Былое. В сквере на скамейке...

                В СКВЕРЕ НА СКАМЕЙКЕ…

    Надежда психанула: муж подал на развод – быт заел; квартирная хозяйка сразу дала понять, что разведенке с ребёнком площадь больше сдавать не будет – риск большой по ряду причин; родная мать тоже недвусмысленно высказалась, практически запретив возвращаться в родительский дом – своя жизнь с новым мужем. Куда не кинь, всюду клин.

    Сорвалась в истерику молодая женщина тридцати пяти лет, отчаялась, дошла до предела. А когда так темно в голове и тяжело на сердце, чего ни выкинешь…

    Надя сгоряча совершила дикий поступок – сдала дочь в детдом. Так и сказала комиссии, мол, самой некуда идти, дитя страдать будет ещё больше.

    – С какой формулировкой сдаёте ребёнка? Без права усыновления? – холёная женщина средних лет и комплекции смотрела на тощую измученную мамашу-кукушку прохладно, с каменным лицом.

    – Да. Заберу, как всё устаканится. Обещаю, – уверенности в словах не было, как и надежды.

    – Лучше позвольте девочке обрести новую семью. Её будут гнобить в детдоме, потому что росла в семье, а у тамошних детей её зачастую не было вовсе. Хотите такой судьбы дочери?

    – Можно с… отсрочкой? Год.

    – Пишите заявление. Год. Запомните. Потом не кусайте себе локти.


    Надежда оказалась на улице: без семьи, ребёнка, крова над головой. И прописки, даже временной. Была на лимитной с мужем – от его работы обоим дали, но после развода лишилась.

    Куда с таким приданым деться? Только в разнорабочие на стройку, в дворничихи, если повезёт.


    Повезло. В ЖЭКе в соседнем районе как раз место освободилось. Подсуетилась Надя, почти с радостью схватилась за метлу и совок.

    Теперь был свой угол в каморке при бойлерной. Квартиру обещали через год дать – служебная из-за пожара пришла в негодность, пока изыщут фонды…


    Годом не обошлось. Затянулось на три.

    За это время оговоренный срок возврата дочери истёк, девочку тайно перевели в другой детдом, и мать потеряла её навсегда.

    Да и куда было брать-то? В котельную? Кто разрешит? Никто. А отец дитя знать её не желал, и сам вскоре рванул куда-то на СеверА, за длинным рублём и «северным коэффициентом».

    Родная мать, узнав, где теперь Надя обретается, обречённо махнула рукой и… порвала связь вообще, обозвав дочь неудачницей и круглой дурой. Так молодая женщина стала и сама сиротой, неуберегой, неприкаянной нелюбой.


    Шли годы.

    Надежда получила крохотную квартирку на первом этаже развалюхи-времянки на окраине района. Продолжала мести, скрести, убирать, красить, не поднимая на людей погасшего взгляда и посеревшего измождённого лица.

    Её тощую фигурку в синем рабочем халатике так привыкли видеть на тротуарах и в сквериках, что принимали за живую скульптуру, не иначе, не извинялись, когда натыкались, не говорили «спасибо» за работу, не здоровались, огрызались, когда тихим голосом просила освободить скамейку или остановку автобуса, чтобы убрать мусор.

    Терпела и тупо делала свою работу.

    К ней, конечно, приставали всякие спившиеся личности, или те, кто только «откинулся» с зоны – перекантоваться, откормиться, прибарахлиться за бабский счёт. Всех отбривала, отбивалась с остервенением и какой-то звериной жестокостью, так и сложилось о ней мнение, как о «дурной и опасной бабище». Ей эти слухи были на руку – хотела покоя. И только.


    Как-то на Пасхальной неделе убирала дорожки в сквере – рано весна сорвалась тот год, уж подсыхать стали.

    Когда обметала вокруг очередной скамьи территорию, заметила старушку, задумчиво сидящую и смотрящую под ноги. Постояв невдалеке, всё же решилась заговорить.

    – С Вами всё хорошо, бабушка?

    Старушка очнулась не сразу, видно, мысли были далече. Вздрогнув иссохшим тельцем, откинулась на спинку скамьи, подняла на Надежду удивлённые глаза.

    – Вы меня спрашиваете?

    – Да. Давно тут сидите. Я подумала, может, нехорошо Вам стало? Как Вы? Чем помочь?

    Бабушка внимательно осмотрела молодую женщину в рабочем халате, отметила про себя, какая она уставшая или нездоровая, как изношены коричневые кожаные ботинки, мужские, страшные, да и косыночка в горошек полинявшая, давно просящая смены.

    Тихо вздохнула, подумала и… похлопала возле себя по перекладинам скамьи.

    – Присядь-ко, голуба моя, рядышком. Передохни немного, вон уж, сколько подмела-убрала – кучи вокруг, да много! Сбавь обороты, давай, пришвартовывайся, пристрой свой инвентарь к причалу…

    Надя хотела отказать, но что-то в речи пожилой женщины удивило – сленг профессиональный. Хмыкнула тайком, задавила скупую улыбку: «Никак, на берегу моря где-то жила. В порту работала?» Послушавшись, приткнула метлу и скребок к мусорной урне, подняв автоматически несколько «бычков» и обёрток от жвачек импортных. Сняв рабочие перчатки, развесила их на краю бадейки, отряхнула халат от мелкого мусора, поправила косынку на голове. Села рядом с бабушкой на самый краешек, неловко, косо, несмело, как пугливая птица-подранок.

    – Села она… Боишься, что ль? Или начальства опасаешься? Так никого в круговом секторе обзора не наблюдается.

    Повертела молодо и резко головой, показывая ненароком под газовым платочком сиреневого цвета красиво убранные в низкий пучок волосы. Осмотрев зоркими дальнозоркими глазами окрестности сквера, убедилась в своей правоте.

    – Ну да. Только пару мамаш с колясками и какой-то спортсмен. Точно не твой начальник, уверена! – сдержанно хохотнув, свернула веселье.

    Присмотрелась к нечаянной гостье внимательно, вновь вздохнула: «Такая потерянная… Как вдова». Протянула сухонькую руку в серебряных перстеньках.

    – Юлия Тимофеевна я. А ты кто, трудяжка?

    – Надя я. Смолова Надежда. Дворник я тутошный, – легко пожав руку в ответ, спрятала свои – сильно запущенные. – Весна вот…

    – Да, она нынче ранняя. Скоро цветочки-травка полезут. Успеешь?..

    – Точно нет. Попрошу пэтэушников прислать, пора им проветриться. Помогают всегда. Успеем прибрать. К майским тут будет красиво и чисто.

    – И то правда. Молодёжь всегда привлекают к работам на территории. Тебе будет легче. Давно метёшь-то? Одинокая?

    – Да. Привыкла уж. Метёшь, думаешь, отвлекаешься. Нормально.

    – Когда в каморку возвращаешься, чем развлекаешься? Телек?

    – Пссс… Что там смотреть-то? Балет? Я немного рукодельничаю. Макраме научилась плести, крестиком тихонько вышиваю.

    – Макраме? Ух ты! Получается? Продаёшь? Даришь?

    – Что Вы… Для себя. Прихватки там… подставки под горячее… на табуретки коврики. Если суровая верёвка – на абажур идёт, если помягче, шелковистая, то на седушки, мочалки, сетки, сумочки…

    Увлеклась темой, распахнула серые глаза, лёгкая улыбка прорвалась на посветлевшем лице.

    – Ну вот, на человека стала похожа. Улыбка у тебя такая тёплая… – гостья оживилась. – Кто тебя так пришиб, Наденька? Не говори, что жизнь или мужик – отговорки. Что действительно давит? Да почти уж раздавило? – говорила всё тише, наблюдая за сникающей всё сильнее молодой женщиной. – Кого потеряла? Похоронила?..

    – Хуже. Предала. Боюсь, погубила, – шёпотом, сипло и страшно.

    – Мужика что ль? Фууу… Не переживай так. Они – твари живучие, единицы гибнут от нас, женщин, остальные живут дальше припеваючи. Уверена, и твой не тужит.

    – Не мужик. Дочь в детдом сама отдала. Собственными руками… Теперь её не найти. Жива ли?..

    Юлия Тимофеевна застыла с раскрытым ртом, потом резко сомкнула с тихим лязгом – зубы железные клацнули. Задумалась крепко, стараясь не судить сгоряча, с кондачка – не та тема.

    «Чтоб мать дитя сдала, нужна веская причина: или инвалидность тяжёлая, или психика, или тупиковая ситуация в жизни. Переживает страшно, значит – последнее. Муж бросил? Или сожитель? Почему одна оказалась совсем? Сама сирота? Дворник… Ради квартиры пошла, не иначе. Значит, сирота, осталась без крыши над головой… Ох-хо-хооо… судьба тебе выпала, горемыка…»

    Покачала головой, поправила съехавшую на макушку капроновую косынку, помолчала, думая, чем помочь бедняге, чем поддержать в таком непростом положении.

    – Не грусти, Наденька. Жизнь – она такая непредсказуемая! Годы идут, дочь где-то растёт. Кто знает, когда свидитесь? Может, в пэтэушнице её узнаешь? Или прохожей? Или в метро увидишь? Надейся на лучшее, девонька! Твоя история хоть надежду в себе несёт, понимаешь? Надежду на встречу, на перемены в жизни, – положила ладонь на колено Нади. – А мне уже не принесёт. Муж погиб в море – волной в шторм смыло, тело не нашли. Сын пошёл по стопам отца, стал подводником. Не вернулись из похода. Никто ничего не знает. Ищут по сей день. Автономка была. На кого напоролись? Где? Пожар? Мина? Торпеда? Нет ответов. И надежды нет, вот что страшно. Тебе в некотором смысле легче. Не гневи Бога, милая, – сжала пальцы. – Молись ему хотя бы изредка, проси встречи с дочкой. Он милостив даже к отчаянным грешникам. Услышит, поможет, сведёт, подаст весточку. А мы с офицерским клубом можем лишь молебен за здравие заказывать – без вести пропавшие, это не умершие… – закрыла лицо руками, приглушая плач. – Даже церковь заставляет так надеяться на спасение чудесное… Венки опускаем, поминаем дома… Больше ничего не можем сделать…

    Усохшим кулачком отирала горькие слёзы, опомнилась, достала платочек, осушила впалые щёки, заставила себя прекратить стенания.

    – Ты ещё счастливица, понимаешь? Есть стимул жить, ждать, надеяться, помнить, любить… Даже мы, потерявшие своих мужчин, сыновей, мужей, братьев, держимся. Кто будет их поминать? Кто расскажет молодым курсантам о трагедиях в море? Кто им напутственные слова на пороге выпуска скажет? Мы, вдовы, осиротевшие родители, дети, потерявшие отцов. Вот и не разрешаем себе отчаяться и подумать о страшном. И ты не думай о таком. Не смей. Иначе предашь дочь ещё раз. Тогда точно тебе не простится, пойми. Живи, радуйся малому, возьми себя в руки и… приоденься! Ты же ещё молодая! Где косметика? Брови выщипай… Губы не накрашены…

    Невыносимую грусть смыл смех, переросший в обоюдный хохот женщин.

    Смеялись долго, стукая друг друга по коленкам кулачками, утирали слёзы и опять хохотали. Успокоились нескоро, долго восстанавливали дыхание, посмеиваясь устало и облегчённо – вскрыли раны ненароком, боль выпустили, стало легче в разы.


    Проводив Юлию Тимофеевну до остановки троллейбуса, Надя долго махала ей вслед.

    Возвращаясь с работы домой, свернула в парикмахерскую – пора браться за свой внешний вид.

    Через два часа вышла помолодевшей и похорошевшей: сделала лёгкую «химию», покрасила волосы в модный цвет «Красное дерево», на руках сиял бледно-розовым перламутром маникюр, брови привела в порядок, даже макияж сделала говорливая «косметичка», только ворчала, что кожа клиентки в ужасающем состоянии. Надя пообещала в ближайшие дни записаться на глубокую чистку и омолаживающий массаж.

    Теперь шла лёгкой походкой, разглядывала витрины промтоварных магазинов, жалея, что сегодня на покупки уже нет денег – всё оставила в парикмахерской. Присмотрев наряд, мысленно примерила его на себя, задумалась и пошла в обувной магазин, чтобы ознакомиться с ассортиментом. Так давно не была там…


    Как-то утром начальник участка, наведавшись на сектор, удивлённо воззрился на незнакомку в новом рабочем халате и красивой косынке, в забавных цветных кожаных ботиночках на небольшом каблучке. Удивившись ещё больше, подошёл ближе, уловил запах духов – «Нарцисс».

    – Эээ… девушка… а где Надежда-то? Приболела? Вы с какого участка? Мне никто о замене не докладывал…

    На блеющие вопросы мужчины обернулась молоденькая женщина, усмехнулась лукавой улыбкой и заговорила знакомым голосом:

    – Жива-здорова, Васильич. А за «девушку» спасибо. Давненько меня так не называли.

    – Ааа… эээ… Ёпть… ты что ль? Что с тобой приключилось? Как подменили! Удивила… Мужик вернулся?

    – Пссс… на что он мне нужен? Мне и одной хорошо! Весна, начальник! Всё цветёт, мне грех не следовать за природой! Да и тебе не помешает. Брюшко уж нависло, брыли на лице, нос в чёрных точках. Пора к «косметичке». Дать адресок? – рассмеялась дерзко, открыто, вызывающе, поставив руку в бок. – Ты ж меня лет на десять моложе! Позор…

    Не обращая внимания на пунцового возмущённого начальника, Надежда прекратила базар и бодро начала мести тротуар, напевая красивым голосом задиристый «Арлекино».

    Так и ушла за угол дома, а мужчина всё стоял, как громом поражённый, не понимая, что чувствует: возмущение, удивление или унижение.

    Тяжело вздохнув, неловко, стыдливо прикрыл кожаной папкой выпирающий живот, виновато прикоснулся к щекам, отдёрнул руку.

    «Даже не побрился, Ванёк! Позор и есть…

    Поникнув головой, повернулся на каблуках модных сапожек и быстрым шагом ушёл прочь, пообещав себе больше так не опускаться. Заметив на обочине куст сирени с лопнувшими, брызнувшими зеленью почками, улыбнулся.

    – Права Надя – весна идёт. Дождались… Привет, весна!»

    Хмыкнув смущённо, покачал головой и отправился по делам – дел невпроворот.

                Февраль 2021 г.

                Иллюстрация с картины Богатова Антона «Весна на Чистых Прудах».