Мои женщины Ноябрь 1963 Завал в траншее

Мои женщины. Ноябрь 1963. Завал в траншее.

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Иллюстрация: Ноябрь 1963 года. Город Суворов. Точно таким, как слева на фотоиллюстрации 1958 года, был наш сосед по дому № 7 «А» по улице Белинского, сержант советской милиции Николай Кирюшкин. Высокий, большой, красивый, в форме, с синими брюками-галифе, заправленными в начищенные хромовые сапоги и с большой кобурой, только не для нагана, а для пистолета Стечкина. Он им очень гордился и выглядел с ним очень авторитетно. Дядя Коля Кирюшкин, вероятно, всегда и везде был «первый парень на деревне» и очень не любил признаваться, что он чего-то не знает или не может сделать. Он хотел быть настоящим добрым героем, и был им. Всегда.
 
Вспоминая по фотографиям, письмам, открыткам и документам из семейного архива прожитую жизнь, я часто ловлю себя на мысли о том, что осенью 1963 года на меня, десятилетнего мальчишку, свалилось столько разных событий, и они были так спрессованы во времени и пространстве, что даже сейчас берёт оторопь и недоумение: Как я тогда мог с этим со всем справиться?! Как я не сломался, не перестал быть самим собой? Как я не струсил и не спрятался под стол или «под мамину юбку?».

Вероятнее всего, мне помогло то, что я был не один, а в семье; что у меня были мой папа, моя мама, мой старший брат Юра; что папа и мама были настоящие боевые офицеры и участники Великой Отечественной войны; что моя мама по призванию, по воспитанию и по характеру своему была сестра милосердия, а мой папа, тоже по призванию, воспитанию и характеру был настоящим коммунистом, командиром, учителем. Мой старший брат в 1963 году был моим кумиром, образцом и примером для подражания буквально во всём: в поведении, в отношении к людям, в жизненной позиции, в выражении своих чувств.

В тот год (1963) я очень любил и гордился моим братом, потому что он был тогда очень красив, горяч, азартен, силён, быстр и скор на выдумку, решения, поступки, и тогда он ещё не наделал непоправимых ошибок... Я же был, в моих собственных глазах, почти безвольным, тихим и незаметным, невзрачным и некрасивым, хилым здоровьем и слабым физически, малоинициативным и нерасторопным, «долгодумом» и молчуном. Я больше наблюдал за жизнью, чем жил этой жизнью…

Конечно, со мной случались важные события, например, встреча с образами и ликами смерти, но я считал эти события неважными, проходными, возможно, потому, что эти и такие события шли один за другим, чередой и наслаивались друг на друга, как детская разноцветная пирамидка. Я даже не успевал осмыслить, прочувствовать и пересмотреть во сне эти события, чтобы во всём тщательно разобраться, посоветоваться с моими внутренними голосами, с моим другом – делом «Календарём» из деревни Дальнее Русаново и моей прекрасно-коварной Феей красоты и страсти. Я даже забыл, когда последний раз она мне снилась и я остро и естественно реагировал выплеском моего «мужского сока» на её появление передо мной в обнажённом виде.

Очередное такое «выбивающее из седла» событие произошло в субботу 2 ноября 1963 года, когда мой папа, Сергей Иванович Суворов и наш сосед-милиционер, дядя Коля Кирюшкин, решили вдвоём прокопать узкую траншею от магистрального водопровода, проходящего вдоль наших домов по улице Белинского, к нашему дому, чтобы бесперебойно иметь холодную питьевую воду не только во дворе, в колонке, но и непосредственно на кухне и в ванной. Та водопроводная труба, которая вела в дом от колонки, зимой и в морозы, которые уже начались по ночам, замерзала и всем квартиросъёмщикам нашего дома приходилось отогревать эти трубы паяльной лампой или масляным факелом.

Траншею от колодца на улице к фундаменту нашего дома нужно было прокопать на глубину не менее 1,5 метров, то есть ниже уровня промерзания почвы. Мой папа и дядя Коля Кирюшкин с энтузиазмом взялись утром в субботу за работу. Они прочертили лопатами на земле вдоль заборчика, разделявшего наши палисадники контур будущей траншеи, порубили кусты акации, высаженные папой вдоль забора, очистили площадки под отвалы грунта и начали копать.

Дядя Коля Кирюшкин копал от уличного забора к дому, а мой пара копал от фундамента дома ему навстречу. Я со своей маленькой детской лопаткой ковырял землю на месте будущей траншеи по центру. Так мы дружно и работали, пока не устали. Я копал что есть силы, поэтому, когда мой папа скомандовал: «Шабаш! Перекур!», у меня уже горючий и «щипучий» пот застила глаза, я тяжело дыхал и мои руки и ноги странно вибрировали от усталости.

- Дали мы дрозда! – бодро сказал папа, оглядывая проделанную работу. – Таким темпом мы к вечеру траншею закончим.
- Боюсь, что нас надолго не хватит, - сказал дядя Коля, доставая из кармана своих синих штанов-галифе коробку страшно дефицитных папирос «Казбек». – Давненько я не брал в руки кайло. Отвык. Устал. Руки трусятся.
- Ничего! – бодро ответил ему папа и с удовольствием взял из пачки «сталинскую» папиросу. – Лиха беда начало! Сейчас немного посидим, покурим, отдохнём, потом снова поработаем, а затем на обед, отдыхать и часок поспать.
- Боюсь, что я не сдюжу, - сказал виновато дядя Коля, который по сравнению с моим папой был настоящим богатырём. – Отвык. Задыхаюсь. Надо меньше курить. Уже стометровку на учениях пробежать не могу…
- Меньше курить, это верно, - согласился с дядей Колей мой папа. – Я вот тоже скоро брошу. Чувствую, пора.

Мы сидели на лавочке со спинкой возле нашего крыльца и разговаривали о том, о сём, о прошедшей войне и о том, как дядя Коля и мой папа воевали на фронте, как дружили с однополчанами, в каких передрягах участвовали. Я слушал их «весёлые и бодрые» воспоминания, открыв рот и навострив уши. Мы здорово посидели, а потом опять принялись за дело.

В 13:30 дядя Коля сложил свои инструменты на дно уже оформившейся траншеи и пошёл к себе домой, откуда уже приходила его жена и звала обедать. Мой папа бодро проводил дядю Колю Кирюшкина до калитки, подождал пока он отойдёт подальше, а потом, хватаясь за спину и подгибая ноги, охая и стоная, побрёл к крыльцу нашего дома. На кухне у него хватило только сил вымыть трясущиеся руки и покушать щей и скушать котлетку с картофельным пюре. Отхлебнув немного очень горячего сладкого чая, он почти «на карачках» побрёл в спальню и упал там на кровать.

Спал наш папа ровно 1 час, после чего еле-еле встал, переоделся в новое бельё и в другую рабочую одежду и также, охая и стоная, вышел на улицу. Дядя Коля ещё не приходил. Мы с папой кое-как потихоньку начали опять копать твёрдую глинистую почву в траншее и вскоре немного «разошлись» и «размахались», как выразился мой папа. Он взял кайло или кирку, которую принёс на эту работу дядя Коля Кирюшкин, и с размаху мощно начал разрыхлять пласты глины на дне траншеи. Вскоре траншея сильно углубилась, и мне легче было подбирать комки глины и выбрасывать их на бруствер. Правда моей маленькой лопатки для такой работы было недостаточно, а большой «взрослой» совковой лопатой мне «махать» было очень трудно.

Утром, начиная помогать дяде Коле Кирюшкину и папе копать траншею, я очень гордился тем, что папа не позвал на эту работу моего старшего брата Юру, а позволил ему отметить первый день каникул с друзьями где-то в городе. Теперь же, после обеда, когда мои руки и ноги не просто болели, а сильно болели, а живот даже схватывало судорогой, я горько пожалел, что не настоял на участии моего брата в этой работе. Несколько раз к нам приходила наша мама и звала меня домой под разными предлогами. Но я чувствовал, что она меня жалеет, поэтому упрямо отказывался и продолжал работать своей лопаткой. Конечно, львиную долю этой тяжёлой землекопной работы делал мой папа и я очень зауважал его, видя, как он работает.

Дядя Коля Кирюшкин проснулся только к 15:00 и живо прибежал к нам. Он перехватил у моего папы кайло, кирку, лопату и начал яростно копать, раскапывать, выкидывать за бруствер землю со дна траншеи. Теперь он работал мощно, красиво, размеренно и очень результативно. К 17:00 наша траншея уже полностью оформилась, только она почему-то была «кривой», то есть неровной. Водопроводная труба должна была идти строго по прямой линии и дядя Коля, присев на корточки на дне траншеи, начал подрубать лопатой её дно так, чтобы выровнять место для водопроводной трубы. Мой папа в это время мощными ударами кирки дробил кирпич фундамента, чтобы прорубить отверстие для трубы в подпол нашего дома. Я сидел на бруствере и смотрел, как красиво работают мои папа и наш сосед, дядя Коля Кирюшкин.

Дальнейшее я помню, как в кино. Вот мой папа устало выпрямился, оглянулся и тревожно сказал дяде Коле:

- Коля! Осторожно! Не слишком подрубайся в сторону. Смотри, над тобой уже склон нависает.
- Я виду, вижу, - сказал дядя Коля и начал приподниматься с корточек. После этого он в последний раз ткнул лопатой в дно траншеи под нависший нал ним склон стенки траншеи, и она вдруг молча обрушилась на него.

Я отчётливо слышал, как охнул дядя Коля и увидел, как плотная длинная глыба глины закрыла собой голову дяди Коли. От неожиданности я громко вскрикнул и увидел, как мгновенно обернулся мой папа. Он тут же кинулся к упавшей набок глыбе и киркой начал яростно её бить, колоть, раскалывать, откалывать от неё большие и малые куски. Папа бил киркой очень часто, непрерывно, сильно, даже остервенело и отколовшиеся куски глины мешали ему под ногами.

- Прыгай сюда! – крикнул мне папа. – Откидывай куски по траншее назад!

Я спрыгнул прямо с бруствера на дно траншеи, и начал было отбирать руками куски глины из-под ног моего папы, но мне было очень неудобно, потому что он всё время двигался, бил киркой, взмахивал ею над моей головой, занося её плоское жало далеко себе за спину, почти над моей головой. Дядя Коля молчал, но я почему-то чувствовал, что он там, под землёй, глухо и надрывно стонет, хрипит.

Не прерывая удары киркой, мой папа резко отпихнул меня и молча, кивком головы, указал мне, чтобы я вылезал из-за его спины на поверхность земли. Я подпрыгнул, подтянулся на руках, вылез и подскочил к месту обрушения глиняной стенки с другой стороны, со стороны уличного забора. Здесь пласт глины был очень плотный и не поддавался ни моей детской лопатке, ни взрослой штыковой лопате. Тогда я со всего размаху, ударирил ребром этой лопаты по этой ненавистной глыбе.

- Стой! – заорал вдруг мой папа. – Не надо! Я сам! Ты ему можешь по голове попасть!

От этого грубого и злого окрика я опешил, остановился и взглянул на моего отца. Его лицо было с выражением бешенства, дикое, злое, напряжённое, даже отчаянное. Он продолжал с отмашкой быстро, часто и размеренно орудовать киркой, но мне показалось, что он бьёт по глине где-то не там, где надо. Кроме этого, я почему-то вдруг очень обиделся на моего папу за этот грубый окрик.

Я машинально ещё раз поднял взрослую лопату, замахнулся себе за спину и с силой ребром ударил по глыбе. Поверхность глыбы треснула и я остриём штыковой лопаты расширил эту земляную трещину, поднажал и вдруг от глыбы откололся кусок, скатился на дно траншеи а в прореху я увидел вдруг волосы и затылок головы дяди Коли Кирюшкина.

Задохнувшись от волнения и увиденного, я начал тыкать в воздухе пальцем, показывая папе на затылок дяди Коли. Папа скачком поднялся повыше и вдруг с силой ударил киркой в самой непосредственной близи от головы дяди Коли. Вот тут-то я впервые за все это событие испугался…

Удары киркой сыпались один за другим. Глина крошилась, откалывались и я хотел было сунуться и убрать от головы дяди Коли отколовшиеся куски, но услышал, как мой папа прохрипел: «Уйди! Не лезь под кирку!». Потом сам папа бросил кирку и начал руками отгребать от головы дяди Коли куски породы. Вскоре он очистил ему лицо, и всю голову. Дядя Коля открыл глаза и сделал мученический тяжкий вдох. Он вдыхал воздух сипло, с хрипом, с натягом, но он дышал, и это было уже половина победы.

Цвет лица у дяди Коли Кирюшкина был точно таким же, как цвет лица того мужика, который бесновался в белой горячке во дворе дома на улице Мусоргского, то есть землисто буро-серо-зелёный, а местами фиолетовый. Дядя Коля вращал глазами, пытался повернуть голову, что-то сказать, но у него ничего не получалось. Он был плотно придавлен и не мог шевелиться. Выражение его глаз сейчас, в данную минуту, были страдальческим, напряжённым, жалким. Когда вдруг дядя Коля зарыл глаза и взгляд его «потух», я сильно испугался и уже закричал от ужаса в голос.

Папа немедленно обернулся ко мне и грозно, с угрозой, коротко крикнул: «Молчи! Не кричи! Помогай, откидывай камни». Теперь папа осторожно работал то киркой, то кайлом, которое имело не два жала-бойка – плоское и остроконечное, а только одно, похожее на мотыгу или тяжёлую тяпку. Папа этим кайлом бил по породе вокруг головы дяди Коли и им же отгребал раздробленную глину на дно траншеи. Я опять, пользуясь тем, что теперь папа не махал киркой наотмашь, спустился на дно траншеи со стороны улицы и тоже то своей маленькой лопаткой, то взрослой штыковой лопатой, начал осторожно расшатывать куски глинистой породы и отбрасывать их в сторону.

Вскоре показалась одна рука дяди Коли, потом часть спины, потом плечо, шея и верхняя часть груди. Всё лицо и тело дяди Коли было припорошено глиной и я своей кепкой, которая висела на заборе, начал осторожно смахивать с его потного лба, с макушки головы, с лица эту глинистую паль и крошки. При этом я залез на корточках на ту часть глыбы, которая ещё придавливала тело дяди Коли в траншее.

- Слезь с меня, - вдруг отчётливо сказал с закрытыми глазами дядя Коля. – И хватит меня царапать по морде. Лучше воды принеси попить.
- Действительно, - сказал папа уже совсем не сердитым, но ещё напряжённым голосом. – Сбегай, Сашок, на кухню и принеси нам водички. Только маме пока ничего не говори.
- Во-во, - сказала с жутким придыханием голова с закрытыми глазами. – Помалкивай там. Нечего панику разводить.

Я мигом рванулся к нашему дому, но по ступенькам крыльца и в прихожую я заходил размеренно и не спеша. Дома я хотел было сам налить воды из большого алюминиевого чайника в трёхлитровую банку, но мама отобрала у меня этот чайник, отправила в умывальник умыться, смыть грязь и вымыть руки.

- Что случилось? – коротко и тоном приказа спросила меня мама. – Обвал, да? Кого завалило? Папу?
- Нет, - вдруг ни с того, ни с сего выпалил я. – Дядю Колю Кирюшкина.
- Сильно завалило?
- Да, с головой.
- Живой?
- Да, живой, только пить просит и умыться.
- Иди, я сейчас приду, - сказала строго мне мама и дала весь наш большой алюминиевый чайник с тёплой кипячёной водой. Она успела ещё повесить мне на плечо чистое кухонное полотенце и я пробкой от шампанского выскочил из нашего дома в палисадник.

Дядя Коля и мой папа меня не ждали, а продолжали работать и дядя Коля уже одной рукой отгребал от себя куски глины. Вокруг него уже не было сплошного массива и глиняного пласта, но большие куски всё ещё стискивали его ноги, согнутые в приседе в коленях и он ещё не мог высвободить одну руку, прижатую черенком лопаты к груди. Этот черенок лопаты спас ему жизнь, потому что он упёрся одним концом в дно траншеи, а другим, в противоположную стенку траншеи и тем самым принял на себя всю тяжесть глиняной глыбы, но при этом стиснул и грудь дяди Коли так, что он не мог свободно дышать.

Мой папа ткнул носиком чайника в губы дяди Коли и тот начал жадно пить. Много позже, когда я смотрел в первый раз замечательный советский кинофильм «Белое солнце в пустыне», точно так же жадно пил воду закопанный по горло в песок Саид, друг и помощник товарища Сухова.

Пришла наша мама и принесла с собой свою старую военную медицинскую сумку-укладку с разными лекарствами, инструментами, шинами, резиновыми жгутами, бинтами, ватой и уколами. Она молча спустилась в траншею, молча намочила салфетку водой из чайника и молча вымыла лицо дяди Коли. Потом она откупорила какой-то пузырёк и дала его понюхать дядя Коле. Тот вдохнул, резко мотнул головой и удовлетворённо крякнул.

- Ты что, обделался? – спросила моя мама дядю Колю.
- Есть немного, - виновато ответил ей дядя Коля Кирюшкин и я впервые понял, какой запах меня всё время смущал, когда мы с папой откапывали его из-под завала.
- Это от натуги и давления, - авторитетно сказал наша мама, и обратилась к моему папе. – Давай, заканчивай его откапывать и веди его к нам в ванну. Я сейчас её налью и приготовлю переодёжку.

Мой папа и уже дядя Коля вдвоём, без моего участия продолжили работу. Вскоре дядя Коля уже сидел на дне траншеи на куче глиняной породы и пытался трясущимися руками вылезти из неё. С помощью моего отца он приподнялся, немного постоял, разминая руки и ноги, а потом навалился грудью на край траншеи и ползком вылез наружу. После этого они, шатаясь из стороны в сторону, пошли к нам в дом, а мне папа приказал собрать инструмент и спрятать его в нашем маленьком сарайчике-мастерской, притулившимся справой стороны от нашего крыльца.

Я запер сарайчик на висячий замок, зашел в прихожую, повесил ключ от замка на гвоздик, приоткрыл входную дверь на мамину кухню, вдохнул запах винегрета и горохового супа и только сейчас почувствовал, как же я устал и какой же я голодный. Мама суетилась у плиты, накрывала кухонный стол, была занята и сосредоточена. Из умывальника было слышно, как фыркает, умываясь, мой папа. Дядя Коля затих, лёжа в нашей большой ванной.

Я тоже сполоснул свои грязные руки и лицо под краном кухонной мойки и побрёл в комнаты, к себе, на мой диванчик. Только когда моя голова коснулась подушки и я, наконец-то, блаженно растянулся на диване, ко мне вдруг жаркой волной накатил такой страж, такой жуткий ужас от произошедшего, что я невольно заплакал. Я плакал «горючими» слезами и ничего не мог с собой поделать.

Я не слышал, как подходили ко мне мой папа и дядя Коля, как они звали меня с ними «отужинать». Я никак не отреагировал на ласковые прикосновения маминых рук и почти не услышал, как она успокаивала моего папу и дядю Колю, говоря им, что «у Саши отходняк и это скоро пройдёт». Я плакал и у меня перед глазами всё повторялась и повторялась одна и та же картина: дядя Коля сидит на корточках на дне траншеи и подрубает нависший над ним склон лопатой; папа оборачивается и что-то ему говорит; склон беззвучно падает и накрывает дядю Колю. Потом я вижу, как бешено машет киркой мой папа и как удары острым жалом кирки попадают всё ближе и ближе к волосатому затылку дяди Коли; как я с размаху ударяю остриём лопаты по глыбе и от неё откалывается большой кусок, который я пытаюсь от вести от головы дяди Коли, но у меня не хватает сил его даже сдвинуть с места.

Потом я вижу придавленный жалкий взгляд дяди Коли и его хриплый стон. Потом я вижу, как  вытираю ему своей кепкой лицо, а он мне что-то сердито говорит и я бегу куда-то и зачем-то. Так продолжалось всё время, пока я лежал на диване, уткнувшись в мамину пуховую подушку и плакал, плакал, плакал. Правда я старался не кричать, не рыдать в голос, а стонал и хрипел глухо, в подушку. Я это делал до того момента, пока мамины руки по-доброму, но властно и сильно не вытащили меня из этой мокрой подушки и не подняли меня с дивана.

На кухне дяди Коли уже не было. Папа поел, выпил водки, пил мамин цветочный чай вприкуску с сахаром и вареньем, а мне мама налила горячено городового супу и положила на большую широкую тарелку всего по чуть-чуть, как я люблю: винегрет, селёдочку с лучком, картофельное пюре и пышущую жаром и ароматом котлетку  «с корочкой». Преодолевая спазмы в горле, я всё жто скушал и потом мы с папой снова пили мамин цветочный чай, по второй чашке.

- Ну, Сынок, - сказал мой папа, - Покушали, поужинали, теперь надо идти в траншею и прибраться там. Убрать всё, что мы там накрошили.
- Не ходи! – сказал я папе и опять на меня нахлынул ужас. – Прошу тебя, не ходи!

Меня начало бить крупная дрожь и мама с папой отвели меня в мою комнату-спальню. Окно моей комнаты как раз выходило на то место, где мы прорыли траншею для водопровода и я, укутавшись с головой под одеяло, отчётливо слышал, как мои мама и папа, а потом пришедший «с гулянки» мой старший брат Юра, наводили в той траншее порядок.

- А ты всё прохлаждаешься, - возмущённо сказал мой брат Юра, врываясь ко мне в комнату. – Филонишь! Лежебока! Смотри, какие мозоли я себе натёр, выполняя за тебя твою работу!

Я ничего не сказал моему брату Юре. Я молча отвернулся, уткнулся в спинку диванчика, на котором лежал и даже не пошевелился, когда он грубо и настойчиво попытался меня растормошить. Мама приказала Юре оставить меня в покое. По его поведению я понял, что наш Юра ничего не знает о случившемся, об обрушении стенки траншеи, о завале дяди Коли, и о том, как мой папа, я и наша мама спасли дяде Коле Кирюшкину жизнь. Потом я узнал, что дядя Коля очень просил никому не рассказывать об этом происшествии, в котором он, по его словам, «проявил себя недальновидно и безответственно».

Этот завал в траншее многому меня научил и на многое открыл мне глаза, но понял я это, ощутил и почувствовал постепенно и позже, по мере того, как в моей жизни случались подобные события. Тогда включалась моя эйдетическая образная память и я видел, знал и понимал, как мне поступить и что мне делать, потому что я уже мел тот самый «боевой» жизненный опыт поведения в стрессовых катастрофических и аварийных ситуациях, которые позволяли мне, как моим родителям, боевым офицерам-фронтовикам, принимать правильные решения и действовать немедленно, целеустремлённо и результативно, не щадя своих сил, здоровья и жизни.

- А как же иначе, - просто говорил мне мой папа, прихлёбывая с блюдечка мамин цветочный чай. – Сам погибай, а товарища выручай. Старинная народная мудрость и суворовское правило науки побеждать. Если бы я не соблюдал это правило на фронте и не учил ему своих подчинённых, то я бы давным-давно бы погиб. А я ещё жить хочу и буду. Да, Сынок?!
- Да, папа. Будем жить! - отвечал я ему бодро, а сам чувствовал, как у меня «под ложечкой» сосёт противная вибрирующая сила страха. Я ещё долго смотрел в своих снах «кадры» этого завала в траншее…