Спасибо тебе, отец!

 
           «Мы дети до тех пор, пока живы наши родители».
                Арабская мудрость

Все мы с любовью и благодарностью отзываемся о собственных матерях. Без сомнения, добрые, ласковые и заботливые мамы этого заслуживают, только я хочу рассказать о своём строгом, но мудром отце, военном лётчике.
В детстве наш аэродром казался мне огромным сказочным чудищем с пугающим громоподобным голосом. Действительно, взлёт реактивного бомбардировщика сопровождался оглушительным рёвом, похожим то на львиный рык, то на треск рвущегося, словно брезент, неба. Со временем мне стала понятна гармония и ритм гарнизонной жизни, а ночной рокот авиационных турбин стал сродни колыбельной песне. Я потом долго по нему скучал... Когда я учился в начальных классах, то отец, дежуря по части, забегал на ужин домой и давал мне поиграть со своим пистолетом, предварительно вынув из него магазин с патронами. Так я с малолетства обучался обращению с оружием. В дальнейшем данный навык закрепили на уроках по начальной военной подготовке. Про дисциплину, субординацию и распорядок дня я тоже знал не понаслышке, что и предопределило мою последующую судьбу.
Фото отца всегда висело на доске почёта возле штаба полка.
– Это – благодаря тому, что по бомбометанию у нашей эскадрильи одни пятерки, – хитро прищурившись, намекал он на мою «пошатнувшуюся» успеваемость, и неизменно добавлял: – Запомни: удачи и успеха без кропотливой работы не бывает!
Папа всегда воспитывал меня личным примером. Вспоминаю, как ранней весной, я сижу в зимнем пальтишке у нашей речки «переплюйки»: берег сырой и осклизлый, а в низинах ещё кое-где лежит грязный пористый снежок. Весёлый и раскрасневшийся отец, ухая и фыркая, купается в тёмной студёной воде, а мне холодно уже оттого, что я просто на него смотрю. Да, он хорошо плавал, отлично играл в футбол, имел спортивный разряд по шахматам и был заядлым рыболовом. Только, несмотря на все очевидные достоинства, я своего родителя долго не понимал и не ценил...
В пятом классе папу пригласили в школу на пионерский сбор. Инициатива исходила от классного руководителя, прослышавшего о недавнем награждении отца орденом Красной Звезды. Я, конечно же, озвучил дома просьбу наставника, но сам здорово переживал: что интересного может поведать одноклассникам мой самый обычный папка? И не засмеют ли меня ребята после его выступления? Опасения оказались напрасными. Отец держался совершенно спокойно и общался с аудиторией, словно привыкший к частым интервью известный актёр. Он рассказал о встречах с матерью молодогвардейца Олега Кошевого, о знакомстве с легендарным лётчиком Алексеем Маресьевым, о приятелях из отряда космонавтов и ещё много любопытного, что для меня стало откровением. Ребята тоже были в восторге. После сбора многие из них искренне восхищались: «Какой у тебя необыкновенный отец!»   
– Папа, а почему ты не говорил мне об этом раньше? – уже дома поинтересовался я.
– А разве ты спрашивал? – ответил он вопросом на вопрос и уткнулся в газету.
Впоследствии я не раз убеждался, как непросто распечатать кладовую его памяти, но зато, какие сокровища можно было извлечь из неё при искреннем желании и некотором усердии. Как выяснилось, испытывая новые типы самолетов, отец неоднократно рисковал жизнью и проявлял подлинный героизм. Порой мне думалось, что в минуты серьёзной опасности я бы и сам вёл себя также храбро, но с возрастом пришло понимание, что все мои самые «отважные» поступки – всего лишь пародия на каждодневную работу отца. Помню, когда я впервые летел на самолёте Аэрофлота, то, естественно, сильно волновался и спросил у папы:
– А что мы станем делать, если вдруг начнём падать?
– Обнимемся на прощание… – совсем буднично ответил он.
«Сырым» и коварным был Ту-22, который в шестидесятые годы осваивал полк отца. Безжалостный носитель множества дефектов и отказов, этот самолёт пользовался среди пилотов дурной славой. Почти каждый пятый «Тушка» закончил лётную жизнь серьёзной поломкой, аварией или катастрофой. Это походило на своеобразную «русскую рулетку»: кто станет пятым? Вот почему я преклоняюсь перед волей и мужеством, чувством долга и безмерной любовью к Отечеству, которыми обладало поколение наших отцов! Никогда не забуду, каким сосредоточенным папа уходил на полёты, и каким усталым возвращался со службы. Неизгладимо-горькие впечатления остались и от частых траурных процессий, провожающих товарищей отца, погибших «при освоении новой авиационной техники».
Я видел, как мама ждала отца с полётов и переживала за него. Просыпаюсь однажды ночью: в комнате темно и непривычно тихо. Матушка стоит у окна, набросив на плечи пуховый платок. Я спрашиваю: «Почему ты не спишь?». А она шёпотом отвечает: «Странно... Что-то  полёты рано закончились…» В то утро мы узнали, что ещё один экипаж погиб. Раскрывать детали подобных происшествий отец жутко не любил и упоминал лишь об одном эпизоде, когда, при возникновении на их борту нештатной ситуации, он сумел принять единственно верное решение, спасшее всем жизни.
Надеюсь, теперь понятно почему, когда я окончил среднюю школу, папа мне заявил:
– Сынок, выбирай любую профессию, но поступать в лётное училище я тебе запрещаю!
Так я стал врачом, пойдя по стопам мамы и её родителей, но всё равно, окончив военно-медицинский факультет, попросил распределения в части морской авиации. Уверен, что выбор рода войск был сделан, благодаря отцовским генам, и горжусь такой наследственностью. Военную службу я завершил начальником медицинского учреждения, отдав вооруженным силам более четверти века. Но, как прежде, заслышав гул летящего самолёта, останавливаюсь и, задрав голову, долго смотрю в небо. Для меня это – самая прекрасная музыка! Обыватели называют её «шумом» и не могут спать по ночам, а я радуюсь: коль летают, значит, здоровы лётчики, исправна техника и по-прежнему сильна моя страна!
Однажды, когда я учился в институте, произошёл курьёзный случай. У моего папы, в то время – уже старшего офицера штаба армии, неожиданно случился «приступ» доброты, и он попытался «немного помочь» сыну. Уходя на дежурство, отец взял тему выданного мне на военной кафедре реферата про «устав и дисциплину», хмыкнул и пообещал, что выполненное лично им исследование станет лучшим на курсе. Целую ночь он трудился над своим научным обзором согласно всем канонам штабного искусства: отвёл поля, красиво и убористо исписал две тетрадки по восемнадцать листов, сделал яркие заголовки, процитировал классиков марксизма-ленинизма и видных полководцев. Наконец, принёс доклад мне. Я остался чрезвычайно доволен, а больше всего тем, что сэкономил несколько вечеров для свиданий со своей девушкой, и одним из первых сдал папин опус на проверку. Прошла неделя. Отец всё это время блестел, как рыбья чешуя, и периодически снисходительно похлопывал меня по плечу: мол, учись, сынок, у профессионалов, чья «выслуга лет, помножена на жизненный опыт». Наконец, рефераты вернули. В отцовской работе стояла оценка «удовлетворительно» и красовалась приписка: «Неполно раскрыта тема!» Надо было видеть и слышать, как бранился и плевался мой почтенный папаша! «Данное «творение», наверное, никто даже не соизволил прочитать», – думаю я теперь. Однако у того фиаско был и положительный результат: отец перестал стыдить меня за «случайные» трояки.
Служить мне довелось на Балтике. Круговорот жизни постепенно ускорялся, пополняясь новыми событиями и проблемами. Порой молодому офицеру некогда было подумать ни о себе, ни о других. Случались периоды боевой подготовки, когда мы по два-три месяца находились в командировках или на казарменном положении: спали на столах в кабинетах, устилали матрасами полы в штабе, а в столовую нас водили строем и с песней. Мой дом находился совсем рядом, там меня дожидалась супруга с маленьким сынишкой, однако забежать к ним, даже на минутку, я не мог. Но держался, твердя слова отца: «Там, где кончается терпение, начинается выносливость!». В те непростые и тревожные годы мне самому пришлось изведать, что означает фраза «терять друзей и товарищей», и ощутить, как тяжело сообщать семьям весть о гибели их сыновей, мужей и отцов. Не стану передавать всю глубину печали, ту щемящую душевную боль, от которой до хруста сжимаются кулаки, и хочется по-волчьи выть, зажмурив глаза и запрокинув голову... Но вот что удивительно: в самые трудные минуты моей жизни отец обязательно появлялся рядом, подставлял своё плечо и давал дельные советы. «Лучше иногда падать, чем никогда не летать, – любил повторять он. – Не сдавайся, когда тебе плохо, и не теряй бдительности, если хорошо…»
Смерть мамы отец переживал тяжело, но не раскис, и даже умудрился проработать на малозаметных должностях до семидесяти пяти лет. Он регулярно мне звонил, а вот я, случалось, забывал. Отчётливо представляю, как папа надевал свои очки в роговой оправе (или даже две пары сразу), раскрывал потёртую записную книжечку с адресами, и набирал номер межгорода:
– Здравствуй, – хрипловато произносил он. – У меня всё нормально. Как поживают мои внучата?..
Дорога нашей жизни становится короче каждую минуту. И вот наступил момент, когда я понял, что мой отец – уже старик. Как-то слишком быстро всё это случилось. Ежегодно я приезжал к нему в гости на несколько дней, и однажды отчётливо увидел, что всегда энергичный, подвижный и неугомонный отец сделался совсем другим, каким-то суетливым, беспомощным и жалким. Мне даже показалось, что он стал заметно ниже ростом. Папа по-прежнему старался подложить мне вкусный кусочек, подшучивал над своей неловкостью, слабым зрением и вставной челюстью, лишний раз перемывал мою тарелку перед тем, как угостить холостяцким обедом. Только теперь всё выглядело как-то иначе – печально и непразднично. Точно впорхнуло в дом одиночество, дохнув холодком, погасив фитилёк надежды и учинив беспорядок, которого сам хозяин уже не замечал. Я предложил отцу переехать в наш город, но своего согласия на это он не дал. «К данному вопросу мы вернёмся после китайской пасхи», – отшутился он.
В тот, мой последний визит папа не пришёл на вокзал, сославшись на «неважное» самочувствие. Сентябрь был на исходе. Солнце уже не так отчаянно грело землю. Росистее стала трава в скверах и свежее воздух. Казалось, что ветерок приправлен тонким ароматом желтеющих листьев и увядающих цветов. Прекрасная, но немного грустная пора, делающая чувства острее и тоньше, просеивающая мысли так, что на поверхности остаются лишь самые важные. Я шагал по улице, на которой вырос, и думал: «Старость не зря называют «увяданием», поскольку она схожа с осенью в природе. Ещё совсем недавно вот на этих каштанах и липах бушевала малахитовая листва, призывно благоухали гирлянды соцветий. Где теперь их шелест, так похожий на звук аплодисментов? Где дурманящий запах? Где всё? То же и у людей...»
Наконец, мы с отцом обнялись, а чуть позже, после нехитрого застолья, грустно улыбнувшись, он вдруг сказал:
– Да… Хотел бы ещё немного пожить, только чувствую, что пора…
Такого поворота в беседе я не ожидал. Мой удивлённо-растерянный взгляд он остановил растопыренной ладонью – «Молчи!», и как-то по-детски быстро-быстро заморгав, потянулся за внеочередной папиросой.
– Хочу сказать: спасибо тебе, сынок…
– За что? – вновь опешил я.
– За то, что ты есть, и за то, что я тебя люблю.
Никогда прежде он не говорил мне таких слов, а в тот день сказал. Словно бросил их прямо в душу! Тем, кто не знал отца, поясню: характер у бати был «будь здоров!» Никто не назвал бы его «покладистым», «удобным» или «деликатным» человеком. Военное детство, безотцовщина, армейская «закалка» – всё это наложило свой отпечаток. Любил он «рубануть правду-матку», а такое, согласитесь, не каждому по нраву. Хоть ковриком перед ним стелись, а переубедить никогда и ни в чём не получалось! В наших с ним отношениях тоже бывало всякое: трения и непонимание, «снятие стружки» и серьёзные обиды. Но вот что интересно: дожив до седой бороды, я стал ему за это безмерно благодарен. Всё, за что он меня прежде распекал и чему учил – пригодилось. Там, где я следовал его советам – был на высоте, где ослушался – проиграл. А прожитые годы подтвердили стародавнюю истину: отеческая любовь только тем отличается от материнской, что в ней меньше слов…
«Всё купишь, лишь отца-матери не купишь», – говорили в старину. Когда Господь забирает родителей, то в любом возрасте человек ощущает себя сиротой и незащищённым ребёнком. Будто надёжная стена рушится за спиной. Следом накатывает ощущение обречённости: «Ну, вот… Теперь я – следующий». Образовавшуюся в душе дыру не залатать, а пустоту ничем не заполнить! Иные утраты худо-бедно удаётся пережить, такую – крайне тяжело. Забыть или отвлечься не получается. Словно стоишь на краю бездны и глядишь в Вечность. А ещё мучает чувство вины за все случаи, когда в спешке пожалел доброго слова, незаслуженно обидел, не слушал или не слышал. Да только ничего уже не исправить! И не к кому пойти со своей кручиной, разве к ним же – к родителям на безмолвный погост. Только легче от этого не становится. Видимо, не случайно жизнь устроена так, что сыновья хоронят своих отцов. Это – как болезненная, но спасительная манипуляция для человеческой души. Это учит жить по-иному, беречь и ценить каждый день, быть добрее и внимательнее к близким людям. Помню, уже на кладбище, во время нашего с ним прощания, кто-то из ветеранов за моей спиной тихо промолвил:
– Посмотрите, как же они похожи…
Да, мы очень похожи, папа! Во всём. И когда сегодня я бросаю мимолётный взгляд на зеркало, то вижу в нём не своё отражение, а – твоё.
«Спасибо, сынок…» Это тебе спасибо, отец! Жаль, что ты меня не слышишь, но я всё равно так говорю. Для кого? Возможно, для твоего внука…   

(очерк получил почетный Диплом на VI международном литературном фестивале-конкурсе "Русский Гофман" 2021 г.)