Моей любви волшебные слова. Лагерные хроники

               
               

                (Из записей Марка Неснова)   

Тот, у кого хватило терпения и охоты читать мои “Лагерные хроники” постепенно должен был почувствовать, что за спиной моих героев всё время ненавязчиво колышется полотно декорации, на котором лёгкими, но достаточно осязаемыми мазками нарисована зона.
Зона,  не очень кровожадной, безалаберной и пьяной эпохи Леонида Ильича Брежнева, какой видели её наши герои, на тюремном, усиленном и строгом режиме.

О порядках и нравах “малолетки” и “общего” режима автор судит только по устным рассказам, встреченных им,  экземпляров, побывавших в тех местах.

Разница огромна.

Если на усиленном и строгом  режимах люди постоянно думают, как бы выжить, то на малолетке и общем, где срока первые и небольшие, их мысли заняты в основном тем, что они будут рассказывать на воле.
       Для них это чаще всего приключение, а не длительный и тяжёлый период жизни, как для людей со строгого.
Часто и вся жизнь. А иногда и смерть.

           Существует ещё и особый режим, где содержатся особо - опасные рецидивисты.
Это осужденные трижды по одной и той же  не тяжёлой статье (кража, хулиганство, грабёж).
Или лица, имеющие две судимости за статьи особо опасные (убийство, разбой, изнасилование при отягчающих обстоятельствах, лагерное преступление).

Поэтому на особом режиме могут встретиться и дважды убийца и мужик три раза сидящий за кражу комбикорма.

Для уважения в зоне, причина по которой ты попал, значения не имеет.
Может быть грозный на воле убийца в лагере опущенным петухом, а любитель колхозного комбикорма достойным и уважаемым человеком.
Очень важно, чему тебя научили родители, и как ты можешь держать себя в коллективе.
Важно, что и кто ты есть сейчас и на что способен.
Твои “заслуги” на воле или в прошлом никого не интересуют.
Проколы - да! А подвиги - нет!
За что посадили говорить не принято – это не интересно и от этого всех уже тошнит, как и от блатных песен, которых я в лагере практически не слышал.

Пришедшую с воли молодёжь просят рассказать и спеть то, о чем уже забыли или не успели узнать.

После половины срока, отсидевшего на особом режиме, могут перевести досиживать на строгий, где и режим  помягче и льгот побольше.

           Одним из таких парней, пришедших с особого режима к нам на строгий,
был Петя Зинченко.
            Работал он пильщиком на разделке леса.  Никуда не лез, много читал и был заслуженно уважаемым человеком.
            Я всегда старался его отличить, и, часто, давал ему, вне очереди, необходимые для  электропилы принадлежности, которые, как и всё остальное, в нашей стране были в дефиците.
            Никаких преступных наклонностей у Петра не было, но таких в лагере большинство.
Трезвый человек в лагере – это не совсем одно и то же, что пьяный на свободе.
            Но Петро, вдобавок ко всем своим видимым достоинствам, не выказывал никакого интереса к спиртному.
            Что могло привести такого человека на особый режим, было непонятно, хотя такими вопросами в лагере никто не заморачивается и спрашивать путёвому хлопцу об этом неприлично. И без этого всегда понятно, что за птица перед тобой.
            Кто не понимает, тот погибает или опускается.
Можно ещё пытаться никуда не встревать, но для этого надо уметь себя так поставить и быть по-человечески воспитанным.
К сожалению таких в лагере немного, как, впрочем, и на воле.
Но Петро Зинченко был именно таким.

             Однажды его родители привезли ему на свидание книгу Артура Хейли “Аэропорт” и, прочитав сам, Петро занёс мне её в секцию, чтобы, наверное, как – то выразить мне свою признательность за моё, иногда, к нему внимание.
           Я лежал в секции с ангиной, а сам он вернулся с ночной смены.
В  заботе о моём здоровье, дневальный, который уважал меня и боялся, как
 деревенские дети отца в дореволюционную эпоху, где-то достал малиновое варенье и мёд, и мы с Петром устроились в проходе между койками пить чай.

        Слово за слово и я узнал, что родом Петро из Первомайска Николаевской области, где его отец работает директором школы, а мать заведующая родильным отделением.
         Как-то самой собой Петро стал отвечать на мои реплики и наводящие вопросы, и я услышал его историю, удивившую даже меня, человека, которому давно уже казалось, что удивить его ничего не может.

           После школы Петро уже  почти год отработал для стажа  на заводе и готовился к поступлению в институт, (чтобы успеть это сделать до призыва в армию), когда врезался на мотоцикле во встречную легковушку, отчего сам и его пассажирка оказались в кювете с поломанными костями.
Петра врачи поставили на ноги быстро, а девушка умерла на второй день после аварии - сломанное ребро повредило внутренние органы.
          Невиновного водителя “Москвича” отпустили, а Петро попал под суд.
Учитывая, что он был трезв и имел хорошие характеристики, а также из уважения к его родителям, суд счел возможным дать ему четыре года общего режима. По его статье можно было уйти после одной трети на “химию”, как тогда называли стройки народного хозяйства, или по “половинке” на свободу.
          Жил Петро только мыслями о воле, работал токарем и, чтобы не забыть науки, пошёл в одиннадцатый класс  в  вечернюю  школу.
           Так получилось, что с женщинами до зоны у него ничего, кроме случайных поцелуев, не было, поэтому, когда он увидел учительницу русского языка
 Ольгу Петровну Ларину он сразу потерял покой.   
          Она была невысокого роста, слегка полновата, что при её мягкой и нежной красоте было ей даже к лицу.
           Петро устроился на первом ряду в классе и между ним и Ольгой Петровной сразу возникло, то, что лучше всего определяется понятием взаимное чувство.
           Петро, кроме того, что был красивым парнем, ещё отличался манерами и тактом,  чем другие ученики похвастаться не могли.
          Чувства настолько заполнили всё существо Петра, что он решил для себя, что увезёт Ольгу и её сына  с собой после освобождения.
Он видел на промзоне её мужа, толстого и несимпатичного капитана,
а потому решил, что для самой Ольги это тоже будет спасением.
           Роман их протекал молча. Всё говорили взгляды.
Он видел, как загорались её глаза при встрече с ним, как трепетал её голос, когда их взгляды пересекались, и как вздымалась её грудь, когда она, проходя мимо его стола, невзначай клала руку на его плечо.
          Им  двоим всё  было понятно. Они созданы друг для друга, и сделают всё возможное для того, чтобы быть вместе.
          В бессонные и томительные ночи, когда  руки Петра непроизвольно опускались вниз, и он, лаская себя, думал об Ольге, в голове у него рождались такие  ласковые и выразительные слова, на которые он никогда
раньше и не обращал внимание.
           Потом, опустошённый, он представлял, что это они вдвоём обессиленные лежат на огромной белой кровати с Ольгой, и он читает ей стихи, которые всё время вертелись у него в голове и обязательно заканчивались строчкой:
“Моей любви волшебные слова”.
Петро не знал, откуда взялась эта строчка, но она жила в его голове рядом с любимым лицом Ольги, и он мечтал произнести их в минуты их близости.
           Во время перемен  и на уроке, он, как и остальные ученики, мог болтать
 с Ольгой Петровной о разных пустяках, но взгляды и случайные прикосновения говорили о любви.
         Так прошло три месяца, когда однажды днём за ним прибежал дневальный из школы и сказал, что его вызывает химичка.
         Химичка была пожилая и некрасивая женщина, поэтому Петро решил, что его попросят перетаскивать мебель или приборы.
          Когда же он вошел в класс, химичка указала ему на дверь лаборатории,
где,  войдя, он увидел свою Ольгу.
          У него остановилось сердце. Он прижал её к себе и пытался вспомнить слова, которые все эти месяцы мысленно произносил ей.
          Но Ольга, поцеловав его быстро в губы, сказала:
-Давай, скорей - у нас мало времени.
          Петро сначала не понял, о чём она говорит, а сообразив, робко спросил:
-А как?
Не было той большой белой кровати,  на которой он в мечтах видел Ольгино лицо, и вообще обстановка не располагала к произношению ласковых слов и нежностей.
          Но Ольга Петровна подвела его к лабораторному столу, затем подняла юбку и опустила трусы.
Потом она повернулась к Петру спиной и легла грудью на стол.
Всё это произошло так быстро и неожиданно, что когда Петро сообразил, что к чему и посмотрел вниз, то  увидел перед собой огромный белый зад Ольги Петровны с большим красным прыщиком на левой ягодице.
          Он никогда не думал, что её зад мог быть таким огромным.
Он не понимал, что нужно делать. Куда говорить нежные слова, которые он приготовил.
В голове вертелось только одно слово: Жопа!  Жопа!  Жопа!.......
          Никаких сексуальных чувств это зрелище не вызывало. Было противно и страшно.
Испытывая  невыносимый страх и ужас, он вылетел из лаборатории, пробежал мимо химички и понёсся по коридору с безумным видом.
         Он выбежал из школы, не зная куда бежать и что делать. Лишь бы оттуда,
от этого ужаса и стыда.
         Навстречу ему шёл сержант, который попытался его остановить, но Петро вырвал рукав и ударил сержанта кулаком в лицо.
          Он прибежал в барак, купил у дневального бутылку водки и в умывальнике выпил её из горлышка, обливаясь и захлёбываясь.
          Очнулся он на следующий день в изоляторе.
У сержанта была сломана челюсть, и за беспричинное нападение на сотрудника  колонии Петру добавили пять лет и отравили на особый режим.
Так он стал особо опасным рецидивистом.
          Петро замолчал. И мне нечего было сказать.
Однако на всю жизнь в моей памяти  осталась прекрасная фраза:
“Моей любви волшебные слова”.