «поют» знал только он один. Но явно, что это совсем не то, что мы определяем под словом петь. Его  уже нет в живых, но он прожил довольно долгую жизнь, совсем рядом с нами. Мысли этого человека  интересны для всех неравнодушных к поискам таинств построения мира, секретов общения между собой звездных сообществ. Непонятных моментов формирования  человеческого общества.  Они интересны, потому что проецируются на человека. На гармонию человеческих отношений, на вечное стремление Разума Земли к совершенству.
  Есть одна тонкость в жизни и творчестве  Холла, если я все правильно прочитал, он не имел высшего образования. Значит, все делалось на самообразовании. Тех знаний философии, что я  нашел у Холла, не встречал еще ни у кого. Понятно, не все, что он пишет  -правда. Вернее, для нас, простолюдинов, все неправда. Но тот, кто умеет читать между строк, открывает какие - то знания.
 Холл – масон очень высокой степени посвящения. Поэтому, чтобы правильно понимать, нужно уметь читать его истинные  мысли.  Прежде, чем за Холла браться, нужно повысить уровень своего образования.   Во-вторых, он часто уводит читателя  совсем в другую сторону от правды. Опять  же, через философию дает нам  ложные пути к якобы правде. Не  подумаешь об этом, зачитаешься и сам себя в малоумка превратишь.   Но все равно, получаешь от его книг очень много знаний. Главное, эта книга зажигает на поиск правды, во всяком случае, меня, и мне подобных. Она заряжает понять, почему он пишет неправду.
 Философия, после истории у меня на втором месте.  Папа пристрастил. Папа был простым деревенским пастухом. Сначала пас коней, потом, когда при самодуре Хрущеве всех коней свели на нет, перешел на крупно рогатый скот.   Летом и зимой присматривал за совхозными коровами. А вечерами, садился за «рабочий стол» в горнице и читал философские книги.  В Татьяновке, из двухсот дворов, только у нашей семьи была семейная библиотека. Примерно, томов двести пятьдесят – чисто папины книги. Нам они были непонятны. Читал их он один, потом я, когда подрос и умишка чуть-чуть набрался. А может просто само собой в голове что-то проклюнулось, вот и кинуло меня к папиным книгам.
 . На голодный желудок иногда в голове два этих процесса взаимосвязываются: умение  учиться у других и соображать самому. Если способен видеть чужие знания и оценить их, значит и свои мысли в голове теплятся, ворочаются, какого-то выхода  требуют. Думаю, батя мой учил философию не зря. Именно его знания помогли мне выбрать свою тропинку в жизни. Но писателями рождаются, я бы все равно им стал. Тут и к бабкам ходить не надо. Мне просто повезло, что я ещё с юности пробовал вчитываться в философию.
  Философия изучения построения Космоса поощряет разнообразие течений формирования окружающего нас  мира, но в то же время сковывает наши попытки выйти из рамок  давным-давно сформировавшегося  однообразия. В самом зачатии построения материи электроны крутятся вокруг ядра – позитрона. Причем каждый электрон  движется вокруг своей оси, ап все эти оси в одной плоскости, как и планеты нашей звездной системы. В это невидимом для человека движении спрятана огромная энергия, сильней, чем атомная бомба. Но и электроны не последняя полочка в формировании материи.  И их распад – освобождение ещё большей энергии, которая может уничтожать целые галактики.  Философия предполагает, что конца движения   в этом микромире нет, и не будет. Все делилось, делится и продолжит делиться.  Зачем? Эти вопросы не ко мне и не к Холлу, к Всевышнему.
   Планеты крутятся вокруг солнца, а  солнечная система в не останавливающемся ни когда танце вместе с такими же системами вокруг какого-то центра. Неоткрытого ещё нами, потому неведоманного  и неопознанного. Размеры таких «танцплощадок» не воспринимаются человеческим мозгом. Только на прецессию, полный оборот солнечной системы,  тратится двадцать шесть тысяч лет.  А на поворот солнечной системы с такими же звездами и планетами уйдут миллионы лет. Это сколько же должно смениться поколений людей?   Господь милостив, но уж слишком короткую жизнь он нам сподобил. Там, в Космосе, время измеряется не оборотами нашей Земли вокруг Солнца, а чем-то другим. Которое человечество, если не истребит себя раньше, обязательно узнает. К этому времени мы ближе  подвинемся к дальнему Космосу, и он станет человечеству теплей и родней.  Но ещё больше знаний получим, как только глубже вникнем в макромир.
 Я почти уверен, секреты  вечного Космоса будут разгаданы не новыми знаниями о далеких, далеких звездных системах, в том числе и тех, что окружают нашу солнечную систему. Все знания мы получим, если  расшифруем составляющие  неповторимости многозвучия музыки. Она прививает нам на подсознательном уровне волю и доброту, совесть и  сочувствие, ответственность перед обществом и сердечность, знания и неумолимое стремление к движению вперед.  «Капля» - Виктора Петровича  тоже музыка, тоже разговор с Космосом.  Завораживающая музыка, захватывающая,  уносящая наши души к каким-то высотам, которые тоже на подсознании делают нас логически думающими,  любопытными. Виктор Петрович постоянно слушал музыку многих композиторов. И отечественных, и зарубежных. Если была возможность,  обязательно ходил слушать классическую музыку.  В их доме хранилось много пластинок с записями  Чайковского, Моцарта, Мусоргского и других композиторов. И если Астафьев, по каким-то причинам, не мог периодически слушать музыку, то, как он говорил сам, становился вялым, раздражительным, сбивающимся со строки, мысли.
  Складывая слова в предложения по-своему,  Астафьев добивался  не всегда понятной нам гармонии  строчек. Их звучания. Его манера словосложения, строка астафьевская,  легко узнаваема и отличается от манеры письма других авторов. Астафьевская строка – неповторимое  многозвучие какой-то  ещё ненаписанной песни, симфонии, обворожительного концерта. Все, вроде бы, уже есть, но должен ещё родиться человек, который добротно, правильно, но спокойно и на века,  переведет нам строчки слов Астафьева в ноты.   Уверен, это будет самая русская музыка в мире.
 У будущей музыки  на астафьевские книги нет пока автора, сама музыка Виктора Петровича  не родилась официально, но уже звучит. Фразы и предложения Астафьева – не идеально выстроганные  плашечки паркета. Паркетная музыка  в парадных высоких чиновников, звучит  торжественно, но обыденно и по распорядку. Несмотря на всю напыщенность и важность парадных с паркетом, основу  этой музыки   составляет тележный скрип  и бултыхание провалившегося в болото кабана. Это музыка бесплодного и подогнанного к строгим размерам обломка дерева. Она  в душах бездарей и серых чиновников. Тех, кто ни когда не горел сам,  не способен  вспыхнуть какой-то сумасшедшей идеей, не родит красоты, не притянет к ней других,  потому ничего не удивит  его  в книгах Астафьева.  Такой человек вряд ли вообще задержит  внимание на  слове Астафьева. Вот ещё один волшебный сказ Виктора Петровича  о красоте окружающего нас мира.
  - Огурчики, травка, блеклых цветов, вялая бабочка над огородом, отрывистое чириканье кузнецов – последний вскрик золотой осени. Скоро, совсем скоро заскорбеет земля от ночной стыни, и как-нибудь, еще до рассвета отбелится тесовая крыша бани, засверкает искристо ствол старой черемухи, захрустит под ногами топтун-трава, ломкими сделаются лопухи хрена, бочажину охватит морщинистым ледком. Падет пронзительная тишь на округу и еще далеко, еще не слышное утром белым вздохом,    нашлет печальное, еле уловимое предчувствие зимы. 
  Если вы так и не вникли в суть мысли и слов Астафьева, перечитайте, пожалуйста, все  ещё  раз. Где и когда, найдется повторение сладости звучания этого абзаца? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно иметь желание и способность слышать музыку неба. В девятом классе, который я так и не окончил, потому что школа была за двадцать четыре километра от дома, и нужно было ездить на двух автобусах, литературу у нас читала удивительно талантливая учительница. Как и почему она попала в нашу тьмутаракать, Переясловскую  среднюю школу, сказать трудно. Как рассказывали потом, она проработала там всего год.  Я сидел на её уроках полтора месяца, не больше. Но этого хватило, чтобы понять: мир сложнее, чем мне сейчас кажется, он краше и  ярче. Что песни, которые мы кричим в автобусах всем классом,  совсем не  музыка, что окружает нас, но мы об этом и не догадываемся. Это хорошо, что мы всем классом пели, причем старались делать это красиво, насколько можно интересно. Но не получалось.  Не было у нас, татьяновских детей, учителей музыки. Значит, и не было знаний как правильно и красиво петь. Судя по тому, что большинство из нас окончили только профессиональные училища и сельские профессиональные училища, музыкальных знаний мы так и не получили.  Пусть и видим окружающий мир, что-то понимаем в нем, но далеко – далеко не все.
 Словосложение Астафьева сразу открывает читателю какое-то вдохновение, особый настрой на вживание в музыку его рассказа. Мы как бы начинаем на одной ноте с Астафьевым рассматривать полотно  его книг. Оно не цельное, некоторые произведения слабже, какие-то совсем наособицу.  Но чем чаще мы перечитываем их, тем глубже и глубже вникаем в суть дум писателя.   Предлагаю еще один отрывок из рассказа «Далекая и близкая сказка» в повести «Последний поклон».
 - На скрипке редко, очень редко играл Вася- поляк,  тот загадочный, не из мира сего человек, который обязательно приходил в жизнь каждого парнишки, каждой девчонки и остается в памяти навсегда. Такому таинственному человеку вроде и полагалось жить в избушке на курьих ножках, в морхлом месте, под увалом, и чтобы  огонек в ней едва телился, и чтобы над трубою ночами по-пьяному хохотал филин, и чтобы за избушкой дымился ключ, и чтобы ни кто ни кто не знал, что делается в избушке и о чем думает её хозяин
    Виктор Петрович пишет о якобы таинственности и загадочности окружающего нас мира. Но на самом деле, откуда они, тайны, в жизни деревенского скрипача? Когда-то оторванного от дома, Родины. Промыкавшего вместе с родителями лучшие годы в чужом краю, выживавшего теперь только милостью сердец деревенских баб. Что особого могло делаться в его избушке, где были только худенькая печь, нары с затасканными постельными принадлежностями, стол, стул да небольшая скамейка. Каждый вечер с заходом солнца затапливалась печь, хозяин, скорее всего, долго и бездумно смотрел на огонь, оплакивал свою так и не сложившуюся жизнь.  Изредка Вася-поляк играл на скрипке, видно, когда совсем было невмоготу. А поскольку он редко брал в руки скрипку,  то и настрой её грубел, терял самые высокие и пронзительные ноты.  Звук скрипки, вылетавший из окна домика  Васи,  ронялся на лес, кустарник у горы, на белеющую осеннюю луну. Отрывистая летела музыка, с паузами,  на не выдержанной ноте.  Но это все равно была скрипка, такой редкий у нас в сибирских деревнях инструмент.  Вот как услышал скрипку Астафьев. Правда, нам в Татьяновке  в то время хватало гармошек, баянов, балалаек. Мне лично хотелось бы услышать и скрипку, но их в большинстве сибирских деревень не случилось.
 -  Музыка льется тише, прозрачней, слышу и у меня отпускает сердце. И не музыка это, а ключ, который течет из-под горы. Кто-то припал к воде губами, пьет, пьет и не может напиться.- так иссохло у него во рту и изнутри.
  Прочитывая Астафьева я все чаще и чаще задумываюсь, о соитии Человека и Прекрасного, которое его окружает. Ведь большинство из нас, прожив отпущенные дни и ночи, уходит в мир иной, так и не коснувшись, хотя бы мизинцем, Золотой Короны Прекрасного – Музыки и ее Красоты, завороженности и таинств русского  слова.
 Вон сколько у нас теперь таких возможностей в Красноярске, как  раньше на Уярском базаре балаганов с пирогами. Театры, картинные галереи,  концертные залы, Дома Искусств,  Дома народного творчества. Может быть раз лет в десять что-то из них и бывает переполнено, а  чтобы все вместе –  подобного ещё не случалось.. Трудно предсказать время, когда везде будут аншлаги: через сто, двести, тысячу лет. Если вспомнить того же  масонского философа Холла, то  в каждом человеке имеется небольшой такой ларчик, со спичечную голову. Это в мозгах наших. В нем и хранится тяга к прекрасному. Бог открывает его у единиц, дескать,  смотрите и  любуйтесь, думайте.  Для миллионов же простолюдин, к коим относимся все мы, кто-то должен подойти и подсказать, куда смотреть, что видеть и как открыть ларчик тяги к прекрасному.
 Для меня такими открывателями были отец с матерью и учительница литературы Переясловской средней школы в далеком теперь уже 1968 году. Родной дядя по отцу Александр Васильевич, Николай Тихонович Литовченко дядя по матери.  И самый главный мой экскурсовод по культуре редактор нашего издательства  Сталина Андреевна Войтюк.  К сожалению, уже ушедшая.  Для Астафьева – это знают все его читатели – бабушка Екатерина Петровна и ежедневное самообразование.  А для сотен и сотен людей этим открывателем стал сам Виктор Петрович.
  Ещё раз вернусь к своей учительницы литературы. В сентябре 1968 года в клубе Переясловки шел фильм про войну, название которого я, по старости, теперь уже не вспомню. Учительница договорилась с киномехаником, говорили, заплатила ему деньги из своего кармана,  и мы вместо урока смотрели этот фильм.  Там была интересная сцена. Взрывом снаряда убило солдата в окопе. Тело предали после боя земле, а документы погибшего -  командиру взвода.  Вместе с документами отдали офицеру и томик Есенина, который покойный таскал по окопам у себя за пазухой. Лейтенант листал томик и листал, потом нашел строки.
             Жизнь моя или ты приснилась мне.
             Словно я весенней гулкой ранью
             Проскакал на розовом коне.
 Он читал их раз или два,  поморщился, в недоумении поджал губы и отбросил книгу в сторону
 - Чушь какая-то, я сам из деревни и ни когда не видел розового коня.
   На следующем уроке литературы,  в классе мы, обсуждали этот фильм. На  кадр  с томиком Есенина обратил внимание только один человек, мой троюродный брат Ваня Статейнов. С ним мы вместе учились в школе, затем в техникуме.  С вершин юношеского скудоумия Ваня  все-таки сделал гениальный вывод, к которому нас и вела учительница.
 -  Розового коня надо уметь увидеть. Он не всякому дастся.
  Одно семечко прекрасного, учительница буквально засыпала ими класс, проросло прямо на уроке.  Учительница вдруг заплакала, обняла Ваню и поцеловала в вихрастую макушку.
  - Я ведь из-за этой сценки и вела вас на фильм. Вы должны научиться видеть Красоту. Иначе жизнь будет пустой и скучной.
  Виктор Петрович со страниц своих  лучших книг учит и учит нас видеть розового коня. Почувствовать музыку астафьевского стихосложения – значит увидеть  розового коня, теперь уже обязательно с крыльями. Он теперь всегда летает и летает над Россией и будет кружить над  нами  вечно. И раз услышавший об этом, обязательно поднимет голову к верху и увидит  голубое  Небо, летящего  розового коня и какой-то новый смысл в своей жизни.  А где-то у горизонта стоит сейчас  на  облаке смеющийся Астафьев.  Автора этого нужно или хорошо обдумывать или безоговорочно любить. Иначе его не поймешь, разочаруешься.  И опять останешься один на один со своими неразрешимыми думками.

К сожалению, я не записывал на диктофон всех своих бесед с Виктором Петровичем. Не ходил постоянно  на  его встречи с читателями. Плохо, совсем ни куда, что у нас  таким замечательным писателям не дают платные часы на лекциях филологам. Туда можно было бы пробираться.   Хотя у меня  такая возможность, почаще видеться с Виктором Петровичем, была. Но заедала мелкая текучка, может и лень, моя, вечно не остывающая. Теперь понимаю, каждый разговор с Виктором Петровичем для читателя – громадные знания. Ни одна лекция, ни в одном самом знаменитом университете, не даст столько знаний, как часовое общение с Виктором Петровичем. Однако и тут не обойтись без маленького «но».
Сегодня я бы отделил большинство книг Виктора Петровича, от его периодических высказываниях о ситуации в стране, оценках каких-то, чаще всего совсем не знакомых ему людей. Совсем разные это вещи, книги и высказывания Петровича во время общения с людьми. Вот один из примеров тому. Газета «Красноярский рабочий» в середине 2020 года  писала, что к столетию Виктора Петровича уже сейчас начнет печатать воспоминания о нем красноярцев. И сослались на наше издательство,  где потом  эти очерки и рассказы  и будут опубликованы. Дня не прошло, мне позвонил один из  совсем  пожилых жителей  Красноярска. Имя и фамилия его у меня есть, телефоны тоже. Но мы назовем его Иваном Ивановичем.  Человек больной, совсем недавно перенес инсульт. Иван Иванович стал живо описывать письмо к нему  Виктора Петровича.  Это был ответ самому Ивану Ивановичу на просьбу к Астафьеву помочь. Спасти возможность жить в санатории, заклеймить позором бывшего директора Норильского комбината Анатолия Васильевича Филатова.
 В те, далекие от нашего дня  события,  Иван Иванович  лечился в санатории на озере Тагарском, добивал туберкулез.  Местный климат очень способствует полному  спасению от этой лихоманки. А там, рядом с санаторием туберкулезников, стоял небольшой санаторий Норильского комбината, где отдыхали его работники, в основном руководители. Норильцы привезли на Тагарское катамараны. Наш знакомый, трезвый или выпивший,  сейчас он это не афиширует. Хотя, судя по логике событий, последнее вернее.  Подошел к катамарану, когда в нем сидел директор комбината Филатов, сел в него сам и поплыл. Филатову пришлось  сойти с катамарана. Трезвый на такое способен?  Может и да.  Буквально в этот же день  Ивана Ивановича  вызывает директор санатория и говорит, что отчислила его за нарушение дисциплины и распорядка дня санатория. Зачем он зашел на чужую территорию и взял чужой катамаран? Но потом директору санатория пришлось Ивана Ивановича взять на лечение снова.
 Потому как «обиженный» тут же начал писать во все инстанции: газеты радио, руководителям края жалобы на Анатолий Васильевича  Филатова и директора своего  санатория за «несправедливость». Отправил он писулю с подобной жалобой и Виктору Петровичу.  Что в ней намесил, знает только он один,  для всех остальных это тайна. Теперь уже её не разгадать.
  Дескать, Виктор Петрович, помогите и спасите, что творят красные директора. Таких убивать нужно на месте.  Без суда и следствия. На нашей, рабочей шее, сидят, да ещё и одергивают на каждом шагу. А сейчас совсем взбеленились. Письмо упало на благодатную почву ненависти Виктора Петровича ко всем руководителям. Я это письмо не видел и не читал. Но потому как его активно использовали для снятия Филатова, догадываюсь, что в нем было написано. Виктор Петрович от этого Филатова поди и мокрого места не оставил.
Кто помнит то время, понимает,  сколько  было несправедливости  по поводу самых квалифицированных руководителей. Введенные подлецом Горбачевым законы буквально рушили нашу промышленность. Все решали авантюристы крикуны  и собрания рабочих, на которых тоже царствовали эти крикуны. На директора комбината, со слов Ивана Ивановича, вернее кресло его, зарились профсоюзы комбината. Может и не сами. В то время акции комбината купил Онексим банк. Это Потанин,  известный всему миру Прохоров, Хлопонин, и прочая братия. Они делали все или многое, но ни как не могли выкинуть Анатолий Васильевича из кресла. Читайте,  в Интернете многое есть. Не все правда, но какую-то истину найти можно.
  Представители профсоюзов комбината  спознали о писуле Астафьева,  очевидно, оно было уже где-то опубликовано, поняли, что это козырная карта,  приехали к  обиженному, взяли у него письмо от Виктора Петровича и  размножили его  в сотнях тысячах экземпляров. Самому Ивану Ивановичу пообещали, что письмо привезут и отдадут обратно. В гробу они видели Ивана Ивановича и в белых тапочках. Они топтали свою выгоду.    Поместили во все газеты, на все телекомпании Норильска, уклеили все подъезды. Профсоюзники многое  делали  умно, хитро, но думали не дальновидно. Они не понимали, что директоров убирают не для них. Норильский комбинат, это такой лакомый кусочек, что готовится  для особо «одаренных» сего мира. Если только профсмоюзники не выполняли задачу  этих «одаренных».  В общем, Филатову в 1996 году по решению правительства пришлось уйти. Профсоюзников выгнали следом, а может и раньше.  К сожалению, у нашего пострадавшего даже копии письма сегодня нет.
  Виктор Петрович ни когда не видел ни Филатова, ни   Ивана Ивановича, но выступил на стороне  «обиженного» сразу. И больше, чем уверен, в его письме гремели одни обвинения,  и ни запятой правды.
 - Да вы позвоните на комбинат, там вам все про Филатова найдут, - уговаривал меня Иван Иванович. – эти руководители профсоюза обещали вернуть письмо, но затаскали его с головой. Черти. Хоть бы их всех коронавирус побил. Проучил бы бог мошенников.
 Естественно, я от этой темы, предложенной Иваном Ивановичем,  отказался сразу. Однако, письмо Виктора Петровича с удовольствием бы прочитал. Но где его теперь найдешь? Только в архиве, но в каком,   сколько времени потратить нужно. У меня и так его нет. Шесть дней в неделю пишу, седьмой все начисто переписываю.
  Помню, хорошо помню, как  Виктор Петрович выступал в Томском университете.  Один из студентов задал Виктору Петровичу провокационный, на мой взгляд, вопрос. Особенно если понимать то время, необузданного распутства в России.
- Александр Солженицын, по Вашему мнению, - самый настоящий русский писатель, а нам преподаватель литературоведения говорит, что он диссидент и не любит свою Родину.
Виктор Петрович  рубанул без раздумий.
-  Да этот преподаватель – дурак!
Как издевались потом над этим профессором «Комсомольская правда», «Московский комсомолец»,  телевидение. Свист и гам шел по всей стране: так их, этих профессоров, так их. Личиком об асфальт. Пусть не крутятся под ногами, не мешают убивать страну.  Виктор Петрович был за Горбачева и Ельцина.  Зарабатывал себе полтора миллиарда рублей на издание пятнадцатитомника.
 Скажите, может писатель  в здравом уме,  навешивать подобные ярлыки человеку, которого он ни разу не видел, не знал его и знать не собирался.  Кто-то  встал и что-то  сказал, может надуманное, может, сводил счеты с профессором. На мой взгляд, вопрос этот задавал человек с черной совестью.  У Виктора Петровича ни каких сомнений, тут же рубанул профессора  топором по шее. Оскорбил, опозорил на всю страну.  И ни каких  переживаний и покаяний. Принцип шпаны: если я сказал, что он сука, значит, сука и есть. Как ни грубо, но Виктор Петрович поступил именно так.
  Вот  тут  весь уровень образования и интеллигентности нашего гения. Вспомните язык «Последнего поклона» и эту фразу:               
 -  Да этот преподаватель дурак!
 Мама  милая.  Зачем, зачем я взялся за эту  тему, какую правду ищу? Защищаю ни кому не известного Киселева, тем более мне, и поношу Астафьева. Я ведь тоже учился в университете, хоть и заочно. Нахватался там каких-то знаний. Старался, чтобы они были не верхушечные. О чем уже говорил в этой книге.  Поэтому понимаю, что все пройдет как с белых яблонь дым. Шелуха это луковая. Отлетит она от Виктора Петровича, и останется он в истории с «Последним поклоном» и «Царь рыбой» в первом издании.  Зачем, для кого он брякал постоянно подобные слова.  Обиделись, очень обиделись на него ветераны войны после «Проклятых и убитых».  Виктор Петрович мог на какой-то встрече хотя бы объяснить свои поступки, цели книги.. Он же одноокопников начал растирать в ничто: красно-коричневые, совки,  коммуняки. Стал говорить, что «Проклятые и убитые» будут читать лет через пятьдесят, не раньше.   То есть когда перемрут, а в сердечности Астафьева передохнут,  нынешние фронтовики.  Виктор Петрович, умные люди есть в каждом поколении.  Они же все равно правду вспомнят, ваша им не всегда будет нужна, свою будут поливать и пропалывать. Свою будут искать, а Вашу отринут как ложную. Копытить и копытить примутся  что-то новое. За ближайшие пятьдесят лет  ничего в воспоминаниях о вас, не изменится.
 Как можно, при полном зале, где научные работники университета, доктора наук, академики, профессора, пусть их и зовут красными.  На мой взгляд, как сказали Виктору Петровичу, так он профессора и поприветствовал. Провокация эта для Виктора Петровича, очевидно, готовилась заранее. У меня такое впечатление, что Виктор Петрович, если и читал Солженицына, то наскоком. Слышал про его успехи одним ухом.  А вот его борьбу с родным Отечеством очень одобрял. Солженицын был его единомышленником, а не Распутин и Носов, не Шукшин и Чивилихин. Солженицын всю жизнь свою положил на уничтожение нашего Отечества. Черти бы  ему дали Нобелевскую премию при другом раскладе событий и других речах. И Виктор Петрович её старательно зарабатывал, вот только так и не заработал. И оскорбление  профессора одна из ступенек попыток  подхода Астафьева к Нобелевской премии.
 Не удержусь, раз уже зашел разговор, отдам пару строк и Александру Солженицыну. По-моему в 1989 году, может чуть раньше, журнал «Новый мир» - рупор перестройки и разрухи, гонитель всего светлого из нашей литературы,  объявил подписку на произведения Солженицына. Денег тогда у нас было как у дурака махорки.  Машина в то время стоила пять тысяч рублей, а мне красноярские профсоюза за хорошее, в их понимании, освещение сельского хозяйства в газетах края, выделили  премию в двенадцать тысяч рублей.  Да и свои какие-то сбережения  замотал в женский чулок, оставшийся  у меня в подарок от общения с  корректором  Людой Беспечной. Я был в Идринском районе  редактором, а она ошибки искала в газете. 
 Потом все эти сбережения у нас украли «наши партеры» из США. «Наши партнеры» - это любимая оценка   Владимира Владимировича Путина убийц СССР - США. Оба этих «партнера» оставили нацию без трусов. И подарок этот Людмилы Ивановны  за ненадобностью обвял по времени и потерялся. Что прятать, если у меня  денег только покушать от зарплаты до зарплаты.
  В общем,  подписался  и я на Солженицына.  Такая была мощная реклама в «Комсомольской правде», других демократических изданиях, не сумел устоять. Мы ведь тогда сути рекламы  и не знали, а командовали перестройкой тогда Запад и США.  На следующий год стали приходить книги. Одним из первых «Бодался теленок с дубом». Я одолел страниц двадцать,  больше не смог. Простите меня любители творчества Солженицына.  Такое скудоумие, такое тупоумие, кто и зачем называл пустоцвета гением. Тем более, Виктор Петрович? И ни какой профессор Томского университета Н.Н. Киселев не дурак, когда озвучивал свою позицию по Солженицыну.  Прав Николай Николаевич, тысячу раз прав. А студентик этот бывший, который задавал вопрос, человек с черной совестью, провокатор.
  У Солженицына я читал одно доброе произведение – «Один день Ивана Денисовича». Не знаю, у кого как, но у меня такое впечатление, что его писал не он.  Сравните Ивана Денисовича с «Красным колесом», «Архипелагом ГУЛАГОМ».  Будто совсем разные люди перо в руках держали. Разве я это один заметил? Разве я это сказал первым? Как мог этот недалекий человек переустраивать Русь? Чего он нам втюривал?
  В то время в зале, где шла беседа с Виктором Петровичем, было много красноярцев. Наши ребята охотно едут за знаниями в Томский университет.  Но я знаком с двумя. Это Евгения Бреус, ныне директор гимназии № 96 города Железногорска и работающая не так давно у нас редактором, ныне покойная,  Сталина Андреевна Войтюк.   Сталина Андреевна уже не училась там, она раньше кончила Томский университет.  Видно о предстоящей встрече сказал ей кто-то из томских подруг, вот она туда и пометелила. Города-то рядом. Ночь на поезде. А с деньгами Сталина была всегда. Даже единственная дочь Мария не могла опустошить этого кошелька, хотя и очень старалась. Сталина умела заработать копеечку, в том числе в нашем издательстве. И не могла она остаться в стороне от встречи с  Астафьевым.
 Так вот, обе женщины были  на этой встрече Астафьева с томскими студентами.  Евгения Валерьевна подробно написала об этом в книге  о музее Астафьева в ее гимназии № 96. Напомню, книга называется «Школьный музей – путь к В.П. Астафьеву». Она вышла в нашем издательстве.
  Сталина, наш  редактор, делилась только устными рассказами. Дал же бог ей таланта, как она умно озвучивала эту встречу. А сейчас посмотрите рассказ Бреус.
- Впервые я познакомилась с В.П. Астафьевым, когда училась на филологическом факультете Томского государственного университета (это были 80-е годы). Самое интересное, что перед встречей с ним у нас на семинаре по современной литературе разгорелся спор с преподавателем. Нам сообщили, что через несколько дней у студентов нашего факультета состоится встреча с известным советским писателем В.П. Астафьевым и его другом, томичом, писателем С. Заплавным.
  Мы очень обрадовались и как-то плавно на занятии перешли от анализа произведений В.П. Астафьева к нему самому, к его личности.  Стали копаться в книгах, чтобы увидеть его портрет. Тогда это было редкостью, в сборниках портреты писателей, как правило, не размещались. Нам повезло. У нашего преподавателя Л. Гордеевой такой сборник был. Мы все с интересом посмотрели на лицо человека, с которым нам предстояло встретиться и чьи произведения мы разбирали «по полочкам».  С этого момента и началась интрига, которая была завязана на реальности в жизни и пропаганде в обществе.
  Тогда, во время  дефицита, большой редкостью была кожаная куртка, это считалось очень модным, и, с другой стороны, все понимали, что такую вещь можно достать только, как говорили тогда, по блату. Кто-то из студентов сказал.
- Астафьев, как и все, учит одному, а делает другое.
 У преподавателя шок.
 -  В чём дело?
- Это в этой книге он в простом пиджаке, а я видел в другом издании, где он, в кожаном. Вот посмотрите, он на встречу придёт обязательно в коже. Это только в произведениях он за нравственность, а в жизни он, как и все.
- Не может быть. Мы с вами увидим всё скоро.
Спор продолжался дальше, но мы, уже заинтригованные, еле-еле дождались, когда пройдут два дня, и сами  сделаем самостоятельно вывод.
И вот, в лекционный зал главного корпуса университета входит   Виктор Петрович. В простом ординарном костюме фабрики «Большевичка». Ликует наш преподаватель, а мы, оценив ситуацию, с глубоким уважением к писателю, продолжаем дальше плести интригу,  стараемся придумать заковыристые вопросы.
Не задать вопрос на встрече я не могла, мне очень хотелось знать, кто же его любимый зарубежный писатель. Мы чувствовали все себя невежами, когда он нам рассказывал про Габриэля  Маркеса, про его необычный стиль написания произведений без красных строк.
Но самое яркое впечатление произвёл его ответ на один мудрёный вопрос, который мы подготовили. Виктор Петрович много рассказывал нам о А. Солженицыне, о том, чем он занимается в эмиграции (шёл 1984 год) и какие пишет произведения. И когда Виктора Петровича спросили.
  - Александр Солженицын, по Вашему мнению, - самый настоящий русский писатель, а нам преподаватель литературоведения говорит, что он диссидент и не любит свою Родину».
Этим преподавателем был многоуважаемый всеми на нашем факультете профессор Николай Николаевич Киселев, заведующий кафедрой советской литературы, он естественно сидел в зале с нами. И каков же был ответ писателя?
 - Ваш преподаватель – дурак!
 В зале раздался  смех, вместе со всеми смеялся и Николай Николаевич.
Для меня это был жизненный урок: я ещё больше стала уважать и понимать нашего гения факультета Н.Н. Киселева за его мужество, а В.П. Астафьева – за его неподкупность.
   Спасибо Евгении Валерьевне за прекрасные воспоминания. Тому есть ещё один пример. Люди постарше, а нас все меньше и меньше, помнят, как в шестидесятые и семидесятые годы страна увлекалась очередным сбором материалов о Ленине. Это увлечение называлось Ленинианой.  Если где- то Ленин  случайно  смотрел по сторонам, то в этих сторонах теперь музеи. Практически писали одно и тоже. Каким Ильич был добрым, отзывчивым, чутким. Это не фантазии автора, это жизнь.  Бумага все терпит. Оказывается и для тувинцев он лучший человек, и для бурят, эвенков, якутов. И на Камчатке среди оленеводов он свой в доску.
   Нам, красноярцам, и тут «повезло». В Шушенском сделали музей заповедник, теплоход «Святитель Николай» срочно переверстали в музей. На нем, по преданию, Ильич плыл в Шушь.  Сделали на берегу Енисея в Красноярске громаднейший музей Ленина. Сейчас правда его под современное искусство или ещё под что-то переделывают. Одно мракобесие, а не музей. Впрочем, это участь его такая. Он и был  отвратительно  спроектирован недалеким архитектором. Тупик какой-то архитектурный. Кто таких умных архитекторов находил и зачем? Загадка, хотя не так уж и сложная.
   И везде о Ленине говорили как на вечерней молитве: народ – любил, кошек и собак – любил, детьми – дорожил. Скромница Ильич, жил у какого-то крестьянина на подворье, чуть ли не в риге для снопов  спал или в подклети с телятами.  Все свои копейки крестьянам, а платили ссыльным очень хорошо,  отдавал.
   Но факты - то говорят совсем о другом. Ещё не доехал Ильич до Шуши,   а староста села уже получил указ из Красноярска – этому ссыльному самый лучший дом. Такой дом был только что построен для местного попа. Из Красноярска приказ: отдать Ульянову.  Прихожане возмутились: как так, для попа миром строили.  Батюшка многодетный, у него детей мал-мала меньше. Ютятся в развалюхе, простынут дети, подомрут.
   Но поп только на прихожан мог положиться. А у Ленина кругом единомышленников, как у бедняка дырок в зипуне. Все со связями.  Самый главный – член красноярского тайного общества, врач Крутовский. Главный ненавистник империи в Сибири.  Он тут же пошел в городе по начальству. Кругом одни демократы, они и тогда возле  власти крутились и во власти сидели. Так прижали старосту и прихожан, на руках Ильича в новый дом внесли. Ленин, если верить воспоминаниям, как любил, так и продолжал любить детей. Но поповские в категорию любимых не входили. Мерзли в старой развалюхе, болели и умирали. Зачем врали, ничего и ни когда Ильич крестьянам не давал, они для него были и остались стадом баранов. Он и писал о крестьянах потом много чего обидного. Изучайте труды Ленина, как и книги Виктора Петровича, много чего «хорошего» найдете.
   Ильич, как и все ссыльные, за копейки покупал у крестьян мясо, молоко, ягоды, рыбу. За копейки люди прислуживали ссыльным.
 Я это к тому, что память  о великих должна быть правдивой, в том числе и о Викторе Петровиче. Не выдуманной, а основанной на фактах. Кто такой Ленин, легко отследить по кругу его друзей в Красноярске. Так и о тех, кто хвалил Астафьева, легко  сказать, кто он сам. Горбачев его любил и дал ему звание Героя Социалистического Труда. Ельцин, дал ему  полтора  миллиарда рублей на пятнадцатитомник.  Путин – приезжал к нему в гости. Генерал Лебедь – тоже приезжал в гости и денег ему  давал. . Михаил Полторанин – был в Овсянке, если не ошибаюсь. Солженицын – также.   
 Не будем больше  касаться крайностей.  Астафьев много и охотно писал и  о хороших людях. В его активе не только огненное письмо нашему знакомому Ивану Ивановичу.
    Почти идеальным человеком для него была бабушка, Екатерина Петровна. Мать его матери. Вспомним рассказ Виктора Петровича, как перед отправкой на фронт он  собрался на побывку или прощание к своим родственникам в Овсянку. И едва не загиб по пути от холода.
   Слава богу, спасла бабка из конюховки, которую он вначале принял за деда.  Может эта история и не случалась, он её сам выдумал. Но выдумал хорошо,  сердце щемит. Жалко и Витю совсем молоденького, и бабку-конюха.
   А как радостно его встретили родственники в Овсянке. Сами полуголодные,  у каждого детей голодных по лавкам как звезд в морозную ночь.  А гостю все равно нашли кружку молока. И искренне обрадовались его приезду.
Очень интересны письма Виктора Петровича, в частности Александру Николаевичу Макарову. Известному писателю, критику, коммунисту по убеждениям. Членом партии он стал в 1942 году.  Но тогда Виктор Петрович претензии коммунистам ещё не предъявлял. Александр Николаевич много помогал в свое время Виктору Петровичу, поддерживал его, чисто по - русски,  похваливал.  Но это была дружба равных.  Так говорил об этом сам Астафьев.
 В.П. Астафьев пишет (23 ноября 1967 года) А.Н. Макарову:
-   Дорогой Александр Николаевич!
Девятнадцатого уехал от меня, из деревни, братишка Алёша, и отправил с ним тебе письмо, а сегодня, 23-го, снова пишу, чтобы поделиться с тобою моей большой радостью. Сразу же после отъезда братишки, пользуясь тишиной, одиночеством и блаженством покоя, сел я писать «Пастуха и пастушку», попробовал написать вступление и в течение трёх дней начерно написал повесть. Не спал, конечно, не ел почти, так, что-то жевал на ходу, а больше чаёк пил (готовить-то некому!) и всё писал, писал. Сегодня я поставил точку на черновом варианте, и захотелось мне с кем-то поговорить, а с кем же я могу говорить, как не с тобою, моим добрым другом и искренним почитателем!
Сложное у меня сейчас чувство - боюсь перечитывать, что написал. Много сомнений в душе, что-то не так вышло, как задумывалось, что-то тянет на слезу и сентиментальность повесть-то, а настрой её беспощадносуровый. Это должен быть вопль, плач о погубленной любви целого поколения, и писать об этом посредственно, даже хорошо нельзя, только очень хорошо, только отлично, иначе не стоит и браться. Я столько лет готовился к этому, боялся повести и сейчас боюсь, перечитавши её, - разочарования боюсь. Недоделки, пропуски, корявости, неточности меня не пугают - у меня будет время пощупать каждую строчку, переписать, если потребуется и десять, и двадцать раз, но получилось ли главное? Звук, настрой, вроде бы остался - это начало. Но что-то мало «из нутра», много слов. Тут беда ещё в том, что он и она всю ночь вдвоём в грехе, на грани отчаяния, истерики и потопившего их чувства. А опыт общения с женщинами у меня слишком мизерный, мало я интимно общался с ними в силу своей застенчивости, миру не заметной. И вот отсутствие такого опыта почувствовалось, когда я писал, не из чего было выбирать и отбирать, а придумывать в этих делах ничего нельзя и невозможно. Ну что ж, почитаю старых грешников Бунина, Цвейга, Толстого - поучусь ещё у них, авось помогут старику, как помогали уж сотням, если не тысячам таких, как я. Повесть (я дал ей подзаголовок: «Современная пастораль») вышла, как я и предполагал, чуть побольше четырёх листов - при доделке вытянет на пять, у меня все вещи потом дописываются, ибо черновики я пишу быстро, строю каркас, а потом уж дорубаю, доделываю и дописываю. Вот так, дорогой мой. Пишу я тебе и не знаю, как ты? Где? Каково твоё здоровье? А шибко мне знать это хочется.
Завтра я поеду домой. Все харчи кончились, и главное, искурил сигареты - смолил, когда писал, как пароход. Река ещё не встала, как попадать на ту сторону буду – одному богу известно. Погода всё ещё квёлая. Идёт и идёт сырой снег, по колено уж выпал, а мороза всё нет и зимы настоящей нет. Лёд на Быковке съело мокрым илом, и теперь рыбачить никак стало невозможно, ни по-летнему, ни по- зимнему, а последний раз я всё же вытащил из-подо льда целых два десятка хариусов.
На охоту бродил тут, чтобы дать голове маленько роздых, убил двух белок. Белки нынче много у нас, но собаки у меня доброй нет, а Спирька мой только по блинкам и по хлебу с маслом охотник.
Глаз у меня опять разболелся - веко распухло и глядело всё в красных жилках и ровно бы песок в нём. Попробую сегодня принять снотворное и дать глазу отдых. Всего меня ещё трясёт. Вот сейчас голову горячей водой помыл и полотенцем мокрым потёрся, так вроде бы полегче стало. Какая тяжёлая, сжигающая, как на огне, нас наша работа! Да мало кто знает об этом - видят лишь, когда шляемся, пьём и Ваньку валяем!
Обними за меня и поцелуй Наталью Фёдоровну. Кланяюсь Юре, Аннете и Толе. Каждодневно думаю о тебе, пребывающий в Быковке - твой Виктор».
И через много лет Виктор Петрович не может смириться с потерей своего старшего друга и на страницах  книги-исповеди «Зрячий посох» он говорит.
 - .. жизнь состоит из встреч и разлук, и встречи, и разлуки бывают разные, как разны и люди, с которыми встречаешься и разлучаешься. Судьба подарила мне счастье короткое время быть знакомым и дружбою связанным с Александром Николаевичем Макаровым. Он был старше меня во всех отношениях, но он был мудр, деликатен, чист мыслями, и я, в наших с ним отношениях, никогда не чувствовал разницы в возрасте и подавляющего его превосходства в интеллектуальном развитии.
Мы дружили на равных, но это не мешало мне в, тоже время почтительно относиться к его трудным сединам, к его феноменальным познаниям. В наших отношениях младшего и старшего литератора и человека не было фамильярности, но было много теплоты и доверительности друг к другу.
Да, встреча и дружба с Александром Николаевичем Макаровым осложнила мою писательскую работу. Я стал относиться к ней строже, ответственней и на себя смотреть критичней. И по сей час каждую строку свою рассматриваю проницательными глазами Александра Николаевича: выдержит ли она этот взгляд? Улыбчивый, чуть ироничный, как будто совершенно открытый, но с глубокой мыслью и отеческой заботой в глубине.
Я осиротел... Вторично осиротел в своей жизни: много лет назад потерял мать, теперь вот отца, отца-друга, отца- наставника, не резонёра, не грузно нависшую надо мной «фигуру» старшего, - друга, до которого иногда просто хотелось дотронуться рукой и почувствовать, что он тут, он есть, и к нему можно прийти с радостью и бедой, и ничего не говорить о них, но выздороветь душою.
Я никак не привыкну к потере. Друг истинный и дружба истинная не умирают. И только сожалею я о том, что узнал Александра Николаевича поздновато и мало виделся с ним оттого, что казалось, ещё много встреч будет, много разговоров, много радостных дней доброго общения. Когда встречаешь и любишь такого человека как Александр Николаевич, мысли о смерти не бывает, она, если и пришла бы, то показалось бы чудовищно несправедливой, неестественной.
Смерть всегда застаёт сердечную дружбу и любовь врасплох, и оттого потрясает она на долгие годы. И оттого невозможно привыкнуть к ней и смириться с нею.
В этих письмах и воспоминаниях весь наш Астафьев. Которого любим, уважаем, охотно вспоминаем. И совсем, мне например, радостно, что в годы своей коммунистической расхристанности, Виктор Петрович ни разу не тронул  Макарова, коммуниста до мозгов костей.
В.П. Астафьев часто дарил свои книги с автографом друзьям. Одной из последних была подарена им книга «Медвежья кровь» В.Н. Сидоркину с пожеланиями: «Милый мой Вася! Возьми эту книгу с собой в лес и читай во время метели, будто побеседуешь со мной!». Таёжник так и сделал.
 Василий Сидоркин, бывший глава Енисейского района,  – человек очень трагической судьбы. Хорошо работал, поддерживал в районе культуру, помогал ей. Очень много помогал материально  и ныне покойному писателю Алексею Бондаренко.  Сидоркин многим не нравился, потому что его люди любили и доверяли.  Он был руководителем с интересами государственников.  Зачем такой руководитель  района нашим ворам губернаторам. Вот и законопатили главу району, по-моему, на девять лет в тюрьму. Отсидел – шесть. И сразу уехал жить в Краснодар. Не смог терпеть двухличный людей, которые в глаза говорили одно, а в лицо – другое. Какое-то письмо из тюрьмы, с просьбой о посильной помощи, она написал  Алексею Бондаренко, но тот ему даже не ответил.  Хотя Сидоркин много, очень много сделал для Бондаренко.  Алексей Маркович об этом рассказывал мне сам. Дескать, чем теперь ему поможешь? Как я узнал потом, Сидоркину молчание Бондаренко сильно ударило по сердцу.
Дорогой подарок Астафьева  Василий Нестерович хранил как реликвию, как память. Но в один из осенних дней подарил памятную книгу открывающемуся школьному музею им. В.П. Астафьева в поселке Подтёсово. Трудно представить, что творилось в душе Василия Нестеровича в эти минуты. Оторвать от себя дорогое может только сильный человек.
Необходимо сказать, давняя и прочная дружба связывала Виктора Петровича Астафьева  с иркутским книгоиздателем, Геннадием Константиновичем Сапроновым. По словам В.Г. Распутина: они очень крепко дружили. Его большая заслуга в том, что в самом лучшем виде вышло полное собрание сочинений Виктора Астафьева... . Действительно, ещё в 1993 году Геннадий Константинович издал двухтомник В.П. Астафьева, за ним последовали другие книги.
- Вольно или невольно, так уж удачно складывались обстоятельства, но книги, изданные мною с благословения Виктора Петровича, выходили в свет ко дню его рождения - 1 мая. Так было в 1994 году, подарком к 70- летию писателя стал двухтомник «Проза войны», куда  впервые вошло всё, что было написано им о войне, включая только что тогда законченную «Чёртову яму», первую часть романа «Прокляты и убиты». Так было и в юбилейном 1999-м, с изданием сборника повестей под общим названием «Весёлый солдат», куда вместе с самой повестью «Весёлый солдат» вошли «Обертон» и «Так хочется жить». Так стало и в 2000-м, когда в преддверии Дня Победы мы презентовали с ним сборник повестей фронтовиков «Вернитесь живыми», который составляли вместе. – писал чуть позже Геннадий Сапронов.
  И в 2001 году, возвращаясь к жизни после страшного инсульта, Виктор Петрович в день своего рождения в больничной палате всё же прижал к груди «Пролётного гуся», сборник своих последних рассказов и затесей. Он очень гордился и дорожил этой книгой, с удовольствием подписывал её друзьям и врачам, окружавшим его в последние дни. Как будто чувствовал, что она станет последней книгой, изданной при его жизни, - пишет в своём вступлении «Движением сердца» в книге «Крест бесконечный» от составителя Г.К. Сапронов. Кстати, мы все помним, что у самого Гены Сапронова жизнь тоже оказалась недолгой. Мы уже говорили о нем в этой  книге.  Но  Сапронов  успел так много сделать.
Нельзя не отметить, что, многие годы В.П. Астафьева связывала настоящая дружба с писателем, литературным критиком Валентином Яковлевичем Курбатовым. В 2003 году, Г.К. Сапронов издал книгу «Крест бесконечный: Виктор Астафьев - Валентин Курбатов. Письма из глубины России». Книга состоит из переписки двух русских классиков: Виктора Астафьева и Валентина Курбатова, охватывающая 28 лет их дружбы и сотрудничества. В письмах содержатся рассуждения о литературе, о культуре и искусстве, о судьбе русского народа.
Их письма - не просто милые послания друг другу давно и близко знакомых людей, а действительно, может быть, последний русский эпистолярный роман о многолетней дружбе без преувеличения двух великих тружеников отечественной культуры, написанный движением сердца каждого. Холодный,  равнодушный, но главное, живущий минуты, экран электронной почты уже никогда не заменит нам ощущения той неожиданной радости обнаружения в почтовом ящике долгожданного письма, из которого вместе с теплотой живого почерка в твой дом приходит и дыхание друга, сошедшее с тетрадного листочка, согретого его радостями, а то и окроплённого слезой.
Письма искренни и чисты, правда, последние письма Виктора Петровича случаются злыми, кусающими.  В них раздумья о жизни, какой она была в последние десятилетия ушедшего века. В них живое движение писательских замыслов, скрытая недоговорённость, порой и раздражение друг другом, усталость и бережность, желание истины (у каждого своей) и след общей литературной жизни переходных лет. В них драгоценные детали жизни обычных земных людей, каждодневно, вопреки устоям общественной системы и житейским буреломам, работающих во благо нравственного здоровья народа нашего. В них пример искренней дружбы творческих личностей, которые и в принципиальном споре оставались, верны собственным убеждениям и уважительны друг к другу, - пишет составитель упомянутой выше книги Г.К. Сапронов.
В огромной переписке писателя В. Астафьева с литературным критиком, писателем В. Курбатовым мы находим письмо (от 22 мая 1993 года) из Пскова, в котором Валентин Яковлевич пишет.  - 
-   Дорогие Марья Семёновна, Виктор Петрович!
Спасибо за весточку - сразу мир поустойчивее стал. А то ведь один не пишет, другой, и ткань жизни начинает  рваться, будто сквозняками начинает потягивать. Привыкаешь, что тут родное сердце, там, и они тебя как-то отчётливо держат. А замолчит один, замолчит другой, и душа теряет устойчивость, беспокоится, а там и тоскует, хотя внешне как будто такой тоске и поводов нет никаких...
А в Овсянке, поди, цветут стародубы и уж вот-вот пойдут жарки, и Енисей прогрелся, и вечера теплы и покойны, и книга перевалила половину и просится под уклон. Хоть бы карточку какую прислали - поглядеть, посидеть, поговорить, повидаться. Снимают ведь, поди?
Обнимаю. Скучаю.
Ваш Валентин Курбатов.
Ответное письмо Виктора Петровича от 18 июня 1993 года, было отправлено из Овсянки, в разгар его работы над второй книгой романа «Прокляты и убиты». Письмо  высвечивает упорство, с которым Астафьев утверждает философский ракурс в осмыслении войны, стремится связать её обжигающие будни с вечными проблемами человеческого бытия.
- Я усложнил себе задачу тем, что не просто решил написать войну, но и поразмышлять о таких расхожих вопросах, как, что такое жизнь и смерть, и человечишко между ними. Может быть, наивно, может, и упрощённо даже, но я всё, же пытаюсь доскрестись хоть до верхнего слоя той горы, на которой и Лев Толстой кайлу свою сломал.
Наследие В.П. Астафьева обширное. Читая эти письма, открытки, безусловно, мы открываем новые для себя грани в жизни и в творчестве писателя, обогатив свои представления о нём.
  Мама моя, Мария Антоновна, когда читала рассказы или воспоминания Виктора Петровича, всегда брала носовой платок. Маму голодом не удивить, она его сама в  войну пережила. Говорит, в первый раз почти досыта наелась, когда послали в колхоз поварихой на посевную. После кормления бригады, что-то осталось на дне котла, для себя пустила. Было это в четырнадцать лет.
   - Почитай сынок, почитай, - частенько протягивает она мне  книгу Виктора Петровича, -  сколько тогда в деревнях хороших людей жило. На добре людском и сохранили сами себя…
    Мама,  по старости,  забыла, что этот рассказ я дал ей почитать,  когда  в доме появились книги Астафьева. У нас всегда в доме были книги, в том числе очень хороших русских авторов. А вот Астафьев поселился позже, не докупиться тогда было до этой книги.
   - Как человек хорошее умеет видеть, - мама всегда в разговоре разглаживает руками скатерть на столе. Хотя на ней и так ни морщинки, ни соринки. Мама чистоту и порядок любила и нас к нему приучила. – Много ему богом дано, очень много. Стойким нужно быть, чтобы все это принять и не сломаться.
  Возьми читатель и ты сейчас  «Последний поклон», открой книгу и во всем согласишься с нами.  Только  здесь писатель показывает правду сердцем, и она запоминается, к хорошему зовет. Вот почему наши недруги не любят ранних книг  Виктора Петровича. В них добро. Как мед тело, так и наши души чистит правда. «Последний поклон» для русской души все равно как родник целебной воды.
    Память о Викторе Петровиче – не золотые монетки в мешочке из красного атласа. Это скорее рогожевый мешок с урожаем  из огорода. Почти все, написанное писателем, опубликовано и оставлено миру. Вкусные лежат  в рогоже овощи? Сладкие или горькие? Узнаем, когда принесем мешок домой и откроем. И об Астафьеве мы узнаем, когда начинаем читать его книги. Прекрасные и добрые книги -   наследство России. И не совсем приятные - тоже наш урожай, для нас выращенный Виктором Петровичем. Хотя писал он «Проклятые и убитые», судя по всему, устроившись рядом с Иудой.
   Как ни старались наши вожди, вбить нам, пролетариям, в голову что Ленин – счастья и наше будущее, не получилось. Ни на одной войне Россия не пролила столько крови, как от рук  этого палача.
 Что касается Виктора Петровича,  то память о нем ещё только начинает очищаться от всякого мелкого мусора, нанесенного мутными водами разных реформ, перестроек, Горбачевыми, Яковлевыми,  еще каких-то обманных туманов. Все это с годами смоют родники национальной  нравственности, совести, добролюбия.
   Астафьев - настоящий художник, русской закваски человек. Его творчество не нуждается в славословии автору. Его  книги будут  читать века. И не нужно быть пророком, чтобы утверждать: его труды живут и будут жить пока жив русский язык. Из года в год, из поколение в поколение, из века в век. И его мысли, в том числе, помогут России обрести новые крылья. Мы все чувствуем эти крылья, которые наконец вознесут будущую Русь, нашу мощь, одухотворенность и  нашу звонкую черту характера – Совесть. Это мощная река чистоты человеческой начинается где - то в центре России и затем растекается по всему миру.
    Ну, а мы вернемся к рассказу директора гимназии № 96 Евгении Валерьевне Бреус, О Викторе Петровиче.
- Порой бывает, мы не замечаем тех ценностей, которые рядом с нами, людей, которые окружают нас. А рядом с нами жил и творил В.П. Астафьев. Для меня и для всех моих коллег он всегда был человеком с большой буквы. Что может быть ценнее общения с человеком родной души? И здесь мы все не могли не согласиться со словами самого Виктора Петровича.
        - Нет событий важнее людей, каждый человек – событие.
Мы всем коллективом искали новые формы, чтобы наши ребята начали читать, и, в первую очередь, В.П. Астафьева. У нас родилась идея провести игру «Поле чудес» по творчеству В.П. Астафьева. Все готовились к игре. Школа гудела. В течение двух месяцев все изучали творчество писателя. А я пишу писателю вот это письмо.

Здравствуйте, дорогой и уважаемый Виктор Петрович!

Извините, что Вас беспокоим. И если Вы не ответите и Вам покажется не совсем весомым, о чём мы пишем, мы всё равно останемся поклонниками Ваших книг и Вашего жизненного кредо.
Мы живём в городе Железногорске Красноярского края, а в этом году нашей родной школе исполняется 20 лет. За это время многое изменилось у нас, но неизменным на протяжении всех лет остался огромный интерес к самому человеку. И сейчас, когда нам уже 20 лет, мы вновь и вновь задаём себе вопрос: «Что есть человек?». Именно сейчас, в век быстрых перемен, на рубеже веков, мы ищем ответы на такие вопросы: «Каким должен быть педагог сегодня? Что нужно воспитывать в наших учениках? Каким должен быть гражданин России?». В поисках ответов на эти вопросы нам помогают Ваши произведения, Виктор Петрович. Обращение к родным истокам, к нравственности и совести человека даёт возможность всем беречь и укреплять тот «стержневой корень», который и является основой жизни человека, школы, города, страны, без сохранения которого жизнь полноценной не будет. А ведь об этом мы читали именно в Ваших рассуждениях.
Поэтому ученики нашей школы уже 20 лет обращаются к Вашему творчеству, Виктор Петрович. И именно к Вашему творчеству мы обращаемся и в день юбилея нашей школы. 26 ноября 1996 года мы будем проводить вечер в школе, посвящённый Вашему творчеству, где центральным мероприятием будет «Поле чудес» по книге «Царь – рыба».
Уважаемый Виктор Петрович, нам бы очень хотелось, чтобы Вы своей рукой написали для нас один только вопрос для супер игры. Ваш вопрос – это будет самый настоящий подарок не только для победителя игры, но и всей нашей школы в день 20-летия.
Мы – Ваши поклонники и Ваши друзья.
04.11.96
По поручению всего педагогического коллектива и коллектива учащихся школы, библиотекарь школы, Евгения Валерьевна Бреус.

Всё-таки я и мои коллеги были очень удивлены, что такой знаменитый человек сразу откликнулся просто и без помпезности.
И вот зал переполнен, идёт игра «Поле чудес». Самым значительным моментом на этой игре был вопрос, присланный самим Виктором Петровичем Астафьевым.  Что  интересно, вторую любимую фразу писателя мы не смогли сразу разгадать. Нам он прислал именно те слова А.С. Пушкина и А.Н. Некрасова, которые выражали его собственные взгляды на жизнь, это его кредо.
         Школа стала жить разговорами о прошедшей игре. Появился ещё больший интерес к творчеству В.П. Астафьева и не только к его творчеству, к нему, как к человеку. У нас появилась потребность встретиться с ним.
Виктор Петрович наше приглашение принял с удовольствием. Восемнадцатого февраля 1997 года я, вместе с коллегой Г.Н. Блиновым, поехала в Академгородок, чтобы встретить  Виктора Петровича и привезти его к нам в гости.
  Встретил он нас  радушно. Мне тогда, как, впрочем, и сейчас, не верилось, что я в гостях у такого человека. Он постарел, но его открытость и какой-то свой особенный прищур остались неизменными. Моё же представление о жилище писателя оправдалось. Обстановка в квартире скромная, добротная,  всюду витал дух размеренности, справедливости, гостеприимства.
По пути в Железногорск мы заехали в поликлинику, где В.П. Астафьеву необходимо было поставить укол, он недомогал, но  было насыщенное, весёлое и захватывающее общение в пути. Он с юмором рассказывал,   в каких странах  бывал, какие там порядки, о своих планах и о многом другом. Мы вспомнили с ним нашу томскую встречу, а когда я еще напомнила вопрос про А. Солженицына, и как он на него ответил, он долго смеялся.
Мы подъехали к  контрольно-пропускному пункту,  город закрытый и все въезжают по пропускам. Пропуск для В.П. Астафьева мы заказали заранее. И  тут неприятный  казус: мы все прошли, а его не пускают. Одна цифра в заявке не совпадала с номером его паспорта. Мы заволновались. В школе уже давно  ждут, мы и так задержались. Прошу помочь в данной ситуации руководство школы. Пока идут звонки, обращаюсь к сотрудницам КПП и объясняю им, кто перед ними стоит, какие книги он написал, но это не действует. Они ответили так.
 - Мы о нём не слышали и книг его не читали.
 Мне стало стыдно перед Виктором Петровичем, а он всё понимал и по-доброму улыбался. Наконец,  раздался заветный звонок от начальства, и Виктор Петрович перешагнул границу города.
И вот он  в гостях. Усевшись в кресло поудобнее, а собрались ребята, учителя, поклонники творчества писателя  из Железногорска в актовом зале школы № 96. Беседа длилась целых два часа. Я думаю, что эти два часа оставили в душе каждого из присутствующих неизгладимый след маститого авторитетного прозаика и человека.
Первое яркое впечатление от встречи с этим неординарным человеком - его  чувство юмора, умение моментально наладить контакт с аудиторией и великолепный талант рассказчика. С первых же минут он обаял публику незатейливым вопросом.
    - Когда получали зарплату?
Узнав, что буквально на днях, да еще и за этот месяц, от души порадовавшись, сказал.
     - Тогда мне с вами легко будет разговаривать. 
      Начал Виктор Петрович с воспоминаний о своей родной Овсянке, о детстве и о родных. Он словно бы и не ставил перед собой какой-то видимой цели, а просто выражал то, что искренне чувствовал в данный момент. И потому каждый эпизод его биографии непреднамеренно превращался в нечто ёмкое и яркое не только о нём самом, но и о времени, в котором он жил и живёт, о событиях и людях, с которыми свела его судьба. Конечно, не может остаться писатель равнодушным к тому «страшному отчуждению», в котором пребывают сегодня деревенские жители.
  Вместе с ним пережили мы и его первое потрясение детства, поразившее своим варварством.
  - В 1931 году утонула мама. Когда её принесло к Шалонину быку, пикетчик, это тот, кто отталкивает от берега бревна, багром вытащил её из воды и отрезал палец с обручальным кольцом.
Прямо и откровенно говорил Астафьев о самых нелёгких сторонах жизни, словно мучаясь этими насущными вопросами, которые никак не могли оставить в покое его сердце.
    Возьми читатель и ты сейчас  «Последний поклон», открой книгу и во всем согласишься с нами.  Только  здесь писатель показывает правду сердцем, и она запоминается, к хорошему зовет.  Как мед тело, так и наши души чистит правда. «Последний поклон» для души все равно, как родник целебной воды. Он дает силы, знания и будущее твое и Руси смотрится от целебной воды  далеко-далеко.
    Об Астафьеве написано много и  еще больше  увековечено в фотографих. Вспомним хотя бы красноярского фотографа Нину Усанину,  Валеру Бодряшкина, петербурского  режиссера и фотохудожника – Михаила Литвякова,  писателя Владимира Швакова,  Алексея Горелова. Их архивы насчитывают в два раза больше фотографий, чем архив нашего издательства.  Сегодня архивы об Астафьеве –  деньги, и не малые. Особенно, если это фотографии. Авторы строго следят, чтобы их фотографии не публиковались без оплаты.
    Инициатор создания музея Виктора Петровича в Ирше Надежда Хорольдовна Плотникова – постоянный наш автор. Главная её заслуга – это музей Астафьева в Ирше. Там  действительно хранятся личные вещи Виктора Петровича. Его рукописи, книги с дарственными надписями,  пишущая машинка Марии Семеновны. Какие-то документы Виктора Петровича. Не копии, подлинники. Нужно иметь обаяние Надежды Хорольдовны, чтобы Мария Семеновна подарила ей такое состояние. Надежда Харольдовна тоже очень много фотографировала Виктора Петровича.
      Очень много помогала и помогает нашему издательству в сборе материалов  внучка Виктора Петровича - Полина. Теперь она тоже носит фамилию Астафьева.  Бывший заведующий отделом культуры Дивногорска Василий Обыденко.  Писатель Анатолий Буйлов пока был жив – помогал нам.
    Ныне покойные журналист Виталий Жуковский и поэт Юрий Авдюков. Юрий Павлович -  опытный редактор и издатель.  С этими замечательными людьми мы делали первый фотоальбом об Астафьеве. Все фотографии просматривал после нашего отбора и давал «добро» на печать сам  Петрович.
   Помню, как сейчас помню,  прекрасный очерк, который написала о встречах с Астафьевым Галина Канкеева. К сожалению,  Галя быстро ушла из жизни. А замечательной была журналисткой, думающей,  красивой и  умной женщиной. Все у меня так: ох и ах, когда  события  уже пройдут. Зачеркнуть бы всю жизнь, да сесть , посидеть рядом с Галей, поговорить  с ней. Кончилось все по протопопу Аввакуму: все исше яко цвет. Мгновенно, без следов и навсегда. Раззява я законченная. Не с кем теперь сесть и поговорить.
  Ещё в начале 2014 года Галя присылала публицистические  материалы и стихи, а весной её уже не стало. И хоть бы где в письме или разговоре обронила, что больна.  Все на этом
свете бренно,  вечны только мысль и память. Ушла Галя, а её прекрасные очерки остались. Найдите книжечку издательства «Буква Статейнова» «Уроки Астафьева», там есть очерк Гали,  о встречах с Виктором Петровичем. Чудная вещь.
 Да и сотрудники нашего издательства, из старожилов которые, встречались с Виктором Петровичем и Марией Семеновной. Кроме меня,  это Екатерина Печенова. Кристина Лоскутова,  Петр Статейнов, Татьяна Кузнецова, Павел Злотников. Процесс подготовки новой книги – тоже история.   Может, когда-то и они напишут, как мы делали книги о Викторе Петровиче.
 Думаю, память о знаменитом словотворце  Руси вечна. По меркам человеческой жизни, конечно. Я написал немало книг по истории Сибири, в частности о скифах. Когда изучал материалы о предках русов, удивлялся, как настойчиво и постоянно кто-то старается стереть всю память о них. И как настойчиво и постоянно эта память всплывает и всплывает из небытия. Без сомнения, имена тех, кто изучает Виктора Петровича не останутся в истории. Но это тоже правда философии бытия. Все будущие кандидатские и докторские будущих историков русской литературы двадцатого века, всего лишь поддержка памяти о Викторе Петровиче. Так решило Небо, мы можем ему только помогать. Противоположного Небо просто не допустит.
   Постоянно настраиваю себя и всех сотрудников издательства: нашли что-то новое о Викторе Петровиче, сразу думайте, как нам это сохранить?  В какие надежные руки передать?
  Хотя того, кто хотя бы как я, много лет собирает материалы о скифах,  не переубедить, что рано или поздно, вся правда прошлого уничтожается. На земле, во Вселенной постоянно все меняется. Тухнут и зажигаются звезды. Возле них появляются, а затем снова рассыпаются планеты. Меняются реки, горы, степи, люди, звери, растения, птицы. Человечество пока ни как не может повлиять на эти события. Музей Виктора Петровича в Овсянке растет и расширяется.  А сколько в нем правды о прошлом Овсянки? Тут странная закономерность: чем больше и больше музей, тем меньше и меньше там правды, о том кому, и чему музей  этот посвящен. 
Еще хотелось бы пару слов сказать об отношениях его с родными братьями и сестрами.
   О Галине Петровне, в девичестве Астафьевой,  я узнал случайно. Одна из Красноярских поэтэс, Валентина Семеновна Капошко, готовила в издательстве книгу и рассказала  мимоходом о сестре Виктора Петровича, с которой вместе работали в одной из школ-интернатов  нашего города. Я  немного разбираюсь в  биографии Виктора Петровича. Был составителем  нескольких  книг воспоминаний о нем. Подготовил вот эту,  собственную книгу. Три фотоальбома об Астафьеве  через мои руки прошло. Снимки выбирал, тексты писал, с дизайнерами чуть ли не  до драки спорил.
  Первый фотоальбом  при жизни Виктора Петровича и под его вдохновением сбивал в книгу.  Составителями этого альбома были многие красноярские фотографы  во главе с Валерием Бодряшкиным, редакторы Юрий Авдюков, Анатолий Статейнов. Виталий Жуковский деньги на издание искал. У него мало что получалось, в основном их Виктор Петрович дал.
  Два других фотоальбома  вышли под присмотром Марии Семеновны. Она периодически  отправляла через внучку Полину  нам какие-то идеи, ещё не опубликованные фотографии.  Много рассказывала о Викторе Петровиче. Чего мы раньше и не знали совсем. В принципе, именно она лучше всех нас  написала книги о нем,  совместной жизни.  Могшие споры в семье, в том числе вечные, философские.  Творческие разногласия, разводы, сходы. К бойкому, эгоистичному характеру, как у Виктора Петровича, ей   нужно было уметь себя пристругать. При этом  все должно было делаться «искренне», дабы у Виктора Петровича создавалась иллюзия, что командир семейного очага он.  Только он и ни кто другой. Он всех направляет и указывает единственно правильный путь.  Ни в коем случае обратное. Он бы на веки вечные уединился в Овсянку, домой, в Академгород, если и   заехал, то лет через десять. Не раньше, надо же приструнить жену. Только за этим бы и заехал.
   Когда ушел Виктор Петрович, куда все мы уйдем, мы с Марией Семеновной  очень  часто общались. Если позволяло здоровье, она приветливо отвечала на звонки: приходите,  рады видеть. Нам очень не хватало фотографий Виктора Петровича для последнего альбома. Красноярские фотографы заломили такие деньги, что только гонорар за альбом составлял несколько миллионов рублей.
    Мария Семеновна уговорила кинорежиссера и прекрасного фотографа из Питера Михаила Литвякова, он прислал почти шестьсот фотографий, бесплатно.   За это мы выпустили повесть Михаила Литвякова о Викторе Петровича. Надо же было сказать бескорыстному человеку  хоть какое-то спасибо.  По пути ввязались в ещё одно доброе дело: выпустили фотоальбом о самой Марии Семеновне.  Библиотеки России его очень хорошо покупали.
  Однако после встреч с Галиной Петровной, сестрой Астафьева,  прояснилось, в моих знаниях о писателе темных пятен больше, чем   исследованного. Оказалось и порассуждать есть о чем,  и обобщить ещё нужно многое.  Мне, з оставшуюся жизнь, сделать  этого не успеть.
   Виктор Петрович сам неплохо рассказал  о своих родственниках и в «Царь –рыбе», и в «Последнем поклоне», что-то можно найти и в «Затесях»,  в его обширной и неповторимой публицистике.    Поэтому  встретиться с Галиной Петровной решил сразу. Все-таки близкий ему человек, родная сестра по отцу. Куда ещё  ближе
  Родня она Виктору Петровичу по линии Астафьевых.  А по матери он -  Потылицын. Вот их, Потылицыных - то,  Петрович расписал, как на скале вырубил,  на века, особенно бабушку, Екатерину Петровну. Все добрые слова, что есть в русском языке, на её потратил. С Астафьевыми у него все получилось скупее. Здесь в портретах плавают слова серых, а то и черных оттенков, иногда чернее сажи. Что на папу, что на мачеху, да и другим родственникам доставалось, даже покойным. Есть, конечно, и розовый цвет, есть. Но его ещё нужно постараться  увидеть. Вот так если, сходу, в род Астафьевых залететь,   непременно в черное болото  из его  слов попадешь.
  Галине Петровне  сейчас семьдесят шесть лет. Память отличная и на здоровье не жалуется. Рассказывала она охотно и интересно, и  я узнал  много нового о Викторе Петровиче, его родственниках по линии отца.  Прежде всего, что  сам Астафьев  был  незлопамятный, добрый, милосердный человек. Хорошо понимающий, что у каждого должно находиться время прощать своих  обидчиков и «врагов». Обидели тебя,  вернись к  событию через какое-то время, не городи поспешных выводов, и тогда поймешь, как правильно поступить. 
   Когда Виктор Петрович приезжал в Игарку, а он любил сюда наведываться,  все-таки  десять лет на Севере прожил, обязательно приходил к сестре в гости, к братьям  Коле и Володи.  После этих визитов у Галины Петровны оставались многочисленные фотографии.  Часто он приходил не один, с гостями, которых любил брать с собой из Красноярска. Или с   журналистами игарской городской газеты, радио, телевидения. На одном из снимков я узнал молодого еще Валеру Кухаренко. Был такой журналист в крае, в «Красноярском рабочем» работал.  К сожалению, рано ушедший, север просто так не дается.  Он у многих здоровье раньше времени забрал.  Так вот, на снимке:  Валера Кухаренко,  Виктор Петрович, Галина Петровна, муж ее Вячеслав Алексеевич, сын Сережа, и сотрудница городской газеты Гольдман, что стоит с фотоаппаратом.  Её мигом отметишь по восхитительной улыбке. Ах, как улыбалась Виктору Петровичу эта Гольдман. Ну, да господь с ней. Хотела и улыбалась. Завидно, но зависть тоже хорошее чувство. Она нас, писателей, к перу толкает.
 Сразу, как только я переступил  порог квартиры Галины Петровны, поразили чистота и порядок. Как раньше говорили – хоть комиссию присылай. Подоконники блестят белизной, на окнах свежие, будто только повешенные шторы, на столах, тумбочках ослепительной белизны салфеточки. Такое впечатление, что хозяйка день и ночь ходит по своему жилищу с тряпочкой  и наводит  чистоту. С этого мы и начали разговор.
  -  Одна живу, - не согласилась хозяйка, - мусорить не кому. А если попалась на глаза пылинка, действительно тут же сотру, на завтра откладывать не буду. Мама нас так приучила. Таких чистюль, как она,  ещё поискать нужно. У нас двухкомнатная квартира была в Игарке, шесть детей, мама с папой (здесь имеется ввиду второй муж Таисьи Ивановны Александр Серебров. Прим. А.П. Статейнова), а в доме никогда не увидишь переполох. Мы были приучены: пришел домой, снял верхнюю одежду, все должно было быть на месте.  У мамы не забалуешь. Дала поручение – выполни. Иначе ремень, вон он, в прихожке, рядом с верхней одеждой. Так отпарит, на завтра не сядешь. Нас у ней трое девок было.  Мама сильно боялась, чтобы мы в подоле не принесли. Позор –то  какой! Упаси бог на гулянке задержаться. Сказала в одиннадцать дома, значит, будем в одиннадцать. Тогда почти все родители  за детьми следили. А мама – особенно. А как иначе. Я о маме ни одного плохого слова не скажу. Как мать она была внимательной, сердечной и требовательной.
  Она вытирает замокревшие глаза. Жизнь летела быстрей пули, столько братьев ушло и сестер: родных, двоюродных троюродных. В том, что семья в то время много голодала, не мамы Галины Петровны  вина, а родного  отца, Петра Павловича. Но родителей не выбирают, она это хорошо понимает, потому сторожится как-то односторонне судить родного отца. Когда он с жил ними, она совсем маленькая была, не помнит его совсем. Так, с рассказов матери, Виктора Петровича, братьев Коли, Анатолия,  Владимира  узнавала. Фотографии отца есть, дедушки Павла, который утонул Енисее.  И о нем в «Царь-рыбе» много сказано.
 Вот тебе и снег в июле. Я неплохо знаком с книгами Виктора Петровича и о мачехе, отце его сложились не совсем светлые  мысли. Знал ведь только по портретам Виктора Петровича в книгах. Но, оказывается, на каждую «правду» нужно смотреть с разных сторон.
  На какое-то время  стало тихо. Пожилая женщина задумалась, видно перелистывала  годы, прожитые  с мамой. Выкапывало там что-то  запомнившееся. Снова стала говорить о матери.
  -  Обижался старший брат, что в детдоме пришлось жить. Но  Виктор Петрович и моя   мама  бы ни когда не ужились под одной крышей. Ей восемнадцать, а ему десять.  А папа, который должен был держать в доме порядок, ставить на место и жену и старшего сына, то в запое, то в тюрьме. Какая там мачеха, они по возрасту как брат и сестра были. Дрались бы каждый день, работать ей было бы некогда. У Виктора Петровича  характер папин, бойкий, хочет, чтобы всегда было, как он сказал.  Уйти из дому – было самое правильное его решение. Другое дело, что он сразу в бродяги подался. Но это уже Петра Павловича характер. Витя весь в отца. Вечно взъерошенный. Думал также быстро. Иногда невпопад.
  - Отец ведь семьей вообще не занимался. Некогда было. Гулял,  в кого-то влюблялся, какие-то работы себе искал руководящие. Он красивый был, разговорчивый. Брат Коля на него очень похож был.  Женщинам с папой интересно было. Мама мне так говорила.  Да и беззаботным он оказался,  иногда и копеечки в дом не приносил, все в пьянках спускал.  А нас пятеро, Витя шестой, все кушать хотят. У мамы ни профессии, ни жизненного опыта. Она была детьми, как веревками спутана. Пойдет полы мыть, старшие смотрят за грудничками.  А «старшим –то», по пять –шесть лет.   Им самим нужно каждые полчала по попе хлопать. Сколько мама слез пролила. Так мне её жалко. Не всю, не всю правду Витя о ней написал.
   Долго слушаю эту адвокатскую речь Галины Петровны. Действительно мама её всю жизнь проработала в подтирушках.  Уборщицей, у богатых семей полы мыла, стирала, вещи крахмалила. Иногда брала  Галю, помогать в этих домах, прибираться.  Когда детям есть нечего, за любую работу возьмешься. Упаси бог ещё кому-то пережить столько, как  Таисья Ивановна  горя нахлебалась, мученица. За непосильную работу, которую она всю жизнь волохала, за беды, что выкрутили ее в веревочку, её святой нужно признавать.  Сначала в голоде и холоде долгие годы жила. Потом дочь Нина разбилась в Дивногорске в 17 лет. Со скал упала. Коля умер от рака в  тридцать четыре года, Анатолий  - в  тридцать шесть. Приехал к маме, он в Курагинском районе жил,  прилег на пол  телевизор посмотреть. Таисья Ивановна квас постоянно делала, он не выходил у нее в доме.  Толя  кружечку кваса выпил и замолчал на веки. А потом у Николая сын, внук Таисьи Ивановны, погиб в Афганистане. У Толи дочь в сорок два года от рака умерла.  Старший сын у Коли маленьким помер. Как проклятье на  род  Астафьевых падало. 
     Из шестерых Астафьевых осталась  теперь одна Галина Петровна.  Тамара ещё жива, но у неё отец Александр Федосеевич Серебров. Она Астафьевым уже сбоку припека. 
  Какое нужно было сердце матери, чтобы это все выдержать. Аукнулось ей сватанье Петра Павловича, ой как аукнулось.
   Теперь самое время посмотреть на все как бы  со стороны. Галина Петровна в девичестве носила фамилию Астафьева, сестра писателя Виктора Астафьева.  Отец ее, известный литературный герой книг Виктора Астафьева – Петр Павлович. Виктор Петрович обычно звал его в книгах папой.  Ни одного доброго слова в адрес «папы». А его вторую жену, Таисью Ивановну, писал только «мачехой». Может где-то и проходит её имя – отчество раз-другой, это уже перебор. Я не встречал.  В «Царь –рыбе» она везде  «мачеха». Чувствуется по книгам, недолюбливает Виктор Петрович Астафьев  Таисью Ивановну. О слово это, «мачеха», в «Царь –рыбе», как о рельсу чугунную спотыкаешься.
  Сейчас мне думается, что вины в этом  со стороны Таисьи Ивановны совсем нет. Она в то время  просто не могла прокормить свою семью, в том числе Виктора Петровича.  Профессии нет,  за чужими людьми грязь вываживала. С непутевым мужем по Игарке да близ лежащим станкам болталась. Приходилось маленьких родных детей в детдом сдавать.  Иначе они бы поперемерли все. Но в книгах Виктора Петровича об этом ни слова в описаниях мачехи.
  Петр Павлович всегда куда-то ехал, искал лучшей доли.  А пожинал от собственных задумок только горе. Ладно бы сам, да ведь дети мучались. Как они ещё не  все не ушли на тот свет от голода,  холода  во время беспрерывных кочевок Петра Павловича вокруг Игарки.
  Первое замужество для  Таисьи Ивановны  было как командировка в преисподнюю. Она и не собиралась за  Петра Астафьева  замуж.  Петр  приехал к ним в поселок  Бирюсу, сразу, как вышел из тюрьмы.
   Пошел в клуб. Там и увидел семнадцатилетнюю Таисью, пригласил ее потанцевать. На следующий день опять встретились в клубе. Вот и все отношения. Домой она возвращалась одна, он её не провожал.   А через небольшое время Петр приехал с отцом свататься. Для неё это было очень неприятное событие.
 Таисья  не собиралась замуж за чужака, тем более, только что вернувшегося из тюрьмы.  Но все решил ее родной дядя Кеша. После смерти отца Таисьи, он был над их семьей вроде руководителя. И ещё раньше говорил ей: кто посватается, за того и отдадим. Семья у вас вон какая, мать одна всех не вытянет.
 Она боялась слов дяди. Тем более была взрослой, работала, о какой нахлебнице речь?  Но так сложилось, стала Астафьевой,  для себя  совсем случайно, но на такие долгие годы. Со вторым мужем тоже сметану ложками не ела, но в тепле и без голода жили. Годы эти мгновеньем выстрелили.
    Петр Павлович с Таисьей Ивановной очень быстро забогатели детьми. Сначала родился Коля, потом Анатолий, Владимир. Пришла война. Петр Павлович воевал под Сталинградом. Там тяжело ранило  в голову, и он вернулся домой.
   Уже после войны родили девочек:  сначала Галину, за ней  - Нину.   У всех нас  жизнь состоит из случаев и случайностей.  Не досмотрел за своим здоровьем – диабет.  Упал пьяный на улице – обморозил руки, тоже ведь случай. Согласилась потанцевать с приезжим, пришлось идти за него замуж. О том, что это человек безответственный, пьянь законченная, узнала позже.  У Петра Павловича разных  поворотов  в жизни было  особенно много. Причем самых крутых.   Начнем разговор с  него.
   Галина Петровна  ни когда не видела, родного отца. В тюрьму он отправился, когда она была совсем маленькая. А после освобождения   Петр Павлович поселился  в другом краю страны, «где снегу мало и нет морозов».  Воспитывал Галину  второй муж Таисьи Ивановны  - Александр Федосеевич Серебров.  Она его тоже зовет отцом. Другого отца не знала.
 -  Мы все звали его отцом, - говорит она. -  Коля, Толя, Володя, я, Нина.  А как по-другому? Когда он  в нашу семью перешел, потихоньку голодать перестали. Мама самых маленьких в детдом сдавала, а тут за несколько месяцев  всех забрала. Кто жил в детдоме, знает какое это счастье, домой возвращаешься как в рай. Пусть в доме также голодно. Квартирный вопрос с приходом Александра Федосеевича  стал решаться легче.
   Сразу Астафьевы жили на подселении в однокомнатной квартире восьмидесятилетнего дедушки. Он тяжело болел туберкулезом и Таисью Ивановну уговорили досматривать за больным. Заодно, мол, хоть какая-то крыша у детей будет.  Вас оттуда ни кто ни когда не выселит, по решению горисполкома  ведь  подселены.
 Когда дедушка умер, квартиру горисполком передал Астафьевым. Но заболела туберкулезом маленькая Галя. В это время в доме уже жил  Александр Федосеевич, и он выхлопотал просторную двухкомнатную квартиру. Дескать, как жить в скученности с больным туберкулезом ребенком?
  В тюрьму Петр Павлович попал заслуженно.  Когда   заведовал рыбным участком в Курейке, будучи руководителем, загулял  там как самый законченный пропойца.  В принципе он и был таким.  И ухайдохал в гулянке  часть зарплаты для рыбаков. В основном женщин, и часть их продуктовых карточек. На хлеб, муку, сахар. К тому же, как рассказывал уже сам Виктор Петрович, папа на работе имел любовницу. Она у него часть каких-то документов украла. Очевидно, на почве неразделенной любви. 
  За это его наказали больше всего. Тогда с документами были большие строгости. Если подумать, какие  важные документы на рыбном участке: принял рыбу – отдай квитанцию, сдал – опять по квитанции. Вот и все. Но  в суде всякое лыко пошло в строку.   В общей сложности отцу присудили  17 лет. Он отсидел меньше, потому как в стране строгости кончились.
   Где находился  этот рыбный участок у Виктора Петровича и его сестры Галины расхождения. Виктор Петрович пишет, что семья жила на станке Сушково, что в пятидесяти  километрах от Игарки, Галина Петровна убеждена, что встречался  брат с отцом и мачехой  в Курейке. Она в той же стороне, что и Сушково, на том же расстоянии.
 - Витя тогда первый раз  в Игарку  после войны  выбрался.  Коля его увидел и уговорил приехать в семью.
 Поселки недалеко друг от друга, правда,  Виктор Петрович мог и напутать, скорее всего, на стороне Галины Петровны.
   На суде Таисья Ивановна сказала мужу: ждать не буду. Не надейся.  Не нужен больше  пьяница в доме, и она, и дети намучились с ним, наголодались. Следователь, который вел дело  Петра Павловича Астафьева, видел в каком состоянии семья,  помог  Таисье Ивановне  устроиться уборщицей в «интеллигентном доме». Был такой дом в Игарке. В нем жили сосланные после войны  музыканты, театральные работники, офицеры, попавшие в плен. В плену был и летчик Александр Серебров. Наши его освободили, учинили дознание,  и наказали ссылкой  в Игарку.
   Самолет Александра Сереброва сбили в 1941 году немцы, а самого пилота   захватили в плен.  Особо ни кто и не разбирался. Попал в плен, значит, заслужил срок. В «интеллигентном доме» он и познакомился с Таисьей Ивановной, и предложил ей пойти за него замуж. Таисья Ивановна жила с семьей впроголодь,  точнее  - люто голодали,  как можно на зарплату уборщицы прокормить пятерых? К тому же вначале в Игарке жили на квартире с подселением.
 Александр Серебров оказался полной противоположностью  Петру Павловичу Астафьеву. Он не пил, приносил домой всю зарплату, любил всех детей, и они его. В разговоре Галина Петровна  всегда зовет его   отец.  И слова у ней о нем только самые добрые.
   Каждого из «молодоженов»  судьба крепко качнула, из чего было выбирать?  О какой любви речь? Хотелось хоть какого-то покоя, уюта. Александр Федосеевич четыре года мучился в  плену, потом мотался до суда по следственным изолятором, наконец-то по этапу доставили  в Игарку, где  впервые за многие годы имел какую-то крышу над головой. Пусть, пока, и казенную. Одним словом копаться в выборе  любимых ни у того, ни у другого возможности не было.
   Не совсем обычная это была помолвка. В приданное невесте сразу шло пятеро детей. Ни квартиры своей, ни куска хлеба на столе. Все преодолели.  Александр Федосеевич и Таисья Ивановна родили ещё одну дочь – Тамару. Она оказалась их единственным совместным ребенком.
   Виктор Петрович об Александре Федосеевиче ни где не упомянул. Но написал в «Царь –рыбе», что «мачеха вышла второй раз замуж и уехала на магистраль». Хотя тогда Серебровы ещё долгие годы жили  в Игарке. Но книга есть книга, она не обязательно должна до копеечки копировать жизнь. Это литературный труд автора.  Как посчитал нужным, так и написал. 
  Сама Галина Петровна там же, в Игарке,  вышла замуж, родила сына. Потом они с мужем разошлись, она второй раз вышла замуж за красноярца, на курорте встретились, так вот и оказалась в нашем городе.  Благо, Виктор Петрович жил здесь же. Но они и в Игарке часто общались. Виктор Петрович сюда часто наезживал.  Если появлялась возможность побывать в Игарке, он ее обязательно использовал.  Обычно заходил к сестре, брату Коле.   Вот как  Виктор Петрович  описывает встречу с мачехой в Сушково, в своей главной книге  «Царь- рыба». Писатель тогда приехал в Игарку первый раз после войны, за «бабушкой из Сисима». А Коля его уговорил, потащил в Сушково.  Петр Павлович ещё жил с Таисьей Ивановной, тюрьма его  только ждала.
 - Мачеха все также отчужденно стояла на приплеске не двигаясь с места, чаще и встревоженней дергалась ее голова.
 Я подошел и поцеловал её в щеку.
 - А мы правда думали, пропал, - сказала она. И не понятно было: сожалеет или радуется.
  Сильно обиделся писатель за это равнодушие на мачеху.   Но в жизни-то все складывалось по-другому. Несмотря на свою вспыльчивость, горячность, Виктор Петрович был  милосердным человеком.  Он оказывал мачехе всю помощь, на которую был способен.   Когда Таисья Ивановна, решила из Игарки выехать в Дивногорск, Виктор Петрович   помог ей с получением  квартиры. Галина Петровна убеждена в этом. Куда могла пойти и решить какой-то вопрос с квартирой бывшая уборщица. В Игарке все ее вопросы с властями решал Серебров,  а в Дивногорске – Виктор Петрович.
   О  напряженных отношениях с мачехой  Виктор Петрович  в этот момент просто «забыл». Галина Петровна была уже взрослой, многое  видела и  понимала. Считает, что это единственная правда. 
  Таисья Ивановна конец жизни провела в Дивногорске и умерла в 1996 году.   Со слов Галины Петровны, Виктор Петрович  снова помог, теперь уже   похоронить Таисью Ивановну. Хоронить было трудно. Конец января, сильнейший мороз. Землю оттаивали горящим углем. Если бы не Виктор Петрович, неизвестно, сколько бы копали эту могилу. Где матом, где спиртным торопил Виктор Петрович  похоронщиков. Хоть и не во время, но управились.
   Лежит  мачеха уже много лет на Дивногорском кладбище.  Виктор Петрович совсем недалеко от неё, на Овсянском. Пережил он свою мачеху всего на четыре года.
 - Деньгами Виктор Петрович и на похороны помог, и на поминки. Мы достойно похоронили маму, очень достойно. Только благодаря Вите, – убеждена собеседница. – Нас, маленьких, к нему всегда тянуло, потому что добрый он был человек.   Вроде у каждого из нас, Астафьевых, своя судьба, а посмотрю – все вокруг Виктора крутилось.
   Он вообще много помогал своим родственникам.  Тому же брату Коле. И с лечением ему помогал, и на похороны  серьезные деньги выделил. Он  Николая особенно любил. Приезжал до смерти Коли, а на похороны – не смог. Сильно переживал его смерть. Это по «Царь-рыбе»  хорошо видно.  Николай женился в Игарке, комсомольская свадьба у него была. Ему сразу однокомнатную квартиру дали. Таксистом работал. Потом уже, по настоянию жены, перебрались на её родину, в Ярцево. Это тоже Север, но не такой крайний как Игарка.  Картошка тут отменная растет. Коле в Ярцево нравилось. 
   Сам Виктор Петрович в детстве пожил в семье отца и его второй жены совсем немного.  Больше бродяжничал в Игарке, не детдом любил, а по улицам шарашиться. Его периодически отыскивали и везли в детский дом.  Ютился на казенной кровати. Не легким был его уход из семьи, вынужденным. Но  в семье он оказался ни кому не нужен. Все это мы узнаем по «Царь –рыбе» и «Последнему поклону». Понятно, что и сам Виктор Петрович, и мачеха, и отец его в «Царь – рыбе»  – литературные герои. Насколько они приближены к правде, знает только Виктор Петрович.  Но родственники любили его, уверен, добрым словом поминала и мачеха.
 - Когда Витя  уже совсем заболел, - утирает слезу Галина Петровна. – Я к нему в больницу  часто налаживалась. Он же рыбу сильно любил, на ней в Игарке выжили. Купила как-то зубатки, нажарила, в салатницу наложила,  пошла. Встречает меня  в больнице Мария Семеновна.  Сердито так смотрит и говорит: ему рыбу нельзя, там кости, он совсем слабый, еще кость застрянет, этого только мне  не хватала.  Меня затрясло от вечных её назиданий. Говорю.
 -  Мария Семеновна. Да я его сама покормлю, все косточки выберу.  Первый раз что - ли рыбу несу?
  Все равно не разрешает. Тут ее куда-то позвали, я сразу к Петровичу. Поел он хорошо. Руки ему протерла салфетками, губы. Он слабый совсем, пальцами по моей  руке  водит, шепчет только: спасибо Галя, спасибо тебе. Нервы, видать, совсем исшорканы, слезы на глазах. Как я там не разревелась, и сейчас не пойму.  На этом и расстались, оказалось, уже навсегда. Такое без  печали не вспомнишь.  Гений -  Виктор Петрович. Но и мы его имени не должны притемнить. Во всяком случае, я старалась.
  Собеседница мне подчеркивает, что она  обыкновенный человек, сотни таких старушек по улицам Красноярска ходят. Но, где бы она  ни работала, все о брате спрашивали. А что рассказывать-то.  В гостях у них он все  о жизни родственников  расспрашивал: кто где учится, работает, кто болеет, кто – здоров. Потом по стопочке выпьют, песню запоют.  Он не любил надуманной зауми  за столом с родственниками.  О себе редко говорил, больше слушал.
   Потом она жалится, что Мария Семеновна родню Виктора Петровича по линии отца его, не очень привечала. И на похоронах они с Андреем рядом с Виктором Петровичем, а их, других родственников,  оттеснили в последний ряд.
     Слушал ее и думал. Великий человек Виктор Петрович, звезда мировой величины, а умирал, как и все мы умрем. Небо не делает различия между людьми в их последние минуты.  Уходят гении также, как и простолюдины:  со слезами, болями, уже без  каких –то  надежд.
     Помню, по моей просьбе  журналист Афанасий Артемович Шадрин вспоминал о своих встречах с Астафьевым.  Последний раз они виделись на очередном юбилее газеты «Красноярский рабочий». Сидели за столом рядом. Астафьев наливал  себе водочки,  великий трезвенник Шадрин - минералки.
 Виктор Петрович задумчивый какой-то был. Отвечал на расспросы Шадрина невпопад, часто что-то переспрашивал. Возьмет в руки стопку, тут же  забудет о ней, думу свою думает.
 -  Мне вдруг пришла в голову мысль, что он о смерти своей думает. Я намного старше, и присмотр за мной не как за ним, но даже не думал ещё о смерти.   Уверен, он не боялся уходить.  Тем более знал, что его книгам жить сотни и сотни лет, а может и тысячи.   Он все пытался разобраться в смысле нашей жизни: зачем родились, зачем уходим? Зачем сидели за письменным столом по двенадцать часов в день?
   Философ Афанасий Артемович. Ни кто ещё так и не назвал смысл жизни человечества на земле? Понимаем, естественно, первая наша задача продолжить род свой, а дальше? Создатель пока не дает нам возможности решить эту задачу. Многие гении близко-близко подходили к правде, но так и не смогли найти к ней дверь. Пытался это делать Виктор Петрович последние годы. Итог – тот же! В одной из наших бесед для «Парламентской газеты» он говорил.
  - Безнравственность  - тоже нравственность. Безвременье – тоже время. Придется будущим писателям писать о безнравственности. Считаю нынешнее поколение молодежи уже погибшее.  Его стерло новое время: безликое, глухое. Налет новой, нахрапистой псевдокультуры  просто размолол их,  ленивых, нелюбопытных.                               
  Однако кто зовет людей к книге – писатель. Пусть не у каждого пожилого человек, но у большинства есть книги Виктора Петровича. Он издавался миллионными тиражами. Но как только этот пожилой умирает, его дети тут же отправляют книги  дедушки или бабушки на помойки. За последние десять лет я удвоил  личную библиотеку с помоек. Сейчас такого писателя, как Астафьев,  в России больше нет, кроме Топилина. На мой субъективный взгляд.  Однако, Володя ещё только выходит на прямую дорогу. Но это так, неудачное сравнение. Скудоумие мое. Прямых дорог, говорят умные люди, вовсе нет.
   Но мы вернемся в двухкомнатную квартиру Галины Петровны.
 - Слава богу, он летом в Овсянке жил, - засмеялась  вдруг собеседница,  - вот туда мне можно было приехать, ни кого не  спрашивая. Не бояться сердитого голоса Марии Семеновны.  Позвоню только.
  - Витя, можно? 
  -  Давай! 
   К этому времени уже блинцов спеку, рыбки поджарю, и -  к брату. Уж  наговоримся, насидимся. Побуду у него и, вроде, сама себя лучше понимать начинаю.   Время  он много на писанину тратил. Все ему казалось, что мало написал, не сказал ещё чего-то.  Иногда говорим, говорим, он раз и задумался, минут пять молчим. Я понимала брата. Если вижу, что он в сторону стола посматривает, соберусь и домой.
   Хорошо мне с ним было.  Всем мы,  братья и сестры, радовались встречам с ним.  Может быть и чаще бы встречались, но к нему  всегда тянулись какие-то гости. Народ разный   шел. Тоже  радовались, что встретились с ним. Книги ему свои дарили, рукописи.  Если молодые поэтессы, писательницы  в Овсянку приезжали, я уже знаю зачем?  Господь им судья.
  Получилось у меня не по одному разу прочитать Виктора Петровича, послушать его сестер и братьев, внуков теперь уже и правнуков, быстро пришло понимание, что они хорошо  чувствуют свою принадлежность к роду Астафьевых. Сейчас это особенно видно по внучке Полине. Она и фамилию себе взяла – Астафьева. Гордится ею.   Тяжелая  судьба  у Виктора Петровича, сначала маму потерял совсем в младенчестве, потом двух дочек похоронил.  Одну  - совсем крошечной, другую - в сорок лет.  Сам родной матери лишился так рано, что в памяти остались только слезы о ней.  Внучку Полину и внука Виктора, детей ушедшей дочери Ирины,   вырастили вместе с Марией Семеновной
    Не лучше жизнь и  у родного брата его Николая. Сам умер в тридцать четыре года, двоих сыновей потерял. Младший погиб в Афганистане.
Крепко била жизнь и родного брата их, рано ушедшего Анатолия.  Сестра их Нина, как мы уже говорили, в семнадцать лет разбилась на скалах в Дивногорске.
   Каким бы не простым не  был род Астафьевых, он  подарил миру гения. И  теперь Астафьевы гордятся  этим. И мы, красноярцы, гордимся им, вся Россия – тоже. 
  Внуки-то, правнуки  у Астафьевых  бойкие, все в Петра Павловича. Только образованней они, рассудительней. Многие книги деда своего и прадеда за учебники жизни считают. 
   Стучит  мне в сердце догадка, ой стучит: будут ещё в этом роду известные люди. Обязательно будут, иначе, зачем  Астафьевы  такие тяжелые жизни прожили, нечеловеческие  испытания  вынесли? Безнравственность – тоже какая-то нравственность, безвременье -  тоже время. На века сказано.
   Ради чего Астафьевы  столько вынесли?  Особенно родная мама Виктора Петровича – Лидия Ильинична.  Пожалуй, еще больше страдания высушили мачеху его, Таисью Ивановну. Она родила пять детей от Петра Павловича, в невыносимых условиях сохранила их, и выпустила в мир хорошими людьми. Ни один не стал ни пьяницей, ни лодырем. Из-за чего же  жизнь поливала её не святой водой, а студеной.
   Скорее всего, за терпение и неуступчивость судьбам, природа  подарит  этому роду  еще одного гения.  Обязательно подарит. Хотя  повторы  в развитии нашего общества исключаются. Так все пишут и говорят. Мы же, почитатели таланта  Виктора Петровича,  будем этого, сверхталантливого,  Астафьева ждать. Кто знает, с какой стороны он придет. Вон, Володя Топилин, совсем из глухомани появился. У будущих поколений великого рода время и ум для дарения миру  ещё одного гения, есть!  Не важно, когда, но гения миру этот род подарит.
    Что касается Виктора Петровича,  то память о нем ещё только начинает очищаться от всякого мелкого мусора, нанесенного мутными водами разных реформ, перестроек, еще каких-то обманных туманов. Все это с годами смоют родники нравственности, совести, добролюбия. Астафьев -  настоящий художник,  деревенской закваски человек. Его творчество не нуждается в славословии автору. Его  книги будут  читать века. И не нужно  родиться пророком, чтобы утверждать: его труды живут и будут жить пока жив русский язык. Из года в год, из поколение в поколение, из века в век. И его мысли, в том числе, помогут России обрести новые высоты. Мы все чувствуем это.  Наконец -то вознесутся мощь и сила Руси.   Вознесут нашу мощь, одухотворенность и  нашу самую звонкую черту характера – Совесть.
   Это мощная река чистоты человеческой начинается где - то  в центре России и затем растекается по всему миру, набирает силу и проникает в каждую неравнодушную душу.
  Желающие могут писать автору по почте:stateinov@bk.ru