Скорый из прошлого. Глава 2. 1. Без вины виноватая

       Карина была несчастной ещё до рождения. Замечая, как всё больше и больше округляется живот, Лукерья, её самовлюблённая мать, и возмущалась, и сожалела:

       — Что ты, противная, растёшь, как на дрожжах?! Зря запоздала я сделать аборт, зря.

       Лишь печальный случай заставил ее отказаться от аборта. Любимая подруга скончалась из-за грубой врачебной ошибки во время прерывания беременности. Лукерья разрыдалась на похоронах, нешуточно испугавшись за свою жизнь.

       И после возвращения из роддома она выискивала повод брюзжать:

       — Ну зачем ты, Арнольд, смастерил девчонку, а? Как подрастёт, того и гляди, чтобы не принесла в подоле.

       — Так и ты её сама, получается, в подоле-то.

       — Мели, Емеля, твоя неделя! Чё нагородил-то?

       — А то! Живём без брачного документа, — резонно возразил «муженёк».

       — Я не шлында какая-нибудь. С тобой у нас по любви отношения.
      
       — Так я о том и говорю: по взаимной любви, только не по закону.

       — Ладно, распишемся, как только оклемаюсь. И смотри у меня, не поглядывай на чужих жён и всяких девок. Осквернишься с какой-нибудь, действительно, шлындой!

       — Лукерья, да я клянусь: кроме тебя, мне никто и не нужен.
         
       — Не клянись, знаю я тебя, бабник. Дочку как назовём?

       — Мне всё равно. 
           
       — Пускай Кариной будет. Так мою одноклассницу звали. Замуж удачно вышла за дипломата. Вот и нашей  дочке — за дипломата да с большими деньгами, чтобы на неё и не тратиться вовсе. И чтобы шмотки заграничные добывала для нас тоже.
            
       — Было бы хорошо. Ага, плачет она.

       — Сама слышу, не глухая. Пусть поплачет. Ужас невыразимый: недели не прошло, а заботы  о ней достали до печёнок. Как подумаю, что молодые годы свои угроблю до её замужества, так мигом на сердце тоска зелёная. 
                                   
        — Не переживай болезненно. Поправишь здоровье, и жизнь наша станет веселей. 
      
       — У тебя мысли в известную сторону, яхонтовый ты мой.

       — Ну да, все мысли только о тебе. А пелёнки, наверное, мокрые. 
         
       — Поменяй быстренько, как я тебя вчерась учила. И пусть молоко пьёт, сколько ей влезет. Его в грудях полно, как у заправской бурёнки.
          
       Бессердечная Лукерья не случайно помыслила образно. Родная сестра Анфиса, младшая, всего на год моложе, с юности трудилась в передовом колхозе дояркой. Правда, далеко, за тысячу вёрст, и можно было лишь гадать на кофейной гуще, когда они смогут увидеться. 
        
       Обильное материнское молоко было маленькой дочурке единственной радостью в первый год её не безоблачной жизни. Громким плачем она напоминала беспечной Лукерье о том, что хочется есть или надо сменить пелёнки. Научилась ползать — её забывали, где попало: на ковре, под столом или стулом, на пороге гостиной. Там нередко и засыпала.

       Без помощи легкомысленных родителей Карина начала ходить. Её любимым занятием были забавные путешествия по квартире с неваляшкой в руках, за что получала от матери резкие окрики и стандартные просьбы не мешаться под ногами. Ворчливым и бестактным вопросом к нежелательному ребёнку был один-единственный:

       — Откуда ты взялась на мою голову?!

       Арнольд неохотно поддерживал разговор с маленькой дочкой, хотя и называл её «почемучкой» за живое любопытство ко всему и дома, и на улице. Это он купил ей на вещевом рынке забавную игрушку неваляшку, ваньку-встаньку, с мелодичным звоном и яркими цветами, а по какому-то поразительному глубокомыслию вручил трёхлетней малышке деревянные кубики с буковками, а затем и азбуку. Скоро «приставучая» дочурка научилась читать не только по слогам. Несколько раз  покупал ей разные детские книжки, чтобы «почемучка» хоть на время  отвязалась от него. Надлежащим воспитанием без вины виноватого ребёнка горе-родители не были озабочены.

        Во дворе Арнольд нередко и вовсе забывал о ней, устремляясь к столу с фанерной столешницей, где мужики азартно сражались в домино. «Забивать козла» — было его  любимым увлечением. Карине было смешно наблюдать за игрой взрослых. Нередко проигрывая, папа вынужден был пролезать под столом и блеять под ним по-козлиному. А дома она часами выстраивала из пластмассовых костяшек забавные пирамидки и домики.               

          У папы было собственное домино в пластмассовой коробочке, чем он очень гордился.
                     
          Отмечая праздники, очередные и внеочередные, подчас надуманные, Лукерья и Арнольд пристрастились прикладываться к бутылке, по обыкновению, у кого-нибудь в гостях. Был бы только повод, они ели, пили, веселились допоздна, а дома маленькая Карина была предоставлена самой себе. Смышлёная девочка довольствовалась той едой, что самостоятельно обретала на кухне, а также смотрела телевизор в гостиной или беспрепятственно разгуливала по квартире в поисках каких-нибудь маленьких приключений, не включая свет. Темноты и полумрака она не боялась, лунатизмом не страдала, а отсыпалась в другое время при первой же возможности.

       Родители возвращались домой шумно и в изрядном подпитии. Прошмыгнув в свою комнату и забравшись без промедления на кроватку, Карина притворялась спящей. Выдыхая в лицо дочки ужасные алкогольные запахи, Лукерья заботливо уточняла:

       — Ты спишь?..

       Иной раз о дочурке и не вспоминали. А ей не давала покоя укоренившаяся привычка что-нибудь съесть перед самым сном. Осторожно и впотьмах пробираясь на кухню, она невольно приостанавливалась возле родительской спальни. За тонкой дверью отец с матерью обычно судачили о своих знакомых: кто-то быстро упился, кто-то за кем-то откровенно приударил и целовался с подвыпившей хозяйкой и так далее и тому подобное. Мало понятный детскому уму разговор неминуемо обрывался, и Карине не раз казалось, что родители начинали ссориться, а папа Арнольд по какой-то причине чувствительно обижал маму Лукерью и, может быть, за что-то усердно награждал ее тумаками и оплеухами  прямо на двуспальной панцирной кровати — скрипучей, зато с никелированными спинками.

       Нежелательная дочурка злорадствовала: так «противной мамочке» и надо! Всякий раз Карине хотелось взглянуть, как ссорятся и чуть ли не дерутся подвыпившие родители, заодно посмеяться над ними, вредными и не любящими её, но дверь всегда была заперта изнутри на задвижку.

       Но однажды развесёлые родители быстро уединились, и дочурка, крадучись, отправилась на кухню через хорошо знакомый неосвещённый коридор. Она быстро сообразила: родители вновь ссорятся, что хорошо было слышно через дверь спальни, на этот раз почему-то малость приоткрытую. Одним глазком заглянув в комнату, любопытная Карина мгновенно забыла о чувстве голода. Через неплотные шторы лунный свет легко проникал в спальню, где на панцирной кровати Арнольд вовсе не избивал Лукерью.

       Тайные подглядывания за взрослыми стали для Карины  дополнительным привычным развлечением. Если дверь спальни оказывалась запертой, она зримо представляла себе, чем неизбежно занимались подвыпившие родители на скрипучей кровати с никелированными спинками.
                    
         Ей едва исполнилось семь лет, когда Лукерья неожиданно получила от младшей сестры письмо с забавным уточнением на обратной стороне конверта: «Жду ответа, как соловей лета!». Анфиса сообщала, что год за годом живёт счастливо в родном селе и ждёт в любое время в гости дорогую сестру со всей семьёй. Дом большой, места всем хватит.

       Лукерья ещё раз прочла обратный адрес: «Речовская область, Краснозвёздовский район, село Коммунистическое, улица Советская...» и распорядилась:

       — Арнольд, едем!

       Продолжение: http://proza.ru/2021/04/03/1031