Ев. от Странника гл. 20. Милая чертовщинка

            Милая чертовщинка и немножко idem sexus amor

      Странник брел по аллее в осеннем сумрачном парке, размышляя о странностях слов. Ветер уже успел сорвать почти всю листву с несчастных деревьев, и она теперь шелестела мягким красивым ковром под ногами. Серое небо, черные ветви, сырость и грусть, сожаление о минувшем тепле и увядающих красках, – скверное болезненно-дождливое настроение. Все это угнетало немногочисленных жлобоватых прохожих… но не его. Ядреная смесь из половинки марки, сорока псилоцибов и сибазона, запитая тремя бутылками пива, делала жизнь более чем терпимой и, даже, весьма занимательной. Правда, парк казался похожим скорее на декорации к какому-то весьма неплохому ужастику, чем на место культурного отдыха, но это ничуть не смущало юного психонавта. Ему было, разве что, слегка жутковато, и только. Добрая порция адреналина, слегка смягченная диазепамом, приятно будоражила кровь, окрашивая скучный мир дольний нотами страсти, таинственности и предвкушения чуда.

       Вытащив из кармана бутылочку «Жигулевского», Странник открыл ее патроном-брелоком, бросил пробку в бетонную урну и с наслаждением сделал пару глотков. Смахнув мокрые листья, он удобно устроился на скамейке и вдохнул полной грудью густой ароматный осенний воздух. «Vadis vadis allier», – произнес он вдруг вслух и сам себе усмехнулся. Странник начал уже привыкать к многозначности языка чуроты, но подобные «игры разума» находил теперь и в обиходе всех речей повседневности. Одно и то же слово, сказанное чуть-по-разному на трех языках, могло означать одновременно то, что он идет по аллее, а также задать четыре вопроса: «Куда ты идешь?», «Пойдешь ли ты дальше?», «Готов ли ты пойти дальше?» и «Что ты будешь делать?».

      Пребывая таким образом в состоянии когнитивно-медиативного размышления, познаватель все же заметил, как на дерево рядом стремительно взобралась черная полосатая белка. Шустрая проказница вскочила на ветку, взглянула на парня и принялась щебетать тонким голосом что-то о предстоящей зиме и его бестолковой беспечности. Страннику почудилось даже, что она хотела рассказать ему и о том, что теперь делает Панк, – как произошло нечто странное и отвлекло его от общения с белочкой.

      Внезапный порыв ветра поднял в воздух листву, а затем закружил ее и повлек за собой вдоль дорожки. Маленький смерч, собирая все новые и новые листья, неожиданно-стремительно вырос, достигнув высоты крон деревьев, а затем вдруг взорвался и рассыпался, словно яркое новогоднее конфетти. На его месте осталась худенькая рыжеволосая смешная девчушка в ярко-красном приталенном легком пальтишке, бордовом берете и коротеньких алых сапожках, которые чрезвычайно подчеркивали красоту ее ножек. Познаватель посмотрел удивленно на девушку, плавно соображая, – настоящая она или нет. Девчонка казалась какой-то… слишком уж яркой и жизнерадостной – неуместной посреди всего этого сырого уныния, – и заметно отличалась от однотипно-болоньевой и кашемирово-драповой массы обычных людей. Соображал Странник, видимо, слишком долго и медленно, потому что девчонка рассмеялась звонко-беспечно и, повернувшись на каблучках, поцокала прочь от него.

      Немого смутившись, он все-таки спохватился и бросился ее догонять, но, не смотря на старания, сделать это никак у него не получалось, – красотка словно летела по улице, постоянно поддерживая дистанцию между собой и преследователем. Когда он уже решил плюнуть на все это и остановился, то остановилась и она тоже, а потом повернулась и помахала ему рукой, одетой в кораллово-сахарную перчатку. Странник улыбнулся и быстро пошел к ней на встречу, а девчонка хихикнула, прикрыв рот рукой, и снова принялась улепетывать. Наконец, она и вовсе исчезла из виду, а затем опять появилась, – теперь уже за окном отъезжающего с остановки автобуса. Рыжая бестия, смахнув легким движением с плеча волосы, состроила своему преследователю глазки и, выдохнув на стекло, написала пальцем четыре цифры: 23 60.

      Странник кинулся бежать за автобусом, но вскоре остановился, – глупо гоняться по городу за привидением, тем более, если то на колесах. Автобус повернул за угол, а преследователь сошел с проезжей части на тротуар и задумался: «23 60 – это не похоже, ни на номер телефона, ни на время, а если адрес, то где тогда? На какой улице?» Кто-то на пятом этаже выставил в распахнутое окно кухни колонку и включил «Smoke On The Water». Познаватель посмотрел вверх и увидел на стене дома табличку с надписью: «ул. Морозова 23». Зайдя в подъезд дома и, поднявшись по лестнице, он остановился перед квартирой номер «60» и тихо постучал в дверь.

       За дверью раздалось какое-то шебуршание, послышались осторожные шаги, но потом все затихло. Постучав для верности еще раз и выждав минуту, Странник собрался было уже уходить, но дверь приоткрылась, и из образовавшейся щели выглянула чья-то любопытная физиономия.

      — Тебе кого? – спросил приятный девичий голос.
      — Девушка, рыжая… – пробормотал Странник, не зная, что сказать дальше.

      Дверь быстро захлопнулась, затем снова открылась, и на пороге появилась обладательница смешной физиономии. Девчонка была похожа на Пеппилотту Виктуалину Рольгардину Эфраимсдоттер Длинныйчулок, – рыжая, с косичками, веснушчатая, наглая и симпатичная.

      — Ванда спит, – сказала она. – А ты кто такой?
      — Да так… Как бы, познакомились в парке.
      — Когда? Она из дома месяц уже никуда не выходит. – Пеппи пронизывала его насквозь своими наглыми хитрыми глазками.
      — Только что, – ответил ей Странник, решив, видимо, что врать не имеет смысла.
      Девочка-подросток ничуть не смутилась из-за услышанного.
      — Ладно. Входи, – как-то обреченно сказала она и провела парня в одну из комнат. – С тех пор, как в таблетками траванулась, только и делает, что спит, а потом рассказывает всякие сказки. Подожди тут. Я ее разбужу. Потом поговорите, если захочет.

      Рольгардина усадила Странника на диван в зале перед работающим телевизором, а сама вошла в комнату сестры. Был слышен их тихий разговор за филенчатой дверью. Наконец она вышла и пригласила гостя войти. На кровати под одеялом, опершись спиной о подушки, полусидела-полулежала та самая рыжеволосая девушка. Только выглядела она как-то болезненно-бледно и, вовсе не весело. Странник взял стул и присел рядом.
      — Привет, – сказал он. – Меня Сергей зовут. Мне кажется, что я видел тебя в парке.
      — Так кажется или видел? – девушка улыбнулась, но улыбка ее, все же, казалась немного натянутой.
      — Видел… кажется, – ответил Странник, и тоже чуть-чуть улыбнулся. – Я ведь тут.
      — Да, ты пришел, – мечтательно сказала девчушка. – Тоже видишь сны?
      — Чаще с открытыми глазами.
      — Даже так, – это не было похоже на вопрос. Ванда прикоснулась ладонью к своим губам. – Я некрасивая?
      — Красивая, – ответил Странник, немного смутившись.
      — Но не такая, как в твоем… сне, – ей почему-то стало вдруг весело. – Как ты нашел меня?
      — Ты сама написала номер дома и квартиры на стекле автобуса.
      — И ты пришел!?
      — Да, пришел, как видишь.
      — Прикольно. Ты чокнутый. Меня зовут Ванда.
      — Я знаю. Твоя сестра сказала.
      — Она смешная. А ты еще придешь ко мне?
      — Приду, если ты не против.
      — Приходи. Завтра только, – после обеда. Сейчас я спать хочу.
      — Хорошо, зайду завтра, – ответил Странник, вставая со стула.
      — Она ждет тебя, – сказала девушка уже совсем сонным голосом.
      — Кто ждет? – парень удивленно обернулся.
      — Ты знаешь, кто. До свидания.
      — До завтра, – ответил Странник и вышел из комнаты.

      Пока он добирался до общежития, его не оставляло ощущение наступающего сумасшествия. Мир наполнился зловещими знаками и полу-понятными символами, стал странно логичен и угрожающе-закономерен. Взгляды людей казались какими-то слишком уж понимающими и многозначительными, любые слышимые фразы – совсем неслучайными. Цифры, надписи, выцарапанные на спинках кресел в автобусе или написанные где бы то ни было, имели некий подтекст, скрытый смысл и прямое отношение непосредственно к нему самому. Вспомнилось и то красивое кошмарное видение на квартире у Нади, когда Некто открыл для него Синюю книгу.

      Хоть и говорят разные гуру-медиумы, что «для человека духа случайностей не существует», но подобное виденье мира представлялось Страннику слишком уж жутковатым, каким-то очень уж приторным и… тривиально-скажем-так-сатанинским. Во всем вокруг мерещился смысл, неслучайность, четкая предопределенность и, черт знает еще что такое, – некое странное напряжение. Даже свет стал каким-то стальным – неестественным. Присутствовало и еще, что-то такое, – абсолютно неописуемое человеческим языком… Каждой клеточкой своего тела, каждым флюидом души, Странник ощущал свою «одержимость» чем-то непомерно-великим, в высшей степени запредельным, злым и таинственным, – словно сам Зодчий Сущего и Величайший Художник вездесущего Хаоса смотрят на мир его человеческими глазами, трансмутируя их и даруя при этом частицу себя – своего виденья мира. Это было невыразимо-прекрасное, высоко-духовное, но и очень страшное чувство.

      Купив по дороге бутылку водки, чтоб до конца не свихнуться, Странник поспешил к подруге в общагу. Нина сидела, забившись в угол, и тихонечко плакала.

      — Что случилось? – спросил он ее, на ходу наливая и выпивая сразу же полстакана. Стоило ему вдохнуть спертый воздух, принять сто грамм и узреть энтропию убогих стен обшарпанных, как 'откровение' его слегка отпустило.
      — Налей и мне тоже, – Нина, перестала вдруг плакать и, подойдя к столу, поставила на него хрустальные рюмки. Проглотив налитое, как чайка рыбешку, она обняла Странника. – Все сразу как-то так неожиданно навалилось. Бывший приехал. Ни к кому не ревнует, – только, почему-то, к тебе. И дело наше сорвалось…

      Три недели назад, намутив, не без помощи Масакры, круглую сумму, они вложились в весьма сомнительное предприятие. Человек, отправленный за маковой соломкой на Украину, наконец-то вернулся, но буквально у самого поезда его арестовала милиция. То ли много болтал по дороге и пьянствовал, то ли… Все могло оказаться гораздо серьезней. В любом случае, все, кто его знал, немедленно перепрятывали свои запасы и шифровались всеми возможными способами, пребывая, образно говоря, в некотором волнении.

      — Значит, приняли, – вздохнул Странник. – Что жалеть теперь эти деньги. Как пришли – так и ушли. Главное – мы на воле, – живы-здоровы. А хахаль твой что, у тебя решил поселиться?
      — Не знаю пока, но тебе лучше уйти.
      — Я так не думаю. Сегодня останусь тут, а там видно будет.
      — А если припрется? Тебе это надо?
      — Заявится, – получит по голове. Мы что с тобой, не имеем права на последнюю ночь, раз уж решила к нему вернуться?
      — Ты имеешь право, – прошептала Нина и поцеловала загрустившего парня. – У тебя есть что-нибудь?
      — Да, взял у Масакры.
      — Такая же ерунда, как в прошлый раз?
      — Да нет, покруче.
      — Делай, я в душ схожу.

      Хлопнув еще рюмку, Нина отправилась в душ, а познаватель принялся готовить очередную гремучую смесь. Ему почему-то совсем не хотелось «отключать» Нину, но что тут поделаешь, – она или Люси, – выбор был очевиден. Когда Странник набирал раствор в шприц, его слегка затрясло. «Неужели придется пройти через все снова?», – подумал он. Но все оказалось еще страшнее, чем в прошлый раз…


                ******


      — Посмотри на себя! – сказала, брезгливо морщась, Люсильда. – Что теперь мне тут, нянчиться с тобою прикажешь?
      — Почему я так выгляжу? – прозвучала в воздухе мысль бедолаги. Сам он не мог сказать ничего, – не в силах был даже пошевелиться.

      С обнаженных местами, белых, переломанных костей, клочьями свисало мясо. Кожа с лица была сорвана, глаза вылезли из орбит, зубы раздроблены в крошево, из ран торчали обрывки сухожилий и вен. Разноцветные внутренности, были вырваны из живота и валялись рядом на залитом кровью полу, – если можно назвать полом ровную базальтовую поверхность в какой-то, то ли пещере, то ли огромной комнате, вырубленной в скале. Странник выглядел так, словно был нещадно растерзан стадом невероятно злобных зверюшек.

      — Ты сам виноват, – оказался слишком слаб, для того, чтобы пройти через эти врата. Часть души ушла от тебя!
      — Разве так бывает? – всего лишь подумал скиталец, но Люсильда его прекрасно услышала.
      — Когда условия жизни становятся невыносимыми для души, то часть ее покидает оскверненное тело. Есть даже симптомы, по которым можно это узнать, – диссоциация, депрессия, синдром множественности, химическая зависимость, ощущение онемения, апатия, хроническое невезение, провалы в памяти, трудности при принятии решений… Ты стал зависимым, – это недопустимо.
      — Что теперь делать? – Странник вспомнил свою, как ему казалось, галлюцинацию, когда он разделился на несколько частей, и два его полупрозрачных двойника ушли в разные стороны.
      — С одной стороны – даже хорошо, – ответила Люсильда и улыбнулась. – Если найдем ее, – запечатаем где-нибудь. Это как кровяной допинг, – может понадобиться и даже спасти, если что. А пока – терпи!

      С этими словами она достала маленькую свистульку и подула в нее. На высокий звук ответило множественное эхо, писк, шорох, топот тысячи лапок. Отовсюду вокруг стали появляться серые хвостатые грызуны; сначала поодиночке, потом группками и в конце – уже непрерывным живым ручьем, – они, словно поток лавы, обступили истерзанное тело и начали тыкаться в него мордочками, словно ожидая сигнала.

      Страннику всегда нравились эти пушистые маленькие зверьки – он находил их весьма симпатичными, что не мешало ему, однако, ловить их десятками, вместо обленившегося кота, и предавать смерти. Теперь, вероятно, настал его черед испытать на себе их острые зубки. Сказать, что он испытывал ужас – значит, ничего не сказать. Да, тело было изрядно потрепано, – по земным меркам его раны казались совершенно несовместимыми с жизнью. Но в этом наркотическом осознанном бредовом кошмаре он чувствовал каждую клеточку своей разорванной в клочья плоти. Импульсы передавались мозгу независимо от целостности нервных окончаний.

      «И что же тогда может твориться в Аду, если это всего лишь маленький полустанок на пути к нему»? – почему-то мелькнула мысль в голове бедолаги.
      — То, что вы называете Преисподней – воплощение ваших страхов, – ответила дьяволица. – Помнишь, как все твое детство тебя пугали ужасами капитализма? Многие до сих пор верят на слово, хоть сами там никогда не бывали. На деле, моя вселенная – прекрасное, необыкновенное и великое место. И в ней, как и во всем цивилизованном мире у вас, вовсе не дядя с сигарой решает твою судьбу, но ты сам. Хотя... продолжая вариться в одном гнилом котелке, этого не понять. Хочешь, я верну тебя сейчас же назад?
      — Я хочу… тебя, – хрипло прошептал обезображенный живой труп. – Я хочу идти дальше, – произнес он еще уверенней-четче, вспоминая вопросы в парке, а также о том, что здесь он может не только управлять болью, но и получать от нее удовольствие.
      — Все у тебя в голове. Наслаждайся, – словно прочитав мысли Странника, с легкой издевкою в голосе пропела Люсильда; а затем отвернулась и, прижав свистульку к губам отдала сигнал серому полчищу. На ее прекрасном лице теперь блуждала улыбка, – немного загадочная и капельку странная, чуть-чуть похотливая и очень довольная улыбка девушки-победительницы. Один из самых страшных кошмаров, что только может вообразить человек, теперь стал для Странника насущной реальностью, – его попросту медленно заживо пожирали маленькие симпатичные мышки.

      Это может показаться вам странным и даже немыслимым – каким-то нелепым по сути своей извращением, но Страннику вдруг неожиданно стало приятно. Боль нарастала до какого-то определенного порога-предела, но потом резко вспыхнула и переросла-превратилась сперва в сумасшествие, а потом в наслаждение, сродни алхимическому непрекращающемуся оргазму-экстазу. Описать человеческим языком все эти довольно-таки экзотические переживания представляется весьма сложным и затруднительным. Человеческое тело, поедаемое мышами, стало платой за вход во вторые врата, где само отражение и уровень бытия почти неотличим от обычного. Подобные миры описывают и дримеры, но они, скажем так, оказываются далеко от того мира, откуда явилась Люсильда. Избавиться от несовершенной земной плоти-обузы для Странника было так же приятно, как, например, сбросить тяжелый груз на подъеме или ощутить невесомость, воспрянув духом в свободном падении.

                ******


      — Зачем тебе это нужно? Хочешь сделать его равным себе? Это практически невозможно, – раздался в пещере приятный и мелодичный, но словно парализующий волю, волнительный женский голос.
      — Мы с ним так развлекаемся, – ответила дьяволица, озираясь по сторонам.
      — Забавно. Но твою милую ложь неспособен распознать, разве что, Венэн. Я же ее чувствую так, словно залетевшая в комнату муха вместо переданных кем-то ругательств пытается исполнить полюбившийся хит.
      — Я даже не знаю, кто ты такая, и не вижу тебя. Ты вторглась на мою территорию, наблюдаешь… И еще, при всем этом, рассчитываешь на откровенность?
      — Быть честной со мной – единственное, что тебе остается. А наблюдаю я за тобой потому, что наши интересы пересекаются кое в чем.
      — Что тебе известно о моих интересах? Может, покажешься?
      — Мне известно о твоих интересах куда больше, чем ты сама о них знаешь. Происходящее с тобой, само по себе, уже весьма любопытно. Но я слишком занята своими делами, чтобы принимать какое-то участие еще и в этих проектах. Однако познакомиться нам, думаю, стоит.

      Люсильда ощутила дуновение ветра, а затем почувствовала, как невидимая собеседница нежно провела ей рукой по лицу. От этого прикосновения у нее подкосились ноги, а в глазах потемнело, как это бывает при обмороке. Вслед за прикосновением последовал поцелуй… И они полетели куда-то, кружась в стремительном огненном вихре.

       Не существовало в мире ничего слаще, нежнее, приятнее, упоительней и восхитительней этого пламенного движения; не было ничего прекраснее, пластичней и совершеннее их сияющих душ, сплетенных в диком грациозном экстазе, рассветающем немыслимыми арабесками в полуночном мире. Они стали единым целым – головокружительным живым многоцветным замысловатым узором, даруя и получая в ответ в наивысшей степени изысканные и трепетные, наинежнейшие и наиковарнейшие сумасшедшие ласки.

      Страсть накалялась, искрила, пенилась плазмой, бурлила и неумолимо вскипала, озаряя все отражение вспышками мгновенных протуберанцев и ослепительных молний. Их тела сновидений сотрясал один оргазм за другим, превращая становящийся в эти секунды общим, разлившийся до необъятного уровня разум, в парящий поток запредельного чувства-восторга. А достигая подобных смерти высот, они вновь низвергались, обращаясь в серебряный и кристально-чистый, умиротворяющий своим мерным шумом, сладко плачущий водопад. Но едва воды в озере успокаивались, как из темных холодных глубин извергался вулкан, заставляя все вокруг вновь вскипать, а затем и взрываться – испаряться и «исчезать», переходя из одной формы жизни в другую.

      Все это сумасшествие повторялось снова и снова, многократно усиливаясь, проявляя иные немыслимые оттенки и формы, полутона и мелодии, букеты наитончайших восхитительных ароматов, неведомые ранее тайные смыслы и ноты. Каждое прикосновение, каждое предвкушение поцелуя становилось новым соблазнительным сном, грезой наяву, искушением, сияло калейдоскопическим великолепием блеска миллиардов драгоценных камней и попадало неизбежно в суть-такт – в резонанс этой симфонии страсти. И наконец, завершая Adagio, они вновь, словно умерли – достигли пика наслаждения вместе, обнявшись так сильно, что едва не задушили друг друга.

      Розовая пелена начала спадать с глаз Люсильды, но ей все еще хотелось гладить и целовать свою похитительницу, быть с нею рядом, прикасаться, вдыхать аромат ее кожи, чувствовать горячее дыхание, ощущать ее волосы на своей коже… Она пыталась найти в ее формах, в ее облике хоть малейший изъян… и не могла это сделать.

      — Девочка, остынь немножко, – неожиданно-ласковым голосом промолвила незнакомка. – Ты уже узнала меня?
      — Как не узнать принцессу, валюта которой опустошила дефляцией не один банк*. Вы оказались такой… непохожей на тех дельцов, что я знаю. Это так странно. Я ведь даже не бисексуальна, а тут… такой кайф, – Люсильда замялась, – ей начало казаться, что еще слово, и она расплачется или начнет признаваться в любви.
      — Бояться не надо. Ты несколько ошарашена. Но только женщине дано от природы понять другую женщину по-настоящему, почувствовать то, что она хочет и предугадать все желания – стремления плоти.
      — Потому-то и ценны для нас жрецы-жрицы суккубы-инкубы...
      — Не знаю даже, хотелось бы мне уметь перевоплощаться в мужчину иль нет. Если да, то уж точно не для занятий любовью.
      — Я снова хочу тебя, – прошептала Люсильда. – И мне порой снится, ясно и четко, во всех мельчайших подробностях, что я мужчина. И это далеко не скромные сны.
      — Оставь немного страсти для своего друга, – не зря же он перенес ради тебя эту пытку, – с улыбкой в голосе произнесла Лейла, останавливая Люсильду.
      — Я совсем забыла о нем, – прошептала та с легким вздохом.
      — Я знаю. Отпустит. Соберись, нам нужно поговорить, – с этими словами Лейла встала с огромной, покрытой черным шелком кровати и пошла куда-то вперед, неслышно ступая по мягкому ковру из горностаевых шкурок. Легкое недлинное платье-туника появилось на ней, словно по волшебству.

      Люсильда оглянулась по сторонам и не нашла ничего такого во что бы ей можно было одеться, а создать почему-то ничего не смогла, поэтому, как есть, в костюме Евы последовала за Лейлой. Благо, стыда никакого она не испытывала, хоть и почувствовала себя несколько ущемленной. Открыв белую, украшенную золотой филигранью, высокую дверь, юная дьяволица очутилась в темной уютной комнате. Вокруг висело множество полотен разных эпох. Связывало картины лишь одно общее – от них веяло энергией жизни, молодости и здоровья. Холсты словно впитали в себя души художников и людей, изображенных на них, а теперь излучали особую и добрую гармоничную ауру. Люсильда почувствовала себя словно внутри защитного купола, который способен не только прикрыть и отразить попытку любого вмешательства во внутренний мир, но и создать ощущение спокойствия и комфорта, сродни разве что материнской утробе.
      Одну из стен залы почти целиком занимал огромный камин, – живое пламя танцевало в нем музыкально и мерно, потрескивая поленьями черного и красного дерева. У камина стояло два кресла. В одном из них сидела Лейла, держа в руке какую-то книгу. На коленях у нее мурлыкал вполне обыкновенный ласковый кот.

      — Налей себе чего-нибудь и присаживайся, – сказала старшая дочь Самаэля и первой женщины в «проклятом Богом» саду.
      Люсильда послушно налила немного ликера и, не решившись его попробовать, как была – нагая и босиком, заняла свое место. Языки пламени, отражаясь, плясали в ее глазах, делая взгляд немного зловещим.
      — Ты интересная, – продолжила Лейла. – Хотела бы снова побывать у меня?
      — Конечно, мне этого хочется, – призналась Люсильда. – Но вам ведь нужно не только это?
      — Все, чего я хочу – я получаю. Но так – даже не интересно. Твои шалости не остались незамеченными, и кое-кому это очень не нравится. Конечно, ни ты, ни Венэнон не являетесь сильными картами, но и от вас кое-что тоже зависит. Все, что может нарушить структуру плана-континуума, должно быть пресечено и подвергнуться наказанию. А посему, – тебе нужен могущественный покровитель.
      — Смею предположить, что в этой партии вы, все-таки, не наблюдатель?
      — Нельзя, находясь у власти, наблюдать за чем-то важным, никак не вмешиваясь. Плата за бездействие – поражение.
      — Так зачем я вам, все же, нужна?
      — Придет время – узнаешь.
      — И что теперь?
      — Теперь – пей, – и будем прощаться.
      — Я действительно хотела бы встретиться снова. И вы можете на меня рассчитывать, – сказала Люсильда, допив ликер и поднявшись; она была слегка смущена. – Вы ведь понимаете, о чем я?
      — Как это приятно – быть нужной не из корысти, а по влечению, – вздохнула Лейла. – Я переспала с тобой из интереса и ради забавы, но ты мне нравишься. Что-то в тебе есть особое, действительно новое. Впрочем, ты сама это знаешь благодаря своей смекалке и хитрости, – с этими словами дама поднялась и привлекла к себе юную дьяволицу. – Мы еще встретимся с тобой, и не раз, – обещаю. Когда очнешься у себя дома, – найдешь там от меня маленькую посылку. Имей всегда при себе то, что я пошлю тебе. Это будет твоим паролем, – прошептала она. Поцелуй, который вслед за этим последовал, был последним, что запомнила демонесса, прежде чем тьма окутала ее пылающий разум, а тихие воды Стикса подарили умиротворение и безмятежный покой.

                ***WD***


      *Аллея – от французского «aller», – «идти». Но «aller» может означать также: «ехать, ездить, подойти, сходить»… и даже «сидеть». Vadis-vadis – странник идет куда-то (лат. чур).

      *Сognitiva meditationis – когнитивно-медитативное размышление (meditatiа – представляемый, мнимый, воображаемый… meditatio – размышление). И не медитация, но уже не простое обдумывание. В общем, термина этого йа не нашел. Так что спешу его закопирайтить.

      *Современная практическая алхимия являет собою науку о симбиозе неживого и теплокровного — элементалов сложных веществ и людей. Именно в этом взаимодействии и рождается мысль. Даже сам разум — суть продукт химических реакций в наших телах, дитя слияния духовного и материального, живого и неживого. Все остальное в алхимии — бессмысленный треп и полная галиматья.

      *Дефляция – это обратная сторона инфляции. Термин произошел от латинского «deflatio» («сдуваться») и означает повышение реальной стоимости денег и снижение цен на товары. Если последствия высокой инфляции первым ощущает на себе население, то дефляция сказывается сначала на предприятиях и банках, а уже потом затрагивает граждан. В рыночной экономике дефляция считается даже более опасной угрозой, нежели высокая инфляция. Не всегда, но в большинстве случаев.

                ******

      Следующая глава - http://proza.ru/2021/03/13/1108

      Предыдущая глава - http://proza.ru/2021/03/06/988

      Начало повести - http://proza.ru/2021/02/24/1297