Михаил Пришвин. Дневники. Благовещение

Кармен-эссе | Михаил Пришвин. Дневники. Благовещение

/ Пришвин М.М. Дневники. 1905-1947.
/ Кармен-эссе (Р.Богатырев, 2021).

Продолжаю обращаться к родникам Пришвина: родникам слова, мысли, мудрости, понимания жизни… 

В моём новом кармен-эссе — подборка его записей, в которых он упоминает Благовещение Пресвятой Богородицы. Один из важнейших православных праздников,  ориентир, по которому, как и по другим большим датам церковного календаря, русский человек выстраивал свою повседневную жизнь.

–––––––  1915. 25 марта. Благовещенье.

Вечерние и утренние морозы больше не держат весну: чуть подморозит на ночь, а потом дождь. Трухнет снег. Собираемся переезжать в Песочки.

Прилёт грачей. К вечеру, что сделал день! до проруби уже дойти трудно — по всей реке намойная вода, всё бледно-зеленовато на реке, бор стал тушеваться от выступающих берёз. Миром веет воздух, не тем человеческим, а предчувствием вечного мира. Голосят мальчики за рекой. За баркой прячутся девочки: в прятки играют. Первая проталина ещё мерзлой земли. И вдоль берега низко летят первые грачи и спускаются к реке попить воду.

Движение и открытия, движение и радость. Никогда не установишь, когда, как начинается весна...

Первая весна — первое прикосновение, всегда первое к жизни. Любить можно только в первом и единственном прикосновении, нельзя любить два раза одно и то же, можно к тому же испытывать новое прикосновение и новую любовь. Весна — это вечно новое прикосновение к новому миру, нашему миру.

Любить — значит в то же время и единственная способность узнавать мир, любить — значит начинать узнавать, а потом приходит знать, но вместе с тем и страдать. Но в конечном страдании есть опять новое начало первого узнавания, первой любви, и так вечно сменяется старое знание и страдание новым узнаванием, новой любовью, зима сменяется весной.

Как одиноко стоят деревья, как одинок человек, бредущий по снегу затянувшейся зимы, и как все вместе при первой весне...

Консерваторы — люди, которые создают условия для их лучшего разрушения: есть какие-то законные идеальные условия разрушения, которые консерватору представляются в образе вечной гармонии, порядка, они мечтают о законе, порядке разрушения: хороший консерватор живёт вовсе не идеалом косности, но идеалом закона: всё новое ему противно [не] по существу, а потому, что он ревнует его к идеальному новому: консерватор —  величайший идеалист, больше, чем революционеры, консерватор всегда идеалистичен, революционер практичен, и потому революционеры всегда побеждают.

И эти высокие неподвижные горы потому высоки, неподвижны, что идеальны; и что их разрушает не высокое, не идеальное, а только живое, широкое, свободное: вода и ветер.
 
–––––––  1916. 30 марта.

Боялись, что не будет утренника, и вдруг зима с метелью, ветрами морозами. На третий день северный ветер повернул на восток, на четвёртый подул западный, стало мягчить, но земля ещё не оттаяла, и мы успели посеять клевер. Утром поле было ещё покрыто снегом, клевер падал и утыкался в снег, как дробинки. В полдень весь снег исчез и всё поле было покрыто ровно клеверными крупинками.

Ход весны: в Феврале долго без оттепелей стояли ясные морозные дни, не было оттепелей всю зиму, снег лежал без осадков, не было и очень сильных морозов, кроме недель двух перед самым Рождеством. В Феврале все такие морозные дни чередовались с сильными метелями, которые совершенно завалили снегом нашу усадьбу. Как будто не в силах справиться с зимой штурмом метелей во второй половине началась правильная осада зимы: в полдень рушились намёрзшие за вечер и уже блестящие февральские сосульки.

12 или 13-го марта, на другой день после нашего переезда, эта осада, казалось, была законченной и начался, казалось, небывало дружный штурм весны: молния сверкала без грома, прилетели все птицы, сбежали верхи, показалась острая как игла трава из-под снега, и выросла крапива под окном.

Благовещение — тёплый день, в тени доходило до 12-ти, санный путь прекратился совершенно, стали думать о посеве овса. Как вдруг вечером 25-го задул северный ветер, ночью при морозе пошёл снег, и утром лежал снег при морозе в 6° и сильном холодном ветре — санный путь восстановился, Благовещение переездили. 28-го ветер переменился на восточный, 29-го на западный, 30-го на юго-восток, в ночь под 31-е буря и дождь... природа: путешествие на месте.

 
–––––––  1920. 7 апреля. Благовещение.

1-я лекция о литературе. Что такое народная словесность? Христианское гонение, открытия XIX в. Бродячие сюжеты (заимствование). Фольклор (своеобразие, напр., в Царстве Небесном). Устойчивость. Колебание создаёт народную поэзию, потому что сказители и авторы и исполнители каждый вкладывает свой смысл. Окаменение в записях — конец колебаниям. Велесов внук — Боян. Весь былевой эпос на фоне борьбы «со степью»: назначение его политическо-религиозное.

Первобытный певец занят не вопросами формы, как современный эстет (заклинание, заговор), оттого форма неизменна и нарушение её святотатство. Это потому, что жизнь первобытного человека вся одинакова, индивидуальность не проявилась.

Народная словесность коренится не в потребностях эстет. наслаждения, а в потребности веры.

Городецкий, Бальмонт — язычники, Клюев — сектант. Ремизов — христианин. Трагедия их: расстаться со своей личностью, отсюда богоискательство. Скоморохи и бояны соврем. литературы…

Поднимал петух полночь глухую в зимнее время, когда тьма от полночи и до свету толстым слоем лежала на душе, как лёд на рыбе, а теперь весной крикнет петух и скоро вслед за ним — солнышко.
 
–––––––  1921. 7 апреля.

Снились русские хороводы. Опять серо-ветрено, как вчера, дождик покрапывал ещё до обеда, а после обеда был ливень с каплями, как градинками. После до вечера капало и тепло от дождя не стало.

Всё-таки снились же мне хороводы. И потом в полусне пробуждения на эти хороводы легло рассуждение о патриотизме, что это есть иначе самость, такое чувство: мы сами.

–––––––  1921. 8 апреля. Благовещенье.

Чуть ли не с Рождества берегли птичку — выпустить на Благовещенье. Сказали ей напутственное слово свободы, пустили, а она упала в грязь, видно, крыло себе в клетке помяла. Эх, свобода! Держали за уши — уши освободили, за хвосты схватили.

День продержался до вечера серый, с нависшими тучами и ветром, вечером после заката шёл дождь и ночью всё слышались капли. В Чистике мне встретился шатун с обломком ружья в руке. «А жирны утки!— начал он разговор и всё выболтал потом, как он укрывается от военной службы, в заключение сказал: — Ну-ка, хлопни! — и вытащил из кармана бутылку самогона.— Хлопни, хлопни! — упрашивал он меня,— а то пойдёшь потом рассказывать, что встретился с плутом и он тебя не угостил».

В болотах под мохом ещё лёд. На берёзах почки отпустили чуть заметные зелёные хвостики. Озими сильно зеленеют. Стада в полях. Вечером на одно мгновенье при закате было солнце и на минуту вспыхнули малиновым светом верхушки лесов. Наконец видел вальдшнепа, пролетел беззвучно. Есть подснежники. Кричат лягушки. Щуки нерестятся.

 
–––––––  1924. 7 апреля. Благовещение.

Этот чудесный праздник мы не можем, не имеем душевного права переносить на другое число, и сделать это может только молодежь, которая не помнит отцов и всё начинает вновь.

Читаю Уэллса «Спасение цивилизации». Думаю: это попытка синтеза, стремление человека овладеть самим собою, выбиться из той системы подавления и механизации человеческой личности, которую делает «цивилизация».

Мне сказал Елизар Наумович, что за последние пять лет башмачники поздоровели, потому что детей больше не колотят в мастерских, правда, зато и учат плохо, но не колотят, и нужды у мастеров меньше: поправились.

И хорошо! Очень радостно! Если бы в прежнее время сказали, что какие-то [башмачники] поправили здоровье, я, наверно, даже не отметил бы себе это в тетрадку. Теперь очень приятно, потому что всё через себя прошло, помнишь, чего хочется голодному.
 
–––––––  1925. 7 апреля. Благовещенье.

Вчера подул северный ветер, шёл мокрый снег, за ночь стало всё белое и с утра валит и валит снег.

Я перешёл вчера на Ботик (Павловна переехала третьеводни) и стал жить во дворце в роскошном уединении.

Совет. Один выскажет своё мнение, другому непременно надо сказать своё, третьего так и подмывает, четвёртый ждёт не дождётся своего слова, и так они «думают».
 
–––––––  1926. 7 апреля (25 марта) Благовещенье.

Вчера после обеда ветер повернулся с юга на запад и с запада на север. Утром по морозу свежая пороша, перед восходом заря, начинаясь на востоке светящейся точкой, расходилась к северу и до запада хвостом, совершенно как луч прожектора. <…>

На восходе в сегодняшнее Благовещенье мороз хватил страшный, и с северным ветром было так холодно, что и в шубе прохватывало, и пороша свежая сияла на снежных сугробах, а в поле несло белую пыль, гнало по насту дымом. Собака ещё отъехала шагов на 500 и пошла в пару. Следов работавших лисиц не было видно, а заяц зачем-то подходил и отпечатался, а т. к. эта пороша была не утром, то, значит, лисицы работают или вечером, или ночью.

Надо непременно описать лес, дробя события, напр., путешествие собаки проделать от Рождества до воды, наметив множество такого рода «героев».

Даже полное сияние солнца, весь его апрельский угрев не мог согреть дня, северный ветер постепенно переходил в бурю и, пожалуй, такого дня редко бывает зимой. Грачи носились в воздухе поисках места, не занесённого снегом, и уселись на дворе у Павла.

 
–––––––  1927. 25 марта. Новое Благовещенье.

Без ветра.

На рассвете выпустил на двор Кенту, поставил самовар, вышел. Утренник приятный, без ветра. На огороде у меня растут горы навоза. Оглядел навоз, кинул ласковый взгляд на половинку месяца и вернулся домой писать главу романа из быта Германии.

Тат. Вас. сказала об отце: он был неверующий, да, в этом всё: не верил...

Вот бы что надо знать о любви: любить человека не стыдно и никому это не должно мешать.

Вопрос: от какого господства люди больше страдают, от господства интеллекта или чувства?

Вечер сегодня, вот вечер-то! Я вошёл в лес — вот тишина! Только под валенками очень сильно хрустит вечерняя намерзь. Белый, такой белый снег, так чисто, и пахнет март морозом и солнцем. Светит заря. В это время всегда деревья, выступая узорами своих тончайших ветвей на небе, своими стволами, то слишком белыми, то слишком тёмными, деревья-то больше всего и обещают весну.

Много разного я надумал, наслаждаясь мартовским вечером, и ещё больше пробежало не захваченных мыслью чувств. Вот я помню, мне показалось, что сошлись времена в один миг и всё, что совершается, как нам кажется, на протяжении веков, то стало одним творческим коротким моментом, в котором мы все, в сущности, очень немногие разновидности душ, показываемся в различных сочетаниях, переменяем своих соседей, и эта перемена представляется жизнью и смертью.

1927. 7 апреля. Благовещение.

Вчера сказали: «Если хотите попасть в Ведомшу, спешите, дорога ещё держит, а болото опрело».

В Ведомшу едва ли поеду, потому что я не свободен, роман висит на шее. Заберусь на время здесь где-нибудь к леснику.

Собрался, было, с Ефр. Павл. пойти в скит к заутрене, да как-то голова очень свежа, писать хочется, и к тому же вспомнилось, что нога у меня растерта. Е. П. пошла одна, а я принялся писать рассказ «Нерль и Дубец». В этом-то вот и есть одно из главных невозможностей быть художнику христианином: там у них своей воли, своего каприза быть не должно, здесь же своя воля, как пар для машины.

После 9 у. пошёл мелкий частый дождь. Явился Старов, говорил, что скворцы, жаворонки прилетели дня три тому назад, а вчера слышал, просвистел передовой кроншнеп.

Ведомшу по боку: роман не даёт ходу. А охота будет и здесь: тяга около Хотькова, — дер. Шипилово, глухари около Васильевского, домашняя тяга в \Чгъ. от Сергиева в направлении Хотькова от линии.

Сегодня написан рассказ «Выбор щенка», или «Нерль и Дубец».

Ломакин взял 25 р.

Сегодня, день Благовещения, надо считать в этом году таким же началом весны воды, как прошлый год 16-е Апреля. Видели уток, журавлей.
 
–––––––  1928. 7 апреля.

Благовещенье. Великий светлый день. Слышал дроздов и, кажется, зяблика. Кончура чёрная бушует в белых снегах.

Весь день мокрый снег. Ночью метель.

Письма к Снегурочке должны быть просто красивыми, ясными, весёлыми. Следующее письмо будет во вторник.

== Задумали, загадали

«Задумали-загадали» говорят самые густые сваты, выпивая перед свадьбой первую рюмку. Эта поговорка имеет священное культовое значение. И «повторить» её, как ты пишешь, пользоваться ею в обществе нельзя. Но я согласен избрать эту поговорку между нами двумя, с условием не говорить её никому третьему и чтобы уже раз навсегда: как сказал третьему, значит, кончен союз. Для общественного же пользования возьмём «будьте уверены». И значит, если мы с тобой сидим за столом в обществе и выпиваем, то вслух говорим «будьте уверены!», а потихонечку шепчем друг другу: «что задумали, загадали». Конечно, и между собой зря тоже нельзя говорить. Я написал, например, тебе это в открытке, потому что действительно кое-что задумал-загадал. Придёт время, я тебе все сумею рассказать, но сейчас опасно, вернее, просто не сумею выразить словами.

Вот ещё ты спрашиваешь, можно ли «о всём» писать. Конечно, письма у меня не вскрываются никогда, но для себя самого это опасно: письмо уйдёт и унесёт что-то твоё, захочется вернуть — не вернёшь. Есть вещи, которые вдвоём шёпотом не посмеешь назвать своим именем. Я пишу такое обыкновенно у себя в дневниках, причём ещё в чрезвычайно искусной форме, чтобы никто не мог догадаться о личности. Там напишу, но в письме не могу и не могу. Позволь привести тебе пример. Ты при всей готовности своей не могла мне передать одно обстоятельство из своей жизни: «Ну, это, — сказала ты, — нельзя рассказать». Вот как я записал об этом в своём дневнике.

Позволь мне привести ещё пример из дневника.

Снегурочка. Конечно, очень трудно записывать свой интимный мир, чтобы выходило не стыдно. Но иным это дано от природы. И я тебя не смущаю, попробуй: я буду счастлив. Но лучше помолчим до свидания. Поговорим об этом.
 
–––––––   1929. 7 апреля. Благовещение.

С утра субботы и до утра Благовещенья валил валом снег небывалой за зиму силы, крутила метель. Думали всё: вот это переворот, завтра после метели пойдёт дружно вода. А вышло, после метели жиганул мороз, и в Благовещенье солнце просияло над такими свежими, нетронутыми снегами, что смотреть вокруг себя не было возможности...

Скопленная сила гневной ярости у меня так велика, что если упереться пяткой во что-нибудь и брехнуть, так от одного брёха враги полетели <бы>, как дым от дыхания, но пятке моей не во что упереться — скользко! и от силы своей я сам еду по грязи назад.

В Москве провёл равнодействующую провинциальной злобы и столичной «разумной действительности», получилось убеждение в незыблемых основах бытия нашего. Больше всех успокоил меня П., объяснивший всё как обычный «зигзаг»: «мы зигзагами движемся».

До того ясно стало положение, что можно его сформулировать. Наша творческая слабость получается от стирания особенностей всякого таланта, инициативы, позиций личности, добытых любовью и усердием к труду. Из всего этого, однако, получается как бы желатин для питания положительных бактерий... <…>

Вот эта безумная уверенность, что всякого работника, со всякого места в любое время можно снять и заменить совершенно таким же со стороны качества труда, и разрушает всякое творчество жизни. Самое худшее, что тут не в логике дело, не в разуме, а в такой же, как в Бога вере в арифметическое правило: «от перемены мест производителей произведение не меняется».  <…>

Молодёжь всегда жестокая, беднота в массе всегда завистливая и злобная, даже и понятия не имея в арифметике, легко усваивает себе веру в формулу «от перемены мест» и, считая себя по невежеству лучшим производителем, становится на место тех опытных работников, под строгим руководством которых они бы только и могли работать.

Естественный путь самого творчества требует учителя, и потому тот из молодых, кто в силу своего таланта вступил на творческий путь, непременно теряет и веру в разрушительную формулу. В искусстве это всё видно насквозь и уже понято и приняты суровые цензурные меры.
 
–––––––  1932. 7 апреля.

Мокрый снег. Медленно тает. Воды нет в оврагах и нет проталин. А зяблики здесь, сидят на телеграфных проволоках; если же зяблики здесь, то значит, все тут и только не показываются. Вот было ночью (на 8-е) загорелся на нашей улице д. Каптерева, и то ли воды не было, то ли пожарная машина была не в порядке, разыгрался такой силы пожар, что жаворонок, притаившийся в городе от холода, принял тепло от огня за весеннее, свет от пожара за восходящее солнце, и вдруг поднялся и запел, глупенький, среди ночи.

–––––––  1934. 7 [апреля] (25 [марта]). Благовещенье.

По-прежнему морозно-солнечное утро и после таяние снега на полях.

Был в Москве. Подтвердилось принятие сценария. И в то же время гаснет желание дальше работать... Вечером с Лёвой и Галиной приехали домой: весь домик пахнет куличами.

–––––––   1937. 7 апреля. (Благовещенье.)

Спуск. Собрались ночью на глухарей, но у П. заболела сильно голова, и остались. Мороз -4. Цветы на окнах. Голубые дымы. Остаток утреннего месяца.

Этот период борьбы мороза с солнцем (солнце и мороз поделили сутки: днём солнце — ночью он) очень похож на осеннюю борьбу: тогда солнце уступает. Осенью похоже на восхождение на снежную вершину, весной начинаешь спускаться. <…>

Фенол[огия]. Кроты заработали. Массовый вылет лимонницы. Берёза млеет, ветви шоколадятся. Сильно идут на пищик рябчики... Щука нерестится (налим всё ещё торчит в норе). Вода сильно убывает. Начинают отделяться на разливе бочаги и омуты. Сильно барабанят дятлы, но никак не можем найти их работу над долблением гнезда. На сухих буграх забегали паучки. На опушках сокращаются хвосты снега, но в лесу даже такое солнце сделать ничего не может: только крепче становится наст, нога до полудня в лесу не проваливается, и на глухарей ходить можно в валенках.

Борьба в лесу. Во всём этом огромном лесу, где, если сверху смотреть, земли распаханной виднеются только небольшие колечки, заключающие сёла и города, — очень мало найдётся кусков спелого хвойного леса, каким он хранился до нашего времени. Теперь этот лес, предоставленный самовозобновлению хвойных деревьев под покровом лиственных, представляет собой как бы картину всеобщей гражданской войны за свет берёзы и ели. В таких лесах нет покоя и величия, как в спелых хвойных лесах, давно переживших свою лесную гражданскую войну, пожары, болезни. Здесь каждое дерево борется за существование, и постоянно видишь целое кладбище погибших существ. Но что хорошо в таких подмосковных лесах — это молодая буйная поросль.
 
–––––––  1941. 7 апреля.

Вечером был у Ляли. Она мне говорила о своей любви ко мне, как вступившей в её душу постоянной тревоги за меня, и что это настоящая, большая любовь. Я говорил ей тоже, что не вижу в её существе ни одного «слепого пятна».

— Никто мою душу не мог понять — только ты, — говорила она.

И оба мы были уверены, что будем любить всё больше и больше и что конца нарастания нашего чувства нет.

— А счастье? – спросил я. — Счастье, — сказала она, — зависит от тебя, это как ты хочешь и можешь. «Могу», — подумал я.

Мне было так, будто Кащеева цепь, которую принял я в жизни, как Неизбежное, на этот раз разорвалась, и я вкусил настоящей свободы.

Надолго ли! Ничего не знаю, но если это Ангел смерти прислан за моей душой, и я хоть завтра умру, то и такое короткое счастье своё перед концом сочту за лучшее во всей своей жизни…

Как ни корявы её письма, но они гораздо лучше моих поэтических, в которых искусно замаскирована цель — писать красиво. Первое правило в письмах — это чтобы писать их сразу начисто и никогда не переписывать с черновиков.

–––––––  1943. 7 апреля. Благовещение.

С утра было тепло, пасмурно и так нависло, что вот-вот дождь. Но вместо дождя всё разошлось, и явилось солнце. На полях «сорочье царство», в лесу зернистый снег на четверть аршина, ходить всё-таки ещё очень тяжело. Едва добрался до большого леса и наблюдал поведение чёрных воронов у своих гнёзд, особенно интересно тут, и мало кому известны их звуковые сигналы. Есть у них между другими струнный звук, есть слегка сходный с ударами тарелок в оркестре, а то каркает на «а», как человек со сдавленным голосом. До того было похоже на человека, что я попробовал крикнуть так, и мне сейчас же отозвался ворон, ещё и ещё я кричал, и всё он отзывался.

Можно предвидеть время, когда наука наконец-то бросит спор свой с суеверием и вернётся к истоку своему, религии. Там она будет свидетельствовать открытием новых и новых законов о единстве мира.

Молитва Господня. Утром, прислонившись к знакомому дереву, повторяя со вниманием слова: «Да придет царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе», вспомнил, что в царское время (царь-помазанник) эта мысль была основным смыслом жизни всех. Раздумывая об этом, глядел на Норку и вдруг перекинулся от её умишка к человеку возле дерева с молитвой о Царствии Божьем на земле — и такая высота открылась мне в человеке, способном в заутренний час в диком лесу произносить слова молитвы Господней!

Вера движет жизнью и, если я живу, значит, я верю, делаю верой своё и молчу. Вот когда только кто поколеблется, спросит, «быть или не быть» — вот тогда только в борьбе жизни со смертью, веры с неверием рождается Слово, и борющийся за жизнь произносит: «Верую, Господи, помоги моему неверию». (И если Бог поможет и жизнь возвращается, то в дальнейшем Слово и определяет жизнь, потому что Слово это было у Бога и Слово стало Бог.)
 
–––––––  1945. 6 апреля.

Утром морозец всё высушил, всё вычистил, но вода в машине не замерзла. Потом было солнце и тепло. Возил тёщу ко всенощной (завтра Благовещение), но в церковь пробиться она не могла. В память Благовещения тихонечко шёл по берегу реки по Крымскому мосту, и редко плывущие льдинки, как всё равно вчера зяблики в лесу, поднимали во мне знакомое остро радостное чувство природы, в котором личность освобождается от боли и душа становится большой как мир, великой душой. В темноте потом мне светила благовещенская зорька и громадные дома с огоньками. В таком состоянии великодушия я на место этих домов ставил прежние береговые берёзки и ёлки (их нет, но я-то их помню!) и дивился трудной службе этих великанов-домов.

Так шёл я по набережной, понимая и принимая к сердцу весь труд управления водой. И сравнивал эту быстро бегущую воду весны с потоками нашего сознания, и берега реки сравнивал с делом тех, кто управляет потоками и строит берега, чтобы сделать полезным движение всего потока сознания. Какие великие дела берут на себя эти люди, думал я. Но сколько среди них есть таких, кто посягает на самую воду, на чистоту самого потока сознания. И в такой великой глубине своей предстала мне детская сказка о золотой рыбке.

— Так растите же, — говорил я береговым домам, — выше и выше. Золотая рыбка вам положила их вознести хоть до небес. Но только будьте мудры и скромны, не посягайте на свободу самой золотой рыбки.

–––––––  1945. 7 апреля.

Благовещение. Солнечно, холодно и ветрено. Хотя на Благовещенье и птица не вьёт гнезда, мне пришлось помочь устройству чужого гнезда: родила Т. В., и я возил её из больницы домой. Т. В. девушка в 32 года, родила случайно от случайного военного. И как же она рада ребёнку: вот счастливец-то будет Андрей.

–––––––  1946. 7 апреля. Благовещение.

Ветер повернулся с севера, подстыло, натянуло тучи, повалил валом снег, и пока мы ехали из Москвы домой, мокрый валил, слепил машину. Всюду прорывалась вода, но снег закрывал на глазах все проталины. Во второй половине дня метель кончилась, явилось солнце и к вечеру стало морозить.

Так образовался чудесный тихий весенний вечер, каждая звёздочка показывалась своим собственным лицом, как на картине или в рамке: одна-единственная звезда и её окружение: всякие звёзды, чающие жениха берёзки, река изменённая, потемневшая среди белых берегов. Когда же чётко и ясно определился молодой месяц с дополнительным кругом, первенство от звезды перешло к нему.

–––––––  1947. 7 апреля.

Ранним утром было солнце, а потом повалил снег, и на весь день. Ехал на грузовике к поезду 8.40. Приехал домой очень усталый от холода и болтовни.

Будьте как дети — это не значит: будьте детьми. Это значит, будьте только подобны детям.
 
—
• Фото: Неля Рачкова (Казахстан), 2017.
• Название: «Апрельский снег».

—
• От маргиналий к кармен-эссе: http://proza.ru/2020/02/07/2064