Фанерные окна

    I

    В пять утра Василич покинул свой ночной приют. Было еще совсем темно, тихо и пустынно на укрытых снегом улицах, пропитанных таинством предрассветных часов. Снежные шапки на крышах и деревьях торжественно молчали, люди спали в теплых кроватях, а Василич уже брел по морозу в грязной фуфайке, чувствуя только холод и голодную боль в желудке.
    - Дурацкий снег! - ругался он, - Уже бы весна поскорее! А то так и окочуриться можно в каком-то сугробе.
Зиму он не любил. Да это и не удивительно... У кого нет своего угла — тому мороз не товарищ. Василичу мечталось о теплом помещении с яркой лампой и удобной кроватью, но уже виднелся долгий ряд скамеек на гранитной набережной. Он осматривал их опытным взглядом и, спустив одну ручку открытой клетчатой сумки, перекинутой через плечо, принялся собирать бутылки.
    За мостом его территория заканчивалась, и он перешел на другой берег, продолжив свои поиски в противоположном направлении. Урожай был не велик.
    - Это тебе не лето... - бурчал Василич, вспоминая, как много бутылок собирал он здесь, когда в жаркие дни людей тянет поближе к реке и зелени сквера.
    Свернув с набережной, он направился к рынку — там добычи было гораздо больше. На остановке, на автостанции и возле метро Василич набрал целую сумку. В сам рынок он не заходил: вся рыночная стеклотара и макулатура принадлежала здешним дворникам, которые, при малейшем посягательстве на их дополнительный заработок, могли метлой так огреть, что мало не показалось бы.
    Из метро уже выходили люди, разбредаясь в разные стороны. Длинные павильоны из красного кирпича оживились чуть только рассвело, и дворники принялись расчищать снег. Василич тем временем потащился сдавать свой утренний урожай, заглядывая по дороге в урны и кусты. По обе стороны улицы тянулись серые и желтые стены грязных домов с ярко сверкающими витринами еще закрытых магазинов. Редкие прохожие встречались ему на разбитой обочине. Пройдя несколько кварталов, он, по обыкновению, залез со двора в серое трехэтажное здание, впечатлявшее снаружи модернистским размахом. Оно было построено как мануфактура, позже превратилось музей, а после — в фабрику. Потом 20 лет дом пустовал, пока в 90-х здесь не открылось казино. Но здание опять опустело. Еще пару лет назад на просторных этажах можно было найти карты, фишки, рулетки и разбитый рояль. Теперь все остатки прежней роскоши были сломаны либо украдены, как и металл с дырявой крыши. А по вечерам здесь собиралась молодежь, за которой Василич подбирал бутылки.
    Он припрятал сумку и принялся осматривать первый этаж. Но с тех пор как боковой вход с улицы заколотили, внизу мало что удавалось найти. Впрочем, Василич знал, что самый большой улов — на чердаке и стал взбираться вверх по бетонным ступеням.
    Только он поднялся — нашел на ригеле угловой башенки две свеженькие пивные бутылки. В одной из них еще было несколько глотков, и Василич тут же опустошил ее. Он сунул добычу в карманы и разворошил присыпанный снегом мусор, но все стекло было битое. «Да, не сезон нынче молодежи по крышам лазить... Летом здесь полной, а то и двумя полными сумками можно разжиться», - разочарованно подметил он, усевшись на мокрую балку, и тут же увидел под ногами недокуренную сигарету. Закатившись между пыльными камешками, окурок оказался совсем сухой, и Василич, подув на него, аккуратно спрятал находку в карман:
    - Сохраню на особый случай.
    В овальные оконца он мог видеть, как все больше оживляется улица. В громоздком доме напротив уже горел свет какой-то конторы, и маленькие фигурки служащих вяло принимались за работу. А с другой стороны — погасла яркая подсветка Благовещенского собора, возвышавшегося над всем правым берегом.
    Он уже спустился на первый этаж, когда увидел, что в его припрятанной сумке копошится какая-то старуха.
    - Э-э! - прокричал он, - Ты чего, старая?
    Старушка испугалась и отскочила, зажав в руках две бутылки и тараща на Василича перепуганные глаза. Она, видимо, решила, что если утащит несколько бутылок, то хозяин, который несомненно находился где-то поблизости, не заметит пропажи и не пустится на поиски.
    - Полож на место! - крикнул еще громче Василич.
    Но старушка, оцепенев от неожиданности, стояла как вкопанная. Выглядела она вполне прилично - не похожа на бездомную. Она все силилась что-то сказать, но страх сковал ее горло, губы дрожали, и она смогла только жалобно выдавить:
    - Пенсия у меня... Детям надо...
    - А мне не надо? Полож, говорю! - замахнулся на нее Василич.
    Старуха попятилась, попыталась поставить дрожащими руками бутылки на порог, но те выскользнули у нее из рук, скатившись по разбитым ступеням в снег. Василч тут же подбежал, поднял их и принялся осматривать. Старуха в ужасе наблюдала за ним.
    - Ну вот, побила. Теперь у меня их не примут. Плати давай!
    - Н-нет у меня... - простонала старуха, жалобно глядя на Василича влажными глазами. Она тряслась не то от холода, не то от страха, прижав к груди руки в дырявых перчатках.
    - Что мне с того? Плати!
    - Милок, да были бы деньги... Пожалей, ни копейки нет, - волновалась старуха, силясь вытащить на изнанку карманы своей куртки, чтоб доказать разгневавшемуся Василичу, что у нее действительно ни гроша. Ее сморщенное сухое лицо застыло в умоляющей гримасе, мокрые глаза бегали и Василичу на миг стало жаль ее.
    - Ай, - махнул он рукой, - Поди отсюда, от греха подальше! - прикрикнул он злобно на старуху. Та только закивала сухой головой и вышла из серого дома, оглянувшись еще раз, отойдя на безопасное расстояние.
    - У-ух! - погрозил ей кулаком Василич, и старуха заковыляла прочь.

    II

    Снег усиливался. Он косо валил с неба острыми иглами, колющими небритое лицо Василича. Весь мир расплывался в мокрое снежное пятно перед его глазами.  «Сейчас бы укрыться где-то, согреться... - думал Василич, - Принять сто грамм на грудь, чтобы не слечь». Он мог бы пойти в приют - там накормили бы, напоили горячим чаем... Но Василич был слишком горд и упрям. К тому же, там запрещалось пить...
    Медленно волоча набитые бутылками сумки, он, уже не молодой, вспоминал свое детство: светлую кухоньку с нарядным белым тюлем; кастрюлю борща на плите и его запах, выливающийся в маленький коридор; нарядную скатерть и часы на стене. Весь двор был завешан бельем и ковриками. Когда дядя Миша выбивал их веником - пыль стояла столбом! Окна у всех открыты. И все слышно, все видно в двухэтажных домиках. На первом этаже — магазин «Хлеб», в соседнем дворе - деревянный стол, оббитый жестянкой, где мужики играли в домино. Каждый год, перед первым сентября, во дворе был праздник с играми, песнями и танцами под баян. И вот, Василич, которому было тогда лет пять, стоит на табуретке и громко декламирует детский стишок. Ему аплодирует весь двор, его щеки горят... Солнце светит так ярко, так беззаботно, и на душе так весело! Это был его первый триумф...
    Разве можно было представить тогда, что все обернется именно так, как обернулось? Их старенький домик на тихой улочке, как и все соседние, снесли. Так что и следа не осталось от той прежней жизни. А почему его судьба сложилась так — никто и никогда не узнает. Бездомные любят придумывать про себя байки, но правды никому не скажут и сами скорее уверуют во всё, ими же придуманное. Правда страшна и жестока.
    - Хорошо было в детстве... - думал Василич и сам удивлялся, почему именно эта пора ему сейчас припомнилась. Причем так ярко, с давно забытыми подробностями, как будто это было только вчера. Глядя на него теперь, и вовсе сложно было представить себе, что у этого человека было детство, тем более счастливое.
    - Хоть помереть бы в таком уютном теплом домике, где горит мягким светом люстра, где на окнах вазоны и красивые шторки... - продолжал он бормотать себе под нос, - А не замерзнуть насмерть в каком-нибудь сугробе, точно собака какая... Ведь я не собака! Я — человек! Пусть жизнь бродячая и вшивая, но хоть бы помереть по-человечески! В укромном местечке, в окружении близких, всепонимающих и не осуждающих людей. Ведь наступит же когда-то этот роковой час...
    От этой мысли внутри Василича все сжалось и застонало от жалости к себе и этой ничтожной доле. Ему представилось, как на кладбище за городом, у самой лесополосы, появится еще один холмик с табличкой «Неизвестный». Он зарастет сорняками и высоким бурьяном, как и окружающие его такие же безымянные холмики. Но теперь там будет лежать он, Василич. И не будет над ним ни памятника, ни ограды, ни цветов, ни даже таблички с его именем. Только эта надпись черным по белому: «Неизвестный». И точно каким-то призраком будут проноситься по тем никому не нужным холмикам целлофановые пакеты и всякий мусор. Будут валяться бутылки, и сторож будет сжигать там выброшенные людьми цветы. То, что окружало всех этих «неизвестных» при жизни.
    - Тьфу ты! - сплюнул он, - Вот бы выпить чего...


    III

    - Это ты, Петрович?
    Мужик в грязной, изрядно изношенной дубленке обернулся:
    - А-а, привет, Василич! Много принес сегодня?
    - Да вот... - указал Василич на свои торбы.
    Их оценил на глаз и приемщик стеклотары, узнав своих постоянных клиентов.
    - Эту не возьму, сколотая, - обратился приемщик к Петровичу, возвращая ему бутылку. Потом все пересчитал и выдал Петровичу груду мелочи.
    - А что, Василич, живем? - приободрился Петрович, забирая заработанные деньги.
    - Так может сообразим?
    - Это пожалуйста... - развел руками и без того не очень трезвый Петрович.
    Василич пересчитал свой утренний заработок - на водку все равно не хватало, но им было не впервой. В ближайшем ларьке они купили несколько баночек лосьона и тут же опустошили по одной.
    - Между первой и второй, как говорится... - прохрипел Петрович обожженной спиртом глоткой и достал вторую баночку.
    - Вздрогнули!
    После второй дозы лосьона перед глазами у Василича все закружилось: косой снег, черные ветки, грязная стена какого-то дома и опухшая физиономия собутыльника, утратившая теперь всякие узнаваемые черты и превратившаяся в одну затекшую массу человеческого лица.
Петрович разглядывал опустошенную бутылку с диким презрением.
    - Вот эту дрянь мы пьем каждый день. А это - отрава! - разошелся он в приступе негодования, - И из-за этой отравы умираем...каждый третий человек. Травят нас вот этой вот ерундой, а мы пьем ее... - многозначительно посмотрел он на собутыльника маленькими отупевшими глазами из-под черной шапки, надвинутой на самые брови.
    - Пьем! - утвердительно кивнул Василич, не найдя других слов.
    Петровичу вдруг и вправду стало досадно что они травят себя невесть чем. Он достал из кармана мелочь, но всякий раз, пытаясь ее пересчитать, сбивался и начинал сначала. Наконец он бросил это бесполезное занятие и обернулся к товарищу:
    - Василич, давай пивом это все зальем и пойдем.
    - Пойдем, - тупо кивнул собутыльник.
    Они снова подошли к ларьку, взяли самого дешевого пива, хлеба с плавленым сырком и направились через дворы и переулки на поиски укромного местечка.
Теперь ничто не тревожило Василича, даже пустой желудок. В голове более не было ни одной мысли. Он наблюдал только, как сменяются вокруг него огни вывесок, чьи-то окна, машины, и не замечающие никого вокруг прохожие.

    IV

    Улица тянулась от самого спуска, изгибаясь дугой между высокими холмами нагорного района и мелкой унылой речушкой. Клочками торчали на ней старенькие, еще дореволюционные домики. Но чем дальше от спуска — тем больше они перемешивались с современными постройками. Старое сносилось, а на его месте вырастали автосалоны и магазины. Там, где прежде было болото, виднелись бетонные трибуны заброшенного стадиона, вздымались его корявые железяки над черными зарослями.
    На холмах высочели новенькие «Жилстрои», выросшие во дворах частично заброшенных трущоб. Некогда роскошные особняки вдоль крутых спусков стояли разоренные, ожидая своей неминуемой гибели, а новые здания делали улочки скучными и безликими, как серый асфальт и мутное небо, щедро посыпающее город снегом.
    У края холма, за ржавыми заборами и гаражами, еще виднелась строгая башня особняка теперь уже всеми забытой купчихи. Она угрюмо нависала кирпичной твердыней над раскинувшимися внизу павильонами.
    Василич с Петровичем брели внизу, где заканчивались уцелевшие домики с обувными магазинами на первых этажах и начиналась сплошная потемкинская деревня. Прежде, в преддверии некоего мероприятия, ветхие здания завешивались баннерами с рисунками красивых фасадов. Так висели они несколько лет, за которые изрядно растрепались, пожухли, превратившись в грязную разодранную тряпку. Тогда не придумали ничего лучше, чем закрасить фасады со стороны улицы в желтый цвет, а в выбитые окна вставить ярко-голубые картинки. Издалека эти дома можно было принять за новенькие, и только яркие окна выказывали всю фальшивость первого впечатления. Подойдя ближе и разглядев, что пышная лепнина не выделена, как водится, белой краской, въезд во двор наглухо забит, а таблички с номерами домов и вовсе сняты — можно было окончательно убедится, что надежды на новую жизнь для этих домов давно не было.
    - Гляди, цветочки! - пробурчал Петрович, останавливаясь возле одного из нарисованных окошек.
    Василич тоже остановился, фокусируя взгляд на ярких картинках.
    - О, смотри, а вот чайник! - продолжал Петрович, подходя уже к другому окну.
    - Да, сейчас бы чайку горяченького... - отвечал Василич, разглядывая чайник и нарядные шторки, обрамлявшие окна нарисованной уютной жизни.
    - А вот, что это?.. Кот, что ли? - все разглядывал окна Петрович, уставившись на полосатенького лохматого кота с зелеными глазами. Он довольно смотрел на улицу и прохожих из своей нарисованной сиреневой комнаты.
    Все эти коты, чайники, вечно свежие цветы и желтые торшеры пестрели в глазах Василича яркими пятнами, перекликаясь с вновь ожившими воспоминаниями счастливого детства. В их квартире на втором этаже были точно такие же шторки и стояли вазоны с цветами. А в доме напротив, в открытом окне полуподвального помещения - сидел большой кот, лениво разглядывая улицу и греясь на солнышке. Но теперь воспоминания его были отрывисты и клочковаты.
    - Хех, ну ты посмотри! - все не унимался Петрович.
    Дом заворачивал в безлюдный переулок с глухими кирпичными стенами. Машинально товарищи свернули туда. Только заглянув во двор через пролом в высоком заборе, они увидели настоящее лицо желтого дома. Черными холодными дырами смотрели его окна во двор с растрепавшихся кирпичных стен. Дверной проём был страшно разинут, как беззубый рот, и тишина запустенья витала в обшарпанных коридорах.
    - Гляди, Петрович, да здесь и дверей нет... - окликнул собутыльника Василич и поплелся через двор. Петрович только пожал плечами и пошел за ним.
«Как этот дом похож на тот, из детства...» - думал Василич, спотыкаясь о мусор, которым был завален пол. Найдя ступени и поднявшись на второй этаж, он нашел такую же, как ему казалось, квартирку с двумя маленькими комнатками и позвал товарища:
    - Поди сюда!
    - Чего? - удивился Петрович, поднявшись на верх и оглядывая пустую, заваленную кусками кирпичей и битой плитки, комнатку.
    - Вот, мой дом! - развел руками Василич в пьяном восторге, довольно смотря по сторонам и как будто хвастаясь перед товарищем.
    - Тут даже сесть негде, пойдем отсюда, - фыркнул Петрович.
    - Щас... - сделал жест рукой Василич, как будто останавливая товарища и вышел из комнаты.
    Он вскоре вернулся, таща за собой рваный ватный матрас и какие-то задубевшие от холода тряпки.
    - Теперь другое дело, - не то смеялся, не то одобрял Петрович.
    Они насобирали щепок, остатков паркета и, расчистив место посреди комнаты, развели костер. Отогревались сжатые морозом руки и на душе становилось легче. Сквозь выбитые окна еще проглядывал в комнату тусклый свет уходящего дня, а со стороны улицы - блекли красивые шторки, вазоны и торшеры. Трещали сырые щепки, облизываемые слабым пламенем. Василичу было хорошо, хоть он и сам не знал от чего...
    Захмелевшие, они рассказывали друг другу истории - частично вымышленные, частично правдивые, со всей горечью накопившейся обиды, со всем чувством никем не понятого страдания.
    - Да, жизнь вообще не справедлива... - заключил Петрович, понимающе кивая и хлопая товарища по плечу.
    Прошли часы... Подкинув в костер щепок, Василич с Петровичем уснули. Снилось Василичу что-то неопределенное, но приятное. Снилась кастрюля с борщом; из окна с белым тюлем он наблюдает за проходящими внизу трамваями; спит ленивый кот на подоконнике. Во всем уже чувствуется приход лета: гулкий душный воздух, открытые окна, желтые домики и пыль во дворе... Ему хотелось прожить все это снова и снова, остаться в этих коротеньких, бесконечно повторяющихся обрывках воспоминаний. Василич улыбался и что-то радостно бормотал сквозь сон.
    Он не мог видеть, как зловеще преобразился дом.  Как с улицы по коридорам ползла темень, заглядывая в каждый угол, подкрадываясь к их маленькому костру неслышной походкой.

    V

    То ли под тяжестью снега, то ли от ветхости... или без какой-либо причины, а просто потому, что пришло время, крыша дома обвалилась. Перекрытия не выдержали и рухнули, завалив второй этаж.
    И странно, что все так же пестрели шторки на окнах, когда костер погас, когда оголились стены, а между ними покоились под снеговым одеялом остатки шифера, балки и два раздавленных тела.               
               
    Февраль, 2018 г.