Джером. Трое в лодке, не считая собаки. Глава 1

               

Три страдальца. — Жалобы Джорджа и Гарриса. — Жертва ста семи неизлечимых болезней. — Полезные рекомендации. — Как вылечить печень у детей. — Мы согласны, что перетрудились и надо отдохнуть. — Неделя бортовой качки. — Джордж выдвигает идею насчёт реки. — Монморенси недоволен. — Три голоса против одного: предложение принято.


     Мы собрались вчетвером: Джордж, Уильям Самюэль Гаррис, ваш покорный слуга, и Монморенси. Мы заседали у меня в комнате, курили и обсуждали тяжёлое положение, в которое попали — тяжёлое, естественно, с точки зрения медицины.
     Все, без исключения, чувствовали себя скверно, поэтому обстановка была весьма нервозная. Гаррис жаловался на периодические сильные приступы головокружения, при которых он не в силах что-либо делать; тут же Джордж сказал, что у него тоже бывают периодические сильные приступы головокружения, при которых он не в силах что-либо делать. Если взять меня, то у меня не всё хорошо с печенью. А что у меня не всё хорошо с печенью — я узнал, прочитав попавшийся как-то на глаза рекламный листок патентованных печёночных пилюль; там были детально перечислены различные симптомы, обнаружив которые, любой человек, мог сделать вывод, что у него не всё хорошо с печенью. У меня они наличествовали все.
     Удивительная вещь! Как только я прочту про появление патентованного лекарства от какой-либо болезни, то немедленно убеждаюсь, что страдаю именно этой болезнью, к тому же в крайне запущенной форме. Все перечисленные симптомы в точности соответствуют моим.
     Помню, отправился я однажды в Британский музей — поискать в его библиотеке что-нибудь о лечении лёгкого недомогания, которое я ощущал тогда (что-то наподобие сенной лихорадки). Получив в руки медицинский справочник, и прочитав нужную статью, я опрометчиво решил его просто полистать, и попутно стал почитывать содержимое. Я забыл, зачем сюда пришёл! — это был ошеломляющий удар судьбы — помню только, что лишь вскользь дойдя до «предостерегающих симптомов», я понял, что описываемая здесь болезнь мне изначально присуща.
     На какое-то время я остолбенел от ужаса; затем, отчаявшись от безысходности, взялся листать дальше. Дошёл до брюшного тифа, прочёл о его признаках, и обнаружил, что болен брюшным тифом, причём уже несколько месяцев, даже не зная об этом факте. И тут мне стало интересно: что у меня может быть вдобавок? Наткнулся на пляску Святого Витта, и осознал, что, как я и думал — и это у меня есть. Мой случай показался мне любопытным, и я начал просматривать весь список болезней в алфавитном порядке. Первой значилась малярия: она явно у меня присутствовала, и приступ лихорадки ожидался через пару недель. Болезнью Брайта, к счастью, я болел в неявном виде, и, если бы кроме неё у меня не было ничего другого, то я точно протянул бы несколько лет. Холера дала тяжёлое осложнение, а с дифтерией я живу, по-видимому, с самого рождения. Я скрупулёзно прошёлся по всем двадцати шести буквам алфавита, и единственной болезнью, которая меня миновала, оказалось воспаление коленной чашечки у горничных.
     Поначалу это меня больно задело — здесь сквозило некое пренебрежение. Почему у меня нет воспаления коленной чашечки, профессиональной болезни горничных? Почему такая дискриминация в отношении меня? Однако вскоре над моей мелочностью возобладали другие чувства. Я успокаивал себя тем, что у меня имеются все остальные болезни, известные медицинской науке, поборол излишнее самомнение, и отказался от воспаления у горничных. К тому же я обладал подагрой в её самой беспощадной форме, так что болезней у меня было предостаточно. Кроме того, я носил в себе хроническую инфекцию, вероятно, ещё с детских лет. Она была последней в списке, и я сделал вывод, что теперь ничего плохого со мной случиться не может.
     Я сосредоточился и принялся размышлять. Мне думалось, какой интерес ко мне должна проявить медицина, ведь я могу являться наглядным учебным пособием. У студентов-медиков в учебном расписании не было бы пункта «обход больницы», так как в их распоряжении был бы я. Я бы один заменил им всю больницу. Они бы сделали обход вокруг меня, и после этого могли получать свои дипломы.
     Мне стало крайне интересно — сколько мне, в таком случае, осталось жить, и я вознамерился обследовать себя сам. Я пощупал у себя пульс. Поначалу я его не обнаружил. Затем он неожиданно застучал. Я взял часы и начал отсчитывать удары. Итого набралось сто сорок семь в минуту. Я попытался найти своё сердце. Оно не прощупывалось. Оно не билось. Всё-таки я пришёл к выводу, что сердце у меня существует, и, похоже, бьётся, но я не могу его найти. Я похлопал себя спереди в направлении от предполагаемой талии к голове, затем обстучал бока и добрался кратчайшим путём до спины. Необычных ощущений не наблюдалось. Далее я произвёл осмотр языка, высунув его так далеко, насколько сумел. Прищурившись одним глазом, другим внимательно обследовал увиденное, то есть всего лишь кончик языка. Этого было достаточно для того, чтобы уверить себя в том, что у меня скарлатина.
     Я пришёл в библиотеку весёлым, беззаботным и здоровым человеком, а вышел шаркающей походкой немощного инвалида.
     Я сходил к знакомому врачу. Он мой давний приятель, и когда мне пригрезится, будто я больной, он проверяет мой пульс, осматривает язык, обсуждает со мной погоду, и делает это совершенно бесплатно. Я подумал, что он будет мне благодарен за визит. «Врачу необходима практика, это очевидно, — сказал я себе. — Я ей как раз и буду. Он будет иметь обширную практику в таком количестве, которую сможет получить от тысячи семисот обычных, рядовых больных с парочкой болезней на пациента». В общем, явился я прямо к нему, и он спросил:
     — Ну, что на сей раз?
     Я ответил:
     — Не хочу, друг мой, отнимать у тебя время болтовнёй о своих болезнях. Жизнь коротка, и ты можешь не дождаться, пока я закончу. Лучше сразу скажу, что я у себя не нашёл. Представляешь, у меня нет воспаления коленной чашечки, как у горничных. Почему его нет — сказать затрудняюсь, но это неоспоримый факт. Зато всё остальное у меня есть.
     И поведал ему, как я до этого дошёл.
     Тогда он заставил меня раздеться, осмотрел, и, крепко схватив за запястье, неожиданно сильно стукнул меня кулаком в грудь (я это расценил, как коварство), тут же ткнул головой в моё плечо, сел за стол, написал рецепт, сложил листок и молча подал его мне. Я сунул рецепт в карман и удалился.
     Не разворачивая листок, я зашёл в ближайшую аптеку и вручил его провизору. Тот прочитал и вернул рецепт обратно.
     Он сказал, что это не по его части.
     Я спросил:
     — Разве у вас не аптека?
     Он ответил:
     — Аптека, конечно. Будь у меня кооперативная лавка и по совместительству семейный пансионат, я бы вас удовлетворил. Но, как аптекарь, я ограничен в возможностях.
     Я прочёл рецепт. Там было написано:

          Бифштекс …………………………1 фунт, с
          1 пинтой пива, принимать каждые 6 часов.
          Прогулка десятимильная …………1 шт., каждое утро.
          Постель……………………………1 шт. каждый вечер в 11.00.
          И не забивать голову вещами, в которых ничего не понимаешь.

     Я последовал этим указаниям. Результат, по крайней мере, для меня — сугубо положительный. Моя жизнь сохранена, и я по сей день жив и здоров.
     Если вернуться к рекламе печёночных пилюль, то в данном случае, я, вне всякого сомнения, имел все перечисленные симптомы, важнейшим из которых был «хроническое отвращение к любому виду деятельности».
     Какие страдания я из-за этого претерпел — не передать словами. Я был мучеником буквально с пелёнок. В раннем детстве недуг не отпускал меня даже на день. Окружающие, конечно, не подозревали, что у меня проблемы с печенью. В те времена успехи медицинской науки были не столь впечатляющи, и во всём винили простую лень.
     — Хватит бездельничать, паршивец! — говорили мне. — Подымайся и займись чем-нибудь!
     Никому и в голову не приходило, что я болен.
     Никто не давал мне пилюль. Я получал лишь одни затрещины. И — удивительное дело — они мне помогали, правда, на некоторое время. Я убедился, что одна хорошая затрещина по эффективности благотворного воздействия на печень равна целой коробке пилюль: я мигом вскакивал и делал всё, что говорили.
     Да, скажу я вам: раньше простыми средствами добивались многого; сейчас для этого, наверное, потребуется весь аптечный склад.
      Так мы просидели полчаса, жалуясь друг другу на свои болячки. Я описывал Джорджу и Уильяму Гаррису своё самочувствие по утрам, Уильям Гаррис рассказывал, что он ощущает, прежде чем улечься спать; а Джордж, встав на прикаминный коврик, устроил нам целый спектакль, иллюстрирующий состояние его здоровья по ночам. Джордж явно прикидывается больным; но, смею вас уверить: в действительности, у него нет ничего серьёзного.
     Тем временем, в дверь постучала миссис Попетс, и поинтересовалась, не желают ли господа отужинать. Мы, с нескрываемой грустью, улыбнулись, глядя друг на друга, и заявили ей, что, конечно, не прочь, попробовать съесть кусочек чего-нибудь. Гаррис заметил, что непустой желудок часто препятствует развитию болезни. Миссис Попетс поставила поднос на стол, мы уселись и принялись колупать вилками бифштексы с луком и пирог с ревенем.
     Я, по всей видимости, во время ужина совсем раскис, потому что, через полчаса потерял аппетит, что для меня неслыханное дело, и оставил без внимания сыр.
     С честью выполнив свой долг, мы наполнили бокалы, раскурили трубки и продолжили обсуждение нашего здоровья. Что на тот момент с нами происходило, никто из нас объяснить не мог; но всё же мы пришли к единому мнению: как ни крути — мы перетрудились.
     — Нам просто необходим отдых, — резюмировал Гаррис.
     — Отдых и полная смена обстановки, — уточнил Джордж. — Чрезмерное перенапряжение наших мозгов угнетающе подействовало на все жизненно важные системы наших организмов. Перемена мест и отсутствие необходимости в мыслительной деятельности стимулируют восстановление психической устойчивости.
     У Джорджа есть кузен, который обычно фигурирует в полицейских сводках как студент-медик, так что разбираться в медицинских терминах — это у Джорджа семейное.
     Я не стал с ним спорить и предложил подыскать подальше от города какое-нибудь патриархальное захолустье, где нет сумасшедшей толпы, и можно забыться на неделю-другую на его сонных улочках: эдакое полузабытое пристанище, сокрытое от шумного мира  добрыми феями, эдакое гнёздышко на утесе под названием Время, о который разбиваются и гаснут жизненные волны бурного девятнадцатого века.
     Гаррис сказал, что там нас ждёт жуткая скучища. Мол, знает он эти местечки, где ложатся спать в восемь, ни за какие деньги не достанешь «Рефери»*, и надо топать десять миль за пачкой табаку.
     — Нет, — добавил он, — если мы хотим отдохнуть со сменой обстановки, то нам просто необходима морская прогулка.
     Я резко воспротивился морской прогулке. От морской прогулки получишь удовольствие, если она продлится, по крайней мере, пару месяцев, а одна неделя — это издевательство.
     Вы отбываете в понедельник, с надеждой прекрасно провести время. Вы посылаете воздушные поцелуи, провожающим на берегу, раскуривайте самую большую свою трубку и с важным видом вышагиваете по палубе, возомнив себя Джеймсом Куком, Френсисом Дрейком и Христофором Колумбом вместе взятыми. Во вторник вы разочарованы своим выбором. В среду, четверг и пятницу вам кажется, что вы уже померли. В субботу вы уже можете выпить чашечку бульона и, сидя на палубе, с натянутой улыбкой отвечать сердобольным пассажирам на вопросы о самочувствии. В воскресенье вы начинаете слоняться туда-сюда и есть твёрдую пищу. А в понедельник утром, когда вы с чемоданом и зонтиком стоите у фальшборта в очереди на высадку, морская прогулка вам начинает нравиться.
     Вспоминается мой шурин, который решил прогуляться по морю, чтобы поправить здоровье. Он купил место в каюте от Лондона до Ливерпуля, а когда прибыл в Ливерпуль, то сильно озаботился продать обратный билет.
     Говорят, он предлагал этот билет чуть ли не всему городу с гигантской скидкой, и, в конце концов, всучил его за восемнадцать пенсов какому-то чахлому парнишке, которому врач рекомендовал морские прогулки и физические упражнения. 
     — Море, друг мой! — говорил шурин, с добросердечием вкладывая билет в руку парню. — Вы насытитесь им на всю оставшуюся жизнь; а что касается физических упражнений, то от сидения на палубе парохода гораздо больше пользы, чем от разных кульбитов на суше.
     Ну, а сам — мой шурин — вернулся домой на поезде. И говорил, что Северо-Западная железная дорога весьма целебным образом повлияла на его здоровье.
     А вот ещё случай: один мой приятель предпринял недельный вояж вдоль побережья. Перед отплытием к нему подошёл стюард и осведомился, как он будет оплачивать обеды — каждый по отдельности или все сразу.
     Стюард порекомендовал второй вариант: так будет намного дешевле. За неделю вперёд надо внести два фунта пять шиллингов. На завтрак дают жареную рыбу. Обед начинается в час и состоит из четырёх блюд. Ужин — в шесть: суп, рыба, закуски, жаркое, птица, салат, сладости, сыр, и десерт. В десять вечера — лёгкий ужин из мясного ассорти.
     Мой друг подумал и решил, что два фунта и пять шиллингов ему подходят (он — большой чревоугодник).
     Завтрак подали сразу после Ширнесса. Мой приятель почувствовал, неожиданно для себя, лишь слегка голодным, и через силу съел кусок варёного мяса и немного клубники со сливками. На целый день, до самого ужина, он впал в глубокую задумчивость; иногда ему казалось, что он всю последнюю неделю питался исключительно говядиной, а иногда, что он последние годы жил на одной клубнике со сливками.
     Ни мясо, ни клубника не чувствовали себя комфортно, они бурно возмущались своим положением.
     В шесть часов его позвали обедать. Эта весть не вызвала у него особого энтузиазма, но он решил, что часть из почти двухфунтового счёта не должна пропасть даром и спустился в буфет, попутно держась за канаты и прочий такелаж. Там его встретил чарующий аромат жареного с луком окорока, и рыбы, припущенной с овощами. Подбежавший стюард с ласковой улыбкой спросил:
     — Что прикажете подать, сэр?
     — Уведите меня отсюда, — был в ответ шёпот.
     Его быстренько вывели под руки, привязали к борту с подветренной стороны, и оставили одного.
     Последующие четыре дня он жил простой жизнью праведника, хрустя тонкими «капитанскими» галетами, и запивая их содовой водой(кстати, галеты были гораздо тоньше, чем капитан), но в субботу он осмелел и попросил стакан жидкого чаю с кусочком поджаренного хлеба, а в понедельник уже жадно поглощал куриный бульон. Во вторник он покинул судно, и со скорбным видом неотрывно следил за тем, как пароход отчаливает от пирса.
     — Уходит! — говорил он. — Уходит с моим личный провиантом, за который я отдал почти два фунта, и которого меня лишили.
     И ещё он сказал, что будь у него в запасе хотя бы один день, он бы точно не растерялся.
     Итак, я был против морской прогулки. Нет, разъяснял я: за себя я не беспокоюсь, но боюсь за Джорджа. Джордж заверил, что с ним ничего не случится, и это мероприятие ему по вкусу, но нам он бы посоветовал ни о чём таком не мечтать, потому как уверен, что мы оба не выдержим качки. А для Гарриса это вообще всегда было тайной — как люди могут страдать от морской болезни — всё это наиграно и сплошное притворство; сам он даже нарочно пытался заболеть, но у него ничего из этого не вышло.
     Затем он рассказал несколько забавных историй о том, как судно, на котором он переправлялся через Ламанш, попало в такую болтанку, что пассажиров пришлось привязывать к койкам, и только двое — он и капитан благополучно выдержали шторм. Иногда в таких рассказах место капитана занимал второй помощник, но всегда кто-нибудь ещё составлял Гаррису героическую пару. На крайний случай, Гаррис был такой один.
     Любопытный факт — никто на берегу не подвержен морской болезни. А в море в больных недостатка нет, вплоть до того, что ими забит целый пароход. На суше я не встречал ни одного человека, кто был бы знаком с морской болезнью. Куда исчезают эти тысячи горемычных, стоит им сойти на берег из переполненного больными судна — большая загадка.
     Я бы нашёл разгадку этого явления, если бы большинство людей было похоже на одного типа, который как-то раз попался мне на пароходе, держащим курс на Ярмут. Помню, не успели мы отчалить от пирса Саутэнда, как тот уже торчал в иллюминаторе, в опасной для жизни позе. Я поспешил к нему с целью его спасти.
     — Эй! Куда вылез?! — окрикнул я его, схватив за плечо. — Смотри, свалишься за борт!
     — О боже! Лучше туда! — только и смог произнести он.
     После такого ответа, я решил оставить его одного.
     Спустя три недели я встретил его в гостиничном ресторане в Бате; он живо расписывал прелести морских путешествий и восторженно признавался в любви к морю.
     — Ну а насчёт морской болезни, — отвечал он на настороженный вопрос одного скромного молодого человека, — признаюсь, один раз слегка поплохело. У мыса Горн это было. На следующее утро мы потерпели кораблекрушение.
     Я спросил:
     — Это не у вас ли так пошатнулось здоровье близ Саутэнда, что вы готовы были выпрыгнуть за борт?
     —  Где, близ Саутэнда? — переспросил он с озадаченным выражением лица.
     — Да, мы шли в Ярмут, три недели назад, в пятницу.
     — Ах, да! Припоминаю! — воскликнул он и лицо его просветлело. — У меня тогда после обеда голова прямо раскалывалась. Это всё из-за солёных огурцов. Вроде бы приличный пароход, а огурцы такие противные! А вы их не пробовали?
     Лично я придумал прекрасный профилактический метод против морской болезни: балансирование. Вы становитесь в центре палубы, и по мере того, как судно бросает вверх-вниз, вы, двигая корпусом туда-сюда, сохраняете вертикальное положение. Как только нос корабля вздымается, вы наклоняетесь вперёд, стараясь не стукнуться лбом о палубу; как только подымается корма, вы, соответственно, отклоняетесь в обратную сторону. Этот способ прекрасно действует час-другой, но на неделю вас явно не хватит.
     Джордж сказал:
     — А давайте отправимся вверх по реке на лодке!
     Он обещал нам упражнения на свежем воздухе, в тишине и покое; постоянно меняющиеся виды природы вытеснят из мозгов всякие мысли (если они вообще есть, как, например, у Гарриса), а хорошая физическая нагрузка поспособствует хорошему аппетиту и здоровому сну. Гаррис, в свою очередь, посоветовал Джорджу сильно не напрягаться, чтобы улучшить сон, иначе его и без того повышенная сонливость может стать опасной. Он сказал, что не представляет, как Джордж сможет спать сверх своей теперешней нормы, ведь в сутках всего двадцать четыре часа зимой и летом, и по его мнению, если Джордж решит спать ещё больше, то ему впору помереть, чтобы не платить за питание и проживание.
     Однако, всё же, Гаррис отметил, что идея Джорджа с рекой ему параллельна. Я до конца не понял его последние слова (помню только как в школе изучал рейсшину и чертил параллельные линии — кстати, довольно удобно), но, видимо, это была похвала.
     Мне река тоже была «параллельна», и мы с Гаррисом, как сговорившись, одобрили такую здравую мысль Джорджа; правда сказали это с таким видом, будто она у него бывает редкой гостьей. 
     Один лишь Монморенси не воодушевился этой затеей. Он всегда недолюбливал реки, наш славный Монморенси.
     «Вы, друзья мои, от этого в восторге, а я — не очень, — думал он. — Что я там буду делать? Пейзажи мне неинтересны, и, вообще, я некурящий. Когда я замечу крысу, вы, конечно же, не остановитесь; а если ненароком усну, то вы сдуру начнёте раскачивать лодку, и я шлёпнусь в воду. Спросите моё мнение, и я отвечу — всё это ужасная глупость».
     Однако нас было трое против одного и вопрос решился в нашу пользу.

* Спортивный журнал