Заметки из жизни моей в Петербурге 25

После ужина меня стало клонить в сон, но Ильин был неумолим.

- Если ты будешь ложиться спать в девятом часу, из тебя точно ничего путного не выйдет! - заявил он. -  Раз уж назвался моим именем, изволь походить на меня хоть в чем-то!

С этими словами он сунул мне в руки изрядно потрепанный учебник «Основания чистой химии» Гесса.

- Садись и штудируй как следует, а то еще опозоришься перед петербургскими девицами. Эта Закомельская, похоже, не лыком шита.

Конечно, мне следовало послушаться Ильина: я был совершенно не готов изображать из себя студента Технологического Института, и Людмиле Леопольдовне не составило бы никакого труда вывести меня на чистую воду, но изучение оснований химической науки на ночь глядя показалось мне на редкость несвоевременным и скучным занятием. После третьей страницы мне внезапно пришло в голову, что расстегаи были нехороши, потому как семга, уложенная в их середину, определенно отдавала тухлой селедкою. Но Ильин даже слушать меня не стал.

- Отменные расстегаи. Давно таких не едал. Скажи лучше, сколько букв в греческом алфавите.

- В классическом — двадцать четыре, - ответил я.

- Значит, придется выкинуть из русского лишние буквы, - сказал Ильин,- всякие еры, яти — долой,  "и" восьмеричное нам тоже без надобности, довольно будет и ижицы, она же — ипсилон… ферт вычеркиваем, фиту оставляем…

На мой взгляд, в этом не было никакой логики. Чем фита лучше ферта? За что ей предоставлена такая честь? Но Ильин не сдавался и за пару минут составил таблицу из двух алфавитов, существенно урезав не только русский, но и греческий.  Для ц, ш и щ не нашлось никакого соответствия, но Ильина это нисколько не смутило.

- Разберемся по ходу дела, - сказал он без тени какого-либо сомнения.

Как и следовало ожидать, простая подстановка букв не дала никакого результата. Но Ильин и не думал сдаваться. Было похоже, что он собирался сидеть над греческой криптограммою ночь на пролет.

Я отложил химию Гесса и улегся на диван.  Меня слегка мутило. Керосиновая лампа мигала то и дело, дремотные тени  ползали по стенам и потолку, и я почувствовал, что засыпаю.  Вначале мне привиделась кондитерская Излера на углу Невского и набережной Мойки, куда мы зашли с Викентием Ивановичем выпить кофею . Во сне она выглядела совершенно  иной, чем в действительности. Стены ее были оббиты темно-синим штофом с золотыми цветами весьма замысловатой формы.  Посетителей кроме нас не было никаких. Нам подали турецкий кофий и пирожные из марципана, искусно изготовленные в форме гранатовых яблок. По вкусу они напоминали смесь миндаля и варенья. «Наша память похожа на темный омут, - сказал Викентий Иванович,- рыбы в его глубине — забытые обрывки прошлого. Забросите туда рыболовную снаcть и вы извлечете на поверхность то, что, казалось бы, забыли напрочь.»  « Помилуйте, Викентий Иванович, - взмолился я, - метафоры хороши в стихосложении, возможно, они прекрасно иллюстрируют вашу мысль, но мне необходимо простое руководство к действию. Что именно я должен сделать, чтобы вспомнить давно позабытое?». « Помнится, вы говорили мне, что ни за что не стали бы пробовать давамеск, - с улыбкой отвечал Викентий Иванович.- Между тем, это одно из самых действенных средств, позволяющих заглянуть в прошлое. Знаете ли вы, что у Излера этот волшебный и весьма изысканный десерт подают под видом обычного марципана? Друг мой, вы только что, сами того не ведая, съели запретный плод, который подарит вам вожделенное знание. Готовьтесь, сейчас вы увидите нечто интересное...» И действительно, в тот же миг в глазах моих все стало расплываться, золотые цветы на синем штофе превратились а разводы и потекли струйками на пол,  надкушенное пирожное растаяло и от него осталась только кровавая лужица тиоцианата железа из «Оснований чистой химии» Гесса, которая злобно шипела и пузырилась в фарфоровой тарелке...  «Какой, однако, негодяй этот Излер,»- промелькнуло в моем сознании и я почувствовал, что меня затягивает в темный водоворот неосознанного…

Ничего страшного, однако, не случилось. Я оказался в недавнем прошлом, на терассе у Колобовых.  Был летний вечер,  Маменька и Авдотья Кирилловна пили чай с вишневым вареньем. Я сидел чуть поодаль от них и делал вид, что рассматриваю книжку с картинками, которую только что получил в подарок от маменьки. На самом деле книжка не занимала меня нисколько, потому как маменька, посещавшая меня нечасто по причине особой занятости в имении Павла Георгиевича, все еще мнила меня дитятею, что было совершенно несообразно моим летам и положению гимназиста второго класса.

- Нет ли каких вестей от Ивана Ивановича? - спрашивала Авдотья Кирилловна.

- Вовсе никаких, - отвечала маменька. -  Покойная Наталья хотела было справиться о нем тому лет десять, но Павел Георгиевич запретил строго-настрого. Сказал, что ни вальтерьянцев, ни актерок на дух не переносит и всяким бабским прихотям потакать не намерен.

Авдотья Кирилловна всплеснула руками:

- Да разве  ж Иван Иваныч вальтерьянец?

- Кто же его ведает? - отозвалась маменька. - Думаю, однако, что Павел Георгиевич не стал бы наводить напраслины. А что Иван Иванович женат на певичке, так это чистая правда. Говорили, что и сынка с ней прижил.

Авдотья Кирилловна вздохнула по причине собственной горькой бездетности и сказала почти что шепотом:
 
- А дитя в чем же виновато?.. Неужто и ему ни копейки?..

- Да ведь по закону все, - отвечала маменька. - А где закон, там и обиды. Ничего тут не попишешь. Старик по завещанию все отписал младшей дочери. Иван Иваныча так и не простил, а Марью Ивановну и вовсе проклял за то, что венчалась увозом с каким-то армейским красавцем.

Авдотья Кирилловна всплеснула руками:

-  Экое жестокосердие!..

- А что с басурмана возьмешь? - глубокомысленно произнесла маменька. -  Колдун он был и чернокнижник.

Аводья Кирилловна поспешно перекрестилась:

- Господи, помилуй!  Как такое возможно?! Почем вы это знаете?

- Так сбылось же проклятие, - охотно пояснила маменька. - Муж Марьи Ивановны погиб вскорости на маневрах, денег у него отродясь не было, одна деревенька заложенная-перезаложенная, да карточные долги… бедствовала она с дочерью, но все же выучила ее на казенный счет...

После этих слов маменька покосилась в мою сторону и придвинулась к Авдотье Кирилловне, чтобы сказать ей нечто секретное. Я уткнулся носом в книжку и сделал вид, что ни мало не интересуюсь их разговором.

- Та после института  поступила гувернанткой в одно почтенное семейство,- продолжала маменька  еле слышным шепотом, - и жалование ей положили хорошее. Вот бы жить, да радоваться, но не тут-то было: через год вернулась она домой к маменьке больная и на сносях, родила недоношенного младенца мужского пола, а на третий день померла в родильной горячке. Марья Ивановна помыкалась-помыкалась с этим сироткой,  да и стала проситься к Павлу Георгиевичу в приживалки, так он ее и на порог не пустил, как ни плакала...  Но мальчонку   пристроил… развязал Марье Ивановне руки. Да только умерла она в тот же год...