Рубеж. Ч 4. Версты. Г 9. Свои

Рубеж.

Повесть.
Олег Русаков.

Часть 4. Версты.
Глава 9. Свои.


            9.1 Госпиталь.
            
            Мишка проснулся от яркого солнечного зайчика, прыгающего у него по лицу… глазам, озорно заскочив в окно палаты госпиталя, через костлявые ветки замерзшего клена, растущего рядом с фасадом здания, прямо в небо. Он потянулся, глубоко вздыхая, остановив свое движение, от молниеносно разгорающейся боли в нижней части грудной клетки… неспеша выдохнул, озираясь по сторонам, продолжая оценивать боль. Правое легкое было пробито, два ребра сломаны, первые четыре дня после операций, воспаление легких мучало высокой температурой… дышать было очень тяжело, но что ему деревенскому болезнь. Ночь бреда и простуда стала отступать. Сейчас слава Богу стало лучше, врачи все равно проходу не давали… лежи да лежи. Это же до жути надоело. А самое тяжелое, не давали курить, совсем не давали курить, что было очень трудно, ведь Мишка таскал папироски у отца чуть ли не с пяти лет, а лет с тринадцати мать уже не стала обращать на это внимание.
            «Ну вот, уже седьмой день отдыха… Как же надоело лежать, сидеть, может на улице погулять разрешат… наверное. Обещали ж… даа в Кувшиновском госпитале было интересней. Вольно. Все цвело кругом. Лето было… красиво.» - опять глянул за окно на голые ветки клена, солнышко истово слепило глаза.
            Обдумывая что делать еще один день безделья, Трифонов аккуратно присел на кровати. В палате было более двадцати коек, все были заполнены. Раненый себя поймал на мысли, что еще ни разу их не считал, ни разу об этом не задумывался и непроизвольно глазами молча этим занялся. Лениво не успел пройти по первому ряду – сбился. Повторять не стал. Многие еще спали. И Трифонов бы не проснулся, кабы не озорство солнечного лучика. Очкарик, как всегда, читал… он всегда читал, как на него не посмотришь. Жаль его… ведь отрезали ему руку правую по локоть. «Как теперь ему без руки?.. Всю жизнь… без руки.» - задумался Мишка, остановив взгляд на очкарике.
            Двое писали письма. «Эх… Шурке письмецо надо набросать…» - подумал Михаил: «А может и не надо? О чем писать-то. О ранении не стоит, а то подумает, что я теперь совсем больной.» – Опять глянул за окно: «Ведь нравился я ей… ей Богу нравился… а она мне, как друг… как пацан, все на других девчонок заглядывался. О том, что она девчонка, ведь совсем не задумывался… дурак. А чего во мне такого было интересного? Я ж все время перед ней бахвалился… задевал ее… смеялся… ой какой же… какой же я был дурак??? Какой дур-ррак…» На него накатила волна ранее ему не известная, не знакомая, ему даже показалось, что щеки загорелись, как на морозе. Миха почувствовал такой стыд… такой стыд перед Сашкой Широковой, которая была от него сейчас за тридевять земель, где-то там, в прошлой жизни… такой далекой, и дойти до нее можно было… только через войну. Опять вспомнил церковь, как бросал камни в иконы… как Шурочка это не одобряла, боязливо морщась: «Не надо… не надо, Миша!». А он, засранец, смеялся… куражился…. А она переживала… а он больше куражился. Вспомнил, как делала за него Шурочка контрольные работы, несмело передавая, под партой, ему исписанный листок, на котором он ничего, болван, не понимал, и даже не пытался понять, переписывая в тетрадь. Как писала за него домашние сочинения и ругалась, что не мог он их без ошибок переписать своим корявым, до безумия корявым, почерком. «Я ведь ей про Лешку так ничего и не писал. И чего писать не знаю. Да и он ли это был вообще… ведь не знаю ж до конца. А лица так и не рассмотрел. До того ли было?» Встал и медленно пошел вдоль коек палаты. Шмыгнул носом, в глаза будто сорина, попытался смахнуть фалангам указательного пальца. Дойдя до двери, побрел обратно. Снова сел на пружины своей кровати, слегка скрипнув в белой тишине.
            К капитану, за неделю его не пустили ни разу. Васильев лежал в палате на первом этаже с каким-то странным названием, которое никак не закреплялось у Мишке в памяти, похожее на слово «рация», но на много букв длиннее, и сейчас, уже с минуту, рассматривая палату и голые ветки клена за окном, парень снова пытался вставить недостающие буквы в «рацию», но ему это быстро надоело, встал и, по прежнему хромая, медленно пошел умываться, забрав со спинки кровати свое казенное вафельное полотенце. До слова «реанимация» он так и не добрался в своих раздумьях. Солнечный зайчик ему весело моргнул, и перебрался на соседнюю койку будить не бритого пожилого мужика, который не мог лежать на спине, так как ранен был в ягодицу, проще говоря в задницу, большущим осколком мины, и не заживала эта развороченная рана у него уже давно, еще до появления Трифонова в этой палате.
            Сегодня четырех солдат с палаты должны выписать, комиссия - после утреннего обхода. А тебе, Трифонов еще лечиться и лечиться, твои огнестрелы и шрамы после операций, где осколки вырезали, затянутся не завтра.
            
            Мишка смотрел в зеркало и все щупал упругую кожу своего подбородка. «Никак не хочет у меня щетина расти, как у мужика. Брею, брею. Усы уже растут хорошо… хотя все равно, какие-то белые. Недаром после первого госпиталя парни смеялись… не буду отращивать… не чего… опять козлиные вырастут.» - заключил бывалый уже солдат, аж восемнадцати лет, после бритья мальчишеского лица. Сполоснул от мыла плашку, где разводил пену, промыл кисть, поставил атрибуты бритья на место, полотенце на плечо, прихрамывая, пошел в палату.

            Размеренная и скучная была госпитальная жизнь. А шило, которое свербит в нужном месте у таких непосед, как Мишка, не давала парню покоя, да и к пижаме, в светлую полоску, к тапочкам, вместо сапог и портянок, он никак не мог привыкнуть. Михаил лежал на кровати, руки за голову, смотрел в потолок, когда к нему подошла сестра, спросила:
            - Михаил Трифонов?
            - Да. То есть, так точно. – с удивлением сержант быстро встал на ноги, по привычке, как перед офицером.
            - Идите за мной, вас хочет видеть ваш капитан. – сделала пару медленных шагов на выход.
            Мишка захромал за ней, выходя из прохода между койками, взялся рукой за боковую стойку соседней кровати, для переноса тяжести тела с больной ноги. Сестра это уловила, обернулась к нему:
            - Вам помочь не надо, больной? Сами идти сможете? – уже как бы подставляя ему свое плечо.
            - Нет-нет, я в порядке, конечно смогу.
            Вскоре они спускались по лестнице на первый этаж. Многие выздоравливающие выходили на улицу… Мишке нельзя, он проводил их завистливым взглядом. Прошли по коридору в правое крыло госпиталя. Остановились перед дверью, на которой была табличка с надписью «Реанимация». Сначала сестрица зашла первой попросив Трифонова остаться за дверью.

            Лицо командира было бледным, как и неделю назад, когда сержант последний раз видел капитана, при разгрузке раненых, прибыв в госпиталь вместе с Васильевым. Щеки ввалились, резко подчеркнув крепкий подбородок, было понятно, что баба с косой его еще не отпустила на волю. Но глаза… глаза командира – такие же жёсткие и сильные, как были всегда. Трифонов замедлил шаг, подходя к странной, со многими приспособами, кровати, на которой лежал Васильев:
            -Здравия желаю, товарищ командир, - неуверенно, и как можно тише, сказал Мишка, глазами внимательно осматривая его измождённое лицо.
            - Здорова, сержант. – Командир слегка улыбнулся. Сестра подставила Трифонову стул. – Смотрю, выглядишь браво. Молодец. А я вот никак, - тяжелый глубокий вздох, - от кровати оторваться не могу. Совсем силы потерял. Уж думал не отпустит меня костлявая.
            - Ничего, товарищ командир, где наша не пропадала. – Трифонов чуток помолчал. – Нам еще фрицев далеко гнать надо, поднимешься… может помочь чего, командир, так ты только скажи, - сержант привстал.
            - Сиди, сиди. Мне бы только силенок набраться. – Васильев опять глубоко вздохнул. – Ты вот, что. Попробуй узнать у кого-нибудь… ну может в регистратуре, у главврача, где Никитин. Здесь он, или его еще куда-то увезли. Сестричка мне сказала, что был здесь такой солдат. – замолчал на короткое время. - Узнаешь, доложишь.
            - Есть, товарищ командир. – Трифонов опять вскочил со стула, но тут же сел обратно, не дожидаясь команды командира.
            - Ну а вообще, ты то сам как… ничего?
            - Да я в порядке, товарищ командир, хоть сейчас в разведку. – весело улыбаясь проговорил молодой солдат.
            - А мне показалось, что ты хромаешь?.. ты давай дуру не гони, лечись, нас с тобой еще большие дела ждут… Миша.
            - Да куда ж я без Вас то, командир. Вы уж тоже поднимайся… да домой, в роту. – то на Вы, то на ты говорил парень своему капитану.
            Трифонов был просто счастлив видеть своего командира.
            И цель появилась – Яшку найти.
            Минут через десять стало понятно, что Васильев устал. Сестра погнала Трифонова из реанимации, и идти надо было опять в палату. Хотя можно начать разведывать… расположение Яшки. «Во-во! Попробую сестренку спросить.»

            Сержант ждал, когда медсестра выйдет в коридор. Проходили минуты… много минут… «Наверно зря жду. Попробую через главного врача.» - Пошел искать кабинет главного врача.
            Побегал. Выяснилось все достаточно быстро. Якова, после изъятия из огнестрелов пуль, отправили в один из московских госпиталей… одна пуля оказалась под сердцем, чтобы ее вынуть требовался очень опытный хирург и специальная операция, которую здесь сделать было невозможно. Такие операции, и то только во время текущей войны, выполнялись исключительно в Москве и только в паре госпиталей. Расстраиваясь, что друг его далеко, Мишка очень надеялся, что Москва его спасет, и вернется его друг опять в роту, и вместе опять будут бить проклятого фашиста.
            А через три дня Капитана Васильева перевели из реанимации в отдельную палату, а Мишке впервые позволили выйти погулять на улице, благо мороз был не сильный. С блистающего замутненного неба падали редкие большие снежинки. Как же приятно их было ловить ртом, задирая голову вверх. Какие же они были вкусные. И совсем не ледяные, хотя моментально таяли на губах.


            9.2 Герои.

            - Лейтенанта не будить. Как проснется, доставишь его ко мне, как его хоть зовут? – Говорил своему адъютанту Баданов, за плечами которого стояла медсестра, - а ты сестричка, никого к нему не пускай, - короткая пауза, - и его тоже, - показал на своего адъютанта. – Как его зовут? Кто ни будь знает, как зовут разведчика?..
            - Не могу знать, - гаркнул капитан.
            Далее молчание… пауза.
            - Все сделаем как надо, товарищ генерал, не волнуйтесь. - Умиротворяюще закруглила разговор сестра милосердия. - Но я тоже не знаю как зовут лейтенанта.
            - Ну и дела, - хмыкнул, чуть мешкая, генерал, - ладненько.
            Генерал-майор пошел по окопу в сторону, где был замаскирован его виллис. А Баро как младенец спал в тепле, под одеялом и, улыбаясь во сне, видел цветные подростковые сны, в них наверняка были кони, лихой галоп в поле раздольном и… очень красивые девицы.
            К полудню следующего дня с вражеской территории вытащили Васильева, Шеину и Трифонова, все трое были тяжело ранены, Сиротин сопровождал их до самого медсанбата.
            Баро Джанго проснулся только на следующий день, часам к девяти утра. После встречи и разговора с комкором Бадановым, врач настоял на госпитализации лейтенанта. Пуля задела ключицу. Ранение оказалось достаточно серьезным, и доктор сильно удивлялся, почему солдат… офицер, еще не в госпитале.

            Сиротин попал в расположение своей роты только к вечеру, после спасения командира и сослуживцев, сумев заговорить ото всех касательное ранение головы и легкую контузию, заиграв их как шутку, не отправили его в госпиталь… отпустили в роту. Целый час Сиротин пил чай, с Колодяжным, по прибытии в расположение, рассказывая про их приключения и «…тренировки лыжные» по вражеским тылам, затянутым пасмурным небом. За чаем… и не только за чаем. Рассказал про расстрелы фашистами населения в прифронтовых зонах, как побили они фрицев и полицаев на одном из таких расстрелов.
            По линии командования Колодяжный уже был осведомлен о случившемся, понимая, что командир быстро не вернется, и сейчас привычно уже исполнял обязанности командира роты во время очередного отсутствия капитана Васильева. И еще уже знал старший лейтенант… их 1я гвардейская разведрота, как и вся пятая гвардейская дивизия, готовится к рейду по тылам врага в составе 24го танкового корпуса генерал-майора Баданова, сроки, маршруты, цели и задачи будут выданы позже.
            Мимо глаз Колодяжного не ускользнула смертельная усталость снайпера, слишком настойчиво сваливались на глаза его веки в желтом свете лампы-коптилки. И, опрокинув с ним последнюю четверть стакана, чуть закусив тушенкой, даже не выкурив папиросу, старлей отправил Сиротина спать на койку, вместо ординарца. Тот сразу захрапел. А старлей, одну за другой выкурил еще пару папирос, смотря на язычок пламени и изгибы сизых нитей дыма в мерцании огня фитиля, пока на ночь не погасил керосиновый светильник из сплющенной гильзы. Но долго Колодяжный еще не мог уснуть, оценивая то, что рассказал Сиротин, оценивая приближающийся, понятно, что не легкий, поход. И Васильева в роте, в этом походе, не будет.

            …Как и год назад, под подмосковной Тарусой, Роза проспала капитана. Их увезли вместе с сержантом Трифоновым после необходимых операций в тыл… в госпиталь. Куда его увезли – кто скажет?.. кто знает? Их военные дороги вновь разошлись в стороны. На долго-ли?.. на всегда-ли?.. не расскажут об этом долгие военные версты, тем более младший лейтенант Шеина сладко спала под теплым одеялом, на ватном матрасе, пружинистой койке в двух метрах от горячей, щелкающей дровами, буржуйки… которая точно не погаснет… до ее пробуждения.
            Розу не отпустили из медсанбата. Ранение было серьезное, кость была задета, врач был категоричен. Через два часа как Роза позвонила в штаб дивизии, с особого отдела приехал капитан, снял с Розы показания, долго задавал, как Шеиной казалось, дурацкие злые вопросы, забрал рацию и уехал. Особист еще не успел от нее выйти, а в медсанбат уже влетели две возбужденные девушки в званиях сержанта и младшего сержанта, и их успокаивал капитан Лютнев, как он представился. Это были сослуживцы Розы узнавшие, что их подруга и командир, оказывается, в медсанбате. Они тут же, вместе с более важным командиром отправились во фронтовой госпиталь. Встреча была очень теплой.
            А на следующий день радистка… с ранением средней тяжести, младший лейтенант Шеина, очередным транспортом с ранеными, была направлена в один из тыловых госпиталей Воронежского фронта.


Продолжение:       http://proza.ru/2021/03/15/1897


11.02.2021
Русаков О. А.
г. Бежецк