Воспоминание о психбольнице-1. 1975 год

Отделения областной психиатрической больницы - массивные толстокожие здания, с двухэтажными головами и распластанными по земле одноэтажными телами. У каждого корпуса - какая-нибудь своя архитектурная особенность фасада, но все сложены из добротного тёмно-коричневого кирпича, который делал их внешне похожими. За сто лет своего существования отделения ни на один день, ни на один час не оставались пустыми. Даже во время ремонта - куда переведёшь 150-180 душевнобольных людей? Из-за этого отделения кажутся живыми существами, которые не могут существовать сами по себе, без своих обитателей. И, видимо, без врачей, каждый из которых не менее своеобычен и странен; и большинство из которых проработало здесь всю свою жизнь...

Во время суточного дежурства в больнице всех дежурных врачей объединяла одна приятная процедура - снятие пробы на пищеблоке. Но в такой же степени, в какой Виктор Сахранов любил поесть, ему была неприятна сама кухня: туши сырого мяса, которые, прижимая к грязным халатам, несёт со склада рабочая бригада больных; лужи маслянистой воды на полу; кучи овощных отходов в разделочном цехе; холод большого ледника, напоминающего камеру пыток средневекового подземелья; неописуемая жара и духота в варочном цехе. И всё это пронизывалось ураганным шумом вентиляторов, криками поваров, душераздирающим визжаньем кастрюль и бачков, волочащихся по кафельному полу...

Так что обедать Виктор любил. Но ему не нравилось снимать пробу. К тому же чуть ли не каждой пятиминутке врачам твердили о повышении бдительности и контроле при закладке продуктов. Да разве здесь уследишь? Развернут перед тобой громадную, как простынь, меню-раскладку, усеянную сотней цифр, и начинают бойко объяснять, на какой стол сколько полагается мяса, масла, сахара и так без конца. Виктор чаще всего и не заглядывает в этот математический кроссворд, а сразу спрашивает, всё ли готово. «Готово, доктор, готово... Пожалуйста!» Здесь все очень услужливы перед дежурным врачом. Одно это каждому здравомысляще-му человеку должно казаться подозрительным...

Виктор шёл на пищеблок со слабой надеждой на то, что его напарник по се-годняшнему дежурству - Юрий Сергеевич Лебедев, уже снял пробу. Сейчас как раз время его приёма больных и он, конечно, мог задержаться в приёмном покое. Но Виктор знал, что ещё не было случая, чтобы Лебедев опоздал на обед: приём пищи для всех мужчин-врачей являлся важным этапом дежурства.

И действительно, когда Виктор окунулся, задержав дыхание, в кухонный пар, гул и десяток резких, до предела насыщенных запахов, то увидел, что Лебедев уже чинно расхаживал по варочному цеху, зажав в правой руке столовую ложку, и аккуратно вкушал от каждого котла. Ну и слава богу!

Виктор сразу проходит в кабинет диетврача, где они обычно обедают, и начинает гадать, что им сейчас принесут. Меню висит рядом на стене, но дежурным врачам всегда подают что-нибудь повкуснее с разных столов, а иногда и сообразят сами что-нибудь на скорую руку. От нечего делать он записывает в Журнале снятия проб, что «Обед приготовлен согласно меню» и т.д., так как Лебедев всё равно ничего другого не напишет. Из года в год врачи исписывают десятки самых разных толстенных журналов штампованными фразами, и никуда от этого не деться. Работа такая. Виктор как-то попытался внести в такие записи творческий элемент, который, однако, по мнению начальства, оказался слишком анархичным. Он делал записи о снятии проб в стихотворной форме. Обычно получалось что-то вроде такой скороговорки:

Я сегодня пробу снял,
Голод сразу свой унял.
Приготовлено всё вкусно,
Не расскажешь это устно...
И т.д. и т.п.

Повара приходили в восторг и очередные вирши Виктора зачитывались вслух в то время, пока он довольный уплетал за обе щёки обед. Поэтические порывы, проявляемые натощак в пищеблоке, сделали Виктора более популярным среди врачей больницы, чем его выступления на научно-практических конференциях. Но вскоре зам. главного врача вызвала его к себе и сказала, что если подобное стихотворчество будет продолжаться и дальше... Сказала, правда, в очень дружелюбной форме.

В кабинет входит Лебедев и радостно потирает руки:

- Ну, что, Виктор Владимирович, пообедаем?
- Уговорили. А то я сидел и сомневался: есть или не есть. В журнале я всё записал.
- Ну и отлично, отлично...
- Больных много было, Юрий Сергеевич?
- Вы знаете, что-то не очень. Видимо, попозже пойдут... Я принял только двоих.

Виктор про себя чертыхается. Нетрудно догадаться, что они «пойдут», ко¬гда настанет его очередь сидеть в приёмном покое. Ежедневная норма поступления больных человек 20-25. Ясно, что большая их часть достанется теперь Виктору...

Но вот несут бесчисленные тарелки: на одних - дымящиеся паром айсберги пельменей в море сметаны, на других - гигантские куски мяса, обложенные для больше калорийности котлетами, на третье - какая-то запеканка, в общем то же самое мясо, но уже в виде фарша с яйцом. И в заключение - чайник с компотом.

- Сметанки ещё принести?

Им жалеть нечего - не своим угощают. Лебедев оценивающим взглядом осматривает утонувшие в сметане пельмени и неуверенно произносит:

- Да, наверное, хватит... Как Вы думаете, Виктор Владимирович?
- Вполне достаточно. Сегодня у нас будет разгрузочный день, - констатирует Виктор. Но на всякий случай, чтобы его шутку не поняли в буквальном смысле, добавляет: - А сметану оставьте на ужин, пожалуйста.

Лебедев ест с потрясающей скоростью, на которую не оказывают влияние ни температура, ни консистенция содержимого тарелки. Виктор не любит отста-вать за столом из-за того, что соседу приходится решать, что делать дальше: ждать (но вдруг это будет смущать?) или сразу уйти (удобно ли?). Поэтому он гонится за Лебедевым по мере своих сил и от этого быстро теряет всякий вкус к еде. Желудок быстро тяжелеет, а чувство сытости не появляется, несмотря на огромную массу судорожно проглоченной пищи. Виктор ещё давится мясом, а Лебедев уже торжественно поднимает стакан с компотом и чайная ложка, ударяясь о стёкла его очков, победно позвякивает в такт мощным глоткам.

Ну, вот. Так и есть. Теперь он растерянно смотрит на Виктора и решает дилемму: уходит или не уходить?

- Быстро Вы отстрелялись, - бросает Виктор, откусывая котлету.
- Да... - Лебедев смущённо улыбается и утирает платком вспотевшее лицо. Сейчас хорошо бы завести какой-нибудь малозначащий разговор, который дал бы возможность Виктору доесть. Но знакомы они с Лебедевым формально, помимо дежурств и конференций нигде больше и не встречаются, поэтому после своего «отстрелялись» в голову ничего кроме стрельбы и войны не приходит:
- Юрий Сергеевич, а Вы на войне были? - спрашивает Виктор, но сразу вспоминает лебедевский портрет на Доске ветеранов войны. И сглаживает вопросительную интонацию неуместного вопроса другим, первым пришедшим на полный желудок: - В каком звании?

Виктора это, конечно, совершенно не интересует. Ясно, что не в генераль-ском. Ну, да не в этом дело. Лебедев, естественно, не ожидал подобного вопроса и его недоуменное промедление Виктору на руку - он успешно переходит к запекан¬ке.

- Да, я в общем-то, и не воевал почти... И звания у меня никакого не было.
- Такого не может быть. - Виктор любит во всём определённость. - Если есть медали, значит воевали, если кончили институт, значит должно быть звание.

Лебедеву не остаётся ничего другого, как пуститься в разъяснения:

- Видите ли, я институт кончил уже после войны. Сейчас- то звание у меня, конечно, есть. А тогда не было... Я в партизанском отряде был... Партизанили мы...
- Так Вы партизан? - искренне удивляется Виктор, но сразу берёт себя в руки. Его дело есть, а не рассуждать. Для того разговор и завёл.
- Да, получается так, что партизан... Я, в общем-то, ещё мальчишкой был, лет шестнадцать всего. Когда нас расстреливали, я каким-то чудом уцелел...
- Как расстреливали? - снова не сдерживает удивления Виктор.
- Обыкновенно. Нас человек десять было: родные мои и два пацана моих лет. У нас немцы жили, и мать варила им еду. Ну, мы взяли и подсыпали им в ок-рошку крысиного яду. Несколько фрицев отравилось. Их в больницу, а нас на расстрел...
- И что же дальше? - Виктор даже жевать перестал.

Лебедев снова улыбается, и Виктор обращает внимание на шрамы у того под подбородком. Он, разумеется, замечал их и раньше, но сейчас они приобретали некий героический характер. А вообще-то делали улыбку Лебедева неестественной.

- Да, вот сюда и попало... Под нижнюю челюсть. Но артерии не задело, иначе бы и не выжил. Очнулся под утро и ушёл... Я-то выжил, а вся семья из-за моей дурости там так и лежит... Глупо всё как-то вышло.

Разговор явно не клеится. Да, кто ж знал, что он так грустно закончится?! Впрочем, воевать интересно, когда сидишь перед телевизором. Но и Лебедев тоже хорош! За обедом мог бы рассказать что-нибудь повеселее...

- Юрий Сергеевич, а в партизанском отряде какой-нибудь случай запоминающийся у Вас был?

«Словно интервью у кинозвезды беру», - думает Виктор, переходя к компоту. Лебедев на мгновение теряется, но потом добросовестно задумывается:

- Ну, как вам сказать... Каких-то особых операций мы не проводили, отряд был маленький; делали, что могли. Вам и слушать будет неинтересно... Случай один, впрочем, вспоминается. Он, правда, такой... не боевой... Взяли в плен переводчицу. Она наша была, русская. Учительница немецкого языка в нашей же шко¬ле, но вроде сотрудничала с немцами: работала у них переводчицей. Её допраши¬вали сначала, но она то ли там чего-то не хотела говорить, то ли ещё что то... Не знаю. В общем, решили её казнить. И знаете как? Поставили на колени и привязали к пню. А голову сверху фиксировали... вот так, как на плахе. Потом взяли большой нож... Знаете, каким свеклу рубят? - и били все по очереди по шее... Пока не умерла, конечно. Около получаса всё это длилась, а может быть и меньше, сейчас уже трудно сказать. Но тогда, помню, вся эта сцена казалась очень долгой. Кричала она истошно... А женщина, надо сказать, ещё молодая была, симпатичная. Очень не дурна собой, очень... Я её хорошо помню в лицо... Да, вот такое воспоминание, видите ли, не совсем уместное... Не к обеду, как говорится...
- А Вы сами били?
- Нет. Не смог. Вид, я Вам скажу, не из приятных. Кожа сразу расползлась, как на операционном разрезе, кровищи вокруг. И всё это на солнце, днём... Я смотрел со стороны...

Он не к месту снова улыбается. Правда, уже как-то недоумённо и задумчи-во. Видимо, и сам не ожидал не только настырных вопросов своего коллеги, но ещё более того, что расскажет именно этот эпизод. Будучи уверенным, что произ-вёл на Виктора неблагоприятное впечатление, Лебедев не придумывает ничего лучшего, чем сгладить его похабщиной:

- Надо было бы её лучше использовать по прямому назначению, как женщину! А?!...
- Может её сначала и использовали... - Виктор не знает, как закончить начатый им же разговор. Впрочем, теперь это уже и не важно. Компот допит... Надо же, как много можно узнать у человека самыми дурацкими вопросами, если они заданы неожиданно!..

Они выходят из пищеблока и Лебедев церемонно жмёт Виктору руку:

- Вы пока отдыхайте, Виктор Владимирович, я до трёх часов буду на приёме.

Виктор направляется в своё отделение, стараясь держаться в тени... Вот на таком же солнцепёке, наверное, её голову отрубили. Даже не отрубили, а отбили или как там правильнее выразиться?... Дикость, конечно, страшная... Интересно, а что бы он сделал на месте Лебедева? Вряд ли бы смог ударить... Впрочем, правильно поставленный вопрос - половина ответа. Итак: чтобы он сделал, если бы всех родных и его самого в том числе расстреляли? И потом бы он пришёл в себя у трупа матери. Чтобы он тогда сделал? Да он бы своими руками этим сволочам глаза повыцарапывал, не ножом, а ногтями бы шею разорвал!... И считал бы себя абсолютно правым...

Вот только - не переводчица же их расстреливала... Так где же правда? Собственно говоря, всё относительно, и правда тоже относительна. Согласно Гегелю, абстрактной истины не существует, истина всегда конкретна...

***