Крестный ход

Он договорился с Ириной и Колей на полпервого, но опоздал. И когда пришел, то они были в соборе, где шла служба, на которую собралась улица людей, столько, так много, что нельзя ни выйти, ни войти. Ему осталось прибиться к одной из групп верующих и оттуда смотреть по сторонам, время от времени заглядывая в открытые двери, откуда вдруг пахнул приторно сладкий фимиам. Оттуда, как из золотого ларя, вышли диаконы и иподиаконы с ковчегом, иконами и свечами, неся две сияющие золотом рипиды, и остановились на высокой лестнице, присоединившись к монашкам в черных платьях – одежде «веселия и радования» и высоких клобуках,  а дальше, уже за ними, шли хоруговники, облаченные в стихари. А вот и тот дьякон, который разжег уголь в кадильнице и, положив кусочек ладана, начал раскачивать кадило, как качели.

Ждали владыку. Ударил колокол и зазвенел, разнося по кругу вибрации, которые, коснувшись уха, пробудили народ, который все ж представал перед ним однородной серой массой. Он и сам был в ней – серым.

Первое воскресенье марта выдалось  бесснежным, холодным. Небо затянуло грязной рогожей, которая не пропускала золотых лучей солнца. Ветер гудел в ветвях старых кленов.

Хотя от его взгляда и не укрылась искусственность, неприродность противопоставления  серому и холодному белых подрясников, голубых и фиолетовых  риз, черных, цвета нетления и чистоты, мантий, золотых икон, все ж, когда зазвонил колокол, он, проникшись неизвестным до этого ему чувством, очень слабым, вдруг испытал сладкий вкус праздничного веселья.

Диаконы, с ковчегом и иконами, спустились со ступеней. Следом за ними, когда из дверей, как горох из раскрытого стручка, выкатил народ, наконец, в окружении свиты вышел владыка, не очень старый, с седой реденькой бородкой и в очках.

Толпы прибавилось. В ней он увидел Ирину и Колю и подошел к ним.

-Давно не возникало во мне чувство праздника. Оно возникло  вместе с пробуждением природы. А толпа дает чувство сопричастности к чему-то большому, великому.

-Да, да и праздник как бы ни при чем, то есть он при чем, но…

Народ начал выстраиваться в колонну. Послышалось:
«Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших».

Тогда толпа сдвинулась с места. Начался крестный ход.

Она полилась из ворот, как из бутылочного горлышка.  Он отстал от Ирины с Колей, но сошел с тротуара и, срезав угол по цветнику, догнал их. Со всех сторон зашикали на него: «Куда по цветам?».

Опять его пробовали оттеснить,  но он не поддавался. Впереди него, путаясь под ногами, шла старушка, сбивая его с шага. Он вынужден был менять ногу, замедляя движение. Та ж держалась молодой пары, с которой иногда переговаривалась. Сзади на него напирал мужик, который басил у него над ухом.

Старушка, которая путалась у него под ногами, отстала или ушла вперед. И теперь он шел свободно, вместе со всеми повернув налево, навстречу солнцу.

Почувствовав свободу, он начал говорить, что мол, как хорошо, что без масок.

Ирина показала глазами на Колю. Тот был в маске.

-Боишься заразиться? – шутливо спросил его он.

-Нет. Но… - начал он, и что-то сказал, но он его не слушал. Ему было все равно, что тот скажет. Главное, что не было того, чтоб кто-то заставлял, не было принуждения, не было косых взглядом, чего он терпеть не мог, от чего устал, что давило на него, нередко пугая его, а как же, ведь он нередко из-за всего этого казался себе ненормальным, потому что выходило, что один, а их много, и все такие серьезные, хотя и убеждал себя, что самый, что ни на есть, нормальный, что это они, они сошли с ума.

Шумела улица. Народ, восхваляя благодатную Марию, вначале шел по широкому тротуару, а затем, снова завернув за угол, глухим переулком с веселыми домиками, где во дворах копошились хозяева. Один вышел, высокий, крепкий и еще нестарый, посмотрел, как они идут. «Что там?» - послышалось из низкой, как бы присевшей, пришибленной к земле  веранды. «Богомольные идут», - сказал он. «Кто, кто?» - переспросили его. «Богомолные!» - выкрикнул он.

Он это слышал. Он нисколько не оскорбился его грубостью. Наоборот, он был рад тому, что будто отделился от этого мужика, живущего в заботах, что так и должно быть, и без того, чтоб заглянуть себе в душу и увидеть в ней бога, не обязательно это Иисус Христос.

Мужик за спиной все басил и басил. Время от времени к нему присоединялся тонкий надтреснутый голос: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою…»

Осталось немного, чтоб завершить круг, которым шел крестный ход, и тут он обратил внимание на молодую женщину, которая и раньше шла  рядом с ним. Она тихо пела, не останавливаясь, повторяя одно и то же, сквозь зубы, но здесь выражение употреблено в другом значении, не в том, как обычно, то есть не открывая рта, как будто про себя, но звуки все ж вырывались наружу и было отчетливо слышно, о чем ее песня, с натугой, добавляя к ней какую-то свою грусть. Лицо, без косметики, чистое (без прыщей и родинок), красивое, одухотворенное, и в нем, и в том, как она держала голову, задрав ее кверху, так, что платок сбился назад, открыв тонкие черные с редкой сединой у виска волосы, выражение веры, истовой (сдержанной и рьяной, ретивой), появившейся не сейчас, не в эту минуту.

Она была одна, вне скопища людей. И вообще, он заметил, что здесь не было того, что есть в толпе, когда один вдох и один выдох, а было так, что каждый со своей общей верой (он – с идеей), и все же они, каждый, чувствовали сопричастность великому, величественному.

По тому, как она одета, куртка по колено и длинная юбка, и как собралась, надев огромный не по ее плечам рюкзак, и с тяжелой сумкой, не скажешь, что она здесь специально, хотя, возможно, что в этот день у нее были и другие дела. Но опять же со своей верой, которая никуда не денется, не пропадет, и когда все закончится, то пойдет с ней и дальше.

Так размышляя, он вдруг почувствовал, что у него на глазах появились слезы. «Расчувствовался», - сказал он про себя.