Прощай, БИЧ!

Он был последним из путешественником, добравшихся до здешних мест по реке. Во времена давние, дивные, берега ее были заполнены лохматыми елками и воинствующими комарами с яростью встречающими пришельцев. Многочисленные ручьи и речки трудолюбиво создавая свое единственное чадо, оберегая его, молчаливо уводили людей в сторону, еще более враждебную и дикую, смертельно опасную.

Теперь же по правому берегу голубой прохлады тянулась серой и избитой истиной тракторная колея – покорение состоялось. Сверху, обнадеживающе урчали самолеты. И, все-таки, он выбрал реку, медленное передвижение, со вздохами грустных волн, но зато бесплатное.

Ковчег спасения был обнаружен им на белом песку пустынной отмели, убегающей в говорливые струи воды от глухонемого мрачного обрыва.

 Была ли лодка брошенной? Трудно сказать, удобнее кончено же предположить, что ее давно забыли владельцы. Но, отдавая дань истине более вероятной следует признать версию похищения. Для него это означало одолжить в долг на неизвестный срок. Его кредо - со временем каждому придет самое желаемое, то, в чем он более всего нуждается. Перед путешествием пришлось провести мелкий ремонт лодки – поконопатить пазы, подбить кое-где отставшие набои.

Для человека, угнетенного бытовой необустроенностью, потребна романтика. Она нужна ему как глоток воздуха, несчастному, выбирающемуся из клубов дыма на пожаре. И вот теперь он обретал ее драгоценные крохи. В спину хмуро глядела, готовая вот-вот разродиться грозовая туча. Ее иссиня-темный гнев раболепно впитала в себя холодная волна. Она яростно билась  о борт лодки. Лохматились с кряжев правобережья космами пепельного цвета редкие елки. Впереди в разъеме между берегами падала с небес на воду золотисто-белая полоса света, раздвинувшая тучи солнечным потоком. Нет, это не кроха, а целая краюха романтики, к которой он с медлительностью гурмана, без поспешности стремился.

В той лодке их было двое. Иначе не столкнуть бы ему на воду по северному прочную, тяжелую лодку.  Вторым был напарник, родом то ли с первой, то ли со второй российской столицы – Павел Иванович, человек одаренный глобальным мышлением в прошлом, а в настоящем скиталец, отягощенный безработицей, разводом и алиментами,  и от такой разительной перемены пропитой. Расторгуев, как человек, свыкшийся со странствиями, во время, которых было много чего пересказано, больше молчал. Павел Иванович, расположившийся с комфортом на корме лодки, видно еще не успевший залечить свои душевные болячки, больше всего жаловался на бывшую неблаговерную.

Монотонное жизнеописание его - как скрип уключин в душе слушателя. Слух царапает, а злости нет. У него уже отболело. Пройдет все и у Павла Ивановича, может уже и проходит, просто  пересказывает последние разы, почти по привычке, чтобы кто-то посочувствовал. А кому сочувствовать, себе или ему? Много сходного в печальных песнях бывших мужей. Жену увел более успешный. Магнит материального притягивал сильнее почти приятельского сожительствования. Вечером скороспелый ужин – яичница с колбасой, утром  - кофе с гренками, раз в месяц просмотр в театре, в выходные - решение школьных задач с сыном. По другому пути были обещаны путешествия, загородный дом, спецшкола для ребенка, отдых за границей. Слабая половина и соблазнилась.

Павел Иванович – интеллектуал. Оберегая спокойствие души, сдержал напор оскорбленного чувства. Согласился на алименты, развелись и он съехал. После развода он запил. С работой по специальности пришлось расстаться. В наступившем безденежье стал он забывать сына, о котором ему регулярно напоминала супруга, разыскивая его с помощью полиции.
Поначалу было жаль сынишку, потом закрался червь сомнения:
- А вдруг он не мой?

- Смешной человек. К чему делиться сомнениями перед почти незнакомым человеком? Разве я Господь Бог, чтобы знать от кого зачала та женщина безгреховного ребенка.

Расторгуев сам мог рассказать ему о страшных погромах в Средней Азии, о тысячах беженцев, лишенных работы и крова, о разъединенных семьях.

Река несла их в одной лодке, но в жизненной дистанции они находились на разных отрезках. У большого телом и слабого душой Павла Ивановича, была осень, а у тщедушно-сморщенного Расторгуева подходила зима, душа его уже давно сбросила лепестки сомнений, пустых переживаний.

В последние дни июля их лодка ткнулась тупым носом в песчаную отмель. Селение тихое и малолюдное приветливо встретило  их непорочной светлостью зданий, в молчаливой печали утренней зари. Дома окутывала прозрачная тишина.  Округлое око солнца рассеяло над окрестностью свою желто-розовую доброжелательность. Казалось здесь жило нечто иное, отличное от того, что везли они в своем утлом ковчеге.

Тишине было привычно молчание домов. Это было время предназначенное для отдыха. Она оберегала покой тех, кто умело сладил дома с помощью топора. Солнце, в своем беззвучном появлении, бесстрастно отсчитывало время,  благодарно продлевая  минуты спокойствия.

Золотистый занавес лучей гиганта, провожая растворяющуюся тишину, открывал дорогу утру. Тысячекратно обманутое водкой сердце Бича, всплеснулось остатком тоскливой радости. Оно видело огромное и всеохватное, разумное мироздание, которое впитывало его в себя без остатка. Казалось, тайна откровения вдруг приблизилась к нему. Она казалась знакомой и такой ожидаемой.

Павел Иванович, пожив месяц в деревне, после первого знакомства с участковым отправился кочевать дальше, а Расторгуев остался. Состояние удивления прошло быстро. Высокое мимолетно. На смену ему пришло более земное, и от того более прочное. Бич обнаружил свое родство с деревней.

Человеком могут управлять лишь приобретения в его жизни. С ними жаль расставаться. Они дают подсказку. Если же их нет, то он начинает искать своей истрепанной душою сходное. В процветающих городах и поселках Бич чувствовал себя объедком этого процветания. В чахнувшей деревне, похожей судьбой на него самого, он купился равностью.

Через месяц, другой он сдружился с мужиками, научил их ставить брагу на томат-пасте и по их совету купил по бросовой цене однокомнатную избушку, сложил в ней печь и завел собаку. Жизнь для него вновь стала оседлой.

У избушки окна подоконниками касались земли, старая крыша была чуть нахлобучена набекрень. И только печная труба, красной непримиримостью торчала над ветхостью. В теплые дни, ближе к сумеркам, собирались здесь со своими «банками» желающие выпить мужики.

А по утрам выскакивал на одинокую тропинку, бегущую от дома, низкорослый, совсем стоптавшийся человек. Лимонно желтело лицо, разделенное паутинкой морщин на доли. Серые глаза были в темно-фиолетовой оправе кругов бессонницы. Вслед за ними бежала маленькая, совсем не умеющая приветливо махать хвостом-закорючкой  собачонка. Они спешили на работу. Из небольшого перечня работ в деревне на его долю выпали две – сторож и кочегар. Менял он их поочередно - от запоя к запою. Иногда его приглашали в контору и объявляли, что он уволен. А через несколько дней заглядывал в избушку бригадир и с порога предлагал:

- Пора бросать прогульный отпуск, Николай, в скотнем сторожа у меня по полгода в отгулах не бывали, надо подмогнуть.

Бригадир с ним одногодок. Посидят, вместе потолкуют о тайфунах в Японии, засухе в Африке, - жаль страдают люди – и расходились довольные друг дружкой.

В зимние холодные вечера, когда над сплюснутой крышей избушки игрались сполохи полярного сияния, словно желая подсоединиться к ним, выскакивали из печной трубы пучки искр. От раскаленных печных дверец образовывалась на полу теплое пятно. В центр его садился Расторгуев, мусолил книгу. В морозы редко кто бродит по деревне. Изредка к нему заглядывала одна из немногих женщин, сердобольно относящаяся к отшельнику. Приходила, незлобливо ворчала из-за грязи на полу, делала уборку, стирала и исчезала со свертком рыбы летнего посола - малой мздой за выполненную работу.

Меж малым и большим одиночеством листались дни. Два подслеповатых окошка вглядывались в давно знакомую тишину. Спала незлобливая собачонка, которую Расторгуев бросил в один из весенних месяцев на две недели. Оказывается его сердце устало разгонять кровь по тщедушному телу. Пришлось его взбодрить с помощью хирурга. Впрочем не надолго. Через год умерла собачка, а через три ее хозяин.  Похоронили его местные жители чуть в стороне от кладбища, а покосившийся домик разобрали на дрова.
Вскоре и в их жилищах погаснут огни. Вместо живой деревни останется одно кладбище.

* - БИЧ – бывший интеллигентный человек.