Джером. Трое в лодке, не считая собаки. Глава 2

Обсуждение плана. — Привлекательность ночлега в ясную погоду. — То же самое — в дождливую. —  Найден компромисс. — Первое впечатление от Монморенси. — Опасения, что он слишком хорош, отвергнуты, как безосновательные. — Собрание переносится.

     Мы разыскали карты и принялись сообща разрабатывать план.
     Договорились так: стартуем в ближайшую субботу из Кингстона. Утром мы с Гаррисом прибудем туда, возьмём лодку и пойдём вверх по реке до Чертси, где заберём Джорджа, который освободится из Сити только после полудня (Джордж спит в каком-то банке ежедневно с десяти до четырёх, кроме субботы; в субботу его будят в два часа и отпускают домой).
Но вот вопрос — где будем ночевать: под открытым небом или в гостиницах.
     Мы с Джорджем сошлись во мнениях: только под открытым небом. Так мы отдалимся от цивилизации и будем ближе к дикой природе.
     Золотые отсветы, как память об угасшем солнце, медленно исчезают из толщи холодных, мрачных облаков. Умолкли птицы, словно обиженные дети, и только жалобный крик куропатки и резкий скрип коростели нарушают трепетную тишину над водной гладью, где затихает последний вздох умирающего дня.
     Из потускневшего прибрежного леса бесшумно крадутся серые тени — призрачная армия Ночи, чтобы разогнать задержавшиеся остатки света, и неслышно проникнуть в дебри колышущейся осоки и волнующегося камыша. Ночь на своём мрачном троне укрывает чёрными крыльями темнеющий мир, и в наступившей тишине правит им из призрачного дворца, озаряемого бледными звёздами.
     Мы, на нашей лодочке, причаливаем в каком-нибудь тихом местечке; палатка установлена, а нехитрый ужин приготовлен и съеден. Солидные трубки заправлены и раскурены, и мелодично льётся негромкая дружеская беседа. Стоит нам приумолкнуть, как становятся слышны всплески вокруг лодки — так река своим журчанием рассказывает нам удивительные старинные истории, и раскрывает древние тайны; тихонько напевает она свою неизбывную детскую песенку, которую поёт уже не одну тысячу лет и будет петь ещё столько же, пока её голос не огрубеет. Мы думаем, что понимаем эту песенку — мы, научившиеся любить изменчивый нрав реки, часто припадающие к её податливой груди, — хотя не можем пересказать словами ту повесть, которой внимаем.
     Так сидим мы на берегу, в то время как луна, тоже любящая реку, склоняется над ней в сестринском поцелуе и простирает для объятий свои серебряные руки. Мы завороженно глядим на течение, слушаем тихое пение реки, с которым она спешит навстречу своему повелителю — морю; голоса наши затихают, трубки остывают, и на нас, ничем не примечательных молодых людей, обрушивается поток одновременно сладостных и печальных мыслей, пропадает желание что-либо говорить; мы с улыбками на лицах встаём, выбиваем погасшие трубки, желаем друг другу спокойной ночи и засыпаем под колыбельную песнь волны, под шелест листвы, а с высоты глядят на нас огромные, безмолвные звёзды. И снится нам, что земля наша вновь молода и прекрасна, какой была она, прежде чем столетия волнений и тревог испещрили морщинами её прекрасный лик, — какой она была до той поры, когда грехи и благоглупости её детей состарили её любящее сердце. Прекрасна земля — как в те времена, когда она словно молодая мать вскармливала нас, детей своих щедрой грудью, пока обман приукрашенного прогресса не выманил нас из её нежных рук, и язвительные насмешки фальшивых кумиров не вынудили нас устыдиться простой жизни и того светлого и величественного храма природы, где родилось человечество много тысяч лет тому назад.
     Гаррис спросил:
     — А вдруг случится дождь?
     Гаррис слишком приземлённый человек. В нём нет ни грана романтизма, нет никакого необузданного порыва к чему-то недостижимому. Гаррис никогда не плачет «просто так, без причины». Если его глаза полны слёз, то будьте уверены — он только что ел сырой лук, или вылил больше, чем надо вустерского соуса на свою отбивную котлету.
     Если бы вы ночью оказались вместе с Гаррисом на морском берегу и спросили:
     — Что? Неужели ты не слышишь? Должно быть это русалки поют там, в глубине, под бурными водами; или это мрачные духи затянули панихиду по бледным утопленникам, опутанным водорослями?
     Гаррис взял бы вас под руку и сказал:
     — Я догадываюсь, что с тобой, старина: тебя просто просквозило. Пойдём-ка со мной. Здесь недалеко есть одно заведение, там дают отличный шотландский виски, такого ты точно не пробовал, пропустишь стаканчик и всё как рукой снимет.
     Гаррис всегда знает заведение поблизости, где можно разжиться чем-нибудь оригинальным на предмет выпивки. Мне кажется, что если бы вы неожиданно встретили Гарриса в раю (если предположить, что такое возможно), он тотчас приветствовал бы вас словами:
     — Как же я рад тебя видеть, дружище! Я знаю поблизости чудное заведение, там угощают первоклассным нектаром.
     Однако, в данном случае, учитывая перспективу ночёвки на открытой местности, его практическое видение сослужило нам добрую службу. Ночевать под дождливым небом — согласитесь, приятного мало.
     Вот уже и вечер. Ваша одежда вся до нитки промокла, в лодке воды на целых два дюйма и вещи отсырели. Вы заметили на берегу относительно сухое место, без луж, причаливаете, тащите туда палатку, и вдвоём пытаетесь её установить.
     Она мокрая и тяжёлая, и полощется на ветру. В конце концов она шлёпается прямо на вас, наматывается на голову, и вы буквально звереете. При этом дождь хлещет беспрерывно. Палатку правильно установить сложновато и в сухую погоду, а в дождь такое сделать — это сродни подвигу Геракла. К тому же совершенно ясно, что ваш напарник помогать вам не желает, а лишь бессмысленно суетится. Стоит вам надёжно закрепить свою сторону, как он резко тянет верёвку на себя и весь ваш труд пропадает зря.
     — Эй, ты что творишь? — кричите вы.
     — А ты сам-то что делаешь? — парирует он. — Отпускай, давай!
     — Зачем ты тянешь, болван? Ты всё развалил! — вопите вы.
     — Ничего я не развалил! — орёт он в ответ. — Отпусти свой край!
     — Говорю тебе, ты всё сломал! — рычите вы, отчаявшись, и сильно дёргаете за свои верёвки так, что на его стороне выпрыгивают из земли все колышки.
     — Вот же идиот, — слышите вы его бормотание. Затем следует остервенелый рывок и ваш край заваливается напрочь. Вы бросаете на землю свой деревянный молоток, и двигаетесь вокруг палатки с целью выяснить отношения с напарником, а он, соответственно, начинает движение в том же направлении, чтобы прояснить вам свою позицию. В результате вы оба с руганью крутитесь вокруг палатки до тех пор, пока она окончательно не рухнет, превратившись в живописную кучу. Вы смотрите друг на друга, стоя над руинами, и в один голос громко возмущаетесь:
     — Вот видишь! Я же тебе говорил!
     Тем временем, третий компаньон, который вычерпывает воду из лодки, в основном, рукавом, при этом ругаясь беспрестанно последние десять минут, задаёт резонный вопрос: какого чёрта вы здесь устроили игрища, и почему эта дурацкая палатка до сих пор не стоит.
     Всё же, палатка каким-то образом установлена, и вы перетаскиваете в неё все вещи. Развести костёр из хвороста явно не удастся, поэтому вы достаёте спиртовку и кучно окружаете её слабый огонёк.
     Ужин ваш состоит главным образом из дождевой воды. Хлеб пропитан ей на две трети, пирог с мясом обогащён ей безмерно; джем, сливочное масло, соль, кофе — всё это стало ингредиентами импровизированного супа.
     После ужина вы делаете неожиданное открытие: табак отсырел до состояния совершенной бесполезности. К всеобщей радости, у вас припасена бутылка с веселящей и опьяняющей жидкостью, которая, после употребления в должной мере возвращает вам интерес к жизни до такой степени, что вы убеждаете себя отойти ко сну.
     И снится вам, будто на вас взгромоздился слон, и вулкан, извергаясь, бросил вас на дно морское вместе с этим слоном, а тот, как ни в чём не бывало, тихонько спит на вашей груди. Вы просыпаетесь и осознаёте, что случилось непоправимое. Первая ваша мысль: наступил конец света; потом вы думаете, что такое в принципе невозможно, — это, должно быть, просто разбойничье нападение, либо пожар.  Эту мысль вы озвучивайте стандартным для таких случаев способом. Но помощи что-то не видно, и вы чувствуете, что вас пинает скопище народу, и вдобавок вас решили придушить.
     Похоже, рядом есть ещё один подобный бедняга. Вам слышатся его слабые стоны, доносящиеся из-под вашей кровати. Решив, что дёшево вы свою жизнь не отдадите, вы начинаете отчаянно брыкаться руками и ногами, сопровождая сопротивление пронзительными выкриками. Наконец становится полегче, и вы ощущаете, что ваша голова уже на свежем воздухе. В двух футах от вас брезжит фигура полуодетого злодея, явно намеревающегося вас убить, вы решительно настраиваетесь на борьбу до последнего вздоха, и вдруг до вас доходит, что это Джим.
     — Ах, это ты? — говорит он, мгновенно узнав вас.
     — Ну, конечно, — отвечаете вы, протирая глаза, — что здесь происходит?
     — Кажется, эту чёртову палатку ветром снесло, — отвечает он.
     — Где Билл?
     Вы дружно принимаетесь с надрывом голосить: «Билл, Билл!» — а у вас под ногами колышется земля, и глухой, но такой знакомый голос откликается из-под развалин:
     — Да убирайтесь вы уже с моей головы!
     И Билл вылезает на свет божий, испачканный, изрядно помятый и настроенный весьма агрессивно, в полной уверенности, что всё это было спектаклем.
     К утру вся троица лишается голосов по причине жестокой простуды, подхваченной ночью. Вдобавок вы превращаетесь в нервных и сварливых субъектов, и на протяжении всего завтрака огрызаетесь друг на друга сиплым шёпотом.
     Поэтому мы решили спать на открытом воздухе лишь в хорошую погоду, а в дождливые ночи, или чтобы сменить обстановку, отправимся ночевать в гостиницу, либо в трактир, либо на постоялый двор, как все приличные люди.
     Монморенси одобрительно приветствовал данный компромисс. Романтика одиночества не в его вкусе.  Ему подавай шумиху; пусть мероприятие получится несколько неизящным, не беда — так даже веселей. Гляньте на Монморенси: вы увидите ангела во плоти, ниспосланного на нашу грешную землю в образе маленького фокстерьерчика, и по непонятно каким причинам ранее не предъявленного человечеству. Весь его экстерьер говорит нам: «О, как несовершенен наш мир, и как бы я хотел совершить что-нибудь для его улучшения». Этот посыл выжимает слезу у пожилых благочестивых леди и джентльменов.
     Когда он поступил на моё попечение, мне и в голову не приходило, что я надолго привяжу его к себе. Как-то раз я сидел в своём кресле и смотрел на него, лежащего на коврике и глядящего на меня снизу вверх. И пришла мне в голову мысль: «Эта собака долго на этом свете не задержится. Её вознесёт колесница на сияющие небеса, вот что ждёт её».
     Но когда я заплатил за дюжину удушенных Монморенси цыплят; когда я выхватил его за загривок рычащего и брыкающегося из очередной сто четырнадцатой уличной драки; когда мне предъявила дохлую кошку одна разъярённая дама, при этом окрестив меня душегубом; когда сосед из дома напротив решил засудить меня за то, что я выпускаю гулять свирепого пса, который заставил его сидеть как пристёгнутого в собственном сарае свыше двух часов холодной ночью без возможности хотя бы высунуться наружу; и, наконец, когда я узнал, что садовник выиграл тридцать шиллингов, заключив пари на предмет того, сколько крыс Монморенси  перебьёт за определённое время, — я начал думать, что, возможно, ему всё-таки будет позволено провести на этом свете некоторый срок.
     Постоянно крутиться возле конюшни, собрать с ближайших окрестностей самых гнусных псин, стать их вожаком, и вести всю эту свору маршем к трущобам, чтобы там ввязаться в драку с такими же не менее гнусными тварями, — вот жизненное кредо Монморенси. Поэтому, как я уже сказал, идею о гостиницах, трактирах и постоялых дворах он встретил с энтузиазмом.
     Таким образом, проблема ночлега разрешилась ко всеобщему удовлетворению всех четырёх компаньонов. Предстояло обсудить только одно: состав нашего багажа. Только мы принялись за это дело, как Гаррис пожаловался, что к вечеру он утомился от всякой болтовни, и не пора ли нам сходить куда-нибудь пропустить по рюмашке, тем более, что он выискал неподалёку от скверика одно заведение, где нам нальют порцию приличного шотландского виски.
     Джордж сказал, что он чувствует жажду (на моей памяти Джордж её чувствует всегда) и, поскольку мне показалось, что немного виски — тёплого, с ломтиком лимона — явно окажет благотворное воздействие на мой болезненный организм, прения с общего согласия были перенесены на завтрашний вечер. Участники ассамблеи надели шляпы и вышли из дому.