Лонг-лист 5-го розыгрыша Кубка Фонда ВСМ

ЛОНГ-ЛИСТ 5-ГО РОЗЫГРЫША КУБКА ФОНДА ВСМ 2020 – 2021 ГОД

СОСТАВ ЖЮРИ КОНКУРСА:

«Владимир Едапин» http://proza.ru/avtor/edapin2009
«Владимир Погожильский» http://proza.ru/avtor/vladimirych
«Галина Харламова» http://proza.ru/avtor/myledy
«Дикая Роза» http://proza.ru/avtor/cubana
«Игорь Рассказов» http://proza.ru/avtor/rasskazov
«Ирина Брагинская» http://proza.ru/avtor/irvingray
«Лана Гнедко» http://proza.ru/avtor/lana1721
«Леонид Блох» http://proza.ru/avtor/leonidblokh
«Любовь Кирсанова» http://proza.ru/avtor/lyubovkirsanova
«Любовь Олейникова» http://proza.ru/avtor/zaria
«Михаил Забелин» http://proza.ru/avtor/jilin
«Рина Лайт» http://proza.ru/avtor/volocogito
«Шарай Денис» http://proza.ru/avtor/dnevalny



1-ЫЙ ТУР

1. Я видела Бога http://proza.ru/2014/10/27/1300
Карин Гур

                Светлой памяти моей бабушки - посвящается.

         1952 год. В свои пять с половиной я начала отпочковываться от родителей, дедушки и бабушки, осознавать себя личностью с головой, переполненной массой вопросов, требующих немедленных ответов. Поскольку мама и папа большую часть времени были заняты на работе, глаза на жизнь открывала мне бабушка, объясняла так, как она эту самую жизнь понимала, не имея высшего образования, с трудом умея писать на русском.
         После того, как дедушка прочитывал газету, я брала её смотреть картинки. Самые интересные были в праздники: парад, дедушка Сталин на трибуне. Но то, что увидела тем майским днём, поразило  настолько, что я побежала к бабушке:
         - Ба, прочитай, прочитай.
         На фотографии дедушка Сталин держал на руках маленькую девочку в  белой  блузочке, в волосах бант тоже белый  и большой. Она крепко обнимала его за шею.
         Бабушка призвала на помощь всю свою фантазию:
         - Эта девочка живёт в городе Москва, учится в школе на пятёрки, хорошо кушает, слушается маму, папу и дедушку с бабушкой.
         И всё? Просто хорошо кушать и быть отличницей? Этого достаточно, чтобы поехать в Москву и обнять дедушку Сталина?
         О, сладостное предчувствие исполнения желаний.
         Через несколько месяцев из тощего, салатового цвета заморыша, я превратилась в более чем упитанного ребёнка. Мальчишки на улице кричали мне: «Бочка», но я не обижалась. Откуда они могли знать, что я  уверено шла к осуществлению своей мечты.          
Наш небольшой городок пересекала длинная улица, начинающаяся  от пруда с одной стороны и спиртзавода  - с другой. Покрытая плохим выщербленным асфальтом, она лениво тянулась мимо бани, пересекала центральную трассу, тянущуюся из Винницы через Житомир до Киева.
       Мимо маленьких одноэтажных магазинов, в которых продавали селёдку, мясо, хлеб, нитки и пуговицы, керосин и подсолнечное масло  на разлив,  продолжалась до школы, в которую мне вскоре предстояло пойти, колхоза, суда и милиции до самого загадочного места – кладбища.
      Все маленькие улочки вливались в неё, как притоки в русло большой реки. И наша, в то время Базарная, пыльная летом, грязная  заболоченная весной и осенью, скользкая зимой, упиралась в неё под прямым углом. Наш дом был вторым от дороги.  И как только издалека раздавались звуки оркестра: «Там там та там, там та та та та та там...» все бежали смотреть на процессию. В этот раз пошла с бабушкой и я. Увиденное, мне очень понравилось: цветы, венки, машина, на которой стояла большая открытая коробка, оббитая красным сукном. Что было в коробке, я с высоты своего роста рассмотреть не могла, но толкала бабушку в бок и спрашивала:
      - Ба... ба... что это?
      Она шикнула на меня:
      - Стой тихо, дома расскажу.
      Так я впервые узнала, что люди умирают.
      - Это что значит: умирают?  - не могла не поинтересоваться я.
      - Засыпают навсегда, закрывают глазки и спят.
      Хорошее дело! Это как: ни кушать, ни играться... Подумав, я спросила:
      - И куда они деваются?
      - Боженька их забирает к себе на небо.
      Час от часу не легче. Это что ещё за боженька?
      Бабушка, как могла, втолковала, что это такой старик, который всё видит, всё знает и всё может. Почти, как дедушка Сталин.
      - Ба! А все умирают?
      - Все. – Бабушке была занята, этот разговор явно начинал ей надоедать и она стала отправлять меня играться к соседу ровеснику.
      Но я должна была выяснить для себя ещё кое-что важное:
      - А я? Я тоже умру?
      - Угу, только  это не скоро, ты будешь жить долго долго до ста  лет.
      Я с трудом считала, но по пальцам, отняв от ста пять, поняла, что жить мне ещё долгих девяносто пять лет. Ура!  Это так много!
      Потом, задрав голову, я высмотрела в небе седого старика с длинной белой бородой, во всём белом, сидящего на облаке. Он внимательно смотрел на меня, я смотрела на него, пока не заболела шея, а он уплыл куда-то по своим делам.
      Через несколько дней, получив от мамы денежку,  отправилась за вкусным мороженым. Тётенька в белом переднике  доставала его  из металлического бидона, накладывала  в бумажный стаканчик и вручала деревянную ложечку. Меня отпускали одну, это было близко от дома и дорогу не нужно было переходить. В это время издали появилась лошадь с телегой, на которой стояла коробка, точно такая, как раньше на машинах. Не было цветов, не было музыки, но я поняла, что кому-то исполнилось сто лет и его повезли умирать. Было жутко и страшно, но я решила дойти с повозкой до конца и посмотреть, что же происходит на самом деле. Коробка стояла низко, в ней лежала худая старуха в белом платочке, укрытая простынёй, со сложенными руками, в которые была воткнута палочка с перекладиной. Пристально вглядываясь в её лицо, старалась увидеть, как она моргнёт или повернётся на другой бок, но старушка лежала, не шевелясь. Дорога оказалась длинной, мороженое я съела, пальцы липли от сладости. Я хотела домой, пить, писать, но решила терпеть до конца.  Кто-то  дёрнул меня сзади за косичку. Я вздрогнула. Передо мной стояла наша соседка тётя Валя. У неё почти не было зубов и она шепелявила:
     - Рая, ты шо тут  делаешь? Ух и попадёт тепе от папушки.
     Это я и сама знала.
     - Я хотела посмотреть, как умирают.
     - Держись за руку, а то потеряися.
     Дома кончились, вдоль дороги  тянулись поля.
     Наконец телега въехала на странное место. С двух сторон виднелись холмики, огороженные маленькими заборами. Внутри стояли какие-то камни, большие палки с перепонками, кое где лежали цветы. Мы остановились у какой-то глубокой ямы. Коробку поставили на земляную насыпь. Откуда-то появился  толстый дядя, больше похожий на тётю в длинном чёрном платье. За спиной висел хвостик, на животе раскачивалась палочка с перекладиной, такая же, как у старухи, только очень большая и красивая.
     - Тёть Валя, это кто?
     - Патюшка.
     - Он этой старухи батешка, папа?
     - Рая, это поп(а я поняла «бог»). Был он совсем не похожий на белого старичка, сидящего на облачке. Нужно будет потом у бабушки всё расспросить.
     Коробку закрыли, опустили в яму и засыпали землёй. Старуха умерла. Бог быстренько что-то сказал, видно пообещал ей, что скоро её оттуда откопает и заберёт к себе на небо. Все стали быстро размахивать рукою сверху вниз, справа налево и кланяться до земли.
     Ох и влетело мне дома: целую неделю без кино и мороженого.
     Зато я видела Бога!    
Осень и зиму я проболела. Мама сказала соседке, что у меня «хараническое воспаление середнего уха». Вот так! У всех по два уха, а у меня ещё какое-то третье, середнее. Я долго смотрела на себя в зеркало, искала, но так  и не нашла, видно оно где-то на спине, а спину я не вижу. Приходила медсестра и делала в попу больнющий укол, а мама на ночь капала в ухо чем-то тёплым и ставила компресс.

      В тот день мама почему-то  не пошла  на работу, все куда-то бегали, по радио играла грустная музыка, папа без конца курил в холодном коридоре.  Потом пришёл сосед с сыновьями, все сидели и плакали. Старший его сын, комсомолец, сказал, что теперь всё кончилось и ничего уже не будет так хорошо, как раньше.
     Мама объяснила мне, что умер Сталин. Я не могла понять и смириться: как же так, а я? А моя мечта? А трибуна?  А большой белый  бант? Мне пришлось впервые в жизни испытать горечь несбывшихся надежд.
    Бабушка на кухне чистила картошку и тоже плакала.
    - Ба, а чё Сталину уже сто лет? И Боженька заберёт его  к себе?
    - Не, – она уже забыла, что говорила мне полгода тому назад. – Он заболел и умер. Какое горе.
    Заболел и умер? Значит, не в сто лет умирают, а ещё, если болеют, тоже? А у меня это «хараническое воспаление» Я побежала к маме:
    - Мама, ты мне не дашь умереть? Я ещё не хочу к Боженьке. Пусть мне делают уколы, я буду терпеть.
    Она обняла меня, долго целовала, успокаивала, что ни за что и никогда никому меня не отдаст.
     В сентябре 1991 года бабушке исполнилось 96 лет. Через три месяца она скончалась.
 


2. Лара http://proza.ru/2020/03/13/70
Татьяна Аггуриева

          После близости Лара целовала Геннадию руки и в исступлении твердила: "Люблю". Циничного и толстокожего Геннадия столь безудержное проявление чувств шокировало и пугало, и он часто ловил себя на мысли, что Ларино буйство засасывает его внутрь подобно болоту, парализуя волю. Геннадий ощущал скованность и ненужную зависимость от чрезмерно эмоциональной, порывистой любовницы. Накапливаемое раздражение искало выход, и в один момент выплеснулось наружу. На пустом месте, прицепившись к сущей ерунде, Геннадий "встал на дыбы" и в резкой форме объявил онемевшей от потрясения Ларе об окончательном и бесповоротном разрыве.
          Шел проливной дождь. Геннадий притормозил у остановки и повелительным кивком указал Ларе на выход. Медленно, не веря в происходящее, Лара распахнула дверцу машины и встала под дождем, забыв раскрыть зонт и мгновенно вымокнув до нитки. На Гену с болью смотрели широко раскрытые глаза, из которых потоком текли слезы, а их смывал ливень. Фотографическим снимком отпечаталась в памяти Гены одинокая Ларина фигурка и искаженное болью лицо. Геннадий отвернулся и тронулся с места. Дома он, как ни в чем не бывало, поужинал, вежливо поблагодарил жену и улегся на диване с намерением вздремнуть. Приснилась ему Лара, что стало первым шагом длинного пути в никуда...
          Лара приходила в его сны каждую ночь, смотрела вопрошающе и укоризненно качала головой. Геннадий вставал по утрам уставший, как после смены, и донельзя раздраженный. Семейный интим не приносил должного удовлетворения, и через короткое время Гена завел интрижку с Машей, а через месяц, пресытившись, с Галей. Дальше события понеслись, как снежный ком с горы – бессмысленные походы налево в стремлении заполнить зияющую пустоту в сердце. В конце концов, прочувствовав, что "суррогат – неполноценная замена", Геннадий остро затосковал по Лариному телу, губам, поцелуям, томительной нежности, слепому обожанию, полному подчинению его воле и глубокому чувственному наслаждению, которое, как выяснилось, испытать возможно было только с ней...
          Знакомство их произошло спонтанно, и Геннадий не знал не только Лариного адреса, но и ее фамилии, семейного положения и так называемого общественного статуса. Вспышка неистовой страсти толкнула их в объятия друг друга, свидания происходили в Гениной машине. Они ни о чем толком не говорили, занимаясь любовью в лесополосе на окраине города. Геннадий, не скрывая, что женат, четко обозначил нежелание обсуждать свою жизнь. И сам ни разу ни о чем не спросил Лару, поинтересовавшись лишь, имеет ли она свободную жилплощадь для встреч. Лара, испуганно моргнув, отрицательно покачала головой. Больше Гену ничего не интересовало, его полностью устроило существующее положение дел. Небольшой перерыв между работой и домом, оазис в душной пустыне, кусочек блаженства, яркий мазок на серой картине повседневности... Лара отдалась ему через четверть часа после знакомства, едва он успел затормозить, с трудом укрыв автомобиль среди редких деревьев. Они не обменялись телефонами – к чему женатому мужчине проблемы?..
          Гена испытывал сильное стойкое возбуждение, стоило только Ларе сесть в его машину. И это настораживало и лишало покоя и в чем-то самоуважения... Геннадию не нравилась странная зависимость от Лары – подумаешь, кругом женщин пруд пруди, найдет и получше... Ларино "люблю", произнесенное бессчетное количество раз, ее покорность, податливость, исступление, с которым она ему отдавалась, задевали самые потаенные струны души, о существовании которых Гена и не подозревал. Липкой паутиной обволакивала его Ларина любовь, Гена задыхался и мечтал о свободе... Но, расставшись с любовницей, разомкнув кольцо тонких рук, тесно сжимавших его на протяжении трех месяцев, Геннадий не почувствовал себя счастливым. Ларино неистовство заполняло его сущность до краев, и ни одна из случайных капризных подруг не шла с ней ни в какое сравнение...
          Дойдя до крайней степени отчаяния, Геннадий однажды вечером поехал по прежнему маршруту, который намеренно поменял после разрыва, желая до дрожи в пальцах увидеть Лару, а дальше видно будет. Как и следовало ожидать, Лару он не встретил. Не сдаваясь, Гена каждый вечер в то же время, что и раньше, проезжал место их знакомства и последующих тайных встреч. Лары не было, но Геннадию казалось, что она незримо присутствует, тянет к нему руки, умоляя о чем-то... Образ Лары плавно перешел в навязчивую идею, она виделась повсюду, где бы ни появлялся Гена. Она вторглась не только в сны, но и в реальность, активно вмешивалась в его жизнь и, обретя голос, мелодично звучащий в голове, комментировала Генины разговоры.
          Как-то во время нежеланного секса с женой, Гена, потеряв контроль над собой, задыхаясь, с тоской простонал вслух: "Лара!.." Жена взвилась до потолка, закричала-завизжала, и Гена совершил неслыханное. Раздельно и четко заявил ошарашенной и оскорбленной супруге о поглотившей его любви к другой женщине, а после ехидного напоминания о том, что они проживают в квартире, являющейся собственностью тестя и тещи, молча и быстро собрал чемодан с самым необходимым и, оставив ключи, ушел. Друзья семьи дружно отвернулись от Гены, дети объявили бойкот, на работе коллеги насмешливо перешептывались за спиной – слухами земля полнится...
          Геннадий снял дешевую комнату в частном доме без удобств и свободное время посвящал то колке дров, то починке протекающей прямо над люстрой крышей. Он жил аскетом не водил женщин и общался только с Ларой, которая часто посиживала в темном углу комнаты на стуле и ласково разговаривала с ним... Вскоре Гена запил и начал прогуливать работу. Поначалу его прощали, оформляя пропуски, как дни без оплаты, но затем отдел кадров направил Гениному начальнику рекомендацию уволить ставшего никчемным сотрудника. Сердобольная старушка, хозяйка частного дома, подкармливала непутевого горемыку, а по ночам Лара гладила Гену по спутанным грязным волосам и мурлыкала на ухо колыбельные песни...
          Через полгода Геннадий умер. Перед смертью Лара улеглась рядом, взяв за руку тонкими пальчиками... "Прости меня, Ларочка..." – еле слышно прошептал Геннадий, и по его впалым, заросшим густой щетиной щекам покатились слезы. "Я давно простила тебя Геночка. Спи..." – нежно ответила Лара, закрыла закатившиеся Генины глаза и в тот же миг растаяла в воздухе...

3. Шкатулка с секретом http://proza.ru/2020/04/21/1268
Ольга Альтовская

   У маленькой Танюшки был секрет. Ей когда-то давно дедушка подарил на день рождения сундучок – небольшую шкатулку, инкрустированную перламутром со словами: «Пусть это будет твоей копилкой», – и с тех пор Танюшка берегла её от чужих глаз и складывала в неё всё самое ценное. А чтобы чужие не залезли в неё, сделала печать из пластилина и каждый раз проверяла, не тронута ли она, не нарушил ли кто её, не узнал ли её секрет? Со временем в печати пропала необходимость – Танюша выросла, уехала в другой город учиться, и сундучок давно уже стоял забытый в дальнем углу на антресолях. Но вот недавно, когда Таня, уже взрослая серьёзная девушка, вернулась домой, он попался ей на глаза: перламутр потускнел и кое-где отвалился, крышку придерживала засохшая лепёшка из пластилина. Таня слегка встряхнула шкатулку. Там что-то звякало. Девушка открывала сундучок со странным чувством любопытства: что там? Что она-маленькая так трепетно хранила в нём? Что для неё, девочки, значили спрятанные в нём предметы?
    В сундучке лежали блестящие пуговицы, фантики из цветной фольги, разноцветные стекляшки-стразы, ярко-зелёная брошка со сломанной застёжкой в виде цветка. «Будто сорока собирала», – улыбнулась Таня. А сбоку лежала белая атласная ленточка. Таня взяла её в руки и вспомнила: эта лента служила поясом на новогоднем платье. Мама ей сшила из белого шёлка костюм Метелицы, и Танюшка – воздушная, как облако – в лёгком белоснежном пышном платье, в короне из белых пушистых перьев и в атласных туфельках стала победительницей в конкурсе Новогодних костюмов.
    А вот и галстук-бантик из синего сатина. Это Серёжкин. Одноклассник Серёжка в костюме Кота в сапогах был на том празднике с этой «бабочкой». Он пригласил Танюшку танцевать и, держа её руки в своих, страшно краснел – стеснялся. Потом, когда в раздевалке переодевался, потерял бант, а Танюшка подобрала, хотела отдать, да не успела. Серёжка в зимние каникулы переехал с родителями в другой город. Больше они не виделись. А «бабочка» осталось как память о первой любви. Где ты, Серёжка? Какой ты сейчас?.. Таня поднесла бант к губам, и, слегка коснувшись, ощутила едва уловимый запах времени – запах ткани вперемешку с цветочным ароматом. Так пахла мамина пудра.
    Таня перебирала вещицы из сундучка – пыталась восстановить события, связанные с этими ценностями. Но многое, ускользнувшее из памяти, не находило объяснения. Вот абрикосовые косточки. Зачем они тут? Для чего она их тут хранила? Или губная помада дикого малинового цвета… Румянилась? Явно у мамы стащила.
    Или лоскуток золотой парчовой ткани… Ну, тут ясно – сорока!
    Или красная шерстяная нитка? Что она тут делает? Что она значила для Тани маленькой? Таня намотала её на запястье. Говорят, помогает от сглаза. А потом сняла и положила на место – пусть всё останется, как было в прошлом. В том времени, где остались дедушка, мама молодая, Танюшка маленькая. Мелькнула мысль – выбросить: кому теперь это нужно? Но почему-то стало жалко. Как- будто в этом сундучке хранилась часть её теперешней, то, что неразрывно связано с сегодняшним её днём, с её душой. И этот сундучок – как узелок на память о детстве – обрёл свою, особенную ценность. И даже показалось, что если он потеряется или выбросится, то что-то важное исчезнет из её жизни.
    «Пусть будет, – решила она. – Как семейная реликвия» И, закрыв секреты, проведя пальцами по перламутровой крышке, словно лаская и прощаясь, убрала сундучок на прежнее место.

4. Картошка http://proza.ru/2020/08/06/1135
Светлана Гинценберг

Тбилиси - это город со всех сторон окруженный горами - большими и маленькими. Меня всегда поражал его ландшафт. Улицы как змейки вьются вокруг холмов. Они сбегают с горы  Мтацминда, как ручейки и теряются, а потом вдруг появляются около прекрасного проспекта Руставели.  Улица, на которой я родился и вырос, располагалась в так называемом  «Старом районе», который своей красотой и самобытностью поражал не только гостей столицы, но и самих жителей. У меня, как и у всякого тбилисца, была уйма знакомых и друзей. Вместе мы пережили много хорошего и плохого, что выпало на долю нашей страны. И теперь, когда наступили мирные времена, очень дорожили нашей дружбой. Встречались по поводу и без повода. А сегодня был просто отличный, солнечный, летний день. Я сидел на балконе в старом кресле-качалке, подставляя лицо ласковому солнцу и прикрыв глаза слушал как внизу во дворе, а двор у нас был «итальянский», кипела жизнь. Играли дети, спорили соседки, доказывая друг другу, как лучше лечить печень. Ребята играли в нарды, кто-то бренчал на гитаре. Вообщем все как всегда.
  Зазвонил телефон. Я взял трубку. Это был мой друг Бера. Бера был известным в Грузии гитаристом. – Что делаешь?  - Ничего – ответил я   - Давай махнем с ребятами за город, поедим хинкали, пообщаемся. Давно не виделись. Бера постоянно ездил на гастроли за рубеж. – Ты когда прилетел? – спросил я. – Вчера вечером, очень хочу видеть ребят и тебя.
Встретились около семи часов в Александровском саду. Гела, Давид, Бера и я. Все мы искренне были рады встрече. – Ну, что, поехали? Бера остановил машину, и мы помчались, да именно помчались. Водитель был молодой и, как видно, отчаянный. Он обгонял любую машину, которая оказывалась на его пути. Мне было не по себе, не знаю как другим. Но никто не показывал вида. Ребята смеялись и рассказывали байки. Наконец-то мы прибыли в пункт назначения и с облегчением покинули машину.
Ресторан располагался на берегу живописной реки. Вдали зеленели горы, а небо поражало своей голубизной. Мы заняли столик прямо во дворе, под раскидистым персиковым деревом.  Настроение у всех было приподнятое в предвкушении вкусной еды и хорошего кахетинского вина. Подошел официант и вежливо спросил, чего мы желаем. Заказывал Бера. Он больше всех соскучился по грузинской кухне. – Ну, во-первых, начал Бера и все дружно рассмеялись, потому, что наперед знали, что последует за этими словами. Официант терпеливо записывал все, что ему диктовал Бера. При этом он переспрашивал официанта. – Друг, ты успеваешь, ничего не забыл?  - Нет, нет  батоно
Когда был составлен и записан заказ, в который входил почти весь ассортимент ресторана, официант улыбнулся и направился к кухне. Но в это время его окликнул Гела.
 – Постой генацвале, самое главное забыли,- картошку жареную. Все опять дружно засмеялись. Официант кивнул и ушел.
Картошка, повторил я про себя, да картошка. Для меня это слово было не простым звуком. Я вдруг ясно вспомнил случай, который произошел в моей жизни.
Время было непростое, послевоенное. Город выглядел, как заброшенный старый дом. Повсюду разруха, грязь и бедность. Люди, как тени. Ни улыбок, ни смеха.
Я только закончил учебу в политехническом институте и никак не мог определиться с работой. Да,  в общем-то, работы по сути никакой и не предвиделось. Весь день я бродил по городу. Было холодно, и сумерки наступали очень рано, и так как освещение на улицах было минимальное, город казался еще угрюмее.
Я шел домой, втянув голову в воротник. Вдруг услышал голос моего однокурсника Зазы. – Иракли, Иракли. Иди сюда.  Заза стоял в очереди за гамбургерами. Очередь была довольно-таки большая. Я протиснулся сквозь толпу. Да, да – именно толпу. Очередь в Тбилиси никогда не бывает организованной. Каждый человек стоит именно там, где считает нужным, а не там, где должен стоять. За спиной я услышал неодобрительный гул. Не обращая никакого внимания на недовольство стоящих людей, Заза широко улыбался и тряс мою руку. – Друг, как ты? Что нового? Я хочу угостить тебя. Он знал о моем бедственном положении и всей душой хотел сделать  мне приятно.
 Очередь продвигалась медленно, но продвигалась. Перед нами стоял парень. Я не видел его лица, но почувствовал, что он слишком напряжен. Потом я просто перестал думать о нем и продолжал разговор с Зазой. Наконец парень оказался у прилавка и застыл. – Ну, что Вам? – спросил продавец. Парень молчал. Заза слегка дотронулся до его локтя. Тут он повернул голову и посмотрел на меня долгим взглядом. Я тоже посмотрел ему прямо в глаза. Они меня поразили. Глаза были синие. Для Грузии это большая редкость. 90% населения обладают карими или черными глазами. Лицо правильной формы, волевой подбородок. Как принято говорить – симметричное, т.е. красивое. Какое-то время, мы, молча, смотрели друг другу в глаза. Он  не произносил ни слова. Продавец еще раз и уже громче спросил – что будете брать? Парень не двигался. Он как будто решал, что делать дальше. Я все понял, опустил руку в карман и достал несколько сложенных купюр, протянул их парню, но он даже не пошевелил рукой, она у него была опущена вдоль тела. Незаметно я вложил деньги ему в руку.
-Картошку – проговорил он, обращаясь к продавцу, а на остальное, чего-нибудь по Вашему усмотрению, и замолчал.
Ему подали поднос, на котором возвышались пакетики с  горячей картошкой и несколько гамбургеров. Парень взял поднос, повернул ко мне голову и проговорил – телефон. Я опешил, он, что еще и телефон мой захотел. – Какой телефон? – с недоумением переспросил я. Номер телефона, поправился он. Я хотел махнуть рукой, как бы говоря, да ладно, не надо, но опять наткнулся на его глаза. Взгляд не позволял быть фамильярным. Я достал блокнот, вырвал листик, нацарапал номер телефона и имя Иракли
 Протянул. Парень поднял руку, взял листик и бережно положил в карман своего пальто
Повернув голову, я посмотрел вслед удаляющейся фигуре. Он шел спокойно и, как мне показалось, слишком медленно. В углу за столиком стояли две девушки, очень милые и хрупкие. Они были похожи друг на друга и обе с обожанием смотрели на парня. Наверно сестры, подумал я и повернулся к Зазе.
Прошло около пяти лет. Однажды утром, когда я был в офисе, зазвонил телефон  - Да, я слушаю  - Батоно Иракли это Вы?  - Да, а кто говорит?  - Это Ника.  – Ника?  - Батоно Иракли, Вы, по всей видимости, меня не помните, мы с Вами встречались, правда, это было давно. – И? – спросил я.  – Если Вы, не возражаете, давайте встретимся, и я Вам все объясню.  Мы договорились о встрече.
Кафе располагалось рядом с моим офисом. Я пришел раньше назначенного времени и уселся за столик напротив входной двери и стал ждать. Ровно через минуту в дверях появился молодой человек. Конечно, я сразу узнал его. Мы пожали друг другу руки. Ника выглядел отлично. Он как будто бы стал еще моложе, чем тогда, когда мы с ним  виделись. Наверное просто не было того напряжения, которое присутствовало в день нашей первой встречи. Заказали кофе. Ника закурил, потом достал из кармана аккуратно сложенный листок и деньги, молча, пододвинул ко мне.  – Батоно Иракли.  – Можно просто Иракли.  – Да, Иракли. Я считаю своим долгом рассказать Вам, что произошло со мной в тот злополучный вечер, конечно если Вы не возражаете.  – С большим  удовольствием  послушаю Вас – ответил я.
Ника затянулся сигаретой. Конечно, не мне Вам рассказывать какое тогда было время. В отличие от других, я совсем потерял ориентиры. Не мог понять, что делать дальше, кому верить. Цели в жизни не было никакой, но гордость не позволяла мне хоть кому-нибудь  из родственников дать понять, что я растерян. В тот вечер я шел от друга домой. Неожиданно встретил свою младшую сестру с подругой, которая мне очень нравилась, но которую я избегал из-за своей неустроенности. Мы вместе продолжили путь. В кармане у меня было абсолютно пусто. Как назло, мы проходили мимо этого  самого кафе, вернее забегаловки. Девочки были явно очень голодны. Они одновременно повернули головы в сторону кафе и замедлили шаг. Не знаю, как это у меня вырвалось, но я вдруг предложил им.  – Девочки, кто хочет жареную картошку?  - Мы, тихо и одновременно проговорили они и посмотрели на меня с такой благодарностью... Я встал в очередь. Какое-то время старался ни о чем не думать, вернее не знал о  чем мне думать. Иногда я оглядывался и видел, как они нетерпеливо переминаются с ноги на ногу и трогательно шмыгают носами от холода.  Хоть бы очередь никогда не кончалась – думал я. Или бы прямо предо мной закончилась бы картошка. И продавец громко бы объявил, что картошки сегодня больше не будет. Но, к сожалению, все шло своим чередом. До сих пор не могу понять, как я решился на такую авантюру. Мне было стыдно, но еще больше мне было жаль девчонок... Ну, а дальше Вы сами все знаете.
После этого вечера случился перелом в моей жизни. Я поклялся себе, что обязательно стану успешным человеком и женюсь на Кети, - так зовут мою жену. В скором времени я уехал работать в Германию. Мне повезло, я занялся бизнесом. Почти пять лет я не был в Грузии. Я никогда не забывал Вас Иракли. Он встал, пожал мне руку и пошел к выходу. – Телефон – проговорил я. – Что? Не понял?  - Номер телефона оставь. Ника улыбнулся и сбросил мне свой номер.

5. Далеко от больших городов... http://proza.ru/2020/03/27/1172 
Петр Лопахин

Почтовый УАЗик мчится из Куйбышева в Северное. Северная трасса плохая, дорожное полотно неровное, асфальт старый и трескается, кое-где видны следы «заплаточного» ремонта, от которого дорога становится только хуже. На улице лето и из окна автомобиля видны зеленые поля пересекаемые узкими полосками березовых колков. Чем дальше от Куйбышева, тем полей меньше, а лесов больше. Ближе к Северному полей вообще нет.
За рулем сидит водитель Витек -  мужчина лет сорока, среднего роста плотный, бритый наголо, на пассажирском сидении – сопровождающий Петя – высокий, худощавый, тридцатилетний парень. Разговаривают.
 - Что у нас сегодня первое? - спрашивает Витек.
 - Сергино, - отвечает Петя.
 - Только бы они сразу обмен сделали, а то неохота к ним на обратном пути заезжать…
 - Сомневаюсь. У них мешки сразу готовы бывают, только если им самим вечером пораньше уйти надо.
Дальше разговор идет на отвлеченные темы. Витек хвастается своей личной жизнью. Помимо красавицы жены у него есть две молодых любовницы, которых он регулярно посещает. Это служит предметом его гордости. Петя слушает молча, улыбается, наиболее забавные моменты Витиных рассказов он, со смехом, комментирует…
Так незаметно доехали до Сергино. Когда-то это было большое процветающее село, теперь здесь не более ста жителей и все они - немолоды.
УАЗик подкатил к почтовому отделению. На крыльце встречают, зав отделением Ивановна – полная пожилая женщина на седьмом десятке и ее муж - почтальон Андрюха – еще крепкий, сухопарый пятидесятилетний мужик.
 - Здорово, ребята. Что там Куйбышев? Стоит? - говорит своим хрипловато-дребезжащим голосом Ивановна.
 - И вам, здравствуйте. Стоит. Что ему сделается? - отвечает Петя и достает из будки мешки с почтой.
Все четверо заходят в помещение почты. Ивановна, вставая за стойку, говорит.
 - Петь, мы тебя попросим: заскочи в Ваганово, выдай пенсию Пустыреву.
 - Так я ж, вроде, не имею права пенсию выдавать…
 - Да глупости! Деньги выдашь, он распишется, квитанцию на обратном пути завезешь… Вам все равно еще к нам заезжать, почта у нас еще не готова. Андрюху отправлять глупо. Ему придется или весь день в Ваганово проторчать, вас дожидаясь, или с вами до Северного мотаться.
 - Ревнуешь Андрюху? Боишься от себя отпускать? - пошутил Витек.
 - Конечно, ревную. Такого орла. Он мне здесь нужен. - смеется Ивановна.
 - А кто это – Пустырев? - спросил Петя.
 - Да инвалид. Больной на голову, - ответила Ивановна.
 - В общем, дебил со справкой! - вставил Андрюха.
 - Бухает?
 - Там не забухаешь, спиртного взять негде. Траву он курит.
Делать нечего, Петя согласился, и они покатили дальше. До Ваганово доехали быстро. Это была практически полностью вымершая деревня, состоящая из одной улицы на которой осталось всего три жилых дома, остальные были либо разрушены, либо их вообще не было. Все пространство между домами и вокруг, на сколько, хватало взгляда, было покрыто густыми зарослями крапивы и конопли выше человеческого роста, либо такой же высоты камышом. В первом доме жил полудикий бобыль-охотник, во втором, самом ухоженном - одинокая пожилая женщина, а в третьем, самом маленьком и захудалом, - тот самый Пустырев.
Машина остановилась на дороге напротив домика Пустырева - это была маленькая низенькая хибарка, погруженная в заросли бурьяна настолько, что окон совсем не было видно. По узенькой тропинке, вытоптанной в бурьяне, Петя дошел до входа в сени, дверной проем был очень низкий, и чтобы войти ему пришлось согнуться пополам, находясь в таком положении, он пробрался через сени, нащупал дверь и оказался в доме. Площадью дом был не более двенадцати квадратов, печка разделяла его на две половины: кухню и комнату. В кухне стояла неряшливого вида женщина, волосы ее были растрепаны, одета она была в старую заношенную ночную рубашку.
 - Здравствуйте! Я пенсию привез.
 - Сейчас позову - сказала женщина и вышла из дому.
«Откуда она его позовет? Где он может быть? В бурьяне? Что он там может делать? Шоркает коноплю*?» -  носилось в голове Пети, как вдруг, его словно ледяной водой окатили, из-за печки вышла маленькая девочка, лет трех на вид, по сравнению со своей матерью она казалась очень опрятной, на ней была бордовая кофточка и того же цвета юбочка, волосы были аккуратно расчесаны, глазки светились радостью, она улыбалась.
 - Пливет.
 - Привет.
 - А это, Даска. – девочка подняла перед собой старого потрепанного плюшевого зайца.
 - Привет, Дашка.
 - Ты, деньги пливез?
 - Привез.
 - Значит мы сколо, в голод поедем, мне новое платье купим и Даске надо какую-то обновку купить…   
Тем временем, женщина откуда-то привела своего мужа. Это был мужичонка не старше сорока лет, обрюзгший, лысый, одетый в растянутые на коленях трико и старую затасканную майку. Лицо его выражало крайнюю тупость. Было видно, что увидев более крупного молодого мужчину, он боится. Петя подал ему деньги.
 - Пересчитайте.
Там было тринадцать тысяч четыреста тридцать четыре рубля – тринадцать тысячных, четыре сотки и мелочь. Мужчина долго крутил перед собой деньги, перекладывал купюры из руки в руку, сосчитать их у него никак не получалось.
 - Да расписывайся уже! Я вижу, что там все. – раздраженно сказала женщина.
 - Вот здесь… Подпись и фамилия, - проговорил Петя.
Мужчина поставил закорючку, а потом долго и мучительно выводил свою фамилию, но разобрать ее все равно было невозможно.Петя взял квитанцию, молча вышел и сел в машину.
Всю дорогу до Северного он молчал. Мысли о маленькой девочке не отпускали его: «Как живет здесь этот ребенок? Здесь ведь не то, что погулять негде, это физически невозможно! А зимой? А в город они как ездят? Ни у кого здесь автомобилей нет. Ловят на трассе северянский**  автобус? Что с ней будет дальше?»
Заехав на обратном пути в Сергино, забирая почту, Петя заговорил с Андрюхой.
 - У твоего инвалида, оказывается жена и ребенок маленький.
 - Ну да…
 - Я не ожидал. Я в шоке до сих пор.
 - Да они все в этом Ваганово долбанутые! Им всем предлагают жилье в других селах, а они отказываются, говорят, что им здесь лучше, живут как дикие звери – без магазина, без медпункта…
 - А в город они как ездят?
 - Не знаю. Наверное, северянский автобус на трассе ловят.
 - Страшно все это.
 - Я раз к ним приехал - газету привез, а они на диване голые – порются***, на меня ноль внимания, а девочка на полу со своим зайцем играет, я плюнул на пол, газету бросил и ушел…
 - Что с девочкой дальше будет?
 - Заберут, наверное, ее у них как подрастет…

*шоркать коноплю – делать план (план – анаша)
**северянский автобус – автобус сообщением Северное-Куйбышев
***порются – сношаются (жаргон)

6. То, что составляет твою жизнь http://proza.ru/2018/05/06/396
Светлана Казакова Саблина
То, что радует

Улыбка ребёнка.
Влюблённый взгляд твоего мужчины.
Знаки внимания не только от ближних.
Солнце в любое время года.
Солнечные грибные дожди.
Распустившиеся и нежно благоухающие ландыши.
Встречающиеся васильки во ржи.
Ромашковая или земляничная поляны.
Запах цветущих  пионов – как привет моей малой  родины – Дальнего Востока.
Колышущаяся нива.
Найденное грибное местечко, утаившееся от других любителей «тихой охоты».
Бесконечная синь моря.
Причудливые облака.
Неохватная цветущая равнина.
Тайга, убегающая за горизонт и машущая тебе вслед кедровой лапой за оконным стеклом поезда.
Хребты гор, подпирающие свод неба.
Удачная стрижка.
Красивая обнова.
Предстоящее путешествие.
Вовремя найденное важное  слово для рождающего стихотворения.
Хороший фильм или книга, заставившие вспомнить о вечных ценностях: любви, нравственном  выборе между добром и злом, т.е. о том, что делает человека человеком.

То, что просто нравится

Доброта и простота человека.
Запах любимого человека.
Доверие  и надёжность друга.
Компетенция  специалиста.
Умный начальник.
Беседа обо всем на свете с интересным человеком.
Профессия*, о которой ты не помышлял в юности, но которая стала для тебя любимой. Не всё же измеряется в деньгах?
Быть желанной в глазах любимого.
Обыгрывать в игре достойного соперника.
Не идти на поводу .
В отступающей  болезни  минуту озарения, когда приходит понимание, что, кажется, – пронесло.
Классика и джаз, бардовская песня и некоторые вещи популярной музыки.
Из музыкальных инструментов: дудук,  саксофон, флейта, гитара  и  тамтам. Их музыка уводит тебя на какие-то неведомые вершины и рождает чувство полёта.
Гладить кошку или собаку, разговаривая с ними, видя их радость от этого действа.
Массаж ступней, что делает  тебе  любимый.
Встречный ветер, обдувающий тебя, когда ты едешь на большой скорости  на мотоцикле.  Кажется, ещё минута и ты сам взлетишь вопреки всему. Ах, это утраченное с детства ощущение полёта! Его ищешь во всём. Верно, душа, и в правду, крылата!
Шорох перелистываемых  страниц книги. Никакого сравнения с чтением текста в ноотбуке.
Нежно-зелёная дымка на деревьях  в мае от распускающихся листочков.
Осенний горьковато-прохладный воздух. Им легко дышится. Им дышать-не надышаться. И он рождает в тебе необъяснимую грусть…
Пора  листопада. Шуршание  листьев под ногой. Прилипший на лобовое стекло упавший лист.
Снежинки первого снега и летящие его пушистые  хлопья  перед потеплением.
Ледоход на реке. Он пробуждает подсознательное желание плыть к неведомым берегам неведомо зачем...
Ощущать касание шёлка или меха.
Аромат маминых духов «Красная Москва» от которого, если закрыть глаза,  кажется что детство твоё где-то рядом.
Сторговаться  на рынке на желаемую сумму, которую можешь себе позволить за понравившуюся вещь.
Свежесобранный  берёзовый сок.

То, что огорчает

  Когда утром сияет  солнце, и ты оделся, рассчитывая на ясную погоду, а уже к обеду небо затянется тучами, и пойдёт дождь, и ты промокнешь. Я заметила, что меня любит дождь, ведь когда я с зонтом, дождь закончится, не успев начаться. Когда я без зонта, то он обязательно обольёт с головы до ног и просочится даже за шиворот.
  Когда в ответ на твою улыбку знакомый человек переглядывается с присутствующим при этом третьим лицом.
  Когда любимый забывает поцеловать, проведывая тебя в больничной палате. Обязательно подумается: «Разве поцелуи только для ночи?», но вслух не выразишь своей обиды.
  Когда друг на твоё предложение  сходить вместе куда-то, обрадуется и выразит готовность, а сам  пойдёт туда совершенно с другим человеком.
  Когда твоё имя не внесено в поздравительную рассылку, и ты начинаешь думать, в чем причина такой опалы?
  Когда ты планируешь летний отдых у моря провести с близким человеком, а  по каким-либо причинам это не получается. Ты отправляешься в поездку с просто знакомым человеком лишь и потому, что будет кому оставить на берегу пляжную сумку.
  Когда прилетают первые перелётные птицы, а весна холодная, затяжная и птицы почти не поют свои гимны весне, а заняты  выживанием. Городских пернатых поддержат люди, но невыразимо тоскливо глядеть на стаю казарок, спешащих к родным укромным лесным озерцам. Реки и озера ещё под ноздреватым, серым льдом. Кто их покормит там?
  Когда  в твой выходной день резко портится погода и вместо задуманной поездки на природу приходится   сидеть дома, уныло глядя на нудный нескончаемый дождь за окном.
  Когда обнаруживаешь жирное пятно на одежде, которую собрался надеть.
  Фальшивая, вынужденная улыбка. Прежде всего, когда сам это делаешь и казнишься потом.
  Невесть откуда приставшая к твоей одежде  жевательная резинка.
  Когда  в компании один из мужчин  унижает свою женщину  и никто из других мужчин не вступился за оскорбляемую   и не постарался пресечь хама. Приходится самой  делать это.
  Когда в очередной раз не справился со своими эмоциями и высказал, всё, что думал о человеке ему в лицо. Когда же во мне родится японская невозмутимость, которой так восхищаюсь?


То, что ранит

  Когда ты открылся человеку, увидев  его лучшие  качества, а он через некоторое время отвернулся от тебя и держится холодно, а то и вовсе избегает.
  Когда ближний твой не ценит   заботу о нём, а предъявляет всё новые и новые требования  к тебе.
  Человек, не знающий  понятия  « благодарность».
 
То,  что вызывает брезгливость

Человек, не любящий своей Родины и хающий её при всяком удобном случае.
Человек, говорящий гнусности об отсутствующем, а стоит тому появиться – любезничать с ним, как ни в чём не бывало.
Пойманный на лжи человек.
Сплетник.
Хам.
Хвост  домашней крысы.
Похабный анекдот, нечаянно услышанный тобой в общественном транспорте.
Пьяные и курящие женщины. Особенно, когда они возрастные. Почему-то о них думается всегда дурно: либо бывшие зечки, либо  …
Общественный загаженный туалет.
Плевки на тротуаре.
Кадры о  гей-парадах где-то в Западной Европе, промелькнувшие в новостных программах. Зачем нам такие новости?
Понты никчёмного человека.   
            

То, что не вызывает доверия

Бегающий взгляд собеседника.
Человек, верящий в свою непогрешимость.
Заискивающий тон равного тебе человека. Думаешь про себя: «Что за этим последует?»
Ненавистник, говорящий тебе приятности. За этим всегда стоит какая-то каверзна.
Лекарства с огромным перечнем противопоказаний.
Скидки на продукты. Всегда подразумеваешь просрочку.

То, что больно осознавать

 Когда видишь, как время, действительно, неуловимо…начинает забирать твою маму. Ещё вчера она ходила, смеялась, делала тебе замечания по поводу твоего наряда или поведения, ( и наплевать, что её дочь уже сама бабушка) а уже сегодня её не волнует во что ты одета, и что ответила такой-то… Она не хочет вставать, заплетать свою косичку, ей неприятно брать в рот доселе ею любимый мёд. Ей не хочется общения. Она быстро устает. Она много спит и почти не говорит. Она неизменно отправляет тебя отдыхать, надеясь, должно быть, и самой быть оставленной в покое… Ты стремишься узнать, о чём она думает, снится ли ей что-то, что бы она хотела сказать для неё важное и понятое ею сейчас? .. Но она слабо жмёт твою руку и  вновь отправляет отдыхать… «Мама, отчего мне отдыхать? Я не устала быть с тобой рядом… Я хочу, чтобы ты была. Чтобы просто была со мной…»
 Отношение Запада к моей Родине. И, когда она была царской, и при Советах, и в настоящее время ,  всегда находились причины втягивать её в войны, в том числе и холодные, только лишь потому, что она огромна, и богата, и не рациональна, и проста…
 Когда наследник не наследует лучших качеств  своих родителей.

То, во что веришь

В силу Слова.
В преданность собаки.
В безусловную любовь матери к младенцу и его к ней.

На что надеешься

Несомненно, есть Божья кара и Божья справедливость, но хочется, чтобы последняя наступила здесь и сейчас, а первая тебя обошла.
Что твоё присутствие на земле хоть кого-то сделало счастливым…хотя бы одномоментно.

*Профессия библиотекаря

7. Космос http://proza.ru/2020/05/26/1682
Виктор Владимирович Зубарев
1.Ворота в космос.
Назначение прозвучало не конкретно, а как-то витиевато: «В распоряжение Главкома ВМФ». Подумалось: «Москва, штаб». Но зря. Ошибочка выяснилась сразу при получении документов. В проездных была написана станция Тюратам.
- Это на какой планете?
- Во, во! Это космос. Вернее, космодром Байконур.
- Интересно, какие же там дела у Главкома ВМФ и у офицеров флота?
- Не рассуждай! Приедешь, увидишь.
Трое суток пути из Ленинграда, и вот они – ворота в космос. Это надо было видеть. Это – просто космос! Небольшой вокзальчик захолустного типа. На лавочке около него сидят два аксакала. Один из них худой, с козлиной бородкой, в черной шинели, не смотря на то, что на улице апрель, и здесь  температура уже за двадцать. Но не это в нем привлекало внимание. К шинели были приколоты две медали. При чем, обе юбилейные и, к тому же, одинаковые: «ХХ лет победы в Великой Отечественной Войне». На эту тему позже я услышал рассказ, как искали стрелочника на переезд. Ну, никак не найти. Тогда один бывалый казах сказал: « Не  правильно ищите. Надо написать, что требуется директор или начальник переезда». Нашли сразу.
Но, ближе к делу. Поселок состоял из одноэтажных неказистых домиков. Чем они интересны? Первое – окна. Наверное, никогда не мытые, с вековым слоем пыли, изнутри заклеенные пожелтевшими газетами. Второе – заборы: набор палок различной высоты и толщины. Очевидно, их не подрезали вровень из-за дефицита дерева, а может, по каким-то другим казахским причинам.
На небольшой пыльной площади с автобусным кольцом продавалось разливное пиво из бочки. Называлось оно акайским. Дай Бог здоровья тем акайцам, которые его пили. Василий Алибабаевич из «Джентльменов удачи» разбавлял бензин ослиной мочой. Здесь же, ослиная моча была разбавлена пивом. Однако, поехали дальше.
В километре-двух от станции дорога упиралась в КПП, в обе стороны от которого тянулись в даль ряды колючей проволоки: периметр. За периметром виднелся город. Город-призрак. Ни на какой карте вы его не найдёте. Хотя население его было более пятидесяти тысяч. И название для тех лет (начало восьмидесятых) было громкое – Ленинск. В обиходе его называли просто «десятка». То есть, площадка номер десять. Например, площадка, с которой запускали Гагарина – двойка, а с двухсотой запускали беспилотные грузовые корабли типа «Прогресс». Вокруг города в радиусе около ста километров таких площадок было больше сотни.   Это всё в комплексе называлось Байконур.
Ленинск, город советской космонавтики. На вид обычный, типовой городок, построенный в конце пятидесятых – шестидесятые годы. Без архитектурных излишеств. Хрущевки, хрущевки, что-то типа хрущевок и плюс площадь с памятником Ленина и Домом офицеров с колоннами. Всё это не впечатляет. А вот, зелень – это, да! Вокруг – голая степь и перекати-поле, а здесь – цветущие зеленые аллеи. Приглядевшись, становилось понятно, что это. Вдоль деревьев были проложены трубы с дырочками,а из них лилась вода из Сыр-Дарьи, на берегу которой стоял город. Такого я ещё не встречал. Вот это – космос!

2. Моряки в пустыне.
Оглядевшись вокруг, подумалось: «Жить можно». А вот, и не угадал! Направили меня в часть, которая находилась в девяносто пяти километрах от города. Пока не получу квартиру, поселили в местной офицерской гостинице среди степей и воинских заборов. Квартира же полагалась только семейным и не раньше, чем через полгода.
Спросите: как же люди добирались на службу каждый день из города в такую даль? Очень просто: в семь утра от «десятки» отправлялся специальный поезд. Назывался «мотовоз». В девять часов все уже стояли на построении на плацу. В семнадцать – обратный путь. Опоздал – беда. Ночуй в казарме, а хочешь – в степи. Шучу.
Вот на таком мотовозе я отправился в свой первый путь на Байконур, в широком понимании этого слова. Как я уже упоминал, был апрель. За окнами вагонов вся степь от горизонта до горизонта цвела оранжево-желтыми тюльпанами. Вот это – космос!
Прибыв на место, первое, что я увидел – построение на плацу. Это был полк. Именно полком называлась та часть, куда меня направили. Половина военнослужащих  была в обычной зеленой форме, а вторая – настоящие матросы и морские офицеры. В пустыне, без единой лужи на сотни километров. Вот это – космос!
Действительно, это были причуды космоса тех времен. Вернее особенности ведомственной подчиненности. Я молчу, о том, что космос тогда был мирным. Поэтому и Ленинска никакого не было на картах. Но, у мирного адмирала Горшкова, Главкома ВМФ, было здесь своё подразделение по запуску морских спутников. То есть, спутников наведения подводных лодок и кораблей, а также других задач флота. Мирных задач…
И только в восемьдесят третьем официально появились космические войска. Все, что касалось космоса, туда объединили. Морякам выдали лётную форму. Но и после этого, они ещё несколько лет упорно донашивали остатки потрепанных флотских мундиров, регулярно получая взыскания за нарушение формы одежды.
Но, эта грустная история была потом.  А тогда, по прибытии – внешний осмотр. Шитая мица (фуражка) и шитый краб (кокарда)  - нормальный пацан. Форменные, выданные со склада – чмо. И пойди, ещё докажи потом, что ты не чмо. То есть здесь встречали, как говорят, по одёжке.
Вообще, «сапоги» моряков недолюбливали. Их было мало, около сотни офицеров на весь гарнизон, но были они как бельмо в глазу. Очень выделялись из серо-зелёной массы. Это раздражало. Например, наш командир полка, сухопутный полковник, как-то зимой при двадцати с лишним мороза во время построения на плацу устроил разнос морским командирам:
- Почему, все люди как люди, а ваши выпендриваются? Почему в фуражках? Почему в ботиночках? Завтра же всем быть в шапках и в сапогах. Иначе, будете стоять на плацу, пока не примёрзните к асфальту.
Долго ему объясняли, что у моряков нет сапог и галифе. Но шапки пришлось одеть.
Матросы тоже отличались от своих зеленых соратников по оружию. Не только цветом формы, но и лицом. Сюда призывались только бледнолицые (первая категория: русские, украинцы, белорусы, прибалты, плюс полное среднее образование). Не понятно, правда, зачем такой серьезный отбор, если они занимались только мытьем палубы, протиркой пыли и караульной службой. Ах, нет, забыл! Еще были политзанятия и строевые.

3. Сухой закон.
Казалось, что молодые офицеры, живущие в гостинице в голой степи, должны были вымереть со скуки. Но нет, выживали. Некоторые даже женились на «ложкомойках» (работницах офицерской столовой). Через пару лет, всё же, разводились, потому, что не о таких мечтали.
А представьте себе, ко всей этой тоске в придачу – сухой закон, объявленный по всему гарнизону. Но сухим, закон выглядел только на первый взгляд. На самом деле, вероятно, или мне показалось, пить никому не запрещалось. Просто в продаже не было обычного спиртного. Были только импортные выкрутасы, оставшиеся после московской олимпиады: португальские портвейны по шесть пятьдесят, французские коньяки, как сейчас помню: Камю Селебрасьон – шестнадцать рублей, а Камю Наполеон – двадцать пять, югославский Вермут по четыре пятьдесят и баночное пиво по девяносто копеек. Попробовать такое – интересно, но пить – разоришься.
Однако, кто-то на верху забыл, что космос – это спирт. Почти все работы по подготовке к запуску были связаны со спиртом. Спрашивается, какой же советский офицер сможет использовать шило не по его прямому назначению? Вероятно, по этой причине по вечерам или в выходные встретить в городе нетрезвых мужчин не составляло ни малейшего труда.
Один недостаток: пить спирт летом, когда средняя температура в тени – под сорок, очень не просто. Я бы, даже, сказал – тяжело. Но  ничего, находили люди способы. Однако, были и те, кто этих людей угнетал. Командир полка любил раз в неделю, не смотря на жару, устраивать профилактические марш-броски на шесть километров. Профилактика была направлена на борьбу с пьющими. Причем, была она изощрённая. Не в какой-то конкретный день недели, а внезапно, без предупреждения. Ему-то сзади на машине хорошо, а остальным бежать такой кросс – это космос.

4. Старт.
Спутники ВМФ запускались со своей, идивидуальной стартовой площадки. Одно из двух морских подразделений содержало и обслуживало этот комплекс. За ними была и ракета. Второе подразделение занималось «головой», то есть  спутником. Я попал во второе. Спутник наш был не простым, а с ядерным реактором на борту. Поскольку нормальных аккумуляторов, удовлетворяющих требованиям габаритов, веса и ёмкости, в нашей стране не было, то в теневой стороне, где не работали солнечные батареи, в активном режиме аппаратура работать не могла. Маленький бортовой реактор решал эту проблему. У американцев такого не было. У них, просто, были аккумуляторы.
Кстати, реактор – вещь очень секретная. С его устройством и порядком подготовки и эксплуатации мы знакомились только в секретной комнате и только после подписки о неразглашении на десять лет. Было, наверное, чего скрывать. Дело в том, что на некоторых чертежах по моей специальности стояли немецкие штампы датированные 1944-м годом. Видимо, в секрете держали, что мы сами не можем создать ничего существенного в этой области, а может и не только в этой. Вот такой он, космос.
Наблюдать запуск ракеты  очень интересно. Пульсирующее, удаляющееся пятно пламени, не передаваемый звук: не то треск, не то какой-то стрекот. Долгий громкий, постепенно затихающий. Но раз или два в год ракеты падали. Либо, не сходя со старта, либо немного пролетев, шатаясь из стороны в сторону, а за тем, заваливаясь на бок.
Но это были ракеты не нашего подразделения. Разные другие. Вокруг было много стартовых комплексов. Падения сопровождались огромными разливами пламени и тучами дыма. На километры вокруг оставалась глубоко выжженная земля.
Наш спутник разок упал в Канаде в начале семидесятых. Вот, был скандал! Не меньше, чем после Чернобыля. Однако, следует заметить, что никогда не падают только те спутники, которые не запускают. В космосе пока – только так.

5.Война.
И была война. Не наша, чужая. Воевали Англия и Аргентина за Фолкленды.
А наших моряков посадили на казарменное положение с весны до самой осени. Они чуть ли не каждую неделю запускали новые спутники.
Мнения, за кого воюем разделились. Часть офицеров, наверное, двоечников по политической подготовке, считала, что мы помогаем англичанам. Но правильные пацаны, всё правильно понимали и очень гордились, когда был уничтожен непотопляемый и невидимый английский «Шеффилд».
А сколько спирта было выпито за время ведения круглосуточных боевых действий! И в преферанс научились играть даже самые тупые офицеры. Правда, это сейчас всё можно свести к хиханькам- хаханькам. А тогда, было не до шуток. Ведь спутники к запуску кто-то всё же готовил. По окончанию, казалось, что полгода проведено в заключении.
Короче, космос – есть космос. И на космической войне всё не так как на войне обычной.

6. Космос – кирдык?
Скажу честно, невозможно забыть клоунские костюмы дембелей.  Наверное, Газманов или Розенбаум, одевая мундиры с орденами и медалями, решили сегодня с ними посостязаться. Да, что там они. Возьмите баб в звании генерала или полковника неизвестно чего. Но, не об этом. Не забыть мне и шоу, которые устраивали матросы в часы досуга: гладиаторские бои фаланг и скорпионов в трехлитровой банке. Скорпион, залитый эпоксидкой, кстати, обязательный атрибут  дембеля-космонавта. Мне такой тоже когда-то подарили. Вот это – часть космоса. Моего космоса.
Потом, наконец, пришла победа светлой, подлинно народной демократии.
У офицеров всё отобрали, кроме чести. Остальные тоже имущественно пострадали, но многие при этом лишились и чести и совести. Партийцы разных республик растащили великую страну на части. Борис Николаевич ногой закрыл дверь в целую эпоху. В том числе и в эпоху советской космонавтики.
Теперь космос другой. Раньше это была мощь, сила и гордость державы, а теперь – товар. Так, иногда, бывает, когда министры обороны в молодости заканчивают торговые институты. Говорят, что и из того, что было,   половину разворовали. А может, всё-таки, хоть что-то осталось?

8. В Деревне было обычное утро, а где-то далеко шла война http://proza.ru/2020/01/16/267
https://fabulae.ru/prose_b.php?id=107731
Владимир Гуляев
Во сне Прасковья увидала мужа, почему-то стоявшего посреди серого снежного поля, в расстегнутой нараспашку фуфайке и непокрытой головой, она даже почувствовала холод колючей метели, которая рвала одежду и сильно трепала его густые волнистые волосы. Леонтий стоял и смотрел, слегка прищурившись, прямо ей в глаза и улыбался, а на белой рубахе слева, под распахнутой полой фуфайки, виднелось красно-коричневое пятно; он был ранен и хотел ей что-то сказать, но не успел. Она попыталась бежать к нему, но тупая боль под лопаткой, а может ещё и грудной сухой кашель пятилетней дочки, вернули Прасковью из тяжёлого сна в реальность.
Она села, приходя в себя, а сердце колотилось быстро и громко. Рядом на печи лежала укутанная в толстую шаль дочка Маруська, так её с любовью звали старшие братья. Вторые сутки жар и кашель мучил девочку.
- А я ей говорил: не ходи со мной, холодрыга на улице, простынешь! А она: пойду и всё тут! Увязалась – не угонишь! Ни к соседям, ни к дяде Архипу идти не захотела! С тобой пойду, и всё тут. Теперь вот заболела. – Говорил Генка, самый младший из трёх сыновей. Николай и Фёдор на колхозных работах были заняты, да на учёбе трактористов в МТС, а всё домашнее хозяйство по мужской линии: дрова заготовить, зимой снег отгрести, скотину накормить, воды натаскать, в хлеву прибрать и многое другое, лежало на плечах тринадцатилетнего Генки, а за это старшие братья прозвали его «хозяйственником». Генке это прозвание нравилось, хоть и тяжело, но зато – «хозяйственник»!
Зима выдалась морозная и снежная, осенью заготовленные дрова таяли на глазах. Вот и приходилось Генке с санками почти каждый день ходить в забоку за реку по дрова. Много за один раз не наберёшь, а тут ещё Маруська за ним увязалась прицепом. На ту сторону реки они перебрались весело: Маруська, сидя на санках, которые Генка и две его любимые дворняги лихо тянули по скользкому льду, была довольна и хохотала заливистым смехом, да и ясная, хоть и морозная, но солнечная погода располагала. «Ладно, шут с ней, пускай прокатится! Чуть меньше валежника наберу сегодня! А куда её девать, дома-то никого. Одной тоже страшно, наверное! Можно было бы к дяде Архипу её спровадить, но он в кузне на работе и Петька тоже с ним, и бабка Миланья куда-то убежала, как назло, да и сама она в рев: «Не пойду!..» Ну, да ничего, один раз возьму с собой, пускай сопли поморозит немного, в другой раз не захочет, да и погодка сегодня пока хорошая, солнечная» - Думал он, таща санки и стараясь не смотреть на реку, покрытую толстым слоем льда.
Чернота под ногами каждый раз, как он отправлялся «за реку» за дровами, навевала дурные мысли, не любил он смотреть на эту реку через лёд, другое дело летом! Ему всегда казалось, что подо льдом кто-то есть, большой и нехороший, и он всегда глядит на него снизу, а летом такого ощущения никогда не бывало. Летом проще: волны или будоражатся или так, мелкой рябью. Там всё понятно, а подо льдом никогда не знаешь, что будет и что там внизу, в черноте. 
За рекой было убродно: зима насыпала снега порядком, деревья и кустарники не давали воли ветрам выдувать снег, а январские и февральские морозы добротно уплотнили его. И пока Генка выкорчёвывал из глубоких сугробов сухостойные ветки, и рубил топором их в размер, Маруська вскарабкивалась по плотному насту на горку и кубарем и с визгом скатывалась вниз к реке. «Пускай-пускай катается. Умается малость, тогда и хныкать меньше будет!»
Уложив на санки дрова, и перевязав их бечевой, Генка направился к месту, где каталась сестрёнка. Но её не только не было видно, но и не слышно. И лишь из сугроба, под горкой, торчала её шубейка, и едва слышался негромкий плач.
Маруська почти полностью лежала в снежной расщелине вниз головой, пытаясь вылезти. Спустившись к ней, Генка быстро вытащил её из снежного плена, уже замолчавшую и глядевшую на него своими чёрными глазами из-под ресниц, покрывшихся большими крупинками льда, как бы с укоризной: «Мол, где ты был?».
«Ну, бляха-муха! Взял тебя на свою голову! Сидела бы на печке! Нет, я с тобой.., дома одна не буду!..» - выругался он.
- Какая муха? – Надула губы Маруська.
- Какая-какая? Такая!
Она была вся в снегу, одна рукавичка потеряна, снег пришлось буквально вытряхивать из-под её одежды. Перевязав эту куклу заново шалью и отдав свои рукавицы, он усадил её на сани поверх дров. Короткий зимний день перевалил в сторону вечера, и обратная дорога оказалась намного трудней, мороз крепчал, а февральский ветер пронизывал насквозь…
Прасковья промокнула пот со лба дочки, чуть раскрыла её руки и ноги, на печи было ещё тепло, хотя снизу от пола уже поднималась прохлада. Сыновья спали на топчане, укрытые поверх одеяла отцовским тулупом.
«Совсем уже большие выросли, - подумала Прасковья, глядя на сыновей, освещаемых скудным светом зимней луны через замёрзшее окошко, - Колька всё на фронт рвётся, который раз уже в военкомат ходил. В мае восемнадцать будет. Ведь уйдёт на фронт, окаянный. Да и не удержать его, вон какой дылда вымахал. Самостоятельный больно. Федька-то с Генкой, слава богу, ещё малые. Они, поди, на войну-то уже и не попадут, а может она скоро и закончится. Да, достаётся Генке по дому работы, он хоть и младше на два года Федьки, но уже одного роста с ним, а всё равно – малой ещё, но жилистый и упрямый, прямо как Леонтий. Как он там, сердешный? Что же это за сон-то такой приснился. Никак ранен, родимый. А вдруг… Нет-нет, он говорил, что вертается. А если сказал, значит так и будет. Спаси-помилуй его, господи!»
Прасковья тихонечко, чтобы никого из детей не потревожить, спустилась с печи. «Надо чуть подтопить, да дочке молока с мёдом навести и попоить, да и завтрак уже пора готовить, скоро ребятки вставать будут».
- Мам, как там Маруська? В жаре? – Генка всегда просыпался раньше старших братьев.
- Да, ничего! Спи, ещё рано вставать-то.
- А ты чего так рано-то?
- Печь затоплю, да молока ей согрею.
- Сейчас, мам, я приду и сам печку затоплю. – Поднявшись, он быстро сунул ноги в пимы, накинул телогрейку и выскочил в сени.
«Генка-Генка, сердечный ты мой! Чтобы я без тебя делала-то. Хорошие, всё-таки, у нас с Леонтием дети, душевные и работящие!»
Под тулупом зашевелился и Фёдор:
- Чё, уже пора вставать, что ли?
- Поспи, пока завтрак сготовлю.
Из сенок вошёл Генка, занося с собой в избу холод.
- Двери-то скорей затворяй, не выстуживай.
- Во, зараза, морозяка на улице жмёт! Аж коленки окоченели.
- Чё раздетый-то шмыгаешь? Мало мне Маруськи простылой!
- Я не она. Не простыну!
Из-под тулупа высунулась немного заспанная, но улыбающаяся голова Федьки:
- Напустил в дом холода, а нам вставать! Давай, «хозяйственник», затопляй печку! Пимы-то опять мои надел?.. Разрешаю… Походи, пока я не встал, погрей их.
- Ничего, и погрею!
- Ген, смотри-ка, а вояка-то наш, Николай, даже не пошевелился! Вот у кого сон богатырский. Это мы с тобой маленькие ростом, потому и спим меньше. А он дрыхнет себе и хоть бы хны!
- Ага, с тобой как раз задрыхнешь и выспишься! Вечером всё бу-бу-бу и утром с самого ранья тоже! – Уже взрослым басом ответил проснувшийся Николай.
На печи зашлась сильным кашлем и заплакала Маруся.
Прасковья стала успокаивать дочь, Генка, молча начал растапливать печь, и с постели уже вставали старшие его братья.
Было обычное утро, начинающегося обычного зимнего дня в сибирской деревне.
А где-то далеко шла война, отголоски которой долетали и до Сибири в виде похоронок и редких писем-треугольников. 

9. За что? http://proza.ru/2020/08/08/400
Ирина Сова

   Утро проснулось. Выпило чашечку кофе. Открыло форточку и выпустило солнце в предрассветное небо. Пора начинать!
   Утро еще ничего не знало...
   Это уже день узнает по всем новостям, что в Сибири произошла очередная экологическая катастрофа. Что ничто не предвещало беды, но на нефтезаводе лопнул какой-то клапан. Что всю ночь из него шли ядовитые выбросы.
    И этим утром город-миллионник не проснулся. Люди были мертвы. ВЕСЬ ГОРОД ОМСК.
    Нет-нет! Ну, конечно, не весь! Мэрия в полном составе вышла на работу! Ну а как иначе? Им работать надо - город благоустраивать, с коронавирусом бороться, о людях заботиться!
   Только что-то странно и непривычно им было ехать на работу по пустому городу... Чего-то даже митингующих за чистый воздух не видно, где все-то???   
Непорядок прям...
 - Ну да ничего, и его устраним - думала мэрия.
   А утро так ничего и не знало, блаженно улыбаясь  новому дню!
  Но солнце, заглядывая лучиками света в окна омичей, тихо плакало.
    Смотрело на бездыханные тела в мертвых квартирах и шепотом задавало в небо такой простой во все времена вопрос:
   -  ЗА ЧТО???

10. Комсомолка https://fabulae.ru/prose_b.php?id=76861
Мария Гринберг
      Давний у Анфисы с сестрой раздор.
      Весной ещё вусмерть разругались, когда пыталась Анфиса отговорить Марийку вступать в комсомол — наше ли бабье это дело?
      Где там… так в глаза и брякнула: не смыслишь ничего, тёмная! Сестре-то старшей, что без отца, без матери с пелёнок соплюху подняла…
      Хотя, что тёмная, это правда. Не даётся Анфисе ученье, хоть плачь.
      Отступилась тогда: живи, как знаешь.
      А вчера к Марийке в коммуну прибежала. Нашли подмётное письмо. Грозят расправой повстанцы. Одумайся, милая. Сними красную косынку. Себя пожалей.
      Порохом полыхнула Марийка: враги трудового народа нас хотят запугать, а ты с ними заодно? Не сестра же ты мне!
      Душила Анфису горькая обида. Но мало-помалу оттаяло сердце. Вдруг и впрямь Марийка-грамотейка лучше всё понимает, слушаться её надо?
      Вразуми нас, Матерь-Заступница! Пусть никогда не придётся больше нам спорить!
      На лугу сено ворошат Марийка с подружками-коммунарками. Из полевых работ эта самая лёгкая. Одно удовольствие валки подвянувшие разбивать. От медового их аромата голова кружится.
      Смеются девчата. Перекидываются шутками.
      Подкатила подвода с фермы. Подсадили на неё Марийку. Лучше всех она умеет сено уложить.
      Ласково щекочет ноги духмяная трава, тёплым ветерком обдаёт лицо. Вроде невелика высота — воз сена, а насколько лучше с него видно.
      Так и жизнь сироты-батрачки только пошла на подъём, первый шаг сделала — повстречала людей хороших, научилась грамоте — а какие дали открылись, просто дух захватывает! Новая жизнь, счастливая, без богатеев-эксплуататоров, свободный труд свободных людей на своей земле.
      Но стоят на пути враги, и столько ещё борьбы предстоит. С кулаками да попами — мироедами понятно, за что они новую власть ненавидят. Но ведь и наши крестьяне, бывает, с ними. Как смогли их обмануть, головы задурить?
      Да что удивляться? Тёмные, неграмотные. Сестра родная, и то…
      А всё же нехорошо получилось с Анфисой. Надо будет вечером к ней зайти, поговорить спокойно, без крика. Поймёт. Никого ведь нет ближе сестры. И о ней же, Марийке, Анфиса беспокоится. Зря, конечно — только ведь и могут заблудшие, что подмётывать письма с нелепыми угрозами. Сами потом над собой смеяться будут.
      Ёську-агитатора бы им послушать! Сразу всё ясно становится, как скажет юный большевик речь огненную, глазами, чёрными как ночь, блестя!
      Пласт за пластом ложится сено под ноги — выше поднимается Марийка, шире даль перед ней распахивается.
      Где ты теперь, Иосиф Розенцвейг, на каких фронтах за счастье народное бьёшься? Взмахнуть бы руками, полететь к тебе! Неужели забудешь ты Марийку, которая с горящим взором тебя слушала, у сердца девичьего чистого хранит тобой подписанный комсомольский билет?
      Нет, не может быть. Помнишь — и вернёшься!

      Из ельника на взгорке как на ладони виден луг Семёну.
      Довелось на родной земле варнаком таиться. Да недолго уже осталось. Кончилось терпение людское, как один человек за батькой Антоновым поднимается святая Русь на врагов своих лютых.
      На миг забылся повстанец. Любо смотреть мужику, как спорится у девок работа.
      Четыре на воз сено мечут. Пятая наверху утаптывает, юбку подобрав, будто танцует — сверкает икрами стройными загорелыми.
      Раскраснелась. Румяная, как косыночка её.
      Враз опомнился. Это ведь и есть она, вражина. Комсомолка, коммуны вожачка.
      Велено Семёну приговор народного суда привести в исполнение.
      Скользнул патрон в патронник. Не подведёт родимая мосинка. Всю германскую с ней прошёл тамбовский крестьянин, лейб-гвардии егерь.
      Грудь плясуньи в прицеле. Колышется, высокая, тугая. Чуть кофтёнка на ней не лопается.
      Сила молодая, краса — зачем ты жидам-комиссарам подстилкой стала? Вестимо, что за блуд творится в коммунах ваших.
      Да оно бы пусть. Не за то тебя, окаянную, народ приговорил. А за то, что помогаешь инородцам-губителям продразвёрсткой нас зорить дотла, детей морить голодом.
      Ишь, какая гладкая на чужом отъелась.
      Нет курве пощады.
      За смехом, щебетнёй не услышали выстрел.
      Роняя охапку сена, ахнула, вскинулась Марийка.
      Побелела, будто разом стёрло с лица смуглоту и румянец. Ключом горячим, маковым цветом кровь по светлой кофточке. Метнулись, замерли в ужасе подруги: нет, неправда! И подлому убийству не веря — да за что же? — ещё стоит, смотрит удивлённо синеокая русская девчонка, русской пулей сражённая.
      Губы пухлые нецелованные вздрогнули. Не расслышал никто последних слов комсомолки.
      Мягко повалилась навзничь. Соскользнула с воза, скатилась на землю. Разметалась на душистом сене, разбросала руки. Будто сморило звонкую, неугомонную, отдохнуть прилегла.
      Чуть подрагивают под лёгким ветерком опущенные ресницы. Вот откроет глаза, улыбнётся?
      Но — бездыханна окровавленная девичья грудь.
      Грех пожаловаться бывалому солдату на глаз свой и руку. Одним врагом стало меньше у России.
      А всё-таки паскудно на душе. Будь прокляты те, кто смуту на нашей земле посеял.
      Не хрустнул сучок под ногой, не шелохнулась еловая лапа. Растаял в лесу Семён.
      С визгом бегут девки от околицы:
      — Убили-и-и!
      Кинулась им навстречу Анфиса. На луг. К страшному, распростёртому, алому на белом.
      Склонилась над сестрёнкой.
      Никогда больше им не спорить…

11.Златокрылка http://proza.ru/2015/12/16/2035
Элина Шуваева

В Березовске отдыхали   молодая женщина  Мила    с дочерью   Зирой  и  ее младшая сестра   Аделина.  Их дачи расположены по соседству.   
Аделине нравился «стиль  феи» – стрекозиные крылья, красивое платье, распущенные волосы.   
Она считала  себя похожей на фею. Рассказывала об этом всем.
Позже  девушка призналась, почему ей нравится «стиль феи»:  один поклонник  давно   придумал о ней легенду как о фее,  рассказал, что  ей подходят  стрекозиные крылья, подходящие к изящной внешности. Она представила, что она фея, и ей по душе.
Крылья сделаны из органзы,   очень похожи на  настоящие стрекозиные. Размер их соответствующий с телом человека. Крепились к одежде с помощью застежек.  Летать на них, естественно невозможно, но  махать ими забавно.
Спустя годы  Аделина    появилась около старинного колодца в новом ярком платье и с фиолетовыми крыльями, похожими на огромные крылья стрекозы.
Миле, старшей сестре, тоже понравилось пристегивать  стрекозиные крылья.
Благодаря Аделине  полюбила странный сказочный имидж.
Мила и Аделина  часто гуляли вместе, разговаривали. Солнечные лучи освещали крылья «фей».  Прохожие с удивлением смотрели  на девушек, удивлялись вслух.  Аделина  даже помахала крыльями для забавы.               
В Березовском скучала три дня. Не получала никаких сообщений,  парень практически не звонил.  В конце концов, стала с ним переписываться, писать ему письма, только в блокноте.   Вот например, начало одного из них:
«Я в Москве. Погода сегодня холодная. Как ты поживаешь?  У меня все хорошо. Хотелось бы тебя увидеть. Скоро уеду».
Или: «Май. Вокруг зелено. Жарко. На следующий день уезжаю»
Спустя несколько летних недель Аделина решила покинуть Березовск.  «Стиль феи» скоро приелся;  перестала пристегивать  стрекозиные крылья, из «феи»  превратилась в обычную девушку.   
Ее сестра занималась с дочерью Зирой,  вместе рисовали  и стригли  цветы в  саду.
Когда Аделина уехала, всем без нее стало скучно.
Во второй раз девушка приехала веселая, довольная, снова  в том же платье;  Мила решила, что сестра прячется под маской веселости, тем самым скрывая неприятности.
Аделина привезла с собой своего парня.
-Теперь мне не придется писать ему письма в блокноте, - сказала она со смехом.
С прибытием Аделины Рудневым стало веселее.
В конце июля, ближе к августу, Рудневы жили в двухэтажном доме родственницы Кристины Фиалкиной, невысокой девушки тридцати лет с круглым полным лицом и короткими ногами. Она очень любит готовить, иногда печет сладкие печенья, круглые и в форме звездочек. Аделина постоянно хвалила Кристину за пирожные, даже сама решила научиться печь.
Вторая половина дня. Прохладно. Кристина напекла пирожных с кремом так много, что на тарелке они лежали горой. Котенок, живущий в доме у Кристины, тоже стал просить пирожных, что странно.
 Скоро сели за стол. Котенка уже кормят, дабы не просил. Неожиданно раздался звонок в дверь.  Оказалось, пришла Аделина. Кристина пригласила ее к столу. Пришедшая девушка начала рассказывать о том, что она сильно замерзла и на улице шел мелкий дождь.
Аделина   взяла  пирожное, начала медленно есть. После одного кусочка ее начало подташнивать.
- Что с тобой? - всполошилась Кристина.- Неужели я напутала с ингредиентами?
Вроде нет.
- Нет, милая Кристина. С пирожными-то все как раз хорошо. Но со мной не все как прежде, - сказала она и стала следить глазами за влетевшим в окно мотыльком, невероятно нежным, почти прозрачным,  с  переливчатыми крылышками.  Аделина заулыбалась, думая о будущем ребенке и решила, что обязательно сделает для него маленькие крылышки, а вслух произнесла: "не все же мне одной порхать. Пора и опыт передавать". Все вокруг затихли, раскрыв рты. Молчание нарушила Кристина: "ты ждешь ребенка?"
- Да-а-а-а, - Аделина радостно закружилась по комнате, забыв о тошноте, а мотылек с прозрачными крылышками кружил над ней, словно сказочный эльф.

12. Изломы судьбы http://proza.ru/2020/06/25/748
Нина Пигарева

Пассажирский поезд медленно подходил к перрону. Прасковья спешно давала последние наставления дочери перед дальней дорогой: «Береги себя, Люба. Учись хорошо. От ребят держись подальше. Как доберёшься, сразу дай знать». Девочка, на прощание горячо чмокнув маму в щёку, прыгнула на подножку вагона. Прасковья долго ещё смотрела в след уходящему составу, мысленно перебирая памятные страницы своей жизни.
Любушке пятнадцать, а Параша всего на два года была постарше, когда к ним в дом сваты заявились. Отец девушки, не спросив её согласия, дал добро на брак Прасковьи с тридцатилетним состоятельным Филимоном. А поздним вечером на соломенную постель под бочок к дочке прижалась её добродушная мама, зашептала на ушко: «Парашенька, детка, ты только скажи, если не люб тебе Филя, в ноги к отцу упаду, до тех пор не встану, пока не отговорю его от поспешного решения».  «Успокойся, матушка, Филимон мужчина видный, серьёзный, не злой. Думаю, я быстро к нему привыкну». И тётка Лукерья вздохнула с облегчением.
Через десять месяцев у молодожёнов родилась Люба. Спустя ещё пару лет, друг за дружкой - два сына. Прасковья  чувствовала себя счастливой, желанной, любимой. Филимон оказался очень мягким, сговорчивым человеком. Но коротким было её бабье счастье.
Фашисты напали на русскую землю. С первых дней войны Филимон встал на защиту Родины. Всего два «треугольничка» получила от бойца Прасковья. И то - в самом начале. Истомилась солдатка в ожидании, измучилась…
Война закончилась. О Филимоне по-прежнему не было никаких вестей. А Прасковья не переставала ждать и надеяться на чудо. И чудо произошло. Только тяжким камнем легло оно на сердце молодой женщины.
…Зимой сорок шестого года звёздной ночью Филимон робко постучал в окно своей хаты. С криком, - Филимонушка, родненький, - кинулась ему на грудь Прасковья. Но солдат виновато отвёл в сторону её руки. Присел на скамью у двери, обхватил голову руками и, не поднимая глаз, заговорил сбивающимся голосом: «Прости, Прасковья, прости, если сможешь. Другую встретил. Боролся с собой всю войну, но не смог потушить в сердце разгоревшийся пожар к фронтовой подруге. Не писал тебе, думал, коли не погибну, после Победы резану по живому, оборву порочную связь и вернусь к семье. Но там родилась двойня. Понимаешь, Параша, они груднички. А у Ангелины кроме меня никого нет. Нашим с тобой детям помогать буду».
Прасковья, жадно глотая воздух, застонала, запричитала: «Лучше бы я на тебя похоронку получила, один раз отстрадала бы, зализала б раны, да заново жить начала, как все вдовы…» Последних душераздирающих стенаний Прасковьи Филимон уже не слышал. Он так же тихо, как и вошёл, навсегда покинул дом родной, жену, детей.
В дальнейшем исправно на имя Прасковьи переводил по почте деньги. А весной пятидесятого он прислал первое письмо. Сообщал, что живёт с семьёй в Москве. Занимает высокую должность. Есть своё жильё и возможность устроить Любу учиться дальше.
Любаша с детства мечтала стать доктором. С отличием окончила семилетку. Но из-за бедности Прасковья не могла дать дочери достойное образование и, приняв предложение Филимона, она отправила Любу к отцу.
Параша давно его простила. В ту же ночь, немного успокоившись, женщина долго стояла перед образами, прося у Господа прощение за посланные проклятия на голову отца её детей.
- Ну, что, Параш, пора в обратную дорогу, - вывел её из раздумий сосед Гаврил. - Садись удобнее, путь неблизкий. Сам извозчик примостился на краю телеги и, потянув вожжи, направил лошадку в сторону своей деревни.
Вдовец Гаврила - мужик правильный, надёжный, многие вдовицы желали устроить с ним свою судьбу. Но бывалый фронтовик давно приглядел ладненькую соседушку, замуж зовёт. А она всё отнекивается. Меж тем принимает от него различную помощь по хозяйству, ненароком сея в душе одинокого мужчины ростки надежды на взаимные чувства.
…Прошло недели две. Почтальонка вручила Прасковье письмо с обратным московским адресом. Только не от Любы оно было. От Филимона. Прочитав тревожное известие, женщина в отчаянии закричала: «Куда же подевалась моя Любанюшка?»
Филимон по предварительной договорённости с Прасковьей должен был встречать дочь в строго назначенный день и час. Но Любы в поезде не оказалось. Начались усиленные поиски. Филимон подключил все свои связи, но безрезультатно. Из-за отсутствия фотографии пропавшей девочки, и каких-либо других зацепок искать Любу в огромном пространстве равносильно, что иголку в стоге сена.      
Для безутешной матери целый год тянулся как мучительный сон. Вся душа выболела.
Однако настал момент повернуть время вспять и заглянуть в вагон, в который вошла Люба. Напротив её посадочного места сидел широкоплечий подтянутый солдат, возвращавшийся со срочной службы. За двое суток совместного пребывания в пути красноречивый служивый так обаял девочку, что у той напрочь вылетели из головы и намеченные цели, и мамины предостережения. На скоропалительное предложение Аркадия руки и сердца, Люба смущённо ответила: «Да».
Через час на полустанке молодая парочка неприметно сошла с поезда. До столицы оставалось ещё вёрст четыреста. А малая родина Аркадия - старинный городок находился в сосновом бору километрах в тридцати. Люба, семеня по лесной узенькой тропинке за малознакомым парнем, в какой - то момент так струхнула, что ринулась обратно. Но солдат быстро убедил её в искренности своих чувств.   
На закате солнца Аркадий привёл девушку в пустую квартиру. Отец и старший брат не вернулись с полей сражений. Мама с бабушкой не перенесли коварную болезнь - тиф.
«Теперь ты здесь полноправная хозяйка», - серьёзно заявил Аркадий. После первой ночи любви он сразу же позвал невесту в ЗАГС. Люба замялась, заюлила и только теперь сказала про свой возраст. Её признание немного смутило Аркадия, но не изменило его решения. Он просто стал ожидать, пока она повзрослеет.
Любаша бесконечно любила маму, бабушку, братиков, но она тщательно скрывала место своей «дислокации». Ужасно боялась, что её обнаружит влиятельный отец и навсегда разлучит с любимым. Или ещё чего хуже - упрячет его за решётку. Но, спустя год, все опасения остались позади.
Аркадий с Любой в один день получили два документа: о заключении брака и о рождении сына. Окрылённая новыми статусами, Любаша поспешила наведаться с мужем и сыночком в отчий дом.
Прасковья от неожиданности на мгновение потеряла дар речи. При виде счастливой дочери все вопросы касаемо её исчезновения отпали сами по себе. И первое, что Прасковья спросила после тяжёлой разлуки, прозвучало из её уст как нечто второстепенное: «Доченька, а как же твоё желание лечить людей?»
«Лечить я обязательно буду, только животных. Я уже поступила на заочное отделение ветеринарного техникума. Ты  прости, меня, мама, пожалуйста, прости, что заставила тебя так долго страдать. Аркаша меня любит, и я его очень».
А тридцатичетырёхлетняя новоиспечённая бабушка впервые всерьёз задумалась: «Наверное, пора и мне снова стать замужней дамой. Гаврила будет рад…»

13. Цыганский плен https://fabulae.ru/prose_b.php?id=103315
     Макс Новиков https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11739   
        Этой истории, пожалуй, лет пятнадцать, а произошла она в городе И.
        Никита Коротков – славный парень: добрый, обаятельный и всегда в хорошем расположении духа. Закончив занятия на факультете истории, он выбежал из корпуса Государственного Университета с дорожной сумкой в руках и, помахав однокашникам в знак недолгой разлуки, направился к трамвайной остановке. Александр Сергеевич Пушкин в бронзе смотрел Никите вслед, заложив руки за спину и чуть поддавшись вперед.
        День был пасмурным, хмурым; в воздухе висела дождевая пыль, а небо, казалось, кто-то задернул грязной серой простыней. В лужах на асфальте находили свое отражение одноликие дома из красного и белого кирпича.
        Никита шел по улице Героев Красноармейцев, разглядывая торопливых прохожих, спешащих по важным – только для них самих – делам, одетых в грязный дорожный камуфляж автомобили с их вечно грустными или озлобленными водителями.  Хотя нет, в одной из машин женщина за рулем беззаботно смеялась, болтая о чем-то с пассажиром, полноватым мужчиной с растрепанной шевелюрой.
        Тут внимание студента переключилось на подпиленные самым варварским образом деревья, растущие вдоль края проезжей части. «Кто дает распоряжения на такие преступления? Кто их исполняет? – размышлял Никита. – Нет в таких людях ни любви к природе, ни чувства формы, ни эстетики».
        С такими философскими мыслями человека с активной жизненной позицией – коими были тогда большая часть студенчества – Никита подходил к остановке трамвая, проходя мимо медицинского училища. У левого крыла трехэтажного здания стояла группа девушек-студенток в белых халатиках. Они задорно посмотрели на невысокого, но крепко сбитого юношу и, о чем-то пошептавшись, засмеялись так громко, что Никита начал медленно, но верно заливаться краской.
        На остановке студент увидел старушку, торгующую цветами, которую часто встречал на том же месте, и нередко разговаривал с ней, обмениваясь новостями.
– Здравствуйте, баба Вера. Как здоровье? – спросил юноша. Женщина посмотрела, на него прищурившись, и разглядев, наконец, кто перед ней стоит, ответила:
– О, гимназист! Здравствуй, здравствуй, мой хороший. Погода не для романтики…. Да и нет сейчас в народе этой романтики. Старушка махнула рукой и отвернулась, вглядываясь куда-то в горизонт.
– Может, во мне еще осталось немного романтики, кто знает? – заулыбался Никита, доставая бумажник. – Дайте мне букетик вот этих фиалок. У женщины заблестели глаза.
– Вот, спасибо тебе, гимназист, дай бог тебе здоровья! – старушка протянула букет Никите и хотела считать сдачу.
– Нет, нет бабушка, сдачу оставьте… фиалки очень красивые.
        В этот момент подошел трамвай, и студент, бережно убирая букетик в сумку, запрыгнул на подножку. А женщина-цветочница, перекрестив в воздухе доброго парня, утерла рукавом куртки слезинку благодарности.
        Почему она называла Никиту гимназистом, неизвестно.
        Старый желто-красный трамвай, со скрипом переваливаясь по волнистым рельсам, потащился вниз по улице, точно преклонного возраста буйвол уходил куда-то к водопою, высоко задрав огромные рога и размахивая жилистым хвостом.
        Не прошло и пяти минут, как Никита доехал до нужной ему остановки, а его кошелек похудел на двенадцать рублей. «Странно, но за цветы ста рублей было, не жаль», – скользнула мысль в голове Никиты.
        Через каких-то пару часов молодой человек будет дома. Забежит домой, наскоро перекусит в окружении любящих и всегда ждущих и заботливых родителей, скажет маме с папой: «У меня всё нормально!» и поспешит к своим друзьям, или любимой девушке, – у такого по всем формулам должна быть девушка.
        Никита неспешно шел по направлению к автовокзалу мимо Театра, магазинов, делового центра, разглядывая вывески и афиши. Студент недоумевал, как можно было сделать их такими скучными, а некоторые из них – просто уродливыми?! Его внутреннее чувство прекрасного кричало от негодования, а умение работать в графических редакторах на пару с дизайнерским талантом – тряслись в ярости бессилия что-либо исправить.
        Свернув на широкую улицу, туда, где вольготно разлегся внушительных размеров автовокзал в обнимку с новым зданием цирка, Никита заметил впереди себя какое-то подозрительное скопление людей на тротуаре. Приглядевшись, он увидел: две цыганки насели на молодую девушку, что-то неустанно ей, нашептывая, а та, не отдавая отчета в своих действиях, уже искала в своей сумке, должно быть деньги или другие ценности.
        Студент¬-историк изучал психологию, а так же читал о формах гипноза работы французского ученого – медика Бернгейма Ипполита и французского юриста Льежуа Жюль-Жозефа, в том числе материалы по так называемому «цыганскому гипнозу».
        Простыми словами такой гипноз можно объяснить так: вам посылают два потока информации, абсолютно разной по своему содержанию, но неизменно включающей в себя необходимые для гипнотизера команды. Если вы неустойчивы к подобным атакам на ваше сознание, то человеку, практикующему такие технологии психологического воздействия, потребуется минимум усилий и времени, чтобы полностью захватить вашу волю под свой контроль. По всей видимости, это и случилось с девушкой, оказавшейся в «цыганском плену».
        В секунду Никита начал действовать. Он летел на выручку девушке. Она – высокая стройная, с чуть раскосыми глазами на белоснежной коже лица, маленьким носиком и пухлыми губами. Но её лицо в тот момент было похоже на гипсовую маску с двумя темными прорезями – такой был у неё отсутствующий, отрешенный взгляд.
        Две цыганки, вцепившиеся в свою жертву, представляли собой красочное и, одновременно с этим, отталкивающее зрелище. Одна – старуха с изрытым оспинами лицом, большим острым носом, черными глазами, тлеющими в глубине черепа и ярко накрашенными дряблыми губами. Другая – по виду внучка старухи, ещё совсем ребенок; высока и стройна, как её жертва, с огромной копной непослушных волос цвета воронова крыла. Обе в длинных пестрых юбках с красными и желтыми цветами на черном фоне. На старухе висела шаль, молодая обвязалась большим бирюзовым платком. Огромные серьги в ушах у обеих дополняли стереотипный образ. Казалось, эти барышни сошли с экрана кинофильма.
        Студент приблизился к незнакомке, попавшей в беду со словами: « Ты что тут делаешь? Пойдем! Я уже билеты купил!». Никита схватил девушку за локоть и потащил на автовокзал. Вслед ему летели проклятья и такая площадная брань, что близь стоящие деревья начали желтеть и сбрасывать листья чуть быстрее. Проходящие мимо случайные свидетели даже не замедлили шага, напротив, уткнувшись носом в землю, поспешили скрыться из виду. А молодой человек увлекал девушку всё дальше, почти нес её над землей прочь от злоключений. К «зебре», через дорогу, мимо шлагбаума, стоянки такси и автобусов, к лавочке. Наконец они остановились; парень запыхался, девушка смотрела на покрытый капельками пота его нос, но в глазах не было не какого выражения.
        Никита взял её за плечи и встряхнул.
– Девушка с вами всё в порядке? – обеспокоенно спросил он, переводя дыхание.
        Лицо недавней пленницы приобрело осмысленное выражение, щеки начали розоветь, она глубоко вздохнула и начала говорить:
– Я приехала сегодня на автовокзал, чтобы встретиться со своей мамой. Она привезла мне деньги за оплату жилья и продукты. Времени было у нас немного – мама возвращалась тем же автобусом. Мы чуть поговорили и попрощались. Мама уехала, а я пошла домой. Живу я неподалеку, за цирком, метров двести отсюда. Сзади меня нагнали две цыганки, и, поравнявшись со мной, начали осыпать вопросами и просьбами. Поначалу я пыталась от них оторваться и ускоряла шаг, бросала им отговорки, просто молчала…. И тут одна из них, та, что постарше, видимо, угадала эпизод из моей жизни: меня бросил парень, ушел к другой, словом, несчастная любовь. Я остановилась, и ноги мои как будто стали утопать в зыбучих песках, а вокруг всё заволокло серо-зеленой пеленой.
        Слова, которые они говорили, лились мне в уши и проникали в мозг, начинали кружиться передо мной, облекались в цветные картинки, крутились калейдоскопом. Я слышала: «Найдешь свою любовь, когда не ищешь…родители о тебе очень переживают… у меня пятеро ребятишек, кормить их нечем… он любить тебя будет… родишь ему здоровеньких детей… помоги нам денежками, красавица, хоть немного дай… у тебя мама…почки надо беречь…». Каждое слово гудело в моей голове, разлеталось по всему телу. Вдруг меня начали поднимать, словно со дна глубокого озера, чья-то сильная рука тянула меня…. А теперь я стою здесь и не знаю, как сюда попала.
        Девушка взглянула на Никиту и подарила ему благодарный взгляд. Студент, запустив руку в сумку, достал букетик фиалок и, смущенно улыбнувшись, подарил его своей новой знакомой.
– Никита, – начал знакомство юноша.
– Анна, – тихо ответила девушка, принимая букет из рук своего спасителя.
        Никита проводил Анну до её дома. У подъезда они долго разговаривали, рассказывая о своей жизни о своих планах на будущее. Студент всё-таки поздним вечером успел на свой последний автобус. Но уезжать ему теперь совсем не хотелось.

14. Зачем ты? http://proza.ru/2020/02/12/462
Влад Петухов
              Лёха Дроссель был существом добрым и где-то даже покладистым, но территорию свою держал крепко. Поначалу-то, пока он ещё ничего не понимал, друзья – соплеменники отодвинули его подальше от выгодных земель. Ни тебе кафешек или магазинов с их полезными задворками, ни других плюсов бомжацкого рейтинга. Зато была «теплуха» -  коллектор теплотрассы, где можно было комфортно переждать холода – дело совсем нелишнее, поскольку времена тёплых чердаков и подвалов как-то незаметно сошли на нет. А когда поблизости построили торговый центр «Лента», Лёхина земля и вообще подскочила в «цене». Вот тогда-то он и потерял несколько зубов и часть левого уха, не считая прочих мелочей, отваживая конкурентов. И отвадил, оставалось только поддерживать статус-кво, с чем он пока успешно справлялся.
              Отсутствие уха Лёху не напрягало, хуже было с зубами – обломки царапали язык и болели, заразы. Впрочем, боль его экстремально эксплуатируемого тела давно уже сделалась привычной. Она была, как белый шум, постоянной и ровной, хотя и меняющей время от времени интенсивность и точки своего проявления. Почему Лёха сравнивал её с белым шумом, он и сам понять не мог. Временами ему казалось, что он когда-то пользовался такими словами, но потом постепенно всё забыл, и теперь ему думать о них было лениво.
              С появлением «Ленты» проблема питания оказалась решена полностью. Хуже было с питьём, не с водой, а с чем поинтереснее. Где берут горячительное его смекалистые сопредельники, Дроссель не знал, а воровать не умел. То есть присвоить то, что плохо лежит, это вам пожалуйста, но чтобы специально – это у него как-то не шло, а уроки неудачных опытов оказывались всегда весьма убедительными. Но и тут дело постепенно наладилось: как-то сам собой возник натуральный обмен (термином «бартер» Лёха себя не утруждал). Он приноровился менять у своих «коллег» излишки продуктов, добываемых с задворок супермаркета, на взрывающие мозг напитки, чаще какую-то химию, но иногда и вполне приличный цветочный одеколон.
              Продуктов хватало даже на то, чтобы подкармливать кошек, которые давно поняли Лёхину широкую натуру и бесстрашно вились у его ног, чего среди чутких к обидам бездомных животных обычно не наблюдается. Их не конфузила непрезентабельность его жилища и тяжёлый дух, исходящий от самогО благодетеля.
              Промозглое утро застало Лёху на «обходе». Это только несведущие граждане полагают, что бомжи – самые свободные и независимые люди в этом мире. Тут, пожалуй, уместной оказалась бы пословица «Как потопаешь, так и полопаешь», но Дроссель её то ли не знал, то ли забыл.  Сегодня на нём красовалась недавно добытая и вполне ещё приличная женская курточка с амбициозной надписью «ЯХТ КЛУБ 2000».
              Процесс обхода «владений» нарушил милицейский «УАЗик». Пришлось замереть за ночующим во дворе грузовиком, хотя в этот раз Лёха мог быть спокоен – ментам он пока был не интересен. Это уж скорей по привычке – не дразнить лихо. У Лёхи была охранная грамота – достаточно свежая справка об освобождении из приёмника-распределителя. Это значило, что он прошёл «чистилище», в сто первый раз откатан*, проверен «на причастность» и ни в чём, заслуживающем посадки, не уличён.
              В тот раз он оказался в отделении благодаря «военной милиции»**, настоящие менты ни за что бы не стали о него руки пачкать. А эти притащили, не погнушались. Дежурный офицер, огорчённый такой напастью, не приближаясь, скомандовал:
             - Выворачивай!
             Он указал на стол. Дроссель выложил свой нехитрый скарб, немало удивив милиционера скудностью содержимого. Тот привык, что у бомжа, как у улитки, всё с собой, вплоть до «джентльменского набора», включающего осколок зеркала и бритвенный станок. Но Лёха-то был «оседлым» и мог позволить себе хранить подобное богатство в теплухе.
              - Документы,- продолжал командовать офицер.
              Лёха осторожно развернул главную драгоценность - полиэтиленовый пакет с документами. Милиционер взял в руки лежащую сверху темно-зеленую книжицу и внимательно осмотрел.
              - Где спёр? – спросил он сердито.
              На книжечке было написано: «Военный билет офицера запаса Вооруженных сил».
              - Это моё, - с трудом выговорил Лёха. Привыкшее к молчанию горло неохотно пропускало звуки.
              - Ты мне ври, да не завирайся! – возмутился дежурный.
              - Моё, - упрямо и безнадежно повторил Дроссель.
              Милиционер повертел удостоверение, полистал его, ещё раз внимательно изучил фотографию. Потом взял со стола линейку и поднял ею подбородок доставленного.
              - А ведь, пожалуй, и правда! – с удивлением произнёс он и крикнул кому-то невидимому в другой комнате:
              - Серёга, смотри-ка! У нас офицерский бомж!
              - Капитан Соколов! Это ты? – снова обратился он к Лёхе.
              Дроссель попробовал повторить про себя давно забытое, почти незнакомое слово. Не получилось. Тогда он просто кивнул головой.

              - Ну и ну! – продолжал удивляться офицер, оформляя нужные бумаги. Потом толкнул по столу одну из них задержанному.
              - Читай и расписывайся!
              Лёха взял бумагу, покрутил её в руках и снова положил на стол.
              - Что не так!? – взъярился милиционер.
              - Не могу... -проговорил Лёха.
              Дежурный недоумённо уставился на него.
              - Чего – не можешь? ПисАть?
              - Читать… Не могу… Забыл… И-и...писАть… тоже…   
              Милиционер ошарашенно посмотрел на Лёху. Он ещё не видел запасных офицеров, не умеющих читать.
              - Ты меня дуришь? – он даже не сердился.
              Дроссель отрицательно помотал головой. Как ему было объяснить этому милиционеру то, чего он не мог объяснить даже самому себе. Как он усиленно старался забыть свою прошлую жизнь, чтобы не рвать себе жилы, не насиловать мозг, ничего не видеть, не писАть, не читать, не говорить. Одурманить себя чем угодно, клеем, растворителем, стеклоочистителем. И у него получилось. Он уже и вправду плохо себе представлял, кем он был раньше и как жил, с кем, чем занимался. Он плыл в мутном потоке примитивных желаний и нужд: пищи, тепла, самозащиты, если это требовалось. И никакие воспоминания и сожаления его больше не тревожили. Он был один во всём мире. Он знал это и знал, что это – правильно.
              Когда милицейский «УАЗик» скрылся за углом, Дроссель выбрался из своего укрытия за грузовиком и продолжил свой неспешный путь. Осталось заглянуть в мусорные баки в соседнем дворе, и можно возвращаться.
              На ржавом гвоздике ограждения контейнерной площадки висел вполне приличный пиджачок. Спасибо жильцам, пригодится. В самих баках ничего интересного. Разве что вот этот сверток. Завернут плотно, даже аккуратно. Так не делают перед тем, как выбросить на помойку. Край потрёпан крысами.
              Лёха подтянул свёрток к себе, поднял. Тяжёленький. Отвернул край плотной материи, похоже, простыни. Увидел маленькое сморщенное личико маленького человечка. Личико было красноватым и одновременно каким-то синюшным. Вот те на! Лёха приложил изуродованное ухо ко рту человечка – дышит ли? И не понял. Попробовал проверить руками температуру тельца, но пальцы, изуродованные застарелыми коростами, давно уже не были приспособлены для таких замеров.
              И что теперь делать? Дроссель не знал, и ничего ему не подсказывал его убитый внутренний голос. Он ещё раз глянул на человечка, и тут вдруг показалось ему, что дрогнули плотно закрытые веки. Только один миг. И снова – ничего. Тогда Лёха, ещё сам толком не понимая, что он делает, взял свёрток с человечком и заковылял туда, где по его некомпетентным в этом деле представлениям находилась больница.
              Пускать его, конечно, не хотели, а внятно высказаться никак не получалось. Тогда Дроссель развернул край свертка. Сестричка и охранник ахнули и быстренько отобрали у него ребёночка. Лёха хотел было войти следом, но охранник сердито оттолкнул его и закрыл дверь.

              *****
              В середине дня дежурная медсестра приемного покоя выглянула в окно.
              - Смотрите-ка, а этот придурок всё ещё стоит. Уж три часа, поди, прошло. И чего ему надо?
              - Тётя Катя, - крикнула она санитарочке, - мне не отойти. Возьмите чего-нибудь в пищеблоке да вынесите этому охламону. Наверное, награды дожидается.
              Добрая тётя Катя собрала нехитрый пакетик со съестным и вышла на улицу.
              - На-ко, возьми вот, да иди. – подала она пакет Лёхе. – Не надо тут стоять. Заберут ещё.
              Дроссель взял пакет и с недоумением посмотрел на него, потом на тётю Катю.
              - Иди, иди, - ворчливо повторила она и вдруг споткнулась о взгляд этого странного бомжа. Что в нём было? Вопрос? Надежда? Страх? Как понять?  Но тётя Катя поняла.
              - Да жива она, твоя найдёнка-то. Жива. Девочка. Хорошенькая. Ступай уже.
              И Лёха пошёл. Медленно, как обычно и ходят бомжи. Что-то необычное происходило с его лицом. Если бы навстречу шёл внимательный прохожий, он бы обязательно заметил странности на лице тихонько ковыляющего бомжа: то ли мучительную улыбку, то ли блаженные слёзы. Только кто же заглядывает в лица встречным бомжам?

*откатан – (здесь) дактилоскопирован (проф. жаргон)

**военная милиция – специальное подразделение внутренних войск, исполняющее функции по охране общественного порядка.

15. Фобии  https://fabulae.ru/prose_b.php?id=87078   
Игорь Саенко https://fabulae.ru/autors_b.php?id=8055

Что я больше всего не люблю, так это закрытые двери. Особенно те, которые не открываются даже на стук. Так и кажется, будто тебя обливают молчаливым презрением. Стоишь, бессильный, и не знаешь, что тут можно поделать: крикнуть, стукнуть кулаком или просто умереть, как большое несчастное насекомое, которого посыпали дустом…
            Впрочем, я, может, чересчур привередлив? Бывает так у меня иногда… То ли критическая масса внутреннего негатива зашкаливать вдруг начинает, то ли дух какой-то строптивый неожиданно подселяется. Подселяется и давай всю внутреннюю гармонию на куски… М-да…
            Казалось, этот господин появился из небытия. Не было ничего удивительного в том, что я его заметил не сразу. Он был какой-то бесшумный. Он шёл от калитки из вечернего сумрака, почти от него не отличаясь. Даже гравий под его ногами не шуршал. Он вообще не издавал каких-либо звуков. Наверное, он не мог издавать их по определению. Бесшумным он, наверное, был по своей экзистенциальной сути…
            Бесшумным, но не бессловесным.
            Если читатель достаточно внимателен, он обнаружит тут существенную разницу. Можно в компании ни единого слова не произнести, но столько наделать шума, так всем надоесть... А можно весь вечер проговорить, и от этого будет только умиротворение…
            И все потому, что взаимодействие между людьми осуществляется по каким-то странным мистическим каналам. Это значит, что, помимо внешних физических взаимодействий, наверняка существуют ещё какие-то, столь же реальные, как колебания земной атмосферы…
            Ну да, об атмосфере он тоже, наверное, знал. Потому-то и начал, как все обычные люди, учитывая мою ограниченность…
            — Добрый вечер! — сказал он звучным спокойным голосом. — Или, кажется, уже ночь?
            Он огляделся.
            — Вы правы, — сказал я, с интересом глядя на него. — Уже ночь. И, между прочим, очень давно.
            Моя двусмысленная реплика его не смутила.
            — Позвольте представиться, — сказал он. — Корнилов Валентин Степанович.
            Я, наконец, встал со своего кресла и тоже представился:
            — Подвойный Виталий Игнатьевич. Присаживайтесь, пожалуйста!
            Он с достоинством сел. Что-то в нем было… как бы аристократическое. Он сел, но на спинку не облокотился. Спина его осталась прямой, а руки он сложил на рукоять белой трости, которую аккуратно поставил между колен.
            То, что этот странный ночной посетитель появился на моей веранде, меня не удивило. Меня удивил его вид. Он выглядел так, будто только что приехал с аристократического банкета. Идеально отглаженный вечерний костюм, идеально оглаженная белая рубашка, галстук (вы уже догадались?) тоже идеально отглаженный. Да еще эта трость, которая почему-то казалась мне то шпагой, то биллиардным кием…
            Его, пожалуй, легче было представить где-нибудь на балу, чем ночью в этой дыре. Впрочем, приглядевшись к его глазам внимательнее, бал тоже можно отбросить. Глаза у него были далеко не гламурные…
            И было в нём что-то располагающее. Что именно, трудно сказать. Быть может, некое обаяние? Не знаю, не знаю. Он как-то разом располагал к себе…
            Да, забыл сказать. Дело происходило на даче, где я решил заночевать, учитывая завтрашний выходной. Кресла наши стояли на веранде. Между ними — столик, а на столике — чашка с фруктами и недопитая бутылка апельсинового сока. Кругом — тёмные, застывшие от атмосферного бездвижья деревья, а над головой — бьющаяся подле лампочки мошкара…
            Что тут ещё можно добавить к этой чуть ли не деревенской идиллии. Пожалуй, чуть ли не деревенское же отдохновение — в атмосфере, в сердце, да, пожалуй, и в голове …
            Во всём дачном районе я был единственным, наверное, человеком (не считая, конечно, моего ночного посетителя), кто в наше неспокойное время осмеливался здесь ночевать. Обычно на дачи приезжают с утра, работают до вечера, а потом уезжают. Я — исключение…
            Какое-то незначительное время мы сидели молча, разглядывая друг друга. Потом на меня словно бы нахлынуло некое утомление. Моё сознание как бы плавало. Я по-прежнему смотрел на этого гостя, но деталей уже не видел, потому что внутри меня медленно вызревало ощущение чего-то незавершённого. Наконец, я не выдержал.
            — Извините! — сказал я. — Мне нужно покинуть вас на минуту. Я скоро вернусь.
            — Пожалуйста! Я подожду! — кивнул гость, ничуть не удивившись.
            …Я был как в тумане. Кажется, я встал и отправился в дом... Вокруг меня плыли разноцветные светляки, но внимания на них я не обращал. Где же она, эта чёртова дверь?! Ага, кажется, здесь — в глубине. Большая, как для троллей или великанов, дубовая, старая... нет, скорее, не старая, а древняя. Да, древняя. И, конечно же, закрытая. Она вычленялась из полутьмы постепенно, как приближающийся к вокзалу локомотив. Верхняя часть её терялась в тумане. Я подошел к ней вплотную; коснулся, ощущая её холодное безразличие; целую вечность, казалось, на неё смотрел, а потом взялся за медную ручку. Увы, она по-прежнему была заперта. Не открылась она и на стук, равнодушная, как межзвёздная пустота. Только гулкое и долгое незатихающее эхо разнеслось в пространстве мрачного зала. Мне показалось, что я на дне гигантского кратера. Где-то у горизонта мерцала лампочка с мошкарой, под которой, дожидаясь меня, всё ещё сидел мой странный ночной посетитель…
            — Угощайтесь, — сказал я, делая усилие, чтобы выплыть из этого тягучего бытия, и поставил перед ним бутылку апельсинового сока.
            — Благодарю вас, — откликнулся он. — Если вы позволите, я бы рассказал вам историю.
            — Интересную?
            — Думаю, да. К тому же она ещё и полезная.
            — Что ж, с удовольствием вас послушаю.
            — Итак, — начал он. — По делам моей фирмы мне часто приходится быть в разъездах. Волгодонск, Элиста, Цимлянск — вот те города, в которых мне приходится бывать чаще всего…
            — Вы работаете в фирме? — перебил я его.
            — Да. «Камелот», может быть, слышали?
            — Нет, пожалуй.
            — Я работаю в ней коммерческим директором. Фирма не очень богатая, и часто черновую работу приходится выполнять самому...
            — Что вы подразумеваете под черновой работой?
            — Поездки, переговоры, подготовка контрактов… Ну, вы понимаете, о чём я…
            Я кивнул.
            — Так вот. Когда я отправляюсь в очередную командировку, то водителя, как правило, не беру. Я сам неплохой водитель. И вот знаете, стал я с какого-то момента замечать в дороге прелюбопытную вещь. Примерно на середине трассы, связывающей Волгодонск и Котельниково, стоит одно дерево. — Тут он замолчал и как-то странно на меня поглядел. Я, ожидая, когда он продолжит, смотрел на него в ответ. — Вы понимаете, это дерево там совершенно одно, — заговорил он секунд через десять. — Понимаете?.. Нет?..
            Он замолчал.
            — Ну… — пожал я плечами. — Дерево — и что?
            — Нет, вы не поняли, — сказал он со вздохом. — Это нужно увидеть самому. Впрочем, те, кто видят, тоже не понимают. Для этого нужна особая… ну, конституция души, что ли. Какая-то особая тонкость, что ли. Ведь это дерево там совершенно одно, а кругом — ровная, как стол, до самого горизонта степь…
            Его голос приобрёл скорбные нотки.
            — Извините, — сказал я тут. — Мне опять надо вас покинуть. Я не надолго.
            Он снова кивнул, а я снова вошел в дом... Или это мне только казалось?.. Всё плыло перед моими глазами, но я по-прежнему не обращал на это внимания. Дверь — вот что занимало меня сейчас больше всего. Неужели она не откроется и в этот раз? Да сколько же можно?! Мало я перед ней унижался?.. Дверь, высокая, дубовая, древняя, была всё та же, что и несколько минут назад. Пожалуй, она была единственным форпостом стабильности в этом ежесекундно меняющемся мире. Но вот именно это меня и не устраивало. Мне казалось, что стоит только разрушить этот форпост, эти вечно закрытые двери, как мир станет меняющимся абсолютно, а значит, ничто уже не будет меня ограничивать… Увы, ни стук, ни слёзы, ни ругательства, ни угрозы по-прежнему не помогали… Я выполз из дома, как из мешка безысходности, совершенно опустошенный…
            Ночной посетитель по-прежнему сидел в кресле, глядя перед собой.
            — Так что вы там говорили о дереве? — спросил я его.
            — О дереве?! — удивился он. — О дереве я не говорил ничего. Я говорил о страхе.
            Теперь удивился я.
            — О страхе?!
            — Да. Вы знаете, никто не обращал на него внимания. Все проезжали мимо. Я тоже… Я тоже проезжал мимо, причём бесчисленное количество раз… Но потом… Это было как вспышка… Чёрт знает, почему я вдруг остановился. Может быть, захотелось размяться. В общем, я вышел, подошел к этому дереву. Было оно какое-то… как бы опустошенное. Листья безжизненные какие-то, в пыли. Дело-то в августе было, жара стояла сорокоградусная. Я постоял там минут пять, потом пошел обратно к машине и, когда уже открыл дверцу, вдруг оглянулся. Дерево было на месте, но… Оно было одно!! — Последние слова незнакомец чуть ли не выкрикнул, причем с такой эмоциональной болью, что я невольно отшатнулся.
           Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.
            — Оно было совершенно одно, — заговорил он опять. — Совершенно, абсолютно, безоговорочно. Да, над ним было синее небо, да, в небе было жёлтое солнце, да, росло оно из сухой земли, да, оно в той или иной степени соприкасалось со всем этим, но оно было совершенно одно!!.. Я ощутил такой дикий непередаваемый страх, что меня в буквальном смысле слова стало колотить. Никогда я не испытывал ничего подобного. Руки и ноги у меня дрожали, как в лихорадке. Я боялся поднять глаза на это проклятое дерево, и всё потому, что оно было одно. Понимаете?
            Я угрюмо молчал. Было слышно, как, скользя по заданной траектории, пролетела сова. Корнилов вздохнул.
            — С тех пор я езжу по другой дороге, — сказал он глухо. — Но — увы — этот страх остался со мной навсегда… И однажды… Он снова себя проявил... Во всей полноте… Но только совсем по-другому поводу. Как-то попалась мне книжка — «Русский космизм». Слыхали про такую? Впрочем, неважно... Не скажу, что я в ней всё прочитал, но то, что прочитал, я прочитал с интересом. Дело, впрочем, даже не в книжке. Просто когда я открыл последнюю страницу и увидел там список авторов этой книги: Соловьев, Бердяев, Циолковский, Чижевский, Лосев, то… Понимаете, у каждого напротив фамилии стояли даты рождения и смерти… Когда я это увидел, меня как ужалило… Даты рождения и смерти… Такие умы, подумал я… Нет, даже не подумал, а, скорее, ощутил какой-то странной мистической глубиной, что да, великие умы, но ни один, ни один из них не избежал… Я сидел, наверное, часов пять без движения… Мир вокруг меня словно бы исчез… И я тоже как бы исчез… Был только этот дикий, всеохватный, наполняющий всё моё естество страх, который казался мне изначальной субстанцией, из которой ткётся все бытие… О, как это было похоже на удава, когда он натягивается на добычу… Даты рождения и смерти, и ничего, абсолютно ничего, что было до и после… Только эти сухие неумолимые цифры… Как будто человеческая жизнь — неудачный рисунок, подлежащий безусловному уничтожению… Понимаете?
            — Извините, — сказал я ему в третий раз. — Мне опять нужно выйти…
            Он ничего не ответил, только как бы посунулся немного вперед, опираясь подбородком на тыльные стороны ладоней, которые по-прежнему лежали на рукояти трости…
            Дальнейшее мне запомнилось смутно. Кажется, мы беседовали всю ночь. Кажется, я всю ночь, на несколько минут покидая своего гостя, то и дело пытался открыть свою чёртову дверь, а он все говорил, говорил, говорил — об одиноком дереве, о русском космизме, о великих умах, которые были сейчас неизвестно где, о своем страхе, который выедал изнутри его душу. Мое сознание балансировало на грани реальности. Скорбный монотонный голос то накатывался на меня, то вновь уплывал. Его очертания, теряя индивидуальность, вдруг словно бы превращались в чёрный непроницаемый силуэт, как бы в чёрного непроницаемого человека, сплошь сотканного из тьмы, который вдруг принимался меня душить, стискивая ватными всепроникающими пальцами сердце и горло, и тогда я, скрипя зубами от ужаса, делал чудовищное усилие и вновь выплывал из небытия, и видел, что ночной гость по-прежнему сидит передо мной, оперевшись на трость, и все говорит, говорит, говорит…
            Проснулся я, когда солнце уже взошло. Воздух был свежий и холодный. На столе передо мной стояли девять пустых бутылок из-под апельсинового сока. Тело мое от неудобной позы затекло, и я поднялся с трудом. Располагавшееся напротив кресло было пустым. Незнакомец исчез, будто его никогда не было. Вместо него на ступеньках сидела соседская собака Муська. Увидев, что я проснулся, она встала и завиляла хвостом.
            — Ну, ну, — пробормотал я и полез в холодильник, чтобы чем-нибудь её угостить.
            Все происшедшее казалось мне сном…

16. Ромашки на лугу  https://fabulae.ru/prose_b.php?id=90595

Светлана (Колина) https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9460


Нельзя сказать, что мы были подругами. Просто волей случая оказались соседями в нашем двухквартирном доме из бруса. Мужья работали в одной организации, и им выделили «коробку» в полном смысле этого слова. Всю внутреннюю планировку и отделку мы обязались делать сами и очень радовались, что теперь у нас будет своя собственная крыша над головой. Совместный огород, разделённый незамысловатой межой, аналогичные заботы по устройству жилья, наконец, даже дети одинакового возраста -  всё это как-то сплачивало и объединяло нас. А ещё мы обе: я и Татьяна любили рукодельничать: вязать на спицах и крючком. Надо сказать, что в то время одеваться оригинально в стране могли немногие. Даже купить обычный клубок ниток за три рубля пятьдесят копеек уже была большая удача. По мере возможности из купленной пряжи мы пытались создать незамысловатые вещи для наших ребятишек. Часто обсуждали выбранный рисунок или схему, планировали выкройку, в случае неудачи обращались друг к другу за помощью. Моя приятельница работала в детском садике. Постоянно ей в голову приходили разные интересные идеи по украшению интерьера. Помню выполненный в технике макраме изящный абажур настольной лампы, сшитое из остатков-лоскутков красочное детское одеяльце…
И как сейчас вижу: прекрасная цветочная поляна! На белой поверхности русской печи кремовые лепестки ромашек, жёлтые сердечки солнышками освещают квартиру, изумрудные лепестки, причудливо изогнувшись, напоминают чем-то Хохломскую роспись. Кажется, что они будто качаются и улыбаются тебе. Вот две чудесные бабочки. Одна светло-голубая с тёмно-синею каймой по краю, другая – перламутровая, с переливами: золотистого, красного, оранжевого. Справа – божья коровка. На яркой глянцевой спинке красуются шесть огромных чёрных лакированных точек. Спокойствием, тишиной веет от прекрасного пейзажа. Кажется, что вот все мы там, на этом прекрасном лугу.
Я всё думаю: почему всё изменилось? Я не делала ничего плохого. Всегда у нас были нормальные взаимоотношения. И, когда она, пытаясь бросить своего мужа, уезжала к родственникам, я укрывала у себя те вещи, которые они не смогли взять.
Беззащитная ромашка на белой-белой стене русской печки. Сколько это было лет назад? А сейчас? Проданная половина дома давно отошла новым владельцам. Бросивший свою семью ради неё мой муж уже десять лет живёт и здравствует в новых хоромах. И даже моему младшему сыну – тогда второкласснику – исполнилось уже двадцать лет.
Жёлтые солнышки-глазки, что так ярко светили пылающим ласковым светом, где вы? Новые соседи провели газ и выбросили ставшими ненужными кирпичи, сломав печку и разрушив прекрасную картину цветочного луга. А может быть это их отблеск я вижу в глазах маленького внучонка, протягивающего ко мне свой хрупкие ручонки? Ведь жизнь, несмотря ни на что продолжается. Ведь не должно же всё исчезнуть бесследно! И где-то на новой картине трепещут крылья беззаботной весёлой бабочки.

17. Вовка и Танька, это было так давно... http://proza.ru/2019/05/25/1739
Александр Козлов 11

Вовка стоял в углу около входной двери. Мать наказала его за промоченные валенки.  А дело было так. На дворе конец марта, днем снег тает, на дороге образуются лужи, а ночью мороз, и лужи покрываются льдом. Во время прогулки Вовка решил пробежаться по льду одной из таких луж. Лед был тонкий, и на самой середине лужи, не выдержав веса Вовки, проломился. Вовка обеими ногами оказался в воде, которая моментально заполнила оба валенка. И хотя, выскочив из лужи, Вовка быстро вылил из валенок воду, портянки оказались мокрыми, сколько не пытался Вовка выжать из них воду. И, тем не менее, наказания можно было избежать, если бы высушить портянки на печке так, чтобы не заметила мать. Можно было бы, если бы не эта ябеда – Танька. Она быстро
 побежала домой и рассказала все матери.
Танька – это его младшая сестра, ей пять лет и она на два с половиной года младше Вовки.  Сколько себя помнит Вовка, Танька всегда была его «хвостиком», наверное с того момента как сделала свой первый шаг.  Куда бы он ни шел, чтобы он не делал, Танька всегда была рядом. А Вовка должен был следить за ней, помогать ей одеваться,гулять с ней, выполнять все её прихоти, иначе Танька жаловалась родителям, и он получал наказание.
И вот снова из-за этой Таньки, Вовка с обеда стоит в углу и изучает рисунки на обоях. А эта ябеда играет со своей куклой, специально громко с ней разговаривает, чтобы ему, Вовке, было еще обидней.  Вовка вздыхает. Ладно, ладно! Он еще отомстит ей, припомнит ей её предательство.
Танька водит куклу за ручку, словно гуляет. Проходя мимо кровати, она отодвигает подзоры (подзоры – это занавеска на кровати, прим. автора) и показывает кукле Вовкин самодельный парусный корабль. У Вовки кончается терпение, и он громко кричит ей из угла: «Не трогай мой корабль, ябеда! Отойди от кровати!» « А то, что ты сделаешь? Из угла выйдешь? Тогда и завтра будешь там весь день стоять! Мама так сказала!» - съязвила Танька. Вот зануда. Вовка и сам знал, из угла без разрешения - ни ногой! Это закон, который нарушать нельзя. Так заведено!
А Танька продолжала знакомить свою куклу с кораблем и разговаривать с его капитаном - Врунделем. Так называл Вовка самодельную куклу-матроса, которого помогла сделать мать из белого лоскутка материи. Скатав шарик из ваты, она положила его на середину лоскута, свернула лоскут в кулек и перевязала шарик суровой ниткой. Получилась голова куклы. Потом ножницами она раскроила лоскуток так, что получились руки, туловище и ноги. Затем она прошила края среза иголкой с белой ниткой, постепенно набивая внутрь вату. Получившуюся фигурку мама разрисовала черным карандашом. На голове она нарисовала глаза, нос, рот, закрученные усы и бескозырку. А на туловище до пояса она нарисовала тельняшку, а ниже пояса просто закрасила все в черный цвет. Этого матроса Вовка и назвал Врунделем, присвоил ему звание «капитан» и поручил командовать парусным кораблем, сделанным из перевернутой вверх ножками маленькой скамеечки, на которую садился отец, когда занимался починкой обуви. И вот сейчас, пользуясь беспомощностью Вовки, Танька нахальным образом играла его кораблем. «Еще раз говорю, оставь мой корабль в покое», - строго проворчал Вовка.
«Ну и ладно, Катенька, пойдем отсюда, пусть этот Врундель один скучает!» - опять съязвила Танька, расправила подзоры и повела куклу в другой угол комнаты.
День подходил к концу, уже смеркалось. Родители были в гостях у теток, которые жили по соседству, в этом же доме, за стенкой, но вход к ним был с другой стороны дома. Поэтому через общую стенку было хорошо слышно, как они веселились.  Возвращаться домой родители видно не торопились. В избе стало сумрачно, Вовка присел на порог. «Сейчас ты попросишь, чтобы я включил свет», - позлорадствовал про себя Вовка.
Однако Танька не стала просить, а сама влезла на лавку и, встав на цыпочки, дотянулась до черного выключателя и щелкнула им. Единственная лампочка в черном патроне, висевшая под потолком в середине комнаты, ярко загорелась, и в комнате стало светло.  Вовке стало досадно, что Танька справилась без его помощи. Ничего, еще попросит что-нибудь.
Танька ушла в сторону своей кровати, из Вовкиного угла не было видно, чем она там занимается, мешала печка, стоящая почти посередине комнаты. По звукам можно было догадаться, что она укладывает свою куклу спать. При этом она громко уговаривала её: «Не плачь Катенька, этот противный Вовка не дал тебе поиграть с Врунделем, он злой сегодня, потому что его наказали. Завтра он будет добрый и разрешит Врунделю прийти к тебе в гости». Потом она что-то стала нашептывать кукле и через некоторое время за печкой наступила тишина.
Вовка нарушил закон, и потихонечку вышел из угла. Прижимаясь спиной к печке, он осторожно продвинулся вдоль неё и заглянул за угол печки в сторону Танькиной кровати.  Танька лежала на не разобранной постели, в одежде, обняв куклу. Она спала.
«Вот, зануда, даже валенки не сняла. Вот так и лежи, мать придет и всыпает тебе за то, что в одежде на покрывало влезла», - прошептал Вовка. Он уже собрался вернуться в угол, но что-то его остановило, что-то непонятное, необъяснимое, словно живое, шевельнулось у него в груди.
Вовка, уже не скрываясь, смело вышел из-за печки и подошел к Танькиной кровати.  Танька лежала на левом боку лицом к стенке, поджав ноги.  Что-то жалобное и беззащитное было в её позе, в том, как она прижимает к себе куклу, как свернулась в комочек, в её валенках, со стертыми почти до дыр подошвами. И тут Вовка почувствовал, что снова в сердце что-то затеплилось, появилось ощущение, что кровь наполнилась мелкими пузырьками, как в стакане с шипучкой, и эти пузырьки вихрем двигались внутри Вовки.  Вон, валенки как стерлись, носится за ним везде «хвостиком», проходу нет, даже ребята на улице иногда издеваются и дразнятся: «Жених и невеста, ходили в одно место».  Вовке - то от этого обидно, какая она невеста! А Танька маленькая, не понимает, что это обидно, наоборот, жмется к нему и улыбается. А недели две назад, мать послала в магазин за буханкой хлеба, так эти вредные Глобус и Гунька хотели у него сдачу отнять. Танька не испугалась, как налетит на них со своими кулачками, кричит: «Отстаньте, сейчас мамку позову!»  Отстали!
«Ну что, ябеда, попадет тебе за валенки на покрывале» - как-то уже без злобы подумал Вовка.  Вздохнул. Подошел к кровати и осторожно стащил с Танькиных ног валенки. Танька слегка вздрогнула, но не проснулась, а только посильнее прижала к себе куклу.
Вовка вернулся в свой угол. Веселье за стенкой продолжалось, родители, похоже, домой не торопились. Вовка почувствовал желание сбегать «до ветра», но одному выходить во двор ночью было страшновато. Обычно в таких ситуациях выручала Танька, она всегда соглашалась, и они, набросив на себя пальтишки, выбегали на улицу за дом. А там сарай с незакрытыми воротами, в котором может быть нечистая сила, недалеко колодец с журавлем – там водяной, а вдвоем-то и не страшно. Но сейчас Танька спала, и Вовка один идти на улицу не решился. "Потом мать проводит," - подумал он.
Посидев немного на пороге, Вовка на коленках подполз к своей кровати, где за подзорами стоял его парусник.  Парусник выглядел шикарно - мачта с парусами, груз, капитан. Мачта крепилась веревочками к гвоздикам, вбитым в задранные вверх ножки скамеечки, как будто настоящими канатами. Возле мачты пустые спичечные коробки, это сундуки с драгоценностями пиратов, рядом бочка с ромом, это был бочонок от лото с цифрами 11, «барабанные палочки». А ведь этот бочонок где-то нашла Танька и подарила его Вовке. Рядом с бочонком сидел капитан Врундель.
«Ну что, капитан, не захотел ты сегодня поиграть с Катькой?» - полушепотом спросил Вовка у Врунделя. Вовка оглянулся и посмотрел на Таньку. Видимо ей что-то приснилось, потому что она глубоко вздохнула, а выдохнула медленно, с тихим стоном. Вовка встал на ноги, подошел к Танькиной кровати. Лежать Таньке было неудобно, её голова сползла с подушки и, сильно согнув шею, прижалась к плечу. От этого её курносый носик будто бы еще больше задрался вверх. И вновь ощущение шипучки внутри, и Вовкино  сердечко стало медленно сжиматься от жалости к этому беззащитному и родному комочку.
Вовка влез на придвинутый к Танькиной кровати табурет, осторожно завернул покрывало и одеяло от стены, переложил подушку на открывшуюся простыню. Встав на край кровати коленками, поочередно передвинул Таньку, вначале голову на подушку, потом ноги на простыню. Танька даже не проснулась, только опять тяжело вздохнула и повернулась на правый бок, не выпуская из рук куклу. Вовка укрыл её одеялом, а покрывало завернул и повесил на заднюю спинку кровати.  Поставив табуретку на место, он опять присел на корточки возле парусника.
«Ну ладно, Врундель, иди, поиграй с Катькой» - сказал Вовка, взял капитана, отнес его на Танькину кровать и положил рядом с куклой. Он вернулся на порог, сел и задумался: «А может быть Танька и не ябедничать побежала к матери, когда я провалился в лужу, а наоборот, испугалась за мою жизнь и побежала за помощью? А я её – ябеда, да ябеда!»
 Вовка опять присел на коленках перед своей кроватью и, сунув руку под матрас в изголовье, достал металлическую банку из-под зубного порошка с крышкой.  В этой банке он хранил свои ценные вещи – пару значков, три старинные монеты, небольшой осколок магнита. Отдельно в спичечном коробке лежало несколько сверкающих новых монет этого, 1961 года, целое богатство – сорок семь копеек.  Но Вовка достал коробку не из-за монет. Там ещё лежала шоколадная конфета «Красная шапочка» из новогоднего подарка, которую он хранил уже третий месяц. Вовка достал конфету, и понюхал её. Кажется, она до сих пор сохранила запах Нового Года. Вовка закрыл банку и сунул её на прежнее место. Потом он тихонько подошел кровати, на которой спала Танька, и положил конфету под её подушку.
Вернувшись на свое место, Вовка сел на порог, уперся локотками рук в колени, положил голову на кисти рук, сжатые в кулаки, и подумал: "И че я её зову Танька, да Танька? Может быть надо поласковее называть - Таня, Танюшка, Танечка?"

18. Любовный треугольник https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104548
Моряна Димитрова Галина - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11804

Наконец-то пришёл март, не весна ещё, а предвесенье. Чуть проклюнулась зелёными пятнышками травка. Зажурчали задорные ручейки. Солнышко из-за туч стало выглядывать, теплом щекотать, и Люська чаще появлялась во дворе. Ей очень, просто до невозможности хотелось привлечь внимание Василия, но он садился на скамейку и не сводил своих зеленющих глаз с окна первого этажа. Там жила рыжая красотка с янтарным взглядом. А в Люськину сторону он почти не смотрел, так, изредка скашивал глаз, а потом снова продолжал гипнотизировать рыжую.

Люська
Нет, ну что он нашел в этой холёной рыжей зазнайке. Ишь, изображает из себя недотрогу. Подумаешь, фифа. Я ж не виновата, что мне с родителями так не повезло: папашка испарился в неизвестном направлении, а мамаша уже новых детей себе нарожала, всё по помойкам шастает, бомжиха. Так мне что прикажете делать? Только самой о себе заботиться. А эта… На всём готовеньком. Зачем ей Василий? Ведь вон, какие зазывные взгляды на него бросает. Вышла бы во двор, я б ей показала, как на чужих-то заглядываться. Ей наверняка жениха прямо на дом приведут. Во-во, ходит, изгибается. Глазки-то как томно опускает. Так бы и дала по этой наглой морде. А он-то дурак какой, думает, она к себе его возьмёт, что ли? Как бы не так. Поиграет с ним, а потом благородного заведёт. Ох, не по Ваське шапка. Он что, не видит: я ему больше подхожу по всем статьям. Ну, рыжая, погоди, подловлю я тебя всё-таки, мало тогда не покажется.

Василий
Наконец-то появилась в окне. Дразнится, точно. До чего грациозна! Прям,  персидская княжна. Рыжиной на солнышке так отливает, завораживает просто. А глаза какие! И ведь вижу, она меня заметила. Нет-нет, да своими янтариками на меня посмотрит. Может, что и получится? Хоть бы во двор вышла, а я б уж постарался ей всякого разного напеть. Вряд ли она со мной с первого раза пойдёт, даже не знаю, куда её и вести, не в подвал же. Вот ещё задачка. Не, я размечтался, как будто она уже согласилась. А тут ещё та брюнетка поглядывает, так и сверкает глазами. Значит, я вполне ничего. Да мне ни одна баба не отказывала. Вон их сколько, а, поди ж ты, хочу эту красотку. Прям помешался на ней. До чего же рыжая хороша! Опять от окна отошла, знает, как интерес подогреть. Ничего, будет и на моей улице праздник. Ну, милая, погоди, только выйди во двор, а я уж тебе покажу, на что Василий способен. Сама потом за мной бегать будешь.

Алиса
Ах, как вон тот, слышала, его Василием зовут, на меня смотрит – просто съесть готов! Какой импозантный! И мужественный. Подумаешь, не нашего круга, зато такая стать! Его взгляд обещает все сокровища мира. А то привели недавно мне женишка: внешне, конечно, тот блондин был очень даже хорош. Но самомнение! Он, по-моему, не знакомиться приходил, а себя показать. Ходил тут, все вынюхивал. Противно просто. На меня особо и внимания-то не обращал, аморфный какой-то. Или ориентация неправильная. В общем, ничего у нас с ним не получилось. Эх, жаль, во двор меня не отпускают. Но ничего, я что-нибудь придумаю, так хочется с Василием поближе познакомиться. Наверное, это любовь? Или просто страсть? А глаза-то, глаза – зелёные с поволокой. Зато вот брюнетка, что по двору шляется каждый день,  мне не нравится, так и норовит Васе на глаза попасться. Противная, вся обшарпанная какая-то, замурзанная, тощая. А туда же. Что я переживаю? Не соперница она мне.
Так прошла половина марта, и однажды Алисе удалось ускользнуть из дома. Радостно она устремилась к Василию, и тот уже приготовился знакомиться, как вдруг Люська молнией метнулась к рыжей и со всей силой своей ненависти вцепилась в нее острыми коготками. «Ничего, в любви все средства хороши», - думала Люська и, злобно шипя, норовила попасть когтем в янтарный глаз соперницы. Алиса орала и извивалась, пытаясь вырваться, но хватка ревнивицы не ослабевала, она только на миг отвлеклась, когда распахнулась дверь. Рыжая, воспользовавшись моментом, юркнула в спасительную темноту подъезда, успев туда прежде, чем дверь захлопнулась.
«Вот вляпалась-то, - отплевывалась Алиса, - чуть глаз не потеряла. Сумасшедшая какая-то! Не нужны мне такие приключения. Как-нибудь и без Васьки проживу. Подумаешь! Домой хочу. Найдут мне жениха и получше, чем этот дворовый казанова».
А Василий, любуясь, поодаль наблюдал всю эту сцену: «Вот это экспрессия! Вот это темперамент! Как же я раньше проглядел? Нет, определенно, Люська даст фору этой рыжей. Что от таких благородных ждать, непонятно. Одно маленькое испытание, - и куда вся грация и ухоженность делись? И визжала-то как, небось, в соседних дворах слышно было. А тут всё налицо. Если ещё дикарочку чуть подкормить, цены ей не будет».
И Василий вальяжно подошёл к довольной Люське, что-то ей мяукнул в ухо. Удалились со двора они вместе.
К концу весны во дворе появились маленькие пушистые котятки – брюнеты с зеленющими глазами. Алиса давно простила своих обидчиков, однако, каждый раз спрыгивала с подоконника, как только видела эту сладкую парочку.

19. Выбор http://proza.ru/2019/11/08/1344
Ваня Бесчинкин
            
     Когда настанет время покинуть сей бренный мир – кончина должна наступить очень неожиданно и очень красиво. Чтобы все видели и все сочувствовали, думая примерно так: бедненький, он шёл, подставив грудь солнцу и гордо неся на лаконичной шее свою непокорную голову, как вдруг упал. Не споткнувшись. Просто. Как будто игрушка на моторчике, у которой закончился запас заведённых ключиком оборотов. Как нам искренно жаль этого замечательного человека, да будет земля ему пухом…ну и прочее в подобном разрезе. При чём архинеобходимо, чтобы кому-то из нас, упавших насовсем, землю покрыли пухом. Потому что при падении на асфальт пух будет весьма кстати!
     В какое  время года лучше всего отдать концы? Конечно же, летом! Все друзья и знакомые разъехались кто куда: кто-то сажать картошку, кто-то в Египет загарать…а вы вот никуда не поехали. Чёрная дыра кошелька не пустила. И как будет приятно: счастливой семье, обедающей в каком-нибудь уютном отельчике, вдруг звонят и сообщают: умер. Больше не будет. Надо хоронить. И всё их  счастье – как водой смыло!
     Что же касается дня недели – хотелось бы усопнуть в четверг. Почему в четверг? А давайте-ка проедемся и по этому лежачему полицейскому смыслов!
     Всё дело в том, что понедельник – отвратительный день. Настолько, что умереть в понедельник – это означает не уважать себя! Представьте себе картину: офис спит, осознавая нависший над ним дамоклов меч рабочей недели, и тут вдруг – бац! – вы падаете с кресла. Удобного. Вертящегося вокруг своей оси. Со спинкой. Сопровождаемые мирным посапыванием соседки с гнусным присвистом. Нет, каково это, а? Или – какао?
     Смерть во вторник – тоже не подарок. Вчера, в предвкушении новой рабочей пятидневки, вы спали. Сегодня, кажется, начали потихоньку пробуждаться. Заметили, как шеф поставил красную пометку напротив вашей фамилии в бланке учёта, а также обратили внимание на объём невыполненных работ. Удивительно, насколько наш мир увеличивается в габаритах! И, дабы не усугублять движения по трамплинам собственной биографии, вы наверняка предпочтёте процесс выбивания дроби подушечками пальцев по клавишам клавиатуры, а не врезание дуба на радость коллегам и разочарование службе взыскания!
     Среда – день ответственный. Офис преисполнен симфонического оркестра щелчков кнопок мышек. Приходит оттепель: половодье открытых вкладок и распускание почек Excel-ей. И только попробуйте в эти напряжённые часы центрального дня рабочей недели отбросить копыта – вас возненавидят все служащие компании от уборщиц и курьеров до ответственных по закупкам и директора. Даже и не думайте о подобной чепухе в этот день! Выбросьте из головы! Забудьте, как страшный сон!
     Но вот подходит четверг. С утра вы не в себе: не удалось позавтракать, а в метро группа студентов устроила соревнование в  меткости ударов по вашим чёрным туфлям. Первоклассная чёрная кожа превратилась в бежевый хлопок. Оружие носить – запрещено, кулаки – ослаблены высокоинтеллектуальным заполнением отчётов, приходится страдать. По началу. К середине рабочего дня – умереть. Почему бы и нет? Ведь завтра – пятница, конец рабочей недели, когда всегда можно воскреснуть. Да, раз в пятницу есть шанс обрести бессмертие – значит, четверг – самый благополучный день для ухода из мира живых! Ну какие могут быть сомнения?
     Отчёт готов, таблица заполнена. Вы медленно закатываете глаза, уже мысленно переместившись в миры горние… и тут вдруг к вам в голову врывается призрак памяти. Большой такой, с улыбкой Роджера: ведь если просто умереть за рабочим столом, сидя на своём рабочем кресле – то получится как-то неэстетично что ли. Неправильно. А хочется помпы, эпатажа, красоты хочется!
     Вы открываете уже, было, насовсем закатившиеся глаза. Успеваете открыть. Возвышенно, как будто вам только что – одному из всех – присудили премию. Прощаетесь с коллегами. Пускаете слезу по левой щеке из правого глаза: «ах, ведь не понимают, что видят в последний раз!» и выходите на улицу. Молча плывёте против встречного потока, невежественно оскверняющего вашу предсмертную чистоту локтями, ладонями и ногами… и, наконец, падаете. Всё! Finita la comedia! «Прощай, жестокий мир! Люблю всех вас!»
     Тело распластано по асфальту эскизом граффити. Руки – ноги не шелохнутся. Чёрные ещё утром туфли…эх, теперь уже всё равно! Но получилось, получилось!
     Народ встревожен. Суетится. Звонят в скорую. Один юноша нагибается и пытается воссоздать ритуал искусственного дыхания. Всё прекрасно, как по-настоящему!
     Но тут непременно появится какая – нибудь старая карга, дцатый год дежурящая на этой улице.
     - А…этот, безусый и в синей рубашке? Снова он? – зашипит она, тыча в направлении вас свою дрянную клюку. – Так он и на прошлой неделе лежал, и ещё раньше. Он как засидится на работе – так сразу сюда, на улицу, ложится и загорает. Этого мы знаем, чай, не первый день здесь!
     «Тьфу, дура! – думаете вы, мысленно перебирая струны сквернословья на арфе русской словесности, – ведь  четверг – самое время для героической смерти! Ведь главное – это…это – уйти красиво, и - чтобы все поверили».
     Поднимаетесь. Отряхиваетесь. И идёте в ближайшую кофейню досиживать свой законный обеденный перерыв.

20. За пределами здравого смысла http://proza.ru/2013/09/16/659
Иван Власов

  Весна!
  Природа просто сошла с ума! Все цветет и почему-то одновременно – абрикосы, вишни, груши, яблони!
  Соловьи рвут глотки, заливаются, соперничая, кто слаще поет, тот скорее найдет себе пару. Несчастливцы же до июня будут зазывать, постепенно теряя надежду, в их пении появится безысходность, затем замолкнут совсем…
  В тенистом саду за накрытым столом собралась небольшая женская компания от тридцати пяти до пятидесяти лет, объединенная известными проблемами. Главная из них – безжалостная демография. И как неутешительный ее итог: на десять девчонок по статистике давно уже не девять ребят.
  На столе вино, закуски, фрукты.
  Разговоры ведутся вокруг Инны.  Ее зовут замуж, она не решается, просит совета.
  Инне – тридцать пять. Она недавно вернулась к мужу, с которым перманентно то сходится, то расходится. Жить ей сейчас негде – приходится делить с ним жилплощадь. Он и не возражает, поскольку это единственный способ удержать ее подле себя! Пьет беспробудно, чем не повод – ушедшая жена. Так ведь вернулась же! Все равно пьет. Денег не дает, зато каждый день приносит шампанское и цветы – восстанавливает отношения, даже тела запросил, надо же! Бедняга мужские способности давно уже пропил.
  Инне есть, что предложить мужчинам – рослая, видная, фигуристая. При этом неглупа, не лишена чувства юмора. За вкладываемую красоту она вправе рассчитывать на дивиденды. Торопится, понимая, что красота не вечна, нужно успеть вскочить в поезд, идущий до станции СЧАСТЬЕ. Любви уже не ждет, хватило бы и достатка. Давно поняла, что любовь и благополучие лежат по разные берега реки жизни.
  И вот "нарисовался" претендент.
  – Если бы ты постоянно не выгадывала, давно бы нашла свое счастье! – упрекает Инну Татьяна, – сидишь на двух стульях.
  Татьяне скоро пятьдесят, у нее есть сын Богдан (Богом дан), мужа, к сожалению, бог не дал, уже и не обещает.
 
  Закурили.
  – Девчонки, как хочется любви! – Татьяна в исступлении от избытка чувств раскинула руки, точно собралась обнять весь мир. Обычно неприметная, а тут красавица: очи горят, лицо светится!
  – Давайте выпьем за любовь, пусть она осчастливит всех вас так же, как меня!
  Все выпили, лишь Инна почему-то не торопилась, вертела в руке бокал, разглядывая, не удержалась:
  – Осчастливит? Это как?
  Она больше других знала Таню – живут рядышком. Та уже почувствовала подвох.
  – Да, мне в этом повезло больше других, и тебя в том числе, у меня было достаточно мужчин, но любила двоих, многим и того не дано. Два года невероятной любви с Васей, и три года счастья с Сережей.
  У Инны глаза полезли на лоб от изумления, поставила бокал, дабы не уронить, Татьяна это заметила:
  – Не хочешь пить за любовь?
  – За такую? Избави бог!
  – Что б ты не говорила, а я по-настоящему любила и была счастлива! Ты мне просто завидуешь! А известно ли тебе состояние полета, плакала ли ты от счастья?
  Татьяну понесло, она пыталась доказать всем, а скорее всего самой себе состоятельность своих слов. Стала рассказывать, как Вася возил ее в Крым:
  – Мы ходили вдоль моря, держась за руки, не отпуская ни на минуту. День смешался с ночью. Как с цепи сорвались, просыпались в любовь, забывая поесть, оголодавшие, набрасывались на еду, затем друг на друга…

  Инна знала совсем другое.
  Татьяна чуть ли ни силком затащила любовника в Крым, за свои деньги поила, кормила, платила за гостиницу, водила по ресторанам.
  Вася был женат, работал вместе с Татьяной в строительном управлении водителем, и от нечего делать закрутил с ней любовь.
  Как же Татьяна намучилась с ним!
  Его жена каким-то образом прознала – нашлись доброхоты, Василий стал избегать любовницы.
  Татьяна поняла – их любовь близка к завершению.
  Захотелось продлить счастье хотя бы на неделю. Предложила  любовнику поездку в Крым за ее счет, дабы завершить отношения на высокой ноте.
  В Крым Василий ехать не рвался, но не стал отказываться – на дурняк и уксус сладок. К тому же Таня пообещала, что после Крыма оставит его в покое.
  В невменяемости любви Татьяна ошиблась в расчетах и приехала из Крыма беременная.  Василий же никогда не беспокоился о предохранении, отдавая это на откуп своим женщинам.
  Татьяне в ту пору шел тридцать восьмой год. Это был последний шанс.
  И она решилась!
  Узнав “радостную” весть, любовник запаниковал, попытался отговорить, денег на аборт, впрочем, не дал…
  Беременность Татьяна переносила трудно, приходилось ложиться и на сохранение.
  Жена Василия не осталась в стороне. Однажды ворвалась в дом соперницы и устроила ей Варфоломеевскую ночь! Таня тогда была на шестом месяце. Разъяренная женщина лупила ее, не разбирая – предостерегала соперницу от посягательств на свой семейный очаг. Татьяна не укрывалась от ударов, лишь защищала живот, малышу все же досталось. Если бы не подоспела Инна, неизвестно, чем бы это завершилось…

  Вопреки всему Татьяна родила мальчика – здорового, крепкого.
  Отец ребенка не потрудился хоть раз поглядеть на сына. Понятно, о какой-либо помощи не шло даже речи.
  Как она жила все это время – отдельный рассказ. Помогать Тане было некому, мать умерла, когда она была еще девчонкой, отца никогда не видела.
  Нищету познала во всей своей неприглядности.
  Ходила с коляской, собирала по мусорным контейнерам бутылки. Довелось стоять и в переходе в метро, торгуя пивом и соками, коляска с малышом стояла тут же неподалеку. Подружки, как могли, помогали ей, покупали у нее то, чем она торговала.
  За квартиру не платила – долг достиг астрономических размеров.
  Терпеть приходилось всякое.
  Как-то (малыш тогда уже ходил в садик) Татьяну задержал милиционер. Завел в комнату милиции в метро, потребовал мзду за незаконную торговлю. Платить было нечем, он дал понять, чем можно компенсировать. Упиралась вначале, да куда деваться? Садик закрывался, ребенок без присмотра. Уступила, лишь попросила поторопиться. Блюститель порядка пообещал ускорить процесс, но воспылал к ней не сразу – все приноравливался. Тут ворвались подруги, уберегли ее от бесчестья. Раздосадованный представитель власти не смог воспрепятствовать женскому беспределу, потому как без портков он уже не был ни стражем порядка, ни тем более его блюстителем…

  Василий не остался безнаказанным. Спустя много лет его дочь была убита в Италии, где работала прислугой, самого его разбил паралич, короче, получил сполна, но в этом не было вины Тани, не она накликала беду, там, наверху, это делается за нас.
  Татьяна, хоть и с трудом, поднялась все же на ноги, стала зарабатывать.
  Увы, это продлилось недолго…

  От воспоминаний Инну отвлек всхлипывающий от щенячьего восторга голос подруги. Пили за вторую ее любовь – Сережу.
  Не могла не похвастать, что он почти на двадцать лет ее моложе, и принялась прославлять его, мол, какой он замечательно хороший.
  Инна потеряла дар речи от изумления, хоть уши затыкай! Стала вспоминать “счастливую” жизнь Татьяны с Сергеем – истинную версию.

  Сережа работал прорабом в строительной организации, где работала и Татьяна.
  Василий по сравнению с Сережей – агнец божий. Нравственные принципы были неведомы молодому любовнику. Он нещадно эксплуатировал влюбленную в него женщину, кормился за ее счет, брал в долг. Разумеется, не за так: расплачивался любовью, хотя любовником был никаким.
  Молодость была единственное положительное в нем.
  Он также был женат, но это не мешало ему бросаться во все тяжкие.
  И если первый любимый мужчина одарил ее ребенком, второй не смог сделать и этого по причине бесплодия. Зато не раз и не два вознаграждал ее, а заодно и собственную жену известными болезнями от Венеры. Слава богу, не СПИДом!
  Этим не ограничился.
  Все искал, и никак не мог найти, как использовать влюбленную в него стареющую “дурочку”.
  Много с нее не возьмешь – Татьяна была небогата.
  Ищущий да обрящет!
  Довелось, правда, разыграть безумную страсть, да ему не впервой.
  Это была беспрецедентная по своей находчивости и цинизму затея!
  Уговорил Татьяну стать поручителем кредита, взятым его женой в банке для создания собственной фирмы.
  Невменяемая от вдруг воспламенившейся любви женщина как в огонь бросилась в это безумие. В бедной ее головке жила надежда, что кредит уж наверняка и надолго свяжет ее с любимым.
  Понятно, что расплачиваться по кредиту Сергей не собирался. Долг оброс процентами.
  Обеих женщин вызвали в суд. Жена Сергея беспомощно развела руками, чем выразила свою неплатежеспособность. На самом деле отыгралась, отомстила Татьяне за пользование мужем, нет, не так: взыскала плату за аренду. В соответствии с договором погашение кредита легло на Татьяну.
  Квартиру ее арестовали, и если бы кредитор не оказался уступчивым, не миновать ей с сыном “веселенькой” участи бомжей!
  Впрочем, однажды Сережа неожиданно, наверное, даже для себя, погасил часть кредита. Скорее всего, испугался, что Таня с сыном заявится в его дом с вещами.
  Этим его порядочность исчерпалась. С нею закончилась и любовь, поскольку взять с Татьяны было уже нечего…
 
  Оторвавшись от воспоминаний, Инна прислушалась. Татьяна завершала воспевание любимого, который чистенький и помытый пристроился на сооруженном ею постаменте, даже не пытаясь стереть со своего лица хитрой ухмылки.
  Господи! Есть ли предел безумию любви?..
 
  А совсем недавно в припадке откровенности Таня призналась Инне, что уже год как не имеет мужчины.
  – Кто этот последний? – поинтересовалась Инна, – не Сережа ли?
  – Он.
  – Вот скажи, подруга, а если бы Сережа вдруг позвал тебя?
  – Птицей бы полетела к нему!
  У пораженной Инны не нашлось слов – ободрал, как липку, а ей все неймется!
  Какую же мерзость над нею еще надо совершить, чтобы она подружилась с головой?

  “Можно понять все, – размышляла Инна под восторженные дифирамбы подруги, – Бог с ним со всем случившимся, ничего уже не исправить. Тянуть лямку, рвать жилы – несчастливый удел Татьяны. Но провозглашать тост за любовь, представляя этих уродов своими самыми любимыми мужчинами?”
  Это лежало за пределами ее понимания, да и всякого здравого смысла.
  Неужто она действительно их любила, любит до сих пор?
  А может, ей стоит позавидовать?..

21. А тебя я увёз с собой http://proza.ru/2020/09/29/744
Марина Друзь

- Линка, ты там чем занята? Гладишь, стираешь, кино смотришь? Ну, тогда погладь себе любимой что-нибудь и в темпе вальса, быстро-быстро к нам. Что делать? Есть, пить, танцевать… Короче ждем. Будешь тянуть, пришлю за тобой и гитарой Серого, - Голос Ируськи в трубке слегка смялся, видимо ее в этот момент тискали, - слышишь? Уже рвется.
Я оглянулась на сваленную на диван кучу чистого белья, работающий утюг и на застывшее лицо Роберта Редфорда на экране телевизора. С сожалением нажала на OFF на пульте и выдернула шнур утюга. Белье? Пусть лежит. «Гостей мы нынче не ждем-с, сами с визитом, да при параде», - я вздохнула, растрепала не чесанную гриву и подалась в ванну. Через двадцать минут я уже входила в дверь Ируськиной квартиры, держа перед собой гитару.  И понеслось по наезженной колее, как множество таких же вечеринок. После десяти лет по таежным и степным гарнизонам, нас вынесло на окраину сибирского городка и этот «берег» даже оказался поделен на квартиры в многоэтажном доме, но мы так долго лишенные театров, концертов и выставочных залов, ресторанов и прочей радостей цивилизации так и остались своим малым кругом: три офицерские семьи, готовых прийти в любую минуту друг другу на помощь, накормить детей и мужей пока одна из нас «защищает грудью страну» или рожает очередного ребенка и не оставить в одиночестве жен, если мужчины выполняли свой долг.
Было всё как всегда - мы с подругами шустро собирали на стол, имеющиеся в наличие мужчины, курили, потихонечку выпивали «по чуть-чуть».  Я шла из кухни в гостиную, неся в обоих руках по салатнице, когда Сергей повесил трубку телефона и одну из них подхватил у меня, задержал мою руку, а потом поднес мою ладонь к своим губам и слизнул каплю майонеза с моего пальца.
- Сладко, - протянул он, неотрывно глядя мне в глаза.
- Ты смеешься? Майонез? – удивленно вскинув брови, рассмеялась и вручила ему вторую, повернувшись в сторону кухни и на ходу снимая передник.  Минут через десять мы уже все сидели за столом: ели, выпивали, шутили и обсуждали всякую ерунду: кино, чью-то первую машинку-автомат, сложенную бабушкой клубнику в карман новой куртки ребенка. Сергей потянулся к пульту и сделал звук по громче. Лайма пела «Дикое танго».
- Потанцуем? – раздалось за спиной, - потанцуем, Ангел, - уже тверже раздалось на ухо, я оглянулась и машинально подала руку.
- Танго? Я не… умею. Давай не со мной, а? – я отступила на шаг.
- Не бойся. Танго не жизнь, в нем невозможно ошибиться. В танго каждая ошибка – победа. Ну же…
Раз. Он делает шаг ко мне. Два. Я отступаю, поднимая на него взгляд. Три. Он протягивает руку и топает правой ногой по полу. Четыре. Я делаю восьмерку приближаясь к нему и обвожу пальцами контур его лица. Раз...
Я не стала задерживаться в гостях. Танго продолжало звучать во мне, мешая слушать, что мне говорят и надоело отвечать невпопад. Я чмокнула на прощанье Иринку и ушла домой, к Роберту Редфорду, не доглаженному белью и смуте, поселившейся в сердце.
Шел уже третий фильм подряд, а белье все не кончалось. Часы давно уже перешли за полночь, а сон не шел. Дом давно спал и поэтому лифт, вдруг пришедший в движение, удивил вопросом «кому не спится в ночь глухую». Остановился и дверь зашуршала, открываясь. Моё сердце сказало «Раз». Два – я подхожу к двери. Три - замираю на миг. Четыре – резко ее открываю. Сергей стоит и смотрит прямо мне в глаза. Делает шаг и его руки застают меня врасплох. Обнимают, лишая возможности думать. Подхватывают, прижимают к нему и его губы празднуют полную мою капитуляцию, давая лишь время от времени призраку свободы воли вдыхать воздух. Наше танго вошло в фортиссимо.
Раз. Он делает шаг вперед. Два. Мои пальцы скользят по его лицу. Три. Он наклоняется и бережно опускает меня, не отрывая губ. Четыре. Мои пальцы мечутся по его форменной рубашке, расстёгивая пуговицы. Раз…

Я вдруг оказалась на войне. Где-то бахала и бахала пушка. Я металась, в свалившейся на меня темноте и пыталась найти Сергея. Пустота и только взрывы всё ближе.
- Открой! - бах! - Открой! Я знаю, что ты дома!
Трусливая мысль сжала в комок душу – это Иркин голос. Почему? Откуда? Так быстро? Не может быть- это сон!

- Ну, открой же… ты мне нужна, - из-за двери послышались уже просто невозможные звуки, словно… «Да, нет! Не может быть, чтобы она…Так быстро?»
Я накинула халат и пошла открывать. На лестничной площадке, прислонившись к стене у моей двери сидела Ирка в совершенно непотребном виде: грязные пятна бывшего макияжа исчерчены черными дорожками потекшей туши, а всегда аккуратно уложенная прическа производила такое впечатление будто подругу таскали за волосы.
Подруга смотрела в одну точку и продолжала всхлипывать:
- Открой… ты мне нужна… все меня бросили.
- Ир, -  я присела на корточки рядом и дотронулась до ее плеча.
- А? Ты дома?
- Дома, а где же мне быть? Вставай, пойдем кофе пить?
-Ты где была? Ты мне так нужна? – вдруг, словно только что меня увидела, взвизгнула Ируська, - где? - и тут ее лицо смялось, как резиновая маска в бесформенную массу, и она заплакала, - Сережи нет. Нужно ехать на опознание, а я боюсь. Я же его никогда мертвым не видела. А тебя нет. А Михайлова в обморок упала и Вовчик сказал, что должен с ней остаться… а со мной кто останется?.. А тебя нет и нет!
- Я спала. Всю ночь гладила, завтра на сутки, а потом мои приезжают. Больше некогда, - я остановилась, осознавая, что мне только что сказала подруга, которая шла сейчас, как слепая, щупая стены моей прихожей. Подруга, с мужем которой я танцевала танго всю ночь. Она шла, а я стояла, не понимая, как дышать.
- Лин, ты одевайся и поедем, - каким-то бесцветным и неправильным голосом позвала меня Ира, - одевайся. Не хочу кофе. Внизу нас ждет машина комбата. Я тебя тут подожду.
Раз. Сделай шаг. Хорошо. Два. Халат прочь. Три. Джинсы? Сойдет. Четыре…
- Линк, это что? Это… это Сережин почерк, - Иринка протянула мне, вырванный их блокнота листок.
«Я не знаю, когда? В какой миг ты вошла в мою душу и осталась там навсегда? Спасибо тебе за то, что позволила быть с тобой. Я останусь с тобой навсегда в этом дне, а тебя я увез с собой. Люблю»
- Я… - я прошептала, - я забыла со всем. Он заходил под утро. Просил… передать… тебе. У меня свет горел, - я давила из себя слова, не отводя глаз от белого клочка, белого флага своего поражения, которое я сейчас, когда еще раз прочту, чтобы запомнить навсегда, отдам на милость…- просил тебе отдать. Сказал - будить не хочет. А у меня свет горел… я же гладила.
Раз… Я стою к нему спиной. Его правая рука скользит от моего плеча к груди. Левая ложится на талию. Я ускользаю, опускаясь вниз, ложась на пол.  Два. Он ловит мои пальцы, поднимая и разворачивая меня к себе лицом. Почти коснувшись губами. Три. Я ловлю пустоту…

22. Телефон доверия или мой Тардис https://fabulae.ru/prose_b.php?id=107820
Мара Рута - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=10907
Жалко, что  не курю!   Было б оправдание моему   полуночному  скитанию по малометражной норе. Мой дом - обветшалая  хрущевка ,    странным образом спрятавшаяся  в зарослях старого ботанического сада последним  из динозавров . Так он сохранился в  центре  огромного мегаполиса.
Зову в собеседники размышления на тему… Не принципиально о чем  дискутировать  -   границы    изначально очерчены и обнесены колючими принципами. С вышек  сурово мигают безжалостные  взгляды в пафосных мундирах мировоззрений – они, в предвкушении  моей попытки   побега в инакомыслие,  уже вознесли собственную  правоту и значимость до высших рангов системы ценностей.  Но я даже  не пытаюсь бежать. Рифмую бессонницы - это такая игра, продолжающаяся из ночи в ночь многие годы.
Рай за окном, чистый воздух,- мечта жителей городов, но во мне ощущение счастья – теперь редкое явление. Возможно, я  давно не глядела  в окно?
Когда-то давно   все ночи  просиживала на подоконнике, замаскировавшись нежным пурпурным бархатом штор. Наблюдала за влюбленными. Они   неторопливо  проходили по аллее мимо замысловато резных деревянных скамеечек,  медленно и таинственно растворяясь в причудливых кронах мудрых деревьев. Во мне рождалось восторженное всепоглощающее чувство оптимизма – некая щенячья беспричинная радость. Что там за окном сейчас?
Слишком светло! Старые фонари (с желтым потускневшим, но все же  шармом)   пропали и на их месте стоят белоголовые  современные осветительные приборы - великаны. Почему я  не могу  назвать их потомками волшебных фонарей?. Высокомерные гордецы научились быть над  деревьями -  мир перевернулся, потерял защиту крон. Никто  больше не прислушивается к шепоту листьев, ведающих сказки. 
Пропали и скамеечки. Влюбленных тоже не видать. Каким-то чудом уцелела старая таксофонная будка у подъезда. От нее  бредет,  шатаясь,  съежившийся  человек и  воздух пропитывается его  безысходной  злостью -  узнаю в нем  Вовика - рецидивиста, наркомана доходягу  из соседнего подъезда. Это он распугал влюбленных? Мне тоже страшно и хочется отойти от окна –  глубже в свою безопасную, пропитанную дорогим ароматом любимых духов, норку.
Эй, размышления! Вот  тема сегодняшней бессонницы - таксофон у подъезда! У меня и предыстория имеется.
Около сорока лет назад, в нашем дворе установили («невидаль – символ достижений человеческого гения и прогресса цивилизации!»)  таксофон.  У многих в доме уже был проведен личный телефон (жильцы особенной хрущевки были в основном  чиновниками   государственных учреждений), но   событие собрало всех   на импровизированный митинг и стихийный (искренний,  шальной и  щедрый)  праздник. Взрослые гуляли отчаянно,  без оглядки на любопытную, условно беспризорную, детвору. Отрочество подражало взрослым, успешно усваивая принцип «Стрелять, так стрелять! Гулять, так гулять! Любить, так любить!»
Молодые люди искали любви. Я была в их числе. Покажется банальным, но  девочка умница  влюбилась в Володьку - хулигана. Он  был словно из параллельной вселенной  - обрывки фраз и эхо поступков,  позволенных в его мире,   шокировали и одновременно завораживали меня. О взаимности речи быть не могло, и моя любовь  была страшной тайной.
Уже через несколько дней, после того, как народ отпраздновал установку таксофона, на свежей краске  кабинки, около самого аппарата,  появилась выцарапанная надпись « Володя + Марина= любовь». Через несколько дней  имя Марина было усердно заштриховано и ниже появилась новая отметина  «Маринка дура», а трубка, утратив завораживающий гудок, беспомощно болталась на поврежденных проводах.
У нас в квартире не было телефона, и мой дед очень возмущался «порчей казенного имущества». Он строго  запретил на неделю мне гулять во дворе,  при этом, тактично не упоминая о надписях.  Причина  была ясна:  я была единственной Мариной.
Володь было четверо. Вовику  (тогда еще   очаровательному карапузу) было   два годика, а Владимиру Яковичу (лучшему другу моего деда) восьмой  десяток выпало разменять.    Оставалось только два претендента, которые  озадачивали родного мне старика. Он не мог разрешить парадокс: как сын полковника  (благочестивый Володенька  с толстыми линзами в очках)  сбежал среди ночи из под бдительной опеки мамаши «генеральши» и выцарапал «Маринка дура»? Это скорее похоже на поступок Володьки хулигана.  Только не мыслимо,  чтобы его Маришка  (отличница, спортсменка, комсомолка ) могла увлечься этим повесой! Дед искал ответы, но натыкался на мой обиженный и абсолютно невинный взгляд. Он  замолкал, не в состоянии подобрать нужных слов - ключиков к доверительной беседе, и уходил к Владимиру Яковичу под предлогом  позвонить. Именно эти двое стариков  своими силами восстановили неисправности и обновили краску. Только напрасно :  тут же появились новые надписи -это была уже лавина разных фраз, так или иначе касающихся отношений и любви.  Старики ворчали и ревниво проверяли исправность аппарата, но больше не закрашивали царапин.
В один из дней  трубка снова оказалась оборвана и на потолке (единственном мало-мальски нетронутом месте)  появилась надпись «Мариш, прости! Ответь - не мучай!» Но сетовать и исправлять таксофон  было уже некому – дедушка умер, а Владимир Якович переехал на новый массив в спальном районе города. Там с высоты, из окна  в квартире- пентхаусе  своего сына,  он  беспомощно  наблюдал огни огромного города, никого не замечая вокруг.
Деревья в ботаническом саду росли, дуплились и погибали в буреломах или во время санитарной вырубки. На опустевшее место высаживали молодые саженцы (редкие, со сложными латинскими названиями).  Лишь  двор хрущевки  застыл в забытьи. Изредка  что-то менялось. Сначала исчезли лавочки. Когда же решили демонтировать телефонную будку, малочисленные жильцы старожилы   написали петицию , собрали подписи , чтобы оставить «артефакт».
Сегодня редкие встречи и холодное вежливое здравствуйте малознакомых друг другу людей, больше не считающих будку ценностью,  не тревожат бесстрастных  потемневших  стен дома, но    «таксофон - раритет» содержится в чистоте и порядке.
Встрепенулась:
-Что же это я слово собеседнику не даю! Или приспала скучной историей?
Не дожидаясь реакции любящих демагогию рассуждений, еще раз выглянула в окно. Вовика не было видно. Будка таксофона притягивала взгляд и не отпускала мысли.
«А помнишь как внучка, придя   в гости, с восторгом воскликнула: «Бабуль! К тебе во двор прилетел Тардис*! Ты знакома с доктором Кто?» Не понимая  о чем речь,  ты виду не подала, а загуглила  и в следующий раз с умным видом тоже старый таксофон Тардисом назвала. Хочешь быть современной и самой лучшей бабушкой на свете?  » - затараторили размышления.
-Идите к черту! Я люблю внучку и мне интересно не только воспитывать и поучать  своему опыту, как быть динозавром, а учиться, эволюционируя до птиц, чтобы летать  рядом с ней, наслаждаясь миром с высоты!  Но кто это там, в будке?
Что меня побудило поспешить  ночью во двор?
Я быстро прошла через проходную комнату, где властным  храпом оповещал, что он тут хозяин мой   любимый  муж  Володенька (  многоуважаемый  профессор университета , заботливый счастливый отец успешного сына, подарившего ему  почетное звание дед) Машинально поправила одеяло, сползшее на пол, и выбежала в коридор. Двери парадного предательски заскрипели.
-Только бы не спугнуть того, кто там в будке…
Будка оказалась пуста. На полочке  у аппарата россыпь старых монет номиналом одна и две копейки. Откуда они взялись? А трубка, кажется, в порядке. Услышу ли я  гудок, если приложу ее к уху?
Надписи, как старые шрамы, под свежим  слоем краски. Ищу ту, самую первую « Марина+ Володя= любовь» Что я чувствовала, когда среди ночи, пугаясь каждой тени, выцарапывала эту наивную формулу? А в следующий раз заштриховывала гвоздем  свое имя, а с ним  и боль, сомнения и такое непреодолимое пугающее влечение к  бунтарю. Набирала его номер и ненавидела себя за это, машинально  выводя «Маринка дура!»…а в итоге  оборвала трубку, испугавшись не так самого плохого поступка, как  саму себя. Сейчас все это вызывает грустную  улыбку.
Взглянула на потолок – на месте ли шрам «Мариш, прости! Ответь – не мучай!» ? Это еще одно судьбоносное  прикосновение к телефону доверия -  не  поступок Володьки хулигана. (Тот Володька еще до появления этой надписи  не вернулся из Афганистана, навсегда  оставшись в памяти непостижимым героем, но ни разу не доверивший стенкам будки ни одной царапины…) В то день, когда  появилась надпись на потолке, снова была оборванная трубка – как говорится «два сапога –пара», а любви плевать на толщину линз в очках …
Но вот совсем свежая надпись : «Артем + Ника= лю…» Эх, спугнула я - не успел кто-то  доцарапать свое признание. А вот и гвоздь, брошенный в спешке тут же на полу – чем не инструмент для волшебства! Но трубка… услышу ли я гудок? 


Предрассветье - самое темное время. Погасли белые головы заносчивых великанов, и ночь позволила мраку последний  этюд. На аллее ботанического сада, недалеко от подъезда  хрущевки, двое влюбленных  снимали на смартфон, как взрослая женщина в домашнем халате поверх ночной рубашки, с распущенными не уложенными волосами,  что-то выцарапывала гвоздем на стене в старой таксофонной будке. Лицо женщины сияло от счастья…
«Это моя соседка, тетя Марина! Надо же?» – горячо прошептала девушка на ухо парню.
«Ролик  взорвет Ютуб!  Тетка точно не в себе – кому-то звонит? Кому можно позвонить ночью из этого телефона?» – удивлялся  парень.
Женщина ушла, и пара подошла к таксофону. Смартфон равнодушно  фокусировался на  свежей надписи «Артем+ Ника= любовь!»
«Не понимаю, почему эта сумасшедшая выцарапала такое? Кто такие  эти Артем и Ника? Вер, ты что-то понимаешь?» – любопытствовал  новоявленный блогер. Девушка молчала и о чем-то напряженно  думала. Потом попросила: «Дэн, дай мне свой  мобильник!»
«Что, посмотреть хочешь? Это бомба! Подмонтирую кадрами из «Доктора Кто» …»- напряжение рвало густую темноту двора  и вдруг  взорвалось
-Да ты что наделала, идиотка? 
«Я удалила видео!» – невозмутимо ответила Вероника и,  не прощаясь, спокойной уверенной походкой направилась в парадное.

*- ТАРДИС — это аббревиатура Time And Relative Dimension (s) In Space (время и параллельные измерения в космосе) — машина времени и космический корабль из британского телесериала «Доктор Кто»


23. Бригантина поднимает паруса https://fabulae.ru/prose_b.php?id=107818
Дмитрий Александрович https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11956
Подготовка к большому празднику — торжественному открытию 3-й смены в пионерлагере «Маяк» — шла полным ходом. После завтрака вожатая отчитала всех, кто забыл или "забыл" повязать красный галстук, а затем повела нас в ленинскую комнату, где читала рассказы о добром дедушке Ленине и рассказывала о подвигах пионеров-героев, которые мы уже не раз слышали в школе. Запомнились ее руки - грубые, с неровными ногтями - руки студентки пединститута по квоте для сельских школ.
На стенах висели два Ильича - один с хитрым прищуром, другой - весь в золотых звездах. В углу стояло "знамя дружины", о которое несознательные пионеры норовили вытереть руки. Всем хотелось бегать, пинать мяч или играть в пинг-понг. На счастье я прихватил из дому книжку Жюля Верна и, пристроившись на галерке, упоенно погружался на батискафе в морские пучины.
Потом мы вернулись к нашему спальному бараку — корпусу №6, где вожатая построила нас полукругом в два ряда, сама встала на крыльцо и заявила, что сегодня мы должны выбрать название отряда и строевую песню.
Исходя из названия лагеря, методичка, очевидно, предполагала морскую тематику и военно-патриотическое воспитание в духе военно-морского флота. Вожатая стала монотонно перечислять варианты, апробированные годами: Аврора, Варяг, Чайка, Бригантина, Буревестник, Альбатрос, Каравелла…
Дети ели домашнее печенье, конфеты и кидались огрызками яблок. Будучи инициативным и неугомонным ребенком, я, почесав макушку, выкрикнул:
— Титаник!
— Звучит красиво, — менторским тоном сказала вожатая с внезапно остекленевшим взглядом, — а песню к этому названию ты какую предлагаешь?
Мне стало стыдно за легкомыслие. Далее вожатая «по секрету» нам сообщила, что 1-й отряд уже выбрал «Аврору», 2-й — «Альбатроса», а 4-й — «Чайку».
— Как вам нравится «Бригантина»?
На этом слове девочка, которая пробыла в лагере не одну смену, стала маршировать, бормоча «...в лифустерском дальнем синем море бригантина подымает паруса»…
— Молодец, Ниночка! Сейчас ты напишешь слова песни, а все перепишут и выучат. А мальчики найдут кирпич, накрошат его, и мел, который я дам, принесут песочку, и мы оформим пионерскую линейку, перед которой будем строиться каждые утро и вечер. Мелом мы выложим кораблик, а кирпичной крошкой напишем название. Если мы займем на смотре строевой песни и отрядной линейки первое место, начальник лагеря обещал большой кулек конфет.
— Шоколадных? — спросила одна девочка.
— Выкуси! — ответила ей другая. — В том году дали соевые батончики, по одной штуке.
Мальчики, которым надоело стоять, облегченно кинулись врассыпную, якобы искать кирпич, а девочки побежали в палату за карандашами и бумагой.
При разучивании песни выяснилось, что никто не знал, что такое «флибустьерский», и мало кто мог  выговорить это слово. Вожатая тоже затруднилась объяснить, и когда неугомонный я почесал макушку и выкрикнул «это ж пиратский!», сказала, наматывая жирную прядь на палец и глядя мимо меня:
— Молодец, Димочка! Опередил меня.
Это было в пятницу, а в воскресенье намечался родительский день, открытие смены и приезд большого мясо-молочного начальства. Дело в том, что лагерь принадлежал министерству мясо-молочной промышленности, за что дети соседних лагерей при встрече и расхождении колонн на проселочной дороге обзывали нас промсосисками и показывали языки. Мы в ответ показывали фиги и желали им жрать траву, а лучше подохнуть с голоду.
На самом деле кормили нас очень калорийно, однообразно и невкусно. Однажды по дороге на обед один пионер крикнул:
— Ззае...али эти биточки!
— Нельзя говорить это слово! —  зашикала воспитательница.
— Ладно, зае...али тефтели.
Этот прикол в отряде повторяли до конца смены.
После тихого часа мы напряженно готовились к торжественной линейке: собирали на территории конфетные фантики и огрызки, окурки за ароматным туалетом типа «сортир», ваяли кирпичную бригантину и маршировали, рассказывая друг другу, как «капитан, обветренный, как скалы, вышел в море, не дождавшись дня»... Ниночка, которая одна помнила текст до конца, допевала визгливым голосом: «... на прощанье подымай бокалы  золотого терпкого вина».
Почти все мы были после шестого класса, считали себя почти взрослыми, курили в кустах за сортиром, и слова про бокалы терпкого вина вызывали у некоторых живой отклик.
Но в субботу в «Маяке» что-то пошло не так. Начальник лагеря собрал 1-й отряд, долго рассказывал про славные традиции лагеря, а также подвиги отцов и дедов, помянув героических матросов крейсеров "Варяг" и  "Аврора". Закончилась же пламенная речь освобожденного секретаря парткома мясокомбината призывом покрасить трибуну, на которую взойдет большое начальство, и скамейки вокруг лагерной линейки в синий цвет с белыми волнами и красными звездами.

Тогда самый наглый пацан встал и заявил, что ребята приехали отдыхать, а не дышать масляной краской. Большинство отряда его бурно поддержало, проявив несознательность и отсутствие патриотизма. Это был бунт. Мясистое лицо начальника вспотело, толстые руки вцепились в края трибуны с облупившейся краской. Он орал, срывая голос, грозился отправить письма в школы, родителям устроить неприятности. В ярости он согнал на покраску всех педагогов и вожатых, а мы под шумок разбежались за территорию — благо все дырки в заборе знали наизусть.
Мало того, один из пацанов первого отряда добрался до телефона, позвонил чиновной мамаше и рассказал о случившемся. Была большая буря в министерском стакане, в результате чего светлый праздник с построениями был отменен, а начлагеря до конца смены мы больше не видели.
Перед сном в палате была традиционная битва подушками, усталые и довольные пацаны быстро уснули. Но мне в ту ночь  не спалось, потому что Мишка, мой сосед по придвинутой койке описался, а я с детства не люблю удушливый запах мочи. К тому же другой сосед что-то ритмично делал под одеялом, и панцирная сетка сильно скрипела. Я вышел на свежий воздух и случайно, а может из солидарности с 1-м отрядом, затоптал кирпичную бригантину. Что-то неумолимо влекло меня к их корпусу. Подойдя, я услышал шум и треньканье на гитаре, зашел к ним, и мне налили на донышко золотого вина. Оно было с терпким привкусом свободы. Меня приняли как своего, и я вырос в собственных глазах на несколько отрядов.
Утром я проснулся от крика вожатой под окном. Наша Макаренко в красной пилотке стояла перед кирпичной бригантиной и с чувством повторяла как пионерскую клятву: "твою мать, твою мать..." А на соседней койке сидел Мишка на влажном голом матрасе, в новых трусах и красном галстуке, с текстом песни, и шепотом зубрил:

"Пьём за яростных, за непокорных,
За презревших грошевый уют.
Вьётся по ветру «Весёлый Роджер»,
Люди Флинта песенку поют"...

24. Дежурство в ночь на Ивана Купалу https://fabulae.ru/prose_b.php?id=103134
Вербовая Ольга - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=4454

Нелёгкая работа у лешего! Особенно когда дежурить приходится в ночь на Ивана Купалу.

Ночь на Ивана Купалу. Сегодня моё дежурство. Для кого-то это,
может, и ерунда, но для лешего – великая честь. Тем более, для молодого, не прожившего на свете и тридцати лет. Обычно такое дело доверяют более старым и более опытным, но десять лет моего добросовестного труда убедили главного лешего в том, что я, пожалуй, справлюсь с таким ответственным заданием на совесть. Ну что ж, раз мне оказали такое доверие, буду стараться изо всех сил, чтобы оправдать оное.
Обычно в мои обязанности как лешего входит следить за
порядком в лесу. Следить, чтоб деревья росли, чтобы травы лесные вовремя цвет набирали, чтобы птички гнёзда вили да птенцов высиживали, чтобы зверушки были довольны-сыты. Осенью – сухие листья с деревьев стряхивать, зимой – укрывать их снежком, чтоб не мёрзли. Ну, и конечно, охранять лес от всякого, кто с худыми
намерениями придёт. Буквально на прошлой неделе явились такие. Прямо в чаще костёр разожгли – шашлыки жарили. Через каждое слово – мат. Мало того, что  напились, как черти, так ещё и всё вокруг замусорили. Как пошли обратно, тут-то
я их и пугнул немного. Заплутал, запутал – так, что они с пути сбились. А небо-то становилось всё темнее и темнее. Тогда-то они не на шутку испугались! Только под утро отпустил их, жалких и продрогших. А вот нечего в лесу свинячить! Зато хорошим людям, наоборот, можем и помочь – грибные места показать, у
землянички-чернички листики раздвинуть, чтобы ягодки видны были, а заплутавшимся дорожку из леса указать.
Но сегодня у меня несколько другие задачи. Как известно, в ночь
на Ивана Купалу цветёт папоротник. Но увидеть его цветущим может не всякий. Кому выпадет это счастье – решает дежурный леший. Ведь тот, кому повезёт, сможет попросить чего пожелает – и оно исполнится. А желания у людей, как известно, не всегда добрые бывают. Вот нам лешим, и приходится, читать мысли
каждого, пришедшего в ночь на Ивана Купалу в лес, и скрывать цветок от недостойных. А то ведь ещё давно, много лет назад, случай неприятный вышел.
Пришёл в лес молодой парень, увидел цветок папоротника и попросил богатства несметного, чтобы любимая девушка за него замуж пошла. А леший, который тогда дежурил, решил над ним пошутить, сказал, что может дать ему богатство, если он принесёт в жертву маленького братика своей возлюбленной. Он-то был уверен, что парень этого не сделает. Вроде бы человек вполне приличный, не душегуб какой-нибудь.
Да не тут-то было! Ещё утро не наступило, как парень принёс в лес голову несчастного мальчика. Лешего за такие шуточки наказали – сослали на болото на добрую сотню лет. Теперь проводит дни в трясине, с русалками и водяными, с кикиморой. Очень противная бабёнка, сказать по правде! Вечно недовольная всем и всеми, то и дело брюзжит, ворчит, к подчинённым придирается по поводу и без.
Если бы нас, духов лесных, можно было сжить со свету, давно бы уже всех сжила.
Ну, а за цветущим папоротником с тех пор ввели строгий присмотр, чтобы не всякий его увидеть смог. И я, кстати, только за. Вот в прошлом году мой коллега  рассказывал, пришла за цветком компашка одна: двое мужчин и две женщины. Один желал шальных денег, при этом чтоб на халяву, не заморачиваясь упорным трудом,
другой всё грезил, чтобы тёща поскорее умерла и оставила им с женой свою трёхкомнатную квартиру. Дамы тоже от них не отставали – одна хотела переспать с мужем подруги, другая – найти богатенького буратино, чтобы уйти к нему от
муженька-нищеброда. Только вот ни один из этой четвёрки так цветущего папоротника и не увидел.
А ведь если бы я этот цветок увидел лет десять назад, моя
жизнь могла бы сложиться иначе. Если бы я тогда оказался в лесу в ночь на Ивана Купалу. Тогда я, возможно, увидел бы цветущий папоротник и пожелал бы, чтобы мать с отцом перестали пить и ссориться, и у меня снова была бы нормальная семья
– какая была до Второй чеченской войны. Пока отец воевал по контракту, мать времени даром не теряла – пьянки-гулянки, почти каждый день разные мужчины. При такой жизни ей было не до меня. Отец, когда вернулся домой, стал пить запоем. Когда
напивался, сначала колотил мать за измены, потом и за меня принялся. Вот и в тот день он, как обычно, начал распускать руки. И я убежал из дома. Сначала бесцельно бродил по улицам, потом пошёл в лес. И сам не заметил, как заблудился. Кричал, звал людей, но никто не откликнулся. Ночью пошёл холодный осенний дождь, и я в лёгкой куртке, конечно же, моментально промок и
застудился. Тогда-то мне и повстречался леший. Он притащил меня в берлогу, поил отварами лесных трав, пока я не выздоровел. Так я перестал быть первоклассником Артёмом Индриковым и стал лешим. В принципе, мой спаситель готов был меня отпустить. Но куда мне, семилетнему школьнику, было деваться? Вернуться домой, и опять эти пьянки, скандалы? Нет, спасибо – они мне уже порядком осточертели!
Оставалось тогда либо в детский дом, либо на улицу, бродяжничать и побираться. И я выбрал остаться в лесу.
Вот уже время подходит – пора на дежурство заступать. Обхожу
лес, смотрю, не появится ли кто на ночь глядя. А ежели кто появится, я тому быстро в голову залезу, и все мысли как на ладони увижу.
 А вот и люди. Мужчина лет примерно шестидесяти, кавказской
национальности, а рядом с ним – девочка лет десяти. Пришли они сюда не вместе, и до этой встречи вообще не подозревали о существовании друг друга. Что же они делают в лесу за пять минут до полуночи?
Так, мужчину зовут Анвар, он из Чечни, работает в правозащитной организации. Ну, то есть, занимается расследованием пыток,
похищений, бессудных казней, которые в Чеченской Республике просто-таки обыденная повседневность, оказанием помощи жертвам этого произвола, и поиском без вести пропавших. Засидевшись на работе допоздна, решил выбраться в лес,
чтобы прогуляться, а заодно и полюбопытствовать, правда ли в ночь на Ивана Купалу папоротник цветёт? Сказки, конечно, но всё же… Вдруг действительно попадётся цветок, и желание исполнится? А желание, надо сказать, весьма благородное – этот человек, если увидит цветок, не попросит для себя богатства
несметного. Он пожелает, чтобы на его малой родине прекратился весь этот беспредел, чтобы людей перестали пытать, убивать и похищать, чтобы они могли не опасаться за себя и своих родных. Ему бы я, пожалуй, с радостью дал увидеть цветок, но тут же прочитал мысли его маленькой спутницы.
Девочка Настя убежала из дома, как когда-то я сам. После того,
как пару лет назад её отец ушёл из семьи, мать стала беспробудно пить. И сожителя себе нашла – такого же забулдыгу. На родную дочь ей стало наплевать вовсе. И даже её сегодняшний день рождения использовала как повод в очередной раз налакаться до чёртиков. Вот и налакалась так, что вырубилась прямо за столом. А сожитель, который к тому моменту тоже был, мягко говоря, не особенно трезв, стал приставать к девочке. Насте удалось вырваться... В лес она пошла специально, чтобы найти цветок папоротника и попросить об одном – чтобы мама бросила пить и стала, как прежде, доброй и любящей. Но вот заблудилась. Тут-то её и встретил суровый на вид дядечка – Анвар. Спросил, что она делает в лесу так поздно. Настя ему всё и рассказала. Тогда Анвар накинул на неё куртку (ночи-то холодные, можно простудиться и заболеть) и решил вывести её из леса. А папоротник – да леший с ним! (Ну, да, верное мыслите, Анвар Сулейманович – я на своём посту).
Насте я бы тоже показал цветок. По себе ведь знаю, каково это
– когда твоя семья рушится, и дом родной не мил! Но, по инструкции, цветущий
папоротник должен увидеть кто-то один. И вот кого прикажете мне выбрать? Настя ведь тоже не богатства несметного просит, а единственного чуда, которое может
вернуть ей любящую маму. Уж её беда мне близка и понятна, как никому другому.
Но и перед чеченцами совестно. Отец мой как-то по пьяни признался, что сёла с мирными жителями обстреливал, и женщин с детьми убивал. Признаться, каждому из этих двоих я бы помог с радостью. И какой леший привёл сюда вас двоих одновременно? Точно не я! Впрочем, дорогие коллеги, не обижайтесь, не
подозреваю я вас ни в чём. Это я так, к слову.
В общем, как ни крути, а выбирать придётся. И я выбрал…
- Ой, дядя, смотрите, папоротник цветёт! – раздался в ночной
тишине звонкий девчоночий голос.
- Где?... Надо же, действительно цветёт. Ну, раз так, беги
загадывай желание.
Настя тут же кидается к светящемуся красному цветку с
сиреневым отливом.
- Дядя, а вот ещё один! Вот, видите?
- Действительно, ты права.
В отличие от Насти, Анвар не бежит к цветку, а подходит
медленно и степенно. Да и не верит он до конца, что такое желание может исполниться, вспоминает случай из анекдота: «Что ты там про воблу говорил?». Но всё же срывает этот цветок и мысленно говорит своё желание. А вот девочка своё
озвучивает вслух. Но это неважно. Всё равно оба желания скоро исполнятся.
Да, я знаю, что нарушил инструкцию, и главный леший меня за
это по головке не погладит. Скорей всего, отправит меня на болото, как моего нерадивого коллегу, и ближайшую сотню лет моей начальницей будет кикимора. Ну что делать, на болото так на болото!


25. Императрица  https://fabulae.ru/prose_b.php?id=106736
Natalyan natella-pash@mail.ru  https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9903
 
Один отчаянный художник, изрядно измучивший себя стремлением к совершенству, решил, что с иллюзией величия пора заканчивать. Отвлекаться на заработок небольших денег за свои картины ему тоже надоело.
«Если творчество чего-то стоит, - сказал он себе, - то оно само проложит путь к успеху и спросу. А если нет, то усилия тщетны. Моисей, брошенный в корзине в Нил, был беззащитен, окружён опасностями. Но если суждено было ему стать царской особой, а затем великим предводителем, то этого не миновать».
По мере создания новой работы, он выставлял произведение невдалеке от мусорных контейнеров и тихо удалялся. Его уже интересовал сам процесс, как творчество пробивает себе дорогу.
И вот однажды, откликнувшись на звонок в дверь, он увидел перед собой современную копию вдовствующей императрицы Марии Федоровны, одетую, однако, современно и элегантно. Той самой, небольшой портрет которой он написал с черно-белой фотографии, найденной в Интернете, восхищенный ее по-мальчишески задорным точеным лицом, таким современным, не вяжущимся с нарядами дам начала двадцатого века, да еще и с такой модной чёлочкой a la garсon. Прочитав таинственную историю с пропажей ларца с её драгоценностями, он нарисовал этот портрет с ярко выписанной сапфировой тиарой на голове.
Расставаться с этим портретом было жалко, но идея самостоятельного пробивания творчеством своей дороги в большое искусство требовало жертв. При виде этой девушки в голове мелькнула мысль, что один шаг к должности великого предводителя российской живописи уже сделан. Он сразу понял, что пришла таинственная поклонница его таланта. Ничего случайного в мире нет. И впрямь, девушка без привычных приветствий и оправданий молча вытащила из объёмистой сумки этот портрет и одной рукой поместила его на своем плече, рядом со своим лицом.
Отчаянный художник, обладавший завидной интуицией и даже некоторыми экстрасенсорными способностями, без которых художники шедевров не творят, в этом действии не нуждался. Он всё понял с самого начала. Но вот каким будет конец этой истории?
- Надеюсь, что я успела забрать все Ваши работы, - сухо и царственно произнесла “Мария Федоровна”.
У художника при этих словах возникло двойственное чувство – радость, что его картины в надежных руках, и печаль, что поклонница всего одна. Этак на широкую арену не выйдешь!
- Я любуюсь ими каждое утро, - продолжала она, - но дело не в этом. Разрешите войти?
- Милости прошу, - в духе того времени, с низким поклоном, он указал на залу. Девушку это не рассмешило. Видимо, это был сугубо деловой визит. Печально. Художник был не женат, а возродившаяся Мария Федоровна ему полюбилась. Если уж стремиться к совершенству – так во всех областях своей жизни!
- Какова цель Вашего визита?- спросил он, расположившись в мягком кресле напротив девушки. Та изучающее осмотрела его с ног до головы, не утруждая себя ответом.
- Что Вы знаете об этой девушке на портрете? Вы имеете к ней какое-то отношение?
- Да, - нахально ответил художник с улыбкой и очевидным намёком, - я в неё влюблён.
- И как развиваются ваши отношения? – парировала девушка без тени улыбки.
- Мы встречаемся в астрале, - продолжил художник своё ёрничанье.
- Неправда.
- Почему неправда? – возмутился он, задетый её недоверием.
- Потому что это я и есть.
- Психопатка, - подумал он, - А жаль! Она как раз та,  кто мне нужен – молодая, красивая, знающая себе цену (высокую),  прекрасные манеры, вкус, деловитость, лаконичность и явный ум.
- Не думайте шаблонно, не выслушав собеседника.
Художник смутился. Не сошел ли он с ума, высказав свою мысль вслух?
- Вы в своем уме. Но я пришла к Вам по взаимовыгодному важному делу. Я и есть вдовствующая императрица Мария Федоровна. Помимо всего, что знали обо мне современники, я ведьма и, оставив своё земное тело, живу во всех параллельных мирах, в которых хочу. Я вечна. Ради расширения кругозора почитайте книгу “Активная сторона бесконечности” Карлоса Кастанеды. Меня, конечно, не интересуют материальные ценности. Но я люблю свои украшения и хочу взять некоторые из них с собой в бесконечность.  Мне нужен умный помощник с намётанным  взглядом художника.
- Не слишком ли Вы высокого мнения обо мне? - ошарашенно спросил заплетающимся языком художник.
- Нет, я разбираюсь в живописи. Мой план таков. Я вселюсь в тело Вашего астрального двойника и буду обладать всеми вашими физическими характеристиками – сила, здоровье, артистичные гибкие руки, острый взгляд и ум. В это время Вы будете жить обычной жизнью, испытывая легкую сонливость. Что конкретно я буду делать в вашем теле, моя тайна. Меня никто не увидит. Но, на всякий случай, Ваше алиби будет стопроцентным. Пригласите на это время Вашу подружку, которая подтвердит, что Вы находились с ней дома.
- Ха-ха-ха! – подумал художник, - Великая ведьма не знает, что подружки у меня уже нет.
- Знаю. И всё же пригласите ту, бывшую. Она Вас ещё любит. Вы согласны? Без Вашего согласия операция неосуществима – Ваш двойник не покинет тело.
- Я подумаю. Это слишком серьезный вопрос. – ответил художник, подумав, – И зачем мне это надо? Ведь она все равно не станет моей женой.
- По поводу первого вопроса ответ готов. Над вторым пунктом я подумаю после окончания операции “Сапфировая тиара”. Завтра я зайду за ответом и принесу план операции, - нисколько не сомневаясь в его согласии, сказала вдовствующая императрица Мария Федоровна, вставая с кресла и с высоко поднятой головой грациозно направляясь к выходу.
Ночь прошла под знаком бессонницы и сомнений в собственном психическом здоровье. В эти болезненные темы вклинивались радостные мысли о предстоящем приключении. А вдруг это и есть важный шаг к известности и свободной бездумной жизни баловня судьбы? Как расцветёт его талант от чувства успеха и уверенности в своих способностях! Он уже всем нутром своим вжился в эту роль и тело отзывалось сладкой истомой. Но сомнения разом возвращали его в серые будни “Дом - Работа”. И тело тут же сжималось до одной точки, в которой гнездился страх остаться никому не нужным мазилой, которому только вывески писать!
Не выспавшись,  встав серым и помятым, он быстренько убрался в холостяцкой квартирке, сбегал в ближайшую кондитерскую за дорогим тортом (чем черт не шутит – ведьма, так ведьма! Все жены – ведьмы!),  купил книги  Ю.В.Кудриной  “Мария Федоровна” и Карлоса Кастанеды “Активная сторона бесконечности”,  чтобы не быть профаном и понимать, что к чему. Попивая кофеёк на своей застеклённой лоджии на двенадцатом этаже, откуда открывался великолепный вид на Москву, он начал с Кастанеды. Где-то в глубине души он еще сомневался в правдивости живой копии Марии Федоровны. Сейчас  так много мошенников,  и их фантазия так богата! Правда, не стоило переоценивать свой достаток. Но вдруг в стене его недавно купленной квартиры замурован клад? Поэтому он решил всё необходимое сразу поставить на стол и ни под каким предлогом не оставлять гостью одну наедине с его чашкой. Все-таки, он пока ещё Моисей, брошенный в Нил в корзине или вроде того. Но уже виднеется благословенный берег.
Мария Федоровна пришла под вечер, от  торта отказалась, сказав, что бесплотный дух в пище не нуждается. План операции по части художника был прост. Он берет на работе отгул, вызывает подружку, ведёт себя с ней исключительно ласково, чтобы она провела с ним не менее суток, но сексом с ней не занимается, так как двойник будет этим обесточен. Это был самый трудно выполнимый пункт. Подружка его не поймёт и придется отбиваться не очень тактичными способами. Операция была назначена на ближайшую пятницу тринадцатого – самый что ни на есть  ведьминский день.
Всё прошло по плану. В пятницу тринадцатого Мария Федоровна посетила его в третий раз. Она попросила его прилечь, закрыть глаза и расслабиться. Он так уютно чувствовал себя в её руках – мужчины так доверчивы и послушны, как маленькие дети – но ничего страшного не произошло, только небольшой упадок сил и туман в голове. Когда он открыл глаза, её в комнате уже не было. Потом пришла подружка и они очень весело провели сутки, хотя она и обиделась на отсутствие интимных отношений. Пришлось коварно соврать, что всё еще впереди. На следующее утро он встал полным энергии и творческих планов насчет завтрака. По дороге к родителям, которых посещал каждые выходные, он купил, как обычно, газету “Вечерняя Москва”. Крупным текстом бросалась в глаза статья про кражу сапфировой  парюры и большой жемчужно-бриллиантовой парюры  вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Владелец не упомянут. Охранники видели на экранах силуэт молодого человека – то тут, то там. Но когда бросились на поиски, его не обнаружили. Сенсация, конечно, но это его мало интересовало. Лохи эти охранники. Еще он никак не мог понять – зачем он все-таки пригласил бывшую подружку и целые сутки болтал с ней ни о чем? И что теперь с ней делать? Ведь она будет рассчитывать на большее?
Вернувшись домой вечером, он вдруг случайно заметил угол портрета Императрицы Марии Федоровны, высунутый из-под кровати. Тот, который он недавно вынес на свою выставку рядом с мусоркой.  Это его смутило. Потеря памяти – опасная вещь. Болезнь Альцгеймера? Надо провериться!
Еще больше его поразил  другой факт  -  под подушкой он нашел очень красивый  и изящный  кокошник с  синими камнями в виде капли в окружении множества белых сверкающих камешков.
- Кокошник, конечно, не самая модная деталь  туалета  современной девушки,- усмехнулся художник, - Надо вернуть его  подружке. Зачем  она его под подушку положила? Почему он на ней его вчера не видел? Точно "Альцгеймер"!!!!!
И лег спать. Во сне ему опять приснилась императрица Мария Федоровна. Она поцеловала его в щеку и поблагодарила за помощь, намекнув на какой-то подарок, который она ему подарила. Поцелуй был божественным, а благодарность непонятной – да и ну её! Вот бы жениться на такой девушке как она! Сейчас таких нет…Императриц.

26. Фрагмент из повести Преодоление http://proza.ru/2020/10/03/1598
Татьяна Чебатуркина
Всю дорогу в поезде Сергей, что на него было совсем не похоже, молчал. А после недолгой остановки в Котельниково, последней большой станции перед Волгоградом, когда все вагоны облепили оперативные женщины со своими вкусными товарами — вяленой, копченой, соленой рыбой из богатейшего водохранилища, традиционными малосольными огурчиками с горячей в укропе картошкой, пивом, раками, клубникой и прочей снедью, разливая холодное пиво в дорожные кружки, Сергей, наконец, не выдержал:
— Если ты прохлопаешь глазами Настю, то обещаю — приеду, буду ходить за ней по пятам, завалю ее цветами, уговорю ее родителей и обязательно женюсь на ней. Быстро, конечно, не получится, но, вот увидишь, мы будем гулять на моей, а не на твоей свадьбе, если ты такой неповоротливый чувяк! Такую девушку так просто оставил маме: «Мне к дедушке надо!». Ты видел, какими она на тебя глазами смотрела у теплохода? Понятно! Ты привык носиться со своими проблемами, тебе все должны прислуживать, а ты снисходишь к людям только, когда у тебя подходящее настроение!
Павел молчал. И тогда в поезде, и теперь, когда на маршрутке считали все кочки побитого шоссе почти в четыреста километров, он сам себе столько прилепил названий за то, что оставил Настю, забыв пронзительные строки стихотворения — заклинания «С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь… Всей кровью прорастайте в них…» из «Баллады о прокуренном вагоне» Александра Кочеткова.
Домик стоял незыблемо, но вроде, как бы уменьшился зрительно в размерах, потерявшись в зарослях разросшейся сирени.
Мать, невысокая стройная женщина, светловолосая, круглолицая, обняв по очереди сыновей, сразу потерялась в их окружении, особенно когда на крыльцо вышел из дома широкоплечий, коренастый отец:
— Слава Богу, вернулись, наконец-то, живые и здоровые! Пошли, Паша, скорее к деду! Совсем плохой стал отец! Как вы с Сережей уехали, слег и совсем не встает. Пока в сознании, но все время твердит, тебя зовет: «Паша, Паша!». И кормим его с трудом. Не хочет, чтобы ему памперсы надевали, срывает все время, пытается подняться, но сил совсем не осталось.
Вот этого Павел больше всего и боялся, отказываясь от поездки и понимая, что дед может сразу затосковать, лишившись даже на неделю привычной устоявшейся тишины в доме, внимательности и понимания своего любимого внука.
Дед лежал, вытянувшись, на своей старинной железной кровати, прикрытый легкой простынкой, в устоявшемся тепле узкой спальни с ощутимым после улицы резким запахом мочи и пота.
— Дедуля, просыпайся! Это я, Павел! Сейчас ужинать будем! — видимо, дед не спал, потому что он медленно открыл слезящиеся глаза, несколько секунд изучал потолок, медленно провел ладонью по лицу.
— Паша! Где Паша? — эти знакомые морщинистые щеки, заросшие седой щетиной, лысина на половину головы с редкими прядями когда-то русых волос, склеротические жилочки на высохших руках — у Павла перехватило горло. Он нежился на солнце, сгорал от любви в объятиях Насти, любовался восходами и закатами на круизном лайнере, а здесь без него лежал самый близкий для него человек, мучительно переживавший свою слабость и неподвижность.
Павел схватил сухую, горячую ладонь деда, пожал ее и удивился, с какой неожиданной силой дед второй ладонью схватил его за руку, прошептал тихо:
— Помоги мне приподняться, внучек!
Они сидели на одной кровати — Павел, уронивший свои костыли на пол, и ослабевший старик с согнутой спиной, с больными ногами, которые постепенно перестали его слушаться, — глядели друг на друга и плакали от радости встречи.
— Так, дед, мы сейчас тебя искупаем, чтобы смыть все болячки, сядем за стол и выпьем твою горилку за встречу! — Павел расцеловал деда в колючие щеки. — Мама, включайте бойлер, наберите воды в ванную! Пока все мужики дома, будем деда купать!
Павел с некоторой грустью посмотрел на свою инвалидную коляску, которая сиротливо дожидалась его в углу спальни у его кровати. За неделю отсутствия он так привык к вертикальному напряженному положению на костылях, что возможный переход к более легкому, привычному способу передвижения вызвал вдруг отторжение.
Через полчаса отец вместе с Сергеем на руках перенесли растревоженного деда в ванну, и Павел, переодевшись, пересел в коляску и начал купать деда. Потом чистого и послушного деда посадили в его кресло во главе стола, но через двадцать минут дед запросился на кровать. И все молча отводили глаза в сторону, понимая, что силы главы рода катастрофически тают.
Эта торопливая оживленность и некоторая нервозность в доме продолжалась еще сутки, пока на рассвете не раздались на улице прощальные гудки отъезжающей машины родных.
— Паша, боязно нам оставлять тебя одного с беспомощным стариком! Как ты управишься? Ты вызывай почаще Зиночку, она женщина привычная, давно работает в социальной службе. А Сережа отвезет документы в Саратов, определится с институтом и приедет до конца лета к тебе на помощь, — мать всегда разговаривала с Павлом именно таким просительно-жалобным, извиняющимся голосом, словно стеснялась или боялась, что вдруг ее старший сын внезапно сорвется и выскажет ей в лицо все свои обиды и горечь от затянувшейся на долгие годы разлуки с семьей.
 Павел, не тяни долго, звони Насте, пусть приезжает! — Сергей понимал, что они с Павлом очень сблизились во время совместной поездки, стали роднее. — Потом разберетесь со свадьбой! Ты матери и отцу почему ничего не сказал о своей избраннице? Неужели еще сомневаешься в ней? Не пойму я тебя, брат! Такая девушка его полюбила, а он еще что-то думает! Тюфяк!
Павел молча обнял брата:
«Разве объяснишь этому вольному красавцу, не связанному пока ничем и никем, имеющему возможность порхать по жизни, радуясь и восхищаясь всеми ее прелестями, что не может он, Павел, не имеет никакого права оторвать от привычной городской жизни, от любимых родителей эту легкомысленную, своенравную девчонку. Которая со всей отчаянностью и некоторой бравадой кинулась в его объятия, не осознав до конца, что праздничная, волшебная обстановка на корабле с его шикарными ресторанами, прогулками, свободой и некоторой роскошью так далеки от прозы и забот далекого сельского поселка на берегу затерявшейся в бескрайних степях неторопливой речушки. И не нужна ему ее жертвенность. Они так мало знают друг друга. И ясно, что уклад его жизни катастрофически отличается от жизни избалованной девушки, которая вряд ли умеет вообще готовить. Правильно в народе подмечено „Из жалости любви не выкроишь“. И прав Сергей — у меня характер не завоевателя. И я буду пытаться в одиночку пережить свою любовную страсть, если Настя меня бросит. А она будет благодарна мне со временем, что я не испортил ей жизнь».
Павел сидел на крыльце, вдыхая запах свежести прибитой легким дождиком пыли, аромат распустившихся астр и роскошных роз, наблюдая, как осторожно выплывала из-за тучи луна, вдруг испугавшаяся своего собственного отражения в небольшой луже на асфальте — ничего загадочного, утомленная, с темными кругами под задумчивыми глазами, с неровными оборванными краями.
И все мысли о Насте, о всплеске радостного воодушевления от их недолгой, но такой упоительной близости запрятались в такие тайные уголки непредсказуемого сознания, когда Павел пытался всеми силами, словами, убеждениями, не отходя, ни на минуту, вернуть деду улетучившееся душевное здоровье, радость жизни.
Нестерпимо больно было видеть, как угасал этот энергичный, волевой человек, прошедший войну и переживший все испытания суровой жизни. Искупанный, чистый, весь какой-то обновленный, он большую часть дня дремал, и легкая улыбка освещала его худые щеки, закрытые глаза, когда он встречался, наверное, где-то там, далеко, в другом измерении с любимыми людьми. И возвращение на землю, чтобы поесть, выпить чая, справить нужду вызывало его явное недовольство.
Приехавший на «Скорой помощи» врач деликатно помолчал и успокоил, что такое состояние может продолжаться и месяцами, пока будут силы у уставшего сердца. Но возможен и инсульт. Приезжавшие по вызову фельдшеры кололи нужные уколы, снижали давление, поддерживали работу сердца. Дед недовольно морщился, шептал сухими губами: «Не надо, Пашенька, хватит, я свое отжил!». И вот эта невозможность помочь измученному организму, снова вдохнуть жажду жизни в постоянно закрытые глаза, те усилия, которые приходилось прикладывать, чтобы накормить слабо протестующего человека — это убивало Павла ежечасно.
В пятницу поздно ночью Павел неожиданно сразу заснул. Перед глазами мелькнул какой-то неясный бесцветный лоскут сна. И вдруг что-то, словно толкнуло: «Дед!»
Небо на востоке в подсветке еще не выбравшегося из-за горизонта пока сонного солнца слегка порозовело. В спальне было полутемно, но Павел увидел вдруг поднятую с усилием руку деда. Дед звал его. И тут Павел забыл про свои костыли. Испуг измученного бессонными ночами тела, отключившегося от действительности, в страхе, что не услышал, проспал, не помог в нужную секунду, подхватил Павла, и, схватившись за спинку стоявшего рядом стула, в горячке, не осознавая, что произошло, он сделал три шага на своих ногах, вдруг ощутив давление неожиданной тяжести на них. Он их почувствовал, свои беспомощные с рождения ноги на какие-то секунды, почти упав на край кровати деда в сильнейшем возбуждении.
Рука деда, совершив свой последний в жизни рывок, спокойно легла на грудь, которая с трудом вздымалась все реже и реже. На лбу вдруг выступили крупные капли холодного пота. Дед уходил навсегда. Он был беспризорным после смерти родителей от тифа, потеряв в далеком детстве всякую связь со старшей сестрой. Вырос в детских домах, не зная материнской ласки. И, схватив эту такую родную, еще теплую руку, Павел начал гладить ее, плечи, впалую грудь. Он говорил какие-то слова, умолял деда простить его, уговаривал остаться, не бросать его. И в какую-то минуту почувствовал слабый всплеск ответного рукопожатия. Отдаваясь этой пронзительной ласке рыдавшего навзрыд внука, дед тоже прощался с ним навсегда, готовясь переступить ту грань, за которой его ждала полная неизвестность.
И, не зная, имеет ли он на это право, Павел начал читать, рыдая, вслух молитву на исход души по «Молитвослову». Рука деда похолодела, лицо стало умиротворенно-спокойным, распахнулись удивленно уставшие глаза, в которых отразилось безнадежно далекое просыпающееся небо.
Павел позвонил в больницу и не узнал свой голос, когда разговаривал с отцом.
Через три часа примчался на маршрутке Сергей, взявшись сразу за организацию похорон. К вечеру приехали родители. И очнулся Павел от этой угнетающей, тоскливой суеты, провала в невозможное состояние печали и траура только через несколько дней, отчетливо понимая значение слова «осиротел».
Он сидел на диване в зале, в одиночестве, колол большой бабушкиной булавкой ступни ног, чувствовал далекую боль в большом пальце на левой ноге, в мизинце на правой, но безразличие охватило все тело: «Не успел порадовать деда, что, возможно, я буду ходить. И с Настей не успел познакомить, оставив все на потом. А теперь один».
Над входной дверью запиликал свою мелодию уличный звонок. Не дождавшись хозяев, кто-то настойчиво начал стучать в дверь прихожей. И через минуту бесполезного шума распахнулась решительно дверь. На пороге с большой красной сумкой стояла Настя:
— Паша, я к тебе навсегда!

27.Третья встреча https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104689
Татьяна Верясова - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11686

Предисловие:
Я учусь в институте. Мама сказала, что я найду свою любовь среди студентов. Но у меня никого нет. Есть подруги и друзья. Но любви нет. Проходят годы. Я заканчиваю институт. Возвращаюсь в родной город. Работаю. Любви нет.
- Где же все твои женихи? – спрашивает мама. – Может найти твоего Матвеева.
Я часто вспоминаю его. Я сама отказалась от настоящей любви. Поэтому я одна.

Проходят годы. Я выхожу замуж. С мужем мы раньше учились в одной школе. Встретились спустя годы у общих друзей. Начали встречаться. Было много общего в воспоминаниях. Он умный и талантливый. С ним очень интересно.
Но встречаться с ним и жить в браке – две огромные разницы. Сполна я ощутила отсутствие любви. Но у нас уже две маленькие дочери. И я ответственна за созданную мною семью. Как бы ни было тяжело. Родителям очень не нравится то, что мой муж не приспособлен к огородным работам. Отношения у них не складываются. Часто я думаю о Ване. Что он бы как зять идеально подошел бы ко всем их требованиям. Он родился и жил в семье, похожей по укладу жизни на мою семью. Он бы помогал сажать картошку. Потому что вырос в деревне. А муж мой никогда не был в деревне. Он не привык к работе в огороде. Но он же не лентяй. Работает и зарабатывает тем, что пишет программы.
Просто он не любит меня. А я его. И все дело в этом. Что когда-то он прошел мимо своей судьбы. Я прошла мимо своей. Моя мама прошла мимо своей любви. И папа мой тоже. И мы раздраженные и усталые тянем лямку повседневной жизни в условиях тотальной нелюбви.
Мне так хочется любить и быть любимой. Что начинаю поиск Ивана. Я просто хочу его увидеть и спросить, как он живет.
Появился сайт одноклассники. Я набираю в поиске его имя и фамилию. Нет ничего. Набираю год окончания школы и место жительства. Школа у них в селе одна. Вышло несколько выпускников того года. Одна женщина на сайте. Я спрашиваю её, знает ли она Матвеева Ивана? Она тут же отвечает, что сидела с ним за одной партой. Сердце моё забилось как ненормальное. Я спрашиваю, не знает ли она где он сейчас и как сложилась его жизнь. Она в ответ любопытствует, для чего мне это нужно знать. Я отвечаю искренне, что двадцать лет назад встречалась с ним, любила его, а потом мы расстались по моей вине. Я прошу ее дать мне его контакты. Телефон или адрес.
Она, просмотрев мою страничку в одноклассниках, пытается вразумить меня.
- У тебя дети, муж, красивые фотографии. Не ломай никому жизнь. Иван спился совсем. Уже десять лет он пьет. Это уже не тот человек, которого ты знала раньше – уговаривает она меня.
Раньше за меня все решали мои родители. Сейчас за меня принимает решение его одноклассница.
- Я сама решу, что мне делать. – отвечаю я ей.
Она пишет мне номер телефона.
Я звоню. Он берет трубку.
Третья встреча.
 Ваня.

Я живу в деревне с отцом. Мама умерла два года назад. После ее смерти я стал пить больше. Жизнь пуста и безрадостна.
Вдруг звонок телефона. На том конце провода женский голос.
- Ивана Матвеева можно?
- Это я.
 Не понимаю, кто меня может искать. Я давно никому не нужен.
- Здравствуй.
В её голосе зашкаливает волнение. Я тоже начинаю волноваться.
- Это я, Таня.
 молчу. Тихонько присаживаюсь на край стула. Отвожу руку с телефонной трубкой в сторону, а другой рукой с силой потираю лоб.
- Ваня!
- Я слушаю – глухо отзываюсь я.
- Ваня, ты помнишь меня? Мы давно не виделись. Мы познакомились с тобой в Старом Серёжкино, – быстро говорит она.
- Я помню всё, – выдыхаю я в трубку. – Это ты? Это точно ты?
- Я, – её голос звучит виновато. – Это я. Я так хочу поговорить с тобой.
- Как ты меня нашла? Я искал тебя четыре месяца. Десять лет назад. Я искал тебя, но не нашел.
- О, это было несложно...
 -Ты отстал от жизни. Сейчас время интернета и социальных сетей. Я нашла твою одноклассницу, и она дала твой телефон.
Я и вправду отстал от жизни. Вдруг нереальность происходящего пугает меня, и я переспрашиваю:
- Это точно ты, Таня?
- Ванечка, это я – успокаивающе и так мягко произносит она, что слёзы наворачиваются на глаза. В её голосе я слышу новые нотки. Их раньше не было. Так говорить может только мать со своим ребенком. Точно такие интонации я слышал в голосе своей мамы.
- Ты замужем? Есть дети?
- Да, у меня две дочки – в голосе теплая улыбка.
Я уже люблю ее девочек. Расспрашиваю её о дочерях. Она с удовольствием и веселыми подробностями говорит о них.
О муже она не говорит ничего. Я не спрашиваю.
- Как ты живешь? – спрашивает она меня осторожно.
Что ей рассказать? Я вдруг вспоминаю, что сижу без денег и работы в захламленном доме. Что опустился настолько, что нет даже приличной одежды и обуви, чтобы поехать к ней.
- Ваня. Я хочу приехать к тебе, – говорит она. – Нам надо встретиться и поговорить.
- Нет. Не надо – с усилием проговариваю я.
- Почему? – в её голосе звенят слёзы. – Почему ты не хочешь?
- Потому что ты увидишь меня и испугаешься. Я не тот, что был в молодости. Ты помнишь меня красивым. Пусть я для тебя таким и останусь, – я говорю это и ужасаюсь тому, что она сейчас положит трубку и опять исчезнет.
- Я всё равно приеду. Говори свой адрес, – упрямо отвечает моя любовь.
Облегченно вздыхая диктую адрес.


Таня.

Проходит пара недель, прежде чем я могу съездить к нему. Мы созваниваемся каждый день. Говорим подолгу. Он рассказывает мне о том, как жил без меня. Что любит меня. Что не смог жить с другой и развелся. Что пытался найти себе спутницу жизни, но не смог. Потому что все время перед глазами вставала я. Слушаю его с горечью. Только себя считаю виноватой. И себя наказала. И его.
Наконец мне дают отгул. Девочек отвожу в садик и бегу на автобус. Напрямую рейса нет. Еду с пересадкой. Я у него смогу побыть часа три. Надо успеть вернуться к пяти в садик.
И вот еще одна наша встреча.
Чувства никуда не пропали. Он также дорог мне, как и раньше. Он немного постарел.
Он напоминает увядшее растение, которое задвинули в тень подальше от солнца и забыли полить.
Или птицу, которая так долго сидит в клетке, что забывает, что умеет летать. Мне так жалко его и себя. Что еще немного, и я зареву.
В моем присутствии он оживает. Улыбается прежней улыбкой. Смеется весело над описанием проделок моих малышек. Я чувствую, что моя любовь может излечить его. Он с надеждой смотрит на меня.
И я в ответ вспыхиваю надеждой на то, что все еще можно исправить. И мы будем вместе. Потому что иначе нет смысла жить. Потому что любовь должна определять бытие.

Ваня.

Она приехала.
Я вижу её спустя двадцать лет.
Её красота стала ярче. Если раньше она была окрашена в негромкие нежные тона, то сейчас она проявилась и стала четче. В чертах лица появилась утончённость.
Я не могу отвести от неё глаз. Я чувствую, как жизнь возвращается в меня. Огонь загорается внутри. Я опять её хочу. Я даже не знал, что я еще могу так хотеть. Обнимаю и целую её. И понимаю, что только с ней я могу жить дальше.
Я знакомлю папу с ней. Садимся за стол. Папа рассказывает Тане, как познакомился с её родителями. Она в шоке. Для неё это новость. Я рассказываю папе, как познакомил Таню с тетей.
Мы вспоминаем ту бессонную ночь в самом начале нашей любви. Ночь, перешедшую в день. В день нашей разлуки. Мы оба помним каждое мгновение той ночи и того дня.
Таня убирает посуду со стола и моет тарелки. Вдруг сердце колет понимание, что это всё. Последняя встреча.
Она вскидывает голову и смотрит на меня.
- Что? Почему ты так смотришь? – спрашивает она тревожно.
- Ты уедешь и больше не приедешь – говорю я упавшим голосом. - Никогда.
Она откладывает тарелки и смотрит внимательно. Потом подходит ко мне и говорит:
- Значит ты приедешь.
Но уверенности в голосе нет.
Ей пора ехать домой. Я провожаю её до автобуса. Он увозит её от меня.
Вот и все. Больше я её не видел.
Хотя отбросил все дурные предчувствия. Перестал пить. Устроился на работу. Я звонил ей постоянно. Она отвечала. Но как будто что-то недоговаривала. Я не хотел давить на нее. Я делился своими мыслями. Она радовалась, что я работаю, что взялся за свое здоровье.
Иногда я просил её приехать. К ней я не мог заявиться без спросу. Она молчала в ответ.
- Я летать начал после твоего приезда, не обрезай крылья, – молил я её.
Но она больше не приехала ко мне. Я позвонил поздравить ее с новым годом. И услышал в трубке плач младенца.
- Я родила сына, – сказала Таня. – Ваню.


 Таня.

После встречи с Иваном я решаюсь на трудный, но правильный как я считаю поступок. Я хочу продолжать дальше жить с ним. С мужем отношения очень натянутые.
Но прошло всего две недели после поездки к Ване, как я чувствую себя плохо, меня тошнит сутками. Тест показывает беременность.
Я не могу принимать решение ни в чью пользу, кроме как в пользу ребенка. Я уже не одна. И не имею права ничего решать единолично. О беременности не говорю никому из-за суеверия. Ваня звонит часто. Я рада, что он не пьет и начал работать. Говорю ему о сыне только после рождения.
Он молчит. Потом кладет трубку. Перезванивает.
- Как назвала?
- Ваней.
Проходят дни. Я в заботах о детях. Приходится и работать, не дожидаясь выхода из декретного отпуска. Сил и времени нет ни на что. Ваня звонит. Я иногда отвечаю. Я просто не могу отвечать, когда плачет его маленький тезка, мой сын. Я откладываю все думы о Ване большом, пока Ваня маленький еще так мал. Я думаю, что еще все впереди.
И можно еще все изменить.
Но приходит злая весть. Её приносит та самая одноклассница Вани, которая мне помогла его найти. В её сообщении восемь слов:
«Сегодня девять дней как мы похоронили Ивана Матвеева».

Послесловие:
Не знаю, о чем писать дальше.
О том, как плакала, поняв то, что его нет. Поняв, что никто больше не посмотрит на меня взглядом, полным страсти. И никто не пришлет телеграмму с напоминанием о своей любви. И не назовет меня так, как только он называл.
Или о том, что время наше на земле не бесконечно. И можно не успеть сделать то, что давно надо было сделать.
Или о том, что нельзя никого винить в своих неудачах. И перекладывать свою вину на других за несбывшееся и несделанное.
Или о том, что с любимыми нельзя расставаться. Что если поймешь, что встретил настоящую любовь, то нельзя уходить от неё. Потому что твоя половинка может быть только в единственном экземпляре. И мысли о том, что куча других найдется – ошибочны. Другие – это чужие половинки. Также ищущие своих. Ошибающиеся в выборе, так же, как и все. Потому что не слушают свои сердца. А считают, с кем удобнее и проще жить.
Или о том, что я пообещала тогда себе доверять своим дочерям и уважать их мысли и чувства.
Сейчас моей дочери шестнадцать лет. Она год назад встретила свою первую любовь. Она, краснея и стесняясь, поведала мне о своих чувствах. Я слушаю её и вспоминаю себя. Если она просит совета, то стараюсь помочь. Может, не всегда моя помощь действенна. Но мы говорим. И я стараюсь не растоптать нечаянно этот драгоценный цветок – первую юную любовь.



28. Машинка для стрижки волос  https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104118
Сын Тихона - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11761

Он жил через два дома по нашей улице. Высокий, с большими жилистыми руками, привычными к нелёгкому труду на лесосплаве. Жил он одиноко и среди местных мужиков отличался разве только тем, что не пил и зимой не вылёживался на печи, а уходил с ружьишком в тайгу.
Иногда, завидев меня на улице, в ту пору ещё подростка, он зазывал к себе и нагружал поклажей – большущим куском мяса изюбря или кабана.
– На, вот, Витёк, матери передай… Как там у вас, дров подпилить ещё не надо?
– Да нет, дядь Коль, вторую поленницу ещё даже не начинали! – отвечал я , говорил «спасибо» и тащил тяжёлую сумку домой. Мама молча брала мясо и уносила в кладовку.
Я всегда замечал, что она никогда не благодарила дядя Колю. Пилил ли он нам дрова, правил завалившийся забор или латал крышу – всё принималось молча, как должное, без всяких благодарностей.
Мне было обидно за него – ведь я знал, какой бывала мама по отношению к другим.
Вот, допустим, приходил местный мужичок выкладывать кабанчика, так тут же для него накрывался стол с непременной чекушкой. Мужичок выпивал, закусывал и уходил с заработанной трёшкой в кармане. А дяде Коле, выходит, и простое «спасибо» трудно сказать?
Однажды я вновь принёс домой «мясной» гостинец и неожиданно спросил маму:
– А мой папа ходил на охоту?
Мама присела, как-то задумчиво отвела взгляд в сторону, будто вспоминая, ходил мой отец на охоту или нет, потом снова посмотрела на меня, резко выдохнула, вроде решаясь сказать что-то важное, но вдруг встала и коротко бросила:«Нет. Он рыбак был».
Я отца не помню совсем – мне был год, когда моторная лодка с тремя рыбаками перевернулась на быстрине, налетев на большой топляк. Не повезло только моему отцу. Его тело тогда так и не нашли.
Это случилось в другой деревне, далеко вверх по Амуру. Мама уехала из тех мест. Об этом она мне рассказала один только раз и больше никогда не напоминала.
Иногда дядя Коля приглашал меня в дом. Он ставил чайник , затем из недр старого буфета специально для меня доставал фарфоровую чашку и каких нибудь припасённых сладостей и мы садились за стол.. Себе же он наливал чай в эмалированную прокопченную кружку. После чаепития дядя Коля обычно с прищуром смотрел на мою голову и говорил:
– Не порядок на корабле! Подзарос один матрос! – и доставал машинку для стрижки. Она хранилась у него ещё со времён службы на флоте и он, по его же словам, подстригал ей весь экипаж от матроса до капитана.
Я чувствовал, какое ему было удовольствие приводить мою голову в порядок. Большие ладони дяди Коли бережно устанавливали её в нужное положение и он начинал аккуратно водить машинкой, начиная от шеи.
В эти минуты я испытывал какое-то необъяснимое притяжение к нему и чувствовал себя счастливым и защищённым Движения его больших рук были осторожны и неспешны – было видно, как он хочет растянуть время стрижки. Время, которое он мог уделить мне и которое не так уж часто ему выпадало.
.
Телеграмма была короткой: «Умер дядя Коля. Мама»
В части, где я служил, долго решали – отпускать или нет первогодка на похороны в такую даль, да ещё не к близкому родственнику. Но, учитывая, что телеграмма была заверена врачом, а моя скорбь была неподдельной, всё-таки дали три дня отпуска без учёта дороги.
Когда я открыл дверь родного дома, сразу в нос ударил запах лекарств. Мама сидела за столом и перебирала старые фотографии. Когда она подняла лицо, я почти не узнал её: похудевшее и усталое, с запавшими глазами, оно как будто принадлежало чужому мне человеку и только голос её остался прежним:
– Ну, вот, сынок, и нет… его…Не успел ты попрощаться. Вчера похоронили.
После инсульта две недели и прожил всего. Я из больницы к себе его в дом забрала, думала, отойдёт, поэтому и тебя не тревожила. А оно, вон как…прости. Тебя он очень видеть хотел…папка твой…И заплакала. Тяжело заплакала, навзрыд.
Я никогда её не видел такой: уронив голову мне на колени, она даже не плакала, а надрывно скулила и было в этом звуке столько боли и отчаяния, что до меня даже не сразу дошли её слова: «папка твой…»
Потом мама притихла, её плечи перестали вздрагивать. Наконец, она подняла голову, поправила ладонью волосы и тихо сказала:
– Да, сынок, дядя Коля твой родной отец. Потом мама выбрала одну из лежащих на столе фотографий и протянула мне:
– Вот мы рядом стоим в группе в детском доме. Мы же там с ним познакомились. А вот, Николай на службе. С фото смотрел совсем ещё молодой моряк в бескозырке. Я от тебя эти фотографии прятала. И историю с лодкой тоже придумала. Вернее, случай то этот был, но не утонул тогда твой отец, выкарабкался с остальными двумя. Он же после детдома отвёз меня в деревню, в дом, тогда ещё живой, бабушки. Правда, его тут же призвали в армию. Четыре года ждала. Вернулся и свадьбу сыграли.
- Как же у нас всё хорошо начиналось! – лицо мамы слегка просветлело и мне вдруг захотелось, чтобы она замолчала и не продолжала эти воспоминания. Я уже предчувствовал, как ей будет тяжело ворошить то, что она упорно скрывала от меня все эти годы. Но, чуть помолчав, мама продолжила:
– Каким ветром занесло в нашу деревню эту красотку, никто не знает.
Я к тому времени уже тобой ходила. Короче, потерял мой Коля голову. Правда, сам мне обо всём рассказал. Уехали они куда-то далеко, к Москве ближе. А я не смогла больше оставаться в его доме. Бабушка умерла к тому времени и уехала я, куда глаза глядят. Вот и обосновалась здесь в глуши. Поваром у сплавщиков устроилась, домик вот этот дали. Тут и ты родился вскоре.
А где-то через год заявляется… Мама опять замолчала. Задумчиво поводила рукой по скатерти и посмотрела в окно на калитку, будто там мог опять стоять её Коля.
– Не стал он причитать-каяться, просто сказал: «Если можешь, прости. Прогонишь – уйду, но осяду в деревне. Из неё не выгонишь.» Не смогла простить. Мы ж детдомовские упёртые, гордые. Вот так он и поселился под боком. Но я сразу ему наказала: «Нет у тебя сына, так и знай!»
Ты, сынок, лицом вышел в меня, поэтому в деревне никто и не догадывался, чей ты сын. Мама подняла заплаканные глаза и тихо, одними губами, прошептала: «Прости меня…»
… Я стоял у свежей могилы и вдруг понял – я же всегда знал, я чувствовал, что дядя Коля был для меня не просто человеком с нашей улицы, и хоть я не воспринимал его именно, как отца, но какое-то глубокое чувство кровного родства к нему ощущал в глубине своей детской души очень явно.
Подул ветерок, я зачем-то погладил себя по стриженой голове и.мне неожиданно захотелось одного – чтобы дядя Коля… нет – папа, взял в большие ладони мою голову, придал ей нужное положение и стал подстригать её машинкой…От шеи и вверх…

29. Не ходи один на перевал https://fabulae.ru/prose_b.php?id=40079
Виктор Яго https://fabulae.ru/autors_b.php?id=5756

                Наш лагерь был в долине реки Турдесу. Здесь в горах наша экспедиция должна была подтвердить наличие промышленных залежей оптического флюорита. Мы уже собрали обнадеживающие данные. И вдруг связь с базой оборвалась. Еще вчера, как и раньше, было все окей, а сейчас тишина. Наш радист только беспомощно разводил руками и показывал на небеса.
- Возможно метеоритный дождь или на солнце вспышки,- говорил он.
                По графику вертолет должен прилететь через пять дней, а нам срочно нужен был разговор с базой. Решили, если к вечеру связь не наладится, то я пойду через перевал. Там в долине было селение, откуда я и свяжусь с базой. Вечером связи не было. Раньше я бывал в горах в составе других экспедиций и считал, что горы я знаю. Неожиданно ко мне подошел Николай. Молодой парень, геолог, со сложным, заносчивым характером. Для него не было вопросов. Он все понимал и во всем разбирался. Такие люди мне не нравятся. И вот он сказал, что хочет пойти со мной, так как в ближайшие дни он свободен, а переход туда и обратно займет 3-4 дня. Я ему отказал. Но, когда Николай сказал, что в этих горах он уже бывал, то я согласился, так как не хотелось терять время на поиск оптимального маршрута, хоть и было отчего колебаться: вон он перевал, почти рядом.
                Вышли утром рано. Сначала, все было знакомо и понятно, но через два часа я уже не узнавал местности. Это всегда так, когда идешь, вернее, когда тебя ведут. Николай же бодрым шагом шел без сомнения, и я полностью подчинился его темпу. А тропа то петляла между камней, то пересекала речушки и ручейки, то вдруг она ныряла в чащу леса и пропадала среди бурелома, кустов или высокой травы, то затем выскакивала из них и тянулась по краю обрыва или по берегу клокочущей внизу горной реки. Николай легко ориентировался на местности и своевременно предупреждал меня об опасных местах. Два раза мы пересекали след медведя. Да я бы и не заметил, если бы на них не показал Николай. Прав был начальник экспедиции, когда говорил, что я без Николая заблужусь.
                Время было уже далеко за полдень, и мы остановились на берегу горной реки. Несколько выше нас река, стесненная скалами, прорывалась и падала вниз небольшим водопадом, обдавая близлежащие скалы и валуны каскадом мелких брызг. Затем, как бы успокоившись, обмывая прибрежные валуны, река протекала мимо нас, а потом снова кидалась вниз. А над всем этим играла разноцветная радуга. И ко всему этому грохочущему и сверкающему чуду примыкала полянка, в окружении кустов и деревьев. Ну, разве не сказочное место! Я не сентиментальная какая-то девица, но меня охватило волнение. Я даже, не знаю, как выразить это чувство. И пока Николай сооружал костер и готовил что-то для ужина, я продолжал восторженно прыгать с камня на камень и разглядывать окружающую меня красоту.
                И вот захотелось вдруг, мне испить водицы. Я прыг, прыг и нагнулся над водой с валуна. Зачерпну рукой воды и хлебаю, зачерпну и хлебаю. Какое блаженство! А красота-то, какая! Но валун был мокрый и скользкий. В какой-то момент моя правая нога соскользнула, и я мгновенно оказался в воде. Пока я барахтался, меня подхватило течение и понесло вниз. Я успел только вскрикнуть "Коля! Николай!" как наша поляна скрылась за поворотом. Дважды я хватался за прибрежные камни, но рука соскальзывала с их сглаженных и скользких боков. Ударяясь о дно ногами, я пытался встать. Один раз даже удалось. Мне было воды чуть выше пояса, но под ногами катились крупные и мелкие камни, все плыло, я упал, и снова меня понесло как беспомощную щепку. Я попытался ухватиться за торчащий у берега валун, но, продержавшись несколько секунд, сорвался.
                Я видел, как по берегу бежит Николай и что-то кричит, но из-за грохота летящей вниз воды ничего не слышал. Я пытался удержаться на плаву, на поверхности, и сопротивлялся бурлящему потоку, который стремился закрутить меня вниз головой. Один раз меня вынесло на мелководье, и я почти стал на ноги, но тут же упал в стремительный поток, а ноги заелозили на проплывающих под ногами камнях.
Вдруг впереди показалась палка, торчащая из прибережных камней . Она провисала над водой с полметра, а затем торчком уходила вверх. Я стал усиленно подгребать к ней и, проплывая мимо, схватился одной рукой, а затем подтянулся и другой. В это время Николай, бежавший по берегу, приблизился и кинул мне кольцо веревки. Промахнулся. Тут надо было ему исхитриться и не попасть на торчащую палку. Кинул он второй раз и, кольцо, пролетев голову, опустилось мне на плечи. Николай что-то кричал и показывал руками, изображая повешение. Я подумал, что это он так юморит. Вот зараза! Потом вижу, как он на свободном конце веревки сделал петлю, накинул себе на плечи, а затем быстро просунул в петлю руку. Хоть и было холодно и руки уже занемели, но я понял, что он хотел сказать.
                Прижимаясь левой рукой к палке, я быстро засунул правую руку в петлю и… сорвался. Меня снова понесло, Но Николай, потравив немного веревку, зажал ее в руке, и меня течением притянуло к береговым валунам. Дальше меня уже не несло. Вскоре подбежал Николай и помог мне вылезти на берег. Я отлежался, отдышался и, все еще дрожа от холода, встал и пошел к костру. Я уже не обращал внимания на шутки и поговорки моего спасителя, который пытался изобразить, как я выглядел, когда висел на палке.
Мне хотелось одного - быстрее согреться у костра. Потом он мне сказал, что больше всего боялся, что я сорвусь раньше времени, и петля захлестнется на шее. И еще он сказал, что я оказался на удивление догадлив и поэтому нахожусь с ним рядом и даже жив. Затем он подал мне кружку с горячим чаем. Но я так нахлебался в реке воды, что смотреть на нее не мог, а только сжимал руками кружку и грелся. Вот тогда я окончательно убедился, что без Николая мне бы до перевала не дойти.
                Солнце еще только золотило верхушки горных вершин, а мы уже шли по тропе вверх.
                Перевал уже почти рядом! Вон он! Осталось еще метров 400. Уже четко просматривается седловина с торчащими тремя островерхими скалами на ней. Между двумя левыми и проходит перевальная тропа. Так сказал Николай.
Все! Мы на перевале! Я оглянулся назад. Где-то там внизу были наши друзья, они уже проснулись и собираются выходить группами на маршруты. Ладно, у меня сегодня свой маршрут.
                Николай тронул меня за плечо, и мы начали спускаться вниз. Вскоре мы пересекли большую поляну, за которой начинался лес.
Через час нашего пути от перевала тропа значительно расширилась, и местами на ней просматривался колесный след от телеги. Вокруг шумел лес и, когда впереди показалась большая поляна, мы даже обрадовались. Просто стало светлее и веселее. Впереди за поляной виднелась невысокая пологая гора, а наша дорога оббегала ее справа и уходила вниз. Чисто из любопытства или чтобы осмотреться, мы поднялись на гору. За ее вершиной разбежалась в разные стороны россыпь острозубых невысоких скал. Мы подошли к скалам, а за ними все обрывалось вниз метров на 50.
                Отсюда было видно далеко-далеко: как петляет дорога, исчезая между деревьями, как волнами падает вниз лес, за которым кое где  просматривалась  долина. Раньше, когда я летал на самолетах, то думал, что лучше нет красоты, когда смотришь с высоты. Но там лес - зеленые пятна, речки - серебристые змейки, озера - блестящие блюдечки. Там, глядя на все сверху вниз, было ощущение какого-то могущества, какой-то силы, а здесь было ощущение жизни!
                Как-то, когда мы шли лесом, Николай знаками показал, чтобы я, молча и тихо шел за ним. Вот он поднял руку вверх, чтобы я остановился, и кивнул вправо. Там среди кустов на небольшой полянке паслись две косули. Они поминутно поднимали мордочки вверх и вслушивались в лес. Иногда они касались, телом, лбами, губами или просто смотрели, как бы любуясь друг другом. И было во всем этом столько доверия и любви, что у меня даже и мысли не возникало выстрелить в них или просто напугать. А сколько трелей, щебетанья, уханья и аханья, чириканья и кукования, чмоканья и перестука я услышал на рассвете или закате в этот переход. Хорошо, что со мной пошел Николай!
                С нашего места было видно, как там справа внизу горная река с грохотом прорывается сквозь нагромождения скал и завалы вековых деревьев. Как она прыгает по камням, натыкаясь на скалы. Затем от досады, покрываясь пеной и взрывом брызг, она резко отскакивает от них в сторону и стремительно убегает вниз, сердито перебирая камнями. А деревья то убегают подальше от этого шума, то приближаются почти вплотную, пытаясь удержаться на отвесных берегах, а то и просто на скалах.
                Николай тронул меня за плечо. Он улыбался. Он это уже видел и понимал меня. Пора идти дальше. Прошли еще часа два и все - лес кончился. Дальше дорога спускалась серпантином вниз уже по открытому пространству. Через три часа мы были уже в долине.

30. Всплеск http://proza.ru/2020/05/02/1880
Александр Жабоедов
Завершился учебный год. Первый класс был позади, второй — еще далёко впереди, и мысль о бесконечной свободе радовала, как случайно найденная шоколадка в кухонном шкафу. Казалось, за три месяца можно прожить целую жизнь, а то и две. Совершить поход в соседний район. Найти клад. Залезть в огород к бабке Нинке, и обожраться зелёного крыжовника. Покорить гараж недалеко от дома и тут же спрыгнуть в кучу песка рядом с ним. Да, планов было хоть отбавляй. С таким оптимистическим настроем и другом Костиком шёл я навстречу новым приключениям. Летнее солнце уже рассеяло утреннюю прохладу, но ещё не превратилось в палящий кругляш. Благодать, да и только. Впрочем, погода в детстве редко влияет на настроение, и в дождь можно впрок навеселиться.            
До нас с Костиком дошла информация, что за местным общежитием раскопали водопровод. Десятки метров неисследованных траншей манили нас, как Сирены моряков. Терять время было нельзя. Ускоренным шагом семенили мы по запыленной тропинке. По бокам зеленели деревья. Высоко над нами щебетали птицы. Впереди маячил пышный куст с жужжащей начинкой. «Нет! Не сейчас!» — решили мы и прибавили шагу. Наконец, на горизонте показался длинный ров с земляной насыпью по краям. Рядом слонялись две небольшие собачки, почти щенки. Одна рыжая, а другая — грязная. Трое старшаков из пятого класса, стоя на вершине насыпи, швыряли куски глины в траншею. Мы забрались на кучу земли поодаль от мальчишек, благо длины хребта хватало на всех. Внизу творилось что-то невероятное. Ров был заполнен кипятком, наполовину скрывающим ржавые трубы. Горячий пар предостерегающе поднимался вверх. Я взял кусок глины и бросил в это адское озеро. Брызги полетели в разные стороны. Улыбка до ушей. Счастье. Взглянув на Костика, я обнаружил у него не менее радостное лицо. Так мы резвились какое-то время.

             «Пойду-ка гляну, что там», — сообщил я другу и направился к бетонным плитам, аккуратно сложенным стопкой метрах в десяти от нас. Приблизившись к ним, я услышал позади всплеск, будто в воду кинули камень. А следом раздался душераздирающий визг. Я обернулся и увидел, как в кипятке барахталась рыжая собачка, одна из тех, что гуляли неподалёку. Ужас и боль исказили её мокрую мордашку. Я остолбенел от страха, не зная, что делать. Один из старшаков, кажется Дэн, не растерялся. Он быстро подбежал к месту происшествия, спрыгнул вниз на трубу, и, схватив собаку за холку, ловко закинул её на гору земли.            
Мы окружили бедного пса, который громко скулил и корчился от боли. Слышать это было невыносимо. Вой острой иглой проникал в уши, добирался до самого сердца, колол его и сжимал, вызывая тревогу и тошноту.
—Кто это сделал? — Дэн сурово посмотрел на Костика. — Ты?!
—Нет! — испуганно замотал тот головой и зачем-то вытер рот ладонью. — Не я!
—Значит, ты! — Дэн уставился на меня, шумно втягивая воздух через широкие ноздри.
—Нет! Нет! — растерянно промямлил я. — Я вообще…
—Да он это! — оборвал меня другой мальчишка. — Я видел его рядом с этим псом.
—Ты, что, дебил?! — Дэн схватил меня за футболку и тряханул так, что я чуть не свалился с насыпи в кипяток. — Может, тебя тоже искупать, а? Живодёр!
—Но это не я её скинул. — В отчаянии я мотал головой, пытаясь освободиться от цепкой руки.
—Сейчас мы тебе покажем. — Внезапный подзатыльник прилетел мне откуда-то сзади.
            Осознав безвыходность своего положения, я резко дёрнулся. Футболка треснула и выскользнула из грозного кулака, оставив в нём небольшой лоскуток. Я тут же бросился наутёк. Кусок земли упал справа от меня и разлетелся на мелкие песчинки. Затем ещё один, пролетев рядом с ухом, плюхнулся передо мной. Следующий ком угодил мне в спину. Больно! Чуть не упал. Я бежал, не разбирая дороги. Мир вокруг меня плыл в слезах обиды и негодования. Завернул за угол дома. Впереди лесок. Кусты. Скорее в них. Я лёг на живот и притаился.
            «Как же так? — не понимал я. — Почему они не верят мне? Я же этого не делал. — Тошнотворный ком несправедливости подкатил к горлу. — Как доказать этой толпе свою невиновность? Кто на самом деле скинул эту собаку? Костик? А может она сама случайно свалилась?» — в этих мучительных мыслях я пролежал в своём укрытии довольно долгое время.
            «Домой бы пробраться». — подумал я, немного успокоившись. Глубоко вдохнул и выбрался из кустов. Убегал я в противоположном направлении от дома, поэтому, чтобы попасть к себе, мне необходимо было снова пройти мимо траншей, либо обогнуть общагу вдоль проезжей части. Естественно, был выбран второй путь. Всего два здания отделяло меня от дома. Мыслей не было, лишь горечь обиды наполняла желудок и теснилась под языком. Вот уже свернул во двор. Ускорил шаг.
            «Эй, живодёр!» — услышал я знакомый голос за спиной. Обернулся. Дэн с оравой мальчишек и девчонок бежали ко мне. Я тут же дёрнул с места. Бессмысленно доказывать свою невиновность разъярённой толпе, которая для себя уже решила твою участь.
            «Лови его!» — кричали они. Я уже был у подъезда. Схватился за ручку. Камень звонко стукнулся о дверь и рикошетом отлетел мне в ногу. «Ай!» — вскрикнул я и окунулся в прохладу тёмного подъезда. Пулей поднялся на пятый этаж. Внизу галдела ребятня. Скорее. Ключ в замок. Квартира. Безопасность. Я скинул сандалии и тихо пробрался в свою комнату, всё ещё боясь оказаться в лапах этого обезумевшего стада. 
—Обедать будешь? — кудрявая голова матери показалась из приоткрытой двери.
—Чуть попозже. — Тяжело дыша, ответил я.
—Ну, хорошо. — Она скрылась, тряхнув каштановыми кудрями.
            Минут через десять позвонили в дверь. Тупой страх вольготно прошёлся по моему телу и пнул маленькое сердечко, которое тут же забилось со скоростью взмаха крыльев колибри.
—Здравствуй! — услышал я приглушённый голос отца. Затем тоненький лепет какой-то девчонки, похоже Аньки — соседки. Речь шла обо мне и о моём «преступлении».
—Ты точно в этом уверена? — осведомился отец. Та утвердительно пискнула. — Хорошо! Я разберусь.
            Дверь захлопнулась, обрушив остатки хрупкой стены внутри меня. Я сразу подумал о ремне, о тяжёлой руке отца, об обжигающих следах на моей заднице. Я сидел на стуле и дрожал, ожидая своего наказания. На пороге появился отец. Какое-то время он стоял молча. Изучал. Затем подошёл и присел передо мной на корточки.
—Это правда, что ты скинул собаку в кипяток? — он испытующе смотрел мне прямо в глаза. Взгляд его был настолько тяжелым, что казалось будто на меня свалилась груда кирпичей.
—Нет, папа! Это неправда! — слёзы потекли по моим грязным щекам. Меня трясло, словно я сидел голый на лютом морозе. Отец безмолвствовал невыносимо долго. Я не знал куда деться от его слегка выпученных глаз. Всё хана мне. Прощайте!
—Я тебе верю! — наконец-то произнёс он и прижал меня к своей могучей груди.

31. Преодоление http://proza.ru/2020/09/26/1040

Геннадий Винница
Октябрьское утро выдалось хмурым и пасмурным. Озоровавший ветер шумел в деревьях и рассыпал сорвавшиеся листья. Моросивший дождь прибивал их к земле, укладывая в мягкий, золотистый ковер.
Вике, высокой и статной девушке с большими синими глазами на матовом, округлом лице, совсем не хотелось куда-либо ехать. «Погода не радует. В выходной день ведь можно и поспать подольше. Жаль, что без косметики никак нельзя, а на Колосовке выбор больше  да и цены дешевле»,- рассуждала она, находясь на остановке общественного транспорта. Подошел переполненный  автобус.  Он тронулся, когда девушке с  трудом  удалось втиснуться, поднявшись на две ступеньки.
Рынок  «Колосовка» встретил суетой шумной толпы, снующей от прилавка  к прилавку.  Поток людской массы поглотил ее,  увлекая к торговым рядам, где девушку ожидал сюрприз. В одной из продавщиц она признала одноклассницу Свету Михайленко. Та, заметив ее, защебетала:
– Ой, Вика. Сколько лет, сколько зим. Ты чем сейчас занимаешься?
– Работаю мастером производственного обучения в ПТУ швейников, – промолвила Вика, не без интереса, разглядывая собеседницу. Света из худой, невзрачной девчонки превратилась за пять лет, которые Вика ее не видела, в изящную, очаровательную барышню.
– Ты слышала, Ирка Лисицкая двойню родила?
– Погоди, она же была такой тихоней, - удивилась Вика.
– Вот, вот, а замуж выскочила в восемнадцать лет, –продолжала Света. – Да, чуть не забыла. Сережку Кулагина помнишь? Становится спортивной звездой. Кстати. Пойдем сегодня вечером на соревнования? Он участвует.
–  Можно. Почему нет, - согласилась Вика, сознавая, что давно не видела никого из тех, с кем училась в школе.
– Куда идти-то знаешь? – обрадовалась Света.
– Да, конечно.
– Ну, тогда я не прощаюсь. В шесть часов увидимся.
Девушки, встретившись у Дома офицеров, не могли не заметить царивший там ажиотаж. В их родном городе, бывшем, хотя и областным, редко проводились крупные спортивные турниры. Зрительский интерес местных болельщиков выглядел просто огромным. Афиши, расклеенные везде, где только возможно, зазывали на первенство вооруженных сил по боксу. В спортзале Дома офицеров, как говорят, яблоку негде было упасть, а под его сводами висел сплошной гул голосов. Взоры  сотен  болельщиков устремились к яркому квадрату ринга, увлеченно  наблюдая  за проходившим там поединком. Свободные места нашлись с превеликим трудом и Вика сразу же принялась разглядывать лица  боксеров.
– Сергея среди них нет. Это точно, – вырвалось у нее.
– Погоди. Скоро насмотришься, – отмахнулась Света, увлеченно взирая на происходящее.
Казалось, что в переполненном спортзале совершенно нет равнодушных зрителей. Толпа любителей бокса выкрикивала, комментировала, радовалась и сопереживала. Вика явно скучала:
–  Как Свете может нравиться этот мордобой. Лучше конечно встречаться с боксером. Вон они какие - мускулистые и храбрые.
Вдруг она отчетливо услышала: «В красном углу ринга мастер спорта Сергей Кулагин». Вика обратила внимание на сделавшего шаг вперед высокого парня, выделявшегося атлетическим телосложением. Вне сомнения это тот самый Сергей, с которым она сидела за одной партой в первом классе.
Он подошел к стоявшему рядом пожилому мужчине и о чем-то заговорил с ним.  Вика не могла услышать их беседу, потому как ринг находился далеко от нее, хотя любой мало-мальски разбирающийся в боксе болельщик догадывался, о чем идет речь. Тренер Глебов давал своему воспитаннику последние указания перед боем:
– В обмен ударами не ввязывайся. Держи его на дистанции. Правую руку пускай в ход по необходимости, но и не пренебрегай возможностью жестко пробить.
– Легко сказать держи на дистанции. Андрей Япринцев опытный мастер. Не раз побеждал в  чемпионате вооруженных сил. Встречать справа нужно точно, иначе сомнет, – размышлял Сергей, немного волнуясь. – Шутка ли. Впервые в финале такого серьезного турнира.
Прозвучал гонг.  Противники  сошлись на середине ринга. После судейской команды «Бокс» Андрей Япринцев бросился вперед. Постоянным штурмом оборонительных бастионов соперника он как бы утверждал свою концепцию ведения боя. Атаковать его подталкивали уверенность в себе, многолетний опыт и сила тренированного тела. Сразу же, без разведки, он обрушил на молодого боксера серии отработанных до автоматизма ударов.
Вика, не сводившая глаз с Кулагина, оцепенела. Ее сердце тревожно забилось. «Да ведь это же просто избиение человека. Разве можно позволять такое?»  - взволнованно думала девушка.  Вике казалось, что погребенный под лавиной беспрерывных атак Кулагин вот-вот будет  повержен, хотя вопреки всему и стойко держится. На самом деле поединок проходил несколько иначе. Сергей оборонялся, используя весь свой арсенал защитных  средств: уклонов, подставок, нырков. Его встречные удары достигали Япринцева, однако,  без заметного  результата. Охладить наступательный пыл Андрея  не удавалось. Коронный «кросс» не получался. Сам же пропустил мощный боковой удар. В голове шумело. Раздавшийся гонг приостановил кулачное сражение, предоставляя боксерам минутный отдых. Понимая, что бездарно проигрывает, Сергей, склонив голову, направился в свой угол ринга. Вика облегченно вздохнула, видя, что Кулагин цел и невредим.
- Света, ты думаешь, Сергей может выиграть?
- Тяжело ему пришлось, конечно, но Кулагин – крепкий орешек. К тому же, не все еще потеряно.
 Тем временем Глебов, обмахивая своего воспитанника полотенцем, страстно втолковывал:
–  Молодец! Напор Япринцева в первом раунде выдержал. Будь осторожен! Андрей сильно бьет с обеих рук. Сейчас он опять попрет, как танк. Попробуй пробить через руку «кросс» правой. Не выжидай! Больше работай сам!
Удар гонга призвал боксеров продолжить бой. Тренер поспешно засовывает в рот Сергею  капу, напоминая:
– Не забывай о «кроссе» правой!
Он двигается навстречу сопернику, который тотчас же бросается в атаку. Андрей Япринцев прирожденный боец и не хочет искать обходных путей к победе. Он не мог не заметить, какое  воздействие возымел его боковой удар на упорного противника. Молодой Кулагин потрясен. Значит, остается только развить успех, закончив все во втором раунде. Япринцев не меняет тактику и рвется вперед. Серии тяжелых ударов сменяют одна другую. Вика уже не могла смотреть поединок. Она отвернулась, ожидая, что вот сейчас, сию минуту Сергей упадет под градом полученных ударов. Однако опасения девушки были напрасными.  Кулагин защищался. Он не сломлен и приноровился к манере ведения боя неоднократного чемпиона вооруженных сил. Ждет и ищет брешь в обороне соперника. Тот часто нападал со средней дистанции с сериями из трех ударов. Сергей изучил их и видел зарождение каждого атакующего действия.
– Надо попробовать сейчас опередить, – решил он. Безусловно, это было опасно. Япринцев мог провести решающий удар, но иного пути к успеху просто не существовало. Заметив начало несколько прямолинейной атаки, Сергей два удара принял в подставленные перчатки, а под третий смело шагнул вперед, вкладывая в наносимый «кросс» правой всю мощь своего тела. Точное попадание в челюсть. Япринцев рухнул на настил ринга, как подкошенный. В спортзале воцарилась тишина.
Удивленный судья отослал Кулагина в нейтральный угол, открыв счет над поверженным чемпионом. Андрей всегда отличался хорошей подготовкой и силой. Он встал до рокового десятого отсчета, но его шатало. Боксировать Япринцев не мог и рефери прекратил бой.
Замерший на мгновение зал, будто очнувшись, разразился громом аплодисментов.
– Победа нокаутом и звание чемпиона в полутяжелом весе присуждается Сергею Кулагину, – провозгласил судья-информатор.
Вика сидела, не шелохнувшись, наблюдая за поединком. То, что произошло, она оценила, как подвиг, а герой ей знаком и достаточно симпатичен. Вика вместе со Светой принялись скандировать:
– Се-ре-жа, Се-ре-жа!
Он, разгоряченный боем и яркой победой, направлялся в раздевалку, но, услышав их голоса, обернулся. Узнав одноклассниц, замахал руками, приветствуя. В тот же самый миг ему на шею бросилась девушка, покрывая  лицо поцелуями.
– Они скоро поженятся. Ты должна ее знать. Девчонка из параллельного класса, – зашептала на ухо вездесущая Света.
Вика, конечно, без труда узнала Марину, с которой вместе занималась бальными танцами в студии при Дворце культуры текстильщиков. Вот только об отношениях с Кулагиным слышала впервые.
–  Вероятно, они стали встречаться в прошлом году, а иначе бы я узнала раньше, – думала, нервничая, Вика, – да, уж. Размечталась. Вздумалось закадрить парня, но видно не судьба.
Она встала, собираясь уйти:
– Света, я, пожалуй пойду.
– Да куда ты? Погоди! Давай еще полчасика посмотрим, – отвечала та, внимая действу в квадрате ринга.
– Нет. Извини, – Вика была непреклонна. Ее захлестывала обида.
– Ну, пока. Звони. Не забывай! – бросила вдогонку удаляющейся однокласснице Света, скрывая улыбку.
Вика вышла из душного Дома офицеров и зашагала прочь. Осень накрапывала дождем. Ветер вздымал опавшие листья, кружа их в немыслимом вальсе. Вике нравилось в такую промозглую погоду побродить и помечтать, вдыхая напитанный свежестью воздух.
Личная жизнь ее не складывалась, хотя на недостаток внимания со стороны противоположного пола пожаловаться не могла. Просто любовь еще не заполонила Викино сердце. Случались лишь увлечения, не оставившие в ее душе и следа.
– Мне ведь еще двадцать лет. Целая жизнь  впереди и она непременно сложится, – успокаивала себя расстроенная девушка. Улица, по которой шла Вика, давно опустела. – Прохожих уже нет, а мне топать не меньше двадцати минут, – забеспокоилась она. Девушка машинально огляделась, ускоряя шаг. Тревога не покидала ее, но тишину осеннего вечера нарушал разве что ветер, шелестевший листвой деревьев. – Вот же мерещится всякое, – попыталась она погасить волнение. – Нет никого, да и тихо кругом.
Когда Вика проходила мимо двух восьмиэтажных корпусов, пристыкованных друг к другу из арки между ними вышел угрюмый, коренастый мужчина лет сорока. Девушка и предположить не могла, что он может наброситься на нее. Все произошло мгновенно. Незнакомец вцепился в Вику, приставив к лицу складной нож.
– Тихо! Тихо! Кричать не надо. Убью! – дохнул он винным перегаром. Его холодно-колючий взгляд впился в ее тело, обшаривая.
Вика кожей почувствовала опасность.
– Ой, мамочка! Не надо, – пролепетала скованная страхом девушка.
– Пойдешь со мной туда, и не вздумай брыкаться! Мы    позабавимся, и я тебя отпущу, – прошипел нападавший и потащил ее в зияющую пустоту арки.
Викины ноги подкашивались. Она не сопротивлялась. Ужас обуял ее. Девушка и не заметила, как споткнулась о кусок кирпича, лежавший на асфальте. Падая, она увлекла за собой насильника, выронившего от неожиданности нож. Вика словно пробудилась от долгого сна. Мигом вскочила и пулей понеслась к оживленному проспекту Мира. Бежала, не оглядываясь, слыша позади топот маньяка. Сердце билось учащенно. Откуда только силы взялись. Молодость брала свое, да и утренние пробежки трусцой давали о себе знать, регулируя дыхание. Преследователь не отставал, делая отчаянные попытки настичь Вику. Девушка, прилагавшая немалые усилия, чтобы убежать от насильника, увидела, как обогнавшая ее легковушка резко затормозила, а высунувшийся в открытую дверцу молодой человек громко проговорил:
– Садись! Быстро!
Она буквально запрыгнула на сиденье, и автомобиль рванулся с места, набирая скорость. Вика оглянулась, но маньяка и след простыл. Как сквозь землю провалился.
– Скрылся, негодяй! – подумала она, не веря в собственное спасение.
Избавитель же находился совсем  рядом. Им оказался не кто иной, как Сергей Кулагин. Заметив пристальный взгляд спутницы, он спросил:
– Ну, как ты? Все нормально?– после чего добавил: – Давай-ка, я отвезу тебя домой.
– Спасибо Сережа! Даже не знаю, как сказать. Просто, у  меня нет слов выразить свою благодарность, а живу я, по-прежнему на улице Гоголя, дом шестнадцать, – с трудом проговорила Вика. Влага заполнила ее глаза, и по щекам потекли слезы.
«Жигули» неслись по центральной магистрали города. Обычно запруженная автомобилями, она выглядела полупустынной. Кулагин, управлявший машиной, гордился тем, что выручил девчонку и периодически зачарованно поглядывал в ее сторону, раздумывая: «Как все же жизнь меняет людей. Помнится Вика в восьмом классе была симпатичной, а сейчас выглядит просто красавицей. Живем вроде недалеко, а я этого раньше не замечал». Сергею хотелось заговорить с ней, но видя, состояние девушки, выдерживал паузу. Вика, напуганная и взволнованная произошедшим  с  ней  отмалчивалась.
Город погружался в ночь, отходя ко сну. В окнах домов постепенно гас свет. Выходной растворялся за горизонтом и еще не родившийся день, уже завтра, напомнит о себе новыми заботами.


32. Толик http://proza.ru/2018/03/27/1004
Го Лэлиха
  С деревни до города сто двадцать пять километров. В 1993-м году до Города можно было ехать на остатках советского местного автопарка - «Икарусе» или «Туристе», пыльных, душных, с тоскливым запахом вчерашних пирожков. Едут они до города три часа. Можно также ехать на микроавтобусе, он довезет за два, стоить будет столько же, так же пахнет пирожками, суеты немножко меньше…
  Знаете, сколько раз я ездил этим маршрутом? Сейчас посчитаем. В детстве два раза классом мы ездили в Город в цирк, это два. Потом я туда ездил с мамой один раз. Мы ездили к ортодонту, потому что в деревне такого специалиста не было. Мама купила мне в Городе игрушечный автомобиль - скорую помощь. Эта скорая помощь пахла лучше, чем папины пластмассовые матросики. Мы с мамой отдыхали на лавочке в парке «1-го Мая», было жарко, и я играл с  новой игрушкой. И меня, и маму ужасно укачало в автобусе… И это три. Потом, в 1986 году, я поступил в  пединститут. На первом курсе я ездил в деревню примерно раз в две недели. Это примерно раз двадцать, и это уже двадцать три. На втором курсе – в два раза меньше, на трёх оставшихся - раз по пять за год... Итого, семь пишем, три в уме...
  В общем, полсотни раз я вот так же смотрел в окно, провожал взглядом крайнюю хату, читал табличку на выезде из района: «Счастливого пути»… Ну, и всё остальное. Всегда примерно одинаковая скука. И всегда примерно одинаковая тревога при приближении к городу. Потому что Город – большой. Там много людей, и все они бегут каждый по своему делу, и до тебя им никакого дела нет. Там ты совсем один. Ты сам отвечаешь за себя, принимаешь решения. Как настоящий взрослый человек! И вот это всё – тревожно. Поэтому тревога при приближении к городу всё время растёт. И когда, наконец, за окном мелькает табличка с названием города: «Город», суета и тревога охватывают не только тебя, но и всех пассажиров. Поближе к выходу перемещаются товарищи, которым выходить на «маше»: остановке «Машиностроительный институт». После «маша» в салоне гораздо свободней дышать, автобус без остановок едет на автовокзал. Тут уже тревога совсем заползает за воротник, щекочет уши и покрывает спину испариной. Конечно, в разное время тревога эта была разной. Можно сказать, что к третьему курсу ее правильнее было уже называть не тревогой, а предвкушением. Часто предвкушение это  было приятным. Предвкушение встречи с друзьями, например. Или предвкушение письма от нее. Или предвкушение новогодней дискотеки…
  С перрона в здание автовокзала в те времена заходить было не желательно, потому что там «работали напёрстники». Они умели вычислять деревенских по выражению глаз. Можно было, знаете ли,  попасть в неприятную историю. И хотя я и думал, что по моим глазам деревенского парня никак не вычислить, я тоже обходил эту толпу за десять шагов.
  Я не помню, как я тогда доехал в Город. Приехал я к Толику. Была осень 1993-го года. Я работал учителем в школе, у меня была маленькая дочка Настюшка и молодая жена Лена. Мы жили в деревне. А Толик жил в городе и работал врачом в детской психиатрической больнице. Дружили мы с Толиком со второго курса. И после возвращения в деревню я ездил к нему примерно раз в два месяца – выпить водки и поговорить за жизнь.
  Тогда у меня была кожаная зелёная курточка, слегка потёртая, но вполне еще приличная, она мне очень нравилась. Такой курточки не было больше ни у кого, потому что мне ее подарил один немец... Если вы родились не очень давно, ну, скажем, хоть даже и в 1993-м, а тем более еще позже, то вы не можете понять, что такая характеристика одежды, как «такой больше ни у кого нет» - это один из существенных ее плюсов. Так вот, я одел эту курточку и приехал к Толику в город.
  С автовокзала к Толику на квартал Чапаева ехать далеко, с пересадкой. Сначала на трамвае, а потом на троллейбусе. Но событие поездки на общественном транспорте для меня было приятным аттракционом. Потому что в деревне нет ни трамвая, ни троллейбуса, ни такого количества людей. Поэтому я развлекался, пока добирался до Толика.
  Дверь в квартиру Толик открыл не сразу. Он стоял на пороге взъерошенный, как воробей после купания в придорожной пыли. Одет Толян был в семейники, в руках держал дымящуюся сигарету. Толик – один из самых интеллигентных моих друзей. Во-первых, он детский психиатр. Тут хочешь не хочешь – будешь интеллигентным. Во-вторых, он интеллигент по своей натуре, то есть с детства. То есть родился таким. Вот поэтому видеть его в таком виде мне приходилось очень редко. Поэтому я удивился. Да и время было уже не раннее, чтобы в одних трусах по квартире рассекать. Он пригласил меня войти, провел мимо спальни, приложив палец к губам, в большую комнату и оттуда на балкон. Я тоже зажег сигарету. И Толик начал рассказывать.
  В соседней комнате – Наташка. Они с Толиком три дня не выходят из квартиры, потому что у них любовь. Ее родители не знают, почему дочери три дня нет дома. Родители, наверное, переживают. Так вот. Серёга, ты как думаешь, мне же нужно сделать ей предложение?
  Я немножко поржал. Потому что не мог сдержаться. Родители, наверное, переживают. Предложение, если хочется, можно сделать. Толик долго смотрел на меня, был смешной. Потом пошел в комнату, а я докурил свою сигарету.
  В общем, меня познакомили с Наташкой, умылись, причесались, оделись и отправились на троллейбусе на квартал Степной. Толик был, конечно, жених. Я был сват, мне Толик сам предложил. Мне отказываться какой резон? Я же к Толику приехал. А сватовство, если оно удачное, оно же тоже как праздник. По дороге для храбрости Толик много шутил. А может, не для храбрости, а чтобы Наташке немного настроение поднять. По Наташке было видно, что она сильно переживает. Три дня дома не была, не звонила, а теперь едет с женихом и сватом. Необычно, согласитесь.
  Я не знаю, почему такая важная деталь, как профессия отца Натальи, мне к моменту его появления в кадре известной не была. Было бы неплохо иметь время на моральную подготовку. Но полковник внутренних войск появился в папахе и лампасах на пороге своего жилища внезапно. Мы сидели за пустым столом вчетвером, Наташина мама слушала дочку, которая пыталась объяснить, что на квартале Чапаева хреново с телефонами. Мама сидела внимательная и вежливая, потому что Толик и я не выглядели бомжами, кидалами или бандитами. Толик готовился к речи. Про папу никто не думал, мамы уже и так хватало для задуманной миссии. Но полковник зашел и стал на пороге, с интересом разглядывая компанию. Толик посмотрел на Наташу, потом на папу и сказал: «А мы вот свататься пришли».
  Тут началась суета. Мама, конечно же, всплеснула руками. Действия папы я помню в деталях, потому что я только на него и смотрел. Папа от Толькиных слов как-то резко переменился в лице, как-то неловко заулыбался и начал суетиться, что, по моим армейским понятиям, полковнику делать не положено. Он подозвал маму, пошептался с ней, снял в прихожке с вешалки пустую авоську и ретировался в подъезд, быстро и невнятно объяснив, что очень скоро вернется. Папа пошел в магазин.
  Стол был накрыт в рекордные сроки. Мы с Толиком не успели посмотреть ни одного альбома со школьными фотографиями Наташки. За столом я начал пытаться играть роль опытного свата. Мол, у вас товар, у нас купец…. Пытался как-то максимально шутить и минимально выпивать.
  Назначили свадьбу на следующее лето. Лето-1994. Спешить, мол, некуда, в августе, мол,  урожай, время свадеб. Через час полковник на повышенной громкости уверял нас с Толиком в своем добром к нам расположении, хвалил Наташку как хозяйку и красавицу. Еще через два часа, довольно улыбаясь добросовестно выполненному делу и жадно затягиваясь сигаретами, мы двигались к троллейбусной остановке. Было около восьми часов вечера. А вечер уже удался.
  Толик начал формулировать свой замысловатый вопрос, когда мы уже втискивались в двери общественного транспорта. «Серёжа, - говорил он, - а ведь могут же между событием сватовства и событием свадьбы произойти некие такие события, которые сделают второе не то чтобы нежелательным, но даже и невозможным?» Я даже перестал двигаться, обернулся  к Толику и тщательно посмотрел ему в глаза. Толик уточнил: «Ну, смотри. Вот еще час тому назад я был уверен, что я ее люблю и что я на ней хочу жениться. Но вот сейчас с каждой минутой я всё больше сомневаюсь, что я ее люблю. А еще больше я сомневаюсь, что хочу на ней жениться. Разве это не серьёзная причина для того, чтобы отменить свадьбу?» Ну, я начал смеяться. Конечно же, это была очень серьезная причина для того, чтобы отменить свадьбу. У Толика было красное лицо. Он никогда не умел скрывать свои эмоции. Ему было совестно за такие слова, за такие мысли, за то, что он вообще попал в такую историю.
  Надо было парня спасать. И я предложил: «Тольчик, а давай сейчас выцепим Макса, и втроем отметим отмену твоей женитьбы?» Толик согласился, и мы слезли с троллейбуса через три остановки, на квартале Героев Сталинграда.
  Макс жил с женой, тёщей и двумя детками в двухкомнатной квартире. Он писал стихи, работал патологоанатомом, был Толькиным другом с первого курса. Всегда веселый и румяный, он подавал руку с неизменным замечанием: «Тщательно вымыл», а потом тихонько хохотал. Из-за крутого нрава жены и тёщи выцепить Макса вечером из дому можно было по очень ограниченному перечню причин. И одной из таких причин была ловля сбежавших больных. Я не имею ввиду пациентов Макса, они не бегают. Годом ранее из психиатрической клиники, которую курировал Толик, на самом деле сбежал больной. В такие моменты подрывается весь персонал, все знакомые и друзья персонала, все они ходят и ездят, ищут больного. Макс помогал тогда Толику в поисках. Тогда друзья и поняли, что на такое «святое дело» Макса из дому отпускают без лишних вопросов.
  Как только тёща открыла двери, Толик изобразил на лице выражение крайней озабоченности и объяснил, что одного Серёги мало для  поисков, потому что уже почти ночь, а больной сбежал еще в обед… Или утром… Или в другой город, этого я уже не помню. Макса не только отпустили, но еще и денег дали, чтобы он мог перемещаться на такси – для оперативности поисков. Мы зашли в ближайший продуктовый магазин, купили трехлитровую банку солёных огурцов, колбасы и водки, сели в такси и поехали к Толику отмечать отмену его женитьбы.
  По иронии судьбы сейчас Толик со своей женой Люсей и детьми живёт на квартале Степном в Наташкином доме в соседнем подъезде.

33. Страна Розовых Фламинго http://proza.ru/2019/04/05/189
Анна Сабаева

- "Мама, посмотри, какие странные и очень красивые птицы! Кто это?”
- "Это фламинго, сынок. Эти диковинные птицы и вправду необычайно красивы, смотришь и не можешь наглядеться…
- А почему они розового цвета?
- Давным-давно в одной из жарких стран случился голод. Люди в городах и деревнях погибали, везде царили страх и смерть. Недалеко от селений на солёных озерах в это время паслась стая фламинго. Одна из птиц пожалела несчастных и стала кормить их, выклёвывая кусочки мяса из собственного тела. Из ранок вытекала кровь, которая окрашивала перья птицы в розовый цвет. Оперение фламинго так и осталось розовым – чтобы потомки спасённых людей не забывали об этом. Так рассказывает древняя легенда.
- А тот фламинго тоже остался жив?
- Об этом в легенде не сказано, но я уверена, что фламинго был готов отдать свою жизнь, чтобы спасти людей…
   Сын замолчал, наблюдая за стаей загадочных фламинго, величаво разгуливающих на своих длинных стройных ногах.
   А я думала о том, как трудно представить, что такая воздушная, экзотическая, изумительная красота может быть совместима с самопожертвованием, подвигом во имя жизни…
   Конечно, это только легенда. Но в каждой легенде хранится истина.
Понял ли это мой сын? Или принял мой рассказ всего лишь за увлекательную сказку?
… Близился вечер. Розовые фламинго устало покачивали боками и подбирали под себя одну ногу, собираясь засыпать. Те, которые уже заснули, стояли на одной ноге, положив голову на спину, как диковинные розовые статуэтки. Грациозные, восхитительно красивые в это предзакатное время, неповторимые птицы…
Зоопарк закрывался. И нам пора было покинуть эту чудесную Страну Розовых Фламинго.


34. Замуж за президента http://proza.ru/2014/12/16/6
Татьяна Матвеева

Часть первая. "Синица в руках"

Всё-таки правду говорят, что жадный платит дважды. Убедилась на личном опыте: экономить можно на чём угодно, только не на сантехнике.
У китайской есть большой плюс — низкая стоимость, но и не менее ощутимый минус — быстро выходит из строя, и, как правило, в самый неподходящий момент.               
Кран в ванной выглядел исправно. Я открыла холодную воду, а вот закрыть не смогла. Барашек свободно вращался в разные стороны и струя продолжала течь с одинаковым напором. Судя по всему, живительной влаги в системе оставалось много. Рассудив, что сама она вряд ли скоро закончится, я вызвала аварийку, легла на диван и стала ждать.
По телевизору подводили итог голосования. "В столице на втором месте президентской гонки оказался миллиардер Михаил Прохоров с результатом более двадцати процентов, в то время как в целом по РФ он набрал чуть менее восьми...".
Я с сожалением подумала: "Не повезло мужику...".               
В дверь вежливо постучали. На пороге в спецовке, с разводными ключами, стоял Прохоров. Я ожидала чего угодно, к примеру, пьяных слесарей, но чтоб такое! Мысли замелькали с чудовищной быстротой: "Что происходит, почему он?!"
От изумления мозги отключились. Задавать вопросы казалось невежливым. Автоматически я пригласила его войти.
Пока Михаил Дмитриевич занимался с краном, я по-быстрому собрала на стол, сервировав тем, что нашла в холодильнике.
По случаю достала заначку.
Он возился недолго.
— Хозяйка, принимай работу! — раздался красивый баритон.               
— Спасибо! А я уж думала, придётся новый смеситель покупать.
— Ничего страшного, просто прокладки износились. Кран-то уже старенький.
Денег Михаил не взял. Водкой тоже не соблазнился. А вот отобедать не отказался.
В общении Прохоров оказался человеком простым. Мы пили чай с вишнёвым вареньем и обсуждали прошедшие выборы.
Вот ведь как в жизни случается, сегодня ты без пяти минут президент, а завтра...               
Смеркалось. Мы поужинали, посмотрели "Новости". Миша уходить не спешил. Да я, собственно, и не настаивала.
Я постелила себе в спальной, а ему — в гостиной. Диван раскладывать не стала, справедливо рассудив, что гость хоть и длинный, но худой — места хватит.               
Не спалось — одолевали сомнения: правильно ли я поступила, оставив фактически незнакомого мужчину в доме?
Предчувствие не обмануло. "Натурой будет брать. Ах ты охальник!" Спихнув наглеца с кровати, я собрала орудия труда, робу, и выкинула несостоявшемуся секс-партнёру вслед.
"Хорошо, что не выбрали, — мстительно думала я, снимая с дивана простыню, — так ему и надо! Ишь чего удумал: склонять добропорядочную женщину к сожительству. Тоже мне, кавалер выискался. У нас вон президент холостой".               
Настойчивый звонок в дверь вывел из забытьи.
— Аварийную бригаду вызывали?
Когда слесари ушли, я позвонила подруге.               
— Бывает — хохотнула она. Я тоже как-то во сне в трамвае с Путиным ехала. Он у окна сидел. Пообщались. Думала, может, до дома проводит, но он вышел раньше.               
Поболтав о превратностях судьбы, я стала собираться на работу. Что греха таить, приснившееся грело душу. Наши-то слесари-хапуги три шкуры содрали! А Михаил — бесплатно. Взгляд то и дело натыкался на пустой диван. Наверное, зря я погорячилась, пусть бы жил.
Уж лучше синица в руках, чем...


Часть вторая. "Журавль в небе"

Безусловно, глава нашего государства мужчина привлекательный, но всё же не Джонни Депп. Тем не менее...
Каким-то образом во сне меня занесло в прошлое, и я оказалась в сочинском олимпийском комплексе "Фишт".
Трибуна рукоплескала. Наконец процесс награждения завершился, и Владимир Владимирович проследовал в президентскую ложу. Проходя мимо, он едва заметно улыбнулся и подмигнул. Я обалдела. Через некоторое время подошёл секьюрити и сказал, что меня ждут.
О чём мы говорили с ВВ, в памяти отложилось смутно. Запомнилось лишь приглашение продолжить диалог в номере.
Хоть я и не являюсь фанаткой олимпийских игр, но помня о правилах хорошего тона, расхвалила и факельное шествие, и удачно выбранное место, и художественный замысел церемонии...
Посетовав, что следующие игры пройдут не у нас, я выразила надежду на их скорейшее возвращение.
Дружеская беседа протекала в интимной обстановке. Мы пили "Дом Периньон", обменивались мнениями на злободневные темы, шутили. Владимир Владимирович острил по поводу грядущего обвала рубля, а я заливисто хохотала. Я ему так и сказала, что Вольф Мессинг из него никакой. Надо же такое придумать — один к семидесяти. Ещё он что-то говорил про смехотворно низкие цены на нефть в ближайшем будущем, про санкции и международный конфликт. Я слушала и думала: "Больше ему наливать не нужно".
Незаметно разговор перешёл на личное. Не знаю, что на ВВ нашло, но он предложил мне остаться. Сказать, что я была смущена и обескуражена — ничего не сказать.
Намекнув, чтобы готовилась, Владимир Владимирович ушёл в ванную. Я сняла джинсы, футболку, и юркнула под одеяло.
Долго ждать не пришлось. Шум воды стих, и он появился… нет, ни в чём мать родила — президент был в кимоно. Чёрный пояс недвусмысленно подчёркивал спортивное мастерство.
Честно сказать, боевыми искусствами я не владею, так что при всём уважении принять участие в спарринге не могла.
После разминки он принял боевую стойку, дав понять, что ждёт моего выхода. От позора меня спас стук в дверь.
Кажется, нам на ум одновременно пришла одна и та же мысль.
Аккуратно, на цыпочках, Путин подошёл к двери и взглянул в глазок. По его облегчённому выдоху я поняла: не вражеская разведка. Владимир Владимирович открыл дверь: на пороге стоял Томас Бах. Визитёр, оценив обстановку, вежливо сказал, что вернётся позже.
Ну а мы… чтоб не торопились.
После ухода нежданного гостя я спросила:
— Кто это был?
— Президент. МОК.
— Этот мог? И вы молчали?!
— Не моГ, а МОК — Международного олимпийского комитета.
Было похоже, что и мне наливать не стоит. 
То ли боевой задор прошёл, то ли стресс выбил из колеи, но, махнув рукой, сенсей дал отбой и скрылся в ванной.
Одеваясь, я с обидой думала: "Размечталась, дура...".
Владимир Владимирович вышел без кимоно. В том смысле, что на нём был обычный деловой костюм.
Он подошёл и нежно поцеловал меня в щёку. Потом ещё, и ещё, и сказал: "Выходи за меня замуж".
От счастья я проснулась. Собака давно встала. Вылизывая мою физиономию, она радостно виляла хвостом и повизгивала, как бы говоря, что пора жрать, да и на горшок не мешало. Погладив ушастую, я вздохнула и пошла умываться.
Всё-таки жаль, что жизнь столь чудовищно реалистична.

35.Дорога к родному дому  https://fabulae.ru/prose_b.php?id=78450  Неоплачено
Галина Сафронова-Пирус https://fabulae.ru/autors_b.php?id=5785

В вагоне электрички было всего несколько человек. За окном, с яркими вкраплениями оранжевых берёз и клёнов, уже мелькали серые пригороды, а прямо под окнами вагона тянулись такие же серые, отдавшие свой урожай, безлюдные огороды дачек. Вот уж точно, как и у «Бунина: «В полях сухие стебли кукурузы, следы колес и блеклая ботва…» Однообразная картина. Ехать почти с час, так что пока почитаю его стихи, а потом буду радовать свой глаз и душу разноцветьем, ведь скоро въедем в лес, а он так красив осенью!
Осыпаются астры в садах,
Стройный клен под окошком желтеет…
Нет, под такой заразительный смех вон тех девчушек читать стихи о грустной осени просто невозможно. Интересно, замечают ли они её? А, впрочем, помню… еще помню: в таком возрасте в душе всегда весна и лето… А помнит ли о «лете» вон тот старичок? И волосы белые, и бородка… поди, лет семьдесят ему. А читает без очков. Интересно, кто по профессии? Наверное, учитель… Однако, банально я - о нём. Что, раз с книгой, значит непременно учитель? А, может, просто слесарь, но читающий, думающий… как и вон тот мужчина, что смотрит в окно. И смотрит-то не отрываясь. Что видит? А, может, просто думает о чём-то своём?

Стройный клен под окошком желтеет,
И холодный туман на полях
Целый день неподвижно белеет…

А разве может туман… целый день? Что-то не то у Ивана Алексеевича. А, впрочем… или обаче, как мог бы написать он, если туман в низине, то… И чего тот, в окно смотрящий, обернулся, на меня смотрит? С кем-то перепутал? Но встал, идёт… ко мне:
- Здравствуйте.
Улыбнулся-то как тепло. Да кто же это?..  Ой, кажется…
- Саша, Вы?
Присел напротив, улыбнулся еще теплее:
- Узнали… Ну и слава богу.
Да, помню, помню его, хотя столько лет прошло! И помню потому, что среди моих записок о тех, восьмидесятых годах, есть немного и о нём, - не раз перечитывала и редактировала их, помещая в мемуары.
«После пятичасовой записи спектакля вымоталась до чертиков! Стою на остановке, жую яблоко, - оператор Саша Федоров аж целый пакет принес из своего сада, - а тут подходит мужчина лет тридцати пяти в курточке, в шляпе и словно заморенный, - мелкое, худое, напряженное личико.
- Дайте яблочка, - смотрит хмуро. – Сегодня еще ничего не ел.
Когда вошла в троллейбус, подумалось: хотя бы не подсел! Но как раз рядом и сел.
И сразу заговорил: проработал на Севере двенадцать лет и хорошо зарабатывал, но вот потянуло на родину:
- Человек должен домой возвращаться к родному дому... просто обязан, – в паузах хрустит яблоком и все рассказывает и рассказывает: - Сменил здесь несколько мест работы, а сейчас опять хоть уходи! По две недели ничего не делаю, а зарплата идет. Но зачем мне эти деньги? Я же хочу честно: заработал - отдай положенное, а не заработал... - кусает яблоко, вяло жует. -  Но начальник говорит: «Не уходи. Хочешь, буду еще больше платить? Я ж на тебя положиться могу, ты, когда нужно, все хорошо сделаешь». - И вдруг повышает голос: - Сделаю, да. Умру, но сделаю, если обещал. - На нас оглядываются, и он неожиданно замолкает, смотрит в окно, а потом резко взмахивает рукой с искусанным яблоком: - Помощник мой ни-и-и черта не умеет! А получает семьдесят процентов от моего оклада. «Да не нужен он мне!» - говорю начальнику. Нет, не убирает, по инструкции, видите ли, положено. - Снова замолкает, словно устал: - Когда пришел к нему устраиваться, сказал: «Видишь тот экскаватор? Отремонтируешь – возьмем». Ну, я и отремонтировал. Без всякой помощи, - опять говорит громко, с нарастающей болью и на нас опять посматривают, а он, словно не замечая этого, уже возмущается: - Ни столовой рядом, ни обедов не привозят. Как собаки! – И вдруг бьет себя кулаком по колену: - Девчонка-контролер весь день на холоде работает! – Смотрю на его руки в царапинах, мозолях и большой палец сбит, а остальные скрючены, как в судороге. - Думаешь, грязные? - замечает. - Да нет, вообще не отмываются. - И продолжает: - Так вот... Девчонка эта целыми днями на холоде и сегодня аж посинела вся. А у нее, между прочим, через два дня свадьба. Свадьба у нее! - выкрикивает с болью. - Ведь простудиться может на всю жизнь! А он... - закашливается, молчит с минуту, а потом негромко продолжает: - А он не может ей даже будочку поставить возле ворот, чтоб теплей было и только все: «Давай, давай»! - Опускает голову, с минуту сидит, покусывая яблоко. - Ладно уж мне... я двенадцать лет на Севере оттельпужил и сейчас на своем экскаваторе без окон работаю. Пальцы, думаешь, отчего не разгибаются? От холода. К рычагам приросли... Так вот, ладно – я, а ей за что все это? - снова выкрикивает и на нас снова оборачиваются. - Говорю сегодня начальнику: «Чтоб будку к зиме поставил! По-ста-вишь! Ты меня знаешь»!
Искусанное яблоко повисает у меня перед глазами, зажатое в кулаке, а потом медленно опускается вниз. Но уже подъезжаем к моей остановке, надо выходить. Он замечает это, с сожалением поднимается:
- А на родину человек должен возвращаться, - закругляет свой рассказ. - Нельзя без родины, без родных, должен он кого-то любить, кого-то ругать...
Выхожу из троллейбуса, оглядываюсь: через забрызганное стекло вижу улыбку… нет, гримасу на его маленьком, издерганном личике и взмах руки со скрюченными пальцами, искусанным яблоком…»
А примерно через полгода снова встретила Сашу на той же остановке, и он рассказал, что живёт теперь в родной деревне Фроловке и пробует заняться разведением и продажей скота, но местные власти не дают. «Но почему? - возмущался. – Ведь и мне было бы хорошо, и деревне». Тогда же я рассказала об этой встрече мужу и он, заинтересовавшись (Ну как же, ведь тогда уже «дул ветер перемен!»), поехал к Саше, чтобы написать очерк в его защиту. Да, так и оказалось, и уже местные колхозные «феодалы» через Обком добились, чтобы мясокомбинат не принимал скот начинающего фермера. И написал Платон очерк, но в газету его не взяли, - «Материал частный и слишком острый» - так что не защитил Сашу, и пришлось тому бросить начатое дело. Вот с тех пор и стал он к нам заезжать-захаживать, - видать, была потребность излить душу тем, кто понимал и сочувствовал, - а еще всегда увозил с собой какой-либо томик рассказов или стихов, - «Для меня всё это незнакомо… - частенько слышали при этом, - но постараюсь понять».
И вот теперь мы сидим почти в пустом вагоне электрички. Да, годы берут своё! Конечно, постарел и, как говорила мама, «задубел» наш бывший гость, а лицо, еще храня густой летний загар, стало более напряженным, осунувшимся. Спросить, как и чем теперь живёт? Как-то неудобно вот так, сразу... Может, сам расскажет? И он, после нескольких привычных при таких встречах фраз, и впрямь как-то сразу заговорил:
- Да-а, расстался я тогда с вами… И знаете почему?.. Нет. Ну тогда… - Опустил голову, посидел какое-то время, словно вглядываясь в пол, потом выпрямился, взглянул в окно, в котором опять замелькали оранжево-веселые кроны леса: - Вот и тогда осень начиналась, когда я… - Пристально посмотрел в глаза, и я прочла в этом взгляде вопрос, обращенный толи ко мне, толи к себе: а стоит ли дальше рассказывать? Но промолчала, по опыту зная, что случайные слова могут сбить рассказчика с взволновавшей темы. – Ну ладно… - Саша махнул рукой и встал: - Перенесу свой рюкзак сюда и расскажу Вам всё, как на духу.
Медленно пошел по вагону, подошел к своему месту, хотел взять рюкзак, но, взглянув в окно, распрямился и стал смотреть туда, на лес, провожая уже замелькавшие темные сосны.   
В те полуголодные девяностые Саша, приезжая к нам, всегда привозил или кусок сала, или цыпленка и его рассказы о житье-быть в деревне, были весьма интересны, особенно для моего мужа-журналиста, - после очередного его посещения Платон помещал материалы в газетах, ведь всё же гласность пробивала себе дорогу. Но с некоторых пор стали мы замечать в госте некую странность, а Платон даже стал поговаривать: ведь и не пьёт, а с головой у него что-то не так, всё кажется ему, что следят за ним гэбисты, ходят по пятам. Да и не только поговаривал муж, но и, как и всегда со своими друзьями, стал спорить с ним, уверяя, что всё это, мол, ерунда, что никому, мол, ты не нужен со своим фермерством, что у гебисты за другими следят. Я же, кое-что зная о признаках паранойи, пробовала останавливать мужа: пойми, если будешь разубеждать Сашу такими доводами, то он скоро и тебя начнет принимать за гебиста. Но Платон не слушал меня. А как-то, уходя от нас, Саша тихо сказал, что больше не будет нам докучать.   
- Почему? Уезжаете куда-то? - спросила я.
- Да нет... - странно улыбнулся. - Но сказать не могу.
Однако, объявившись вскоре, попросил Платона, чтобы тот устроил его в газету.
- Ну, как же, Саша? – удивился он. - Вы же не знаете этой профессии... не работали никогда.
- Да, не знаю, - взглянул пытливо: - Но если порекомендуете, то возьмут.
Потом пришел с этой же просьбой еще раз, и тогда Платон сказал ему, что не может рекомендовать и что пусть ищет себе работу по специальности, эксковаторщиком, на что тот бросил:
- Ну, значит и Вы - гэбист… как все.
И снова пропал… Но примерно через месяц позвонил: хочет прийти и поговорить именно со мной, попросить совета. И сидели мы вечером на кухне, он все говорил… причем, отвечал на мои вопросы не как всегда, а медленно, словно взвешивая каждое слово, и говорил о том, что уже совсем отравлен его организм, что сестра и мать подсыпают ему в пищу отраву и поэтому сидит он на одной картошке, которую сам варит, что днем и ночью следят за ним гэбисты, и ему приходится ходить спать в поле, в стог сена. Вначале я слушала эти его признания молча, потом стала робко переубеждать, но от моих слов он становился только беспокойней, злее, поэтому начала лишь сочувствовать, но в душе, нарастая, уже метался страх.
Но вот тот самый Саша сидит теперь напротив меня, облокотившись на свой большой рюкзак.
- Что, снова продукты везёте из города в деревню, как в былые времена? – пошутила, но тут же спохватилась: - А, впрочем, может уже не в деревне живёте…
- Да нет, в деревне, - улыбнулся, - куда я от своей Фроловки денусь?
- Но почему же… Многие деваются, так что было бы не удивительно, если бы и…
- Если бы и я? – прервал. – Нет, для меня такое исключено. Я навек прирос к своей родной деревне и ни на какой город её не променяю. Разве можно вот такое… - кивнул на окно, в котором, после вида темных полос перепаханной земли, вновь замелькала яркая пестрота осеннего леса, - променять на серые камни городов? – И посмотрел на меня вдруг потемневшими глазами: -  Ну, если только вынудят, как когда-то… - Помолчал, опустил глаза: - Ведь тогда, в начале девяностых, я в одночасье надолго попал в психлечебницу.
Удивлённо взглянула:
- Саша… Как же так?
- А вот так… Очутился там вдруг, сразу, и только, когда проснулся в палате с такими же… то они и объяснили, где нахожусь.
Не сообразив, что не надо бы расспрашивать, воскликнула:
- Как же так?.. Неужели и впрямь…
- И впрямь, - сказал тихо. - «Психическая дисфункция» или мания преследования как определили врачи. И лечили меня там до-олго… наглотался разных антидепрессантов, транквилизаторов, нейролептиков...
Встал, постоял, сделал несколько шагов туда-сюда, потом почему-то присел на соседнюю скамью, спиной ко мне, отчего я теперь видела только его седеющие волосы. Так сильно растревожило его воспоминание? Да, наверное. Такое не забывается… Но встал, сел напротив.
- Ладно, не буду больше - о том... Лучше расскажу, как живу теперь. Вы не против?  - И неожиданно улыбнулся широко и открыто: - Ведь выплывать из прошлого… из тяжкого прошлого надо, надо!.. чтобы не мешать себе жить в настоящем. Не так ли?
- Так, Саша, так… - улыбнулась ответно: - И чем же теперь живёте? Снова фермерствуете?
- Нет, что Вы! Силы уже не те. Да и отбили охоту тогда, в девяностых, так что живу совсем другим. – Взглянул на томик стихов Бунина, который лежал на столике: - Разрешите? - Взял книгу, полистал, прочитал: - Лес, точно терем расписной, лиловый, золотой, багряный, веселой, пестрою стеной стоит над светлою поляной… - Посмотрел в окно, в котором всё тянулись полосы того самого лилово-багряного леса, помолчал, перелистнул страницу: - Опять холодные седые небеса, пустынные поля, набитые дороги, на рыжие ковры похожие леса, и тройка у крыльца, и слуги на пороге… - Взглянул, мягко улыбнулся: - Да-а, как же любил Бунин всё это… наше. -  Ах, старая наивная тетрадь! Как смел я в те года гневить печалью бога?  Уж больше не писать мне этого «опять» перед счастливою осеннею дорогой. – Закрыл томик, положил на столик и, не поднимая глаз, тихо сказал: - Но так и не вернулся… к родному. – И посмотрел мне в глаза долгим взглядом: - Знаете… Наверное, еще и встречи с вами подтолкнули меня в другую жизнь. - И я увидела на его лице улыбку, которой раньше не доводилось замечать: - А эта жизнь оказалась именно такой, какая мне и была нужна… которая меня излечила. Верите ли?.. А вот такая. После возвращения в деревню, какое-то время не знал, чем заняться, а потом… Как-то, проходя мимо нашей разрушенной церкви, увидел, что возле неё копошатся люди. Подошел, спросил… и оказалось, что они хотят и пробуют восстанавливать её… своими силами! И даже какие-то деньги для этого уже собрали. Ну, я и стал им помогать. И что ж вы думаете?.. Через какое-то время начали к нам присоединяться и другие мужики, а потом фермер из соседней деревни и деньгами помог… Да-да, нашелся такой. И теперь живу я при этой, ожившей церкви… Да нет, не священником, а читаю во время служения тексты Священного Писания, пою молитвы, а еще, тем, кто их не понимает, разъясняю… Конечно, конечно, до многого пришлось самому докапываться, покупать книги… Нет, не только церковные, а самые разные, из которых у меня в хате теперь настоящая библиотека. – И почти рассмеялся: - Не хата, а прямо изба-читальня! Ведь приходят, просят почитать… - Взглянул в окно: - Ну вот, мне скоро выходить, во-он моя родная виднеется...
- И сколько до деревни?
- Шесть… шесть километров. Но ничего, такое расстояние ерунда… – Расправил шлейки рюкзака: - А здесь – хлопнул по нему: - у меня не продукты, а почти одни книги. Друг позвонил, предложил кое-что из своей библиотеки, вот и везу… в свою, пусть люди читают, да и я… Кстати, есть среди этих книг и Бунин, которого Вы… - Поднял рюкзак, накинул на плечи: - Ну, мне пора. Рад встрече. Передавайте привет мужу, я помню… я всё помню, о чем мы с ним тогда… И еще передайте моё извинение за то, что тогда заподозрил его... – Взглянул смущенно: -  Бывает. Не так ли?
Электричка медленно отходила от безлюдной маленькой станции, и я снова увидела Сашу: тяжело ступая с откоса, он спускался в просёлочной дороге, ведущей к Фроловке, и я подумала: а ведь после скитаний всё же вернулся он к родному дому! И вот топает со своей ношей, но чувствует ли тяжесть? Ведь на мой вопрос: а не слишком ли обременительно для него быть «учителем» всей деревни, только что ответил: «Да нет, что Вы! Как раз в этом моя жизнь, моя радость».

36. Урок физики https://fabulae.ru/prose_b.php?id=95710
Марина Быстрова-Докс https://fabulae.ru/autors_b.php?id=10686  не заплачено
Это было давно. Тогда я училась в девятом классе одной из ленинградских школ. Во второй четверти, в самый разгар учебного года, учительница физики ушла в декрет. Замещать ее пришла маленькая, сухонькая пенсионерка, Миля Львовна. У нее было два "пунктика": первый - ставить двойки всем подряд, и второй - он же "пятый". В таком сочетании эти два "недостатка" выливались, понятное дело, в "гремучую смесь". Милю Львовну невзлюбили. Она это чувствовала, но двойки ставить продолжала. Со вторым своим "недостатком", "пятым пунктом", Миля Львовна и вовсе ничего не могла поделать.
Приближался Новый год. Доброй половине класса светило уйти на зимние каникулы с двойкой в четверти по физике. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не один эпизод.
В тот день Миля Львовна пришла на урок с большой картонной коробкой и объявила, что будет демонстрировать опыт. В коробке оказались детские разноцветные кубики, которые она начала составлять на столе один на другой, в высокий столб. На кубиках были нарисованы зверюшки, птички, куклы. На "Камчатке" послышались смешки, класс оживился. Закончив приготовления, Миля Львовна взяла линейку и, подняв ее, как дирижерскую палочку, обратилась к классу:
-Прошу тишины!
Почему-то все замолчали.
Не говоря ни слова, она стала быстро, нет – молниеносно! - выбивать линейкой кубики из-под низу. Столб становился все ниже, но даже не покосился. Выбитые кубики рассыпались разноцветными брызгами по всему классу. Миля Львовна продолжала с удивительной, невероятной ловкостью выбивать кубики, пока на столе не остался один, последний.
В классе повисла такая тишина, что Миля Львовна как-то сжалась, как будто ждала, что в нее запустят закатившимся под парту кубиком. Но это была другая тишина, та, что бывает на уроках самых любимых учителей, или в зрительном зале в момент интригующей паузы.
И тут "гремучая смесь" сработала.
К великому изумлению Мили Львовны, класс взорвался... аплодисментами.
С "камчатки" кричали "Браво!"
Этот маленький эпизод круто поднял не только авторитет учительницы, но и успеваемость класса.
Прошло много лет, но этот урок запомнился мне на всю жизнь. И с тех пор, когда я вытаскиваю что-нибудь из-под низу, всякий раз вспоминаю маленькую, строгую учительницу физики, виртуозную Милю Львовну.



37. Роза красная твоя http://proza.ru/2017/03/25/2170
Ольга Кучеренко 2
    Очередь к врачу продвигалась очень медленно. Люди выходили с какими- то бумагами, снова возвращались, и Роза грустно провожала взглядом очередного пациента,  прикидывая, когда же наконец попадет  за заветную дверь на первичный прием. Рядом с ней на краю неудобной деревянной скамьи ожидал своего часа худощавый светловолосый мужчина с грустными глазами, назвавшийся Алексеем.  Он с чувством юмора комментировал ситуацию и прогнозировал их с Розой happy  end к концу рабочего дня врача. Она же изредка отпускала односложные реплики, а в голове все прокручивалась ее личная история- озвученное в ее родном городе название почти неизлечимой болезни, надежда на то,что диагноз здесь, в областной больнице, не подтвердится.
Вот и подошла очередь Алексея. Он пробыл в кабинете недолго и вышел заметно расстроенным, но в ответ на вопросительный взгляд Розы  отшутился, только его глаза оставались грустными.
Роза пробыла на приеме дольше многих пациентов. Анализы и снимки, сделанные в родном городе и стоящие немалых денег, врач забраковал и выписал несколько направлений на разные этажи своего родного заведения. Через десять дней с результатами обследования снова нужно было явиться в уже знакомый кабинет.
У Розы закружилась голова, она хотела прислониться к холодной больничной стене, но чья-то сильная рука  поддержала ее. Все тот же Алексей!  Они оделись в гардеробе и уже как давние знакомые пошли к автобусной остановке.  Нужный Розе автобус уже показался вдали, когда  Алексей протянул ей листок бумаги и авторучку, попросив дать свои координаты.  Она старательно вывела адрес своей электронной почты, протянула листок и ручку Алексею и изумленно ойкнула: в ответ он вручил ей красную с черной каемочкой розу удивительной красоты и пошутил: «Она точно простоит у Вас десять дней до нашей встречи у врача- вон тот продавец обещал!» Роза обернулась на торговавшего цветами в паре метров от остановки «лица кавказской национальности», вдруг заговорщицки подмигнувшего ей.  Схватив розу и махнув на прощание рукой,  она вскочила в отправляющийся  автобус и услышала за спиной: «Через десять дней!»
Всю дорогу домой  Роза улыбалась какой- то детской улыбкой,  проводя кончиками пальцев по черной каемочке на бархатистом  лепестке и вспоминая Алексея.
Поздним вечером по электронке пришло письмо. Алексей простыми словами описал перспективы ее лечения, просил не отчаиваться и верить в обязательное вы-здоровление.  А дальше шли несколько стихотворных строк,  явно написанных им самим:

Благодарю судьбу, пославшую мне Вас,
Когда уже не верилось в удачу,
Когда дождинками природа плачет
И иссякает стойкости запас.
Скорей пришел бы нашей встречи час!
Я так  хочу и жить, и удивляться,
И просто без причины улыбаться.
Мой светлый лучик, я молюсь за Вас!

И приписка: «Мы обязательно встретимся и перейдем на «ты». И еще одна строка: номер телефона и пояснение: «это телефон моей мамы».
Роза написала в ответ несколько вежливых фраз.  Десять дней пролетели быстро- УЗИ, анализы, компьютерные исследования, и в назначенный  день она заняла очередь в знакомый кабинет. От врача она вышла окрыленная - самый страшный диагноз не подтвердился, ее заболевание излечится, хоть и уйдет на это длительное время. Огорчало только то, что Алексей так и не явился на прием, а ей очень хотелось поделиться с ним своей радостью.
…Роза медленно шла к автобусной остановке, на ходу набирая данный Алексеем номер. Тихий женский голос в трубке произнес: «Роза, приезжайте сейчас ко мне. Вот адрес…»
Старая  двухэтажка,  длинный коридор, женщина в черном платье, движением руки приглашающая войти… Роза медленно переступила порог и оцепенела: со старинного комода из траурной рамки  смотрели грустные глаза Алексея.. Побелевшими губами Роза спросила: «Когда?»  - «Пять дней назад…»
В полной тишине женщины провели несколько минут, затем мать взяла с комода и подала Розе сложенный вчетверо листок. Вместо адреса на нем стояло: «Моей Розе». А внутри- несколько строчек о ее обязательном выздоровлении, интересной и долгой жизни… И в конце- четверостишие:

«Ты не грусти, читая эти строки,
А посмотри в  небес бездонных синь,
Мне помаши приветливо рукою
И так живи, как я тебя просил.»

…Несколько раз в год на могилу Алексея приходят две женщины- стройная брюнетка средних лет с красивым строгим лицом и пожилая дама в элегантной одежде. А после их ухода в каменной вазе долго не вянут  две красно- черные розы удивительной красоты.

38. На хуторе - https://fabulae.ru/prose_b.php?id=100626
Станислав Стефановский https://fabulae.ru/autors_b.php?id=6928

Небольшой хутор от поселка, что возле завода, расположен недалеко - в получасе ходьбы. Хутор, хуторок, небольшое село,каких сотни по южно-русским просторам страны, и с таким же, как и страна, названием – Русский.
Во всю длину хутора гравийная дорога, она же и улица.На одной стороне её – небрежно разбросанные дома, сползающие вниз по склону, к речке с высоким обрывистым берегом, на другой–холм-косогор на всем протяжениисела до самого кладбища, которым заканчивается дорога-улица. Начальная школа. Клуб. 
Каждый год маленького мальчика Сашку мать оставляет здесь у родственников на все лето. Родственники – братья матери, любят его, у них добрые жены и дети, мальчику весело с ними.У ихнабожной бабки всего  один глаз, и по вечерам она читает внукам Библию. Сашке интересно, а его двум двоюродным братьям и сестренет, они еще не выросли. Через год ему в школу. Только не в эту, начальную, что стоит на въезде в село. В эту школу Сашка не хочет.
             На хуторе ему нравится. Недавно в клубе показывали американское кино про Спартака, и теперь всехуторские мальчишки играют в гладиаторов. У каждого из них есть самодельный деревянный меч – предмет Сашкиной зависти. Сашка себе сделал такой же, но меч сломался. Зато у него есть китайские кеды, а ни у кого из хуторских таких нет. А еще на холме они собирают землянику. Она вкусная. По ту сторону речки, через мостик, лес. Деревья там невысокие и редкие, ему разрешают туда ходить – не заблудишься. За лесом большое поле, на поле растет горох. Его можно рвать. А однажды он чуть не свалился в речку, но уцепился за куст и так висел и орал до тех пор, пока подоспевшая детвора, услышав  крики, не втащила его на берег. Хорошо на хуторе летом.
В том месте, где гостит Сашка, почти рядом, стоит серенький убогонький домишко с одним окном. Там живет нищий. Мальчик каждый день проходит мимо этого домика и этого крохотного окна. Ему очень хочется заглянуть в него, оно совсем низко, на уровне его головы.Можно дотянуться, ухватившись за подоконник.
Старый топчан, стол и табуретка в комнатке три метра на два – все, что он видит. Домик нищего похож на здание сельской школы, только  у школы на одно окно больше.
В поселке, где они с матерью обитают в двух комнатах рабочего общежития, школа есть, но, наверное, очень далеко, раз туда ходит автобус. Старый школьный автобус возит девчонок и мальчишек в школу. Сашке тоже хочется ездить на этом автобусе вместе с ними. У мальчишек красивая форма – серая гимнастерка, ремень с пряжкой, темные штаны и фуражка с кокардой и черным лакированным козырьком. В начальной школе ему такую не выдадут. Нет, не выдадут.
             В поселке, что возле завода, где весь день работает Сашкина мать, есть все, что для жизни надо – аптека, почта, магазин. Возле магазина, как на паперти, стоит нищий с хутора. Он одет одинаково в любое время года – рваная ушанка, грязно-рыжий стеганый ватник, сапоги. Вопреки фольклорупару сапоги составляют только числом, их действительно два – кирзовый и резиновый. Резиновыйна два размера больше. Так он и стоял – молча, с протянутой рукой. Вторая у него всегда была прижата к груди, как будто мужчина пытался защититься от кого-то. Мальчик не раз наблюдал за ним. Каждуюподанную монетку нищий тут же прятал в карман телогрейки и вытягивал руку снова. Деньги ему давали мелкие: от копейки до десяти, не больше. Мальчику было видно - пару раз прошел мимо, чтобы посмотреть.
Уходил нищий по темну, медленно, прихрамывая на одну ногу. Сашка всегда смотрел ему вслед. Смотрел как, согнувшись, с прижатой рукой, уходил нищий. Вид удаляющегося человека завораживал его. До хутора километра два. Это по дороге. Сколько времени надо, чтобы дойти? Шустрый шестилеток добегал до хутора быстрее – через кукурузное поле, так короче. Но нищему через поле неудобно, через поле ему тяжело. Чем притягивает мальчика нищий? Почему он думает о нем? Подумаешь, нищий! В городе, возле церкви, где уже несколько раз он бывал с матерью, их много. Но Сашке они нисколечко не интересны. А нищий с хутора занимает всё его воображение.
Мальчик чувствует в нем какую-то тайну. Все мальчишки любят тайны. Тайна у нищего во всем – в походке, одежде, молчаливой покорности, с какой просит он подаяние. «Он, наверно, воевал на войне. Наверное, он маленькую пенсию получает. Загляну к нему потихоньку, когда он будет в поселке».
Сашке почему-то очень хочется попасть в этот маленький,почти игрушечныйдом с одной комнатой и всего одним окном. Он в нетерпении ждет, когда можно заглянуть в старую, покосившуюся  хибару.
Как обычно с утра нищий отправляется в поселок к привычному месту.  Он идет туда своей ковыляющей походкой, в своих несуразных сапогах, и у одного, который больше, смешно загибается носок. 
…Дверь без замка, в комнате темно и пахнет сыростью. На деревянном квадратном столе лежат засохшая хлебная корка, алюминиевая, почерневшая от грязи и времени ложка и трехлитровая банка с остатками закисшего молока. Мальчик думает, зачем он сюда полез? «Нет тут никакойтайны». В углу окна, между рамой и подоконникомвиднеется засунутая ребром в щель монета. Это копейка. Сашка берет её, а зачем и сам не знает. Так и выходит из лачуги с зажатой в руке копейкой.
Монетка жжёт, сейчас она выжжет ему дыру в ладошке. Сашке кажется, что тысячи невидимых глаз наблюдают за ним. Кольнуло в  грудь, сбило дыхание. Спазмы в горле, что-то уходит вниз, сейчас опустится в живот. В животе холодок. Его все видят. Сашка оглядывается вокруг – никого. Избавиться срочно. Отнести назад? Но он уже далеко отошел, он не пойдет снова туда. Выбросить на дорогу, в придорожную пыль. Ладошка спасена. «Подумаешь – одна копейка, возле магазина ему ещё дадут», - так думает мальчик. «Надо поднять и отнести». Нет, не пойдет. Потому что боится, и ещё ему стыдно.
          Ночью Сашка выходит на улицу, туалет во дворе. Луна подсвечивает ему, он останавливается – у ворот его бабка, у неё что-то в руках. В приоткрытую калитку видит он нищего, слышит, как тот благодарит, беря из бабкиных рук трехлитровую банку. Сашка впервые слышит голос нищего, его голос похож на скрип колеса - такой же, как у старой ржавой телеги. Быстро в уборную и обратно спать, чтобы его не увидели. Ему почему-то неловко от увиденного.
Значит, нищий ходит к его бабке по ночам, и она дает ему молоко? Вот, значит, какая тут тайна! Нет, он никому не расскажет. 
Завтра, как проснется, он найдет копейку, он помнит, куда ее бросил. В его карманах среди всякой мальчишеской всячины – резинки от рогатки, гайки, обмусоленного леденца, зеленого стручка гороха, еще есть такая же. Одну он засунет между рамой и подоконником в маленьком домике с одним окном. А потом быстро, через кукурузное поле прибежит в поселок, к магазину. И отдаст вторую этому несуразному человеку с протянутой рукой в грязно-рыжейтелогрейкеи смешных сапогах – кирзовом и резиновом. И ему больше не будет стыдно.

39. Любовь с ароматом специй http://proza.ru/2018/11/29/2097
Ольга Анисимова 2
 История эта произошла в Азербайджане, благодатном крае, где прекрасные горы спускаются к седому Каспию, где уживаются много национальностей, каждая из которых старается сохранить свой национальный колорит, ремесла и обычаи.Русские люди в советское время много сил отдали развитию этого края, и хорошо ассимилировались среди коренных народов.
 Мадина жила в горном селении, и как вся сельская молодежь, мечтала о городской жизни. Ходить в офис, нарядно одетой, после работы - в кафе и кино. Хорошо бы жить в Москве, а то и за границей, в Париже, или Нью-Йорке... Да для начала хотя бы в Баку! Вон братьев выучили в бакинских вузах, правда денег хватило только на сельхоз и политех, но все же после институтов они нашли работу и теперь столичные жители, женились опять же удачно на бакинках с жилплощадью.
  Да, Баку, кстати, не уступает мировым столицам в красоте. Чего стоят Атешгях и Дворец Ширваншахов, не говоря уже об известной во всем мире Девичьей башне. В столице много музеев с очень интересными экспозициями. Например, исторический музей, который расположен в здании старинной постройки, или музей прикладного исскуства, для которого построено прекрасное современное здание в форме ковра. Есть прекрасные зоопарк и ботанический сад, много парков и развлечений. Жаль, что у Мадины мало времени для путешествий по городу, она ведь в нем бывает, в основном, по делу.  Ведь она помогает родителям, пока замуж не выйдет. Вообще-то досматривать их будет младший брат, но он ещё мал. У них большое хозяйство, с доходов от которого конечно же родители помогают семьям старших братьев. В пединститут-то Мадина поступила, но заочно, и родители планируют, чтобы она работала в родном селе учителем младших классов, и выдать её замуж за соседского Гаджи, они видите ли договорились, когда дети пешком под стол ходили. А этот Гаджи...тьфу - рвотный порошок! Злой он, с детства любил в малявок шпульками из рогатки пулять, и ей доставалось, да и до сих пор норовит гадость при встрече сказать. И внешне на ворона похож: чёрный весь, щупленький и очень смуглый.
 А она, Мадина, хорошо у родителей получилась, хоть это и несамокритично, но зеркалу ей с чего врать? Глаза большущие, агатовые, ресничищи, как у коровы, воловьи очи - вот так культурно они называются! Кожа нежная, с лёгким румянцем, и косы тёмно-каштановые, толстые. Но косы это её мучение, пока промоешь, расчешешь, да и старомодно как-то, то ли дело модная стрижка, и ухаживать легко, и голове, наверное, легче. Ничего, отрежет Мадина их, когда в городе жить будет, обязательно отрежет! 
Ну а пока делает Мадина горскую колбасу на продажу. Мякоть мяса своих баранов мелко рубится, ни в коем случае не в мясорубкой, а топориком специальным, бараний же жир добавляется, и лук свой с огорода, меленько нарезанный, и травы душистые, собранные в горах,  специи особые. И кишки... Вот они парят не по-детски, промыть надо в десяти водах, потом вымочить в травяном растворе, чтобы запаха вообще не осталось, и набивать их надо осторожно, чтоб не порвались. Колбасы завязываются и вывешиваются   на свежем воздухе, марлей обернутые от насекомых. Сохнут долго, должны стать твердыми совсем. 
Получаются зато колбасы - пальчики оближешь! Неудивительно, сам горный воздух, кажется, придаёт им вкус. Да и вокруг красота, весной в горах  около их селения цветут цветы, летом много зелени, неподалёку журчит речка, настоящий рай на земле! Вот на пенсии Мадина будет жить в родном селе, обязательно, и доживет до 100 лет, как их соседка, старушка Ханум, хотя у них в Азербайджане много долгожителей, и по 120 лет живут, что неудивительно при такой-то природе.
  Ну и в Баку ездит Мадина свою продукцию реализовывать. Сначала  стеснялась торговать и торговаться, а теперь освоилась. Колбаса у неё лучшая на бакинском базаре, не то, что у соседок. Они же не стесняются класть мясо говяжье головное, да на мясорубке перекрученное, да ещё у многих оболочки бумажные, на мясокомбинате купленные, халтура ещё та. А Мадине за свой товар не стыдно, ни за вид, ни за обалденный запах. 
Владислав - русский азербайджанец, коренной бакинец. Бабушка его уже здесь родилась, ещё до второй мировой войны. Мама овдовела в девяностые, лихие люди ограбили и убили отца. С тех пор сердце её подводит, инвалидом стала. Сестра неудачно замуж вышла, тираном муж оказался, развелась, сын у неё, а зарплата небольшая. Всем его помощь нужна, с 16 лет он работает, учиться не пришлось, хотя читает много в свободные минуты.
 Сначала грузчиком был на вещевом рынке, да-да грузчиком! Это в фильмах и книгах грузчик вечно пьяный и грязный, а у них таких не держали. И заработок нормальный был, если много работать - заработаешь, уж тяжестей перетаскал. Зато фигура стала хорошая, мускулистая. Но постепенно построили магазинчики на рынке, и грузчиков почти не осталось. Хорошо Владислав успел "Ладу-Приору" приобрести. Выучился водить и сейчас таксист в фирме "Эконом-такси". Работает много, старается и в праздники выходить, чтобы заработать побольше, даже в новогоднюю ночь пахал.
  Как ни странно, тяжестей ему не хватает, да и фигура поплыла немного, работа, что ни говори, сидячая, вот и пришлось в тренажерный зал записаться. Там тренер основы правильного питания объяснил, теперь Владислав куриную грудку ест, рыбу, печень. А недавно угостил его одногрупник из зала домашней колбасой. Мощная вещь, и на работе перекусывать хорошо, вот и пошёл Слава на базар, себе такой прикупить.
  Несколько человек ею торговали, увидели покупателя, предлагают: " Понюхай, попробуй!" А вот девчонка одна, глаза бездонные, молча уставилась на него, и купил Владислав у неё, не торгуясь. А лёг спать, и почему-то глаза ее вспомнил, и косы шикарные... И Мадине не спится, хоть завтра рано утром на автобус домой, расторговалась по полной, ворочается она на узкой раскладушке в доме брата, почему-то последний покупатель вспомнился, щедрый русский богатырь, голубые глаза его и озорные ямочки на щеках. А она молчала, как дурочка сельская... Вот бы Гаджи хоть вполовину таким был...
  Владислав привёз клиента к центральному базару, и недолго думая решил прикупить себе ещё колбаски у этой милой девчонки, уж больно вкусный продукт оказался, конечно, девчонка не причём, да, да, уговаривал он себя. Пришёл в колбасный рядок и...нет её! Спросил у других продавцов, но они только свой товар подсовывают. Слава, расстроенный, пошёл было прочь, но его подозвала к себе, сидевшая рядом старушка, торговка зеленью. "Это Мадиночка", - сказала она, - " очень добрая девочка, она из села товар привозит, будет через две недели где-то". "Спасибо, бабушка!", - сказал Владислав и купил  у бабули всю зелень.
  А у Мадины дома случились неприятности... Впрочем, для кого как. Отец поймал Гаджи на воровстве овцы. И раньше бывало такое, особенно кур недосчитывались, но подумать на соседа и жениха... Естественно, семьи поссорились, а Мадина вздохнула с облегчением. Правда колбаса в этот раз сохла особенно долго, и чего так в город тянет, непонятно...и сны странные, русский клиент чего-то привязался, снится и снится, ну его!
  А Владислав, прекрасно зная, что прекрасная колбасница приедет через две недели, не раньше, все равно ходил на базар каждый день. Смотрел издали, чтобы не возбуждать других торговцев, неудобно ему было подходить, ничего не покупая. И каждый раз чувствовал разочарование, почти отчаяние, что нет её.
  В один поистине прекрасный для Славы день, окидывая взглядом колбасный рядок, он почувствовал, что сердце забилось в два раза чаще: " Она, она!!!" Владислав даже сейчас не помнит, как подошёл, о чем говорил, хорошо хоть спросил: "Тебя же Мадина зовут? Прекрасное имя!" Хорошо, что Мадина сама дала ему свой номер телефона, когда в конце разговора он сказал, что придёт завтра.
   Мадина же опять не спала всю ночь, вспоминая Владислава, Славочку. Честно говоря, она старалась не думать о нем, пока была дома, ну купил колбаски и купил, вряд ли купит когда ещё, постоянные клиенты есть, но их не так и много, да и русский он, может и не понравилась ему горская колбаса-то с непривычки. Так что приехала она на базар с самыми грустными мыслями, а тут...
  Вспоминала, как подбежал Слава к ней, как горели его глаза, как он смущался и только повторял: "Мадиночка, Мадиночка". И горячий стыд обваривал её всю, когда она думала о том, как нагло и нескромно она сама дала ему свой номер сотового, ещё посмеялась: " Вы, городские, наверное думаете, что мы в селе до сих пор голубиной почтой пользуемся!" Ах, как стыдно....какой он красивый...
  Дорогие читатели конечно же догадались, что будет дальше, поэтому не буду описывать, как на второй день встретились влюбленные, чтобы потом не расставаться...и как крепки были их объятия и сладки поцелуи... Напишу только, что родители Мадины поначалу были против русского зятя, но этот трудолюбивый богатырь сумел расположить их к себе, тем более, что любимая дочь была непоколебима: " Люблю его, и замуж за него выйду!", чего от всегда послушной и почтительной дочери они не ожидали.
  Свадьбу сыграли скромную, зато Владислав купил однушку современной планировки, и стала Мадина столичной жительницей. Сбылись и другие её мечты, ходят они с мужем и в кино, и в кафе. А горская колбаса конечно же заняла почетное место на их домашнем столе.
  Только вот волосы Мадине отрезать не удалось, упросил Слава её оставить косы и помогает за ними ухаживать. Он вообще ей много помогает, ведь у них недавно родился сыночек, с выразительными мамиными глазами,  с папиной улыбкой и озорными ямочками на румяных щечках.
 
40. Я любила этот старый тополь... http://proza.ru/2017/06/17/1350
Ирина Белявская
Я любила этот старый тополь, он первым среди своих собратьев покрывался молодой листвой и потом, долгими знойными днями радовал своей изумрудной торжественностью. Несгибаемый опытный воин, убеленный сединами, «стойкий оловянный солдатик времени», невольный свидетель истории двора. Его покровительственный вид щедро дарил спокойствие и умиротворение. В середине апреля уже почти все деревья: моя любимая шелковица, акация, кусты сирени и платан зазеленели  и  верный добрый приятель мой веcело зашелестел уже расцветшей кроной, беспечно и радостно заигрывая с ветром.
Я проснулась от необычно яркого света, как будто солнце стало серебряным и уже не столь щедро, а лунно-сдержанно, одаривало комнату скудным теплом. Я выглянула в окно, чтобы поприветствовать своего любимца, но его не было, а от земли скорбно простирались изломанные ветви, словно крылья лебедя, сраженного внезапной болью. Мир раскололся надвое. Это ночью выпал редкий в это время снег и покрыл пушистым пледом только что распустившийся сад. Поникли красные тюльпаны, чудным хороводом окружавшие островок открытых миру юных ландышей, не выдержали внезапной тяжести стойкие ивы, устлав салатным ковром побелевшую внезапно, только что стряхнувшую с себя озноб, землю.
Маме впервые за последние несколько недель стало хуже. До этого она с трудом передвигалась по квартире, переживая, что всегда подвижное и живое тело ее неожиданно отказывает и она невольно становится в тягость близким. Веселая певунья и рассказчица, ангел-хранитель своей семьи, любимица подруг, «добрая самаритянка» - как любовно называли  ее все, кто знал. Крещеная в младенчестве, не очень посещающая храм и причащающаяся, но усердно и долго молящаяся наедине с собой и Богом в красном своем уголочке, зажав в ладонях старую латунную  иконку – «она мне помогает» - говорила  твердо и быстро уносила ее, спрятав в резную шкатулку, словно оберег, хранящий от бед и печалей. Какие слова находила она, обращаясь к Пресвятому лику, не зная ни одной молитвы, какие просьбы изливала Богородице, в каких вольных или невольных грехах каялась, а потом, спокойная и умиротворенная сердечной встречей, продолжала свои мирские дела…
Помнишь как впервые за много лет, мы сидели с тобой за чаем и тихо шептались, с полуслова понимая друг-друга, домашние улыбались: «у них особая связь» -  непостижимый разумом контакт, дарованный Богом только маме и дочке. Я ловила каждое твое слово, как в детстве, когда малышкой делала первые шаги ведомая тобой, в счастливом неведении.
Неисправимая жизнелюбка, ты хорошо помнила только радостные моменты прошлой жизни, потихоньку забывая настоящее. Я инстинктивно вслушивалась в эти яркие вспышки воспоминаний, в их угасающий блеск, стараясь сохранить в памяти драгоценные оттиски.
Ты никогда не любила врачей. Когда-то тебе, еще молодой женщине, бездарный эскулап предсказал тяжелые роды, а ты разрешилась с легкостью чудесной дочерью. Ты кормила грудным молоком сына соседки по палате, умершей родами,  ты всю жизнь будешь помогать людям, не требуя ничего взамен, даря душевное тепло свое, откуда только черпала ты силы, и много раз воздавалось и воздастся тебе за любовь, дорогая.
Ты стала почти невесомой и я носила тебя на руках по квартире как ребенка, кудрявые прекрасные волосы твои были столь же чудесны как в молодости, твое тело было гладким и белым как у юной девушки и несмотря на жуткую боль, которую причиняло любое движение, ты упрямо пыталась все делать сама: училась заново ходить и держать ложку, пить, не проливая – душа твоя стремилась к жизни. Святая Матрона, помоги!
Как много слов хотела ты сказать мне, мама!  Любящие глаза твои всегда искрящиеся светом и радостью, вдруг потемнели, словно туча внезапно затмила серым голубое, невольной тенью занавесив солнце. Наверное на миг тревога наполнила твое большое сердце до краев… Все будет хорошо,  не плачь, я справлюсь,  ты меня убережешь…
Мой разум понимает … ты уходишь… сердце вдребезги, удушье, стон безмолвный … я не могу остановиться… свет не вижу…  нет, не сейчас, побудь как можно дольше, я все отдам…  пожалуйста, живи!



2-ОЙ ТУР


1. Понимаешь, котик... http://proza.ru/2019/05/15/1065
Карин Гур
   Как же случилось, что через год после свадьбы моя семейная жизнь рухнула, как подтаявшая на крыше сосулька? - анализировала  я, не изящно склоняясь над ванной, где мокли   в теплом порошке белые рубашки супруга. Семь рубашек. Ага, неделька, помните? Имелся и у меня когда -то такой набор трусиков, я рьяно следила не перепутать написанный на них день. Сейчас думаю, а если бы я в понедельник натянула на верхнюю часть окорока “четверг”, то жизнь бы потекла совсем по другому?
   “Ты, котик, понимаешь, это чистый хлопок, фирма NN,  и в стиральной машине их стирать не желательно. И думаю, не нужно тебе объяснять, что майки стираются отдельно от трусов, трусы отдельно от носков, и твоё бельё - отдельно от моего”.  И котик, то есть я, послушно раз в неделю стираю его белые сорочки вручную, слегка подкрахмаливаю, утюжу  и развешиваю в шкафу на семи вешалках. Сортирую всё остальное отдельно и даже храню грязное бельё в отдельных пакетах.
     Не имеющая предварительного опыта семейной жизни, я наивно считала, что так все должно быть и стеснялась с кем бы ни было обсуждать эту тему.
    Разрушалась моя жизнь односторонне. У моего мужа как раз всё было в полном порядке.
   Накормленный, обстиранный,  переполненный жизненной эссенцией, сохраняемой для грядущих потомков, в до блеска начищенной мною обуви, он уверенно шагал в светлое будущее.
   Когда впервые вошла на его страничку в сайте знакомств, сразу подумала "прикол”. Такие типажи  в виртуальной сети не знакомятся. Их  называют “интересные мужчины” и они ходят  по улице, обвешанные со всех сторон красотками модельной внешности.
   Несколько фотографий в фас и профиль.  В белой рубашке и прямом пальто, воротник приподнят. В белой рубашке и свитере с треугольным вырезом, в белой рубашке и спортивном кардигане.
    Волосы по мужски длинные, до шеи, каштановые волнистые. Глаза чуть прищуренные  светлые.
   Шансов нет, вздохнула я.
   Звали его Ник. Это уже потом я узнала, что он Николай, но терпеть не может, когда его называют Колей. Требования у Ника были просты и я просто идеально под них подходила.
   “Риэлтор. 31 год.  Ищу девушку не старше тридцати, без детей, с высшим образованием. Здоровую, чистоплотную. Способную сопереживать”.
   И все! Ни слова о внешности, квартире, зарплате.
   Последнее предложение слегка смутило. Способна ли я сопереживать? Вроде, да.
   Когда у соседки собачку задавила пьяная машина “Горгаз”, я ей очень сочувствовала, молча радуясь, что псина не будет больше метить  косяк моей входной двери. Когда подругу бросил жених, мы вместе рыдали и пили коньяк, хотя я торжествовала, оказавшись правой. Он был подруге не пара.
   Заинтриговал меня Ник и я рискнула написать :
   “Привет. Зовут меня Наташа. 28 лет. Одинока. Высшее педагогическое. Предпочитаю слушать и познавать новое.”
   Первые две недели  встречались редко. Он честно признался, что познакомился параллельно еще с двумя девушками. “ Ты ведь тоже в процессе поиска”?
   - Ну, конечно, -  подтвердила я, не моргнув.
   Потом соперницы отпали. Видимо, их градус сопереживания не дотягивал до моего.  Мы стали видеться чаще, начался столь любимый мною конфетно-букетный период. Я влюбилась.
   За кофе с пирожным обменивались  информацией о прожитых годах.
   Николай окончил строительный институт, поездил по стройкам и новостройкам, устал, вернулся в наш родной город и с другом открыл риэлторскую контору.
   - Я дважды чуть не упал с лесов, а однажды чуть не попал под подъёмный кран”.
(В этом месте я ойкнула, сопереживая).
   - Отец умер, (ойкнула второй раз), мама вышла замуж и  с новым мужем живет в Швейцарии.
      В их квартире проживает родная сестра Ника с мужем и двумя мальчиками. Сам Ник снимает жильё у своего клиента, укатившего на несколько лет в Англию повышать какую-то там квалификацию.
   О себе сообщила, что  окончила Педагогический Университет. Живу с родителями. Не найдя себя на стезе сеяния разумного вечного, бросила учительствование и устроилась в стоматологическую клинику помощницей “принеси подай”.
   Ник откровенно поделился, что случались у него кратковременные романы, но он всегда был честен со своими избранницами, предупреждая, что к серьезным отношениям еще не готов. Провожая домой, целовал руку и откланивался.
   Спустя месяц уже вовсю целовались и обнимались, так и не переступая заветную черту. Вскоре Николай сделал мне предложение, свадьбу скромно отметили у меня дома в кругу родителей, его сестры с мужем, компаньона с женой и моей подруги брошенки.
   Посуда была помыта,  столы убраны, все съедобное отправлено в холодильник и мы уехали к Нику , в наше общее жильё.  Выгрузившись из такси, с подарками и конвертами,  поднялись в лифте на пятый этаж. Я отправилась было в ванную, но свежеиспеченный муж  остановил меня.
   - Садись, нам нужно поговорить.
   Вот, начнет сейчас выяснять, сколько у меня было мужиков до него и испытывала ли я оргазм. Странно, что он не поинтересовался раннее. Ведь не мог же он считать, что я до сих пор невинна, в надежде на встречу с ним единственным.
   Я уныло опустилась рядом на диван.
   - Понимаешь, котик, мы взрослые люди и должны называть вещи своими именами. Я не против детей, так как считаю, что без детей нет полноценной семьи, но мне кажется, мы должны получше узнать друг друга, притереться, так сказать. Поэтому я возлагаю на тебя заботу о предохранении от нежелательной беременности.  Далее. Мужчина создан так, что запас жизненной эссенции у него  ограничен, и её нужно беречь и разумно расходовать. Я считаю, что наши интимные отношения должны ограничиться двумя, максимум,  тремя эпизодами в месяц. Ты согласна?
   Прозвенели первые  предостерегающие колокольчики. Но я была слегка пьяной, влюбленной, уставшей от длинного суетного дня, с нетерпением ожидающей первой нашей близости и не особенно прислушивалась к его словам. Жизненная эссенция,  два три раза… Пора было начинать совместную жизнь и я покивала  головой в знак согласия.
    Не могу похвастаться обилием партнеров и сексуальным опытом, но несколько мужчин в моей жизни присутствовали. А последние два года у меня был служебный роман с моим работодателем.  Григорию,  стоматологу, было под сорок , у него имелась любимая двадцатилетняя дочь. Женился он рано, по залёту,  жена тяжело рожала и получила травму тазобедренного сустава. Она с трудом ходила, Гриша много работал, оплачивая лечение и реабилитацию.  Её лечащий ортопед постоянно находил некие новые зарубежные лекарства, которые обязательно должны были помочь и совершить чудо, а на мой взгляд просто бессовестным образом тянул из них деньги. Помочь  могла операция, но жена ни за что не соглашалась,  боялась, что станет полным инвалидом.
    Гриша выглядел уставшим, запущенным, лишенным женской ласки мужчиной, застарелое чувство вины перед женой погасило блеск в его семитских чёрных глазах. Я его пожалела, мы прекрасно устроились на узкой кабинетной кушетке. В одном темпе, сплетясь, вжимаясь друг в друга, колыхались долго долго , как влюбленные дельфины.
    Наша связь прервалась, когда я познакомилась с Ником,  хотя, честно, скучала по Гришиной колючей щеке.
    А Ник оказался скучен и эгоистичен. Пока я разогревалась, он уже заканчивал дистанцию, и сорвав финишную ленточку, целовал открытый космос, где-то между моим ухом и плечом: “Цём, цём”.  Спокойно засыпал с сознанием выполненного супружеского долга.
    И это два - три раза в месяц. Если я себя хорошо вела, а за провинность меня лишали положенного эпизода. И это не обсуждалось. Прозвенел второй колокольчик…
    Не удивительно, что через полгода я вернулась на Гришину кушетку.  Просто однажды вечером, когда больные разошлись, закрыла дверь кабинета и рухнула к Гришиным ногам:
    - Гриша, мне плохо, мне очень плохо.
    И он любил меня долго и ласково, пока я не расплакалась от наслаждения и благодарности.
    Отдыхая в Гришиных объятиях, озвучила волнующий меня вопрос:
    - Гриш,  а, Гриша, как ты думаешь, зачем Николаша на мне женился?
    Григорий улыбнулся лукаво:
    - Ты хочешь услышать правду?
    - Ну, да.
    - Смотри. Ты красавица? Нет.
    Я шлепнула его по волосатому животу.
    - Ой! Не вели казнить, ты же хотела правду. Значит, так. Ты не красавица. Папа твой не олигарх и не нефтяной магнат. Никаких связей и нужных людей в твоем окружении нет. Отсюда вывод. Он женился на тебе по любви. Вот!
    - Ладно, Гриша, не смеши, какая любовь, нашел себе бесплатную домработницу.
     А третий колокольчик...
     Я разогрела на обед вчерашний очень вкусный суп харчо. Ник в недоумении отодвинул тарелку:
     - Понимаешь, котик, вчерашний суп - это нонсенс. Еда должна быть свежей. Лишь тогда в ней сохраняются все витамины, минералы и полезные свойства.
     Моя семейная жизнь оказалась безрадостной суетой вокруг кухни, ванной, утюга и пылесоса. Я не против домашнего  уюта и порядка, но должна хоть что-то получать взамен. К нам никто не приходил в гости, мы почти никого не посещали. Я навещала своих родителей одна, Ник свою сестру - тоже сам. Когда я спросила, не кажется ли это ему не совсем нормальным, он ответил, что ему более чем достаточно общения на работе, он устает, создавая материальную основу для нашего будущего, и  дома ему хочется тишины и покоя.
     В субботу я занималась уборкой, бегала за продуктами, относила в химчистку костюмы мужа. Ник “выходил на объект”,  потом отправлялся в бассейн.
     В воскресенье я стирала и опять варила, а он уходил навестить сестру, упрекая меня, что я совершенно не умею распределять своё свободное время.
     Последний звоночек прозвенел две недели назад. Я встретилась после работы со своей подругой брошенкой.  Она уже была в статусе невесты, познакомившись с очень милым молодым человеком. Ей хотелось показать мне его фото и поделиться своей радостью. Мы мило посидели в кафе, выпили немного белого вина, побаловались мороженым. Я в прекрасном настроении вернулась домой. Меня встретил мрачный  муж.  В теплый майский вечер он восседал на диване, окутанный флюидами февральской стужи.  Я не понимала, что произошло.
     - Понимаешь, котик, - произнес Ник, когда я уселась рядом. - Я рад, что ты внимательная дочь и верная подруга. Но в такой вечер ты просто обязана была остаться дома.
     - Ник, да что такого произошло сегодня? Годовщина нашего первого поцелуя? Или второго? - Я еще пыталась спасти ситуацию, свести все к шутке. Он строго взглянул на меня.
     - Сегодня финал Евролиги по баскетболу, играет моя любимая команда, и жена, живущая с мужем общими интересами, должна бы разделить со мной радость победы или горечь поражения.
     В эту ночь я была лишена “эпизода” и последующего “Цём “, “Цём “, в чем я, впрочем, уже давно не нуждалась. Колокольчики звенели упругим колокольным набатом и я поняла - пора!  Пора заканчивать этот грустный водевиль под громким названием “Семейная жизнь “.
     А когда жизнь налаживается, пусть как-то не совсем типично, то все складывается, как в стандартных американских мелодрамах.  Итс окей,  бэби!
     Гришина жена решилась, наконец, на операцию и укатила в Германию, прихватив с собой все его деньги. Вместе с ней отправился ее лечащий ортопед,  которому очень кстати предложили ставку именно в этой клинике. Грише она оставила дочку и записку, что больше к нему не вернется.
     Я выработала тщательный план ухода и приступила к его осуществлению.
      Спустя неделю, когда Ник, как обычно, отправился навестить сестру, я упаковала в сумку личные вещи, захлопнула дверь на английский замок, вызвала такси и уехала восвояси.
     В открытое окошко дул пьянящий ветер свободы и сожалела я лишь об одном, что не увижу плодов своей сладкой мести.
     Не увижу, как вернувшись домой, Ник не застанет  меня, будет  искать и обнаружит в спальне на белом ковре, стоящие рядышком, не чищенные туфли и ботинки. В шкафу - пустые вешалки, ни рубашек, ни костюмов, оставшихся в химчистке. Он откроет в панике бельевую корзину, к которой не прикасался больше года. А там вперемешку рубашки из хлопка, белье и носки. А в холодильнике лишь квитанция из химчистки,  кастрюлька  со вчерашним супом,  обручальное кольцо, ключи от квартиры и записка:
    “Понимаешь, котик,  Коля, я ухожу от тебя и завтра подаю на развод”.
    Ничего особенного, но свою порцию потрясения он получит.
    Итс окей, бэби!
    Я сбежала от мужа, от Гриши сбежала жена, забрав все деньги.
    Но это ерунда,  деньги мы заработаем,  дочка осталась с нами.
    И Гриша без проблем будет обедать вчерашним супом, носить рубашки в клеточку, все равно под халатом не видно. Гриша никогда не бросит меня на любовной дистанции, мы вместе пересечем финишную черту. Он не пожалеет для меня жизненной эссенции и я уж постараюсь вскоре родить нам славного черноглазого мальчика.

2. Уставшие сосны - фрагмент
Карин Гур
 
   Когда на табло высветился незнакомый номер, я сразу поняла, кто звонит. Разволновалась, даже не хотела сразу отвечать, но, спохватившись, охрипшим вдруг голосом, вымолвила:
    - Алло, – и замолчала. Жили бы мы в Швейцарии, мой собеседник, обидевшись, мог тут же отключиться, так как там принято называть себя, неважно звонят ли тебе или звонишь ты. Но мы жили не там, а тут, и Марк Привалов спросил:
    - Простите, я не ошибся номером?
    Узнав его, прокашлявшись, ответила:
    - Нет, нет. Это я – Юля.
    - Юля, что с вами, вы не здоровы? Сейчас такая погода, все ходят простуженные.
    - Да, то есть, нет, нет. – Вот, заладила «нет» да «нет». – Со мной всё в порядке, – и замолчала. Теперь мяч был на его стороне поля.
    - Хорошо. Вы сегодня вечером не заняты? Может, посидим где-нибудь. Попьём кофе?
    - Нет, - опять я «нет»... – Да, свободна.
    - Я заеду за вами через час. Скажите куда.
    Я никак не могла сообразить, что надеть. Всё падало из рук, пока мама, не услышав шум, оторвалась от сериала и увидев, как я мечусь без толку среди разбросанных вещей, испугалась:
    - Дочка, что случилось? Ты здорова?
    - Мама, я здорова, он мне позвонил, скоро приедет, а я не знаю, что выбрать, – мне хотелось плакать от избытка чувств.
    Мама, не став расспрашивать,  кто и что, обняла, успокоила и помогла собраться.   
Вот где пригодилась норковая шубка, купленная в магазине мехов на Крите. Без шапки, рассыпав кудри по пушистому воротнику, в красном шерстяном платье и сапогах на высоком каблуке, я вышла из подъезда. Привалов уже ждал за рулём серебристого «Рено». Выйдя из машины, взял за руку, помог спуститься по скользким  ступенькам и усадил на сидение рядом с собой:
   - Юля, вы прекрасны, - и перегнувшись на заднее сидение, вручил три алые розы. – Поехали?
    Я лишь кивнула молча, не в состоянии вымолвить ни слова,  не сводя с него откровенно влюблённых глаз.
    Мы сидели за столиком в небольшом кафе «Лимон» выполненном  в стиле старой Англии конца Х1Х века. Официант протянул мне меню, но я попросила Марка сделать заказ, так как знала, что кусок в горло не полезет. Но блины с икрой были восхитительны, кофе ароматным и тирамису свежайшим. Марк предложил выпить. Он не пил, будучи за рулём. Я отказалась, и так была достаточно возбуждена его близостью. Чокнувшись чашечками с кофе, перешли на «ты». Я видела близко  - близко  его узкие глаза, тёмные как угольки.
    - Марк, - поинтересовалась я, – в вашем роду татаро-монголы не водились?
    Он рассмеялся от души:
    - Похоже, что водились, и не только они. Там и поляки были, и евреи, и один из прадедушек был казах.   
Беседа потекла сама собой. Я расспрашивала о фильме, снятом по его роману. Он с удовольствием рассказал, как позвонил режиссёр, как подписали контракт. Сценарий написал другой человек, а Марк лишь подкорректировал. При подписании контракта Привалов оговорил своё участие в кастинге актёров и считал своей большой заслугой выбор главного героя. Артист, сыгравший его, стал знаменитым после выхода сериала и ему уготован долгий и успешный путь в отечественном кинематографе. На съёмках Марк был всего однажды, ему интересно было посмотреть всю эту «кухню». Любое отступление от первоначально написанного сценария согласовывалось с ним.
    Мы засиделись допоздна. И, когда сидя в машине, Марик спросил куда едем, ответ был однозначен - к нему.
    О, эта первая ночь с мужчиной, которого ты избрала, заслуживающая всех звучных эпитетов и восхитительных стихов. Словами трудно передать тот восторг души, когда каждая выемка твоего тела совпадает с каждой его выпуклостью и составляется идеальный совершенный пазл, впервые испробованный Адамом и Евой. Я уснула, прижимая его руку к груди, желая ощущать присутствие любимого наяву и во сне.   
Но он всё-таки ускользнул. Проснувшись утром, обнаружила Марика сидящего раздетым у компьютера. Укутав его пушистым пледом, отправилась на кухню готовить завтрак. Я не сомневалась тогда, что выйду замуж за этого мужчину и рожу ему сына.

   После новогодних праздников я перебралась к Марку. Теперь я работала на полные три ставки: первая – работа, вторая – все домашние дела и третья, основная, – Привалов. А ведь когда-то он вполне справлялся без меня. В доме было чисто, рубашки постираны и наглажены. Значит... значит,  кто- то до меня занимался его бытом? Я знать об этом не желала и не собиралась устраивать сцен ревности. Талант нужно опекать и лелеять.
     Марк полностью окунулся в свой роман, забывая поесть, помыться и поспать. По-моему, занимаясь любовью, думал, как бы поскорее всё закончить и бежать к компьютеру.
     Машину и свою небольшую квартиру Привалов купил, получив гонорар за роман и сценарий фильма. Денег отгрохали не мало, мог бы приобрести и что-то побольше и посовременней. Но он решил по-другому. Оставив работу журналиста в местном издательстве, отдался полностью писательскому труду, проживая заработанные деньги.  За «Уставшие сосны» уже получил аванс и теперь его поторапливали с окончанием новой книги.
    Иногда он орал, как ненормальный:
    - Юля! – и я мчалась к нему, выключив утюг или сняв с плиты горячую сковородку.
    - Юля, - усаживая меня на колени,  зачитывал только что написанную сцену:
    «Когда на лес опускалась ночь, сосны пели друг другу колыбельные, сплетаясь ветвями в знак признания в вечной любви...» - Ну, как?
   - Нормально, только «вечная любовь» - это такой штамп, придумай что-нибудь другое...
   - Да?
   Я гладила его, задумчивого, по щекам, целовала, пока он не начинал отвечать на поцелуи и уносил на руках в соседнюю комнату.
   В один из холодных снежных дней, едва я переступила порог и уселась в прихожей стягивать сапоги, Марик позвал меня:
   - Юля, иди быстренько ко мне...
   Разувшись и раздевшись, потирая замёрзшие руки, вошла к комнату.
   - Как ты думаешь, это разве нормально, что Влада( главная героиня книги) уехала на две недели, не сказав ни слова, а Тимур(главный герой) не ищет её, не волнуется. Но необходимо что-то придумать, чтобы они расстались на короткое время, не имея возможности связаться друг с другом. Это же не первобытные века. Телефон, интернет, телевизор в каждом углу. Как тут пропасть бесследно?
   - Марик, пусть они поссорятся из-за чего-то и выдерживают характер, а ты сегодня что-нибудь ел? И когда ты последний раз брился?
  Он почесал подбородок:
  - Да, ты права, Влада с ним поссорится из-за... ну, я придумаю... Так она и попадёт в лес...
   Он точно о Владе волновался больше, чем обо мне, переживая, что Тимур к ней безразличен, не замечая, что я уже дней десять почти ничего не ем, каждые полчаса бегаю в туалет, где меня выворачивает до самых печёнок. Я понятия не имела, как он прореагирует на новость, что у нас будет ребёнок.
  Но сначала нужно его оторвать от дисплея, накормить и потом начинать серьёзный разговор. Он жевал механически, не чувствуя вкуса пищи, хотя я приготовила его любимую котлету по-киевски. Я отложила разговор до ночной поры, разнежившись в моих объятиях, он будет готов к серьёзному  разговору. Но ни в эту ночь, ни в следующую я его так и не дождалась и засыпала уставшая. Подождала до субботы.      Марик позволил себе утром поспать, пригревшись рядом, а, открыв глаза, привлёк к себе, осыпал поцелуями с головы до ног. Давно уже не было у нас такого утра, он просто не мог оторваться от меня, а я плавилась в тёплом мареве чувственных ощущений. Потом, приподнявшись над ним, спросила, глядя пристально в глаза:
    - Марик, скажи, а если у нас появится ребёнок?
    - Появится? Что значит появится? Дети - не Дед Мороз, постучал и вошёл, их нужно выносить сначала в этом маленьком животике, а потом родить. Ты что хочешь сказать? – он сел на кровати, скрестив ноги, внимательно посмотрел на меня. Улыбка исчезла с лица.
    - Марик, я беременна. Он уже в моём маленьком животике.
    - То есть, как беременная? Ты уверенна? – почему мужчины всегда задают женщинам этот глупый вопрос? – Нет, Юля, я не согласен. Сейчас не время, ну, дорогая, я не против, но сейчас... Мне нужны тишина и покой, а ребёнок – это плач, бессонные ночи, ты будешь занята только им. Нет, Юлечка, пожалуйста, дай мне закончить книгу.
   - Книгу? Буду занята только ребёнком? Так он родится через семь месяцев, ты две книги напишешь. Марик, ты... ты - урод. Живи в своём выдуманном мире, я уйду к маме, – сказала это в полной уверенности, что он будет сейчас умолять остаться, не бросать его, но он, отвернувшись, процедил сквозь зубы:
   - Уходи. Или аборт, или мы расстаёмся.
   Молча поднявшись, глотая слёзы, побросала вещи в сумку, вызвала такси и уехала.
      Нужно было учиться как-то жить дальше.
       Время шло, Привалов не звонил. Я тоже выдерживала характер. Наступила ранняя  весна, сразу потеплело. Животик потихоньку рос.
    Однажды, не выдержав, поехала к Марку. Понимала, что не нужно, но ничего не могла с собой сделать. Жила ещё надежда, что, увидев меня, он растает, поймёт, как ему необходима я и наш ребенок. Долго звонила, пока дверь наконец скрипнула и на пороге появился заспанный мужчина:
   - Ты чего, девушка, звонишь с утра пораньше?  Тебе чего нужно?
   Я растерялась:
    - Простите, мне нужен Марк, - я посмотрела на номер квартиры. Может,  ошиблась адресом?
    - К Привалову, что ли? Так он не живёт здесь. В Москву переехал две недели назад. Эй, ты чего? Тебе плохо? Заходи, чаем напою.
   - Нет, спасибо, голова закружилась, всё прошло. Я пошла.
   Но дяденька был настырный, не отпустил, затащил в квартиру, где всё осталось без перемен. Только пахло иначе. В кабинете вместо компьютера стояла детская кроватка, в которой спал чужой ребёнок.
   Дядечка напоил меня вкусным свежим чаем и рассказал, что Привалов сдал им квартиру на неопределённый сорок.  Книгу Марк дописал и уехал покорять Москву.
   Марик полностью вычеркнул меня из своей жизни.

3. Измена http://proza.ru/2020/02/08/1552
Татьяна Аггуриева
          Узнав об Олиной измене, Вадим заплакал. Последний раз он плакал в пять лет на похоронах отца... После того ужасного дня слезы высохли, и Вадим стойко переносил испытания, которыми "баловала" его жизнь. Без отца им с мамой приходилось несладко, и Вадик рано понял, что такое "взрослая жизнь" со всеми ее заботами и тяготами...
          В Олю Вадим, серьезный и ощущающий себя гораздо более взрослым, чем одноклассники-озорники, влюбился в первом классе. Она была старше на два года, но из-за низкого роста и хрупкости выглядела, как выпускница детского садика. А Вадим был высоким и крепко сбитым, ведь ему приходилось помогать маме по дому – он носил сумки, пылесосил, даже полы мыл, давая уставшей маме возможность отдохнуть лишний раз. И за Олей Вадик стал ухаживать по-взрослому – носил ее портфель, на переменах занимал очередь в школьный буфет, защищал от нападок хулиганов-любителей приставать к слабым малышам. Вадика с Олей дразнили "жених-невеста" – они не обращали внимания. Оле было спокойно и надежно рядом с верным Вадиком – беспокоиться ни о чем не приходилось.
          После восьмого класса Вадим ушел в училище – стипендия стала хорошим подспорьем скромному семейному бюджету. Оля окончила школу, и поступила в институт, а Вадим, получив диплом монтажника радиоаппаратуры, ушел в армию. На проводах Вадим сделал Оле предложение. Она согласилась – иначе и быть не могло. После благополучного возвращения Вадима они в первый же день подали заявление. Свадьба была тихой – свидетели, Олины родители и мама Вадима. От завода, где трудился Вадим, новобрачным выделили комнату в общежитии. Оля после института устроилась работать по специальности на завод к мужу. Потекла тихая семейная жизнь, ничто не предвещало беды, пока в один злополучный день не случилось страшное...
          Случилось это "страшное" гораздо раньше, как потом понял потрясенный Вадим. Выяснилось, что у обожаемой, поставленной на пьедестал жены-богини, имеется связь на стороне с породистым и ловким любителем женщин. Разведенный, бездетный, не обремененный заботами ловелас с отдельной квартирой... Казалось бы, умная женщина должна обходить подобных типов стороной... Вадим не мог взять в толк, что Оля нашла в этом мужчине – на его взгляд, манеры, призывные улыбки, игра на публику были в высшей степени отталкивающими. Вадим первым делом хотел избить соперника до полусмерти, превратить его холеное лицо в красно-синее месиво... Но, "включив голову", передумал – тюремный срок за склизкого типа, из-за которого не стоило и рук марать, убьет маму по-настоящему, а мамина жизнь важнее сорвавшихся с цепи подлецов. Вадим не стал допытываться ответов на многочисленные тяжелые вопросы у Оли. Если женщина, в которую он вложил всего себя без остатка, оказалась настолько жестокосердной, то это, прежде всего, его собственные проблемы – значит, он совершенно не умеет разбираться в людях и ошибочно женился на совершенно чуждом ему человеке.
          Через неделю после того, как измена перестала быть тайной, Вадим отпросился с работы, собрал чемоданы, и оставив на столе короткую записку: "Подаю на развод. Встретимся в суде", захлопнул за собой дверь. Прожив три месяца у мамы, которая сильно переживала, но всячески поддерживала сына, после оформления всех бумаг, касающихся развода, Вадим неожиданно уволился и уехал. О том, куда он подался, знала только мама. Оля, брошенная пресытившимся любовником на произвол судьбы, осознала, что натворила, и делала отчаянные попытки отыскать "милого Вадика", но потерпела фиаско. Выяснилось, что Оля умудрилась забеременеть, и пыталась свалить отцовство на бывшего мужа. Мама Вадика решительно указала ей на дверь, пригрозив даже судебным разбирательством. Оля ушла ни с чем и осталась "у разбитого корыта". Ловелас нашел себе по вкусу обеспеченную даму и безмятежно жил-поживал. От ребенка он наотрез отказался, не побоявшись даже генетической экспертизы – высказал Оле в грубой форме, что гулящая жена нагуляет от кого угодно. Новая пассия приняла его сторону. Оля вернулась к родителям, которые совсем ей не обрадовались, но приняли участие и оказали необходимую помощь с ребенком. От потрясений Оля сдала, начала курить и в ней мало что осталось от милой, нежной девушки, столь любимой Вадимом, которой наспех увлекся непорядочный проходимец...
          Вадим вернулся в родной город через пять лет. Ненадолго. Оформив в течение месяца продажу квартиры, он быстро упаковал вещи и вместе со счастливой мамой укатил на роскошной иномарке в столицу, где успешный бизнесмен Вадим Владимирович, занимающийся электронной аппаратурой, на днях закончил постройку коттеджа в престижном пригороде. Невеста Вадима Владимировича Галина тепло приняла  будущую свекровь...

4.Прозрачный лабиринт http://proza.ru/2020/01/17/2068
          Однажды родители купили маленькому Пете головоломку – герметичный кубик-лабиринт, выполненный из органического стекла, похожего на прозрачную пластмассу. Лабиринт был четырехъярусным, или, как решил Петя, четырехэтажным. Петя придумал, что кубик – сказочный ледяной дворец, похожий на дворец Снежной королевы. Каждый ярус-этаж имел вертикальные перегородки и горизонтальные отверстия, что позволяло при покачивании кубика произвольно перекатываться вдоль ярусов и сверху вниз металлическому шарику, находящемуся внутри.
          Лабиринт совершенно заворожил Петю. Мальчик увлеченно гонял шарик, стараясь внимательно наблюдать за его перемещениями, что было довольно сложно из-за обилия перегородок, перекрывающих друг друга и ограничивающих просмотр. Больше всего на свете Петя хотел проникнуть внутрь кубика, став крошечным человечком, как герои его любимой книги "Необыкновенные приключения Карика и Вали". С течением времени у Пети сформировалась мечта – он захотел построить реальный подобный лабиринт, чтобы по нему мог передвигаться человек.
          Как и следовало ожидать, Петя поступил в архитектурный институт, который через пять лет окончил с отличием. Очень скоро Петр Владимирович Руднев стал известным востребованным архитектором, чьи проекты пользовались широкой популярностью. Но детская мечта не давала покоя – в кабинете Петра Владимировича на письменном столе стоял любимый кубик-лабиринт и притягивал к себе хозяйский взгляд, загадочно переливаясь в лучах солнца или под светом лампы... Совместно с бывшим однокурсником и лучшим другом Денисом Филимоновым был создан проект парка аттракционов, в центре которого находился макет лабиринта. Проект выкупил владелец vip-зоны отдыха, и друзья активно взялись за дело.
          Через два года парк аттракционов предстал во всем великолепии и начал приносить стабильный доход. Особенной популярностью у детей и взрослых пользовался аттракцион "Прозрачный лабиринт". Посетители подолгу бродили вверх-вниз по его четырем этажам, восхищаясь дизайном – прозрачными стенами, полами, лестницами и, замирая от восторга, наблюдали за игрой света, преломляющегося в стекле. Со временем довольный владелец переименовал аттракцион в "Волшебный мир"...

5. Глупости http://proza.ru/2020/01/16/1633
Виктор Владимирович Зубарев
Сегодня пятикласснику Вове было не заснуть. Он вертелся и так и сяк. Наконец, решил почитать сказки, может это поможет. И, помогло. Он заснул, а книжка упала куда-то под одеяло. Ворочаясь с боку на бок, Вова сильно надавил плечом на книгу. И, вдруг…
Плечо, как сквозь плёнку провалилось за обложку, а за тем, туда засосало всё тело, и Вова полетел вниз. Свалился он в стог сена. Как ни странно, но, вокруг было светло.
Недалеко от места падения, в луже, лежали два бегемота. Мимо прошёл жираф и сказал: «Привет».
-  Ух, ты, - протёр глаза Вова.
Рядом стоял полосатый столб со шлагбаумом.  В полосатой будке сидел дед с надписью на футболке: «Вахтёр».  Около будки дремал серый волк.
-  Здравствуйте,  дядя «Вахтёр». Вы не подскажите, куда я попал?
-  Известное дело, куда. В сказки.
-  Вы хотите сказать, что эти бегемоты и говорящий жираф – не сон, что они – настоящие? 
-  Здесь всё настоящее. Только другое, ни как везде.
-  А домой отсюда можно попасть? 
-  Вон, видишь, стоит автомат для монет? Опустишь в щелочку два сольдо - и ты дома.
-  У меня нет этих сольдов, и я не знаю, где их взять.
-  Ну, ты даёшь! Всем известно, где взять - в стране дураков.  И, потом, слово «сольдо»  не склоняется.
-  Во-первых, я не знаю, как  попасть в эту страну, а во-вторых, где же там ищут сольдо?
-  Сольдо там находятся в банке, а страна начинается сразу за шлагбаумом.
-  Но, где  же там банк?
-  Не банк, а банка, - это проснулся  волк, - пойдём я тебе покажу. Это не далеко от моего дома.
В стороне от дороги, по которой они пошли, показалось здание. На нем было написано:
«ШкоЛя».
-  Музыкальная, что ли? - Спросил Вова.
-  Почему музыкальная?
-  Так, Ля на конце!
-  Нет, не музыкальная. Это школа глупостей.
-  Зачем она нужна?
-  Ну, это же страна дураков! Чтобы быть дураком, надо знать много глупостей. 
-  Так, много глупостей – любой знает.
-  Не скажи. В этой школе учатся по десять лет и, когда заканчивают, далеко не все могут считать себя полными дураками. Многие выпускаются полудурками. Им ещё предстоит набраться глупостей, чтобы стать нормальными.
-  По-твоему, если ты не полный дурак - то ты ненормальный?
-  Да. А ты, как думал?
-  Хорошо. Ты, например, кто?
-  Я  -  полный дурак.  С отличием закончил школу.  Прелесть дипломированного дурака в том, что он может сделать любую глупость, но может не делать её, если не захочет. А не полный дурак, как бы не старался, многих вещей сделать не сможет, даже, если захочет.
Рядом со школой дети играли в футбол.
-  Это урок физкультуры? - Спросил Вова.
-  Нет. Это урок глупости.
-  Какая же это глупость? Футбол - моя любимая игра!
-  Игра в футбол - глупость несусветная. Разве есть смысл в том, чтобы загнать мяч между палок? Никакого!
-  А литература у вас глупость или как?
-  Серьёзные книги здесь не в почёте. Классикой считаются анекдоты. А, вообще, в стране дураков читать не любят.
-  А газеты? Как вы, например, узнаёте новости?
-  Газет, естественно, у нас нет. Основным источником новостей являются сплетни.
-  А в армии у вас служат?
-  Интересный вопрос. Армия - это же невероятный источник глупостей с её прапорщиками, тупизмом и маразмами. Но, армии у нас нет. Ведь войну все считают серьёзным делом и глупостью никто не называет. Ну, не глупость, значит - не глупость. Мы не спорим. По этому у нас нет ни войн ни армии. Ладно, пошли дальше. Уже скоро придём. 
-  А почему  справа тянется такой высокий забор?
-  Там за забором страна умников.
-  Вот, где, наверное, целыми днями зубрят и учатся. - Предположил Вова.
-  Нет. Никто там не учится. Они вылавливают у нас дураков и выбивают из них дурь. Это мы построили забор, чтобы отгородиться от них. Всё. Пришли.
Посередине пыльной площади стояла большая стеклянная банка. В ней на дне лежали монеты, а на них сидела лягушка.
- Здравствуйте.  Мне надо два сольдо. - Сказал Вова.
-  Скажи глупость, которая мне понравится и, сольдо - твои.
-  Ветер – зелёный. - Не задумываясь,  сообщил мальчик.
-  Какая же это глупость? Вчера у нас был зелёный ветер. Правда, волк?
-  Да, правда, а завтра ожидается синий.
Вова задумался. Если, это не глупость, то что же такого придумать? Дома мама постоянно ворчит: «Не говори глупостей». А тут… Попробуй что-нибудь придумай, если зелёный ветер у них – норма!
-  Я, наверное, слишком умный. Не могу сходу придумать глупость.
-  Молодец, эта глупость мне нравится, - сказала лягушка и дала Вове три монетки, - вот тебе два сольдо.
На одной монетке была цифра 1, а на двух других – нарисованы двойки.
-  Извините, вы ошиблись. Здесь пять сольдо.
-  Кто тебе сказал такую глупость?
-  Два плюс два и плюс один - это всем известно, что пять.
-  Ты неправильно считаешь. Цифра 1 на монете означает: чтобы иметь один сольдо, нужна одна такая монета. Вот она. Цифра 2 – значит, что нужно две монеты с надписью 2, чтобы был один сольдо. Поэтому, 2 + 2 =1 сольдо, а  2 + 2 + 1 = 2 сольдо. Или, если у тебя монетка с надписью 4, то тебе надо четыре таких монеты, чтобы был один сольдо. Понял?
Вова взял ручку и написал на ладони:  «4 + 4 + 4 + 4 + 1 = 2»
-  Правильно? 
-  Абсолютно верно! 
-  Круто тут у вас!
-  А ты, как думал! Пошли, проведу обратно. - сказал волк.
-  Ну, как, добыл сольдо?  - поинтересовался «Вахтёр».
-  Добыл. Но было это занимательно.
-  Я рад, что тебе понравилось. Хочу сказать на дорожку: не надо думать шаблонно. Вот, например, глупость, а вот – не глупость, потому что все так считают. В некоторых случаях глупости – вовсе не глупости, и – наоборот. Короче, если у других не так, то это ещё не значит, что - глупо.
Вова опустил монетки в автомат. А дальше…  Он упал с кровати и больно ударился об пол.
-  Надо же, приснится всякая ерунда!
С этими словами Вова пошёл умываться. Когда подставил руки под струю воды, то с удивлением увидел надпись на ладони:  «4 + 4 + 4 + 4 + 1 = 2» 
-  А это ещё, что за глупость?

6. Другой мир http://proza.ru/2019/10/28/818
Виктор Владимирович Зубарев
 Мы много слышали о существовании параллельных, виртуальных и сказочных миров. Но, оказывается, ещё бывает и музыкальный мир.
В нем всё устроено по-особенному. Там находится огромная страна под названием Нотный Стан. В ней правит  король Скрипичный Ключ. Жители страны между собой часто называют его сокращенно Скыр. Король – толстый, пузатый и очень строгий.
Основное население – это маленькие, кругленькие и забавные ноты. Все они распределены по специальным домикам (произведениям), так называемым: операм и балетам, шлягерам и куплетам, вальсам и маршам, и ещё многим другим.
Но, где бы не находились ноты, они всегда являлись подданными Скрипичного Ключа и подчинялись только его законам.
Внутри всех песен или опер бедные нотки были строго расставлены по своим полочкам. Им запрещалось перебегать не то, что в другие произведения, но даже прыгать со строчки на строчку. За порядком ревностно следили верные псы Скыра – диезы, бемоли, бекары и многие другие.
Как же хотелось ноткам побегать, порезвиться! Но им постоянно внушали, что этого делать нельзя. Если дать нотам свободу, то произведения заболеют и умрут.
В одной, непопулярной  песенке, рядом расположились три неразлучные ноты: Ля, Си и Ми.
- Зачем мы здесь сидим, как истуканы. За последние полгода ни один музыкант к нам не заглядывал и, когда ещё заглянет. Думаю, ничего не случится, если мы ненадолго сбегаем посмотреть, как живут в других мирах, - однажды предложила подругам нота Ля.
- В каких таких других мирах?
- Ну, например, в литературном. Там живут похожие на нас буковки.
- Действительно, что мы теряем? Мы же - ненадолго, - поддержали подругу Си и Ми, - но, как туда попасть?
-  Очень легко! Надо спрыгнуть на стол и заскочить в любую книгу.
Дождавшись, когда часовые Диез и Бемоль уснули, три подружки спрыгнули с нотного стана и выскочили на большой письменный стол. Там лежала открытая книга. В неё и устремились любознательные ноты.
-  Вы, кто? – на первой же странице спросила у них буква «А».
У букв не было короля, как у нот, но у них была своя иерархия – алфавит. Согласно этому алфавиту – главной была буква «А», остальные выстраивались за ней в указанном порядке. Но в жизни эти построения большой роли не играли. Главными законами были Правила и перед ними все буквы были равны. А знаки препинания (точки, тире, запятые и многие другие) бдительно следили за соблюдением Правил.
-  Мы ноты из песенки про дождик. Слышали такую?
-  Нет, не слышали. Что вы здесь потеряли? – недружелюбно продолжила ворчать «А».
-  У нас в музыкальном мире  очень скучно. Мы всё время сидим на своём месте и не можем даже нигде погулять. Вдруг, заглянет музыкант, а нас – нет. Хорошо, когда произведение популярное и ноты знают, за что страдают. А у нас – одна скукотища.
-  Боюсь, вы попали не по адресу. У нас здесь все буковки сидят на своих местах и живут только в своих словах и предложениях. А книги, бывает, никто не открывает годами и десятилетиями. И у нас, и у вас одно предназначение – сидеть на своём месте.
-  Как же всё не свободно! А где же можно жить по-другому?
-  Не знаю. Может в математическом мире? Там живут циферки и, говорят, что у них от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Вон, видите, на полке стоит зеленая книга. На ней написано «Математика». Попробуйте. Только, не знаю, где вы найдёте там место для себя.
Циферки очень удивились, когда узнали, зачем к ним пожаловали ноты.
-  Кто вам сказал, что у нас можно гулять, где попало? Наши законы, действительно, более свободные. Но, это, лишь, на первый взгляд. Здесь всё подчинено Итогу. В Итоге цифры стоят, как часовые, без движения. А там, где можно двигаться, действует другой закон: «что написано пером, не вырубишь топором».
-  А где же по-другому?
-  Наверное, в реальном мире. Чтобы в него попасть, надо спуститься со стола и через дверь выйти на улицу.
Во дворе, недалеко от дома, нотки встретили муравьёв, которые несли длинную соломинку.
-  Здравствуйте. Мы ноты из песенки. Нам надоело сидеть без дела у себя в Нотном Стане. Мы хотим активного образа жизни.
-  Ну, тогда вам сюда. Мы целый день перемещаемся и работаем. Что вы умеете делать?
-  Мы умеем сидеть на месте.
-  И, всё?
-  Разве этого мало? -  Обиделись нотки.  -  В нашем мире, если мы не будем сидеть, где положено, всё пропадёт.
Муравьи переглянулись между собой: «Вот бы нам туда». А ноткам сказали:
-  Это в вашем мире. А здесь не так. Просто так сидеть? Ну, сидите! Хотите  -  не сидите. Ничего не рухнет и не изменится. Только зачем вы тогда здесь нужны?
-  Хорошо, можно нам научиться вашим работам?
-  Да, легко! Берите вон ту соломинку и несите за нами. Мы покажем куда.
Нотки взяли соломину. Она оказалась не лёгкой. Донесли до места.
-  А что дальше делать?
-  Идти за другой соломиной.Потом, за следующей.
-  Зачем это нужно?
-  Мы строим дом.
-  Ну, наверное, скоро построите. И, что тогда?
-  Будем строить другой дом. Потому, что дожди, ветры и многие другие обстоятельства постоянно рушат постройки.
-  И, как часто вы строите?
-  Мы строим всегда.
-  А когда вы отдыхаете? Мы уже устали.
-  Отдыхаем мы только ночью.
-  Нет, девочки,  -  сказала Ля, обращаясь к подружкам,  -  сидеть, как-то, лучше. Это всё - не для нас.
-  Знаете,  -  сказали муравьи,  -  есть две поговорки на эту тему. Первая: «Хорошо там, где нас нет» и, вторая: « Где родился, там и пригодился». Шли бы вы лучше к себе. Там вас ждут, и там от вас всегда польза, даже если вы будете просто сидеть и ничего не делать. И, не расстраивайтесь. Вы только представьте себе, что на ваши места сядем мы, муравьи. Вот будет музыка!


7. Всё началось с музыки https://fabulae.ru/prose_b.php?id=102992
 
Владимир Гуляев

Вернее сказать, что всё началось со следующего дня после Вовкиного приезда.
  Вечером, после душа и вкусного плотного ужина, он с удовольствием лёг в прохладу накрахмаленной белоснежной постели и быстро заснул. Многочасовая поездка с дядей по полям района в 'бобике', трясущемся и подпрыгивающем на кочках и ухабах полевых дорог, его умотала, но разве мог он сознаться в этом тёте, а уж тем более младшей сестрёнке. Нет, конечно!
  Утром его разбудил вкусный запах блинов, просачивавшийся через неплотно закрытую дверь. Через неё же он услышал голоса, видимо, тети и сестрёнки Тани:
  - Мам, чё он так долго спит? Уже скоро обедать будем, а он всё спит.
  - Да отец его вчера накатал на машине, так что пускай отдохнёт, он же на каникулах.
  - Я тоже на каникулах, но я уже давно встала. Там уже девочки вышли на улицу, а я его хотела с ними познакомить и поиграть вместе.
  - Так ты иди пока и поиграй, а он потом выйдет. Я его ещё блинами буду кормить.
  - Пойду, гляну, может уже проснулся.
  Дверь в комнату чуть приоткрылась и в проёме появилась Танина голова:
  - Ой, проснулся! А чего лежишь и не встаёшь? Я тебя уже полдня жду, засоня!
  - Привет!
  - Привет, привет! Вставай давай, там мамка блины тебе печёт и варенье с молоком уже на столе. И мёд налит. Я уже поела и тебя только жду, чтобы на улицу идти. А он тут спит себе и спит! Ты что к нам спать приехал? Так и каникулы все проспишь!
  - Встаю уже, встаю. Сколько время-то?
  - Да уже обед скоро, а он тут дрыхнет!
  Сестрёнка была младше его на два года, но говорила с ним 'по-хозяйски' важно, быстро и много:
  - Там на улице девочки уже все собрались. Я хочу тебя с ними познакомить, а потом будем все вместе играть. У нас на улице девочек много, а мальчишек почти нет. Давай быстренько вставай, умывайся, ешь свои блины и выходи на улицу, а мы в палисаднике будем играть, там прохладней под деревьями.
  Играть с девчонками в игры ему не хотелось.
  - Да подожди ты, Танюша. Дай мне немного осмотреться.
  - Чего тут осматриваться, кушай и выходи!
  Вовка осмотрел комнату. У одной стены стоял книжный шкаф, у другой, на тумбочке, расположенной между двух окон красовалась радиола "Латвия", а возле неё лежала стопка грампластинок.
  - Да и в ваши девчачьи бирюльки что-то мне не сильно-то играть охота. Вон, сколько у вас книг интересных. Так что я лучше почитаю да пластинки покручу. А ты иди, играй. Я за тобой из окна посмотрю.
  - И нечего за мной смотреть, - обиделась сестрёнка. - Подумаешь какой! Мы и без тебя поиграем. Сиди тут один, как медведь северный. - Сказала она и вышла из комнаты.
  'Ну вот, обиделась, наверное. Ладно, позавтракаю, а там уж после разберёмся, что к чему!'
  Во дворе глухо стукнула калитка, и вскоре через открытое окно до него донёсся звонкий голос Тани: 'Брат не хочет с нами играть! Он книжки будет читать и музыку крутить! Неинтересно ему, говорит, с нами! Вот! А, ну его, пусть в доме сидит, как бука!'
  После завтрака для начала он решил послушать музыку и, выбрав пластинку с песней "Джамайка" в исполнении итальянского мальчика Робертино Лоретти, включил на полную громкость радиолу, открыв оба окна, чтобы звонкий и красивый голос слышали на всей улице. Эта популярная песня ему очень нравилась и казалось, что она звучала внутри него. В школе он пел в хоре, а дома, когда был один, несколько раз пробовал спеть эту песню, но голоса не хватило...
  Заведя пластинку в очередной раз, он подошёл к окну.
  В палисаднике группа из нескольких девчонок, от восьми до двенадцати лет, играли в "больницу".
  Его внимание привлекла худенькая темноволосая девочка с короткой стрижкой, симпатичным личиком, в светлом платье в горошек и сумочкой с красным крестом, перекинутой через плечо. Внутри него что-то произошло - детское сердце волнительно застучало, показалось, что он её уже где-то видел, но не помнил где; знал когда-то, но забыл имя. Сам не зная почему, он позвал сестрёнку, не сводя глаз с этой девочки в образе санитарки:
  - Тань, зайди на минуту!
  Через некоторое время она уже вбежала в комнату:
  - Чё, поиграть с нами надумал? А я тебя сразу звала. А ты - почитать, почитать!
  - Скажи, а как зовут вон ту девчонку? С санитарной сумкой. Познакомь меня с ней.
  - Её Ниной зовут. А, что? Понравилась, да?
  - Скажешь тоже?
  - Понравилась-понравилась! Я же вижу! Пошли, я тебя со всеми познакомлю и с Ниной тоже. Я же тебя сразу звала, а ты всё отпирался. Пойдём-пойдём, я тебя познакомлю! Нина - подружка моя, она, знаешь какая хорошая! Мы с ней давно уже дружим. Её мама на молочном заводе работает, а там, знаешь, такое вкусное-превкусное мороженое делают! В таких бумажных стаканчиках! Мы с девчонками каждый день туда бегаем, мороженого поесть. Вкуснотища-а! А папа у неё - столяр, он нам стол чинил, когда ножка сломалась, и стулья тоже. - Быстро и без умолка говорила Таня, вцепившись в его руку, и тянула за собой, как будто он упирался. - Идём, она знаешь какая! А я про тебя уже всем рассказала. Что ты на Севере живёшь, там, где белые медведи ходят! А ты их не боишься? Нет!? А я бы очень боялась! И ещё я девочкам сказала, что ты смелый и учишься хорошо! Я ведь правду сказала, да?
  - Ну, ты и трещотка, Танюшка!
  Он уже и сам, без её уговоров, хотел поскорее выйти в палисадник и познакомиться с той девочкой.
  На улице Таня быстро представила его своим подружкам.
  'Хорошо хоть меня сейчас пацаны норильские не видят, а то сразу бы 'девчачьим пастухом' прозвали'.
  Девчонки смело знакомились с ним, и лишь Нина назвалась последней.
  Потом, включившись в их игру, он помогал им собирать листья для "компрессов" и заживления 'ран'. И даже сам недолго был 'раненным'.
  Нина перевязывала его руку бинтом, а он смотрел на неё и думал: "Надо же, какая она хорошая, и пальчики у неё... лёгкие, даже перевязки не ощущаю!"
  Выбрав момент, когда другие девчонки не могли его слышать, он прошептал ей: "Давай с тобой будем дружить!"
  Произнёс шёпотом, а ему показалось, что он прокричал эти слова так громко, что вся улица услышала. А девочка Нина взглянула на него, в её глазах блеснули искорки, и тоже ответила ему шёпотом: "Давай!"
  Он хотел погостить у дяди дня два, а задержался на целую неделю.
  Девочка Нина вскружила ему голову и, не смотря на то, что им обоим было всего по десять лет, его детское сердце волнительно билось при каждой встрече с ней.
  Вскоре к ним подсоединились ещё трое пацанов, и днями они всей дружной компанией ходили купаться на озеро, потом играли в переулке в игры: 'из круга вышибала', 'монах в красных штанах', 'штандер' или 'казаки-разбойники', а ближе к вечеру шли в кинотеатр на детские сеансы.
  Вовка каждый раз старался держаться рядом с Ниной, чтобы коснуться её руки и уже не стеснялся показывать то, что она ему нравится...
  Он бы, конечно, готов был остаться в гостях у дяди и на всё лето, но через неделю приехал старший брат и забрал Вовку в деревню:
  - Загостился ты что-то долго, а там покосы скоро начнутся.
  - Так и ты бы, Слава, погостил тоже немного. - Вступилась за Вовку тётя.
  - Да, там, родственники приехали, и ещё деду с бабой помогать надо. В другой раз как-нибудь!
  - А кто приехал?
  - Да, тётка с Норильска, с Танькой и Вовкой. Они на море отдыхали, а теперь вот в деревне будут.
  - Ух, ты! И Вовка приехал? Здорово! А вода сошла?
  - Сошла, но по колено ещё местами. Пацаны горские и подгорские каждый день рыбачат, и мы с Петькой да Серёгой бредешком чебака и щучку ловим. Так что собирай свои манатки и на автобус! 
Вовкин отъезд не остался незамеченным: сестрёнка обежала всех и его новые друзья почти в полном составе пришли на автовокзал. Прощание было не долгим.
  Вовка стоял в автобусе, уткнувшись в заднее стекло, смотрел на друзей и махал им рукой. Больше всего, конечно, это было для девочки в светлом платье в горошек, которой он успел сказать, что ещё обязательно приедет.
 
  P.S.
  ...Они родились в один год, год Огненного Петуха, в одном и тот же месяце июне с разницей в две недели.
  И познакомились они, в июне, когда им только что исполнилось по десять лет.
  В июне же 2017 года было пятьдесят лет, как они познакомились.
  В июне 2017 года было сорок лет как они женаты.
  В июне 2017 года им исполнилось по шестьдесят лет.
  У них двое детей и четверо внуков. 
Так и несут они через годы Веру друг в друга, Надежду и Любовь!
  А всё началось с музыки, вернее с песни "Джамайка" в исполнении итальянского мальчика Робертино Лоретти.

8. Не последний шанс https://fabulae.ru/prose_b.php?id=102630
Владимир Гуляев
 
  После окончания профтехучилища молоденькая девушка, новоиспечённый фотограф, получила распределение в небольшой районный центр. Куда она и отправилась с маленьким чемоданчиком 'балетка', но с большим энтузиазмом и удовольствием, а как иначе, впереди для неё начиналась самостоятельная взрослая жизнь, интересная работа в фотоателье, знакомства с новыми людьми, возможно даже встреча своего суженного! Хотя об этом она ещё и не думала вовсе, ну так, может только самую малость, но это было где-то ещё глубоко в её сознании. Первоначально было увлечение фотографией и самостоятельная работа, да и вообще, столько много интересного ждало её впереди, а не эти глупости про парней.
  От краевого центра до нового места жительства было рукой подать, по сибирским меркам, всего-то километров восемьдесят с гаком и вскоре замороженный автобус доставил пассажиров к небольшой деревянной избе с чуть криво прибитой над массивной дверью вывеской, на которой коричневой краской, потрескавшейся от ветра и холода, было написано 'Автовокзал'.
  Пассажиры спешно покидали холодный автобус, женщины с детьми так же спешно заходили в дом вокзала, затаскивая с собой узлы, а мужики, показывая своё безразличие к морозу, с расстегнутыми бортами пальто или полушубков, останавливались возле крыльца вокруг ведра для окурков и закуривали, чтобы продолжить свои разговоры незаконченные в поездке.
  Полина тоже вслед за тётками втиснулась внутрь. Чуть влажный, но тёплый воздух, в помещении обрадовал, она пробралась к большой круглой кирпичной печи и приложила к ней окоченевшие руки. - Зябко? - Спросила её дородная тётка, снимая с себя большую пуховую шаль. - Я ещё в автобусе на тебя посмотрела и подумала, как это она в такой одёжке не мёрзнет?
  - Ничего, я привыкшая.
  - Пришёл марток - надевай семь порток! А ты вона как легонько одета. К нам в гости, поди? Чего-то не признаю тебя. Ненашенская.
  - Училище закончила, вот на работу сюда приехала.
  - И кем же ты к нам, такая худенькая? Медичкой или учительницей?
  - Да, нет. Фотографом буду работать.
  - Ишь ты! Это, значит, с Карлычем в быткомбинате работать будешь? Это хорошо! А то он у нас, Карлыч-то, старый уже стал. А ты значит ему в смену. Как зовут-то?
  - Полина.
  - А жить-то есть где? Родственники там или знакомые.
  - Да, нет. Пока вот только с вами познакомилась.
  - И чё? На постой, поди, ко мне хочешь?
  - Нет, там мне, вроде бы, комнату обещали дать.
  - Вроде бы, да кабы. Комнату! Негоже девке одной в комнатах жить. Мало ли кто ночами мимо ходит! Я с этим комбинатом рядышком живу, угол у меня с кроватью есть. Пустует. Дочка в город уехала. На заводе работает. Не жилось ей здесь, в город, окаянная, умыкнула. А я тут одна мыкайся! Дочка-то, как ты, такая же щупленькая. Так что, если пожелаешь, то поживи у меня. Мне всё веселее будет. А там дальше и поглядишь.
  - Спасибо. Я, конечно, согласна.
  - Ну, вот и ладушки. Погрелась, тогда и пойдём. Я тут недалёко живу.
  Со следующего дня начались у Поли трудовые дни.
  Приближался праздник Международного женского дня, поэтому работы в фотоателье прибавилось: народ шёл и шёл фотографироваться, появились заявки на съёмку свадеб в Загсе райцентра и в ближайших сёлах.
  - Ишь, прослышали, что молодая да красивая в помощницах у меня появилась, так сразу валом повалили. А ты, дочка, учись. Фотография - это очень доброе дело. Вот живут себе люди, живут. А потом раз и всё. Нету их, а карточки остались на стенке под стеклом висеть. Память! А когда нет фото, то со временем уже и не вспомнить, кто и как выглядел, а на пальцах да на словах и не обрисуешь его внешность. А тут глянул и распознал. Так что наша работа фотографов очень даже нужная! Мы, получается, как сохранители семейной памяти людей и разных их моментов жизненных. Вот запечатлеем на фотоаппарат событие, как будто время остановим, а люди нас потом тёплым словом и помянут. Вот так, Полина! Нужная у нас профессия людям, очень даже необходимая.
  И Полина училась.
  У Петра Карловича, а именно так звали старого фотографа, было чему поучиться.
  - Главное, Поля, в нашем деле знаешь что?
  - Хорошая фотокамера и софиты.
  - Нет, Полина, главное в фотографии - это наш клиент, который желает получить от нас хорошее и качественное фотографическое изображение самого себя или своей семьи. И вот тогда мы должны правильно выбрать фон, освещение, помочь ему правильно встать или сесть, чтобы удобно было. И разговаривать с ним, как со своим старым и добрым знакомым, чтобы он чувствовал себя как дома. Знаешь, Поля, чувство собственного дома - это спокойствие и свобода, это самое гармоничное состояние человека, и оно одно из главных наших чувств. Вот нам и нужно, чтобы человек, придя к нам, расслабился и стал тем, кем он есть в обычной, привычной для него домашней обстановке, а не обращал внимания на яркий свет ламп и наши декорации. Вот тогда всё будет как надо! И фотография не будет сухим снимком, а будет живой и глаз радовать. Фотография - это искусство. Ну, тебя этому учили.
  - Да, но про чувство собственного дома нам в училище ни разу не говорили.
  - Про это в учебниках не напишут, это понимание приходит позже и у каждого по-разному, я вот так думаю. Всё зависит от того, хочешь ты просто фотографировать или стать фотографом-художником. А художник, он что делает, он воплощает своё виденье красоты на холсте неделями или месяцами, а настоящий фотограф должен увидеть этот момент красоты и успеть запечатлеть его, потому что повтора может больше и не быть. Вот в этом, Поля, и состоит наша работа - поймать момент.
  Поля внимательно, с удовольствием и интересом наблюдала за спокойной и артистической работой старого фотографа, за его манерой общения с людьми, стараясь перенять все его действия и движения.
  После окончания рабочего дня, она не сразу уходила домой, а оставалась в ателье до ночи, чтобы как можно больше проявить фотоплёнок и фотопластинок, отснятых за день, отретушировать их при необходимости и распечатать фотографии, а потом увидеть плоды своего труда.
  В один из вечеров, когда на улице завывала весенняя вьюга и барабанила тяжёлыми снежными крупинками в окно, Поля опять осталась поработать в лаборатории. Красный свет фонаря освещал процесс проявки, фотографии получались, как показалось Полине, очень даже симпатичными.
  Неожиданно послышались стуки в дверь ателье.
  'Кто бы это мог быть в такую пору?' - Подумала она.
  - Кто там?
  - Откройте, пожалуйста. Мы из соседней деревни. Хотели бы сфотографироваться. - Послышался с улицы мужской голос.
  - Но уже поздно. Мы не работаем. Завтра приезжайте.
  - Завтра не получится. Завтра уже нельзя будет. Вы только сфотографируете нас с девушкой на память, и мы сразу же уедем. Нам, правда, завтра нельзя уже будет. Это у нас последний шанс с ней сфотографироваться! Правда, другого шанса больше не будет! Да, вы не бойтесь.
  - А я и не боюсь вовсе! - Поля открыла дверь, на пороге стоял заснеженный с ног до головы парень, а чуть поодаль - лошадь, запряжённая в сани. В санях сидело двое, ещё один парень с девушкой.
  - Давайте быстро заходите, холоду напустите. Вон вешалка, можете раздеться, а там стулья, садитесь, а я пока кассету заряжу.
  Поля ушла. Через чёрную штору, закрывающую проём в фотолабораторию, было слышно, как молодые люди зашли и начали двигать стульями, видимо они усаживались для фотографирования.
  - Я сейчас, ещё пару минут.
  Когда она вошла в слабоосвещённый зал, то увидела, что девушка в светлом платье и фате, с каким-то неприятно-застывшим выражением на лице и закрытыми глазами, сидит на стуле в не очень-то удобной позе, а парень стоит сзади, положа руки ей на плечи.
  - А она что сильно пьяная? - Заволновавшись от нехорошего предчувствия, спросила Полина.
  - Нет! - Ответил парень дрожащим голосом. - У нас сегодня свадьба была. И ей плохо стало, сильно плохо... Она как-то сразу оступилась и всё.... Мы вот с другом в сани её и в больницу, сюда, в райцентр. А она по дороге уже и.... А мы с ней так и не успели сфотографироваться! Завтра утром собирались к вам приехать. А оно вот как вышло. Так что завтра никак уже нельзя.
  Поля чуть не упала в обморок от этих слов.
  - Да, ты, не бойся! Я же её не убивал, она сама умерла! Любил я её сильно. Сердце, наверное. Вот я и хочу фото на память о ней себе оставить. Да, фотографируй ты нас скорей, и мы назад поедем, а то там гости все в шоке. Я им сказал, что в больницу ее везу. Умерла моя Шурочка...
  Парень замолчал, неуклюже поправил одной рукой фату невесте.
  Дальше всё было в густом тумане.
  Очнулась Поля утром от того, что её кто-то сильно тряс за плечи.
  - Ты, чего это, дочка? Перетрудилась, родимая? - Над ней стоял Карлыч.
  - Ой, Пётр Карлович! Не хочу я больше фотографом быть! - Разрыдалась Полина.
  - Погоди ты, погоди! Расскажи-ка всё толком-то, что случилось?
  Полина, запинаясь и всхлипывая после каждого слова, с горем пополам рассказала Карлычу про то, что произошло ночью.
  - Как они уехали, и что было дальше, я не помню. - Закончила она свой рассказ, уткнувшись Карлычу в плечо.
  Он гладил её по голове и тихо говорил:
  - Ничего, дочка, ничего, Поля! Всякое в жизни бывает! А фотограф из тебя выйдет очень хороший! Попомни мои слова. Негоже тебе бросать эту профессию! Так бывает в жизни, что она даёт тебе возможность или шанс, называй как угодно, чтобы выбрать дорогу, по которой дальше идти! Вот он у тебя первый выбор или первый шанс и появился. А может и не первый, но не последний уж точно! И ты всё сделала правильно! А вот, сколько их, этих шансов, тебе предстоит пройти - никто не знает. А безболезненно никогда ничего не происходит. Может у кого-то, но я таковых не встречал. У тебя будет ещё много всяких возможностей внести изменения в себе, в своей жизни, стоять на развилке и принимать верные решения. А вот у того парня, видимо, был и впрямь последний шанс оставить память о ней. Жалко, конечно, дивчину, да и жениха тоже, горе вместо радости и у него и родных. Навсегда запомнится. А ты всё правильно сделала.... Ну-ну, было и прошло...  Дня два Поля не могла набраться смелости зайти в лабораторию, а старый фотограф как будто и не замечал её страхов. Эти дни они, молча, делали свою работу: Поля фотографировала посетителей, а Карлыч проявлял и печатал фотографии. А не проявленная фотопластинка со снимком того вечера так и лежала на полке, пока на третий день, ближе к обеду, в фотосалон не вошёл молодой парень в заснеженном тулупе. Сняв шапку, он стоял в дверном проёме, переступая с ноги на ногу.
  Карлыч сразу понял, кто это пришёл и зачем:
  - Ой, чёрт я старый, совсем забыл, печь-то затопил, а трубу приоткрыть запамятовал. Поленька, дочка, я сейчас быстренько сбегаю до дому и вернусь! - Накинув пальто и водрузив ушанку на голову он, ловко протиснувшись между посетителем и косяком проёма, вышел из ателье, закрыв за собой дверь.
  - Здрасте! Я вот за фотографией приехал. Помните, два дня назад мы тут были. - Парень стоял и мял своими большими руками шапку, видимо, стесняясь и не зная как себя вести дальше и что ещё сказать.
  Глядя на его неловкость и очень расстроенный вид, Полина почувствовала, что какая-то напряжённая струнка внутри неё, мешавшая ей все эти дни, вдруг, лопнула и отозвалась лёгким звоном в голове. И сразу исчезло чувства скованности и тревоги, гнетущие её все эти дни, лёгкая тёплая волна прокатилась по телу, она почувствовала, как слегка загорели щёки и согрелись руки.
  - Здравствуйте! Если вы подождёте полчасика, то фото как раз закрепится и просохнет. - Ей было неловко за свой обман, но она не могла признаться этому незнакомцу, что ей было страшно не только притрагиваться к кассете, но и смотреть в её сторону. - Хорошо?
  - Ладно. Можно я здесь подожду, вот тут на скамейке посижу.
  - Да, конечно.
  Поля быстрым шагом и решительно вошла в фотолабораторию. Страха не было, было одно желание: сделать всё правильно и не испортить эту фотографию.
    Сколько прошло времени, час или два, Поля не заметила, но всё у неё получалось быстро и как бы само собой. Закончив работу и вручив парню два фотоснимка, Поля сразу почувствовала не испытываемую никогда ранее лёгкость на душе.
  - Спасибо вам! - сказал парень, аккуратно завернул фотоснимки в газету и ушёл.
  Поля села на скамейку, опустив руки на колени.
  - Ну, слава богу, всё нормально дома. А то я переживал, вдруг чего не так. - Начал с порога Карлыч. - Поля! Ты чего это дочка? У тебя всё нормально?
  - Ой, Карлыч, спасибо вам большое. Теперь-то у меня точно всё нормально!
  Карлыч всё понял и лукаво улыбнулся, глядя на Полю.
 
  (События 1958 года. Сибирь.)


9.Хронический недосып http://proza.ru/2019/09/15/1683
Ирина Сова
- Посадил дед репку... Х-р-р-р.... - чувствую, что засыпаю. Мотаю усиленно головой, открываю глаза и вижу выжидающий взгляд Саньки, моего младшего сына.
- Всё! Всё, сынок! Продолжаю! Слушай дальше - жила-была на свете девочка Маша...
Хр-р-р...
- Маааааааам??? - сын хлопает ладошкой мне по запястью.
Я вздрагиваю.
-Ох... Сынок... Сейчас мама всё тебе расскажет... - никак не могу сосредоточиться.
   Приглушенный свет ночника, теплое одеяло и сладостное ощущение любимого комочка рядом с собой, действует просто гипнотически. Хронический недосып делает свое дело - ежедневный подъем в 6 утра и: всех накормить, собрать детей в школу и садик, завернуть бутерброды мужу на работу, отвести ребятишек - кого в группу, кого - в класс, бежать на работу, 8 часов отстоять за прилавком, забрать Саньку из садика, приготовить ужин на всю семью, помыть посуду...
Так, ну чего разнюнилась? Что там с нашей сказкой?
Продолжаем!!!
- Итак, посадил дед репку. Выросла репка большая-пребольшая!
- А Маша?
-Какая Маша, сынок?
- Ну Маша, которая жила?
- Точно! Как же я про Машу-то забыла? Ну слушай - жила-была на свете Маша. Жила-была... Жила-была... Жила... Хр-р-р-р......
- Мааааааааам???
- Хр-р-р-... Жила-жила и умерла, Сань. Давай спать, а?

10.Ночь и день http://proza.ru/2020/03/30/1679
Ирина Сова
- Ночь.
- День!
- Ты ошибаешься. Это - ночь.
- Ты слепой что ли? Это - день!
- Милая, звёзды и луна - атрибуты ночи. Вообще-то))
- Облака и голубое небо! Ты о чём, дорогой?
   Пауза затянулась. Каждый остался при своём мнении.
   А часы просто отсчитывали время - тикали минуты, щелкали часовые промежутки...
Часы были старые, с кукушкой внутри. Птичка была тоже немолода, поэтому больше молчала. Но иногда скрипящие ржавые пружинки, которые каким-то чудесным образом всё ещё поддерживали кукушку, оживали и птичка очень тихо, но внятно, "кукукала" внутри часов. Это было смешно и в тот же момент - очень грустно - наводило на мысли о том, как быстро летит это чёртово время! Господи... Ну как же быстро...
- Ну и что ты замолчал, а? Понял, что я права? Увидел день?
- Это - ночь.
- Издеваешься??? У тебя получается!  Это - день! День! Понятно?
- Ночь. Успокойся, ладно?
- Успокоиться??? Успокоиться?!!! Ты это специально делаешь?!?!
- Я ничего не делаю. Я просто вижу ночь.
   И снова - пауза. Только уж очень напряженная.
   Часам и кукушке, по большому счёту, было абсолютно всё-равно - день или ночь. Да какая разница? На циферблате двенадцать римских цифр задают отсчет всему времени - хоть днём, хоть ночью. Смешно прям. Ругаются, как дети... Вроде взрослые люди...
    Пружинки толкнули кукушку в бок - давай отвлеки мол, чего уснула? Двенадцать скоро!
- Ну что ты плачешь-то? Прекрати! Как ребёнок, ей-богу!
- Ты нарочно меня изводишь! Ты всегда всё делаешь мне назло!
- С ума сошла? Да с чего ты это взяла???
- Да потому что - ДЕНЬ!!!
- О, боже! Хорошо! Пусть будет по твоему!!! Это - день! Всё?! Довольна?!
- Нет! Ты даже не извинился! Неужели ни капельки не стыдно?
  В тот момент, когда должна была возникнуть пауза - из часового домика раздалось тихое "ку-ку", причем по-честному - все двенадцать раз...
  И вот потом возникла тишина, иногда нарушаясь жалобными всхлипами...
  Стрелки часов продолжили свой ход, отсчитывая минуты...
  А время в очередной раз улыбнулось и... выключило день, чтобы ночь помирила двух глупцов, тратящих драгоценные секунды бытия на ненужные и бесполезные споры))

11. Да здравствует Республика! https://fabulae.ru/prose_b.php?id=109367
Мария Гринберг - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9977
Туманным сентябрьским днём четвёрка лошадей с трудом тащила большую чёрную карету по лесной дороге, раскисшей после недавнего дождя. Шесть кавалеристов в потёртых и забрызганных грязью чёрных мундирах республиканской армии сопровождали карету. Копыта усталых коней громко чавкали в слякоти.
Позади ехал командир, коренастый широкоплечий блондин в такой же истрёпанной и грязной форме. Только маленькая металлическая кокарда на фуражке — знак различия капитана республиканской армии — отличала его от солдат. Офицер казался встревоженным и часто оглядывался, будто боясь преследования. Услышав стук копыт позади, он остановился и положил руку на эфес сабли, напрягшись в ожидании.
Из-за поворота показался всадник. Он подскакал к капитану и приветствовал его коротким жестом. Капитан нетерпеливо кивнул. Всадник вынул из-за обшлага мундира маленький пакет и протянул его офицеру. Рванув обёртку, капитан быстро просмотрел послание. Обветренное суровое лицо осветилось радостью:
— Наконец они решились! Да здравствует Республика!
Курьер подал капитану маленький золотой медальон:
— Это для неё, от дочки.
— Когда?
— Вчера утром. Она ещё болтается там, увидите, если поторопитесь.
Курьер отдал честь. Чётко, щеголяя красотой выездки, он вздёрнул на дыбы и повернул коня, с места послал его в галоп. Капитан проводил взглядом уносящегося всадника:
— Почему лучшие скакуны всегда для штабных?
Потрепав по шее своего неказистого заморённого конька, офицер нагнал карету.
— Стой! — скомандовал он. — Вывести пленную!
Карета остановилась. Кавалеристы спешились и окружили её. Один из них распахнул дверцу.
— Пожалуйста, Ваше Величество, — он поклонился со злобной ухмылкой.
С подножки кареты в дорожную грязь брезгливо ступила высокая женщина в роскошной бело-золотой форме полковника лейб-гусар. Тихо звякнули серебряные шпоры на её лакированных ботфортах. Чёрные как вороново крыло волосы падали на плечи женщины, холодные синие глаза надменно смотрели поверх всех голов.
— Что это значит? — сухо спросила она. — Когда я буду в моей столице?
Капитан дерзко взглянул пленной в лицо.
— Это не твоя столица. Ты лишняя там — и везде. Ты умрёшь здесь.
Женщина улыбнулась — свысока, презрительно.
— Скверный шут. Разве вы посмеете коснуться меня, рабы?
— Мы не рабы больше, — спокойно ответил капитан. — Свободные люди осудили тебя.
Он развернул бумагу и прочёл вслух:
— Трибунал Республики объявляет вне закона и осуждает на смерть Джиневру, бывшую королеву, злейшего врага нашего народа. Отныне долг каждого гражданина — убить её. Её приметы…
Капитан язвительно рассмеялся.
— Как будто кто-то не знает тебя, Волчица!
Он продолжал:
— Подписано: гражданин Ланселот, председатель Трибунала Республики.
Офицер протянул письмо женщине:
— Хочешь проверить? Ты знаешь его подпись, не так ли?
Джиневра слегка вздрогнула, её лицо стало непроницаемым. Она даже не взглянула на бумагу.
— Когда-то я знала сэра Ланселота. Но я не знаю этого изменника.
Сверкнули яростью синие глаза:
— И нет никакой бывшей королевы. Я никогда не отрекусь. Я твоя королева, пёс!
Офицер отступил и указал на обочину дороги.
— Мы расстреляем тебя, по уставу. Становись.
Джиневра шагнула вперёд. Солдаты расступились перед ней. Королева сорвала с себя голубую ленту, отстегнула и уронила в грязь опушённый горностаем ментик с орденами. Переступив кювет, Джиневра обернулась, встала спиной к дубу. Она смотрела на солдат с холодной ненавистью.
— Стреляйте, ублюдки… Будьте прокляты, очень скоро вы получите по заслугам.
— Готовься! — скомандовал капитан.
Солдаты щёлкнули затворами карабинов.
— И ещё одно, — офицер злобно улыбнулся. — Я знаю, о чём ты думаешь. Ты надеешься, что твоя дочка унаследует престол. Не обольщайся. Ей не удалось сбежать за границу. Вчера её вздёрнули на дворцовой площади. Ваша династия кончилась.
Лицо Джиневры дрогнуло, теряя надменность.
— Врёшь, мерзавец…
Капитан швырнул маленький золотой медальон к ногам королевы.
— Посмотри, ты знаешь эту вещь?
Джиневра наклонилась, подняла медальон из травы. Она посмотрела на него и медленно прижала к губам.
Капитан обнажил и поднял саблю.
— Целься!
Джиневра выпрямилась и смотрела в хмурое небо.
— Пли!
Сабля сверкнула в воздухе. Лесное эхо повторило залп.
Джиневра пошатнулась, хватаясь за грудь. Она ступила вперёд, её колени подломились, женщина рухнула навзничь в мокрую траву. Пятна крови медленно растекались на белой рубашке. Правая рука осталась прижатой к простреленной груди, левая откинулась, ещё сжимая медальон.
Капитан отсалютовал саблей и вложил её в ножны:
— Запомните этот день, граждане! Мы никогда не будем рабами больше. Да здравствует Республика!
Шагнул к расстрелянной королеве. Расстегнув рубашку, тронул грудь: убита. Сорвал с шеи Джиневры маленький золотой крестик. Разжав руку, взял медальон. Аккуратно снял перстни:
— Верни народу награбленное…
Взволнованный, офицер отошёл к карете.
Солдаты ступили вперёд, жадно разглядывая мёртвую. Дюжий черноусый парень уперся ногой в живот Джиневры и стащил с неё ботфорты.
— Будет хороший подарок для Молли, — ухмыльнулся он. — Давайте посмотрим, какое бельё носила эта коронованная шлюха?

…
Капитан обернулся, глядя на солдат — они со смехом переворачивали и раздевали убитую женщину.
— По коням!
Солдаты неохотно оставили труп и направились к лошадям, жадно щипавшим траву на обочине.
— А разве мы не похороним её? — удивлённо спросил седой капрал.
— Нет, — коротко ответил капитан. — Некогда, нас ждут на фронте, каждый боец на счету.
Едва коснувшись стремени, офицер вскочил в седло. Бросил короткий взгляд на распростёртое у обочины тело:
— Я мечтал об этом. Справедливость восторжествовала. Но, чёрт возьми… почему всё так похоже на убийство и мародёрство?
— Рысью! — скомандовал капитан, пришпорив коня.
Кавалеристы и карета скрылись за поворотом. Старый капрал оглянулся на мгновение, украдкой перекрестился.
Дождь начался снова. Вода наполнила открытые глаза, каплями скатывалась по восковым щекам надменной и жестокой, прозванной Кровавой Волчицей, никогда не плакавшей королевы.

12. Террористка https://fabulae.ru/prose_b.php?id=102798
Мария Гринберг - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9977

Капитан Службы Безопасности сидит за большим столом. Открыв пластмассовую папку, он просматривает документы, потом, подняв глаза, смотрит на молодую женщину, стоящую перед столом. Её руки скованы наручниками за спиной. Русые волосы упали на бледное лицо, белая ночная сорочка обтянула восьмимесячный беременный живот. Он тянет женщину вперёд, ей трудно и больно стоять — упираясь босыми ногами в пол, она выгибает спину и запрокидывает голову. Из-за этого поза пленницы кажется надменной, но её большие карие глаза смотрят без вызова, кротко и печально.
— Олена Ковальчук, 19 лет, швея-надомница?
— Да.
— Я офицер Пятого Департамента. Мне поручено принять окончательное решение о тебе. Ты осознаёшь своё положение? Это твой последний шанс спасти себя и ребёнка. Помоги нам, или…
— Я не могу помочь вам. Вы напрасно мучаете меня. Я ничего не знаю.
— Ложь, — офицер хмурится. — Ты знаешь много. Тебя арестовали дома, прошлой ночью. Твой муж был там за несколько минут до этого?
— Это не был мой муж, — тихо и монотонно отвечает Олена. — Мой муж погиб в антитеррористической операции шесть месяцев назад.
— Снова ложь. Да, твой муж, рядовой спецназа Олесь Ковальчук, воевал на востоке. Потом он дезертировал и примкнул к террористам. Ты знаешь, что он жив. И должна знать, где он. Ответь только на этот вопрос, и будешь жить.
— Это не был мой муж, — упрямо повторяет Олена. — Ко мне заезжала семья беженцев, они заблудились. Я дала им карту, и они уехали сразу.
— Каждое твоё слово — ложь! — офицер раздражённо откидывается в кресле. — Они не уехали сразу. Автомобиль четверть часа стоял у твоего дома. Твоя соседка не спала, видела всё, узнала твоего мужа и позвонила нам. Но мы опоздали, террористы успели скрыться.
— Она обозналась, — голос Олены дрожит от усталости. — Было темно. А тётка Ганна полуслепая.
— Хватит лжи! Да, ты действительно дала ему карту — со схемой маршрутов наших патрульных машин. Ты шпионила за ними по его приказу? Никто не подозревал прогуливающуюся беременную женщину! Ты знаешь, что сегодня на этой дороге взорвали школьный автобус? Мину установили в интервале между патрулями. Тринадцать изувеченных детей — а ты помогла этим извергам! Мы нашли карту с твоими пометками.
— Это ошибка, — стонет Олена. — Я устала… позвольте мне сесть, или я упаду.
— Стоять, сука! Если ты упадёшь, тебя будут бить, пока ты не встанешь или не сдохнешь! И я сделал бы это с большим удовольствием. Кого ты покрываешь? Твой муж — преступник, иностранный наймит, бездушный убийца! Теракт на железнодорожной станции две недели назад — его рук дело! Десятки невинных жертв, женщины и дети… Человеческая жизнь ничего не стоит для него!
Бледные щёки Олены розовеют.
— Он не преступник. Он просто слишком доверчивый. Его обманули.
— Вот ты и проговорилась! Значит, вы всё-таки виделись? Но ему плевать и на тебя, и на ребёнка! Он использовал и забыл тебя.
— Неправда, — Олена отвечает спокойно, хотя её глаза блестят от слез. — Он любит меня. И я люблю его.
Олена падает на колени и мягко валится на бок.
— Бейте… Больше ничего не скажу.
Капитан встаёт и подходит к лежащей. В ожидании удара Олена сжимается, защищая живот согнутыми коленями. Офицер видит её скованные руки — пальцы женщины сломаны и ногти вырваны.
— Написали, что только «слегка воздействовали» на неё…
Капитан склоняется над Оленой и осторожно снимает с неё наручники.
— Можешь оставаться на полу. Тебя не будут мучить больше. Это бессмысленно.
Офицер возвращается к столу и берёт папку.
— Олена Ковальчук, вы — упрямый и опасный враг нашего народа. В соответствии с законом, именем моей Родины, я приговариваю вас к смерти. Вы будете уничтожены немедленно.
Он закрывает папку и пишет приговор на обложке.
Олена сидит на полу. Сжавшись комочком, она смотрит на своего судью, как испуганная маленькая девочка.
— Но… позвольте мне родить сыночка… Подождите немного…
— Нет. Незачем. Все равно он не имел бы никакого шанса выжить. Согласно закону, дети уничтоженных террористов используются как сырьё для медицинской промышленности. Нам не нужны ублюдки террористов — будущие мстители. Мы искореним вас, не останется и памяти.
Олена вздрагивает и обнимает свой живот.
— Да, я возьму его с собой… Пожалуйста, скажите… как нас будут убивать?
— Обычное уничтожение террористов. Тебя отведут в подвал. Под тобой откроется люк, и ты упадёшь в печь. Твой пепел будет использован как удобрение. Вот и всё.
Олена слушает и покорно кивает. Внезапно её глаза наполняются ужасом.
— Я упаду живая в огонь?
— Да.
— И мой сыночек будет всё ещё жив во мне. Он сгорит живым тоже… — Олена падает на пол, бьётся в рыданиях.
— Сама виновата! Надо было думать!
— Прошу вас … — подняв к офицеру лицо, воет Олена. — Пожалейте его. Убейте сразу…
— Как?
— Убейте его во мне. Выстрелите мне в живот!
Вздрогнув, офицер отступает к столу, будто защищаясь, выставляет перед собой папку с приговором:
— Нет… Этого нельзя. Инструкция… Я — не исполнитель...
— Умоляю вас! У вас есть мама?
Офицер отшвыривает папку:
— Не смей сравнивать себя с моей матерью! Моя мать не была помощницей террористов и не плодила их ублюдков! Она ехала на работу, на электричке, тем утром… твой Олесь убил её! Я не смог даже найти её тело в том месиве…
— И вы сожжёте живым моего сыночка, чтобы отомстить за вашу маму? — сдавив рыдания, потупясь, шепчет Олена. — Может быть, вы правы.
Она пробует подняться, но падает снова.
— Ему страшно…
Олена лежит ничком, тихо всхлипывая. Офицер касается кнопки на столе, но не нажимает её. Внезапно он ступает к женщине и трогает её за плечо.
— Слушай меня. Я сделаю то, что ты хочешь. Я застрелю твоего ребёнка и тебя, сразу. Но помоги мне. Встань, пожалуйста.
Офицер помогает Олене подняться. Она доверчиво смотрит в глаза мужчины. Он расстёгивает кобуру.
— Покажи мне его сердце. Господи, никто не учил меня, как расстреливать ребёнка в матке…
Олена берёт искалеченными руками ствол пистолета и прижимает к животу:
— Здесь.
— Да, я чувствую, бьётся… Пожалуйста, отвернись… не смотри на меня…
Олена опускает глаза, поглаживая живот рядом со стволом:
— Не бойся, сынок. Мама с тобой.
Два выстрела — почти как один. Олена мягко падает навзничь. Капитан отступает, глядя на убитую. Светлые волосы юной женщины веером рассыпались на полу. Она всё ещё обнимает свой живот. Доверчиво смотрят в пустоту карие глаза.
Дверь распахивается. Вбегают конвойные.
— Что случилось, пане? — с тревогой спрашивает пожилой сержант. — Это вы стреляли?
— Да, — хрипло отвечает капитан. — Она внезапно бросилась на меня. Пришлось стрелять.
Сержант с сомнением переводит взгляд с атлетической фигуры офицера на распростёртую на полу худенькую беременную женщину. Потом, придав лицу злобное выражение, толкает Олену носком ботинка:
— Готова, гадина. Отличный выстрел, пане… У меня хорошие новости. Только что вышла на связь наша патрульная машина. Олесь Ковальчук взят и будет здесь через полчаса.
Офицер машинально, дрожащими пальцами, пытается застегнуть кобуру — забыв вложить пистолет, держа его в другой руке.
— Его взяли на конспиративной квартире, — продолжает сержант. — Он готов сотрудничать с нами, обещает рассказать всё при условии сохранения жизни.
— А он ничего не говорил про свою жену?
— Жену? Нет. А что…
Сержант умолкает. Он смотрит на имя «Олена Ковальчук», напечатанное крупными буквами на обложке папки.
Капитан садится за стол и закрывает лицо руками:
— Мерзость…
— Вам нехорошо, пане? Отдохните хоть часок.
— Нет, всё в порядке, — офицер выпрямляется. — Уберите её. Бросьте её в печь. Я буду ждать Ковальчука здесь. Да, если он расскажет всё — я гарантирую ему жизнь.

13.Проверка http://proza.ru/2018/12/05/1002
Нина Пигарева
С нею меня свела дорожная случайность, около суток мы вместе тряслись в поезде дальнего следования на жёстких полках. Моя попутчица – пожилая женщина тоскливо глядела в окно, за которым
Запоздалая осень сбросила с деревьев последний убор, а зима ещё не успела укрыть снегом придорожную слякоть. Моросил холодный дождь. Я попыталась отвлечь попутчицу от грустных мыслей, но на все мои вопросы она, не отрывая взгляда от стекла, неохотно дав сухой ответ, замолкала. Видя её нежелание вступать в беседу, я оставила соседку в покое. Но вот за окном спустился сумрак, и она устало перевела глаза в замкнутое пространство вагона.
Тут женщина, словно впервые заметив моё присутствие, спросила, как зовут, и представилась сама: «Марфа Лукьяновна, можно баба Марфа».
Игра в «молчанку» закончилась, и Лукьяновна, как бы навёрстывая упущенные часы, заговорила без умолку.
Мне в дороге не спится никогда и потому без лишнего напряжения я всю ночь слушала печальный рассказ Марфы Лукьяновны, который и по - прошествии многих лет порой всплывает в моей памяти.
В безысходном отчаянии баба Марфа жаловалась на самых близких ей людей совершенно чужому человеку, зная наперёд, что её выстраданная исповедь не будет потом перевираться в кривотолках односельчан. Не желая выносить сор из избы, старушка ото всех в родной деревне свою боль скрывала. Ни к чему, считала она, ломать людское мнение о её семействе, как о самом сплочённом и порядочном.
…Двух дочерей и сына Лукьяновна с мужем вырастили, на ноги поставили. Старшая и сын километрах в полста в городе обосновались, своими семьями обзавелись, а младшая уехала аж на крайний Север, там за бурята замуж вышла. Детишек у них четверо - мал - мала меньше. А ютились они в двухкомнатной квартирке со смежными комнатами. Старшие же по одному ребёночку нажили и сказали – хватит. Хотя жилплощадь и достаток позволяли иметь и больше ребятишек.
Помогать детям деньгами возможности не было, а меньшей не перепадали и продукты, и Лукьяновна чувствовала себя перед ней виноватой. Но что поделать – ведь мясо, молоко, яйца в посылке не вышлешь. Зато ближние семьи дороги на рынок не знали. Чуть ли не каждый выходной навещали они родителей, а те всякий раз собирали им неподъёмные сумки с деревенскими гостинцами.
Но вот ушёл из жизни муж Лукьяновны. С живностью пришлось распрощаться, не под силу стало управляться в одни старческие руки. Выручку от продажи меж детей поровну поделила, оставив лишь на помин мужа.
Едва отстояли по усопшему сорок дней, как старший любимый зять заявил: «Незачем тебе, мать, одной маяться, продавай свою хибару, к нам перебирайся». А «хибара» дорогого стоила, что терем боярский. Муж сам его мастерил, ладно «пестуя» каждое брёвнышко, каждый кирпичик.
От желающих купить домину отбоя не было. Уступила его Лукьяновна дальним родственникам со всем имуществом. Сложила необходимые вещички в чемоданчик и налегке махнула первой электричкой к зятьку с дочкой.
Встретили её с распростёртыми объятиями, но как узнал зять, что тёща не уберегла в пути самое дорогое – узелок с деньгами, тотчас в лице сменился: нахмурился, побагровел. Не смотрит на мать и дочь, похоже, без денег проклятых не нужна родительница.
Потопталась Лукьяновна у порога, потопталась, да и пошла прочь. Без особой радости встретил её и сынок родной. А невестка свекрови прямо в лицо «рубанула» правду – матку: «Мы вас не просили от дома избавляться, и к себе на постой не звали».
Приютила Марфу сестра двоюродная, жившая в частном секторе того же города. Вместе «состряпали» письмо младшей дочке в дальний северный посёлок. А Лукьяновна ни на что уж не надеется, только сокрушается – на этих всю жизнь положила, а той никогда копейки ржавой не выгадала – на что ж теперь рассчитывать?
Ответ пришёл незамедлительно. Достав из кармана аккуратно сложенный листок и протянув его мне, бабушка Марфа попросила: «Почитай, дочка, вслух».
- Родная мама, - писал зять, - не было бы боле, а это ещё не горе. Не волнуйся, береги себя и ни о чём не тревожься. Займи на дорогу, сколько нужно и немедля приезжай к нам. Как только мы с Люсей заработаем – долг вернём. Чуть-чуть потеснимся, и места хватит всем. Твои внучата и мы будем ждать тебя с большим нетерпением. Целуем, обнимаем, любим. До скорой встречи.
Сдержав волнение, я вернула бабе Марфе дорогое ей послание.
И вдруг неожиданно она развернула передо мной свёрточек. А там крупная сумма денег.
«Вот, - говорит, - зятьку милому везу, а остальные не выдержали «проверку». Ох, как жалко, как же жалко», - залилась слезами моя попутчица…

14.Во имя любви http://proza.ru/2018/09/26/1432
Нина Пигарева
Уже два года Мишка безответно убивался по ровеснице Груне – черноволосой, круглолицей, обычной внешности девчушке. А та с детства безумно любила соседского парня Прохора, рождённого на семь вёсен раньше Груни и ставшего к двадцати годам настоящим русским богатырём.
Ох, как же Груняша боялась, что он женится раньше, чем она повзрослеет. Но Прохор, перебирая невест, не торопился осчастливить ни одну из них. И если бы не Мишкино настойчивое обивание порога Груниной избы, то он вряд ли обратил бы серьёзное внимание на горячие взгляды похорошевшей соседки.
Предусмотрительный отец девушки, заприметив ухаживания Прохора за дочерью, поспешил предостеречь Груню: зря ты, мол, дочка, с Прошкой вяжешься, не ровня ты ему, не таких он девок бросал с лихачества. А внешность ведь не главное, ты лучше к Михаилу приглядись хорошенько. Добрый малый. И служить в армии ему не придётся, «брачок» у него с рождения имеется так это не беда. Вот за него хоть завтра отдам.
Но от отцовского совета у Груни на душе только кошки скребли. А надо бы прислушаться, переломить себя тогда в восемнадцать годков. Ведь от этой неразделённой любви вся её жизнь пошла наперекосяк.
Может и сложилось бы всё по-иному, не появись в селе вдруг стройная красавица Марта. Никто не знал, зачем тут на чужбине обосновалась молдаванская семья: пожилые мать, отец и их молоденькая единственная дочь. Ходили слухи, что она им приёмная, уж больно не походила та ничем на своих родителей. Похоже, все силы небесные дружно постарались над созданием Марты, рядом с которой напрочь меркли все видные деревенские девчата.
Вот когда проснулись настоящие чувства и в сердце Прохора. При одном только виде Марты он трепетал как впервые влюблённый юный мальчик. Дикая неописуемая красота приезжей девушки пугала местных парней, лишала уверенности в себе, тайно наводя на греховные мысли.
Не многие ребята открыто отваживались завоевать симпатию Марты, видя, как она гордо отшила самого Прошку, известного покорителя женских сердец. А отвергнутую им Груню, еле живую подруги вытащили из петли.
В мужья Марта выбрала председателя сельсовета Якова Ильича, степенного интеллигента с солидной фамилией Громов.
Прохор в день их свадьбы от отчаяния спешно расписался с Груней, преданно любившей и прощавшей ему всё.
Через два года Яков Ильич уже гордился двумя сыновьями-погодками. Не ударила в грязь лицом и Груня, тоже родив Прохору двух крепеньких карапузов.
Да только с появлением близнецов не шибко прибавилось счастья в их доме. Груняша трепетно продолжала любить своего милого, стараясь во всём ему угодить. В то время как Прохор на глазах всего народа томился по Марте, а прежний ухажёр Михаил – по его жене. Об этом сложившемся четырёхугольнике бабы у колодцев без конца чесали злые языки, сладко предвкушая развязку, не беря в расчёт глубокие чувства каждой из сторон любовной «фигуры». Не заставила себя долго ждать развязка, и не возрадовались ей досужие бабы.
Непомерной глыбой навалилась на страну скорбь. И было имя той скорби – Великая Отечественная война.
В самом её начале призвали на фронт Прохора, следом Громова, в январе сорок второго добровольцем ушёл на защиту Родины Михаил. В первом же бою Миша пал смертью храбрых. В битве за Сталинград сложил голову председатель сельсовета Яков Ильич.
А Прохор целёхоньким вернулся с Победой. Бравый, ладный, с двумя боевыми орденами на широкой груди. Как завидели его бабы, про свои похоронки, про все беды на миг позабыли, гадать, судачить принялись – к какому ж берегу теперь солдат причалит?
 Марту - то и горе не взяло: и стать при ней всё та же осталась, и лицом ещё краше стала. А с Груняткиной любовью и добротой ничто в мире не сравнится, да и дети там свои, кровные.
Трое суток силком удерживал себя Прохор возле Груни, а на утро четвёртого дня повалился перед ней на колени и взмолился: «Прости, Груня, прости Христа ради, мизинца твоего я не достоин, подлец.  Кляну себя за искалеченную твою судьбу, но ничего не могу с собой поделать. Иду, бывало, в атаку, а Марта перед глазами стоит, к себе манит. Спать лягу, опять она мерещится. Всю войну будто так и прошёл с ней бок о бок. Нет мочи так жить больше».
Приняв тяжёлый удар, пошатнулась Груня, но во второй раз с верёвкой в сарай не побежала. Ради малолеток стерпела обиду, заглушая боль тяжёлым трудом, успокаивая душу молитвой. На Прохора зла не держала, понимала его любовь, по себе знала её великую силу и власть.
Но недаром говорится – на чужом несчастье счастья не построить. Приняла Прохора Марта, в ту же ночь пустила в дом. Друг за дружкой подарила ему дочерей - Маняшку с Дашуткой. И не знала округа жизнерадостнее мужика, чем Прохор. Ни на шаг не отпускал он от себя Марту, все дела домашние сообща делали, на работу в колхоз вместе ходили. За детьми старики Марты догляд вели.
Однажды возвращался Прохор с новой женой с сенокоса. Народу набралась целая машина. Налетевший стеной дождь минутой разорил полевую дорогу. У овражка «полуторка» резко пошла юзом, покатилась вниз и, наткнувшись на ухаб, опрокинула обезумевших от страха людей. Поранились все: кто больше получил увечий, кто меньше. Лишь Прохора злой рок обошёл стороной, и только его возлюбленная осталась неподвижно лежать на окровавленной мокрой траве. Даже мёртвой Марта была неотразима. Не передать состояние Прохора, в секунду поседевшего на глазах односельчан.
Старые молдаване не перенесли трагедии, следом за дочкой сошли в сырую землю. А Прохор, спустя несколько дней после похорон, постучался к Груне. Обросший, сломленный горем, он за одну руку держал полуторагодовалую Маняшу, а другой в отчаянии прижимал к груди крохотный плачущий «комочек» в грязных пелёнках – младшенькую Дашу. А сзади, из-за пояса, словно загнанные зверьки, выглядывали чумазые голодные пасынки.
-Вот, Груня, - прошептал непослушными губами Прохор, - примешь, нет - тебе решать. Прогонишь - не обижусь, приютишь – по гроб жизни благодарить буду.
Засуетилась Груша, смахивая на ходу набежавшие слёзы, будто всю жизнь лишь этого момента и ждала. Ребятишек за стол усадила, Прохору стопку налила. Дашутку из мокрых пелёнок вызволять принялась....Прошло два года. Девчонки – малышки кроме Груни другой мамы не помнили. Взяла она лаской и старших приёмных пацанов: те только и величали её - наша мамка. Благодаря её терпению и спокойному нраву меж собой сводные дети были очень дружны.
- Глядите-ка, всё Груня в нужное русло направила, - шептались за её спиной соседки, - одно только Прошкино сердце ей неподвластно. Даром что ходит мужик по земле, а душа незнамо где витает.
И вправду, сам не свой был Прохор. Другой за счастье почитал бы Грунину «слепую» к нему любовь, чуткую заботу о совершенно чужих детях. Но Прохор, видимо, так и не сумел забыть Марту, жадно зовущую и влекущую его к себе бессонными ночами из холодной могильной тьмы.
В проточных светлых водах местной речушки нашёл Прохор вечное упокоение души и тела. В скупом предсмертном послании Груне он дрожащей рукой вывел всего несколько слов: «В последний раз прошу, прости за всё…»  Новая волна пересудов захлестнула село: куда ж теперь Груня чужих детей пристроит?
Выждав пару недель, заявились к ней представители районной опеки и местной власти решать дальнейшую судьбу сирот.
-Мамка, а где у нас сироты? – залепетала в недоумении Маняша, подбежав к Груне и взобравшись к ней на колени.
«Какие си-ло-ты?»  - по слогам повторила за сестрой Дашка. И лишь старшие братья, прижавшись друг к дружке, молча, понимающе потупили взор в земляной пол избы.
Тут, словно встрепенувшись от наваждения, Груня сгребла в охапку всех собственных и приёмных ребят, и, глядя с укоризной на незваных визитёров, уверенным голосом твёрдо заявила: «Нет в нашем доме и никогда не было никаких сирот, все они мои, мои родные» …

15. Надежда на счастье https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104232
Макс Новиков - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11739
       
        Однажды, невидимый глазу дух Случая, притащил Сашку Круглого – приземистого, лысого и беспечного парня – в магазин на углу Фруктовой и Виноградной.
        Январский морозец с ожесточением щипал редких прохожих за носы и уши, имея на то все права. Мёрз и Сашка, и Храм Торговли. Последний жался в первом этаже заводского корпуса, как бездомная дворняга, тщетно пытался он укрыться от ледяных когтей Холода профнастилом двух цветов. Магазин судорожно держал над собой вывеску, в рифму которой подходило слово «радикулит».
        На входе парня чуть не сбила с ног жрица сего святилища Чревоугодия и ненужных Трат, она же знакомая Сашки – Катя Полежайкина, девица недурной наружности. Полежайкина ухватилась руками, пахнущими шоколадом, рыбой и бананами, за китайскую куртку своего дружка. Вонзив сверху вниз тоскливо-настойчивый взгляд, она, картавя, спросила:
        – Ну! Сегодня-то придешь, а!?
        Сашка смотрел рассеянно-задумчивым взглядом в Катькину грудь (ростом он похвастаться не мог) и по-взрослому, с расстановкой ответил:
        – Дела, Катюха, дела. Времени нет в любови играть.
        Кассирша, следившая за этой мелодраматической сценой своими маленькими глазками, пробурлила:
        – Катька, марш работать, вертихвостка кудрявая! – подбородки поборника нравственности и труда качнулись и шлепнули друг о друга.
        Плюмбум! Так прозвали в коллективе эту пухлую, очень пухлую особу женской части рода человеческого.
        – Сейчас иду я, тётя Валя! – бросила через плечо Сашкина собеседница, мотнув головкой, отчего короткие её кудряшки запрыгали черными змейками.
        – Я те дам «тётя Валя»! – тявкнул кассовый цербер. – Мне и сорока нету, поняла!
        Все девчата в магазине знали, что Плюмбум, или тётя Валя, давно перешагнула полувековой рубеж в летах и стокилограммовый на весах. Нет, на свинец как на химический элемент, она ни как не походила внешне, но самоё звучание слова «плюмбум» ярко характеризовало её наружность, точно подчёркивало производимые ею звуки. Словом, не в бровь, а в глаз.
        Круглый мял в руке спортивную шапочку и, медленно отогреваясь, созерцал «рабочую» атмосферу.
        В холле появился длинный китайский пуховик, набитый шерстью молодого Синтепона. Внутри этого одеяния ёжился и дрожал худосочный подслеповатый мужчина в очках с толстенными линзами.
        – Смотр-ри, сейчас что-то будет, – загадочно прошептала Катюха, наклоняясь над Сашкой, и добавила: – А я побегу – надо работать.
        Подружка Круглого скользнула, как ящерица, по кафельному полу в сторону склада, изящно лавируя среди беспризорных тележек с грудами продуктов. На встречу к ней приближался толстенький грузчик с узкими маслеными глазками и слащавой улыбкой. Он ущипнул кудряшку в красной жилетке за бок – раздался негодующий крик. Сашка отчетливо слышал звонкий всплеск смачной пощёчины и выдох: «Ого!». Круглый сжал в кулаке шапку, скрипнул зубами, а потом подумал: «Ну и девка. Огонь!».      
 Только что вошедший мужчина в очках проковылял мимо кассы и еле заметно кивнул онемевшему как-то сразу Плюмбуму. Та сидела в сером цвете лица, как лежалая мука второго сорта.
        Мятые штаны перенесли мужчину в скопище бренных творений рук человеческих. Сократ, окажись он там, непременно воскликнул бы, что вещей, без которых он может обойтись, стало много больше.
        Рукава пуховика двигались средь полок с товарами. Очки и нос упирались в упаковки продуктов. Казалось, что человек обнюхивает каждую пачку, банку и бутылку, что тот крот на вашей даче.
        Зоркие глазёнки торчали над кассой. Они давно ввалились в рыхлую пучину щёк их обладательницы но, ни на миг не переставали следить за манипуляциями подозрительного субъекта.
        В тот момент, когда неловкие пальцы мужчины держали кое-как бутылку подсолнечного масла, а нос и очки усердно изучали – обнюхивали этикетку, к нему приблизилась женщина, не утратившая красоты форм и нежности взгляда. Так выглядела бы Андромеда в возрасте бабы-ягодки. «Если в салат, то лучше оливковое», – благодушно посоветовала дама в длинном пуховике так же из Поднебесной, только женского покроя. Владелец неловких пальцев и толстых очков  вздрогнул, едва не выронив бутылку из рук.
        – Спасибо, благодарю Вас, – ответствовал он совсем ещё молодым голосом. – Жена такое любит. Вы не беспокойтесь, я справлюсь.
        Андромеда в бирюзовом пуховике, как никто иной подходила в пару этому скромному, вежливому, но, как видно, заброшенному мужу. Однако Купидон, бросив свои лук и стрелы, сейчас объедался просроками и развакуумом, а потому ни сию минуту, ни назавтра он не сможет скреплять ни чьих сердец, пусть даже они бьются в одном ритме под синтетический шелест верхних одежд.
        Кассирша, отпуская покупателей, всё пыталась отыскать глазами истертые ботинки, с нависшими на них мятыми штанами. Они то и дело мелькали в низах стеллажей. Когда же Люцифер, низвергнутый на кассу, увидел, что вблизи ботинок топчутся женские сапожки тридцать седьмого размера! Он вспыхнул красным огнем, как турецкий помидор с желтым ценником.
        Спустя недолгое время, мужчина шаркал по серой глади кафеля, плыл среди колбас и сыров, точно Одиссей меж Сциллой и Харибдой. Очень хотелось купить ему тех лакомств, так пугающих своими ценами, но сменившееся на заводе начальство было иного мнения и подкрепило его снятием всех надбавок. Главный инженер завода был выше этого, и на нём был серый китайский пуховик.
        Мужчина улучил момент, когда на кассе не крутились другие покупатели. Он выкладывал продукты на ленту, которые купил, чтобы порадовать супругу своим фирменным блюдом.
        Плюмбум сидела на кассе лиловая, точно перезревшая слива. Очки и воротник пуховика приблизились к маленьким ненавидящим глазам.
        – Валюша, можно я сегодня приду и приготовлю твои любимые макароны по-флотски?
        Глаза магазинного цербера вспыхнули дьявольским огнём, жилетка, размером с автомобильный чехол, вторила им; запахло серой.
        – Пакет нужен?! Нет? Ну, тогда проходи, мне работать надо.
        – Пуховик как-то весь сморщился, будто из него испарился человек, или то, что осталось от некогда рослого, крепкого и уверенного в себе Главного инженера завода. Не удивился он такой реакции супруги; вздохнул, взял из продуктов кильку в банке, батон и, оплатив счет, покинул обиталище бренных вещей.
        Сашка, наблюдавший семейную драму, весь как-то подобрался и устремился к дверям склада. Ворвавшись на склад, увидел высокую кудрявую красавицу, схватил её в объятья и почти закричал ей снизу вверх:
        – Катька, котёнок ты мой! Приду, сегодня же приду – жди!

16. Марсианин https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104569
Макс Новиков - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11739
      
        Посёлок Красная Горка, вопреки названию и ожиданию, прижался в низине где-то в междуречье Волги и Дона, выглядывая кое-где домишками в три, пять этажей.
        Напротив нашей квартиры один парень снимал комнату. Числился в какой-то бюджетной организации. По годам молодой, трудолюбивый, скромный и до черта бережливый. Внешне так же неплох: чернобровый, зоркоокий, с упрямыми тонкими губами. На жизнь имел самые серьезные планы: жена, дети и, конечно, покупка жилплощади. Так и говорил всем и каждому: «Чтобы дяде не платить». Деньги копил самым скрупулёзным образом, так что влюблённая в него без задних ног Наташка – уменьшенная копия Венеры Майкопской – не высказывала ему ни малейшего недовольства. Оставалась без походов в кино, танцев, цветов и мороженого. Парень-то серьёзный: жениться обещал и на квартиру копит, тут не до танцев с цветами, понимать надо!
        Всё бы ничего, да только за углом обшарпанной пятиэтажки поджидало вездесущее и всем известное «НО». Высокий этот красавец, словно Аполлон (всем Аполлонам Аполлон), простофилей оказался и олухом каких не видывало всё междуречье Волги и Дона со времён спасательной операции «Ноев ковчег».
        В вопросе накопления пото-кровных средств Красногорского Аполлона поддержали решительно все: родители, что не могут надышаться на свою кровинушку; Наташка, радеющая за образование семейного очага и готовки на нём семейного счастья; Наташкина мать, женщина дальновидная и грезящая счастьем доченьки «первой красавицы на всей Горке» – словом, все, кто, так или иначе, был на родственной и короткой ноге с чернобровым бюджетником–красавцем.
        Подбираемся с подветренной стороны к тому самому «НО».
        Ежевечерне, наш работающий, бережливый и зоркоокий герой усаживался за компьютерный стол. Имел он такую – не сказать манию – отдушину, что ли. В то время он увлекался игрой «Покорители Марса 2135», действие которой, разумеется, разворачивалось на вышеуказанной планете. Планета как планета, стоит в очереди за солнечной безлимитной энергией сразу за нами. Игра, этакая напасть, так затянула молодого человека в свой алеющий виртуальный омут, что никакому Джону Картеру и в кошмарных снах такого не приснилось никогда. Нашего героя резала краснота и усталость глаз, мутилось сознание, его терзало онемение низов спины. Тут уж и «верхи» не могли, и «низы» отказывались от дальнейшего функционирования. Ни чего не могло заставить его оторваться от монитора, мыши и клавиатуры, разве что необходимость вновь отправляться на работу.
        Всю ночь провёл марсианский рейнджер в приключениях на далёкой планете и вернулся в реальность за час до выхода по направлению к бюджетной организации. Закрыл игру, и тотчас на экране появилось красочное, заманчивое объявление.
        «Американский бизнесмен Милон Ласк готовит к отправке на Марс экспедицию, в состав которой будут входить астронавты, инженеры и строители. Они будут первыми основателями колонии переселенцев. Уже сейчас Вы можете стать инвестором программы освоения Марса, а так же собственником участка территории (X2Z – 001513) на Красной планете…» И всё, Всё! Как переклинило человека, будто молнией ударило нашего серьёзного собирателя кубышки*.
        Следующую неделю он ходил, будто погружённый в невесомость. Думать ни о чём не мог, кроме как о покупке участка на соседней планете. Всем сознанием пребывал в так хорошо знакомых местах из компьютерной игры; гулял среди не земных пейзажей и, пересыпая в ладонях красный песок, строил рожи марсоходу «Кьюриосити».
        Никому слова не говорил. Наташка с матерью не знали, что и думать. Успокаивали себя мыслью, что потенциальный муж и зять находится перед решающим шагом: вот-вот квартиру купит. Наташка оставила своего временно блаженного суженого и начала сговариваться с Гименеем, заручившись поддержкой благоволящего ей Купидона.
        Прошла неделя. Не вынесла душа межпланетного мечтателя инвестиционных мук–побежал крупной рысью в дом Наташкиной матери, совет держать с умной женщиной, подпоясанной житейским опытом. Прихватив под мышку жирную Ложь, вошёл марсианский мечтатель в дом – и доверие – к своей без пяти минут тёще. Проголосил руладу о принятом решении строить дом, под который и участок уже присмотрел. Немного только помочь нужно бренной монетой. Отчасти это было своего рода правдой, по крайней мере, в голове новоявленного инвестора марсианского строительства.
        Услышав сию мёдоточивую песнь, без-пяти-минут-тёща всплеснула руками, в чувствах и сердцах облобызала без-четырёх-минут-зятя и, тремя минутами позже, выгребла из ящика Пандоры недостающую сумму, оставив на дне один лишь здравый рассудок. «А я всегда говорила, что свой дом завсегда лучше какой-то там клетушки! Вот зятёк-то, молодец, послушал-таки умную женщину». Откуда ж было знать этой сияющей в тот час даме, что эфемерное жилище будет выситься на бескрайних пустынях Марса, и не иначе, как в мыслях её непутёвого, пока ещё любимого, зятя.
        Марсианский инвестор летел домой, к своему компьютеру, быстрее межпланетной ракеты. Оплатил – гора с плеч. Ждал документов о регистрации марсианского участка, поминутно проверял ящик электронной почты. Пусто в ящике, пусто на счёте в банке…. И тишина такая, давящая на виски, на сердце, на кишечник. Слышно, как лампочки на роутере мерцают…. В душу неудержимо закрадывается чувство тошноты и обманутых надежд. Медленно приходит осознание своей непролазной глупости и дремучего невежества.
        Проверил ещё раз сайт, там поместили информацию:
        «Полёт откладывается на неопределённое время, в связи с пандемией коронавируса…» Бледный, осунувшийся, иссохший он подумал зачем-то: «Правильно, ещё не хватало тащить на девственную планету всякую заразу!» Беззвучно заплакал. Туманно как-то стало кругом, темно.
        Когда Марсианин на самоизоляции очнулся, Наташки в его жизни не было. Зато был судебный иск на несколько миллионов от Наташкиной разъярённой матери, ещё больше умудрённой жизнью женщины.
        Кстати сказать, видел я этого Марсианина (иначе его не называют после того случая) месяц тому назад. Какое-то время он лечился в психиатрической лечебнице,  а сейчас работает на глиняном карьере. И вы знаете, действительно, его окружает красный «марсианский» пейзаж.
        Одни стремятся обмануть, другие – быть обманутыми.


*собирать кубышку – копить деньги (разг.)
 
17. Нетерпение http://proza.ru/2020/10/05/1090
Влад Петухов
              Телефон не звонил.
              Стоял на тумбочке красный и надуто – щекастый - и молчал. Трубка безмолвно покоилась на его рогатой башке.
              Я уже целый час гипнотизировал бездушные мозги этого негодяя в бестолковой надежде возбудить электродвижущие (или как их там?) силы, чтобы они заставили дребезгливо затрепетать металлический колокольчик, извещая о поступившем вызове. И тогда бы я стал считать:
              - Раз…
              - Два...
              И только на пятом или шестом, да, лучше на шестом дребезге я бы взял трубку и фальшиво – заспанным голосом произнёс:
              - Алло… А-а-а, это ты…
              В этом месте обязательно должно прозвучать разочарование. Разочарование и чуть-чуть досады. Но только чуть-чуть, чтобы хорошо чувствовалось умение владеть собой…
              Телефон не звонил.
              Он уже перестал быть вызывающе красным и сделался просто тёмным пятном на фоне почти таких же тёмных обоев поглощаемой сумраком комнаты. Тогда я решил представить его светофорно-зелёным. Всё! Запретный красный цвет аннулирован. Теперь ничто не мешает долгожданному звонку стремительно пролететь на разрешающий сигнал. Ау-у-у… Я мысленно прикрепил к аппарату синее милицейское ведёрко – для ускорения прохождения сигнала – и тихонько прошептал: виу – виу –виу…
             Ничего не произошло. Кто там изобрёл телефон? Говорят, вроде какой-то Белл… Ещё бы, с такой-то фамилией!* Не знаю, Белл, не Белл, для меня он – посланник дьявола: опутал всё человечество проводами. Вот говорят ещё: великий прогресс! Телефон, дескать, смог связать разных людей из разных краёв. Не спорю – связал! По рукам и ногам! Разве бы я сидел здесь, если бы не телефон?
              Всё! К чертям собачьим! Я вообще не буду брать трубку. Вот сейчас досчитаю до ста… нет, до тысячи, и если после этого он зазвонит, ни за что не возьму. Не заставите! Я, может быть, вообще уйду! Туда, во мрак, в туман, в слякоть… Однако, как за окном мерзко, всё-таки…
              Ну вот, девятьсот девяносто девять, и телефон звонит. Значит, можно ответить? Ах, это уже вторая тысяча, и мы так не договаривались? Да это и не звонок вовсе? Какой-то мальчишка провёл палкой по забору. Впрочем, откуда здесь мальчишка, да ещё в такую темень? Лезет в голову чушь всякая. Просто почудилось, наверное, от перенапряжения. От перенапряжения, от переожидания, от пере…. чего ещё? От перенадеждия?
              Хорошо было раньше, веке так в девятнадцатом. Написал письмо – и сиди, жди. Неторопливость, неопределённость. Письмо может потеряться. Или ответ на него. Или за это время вопрос жизни и смерти перестанет быть таковым, всё рассосётся само собой. Благодать!
              Надо бы поднять трубку… Может быть, звонок испортился. А вдруг уже звонили, а я из-за этой дурацкой поломки ничего не слышал? И больше уже никогда не позвонят? Никогда!? Как это ужасно звучит, когда один… Надо бы как-то проверить. А как? Позвонить кому-нибудь и попросить перезвонить? Так ведь я даже номера этого телефона не знаю!
              Чёртов Белл! Изобрёл, да не доизобрёл! Хорошо бы был такой телефон, чтобы без проводов. Нет, не рация, а именно телефон! Чтобы всегда с собой, и в любой момент позвонить можно, и номеров дурацких в голове не держать. Впрочем, что это я? Совсем уж глупости в голову лезут, разве такое возможно?
              Как в комнате темно… Темно и неуютно… И даже как-то немного не по себе. Это от ожидания. Уже, наверное, сто часов прошло. Только почему тогда не светает? Что там на часах? Всего сорок минут? Не может быть. Значит здесь другая напасть – время испортилось и остановилось. И эта ночь не закончится никогда, а я буду вечно сидеть здесь и ждать, ждать, ждать…
              А чего, собственно говоря, ждать? Какого-то звонка? Звонка? Всего лишь? Это темнота на меня так влияет. Ведь при свете я был гораздо благоразумнее. Как там у меня было? Неторопливо, на шестом звонке поднять трубку и разочарованно произнести сквозь зевоту: «А-а-а, это ты?»  Класс! Вот как надо! Отчетливо демонстрируемое чувство собственного достоинства! Именно!
              Что это? Телефон зазвонил или это у меня в ушах? Как там надо: дождаться до шести? Или до восьми? К чёрту!
              - Алё – алё - алё! Это я! Да, да, я! Я здесь!

________________________________
              *Bell – (англ.) звонить, колокол

18. Дом http://proza.ru/2020/10/05/1090
Влад Петухов
              Дом жил в самой середине деревни, аккурат на развилке дорог. Он был одинокий и заброшенный. А когда ты одинок и поделиться событиями из прошлой жизни и своими переживаниями не с кем, они куда-то потихоньку улетучиваются, истаивают, и уже не понять, было это на самом деле или примерещилось холодными унылыми ночами. Дом не помнил сколько ему лет, а спросить было не у кого – давно уже не было ни жильцов, ни гостей. Он знал только, что на верхней крышке старого буфета, стоящего в зале, если присмотреться, можно отыскать надпись химическим карандашом: «Бригадиръ Смирновъ». Получалось, что ему больше ста лет, ведь буфет стоял на этом месте всегда. Стенки импозантного когда-то сооружения давно облюбовали древоточцы и напилили уже изрядные кучки белесой муки, лежащей теперь нетронутой по периметру основания.
              Был и ещё один ориентир во времени: где-то валялся затерянный старый гроссбух с надписью каллиграфическим почерком на обложке о сборе средств к столетию Бородинского сражения. Любопытные мыши уже давно попробовали на вкус краешек обложки, но что-то в содержавшихся внутри финансовых делах им, видимо, не понравилось, и они оставили амбарную книгу в покое.
              На стенах в зале напротив друг друга располагались два фотопортрета в простых рамках. Верх рамок по деревенской традиции был несколько отстранен от стены и поэтому получалось, что портреты нацелены немного в пол. С левой стены сердито взирал на происходящее в комнате бородатый мужчина с обличием Льва Толстого, с противоположной – не менее строгая женщина в тёмном платке домиком над высоким лбом. Никифор Усач и жена его Аграфена.
              «Усач» было прозвищем, вполне понятным и оправданным, учитывая облик его носителя, но произносилось шёпотом и исключительно «за глаза», ибо был Никифор человеком серьёзным и «в авторитете». Ну, а прозвище, так как же без него-то на селе? Дом слыхивал и не такие. Жила в деревне, например, парочка: Васька «Рука-Нога» да Ольга «Кубырялка». Оба получили свои обиходные «имена» по причине имеющихся физических изъянов – деревенские шутки подчас не знали жалости. Но дальше прозвищ обида не заходила. Более того, как бы в компенсацию за неё, соседи всегда готовы были помочь и дровами, и провиантом, если требовалось.
              В первый раз Дом осиротел в конце лета сорок первого. Стране нужны были солдаты, и Никифор Усач ушёл на войну. Навсегда. А потом потребовалась бабья защита от врага, и «на окопы» забрали Аграфену. Дом терпеливо ждал хозяев домой и тихо плакал мокрыми осенними ночами. А к зиме кто-то сердобольный заколотил его окна горбылем. Как будто пятаки на веки усопшему положил. И Дом подумал, что он умер.
              Но нет. Хоть на дворе и не было тепло тем особенным, влажным, запашистым теплом от скотины, какая-никакая жизнь продолжалась. Под крышей вольно разместились обнаглевшие воробьи, а внизу не давали покоя неугомонные мыши. Да и в щёлки заколоченных окон дом со временем научился подглядывать. За бесконечные чёрные годы много ему довелось повидать. Бои не дошли до их деревни, но война – докатилась. Она извернула привычный уклад жизни во всём, даже в неожиданном. Люди вдруг стали бояться безобидной тихой Фроси – Хромоножки, которую раньше не очень-то и замечали. Фрося носила письма. А письма в то время часто приходили совсем не те…
              Дом привык к отсутствию мужских голосов в деревне, привык к одышливому хеканью соседки Дарьи, колющей дрова на себя и на тех, кто сам с этим делом уже не справлялся. И всё-таки иной раз ему приходилось вздрагивать от неожиданного взрыва женского хохота. Это в войну-то! Никак тронулись бабы от непосильной работы? Нет, оказывается, при уме всё-таки.
              А начиналось обычно так.
              Тащатся с поля, кажется сил не хватит до дому дойти. Ватники мокрые да тяжёлые, до утра не просушить. Но вот кто-то из баб заводит:
              - А что это у тебя, Клаша, - это она Клавдии Корневой, - ватник – то вроде как старый, а дыры новые?
              Дыры, конечно, все старые, и ушивать их сил уже не осталось, но Клавдия послушно ведётся:
              - Так ведь видели, бабы, немец поутру прилетал, меня специально выцеливал? Я с испугу-то - головой в копну. А штанов, сами понимаете, нету, ещё в том году последние сносила. Ну, он и разволновался, видно, рука дрогнула. А может жаль было такую красоту портить. Промазал, в общем. А вот ватнику досталось!
              - Жалко, совсем новый! – заканчивает она под хохот товарок. Ну вот, так-то и до дома дошли. Хватило сил, слава Богу!
              Да, ватники, ватники… Универсальная одежда широкого социального применения. И в поле – в ватнике, и в окопе – в ватнике, на стройке – в ватнике и на зоне – в ватнике. И бабы, и мужики – все в ватниках. Ватник сцементировал нацию. Если верно, что все мы вышли из гоголевской шинели, так это, может быть, душой. А вот телом – из ватника!
              Первый гость заглянул в Дом в мае сорок пятого. Да и не гость это был вовсе. Соседские женщины оторвали скрещенные на дверях доски и вытащили на улицу все лавки, стулья и табуретки, всё, на чём сидеть можно было. В доме через дорогу варили пиво у Дарьи Корешковой, Победу праздновали. А сама Дарья, уже хмельная, всё подтыкала невестку:
              - Пляши, Ульяна, пляши! Скоро Мишка вернется. Раз до сих пор похоронка миновала, жив значит! Теперь уж не убьют!
              Только вот не знала она, что в это время где-то далеко усталый военный командир подписывал последние на этой войне похоронки. В толстой пачке казённых листков был и такой: «Уважаемая Дарья…Ваш сын рядовой Корешков Михаил… проявив… убит… мая 1945 года...»
              Своих хозяев Дом не дождался. Вот уже и жизнь стала налаживаться. Те же бабы да увечные в основном мужики эту жизнь и налажали. Васька «Рука - Нога» как-то незаметно потерял своё прозвище. Неловко оказалось так-то обзываться, когда у каждого даже не второго - первого мужика было что-то оттяпано от организма во фронтовых госпиталях.
              Жизнь в деревне налаживалась, а Дом по-прежнему одиночествовал. Всё чаще думалось о том, что так и сгинет он бобылём, отдаст душу своему деревянному богу, а одряхлевшее тело его сгорит в печках сельчан, последний раз порадовав их своим теплом. Что такое «бобыль» Дом не знал, но давно приметил, что когда деревенские произносили это слово, проскакивала в их голосах какая-то тоска и безнадёга. Значит и о нём так-то вот думать можно, решил он для себя.
              Но жиличка у него всё-таки появилась – баба Глаша, какая-то дальняя родственница Никифора Усача. Она заняла небольшую кухоньку, главной достопримечательностью которой была русская печь, а двери в передние комнаты накрепко законопатила от зимних морозов, да и дождавшись лета, не стала их распечатывать. Так и жила в полном уединении, не принимая гостей и не страдая от отсутствия внимания сельчан. Они, поначалу-то, было пытались иметь с ней какие-то дела, да понемногу отстали за полной бесперспективностью таковых.
              В последние свои годы баба Глаша тихонько тронулась и всё своё драгоценное добро стала прятать в схронах, где под стеной бани, а где – в подполе или на дворе. Туда пошли её юбки и платки, подзоры с кружевами и даже совсем уж городские, но совершенно никчёмные на селе, невесть откуда взявшиеся, чёрные боты с красной байкой внутри и клапаном на двух кнопках. Имущество она паковала в старое ведро и старательно закапывала, что-то приговаривая при этом себе под нос. Если бы кто-то случайно оказался рядом, то услышал бы бабкины пришёптывания:
              - Это вот Вареньке… поносит, как вырастет… А это Валюшке…
              Как подошло время, похоронили её сельчане артельно. Никто из родственников на кладбище не приехал, никого не осталось, видно…
              И опять Дом осиротел надолго. Покосилась и местами упала старая изгородь. Нахальные тополиные ростки, трУсившие до этого выбираться на волю, заполонили всё свободное пространство вокруг своего огромного родителя и вытянулись уже на метр от земли. Крапивно-малиновые заросли подобрались к самому крыльцу и берегли вход получше старого ржавого замка, висевшего, если присмотреться, мимо накладки, только для видимости. На южном фронтоне под самой крышей уже который год жила ласточкина династия. А на стропилах двора осы строили себе бумажные жилища величиной с коровью голову. Человек был здесь лишним.
              Но Дом так не думал. Всё-таки он был предназначен для людей и неисполнение своей функции переживал тяжело. Поэтому он старался понравиться редким покупателям. Крыша была ещё крепка, стёкла целы, даже электричество было, видимо, забыли отключить в своё время. Люди ходили по комнатам, удивлялись наличию целых трёх печей, стучали обухом по брёвнам (дом старался откликаться позвончее), с интересом изучали старинную мебель. И больше не возвращались.
              Но вот как-то в августе, когда Дом опять впал в философическую меланхолию, в деревне появились новенькие. Дому они понравились сразу, супружеская пара в зрелом возрасте. Они тоже ходили, тоже постукивали, тоже удивлялись. А самое главное – они ударили с продавцами, обнаружившимися вдруг иногородними племянницами бабы Глаши, по рукам. И уехали. А Дом принялся фантазировать про свою новую жизнь. Ему тоже хотелось иметь железную крышу, чтобы как у соседей, и высокую мачту с телевизионной антенной. И вот наличники бы неплохо, резные, красивые. Да мало ли о чём может мечтать истосковавшийся по человеческому вниманию давно осиротевший деревянный дом?
                ___
              Шло время. Теперь Дом красовался и железной крышей, и красивой антенной, и резными наличниками, за которые он был особенно признателен своему хозяину. И даже не потому, что очень такие хотелось, а зная, каких трудов стоило найти мастера исчезающего ремесла. Алексею пришлось буквально прочесать весь район. Лестницу в коттедж за полмиллиона – пожалуйста, а наличники… нет, возни много, а выхода – чуть.  И Дом безуспешно искал в происходящем свою, деревянную, логику. Вот – лестница. Она в доме. Дом – за глухим забором. На дверях замок. Кто её увидит? Разве что только хозяину перед своими гостями хвастаться. А наличники – это же красота! Всем видно, всем настроение поднимает, глаз радует! Нет, не понять ему, видимо, чего-то в новой жизни.
              А потом пришла пора красить новую «одежду» Дома. Для такого дела была вызвана подмога. И тогда оказалось, что хозяйская семья совсем не по-городскому богата четырьмя детьми. А когда все заявились, да ещё парами, Дом с удивлением узнал про себя, что он, оказывается, недостаточно просторен.
              Прошло ещё немного времени, и в Доме один за другим начали появляться маленькие человечки. Их привозили хозяйские дети, и Дом с любопытством наблюдал, как малоподвижные поначалу, но весьма голосистые крохи превращаются в непредсказуемо стремительных головастиков, которые не знают удержу и неуправляемо стремятся проникнуть в такие места, о которых и сам Дом успел накрепко позабыть. Иногда, распирая дверь в какое-нибудь запретное место, чтобы мальцам не открыть было, Дом добродушно ворчал про себя: «Вот ведь, неугомонные, назойливее воробьёв!» И вспоминал без грусти то время, когда единственными живыми существами, гостившими у него, были эти неунывающие птахи.

19. Отрывок из рассказа Тревожный сентябрь 1942года http://proza.ru/2020/05/18/1113
Александр Козлов 11
Проехав деревню Подвязново, девчонки не увидели своего стада. На душе стало тревожно, где искать своих, они не знали. Решили проехать по дороге дальше, в сторону Дмитрова. Неописуемое счастье охватило обоих, когда они увидели Петьку, ехавшего по полю наперерез им. С нескрываемой радостью обе бросились обнимать его, едва тот соскочил с лошади. Когда Ольга повисла на его шее, Петьку бросило в жар, он почувствовал, что покраснеет, и застеснялся этого.
Смущаясь и сбиваясь, он рассказал, что коровы, испугавшись немецких самолетов, разбежались. Всадники с трудом сумели согнать их в кучу, но при этом пришлось отклонится от запланированного маршрута. Стадо оказалось в районе деревни Бестужево. Сопровождающие подводы, выехав на бездорожье, отстали от стада. Но вскоре все собрались на берегу небольшой речки. Тут Дарья вспомнила про Полину и Ольгу и отправила его к назначенному месту встречи.
Через полчаса подводы в сопровождении Петьки прибыли к стаду. Все радовались, будто не виделись вечность. За эти несколько дней они стали словно родными. Время полуденного отдыха несколько увеличилось. Коровы, воспользовавшись этими, жадно щипали траву. Полина рассказала Дарье, что шоссе Дмитров – Рогачев загружена войсками и беженцами. Прогнать по нему стадо коров будет сложно. Поговорив с местными жителями и изучив карту, выданную райкомом, Дарья приняла решение идти на Яхрому не через Дмитров, а по Рогочевскому шоссе до Федоровки, а дальше на Яхрому через Астрецово.
Очередной дневной перегон прошёл без особенностей. По подсказке местных жителей сократили путь, свернув с шоссе на Филимоново не доходя до Федоровки. Жители деревни их встретили тепло. Они предложили загнать стадо в коровник, опустевший неделю назад и помогли провести вечернюю дойку. Всё молоко под расписку председателя местного колхоза забрали местные жители.
Для сопровождающих истопили баню на берегу пруда. Мужчин было меньше, и их Дарья отправила в баню первыми, мол, мойтесь быстрее, а женщины потом подольше попарятся. Егорыч оказался не охотник до бани, а ребята быстро управились, и даже сумели после парилки окунуться в пруду. Бабы поделились на две группы, вначале пошли пожилые доярки, потом Дарья с молодыми девками. Дарья попросила ребят подежурить невдалеке от бани, вдруг чего понадобится. Так и получилось, закончилась холодная вода. Дарья выставила вёдра на крыльцо и кликнула ребят. Схватив ведра, те побежали на пруд, а когда принесли полные, дверь приоткрылась, полуголая Дарья стала забирать у них ведра, а за её спиной голые девки весело завизжали.
Петька последним передавал ведро Дарье. Дверь неожиданно распахнулась. В облаке тумана и пара стояла голая Ольга, слегка прикрывая ладонью низ живота. Её полные груди с пурпурными сосками словно приковали взгляд Петьки. Сердце рванулось и замерло, ему стало нестерпимо жарко. Глаза непроизвольно стали опускаться ниже, белый живот, пупок, широкие полные бедра, ладонь, закрывающая нечто интимное, обвораживающее, и вмиг ставшее желанным для взгляда. Сердце бешено застучало, а жар неожиданно спустился вниз живота, наполнил кровью мышцы ног и кое-что еще, что стало давить на брюки, предательски выпячиваясь вперед.
Миг, показавшийся Петьке вечностью, прервался смехом Дарьи. «За смотрины у нас деньги берут! Или отрабатывают! Может, спинки моим девкам потрешь!» - весело спросила она остолбеневшего Петьку. Петька покраснел, отдал ведро, прикрыл рукой выпяченный желвак брюк, развернулся и побежал за угол бани к ребятам. Сзади раздался хохот девчат. Ему было стыдно, он пытался уложить предательское тело, но оно наоборот, становилось все упруже и упруже. «Ребята засмеют, если увидят»,  - подумал Петька, развернулся и побежал к пруду.
Став на мостках на колени, он направил торчащий предмет вдоль ноги, наклонился к воде и, черпнув ладонью холодную воду, умылся. Стал успокаиваться. Дарья вновь высунулась из бани и крикнула ребятам: «Брысь в деревню, мы выходим к пруду, хотим окунуться!» Ребята поплелись в сторону деревни, Петька шел за ними, но не стремился их догнать. Мысли его путались, в памяти время от времени всплывала обнаженная фигура Ольги, а в душе стыд сменялся непонятным ему чувством радости и счастья. И это было ему очень приятно. Когда ребята отошли на достаточно большое расстояние, возле бани раздался задорный смех. Ребята оглянулись, в вечерних сумерках едва различимые голые тела девчонок с визгом прыгали с мостков в воду.
За ужином Петька не поднимал глаз, ему казалось, что все знают о его желваке в штанах. Он, то краснел, и его бросало в жар, то его спина покрывалась холодным потом. После ужина все быстро улеглись спать вповалку в служебном помещении коровника, накрыв брезентом разворошенное на полу сено. Было мягко, а прижавшись друг к другу, и тепло.
Чтобы овладеть собой, после ужина Петька вышел на свежий воздух, поэтому в служебку он пришел последним. Увидев, что ни кто на него не обращает внимания, окончательно успокоился. Краем глаза он поймал нежный взгляд Ольги и лег рядом с ней. Тепло её тела, запах банного мыла и аромат свежего сена кружили его голову. Такого приятного ощущения он еще не испытывал ни когда, и даже не заметил, как уснул беспробудным сном. Проснувшись утром последним, когда все доярки уже ушли к стаду, вздохнул с досадой, ночь очень быстро пролетела.
Позавтракав, двинулись дальше. По плану к вечеру должны пройти Яхрому и мост через водоканал "Москва-Волга".
Вот уже и Астрецово позади. Впереди поле, небольшая роща, а за ней и Яхрома. И тут над головами появилась немецкие самолеты. Они шли на Яхрому. «Мост бомбить будут», - сделал вывод Егорыч.
Все подняли головы вверх, сопровождая взглядом самолеты. Вдруг один из самолетов, словно вздрогнув, стал выпадать из образцового строя. Он резко стал терять высоту и разворачиваться, при этом звук сирены становился всё более надрывным и пугающим. Всем стало страшно, не зная, что делать, подводы остановились. Самолет снижался все ниже и ниже, и всем стало ясно, что он летит в сторону колхозного стада.
Дарья первая вышла из оцепенения и закричала: «Всем в рощу! Гоните стадо в рощу!»
Самолет на бреющем полете пронесся над стадом. От рева моторов и пугающего звука сирены коровы разбегались в разные стороны. Испуганные вздыбившие лошади чуть не сбросили седоков и едва не перевернули подводы. Самолет, пролетев до Астрецово, медленно стал разворачиваться.
«Сейчас на второй круг зайдет!» - крикнул Егорыч.
«В рощу! В рощу!» - громко прокричала Дарья.
Подводы помчались по бездорожью, подпрыгивая на каждой кочке. Все сопровождающие, кроме тех, кто управлял подводами, спрыгнули с телег и бежали рядом. Всадники, добившись управляемости лошадьми, пытались направить разбегающихся коров к роще. Самолет, закончив разворот, вновь приближался. Вдруг из него в сторону стада полетел фейерверк трассирующих пуль, чуть позже зазвучала пулеметная очередь. Одна корова вдруг споткнулась, упала, перевернулась через голову, и осталась лежать на боку.
Самолет снова сделал разворот. Петька, словно во сне, увидел одновременно и бегущую по полю Ольгу, и немецкий самолет, летящий к ней. «Ложись! Ольга, ложись!» - закричал он. Но Ольга, сорвав косынку, бежала к роще. Самолет стремительно приближался. Рванув уздечку, Петька поскакал к ней, наперерез самолёту. Поравнявшись с Ольгой, он спрыгнул с коня, схватил её в охапку и они вместе упали на траву. В этот момент пулеметная очередь подняла пыль впереди упавшей пары, едва не зацепив убегающего в рощу коня.
Петька с Ольгой лежали на земле, обнявшись. Они не видели ни пулеметной очереди, ни немецкого самолета, делавшего очередной заход, ни разбегающихся коров, ни кричащей и размахивающей руками Дарьи на опушке рощи. Для них обоих время словно остановилось. Их губы нашли друг друга и сомкнулись в бесконечном поцелуе. Немецкий летчик еще раз зашел на лежащую пару, и уже видя их в прицеле, готов был нажать гашетку, но не сделал этого, возможно принял их за мертвых, а может быть, пожалел их любовь, победившую на его глазах саму смерть...
Самолет ещё кружил над полем, когда в рощу прибежала Полина. Она сразу подошла к Дарье и потребовала: «Отдай мой паспорт! А вдруг, тебя убьют, и мы не найдем тебя! Без паспорта первый попавший милиционер арестует как врага народа или немецкого диверсанта! Отдай паспорт!» – словно в истерике твердила она, не замечая вражеского самолета. Дарья поняла опасения Полины, и когда все сошлись к вечеру к роще, собрав в стадо всех разбежавшихся коров, раздала всем их документы.
В этот день они не смогли перейти водоканал. Убитую корову погрузили на телегу и отвезли вместе с молоком в Яхрому. Под расписку сдали в городской военный комиссариат, не взяв себе ни кусочка мяса. Ночевали в роще, натянув между деревьями брезентовый тент. Начинал моросить мелкий дождь. Веселья возле костра больше не было, сама смерть дыхнула им сегодня в лицо...
До пункта назначения гурт двигался ещё пять суток, это была уже обыденная прифронтовая работа. Ребят словно подменили, они вмиг повзрослели на несколько лет. Петька с Ольгой с этого дня всегда были рядом. Все приняли это как неизбежное событие, ни кто не осуждал их поведение, и их, так неожиданно вспыхнувшую, любовь.
При сдаче животных в пункте назначения пришлось оставить и две подводы с бидонами. Домой возвращались на трех подводах. Две лошади под седлами использовали для разведки наиболее кратчайшего пути. Сокращая путь, проехали через город Клин. На центральной площади они остановились, из репродуктора звучал голос Левитана:
«От Советского информбюро. В течение ночи на 24 сентября наши войска вели бои с противником на всех участках  фронта. ... Агрономы, зоотехники и другие работники животноводческих совхозов прифронтовой полосы сохраняют поголовье племенного скота... Перегоном ценнейшего племенного стада руководила тов. 0. В. Суровникова - работник совхоза Носково. Она успешно вывела скот из опасной зоны и доставила его на место назначения без потерь.»
«Дарья, а про нас Левитан тоже расскажет?» - спросил Колька, когда репродуктор замолчал.
«Ты же слышал, там по 700 и 750 голов племенных коров перегоняли, а мы только 120 обычных, к тому же одну не уберегли, - грустно сказала Дарья. – Трогай, скоро будем дома!»
Услышанная сводка советского информбюро об успехах советских войск давала надежду. Тем не менее, всех одолевали тревожные мысли, что будет, если в деревню придут немцы. Как жить, что делать? Не возвращаться нельзя, у всех в деревне остались близкие родственники. Колонна из трех подвод и двух всадников медленно двигалась в неизвестное.
На одной из телег, прижавшись друг к другу, сидели Петька и Ольга. Любовь, так неожиданно вспыхнувшая в их сердцах, подарила им это короткое счастье. Они не знали, и даже не хотели думать о том, какие испытания предстоят им уже в недалеком будущем...

20. Волшебный топорик http://proza.ru/2020/03/03/1616
Александр Козлов 11
Жили-были старик со старухой. И было у них три сына, двое старших уже взрослые, мужики почитай, а младший, Федька, совсем юнец ещё. Но вот умерла старуха, да и сам старик захворал. Говорит он сыновьям: «Решил я при жизни поделить меж вами наследство, чтобы вы после моей смерти не переругались. Но прежде хочу услышать ваши пожелания».
Старший говорит: «Хочу в купцы податься. Отпиши мне дом, я здесь продуктовую лавку открою».
Средний говорит: «Хочу конюшней владеть. В ямщики пойду, а конюшню в ям почтовый оборудую».
А младший сын, скромно опустив голову, говорит: «А я хочу твоему мастерству выучиться, плотником хочу стать. Подари мне свой топор».
Старик выслушал всех и говорит « Пусть будет по-вашему! Владейте имуществом, так как пожелали, и живите в дружбе и согласии».
Вскоре умер старик. Старшие братья, похоронив отца, тут же поделили всё между собой. А младшему дали отцов топорик: «Вот твоя желанная доля наследства. Ты её сам выбрал. Бери топор и ступай на все четыре стороны!» И выставили отрока за ворота, сунув ему в руки котомку с караваем хлеба, солонкой и кувшином молока. Федька сильно и не расстроился, братья его и раньше не жаловали, а теперича точно житья не дадут.
Заткнул Федор топор за кушак, повесил котомку на плечо, да и пошёл, куда глаза глядят. Вот привела дорога его в дремучий лес, страшно стало Федору. Надо, думает, взять топорик, и палку крепкую срубить на посох, чтобы от зверья, если что, отбиваться. Только подумал, слышит за спиной чуднОй голосок: "Будет исполнено, хозяин!" Топор зашевелился, из-под кушака выскочил и давай близлежащую березку рубить, только щепки во все стороны полетели. Не успел Федор и глазом моргнуть, как в его руках оказался красивый посох с массивным резным наконечником в виде совы. А сова-то как живая, Федору даже показалось, что она крыльями взмахнула, сложила их и замерла. А топорик тут же вернулся на место за кушак.
"Чудеса, - воскликнул Федор. Он вытащил топорик из-за спины, посмотрел на него со всех сторон и спросил: "Ты что, волшебный"?
" Да, - ответил топорик, - я принадлежал твоему отцу, а теперь ты мой хозяин!"
"И ты будешь выполнять все мои желания?" - спросил Федор.
"Ну не все, а только те, которые касаются моей работы. И можешь вслух не говорить, только подумай обо мне и мысленно произнеси фразу: "Топорик, надо сделать это и то", и я исполню".
"Так  это ты в плотницком ремесле отцу помогал?"
"Отец твой сам отличным мастером был, ну и я помогал ему, конечно. И тебе буду помогать, ты только из рук меня не выпускай и думай о том, что хочешь сделать, а я уж сработаю все в лучшем виде".
Подивился чуду Федор, убрал топор за спину, и только собрался тронуться дальше, из кустов выскочили разбойники. Окружили Федора, вилами в него тычут, котомку его требуют. "Эх, - думает он, - сейчас топориком порубить бы черенки вил, да ремни, которые портки держат, вот тогда бы я с ними справился". А топорик тут как тут, меж разбойников порхает, тяп-ляп по вилам и по брючным ремням, да так точно, что все портки ниже колен съехали. Разбойники опешили, оружия лишились, в портках запутались, попадали. Встали перед Федором на колени, прощения просят, мол, черт попутал. Не губи, мол, выкуп заплатим, есть золотишко. "А если есть золото, так что же вы на простых людей нападаете?" - спрашивает Федор. "Дак, есть хочется, что делать - не знаем, атамана нашего недавно убили. Будь нашим атаманом!" - запричитали разбойники, стоя на коленях, колпаки поснимали и кланяются. Отказался Федор быть атаманом, поделился хлебом и пошел своей дорогой.
Долго ли, коротко ли шёл Федор, пришел он в город и подрядился учеником к мастеру, строившему терем местному боярину. Заметил мастер, что у Федора плотницкие работы получаются лучше, чем у него самого - и брёвна ложатся плотнее, и резьба интереснее, и узоры красивее. Зависть его заела, да и опасаться стал, вдруг боярин заметит, что ученик способнее учителя, и назначит его главным на стройке. Стал он подумывать, как избавится от Федора, и придумал.  Подпилил ночью лестницу на второй этаж, которую Федор делал. Утром боярин пошёл по этой лестнице, а она и сломалась, боярина чуть не придавило. Осерчал боярин: «Сгною виновного», - кричит. Федора тут же схватили. В пыточную на дыбу, и ну розгами пытать. Специально, мол, плохо сделал! А тот твердит, не моя, дескать, вина. Не поверили, забили Федора до потери сознания, да так на дыбе висеть на ночь и оставили.
Ночью Федор пришел в себя, ни рукой, ни нагой пошевелить не может, связан верёвками. "Эх, - думает, - топорик-то на стройке остался, а ведь мог бы освободить меня". Только подумал, а топорик тут как тут. Тяп-ляп, и веревки перерублены. Встал Федор на ноги, руки потирает, затекли. А топорик дальше путь расчищает, обухом по замку на решетке – хлоп, дверь и открылась. А тут и в соседних клетках проснулись арестанты, видят, Федор с топором в руках уходить собрался, просить стали, мол, возьми нас с собой! Освободил Федор всех, и убежали они в лес, к разбойникам. А уж те-то как обрадовались, и упросили Федора атаманом стать.
В это время царь со свитой и объезжал свои владения. И надо же было так случиться, что именно в этом лесу на него напали басурмане, войны соседнего государства. Разбойники услыхали шум, подкрались к месту боя, видят, басурмане вот-вот царя в полон возьмут. Ну, Федор и дал команду: «Бей басурман!» Разбойники с громкими криками бросились в бой, а Федор тихонько шепнул: «Топорик, помогай!» В басурман полетели стрелы, копья, вилы. Ни кто и не заметил, как в этой круговерти топорик крутился среди врагов, рубил вражеские копья, выбивал из рук сабли. У всадников подрезал конскую сбрую, и те падали на землю. В один миг все басурмане без оружия валялись на земле. Царь был спасен.но когда увидев вокруг себя банду разбойников, опешил, но, в конце концов, понял, что они спасли жизнь не только ему, но и его дочери, сидящей рядом с ним в карете.
"Какую награду вы хотите получить за моё освобождение?" - спросил царь.
Федор немного подумал и говорит: "Разреши нам, великий Царь, в начале дороги, по которой басурмане набеги совершают, городище-крепость построить. Помилуй моих братьев-разбойников, позволь им там себе дом построить, и будем мы усердно службу тебе нести на страже границы отечества".
Царю очень понравилось это предложение, уж очень беспокоили басурмане, вон, даже чуть в полон его самого не взяли. Позвал он писаря из свиты и приказал отписать на имя Федора "Охранную Грамоту", и назначил его на должность воеводы. И казначею приказал выдать тысячу рублей на закупку утвари всякой, необходимой для закладки городища. А разбойники и сами подсуетились, басурманских коней пособирали, топорик-то, когда подрезал сбрую, ни одного коня не поранил.
Пока царь с разбойниками уговор вели, царевна в себя пришла, уж очень испугалась она во время нападения басурман, чуть было чувств не лишилась. В шторах щелочку сделала и подсматривает из кареты. Приглянулся ей Федор, аж в сердечке что-то екнуло. Да и у Федора, при виде бледного личика царевны все внутри загорелось, затрепетало. Любовь наполнила сердце, но не затмило разум, понимает отрок, где он, а где царевна.
Круто изменилась жизнь разбойников, перестали они скрываться по лесам да болотам. Закупили они все необходимое в ближайшем городке, погрузили на подводы и тронулись в путь. Народ тоже поверил в Федора. Лесорубы, печники, пекарь и кузнец, погрузив свои пожитки на телеги, пристроились к его обозу. Федор с небольшой группой впереди едут. Где дорогу расширят, где болотину замостят, где мост через ручей построят. Конечно всё не без помощи топорика, но, ни кто так и не узнал, что топорик волшебный.
Пришли на холм, окруженный с трёх сторон крутым берегом излучины реки. Тут и городище строить решили. Не защищенную рекой часть холма обнесли тыном и рвом, подъёмные ворота сделали, при опускании превращающиеся в мост через ров. Внутри стали дома ставить, кузнецу, пекарню. Застучали топоры, завизжали пилы, зазвенела кузница, задымили печи. Федор и начальник требовательный и мастер искусный. И дом срубит, и светёлку оформит, и фронтон украсит резьбой. А уж, какие наличники сделает, ну просто сказка! Всех обеспечил жильем. И граница под охраной. Федор со своей свитой отбил несколько набегов басурман. Те сразу мира запросили, предложили свои товары на базаре в городище продавать. Царь несколько раз наезжал, был всем происходящим доволен и жаловал Федору титул уездного князя.
Слух по Руси пошел о чудном городище. Потянулись туда и купцы с товаром, и скоморохи с куклами, и крестьяне с продуктами. Прослышали и старшие братья, и тоже поехали в новый город дела свои продвигать. Явились на поклон к князю, ан это брат их меньший. Пали на колени, просить прощения. А Федор поднял их с колен, обнял и говорит: "Отец завещал нам дружно жить, я зла на вас не держу, обустраивайтесь в моем городе".
Поселил Федор братьев в свободную избу, а те и не довольны, сам то, мол, в тереме живет, а мы в простой избе. Затаили они злобу. А тут и царь с царевной в гости к Федору приехали. В княжьих хоромах пируют, с Федором речи ведут, а на них - ноль внимания.
Сжигает братьев зависть, сговорились они Федора перед царем опозорить. Подговорили пару басурман похитить царевну, мол, большие деньги заработают. Те под видом знахарей на базаре шатер поставили, внутри обстановку для гадания и ворожбы соорудили, а в народе слух распустили, что могут гадать и будущее предсказывать.
За шатром кибитку крытую поставили, а в шатре потайной выход к этой кибитке сделали.
Гуляла по базару царевна с девками, заинтересовалась знахарями, да и заглянула в шатер. А мошенники всех из шатра выпроводили, мол, ни кто не должен знать про будущее царевны, а сами царевну усыпили зельем, в ковер замотали, через потайной выход в кибитку вынесли и были таковы. Девки ждали-ждали, заглянули в шатер, а там ни кого. Шум подняли, а поздно, мошенники скрылись.
Братья сразу к царю, мол, это Федор разбойников подговорил! Царь Федора в темницу заточил, а свою дружину в погоню за похитителями отправил. Но вскоре те вернулись, ни каких следов не обнаружили.
А Федор, тем временем, вспомнил о топорике, а он тут как тут. Вырубил решётку на окне. Федор осторожно прокрался в свой терем, собирается на поиски царевны, думает: "Где искать её?" А топорик ему говорит: "А ты у совы на посохе спроси, она всё знает". Удивился Федор, оказывается посох тоже волшебный. Взял он посох в руки, а сова ему: "Иди за мной!"- и полетела.
Привела она Федора к сторожке в лесу, а там мошенники царевну и прячут. Освободил он царевну, привел полоненных басурман к царю, они всё и рассказали. Жадных братьев в темницу бросили. Царь на радостях отдал царевну в жены Федору! Догадывался он об их взаимной симпатии. Любовь как солнышко, кокошником не закроешь! А уж царевна-то как рада была! На свадьбе всё городище гуляло. Даже сам хан басурманский лично  молодым подарок привез! Хотите - верьте, хотите - нет! Чистая правда! Ну какой интерес мне врать-то?

21. Лялька https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104752
Моряна (Димитрова Галина) https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11804   

Глафира подоила корову и, как только забрезжил рассвет,  отпустила её на вольные хлеба: прошли те времена, когда пастух за стадом ходил, нынче коровы гуляли сами по себе. Посмотрела на осенний лес, что находился прямо за околицей. Дождь прошёл, похоже, скоро и солнышко взойдёт. Значит, по грибы надо – запасы на зиму ещё никто не отменял. И осенний лес звал за своими дарами. Она поставила тесто: придёт с леса, нажарит оладушков, да с маслицем, да с парным молочком…
Глафира надела резиновые сапоги, взяла лукошко, сплетённое ещё мужем Василём, пошла за ножичком перочинным, что сын когда-то привёз. Вдруг услышала, как у калитки остановилась машина, фарами разрезав рассветный полумрак. Глафира прислушалась. Машина уехала, а калитка скрипнула, и во двор вошла Лялька - внучка дорогая. За ней как-то нехотя плёлся бритый мужик. Глафира всплеснула руками, обрадовалась – не так часто последнее время внучка появлялась в деревне, выскочила навстречу дорогой гостье.
- Лялька, вот так сюрприз!
- Привет, ба! Можно мы у тебя пока перекантуемся? А то мать из дома выставила.
- Конечно, деточка, располагайтесь. Отдохните с дороги-то, а я пока грибков насобираю, потом с картошечкой в печке потомлю, как ты любишь. А из лесу приду, тесто как раз подойдёт, оладушков напеку, - засуетилась Глафира. – А пока молочка парного хлебните, знаешь, где банку-то найти.
- Не суетись, ба. Не обращай на нас внимания, иди, куда собиралась. Не беспокойся, - как бы отмахнулась от бабушки Лялька.
Глафира взглянула на девицу с зелёным всклокоченным ёжиком на голове, в боевой раскраске на лице и серьгой в носу, а увидела всё ту же златовласку, которую отец называл своей маленькой принцессой. Её спутник вообще походил на орангутана, он скинул куртку, на его мощных руках синели какие-то татуировки. Вспомнилось, как где-то неделю назад позвонила невестка:
- Это всё ваше воспитание. Это вы со своим сыночком девку разбаловали. Управы на неё нет. Шляется, где попало и с кем попало, курит, пьёт.
- Дык, ты же мать, - парировала Глафира, - сама-то не куришь, не пьёшь, что ли? И шлялась ещё тогда, когда Юрка был жив. Что от дочки хочешь?
- Забери Ленку к себе. Не ужиться нам вместе. Мож, хоть тебя послушается.
- Том, да забрала бы, но вряд ли ей-то захочется в деревне коровам хвосты крутить. И школы в деревне нет.
- Я так и знала: дом продавать не хочешь, Ленка тебе тоже не нужна, - зло фыркнула невестка, и в трубке раздались короткие гудки.
Глафира шла по осеннему лесу, не замечая разноцветной красоты, не радуясь, как обычно, каждому найденному грибку. Вот уже десять лет, как не стало той налаженной жизни, которой жили Глафира и Василий Ковровы. Сначала Юрка погиб – чужих детей спасал, а свою принцессу сиротиночкой оставил. Муж занедужил после этого. И в тот же год ушёл вслед за сыном. А ведь со школы они с Василём были вместе, с армии ждала. Поженились и жили душа в душу. Такой дом отгрохал Василий из старой хибарки –  деревне на зависть. Всё сам, до последнего гвоздочка. И сад посадил. А баня… Соседи просились в баньке попариться и всегда добрым словом поминали Васю. И сын Юрка вырос в любви и согласии. «Мореходку» окончил, в дальние плавания ходил. Романтик. С детства мечтал мир посмотреть. И в Томку тоже ещё со школы влюблён был. Да вот только Томка не очень-то ценила. Долго нос воротила. И замуж за Юрку согласилась выйти, когда тот кооперативную квартиру в городе купил. Лялька родилась – души отец в ней не чаял. Это теперь она Лялькой разрешает себя только бабушке называть, а маленькую, бывало, спросит кто: «Девочка, как тебя зовут?», она в ответ носик вздёрнет, золотистый локон поправит и отвечает важно: «Ляля».
Глафира присела на пенёк, тяжело вздохнула. Пока Юрка в море был, Лялька в деревне жила. А как с рейса приходил, забирал дочку в город. Баловал, конечно. Платьица кружевные привозил, кукол красивых, каких тут и не видывали. Говорили ему, что Томка гуляет, но он слушать ничего не хотел. Главное, чтобы семья была, ведь доча у них.
В тот день отдыхали они семьёй на море. Увидел Юрка, что два пацана тонут. Люди бегали по берегу, звали на помощь. Никто не полез в море, только Юрка. «Волны сильные были, барашками злились», - так Лялька ей рассказывала. Удалось ему пацанят вытолкать, а сам захлебнулся. На глазах у жены и дочери. Потом Томка ей высказывала:
- Тёть Глаша, на кой ляд он чужих детей спасть попёрся? У них свои родители есть. А всё ваше с дядей Васей воспитание. Только Ленку я чем кормить теперь буду? Забирайте её к себе в деревню и растите.
Так Лялька прожила с Глафирой пять лет: год до школы да пока в начальных классах училась. А как пошла в пятый класс, так пришлось её матери в город отдать. С тех пор сильно изменилась девочка. Сердце болело за внучку, вон с каким громилой приехала, а ведь ей всего пятнадцать. И причёска эта дурацкая, и лицо размалёвано, и серьга в носу.
Набрав полное лукошко грибов, Глафира пошла в сторону дома. Сейчас сядут они с Лялькой вместе чистить лесные дары, как бывало раньше. Поговорят по душам. И всё будет хорошо. Беспокоило, что за мужик приехал вместе с внучкой. Может, зря ушла?
Глафира вошла во двор и услышала странное подвывание, как будто ветер шалил на чердаке. В груди защемило, похоже, беда в доме. Она тихонько открыла дверь в горницу и обомлела. Лялька сидела у окна, покачиваясь, и то ли плакала, то ли тихонько пела без слов заунывную песню. А на полу валялся тот самый мужик в луже крови. Из груди торчал топорик, которым Глафира щепу строгала для растопки печки.
- Что случилось, девочка моя? – Глафира никак не могла прийти в себя. – Он хотел тебя изнасиловать?
Лялька отрицательно покачала головой.
Глафира склонилась над раненым мужиком. Он был ещё тёплым, она поднесла зеркало к его губам. Не запотело. Значит, всё. Крови много потерял.
- Он… он… он… самогонку нашёл, это я показала… знаю же, где ты «валюту» хранишь… выпил, - чувствовалось, что слова Ляльке давались с огромным трудом. -  Я пошла в сад. Малину позднюю хотела, - девочка немного успокоилась, прижалась к Глафире, всхлипывала, уткнувшись в грудь бабушке, оставляя на её кофте боевую раскраску, продолжала уже более связно: - Я подошла к дому, он по телефону говорил с матерью, - Лялька заплакала навзрыд.
- Тише, тише, успокойся. Что же случилось? - Глафира гладила внучку по голове, как в детстве, и зелёный ёжик волос казался под её пальцами золотыми кудрями.
- Он спросил, где лучше грохнуть бабку, чтобы полиция до него не добралась, а то вдруг таксист вспомнит, что их с девкой подвозил. Я ушам не поверила, а он продолжал, что со щусёнком потом разберётся, - девочка отстранилась, посмотрела на бабушку. – Ба, как же это? Она же мать моя…
Глафира вспомнила, как Томка уговаривала её дом продать, мол, деньги нужны. А за дом с банькой и сад хорошие деньги дадут, она уже и покупателя нашла. Только Глафира и мысли не допускала: как можно продать часть души, часть жизни, ведь сколько любви и труда вложил Василь в этот дом. Юрка тут родился, вырос, да и Лялька тоже. А так, чего проще: не будет её, наследница Лялька. «Господи! Неужели деньги важнее человеческой жизни? Как же так?» - не было ответа.
- Не знаю, Лялька. Не понимаю. А как вы вместе с этим иродом оказались?
- Это любовник матери. Он со мной заигрывал, она и выгнала нас. А я назло ей с ним поехала сюда. Дура потому что, - Лялька чуть успокоилась, видимо, злясь на себя. – Они, наверное, специально это подстроили. Куда я ещё могла поехать? Только к тебе.
- Что же всё-таки произошло? – попыталась выяснить Глафира.
- Я ворвалась в дом и заорала, что в полицию заявлю на них. Он заржал. «Не успеешь, - говорит, - сначала бабку, потом тебя». А дальше я и сама не понимаю, как всё случилось. Он ведь пьяный был. Я схватила топорик и со всей силы в него всадила. У него глаза округлились, он шаг ко мне сделал, а топорик так и торчал. Потом пошатнулся и на спину грохнулся.
У Глафиры всё внутри дрожало. И что теперь будет? Ляльку в колонию? Ведь это даже не самооборона, она первой нанесла удар. Нет, нельзя девчонке в колонию, сломают её там. А у неё один свет в окошке остался – внучка.
Глафира опять потрепала Ляльку по голове. Дала ей чистое полотенце вытереть лицо, которое было измазано тушью и помадой.
- Слушай меня внимательно. Это не ты его топориком. Поняла? Это я услышала разговор, это я ворвалась в дом. А ты была в саду, малину ела.
- Ты что, ба! Тебя же посадят, - Лялька аж подпрыгнула. – Нет… нет… нет…
- Я жизнь отжила, у меня и любовь была, и сын, и ты. А у тебя всё впереди. К матери не возвращайся, вряд ли сможем доказать, что она убийство планировала. Живи здесь. А помру, сама решишь, что с домом делать, - Глафира говорила спокойно, стараясь не смотреть на труп.
- Ба, как же я без тебя… - Лялька опять плакала навзрыд. – Меня же в детский дом заберут или к матери отправят. Лучше в колонию.
- Я попрошу тётку Раю о тебе позаботиться. Матери ты всё равно не нужна. Ты же знаешь тётку Раю, сестра она моя двоюродная. Думаю, она согласится, – Глафира протянула Ляльке свой мобильник. - Набери полицию. А потом я тётке Рае позвоню, пусть придёт.
Когда Глафиру в наручниках сажали в полицейскую машину, она шептала как заклинание, глядя на внучку:
- Лялька, пусть всё у тебя будет хорошо. Пусть всё будет хорошо. Будет хорошо.
Тётка Рая отмывала кровь с деревянных половиц, а Лялька не могла успокоиться, казалось, она вся выльется слезами. И дождь осенний помогал ей в этом. Потом нашла в шкафчике тетрадку в клеточку, куда Глафира рецепты записывала, вырвала листок, взяла ручку и стала писать: «В полицию. Заявление. Хочу сознаться, что это я убила любовника матери. А бабушка позже пришла. Она за грибами ходила в лес. Арестуйте меня. Коврова Елена». И от сознания выполненного долга ей стало легче. Слёзы высохли. Она умылась и пошла спать, чтобы быстрее прошла эта ночь, чтобы завтра утром пойти в полицию.

22. Несбывшаяся мечта
Моряна (Димитрова Галина) https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11804   

«Сильвия стояла на корме яхты, облокотившись о поручень, и смотрела на лазурное море. Легкий бриз развевал ее рыжие локоны, сердце бешено колотилось в груди. Вот он, мужчина ее мечты – высокий, широкоплечий, с бронзовым загаром на плечах. Синие как море глаза с восторгом смотрели на девушку. Уверенной походкой капитан подошел к Сильвии, приподнял ее подбородок и страстно поцеловал в губы. Через месяц они сыграли пышную свадьбу, которую отметили, конечно, на яхте».
Юлька захлопнула книжку и подумала: «Вот белиберда. Как можно такое писать – слащавая розовая муть какая-то». «Туки-та, туки-та», - ей не спалось под эту музыку колес, а время тянулось словно жвачка, и пришлось читать дурацкий  любовный роман, оставленный кем-то в купе, чтобы не смотреть все время в окно.
«Нет, у меня все будет по-другому, - мечтала Юлька. – Никакой капитан с бронзовым загаром на плечах спасать меня не будет, потому что я плавать не умею и тонуть не собираюсь. А, возможно, молодой штурман, самый обычный, может, даже немного застенчивый, подойдет ко мне на дискотеке. Ведь на круизных лайнерах бывают дискотеки. Или нет, я подверну ногу, и судовой врач ее вправит и влюбится в меня. Хотя почему Он должен быть именно из команды лайнера? Они ведь на работе. Это будет кто-нибудь из пассажиров. Я встану на корме, наблюдая закат на море, а ко мне подойдет… Кто подойдет-то? Допустим, летчик. А летчики отдыхают на море? Пусть не летчик, пусть инженер-строитель. Конечно, не так романтично, но зато вполне реально. И почему непременно глаза синие? Пусть хоть в крапинку, лишь бы добрые и влюбленные… Так хочется влюбиться. Взаимно…Я, конечно, не красавица, как эта Сильвия, но ведь и не уродина», - девушка достала зеркальце, причесала светлые волосы, подкрасила ресницы.
Целый год Юлька копила деньги на подарок себе к двадцатипятилетию, и даже теперь не верилось: вот-вот ухватит  мечту за крылья. Почему-то казалось, что именно в круизе по Черному морю она встретит свою судьбу. Эта мечта ей уже давно не давала спокойно жить, и вот теперь так близко и море, и лайнер, и Он. А то совсем в девках засиделась, подруги уже успели и замуж сходить, и развестись, а кто и детками обзавестись. Но Юлька ждала большой любви, чтобы раз и навсегда.
Девушка вышла из здания вокзала и зажмурилась, как котейка на солнышке. После дождливого Ленинграда Одесса была экзотикой. Город шумел, манил, он казался Юльке ярким и каким-то особенным. Она рассматривала привокзальную площадь, хотелось познакомиться поближе с городом. Но надо было спешить, времени оставалось совсем мало, поезд опоздал на два часа – какой-то пьяный дернул стоп-кран. «Ладно, «жемчужина у моря» -  на обратном пути, никуда не убежит, - решила девушка, перестав рассматривать площадь. – Сейчас срочно надо в порт».
Юлька обратилась к женщине крупных форм неопределенного возраста в цветастом платье и нелепой вязаной шапочке в дырочку:
- Извините, пожалуйста. Не подскажете, как проехать в порт?
- А? Шо? Ви ко мне? Я тетя Фима, - отозвалась женщина, немного растягивая слова.
-  Очень приятно. Юля, - на всякий случай представилась девушка. - Я спросила…
- Тетя Фима не глухая. Это в какой порт? Ви не ошиблись? Может, в Аркадию? Все туристы едут в Аркадию. А ви сами откуда будете?
- Я из Ленинграда. Мне нужно на шестнадцатый причал, - сказала Юлька, заглянув в путевку.
- Ви знаете, тетя Фима в порт не ездит, тетя Фима не знает, где тот причал. Но погодите, может, этот молодой человек знает, - и, уже схватив за рукав проходящего мимо парня, спросила. – Молодой человек, ви бываете в порту?
- Мадам, шо я там не видел?
-  Барышне из Ленинграда нужно на шестнадцатый  причал.
- Это Морвокзал, да? – парень посмотрел на Юльку, она пожала плечами. – Таки да, садитесь на первый трамвайчик. Или нет? Я интересуюсь знать, какой трамвайчик ходит в порт? Усе такие умные, а номер не знают.
- До трамвая нужно через сквер, - вмешался юркий старичок с бородкой. – Но трамваи в порт не ходят. Берегите красивые ножки. Где-то тут на углу ходит автобус, не такой приятный, как трамвай, но он точно довезет до Морвокзала.
- А какой номер? – с надеждой спросила Юлька.
- Я не знаю номер, водитель вам подскажет, - ответил старичок.
- Шо  ви морочите барышне голову? Ви с мозгами поссорились? Где тот автобус? Ви бываете в порту? – вмешалась тетя Фима.
- Я ничуть не бываю в порту, зато знаю, что где-то тут ходит автобус в порт. Или троллейбус… - обиженно пробурчал старичок.
Вокруг тети Фимы собрался народ, и каждый пытался дать совет, как можно попасть на шестнадцатый  причал. А время неумолимо таяло. Юлька поняла: опаздывает напрочь. Надо было срочно что-то делать. Так кстати увидела спасительный зеленый огонек и рванула к нему. Таксист оказался веселым дядечкой.
- Пожалуйста, отвезите меня в порт, где лайнеры круизные. Я совсем опаздываю, - взмолилась Юлька.
- Зачем  тот пароход? Я покажу красиво здесь. Это же Одесса. Разве можно проехать мимо Одессы?
- Я очень хочу посмотреть ваш город, но у меня путевка. Я деньги целый год копила. Это моя мечта, и она должна вот-вот исполниться.
- Шо то за мечта, если возьмет и исполнится, - шутил таксист. – Я имею вам сказать: мечта должна остаться мечтой, тогда она и мечта. А как остаться без мечты?
- Будет другая, - Юлька все больше  тревожилась. – А побыстрей нельзя? Как назло еще поезд на два часа опоздал.
- Таки нет. Барышня хочет, чтобы Аркаша нарушил правила и попал в аварию? У Аркаши никогда не было аварий и ни одной дырочки в правах. Послушайте старого морского волка – лучше Одессы ничего нет. Таки да, работал я на тех лайнерах и, знаете, надоело. Оставайтесь в Одессе, не пожалеете, это я, Аркаша, вам говорю.
- Не могу, у меня путевка, - Юлька поминутно смотрела на часы и мысленно приговаривала: «Только бы успеть, только бы успеть…»
- Шо ж ви так переживаете. Безвыходных положений ничуть не бывает. Куда пойдет ваш лайнер? – таксист пытался успокоить расстроенную девушку.
- В Новороссийск сначала.
- Вот и догоните его в том Новороссийске. Хотите анекдот? Приходит старый одессит в больницу…
- Простите, мне не до анекдотов, - прервала таксиста девушка. – А пока я до Новороссийска доберусь, лайнер и оттуда уйдет. Что ж, я так и буду за ним бегать?
- Я и говорю, оставайтесь в Одессе. У нас весело, не хуже, чем на том лайнере, ей-ей. Ну, выше нос! Ви такая интересная барышня. А в Одессе много интересных хлопцев.
- А мне интересно,  где я тут останусь?
- Разве это проблема? С этим в Одессе проблем нет. Да вон уже Морвокзал видно.
- Сколько я вам должна?
- Не, ну зачем мине такой гешефт, ви просто начинаете мне нравиться, барышня. Да бегите уж. И повторяю – безвыходных ситуаций нет. На всякий случай, - Аркаша протянул клочок бумаги, - тут телефон моей мамани. Приютит, если что. А как она готовит, пальчики оближешь!
- Спасибо! – Юлька подхватила дорожную сумку и заспешила в том направлении, что показал Аркаша.
Когда девушка ворвалась на нужный причал, трап уже убрали, швартовы были отданы, и ее мечта разбилась о борт отходящего парохода, как бутылка шампанского.
«Этого просто не может быть. Как же так? Ох уж эти одесситы! Нет, чтобы сразу подсказать насчет такси, они мне зубы заговаривали. Все-все прахом. Жить не хочется», - злилась Юлька, а слезы сами по себе размазывали тушь с ее глаз. Пароход уже превратился в маленькую точку на горизонте, а она все стояла и плакала навзрыд от обиды и бессилия что-либо изменить.
Через три дня мысленно Юлька будет молиться и на пьяного пассажира, что сорвал стоп-кран, и на разговорчивую тетю Фиму, и на одесситов, пытавшихся помочь советом, и на симпатичного таксиста Аркашу, который не хотел нарушать правила дорожного движения, чтобы ехать быстрее.  Через три дня Юлька будет благодарить судьбу, что оставила ее в этом необычном веселом городе, который каждое утро приветствовал  ласковым солнцем, теплым морем и неповторимым говором соседей в частном секторе по улице Вильямса, где жила Аркашина маманя. Через три дня Юлька навсегда забудет безумную мечту о морском круизе. Через три дня она поймет, как ей хочется жить, потому как ни банально звучит, но жизнь прекрасна и удивительна и много чего еще ждет впереди. И любовь может догнать ее повсюду.
Но это будет через три дня. А сейчас, 29 августа 1986 года, она горько плакала, комкая в руках уже не нужную путевку-мечту в одной руке, и клочок бумаги с телефоном Аркашиной мамани в другой, и сквозь слезы смотрела с шестнадцатого причала Морвокзала города Одессы, как удалялся вместе с ее несбывшейся мечтой пароход «Адмирал Нахимов» навстречу своей гибели.

23.Сколько бед нам отпущено? http://proza.ru/2020/11/20/521
Иван Власов
  Господи, когда, наконец, закончится черная полоса в ее жизни? Сколько бед отпущено каждому из нас? Вот бы отыскать этот черный список, да сжечь!
  К концу дня ее вызвали к проректору и сообщили об увольнении. Уволили и ее, и дочь.
  Это катастрофа! Теперь их общий доход состоял из пособия по инвалидности дочери, чего не хватало даже на оплату коммунальных услуг.
  Безысходность, как изголодавшаяся сука когтями и зубами рвала ее на части.
  Без снотворного не уснуть. Взяла коробочку люминала, подставила ладонь, высыпались лишние таблетки.
  Вот оно спасительное избавление, от которого ее отделяла заветная горсть на ладони!
  – Мама, а на меня хватит? – услышала голос дочери, та стояла в дверях, смотрела на нее незрячими глазами, точно видела происходящее. – Ты не забыла обо мне?
  Рука дрогнула, таблетки рассыпались по полу.
  Рухнула на постель с рыданиями, уже не сдерживаясь. Как она посмела даже подумать об этом?
  Дочка успокаивала ее, понимая, что мать дошла до ручки:
  – Мама, не переживай, как-то выкрутимся, вдвоем ведь легче. – Голос дочери вибрировал от перспективы слепого одиночества. – Мамочка, не оставляй меня, что со мной будет?..
   Так они и пролежали всю ночь, обнявшись, пропитав подушки слезами. Дочка уснула, мать же лежала без сна.
  Как жить дальше? Что их ждет? До пенсии еще далеко, где найти работу в ее возрасте?.. 
Незаметно для себя погрузилась в воспоминания.
  С той безоблачной поры минуло всего несколько лет. Как же она была счастлива, беззаботна и весела, пользовалась успехом у мужчин, вызывая ревность у мужа. Нынче же молодежь уступает ей место в метро.
  Они готовились к предстоящей свадьбе.
  В тот злополучный день всей семьей поехали покупать свадебные наряды.
  У всех было приподнятое настроение, муж расслабился, одной рукой беспечно вел машину. Дочь, сидя рядом с отцом, переговаривалась с матерью и женихом, сидевшими на заднем сидении. Ремни безопасности мешали ей, отстегнула.
  Зима. Машину слегка водило на скользкой дороге. Проезжали перекресток, можно было проскочить на желтый свет, да осторожный муж не рискнул, затормозил. Машину повело юзом к бровке, откинуло на дорогу.  Дочку, сидевшую в пол оборота к ходу движения машины, бросило в сторону дверцы, ударилась затылком, стала оседать.
  Через полчаса они уже сидели в приемном отделении скорой помощи дежурной больницы, ожидая приговора врача. Тот успокоил:
  – Ничего страшного, девушка пришла в себя – сотрясение мозга. Через несколько дней можно будет забрать.
  Дочь – ни в какую! Поехали за подарками и все тут! Забрали под расписку.
  Когда мерили платье, невесту шатало, да предвкушение праздничного события пересилило здравый смысл.
  К вечеру и вовсе скисла – нестерпимо разболелась голова, двоилось в глазах, рано пошла спать. Жених уехал к себе.
  Утром родителей разбудил дикий вопль. Прибежали в комнату дочери, та судорожно терла глаза:
  – Мама, я ничего не вижу!..
  Их счастливая жизнь закончилась в одночасье.
  Дочь таскали по врачам – те недоуменно пожимали плечами, не понимая причины возникновения слепоты.
  Месяц, проведенный ею в больнице, и две операции ничего не дали, кроме того, что опустошили семейный бюджет.
  Учебу в институте пришлось оставить, свадьбу, естественно, отложили. Дочка стала абсолютно неуправляемой: то в истерику впадала, то в молчанку. Друзья и подруги потихоньку таяли.
  А однажды пропал и жених, его трудно было в этом  упрекнуть – мало, кто такое мог выдержать! Дочь же прорвало, особенно досталось отцу – тому нечего было возразить. Глубоко несчастный ушел к себе.
  Утром вызвали “скорую” – отец хрипел, никого не узнавая. Инсульт. Далее больница, жена металась между парализованным мужем и слепой дочкой.
  Недоумевала, почему у мужа не происходит улучшения, как у других, ведь он еще не старый? Врачи в один голос утверждали, что он должен пойти на поправку, да, по-видимому, сам того не желал.
  А однажды утром медсестра обнаружила его бездыханным, лежащим на полу возле кровати, шприц капельницы был выдернут. Непреходящее чувство вины и перспектива превратиться в овощ перевесили желание жить.
  Похороны лучше не вспоминать!..
  Они остались вдвоем. Дочь была на грани помешательства. Она очень любила отца, и теперь ко всем ее несчастьям добавилось осознание своей причастности к его смерти.
  Мать пригласила психиатра, тот предупредил – дочь в критическом состоянии, не исключен суицид.
  Теперь даже в магазин за продуктами ходили вместе, да покупать стало не на что. Машину пришлось продать, этих денег едва хватило на погашение долга по кредитам за машину и квартиру. Все, что можно продать, было продано.
  Выход все же нашла – сумела устроиться сама и пристроить дочь на работу в приемной комиссии частного вуза, где когда-то работала председателем.
  Теперь дочка находилась под ее постоянным контролем. У девушки появились подружки, она стала более уравновешенной, порой даже забывала о своей слепоте, с ней заигрывали студенты – незрячесть ее внешне не была заметна.
  В один из дней по пути на работу они случайно встретили бывшего жениха, рядом с ним шла молодая беременная женщина. Мать поздоровалась с несостоявшимся зятем, в женщине с удивлением узнала подругу дочери. Вежливо раскланялись.
  Объяснять что-либо дочери не понадобилось. Из-за слепоты чувства у нее настолько обострились, что порой казалось происходящее она видит лучше зрячих.
  Весь день девушка промолчала, вечером же впала в невменяемость, стала заговариваться – довелось везти ее в неврологический диспансер. Через неделю одуревшая от транквилизаторов дочь вернулась домой. Теперь мать уже ни на минуту не оставляла ее без присмотра.
  Несчастья сыпались на женщин как из рога изобилия. Весной в вузе начала работать очередная медкомиссия с целью проверки состояния здоровья преподавательского состава и персонала. Дочь не числилась официально. Матери отвертеться не удалось. Гинеколог долго осматривал ее, с каждой минутой все более темнея лицом. Больно мял груди. В результате дал направление в онкологический диспансер по поводу опухоли в груди.
  И действительно, с этого дня женщина стала испытывать боли в левой груди. Ее мутило от страха – меньше за себя, больше за дочь.
  Увы, прошли те времена, когда врачи скрывали от больных неутешительные диагнозы, теперь все с точностью до наоборот – пугают призраком летальности.
   Дочка ходила мрачней тучи. Как-то проснувшись, мать увидела склонившуюся над ней дочь. Та, пронизывая темень незрячими глазами, прислушивалась к ее дыханию.
  Пошевелилась, дочка успокоилась. А однажды мать подсмотрела, как дочка, взяв в руки ее медицинскую книжку, листала записи из истории болезни, водила ладонью по рентгеновскому снимку. Она как бы считывала руками снимок, непонятные записи врачей и, похоже, понимала.
  По крайней мере, когда объявили окончательный диагноз болезни матери – узловая мастопатия, дочь не восприняла это как большую новость.
  Врачи даже не извинились. Пугать больных – их работа, иначе ведь лечиться не заставишь, да и не заработаешь.
   Как ни странно, болезнь матери положительным образом сказалась на отношениях с дочерью. Истерики прекратились.
  Дочь редко оставалась без присмотра, но в теплые летние вечера она просила мать оставить ее посидеть на скамейке возле дома.
  Красивая девушка с мечтательными глазами, конечно же, привлекала внимание проходивших мимо парней, они подсаживались к ней, затевали разговор. В руках она неизменно держала книгу, снимая этим какие-либо подозрения в незрячести, заодно задавая тему для разговора. Развитие отношений по понятной причине  не допускала.
  Да нашелся такой, кого ее поведение не смутило. Это был до безобразия непривлекательный юноша – тощий, сутулый, лицо прыщавое с реденькой бородкой, близко посаженные глаза, казалось, выдавливали наружу могучий орлиный нос, неловкая улыбка кривила узкие губы, приоткрыв желтизну зубов.
  Молодые люди пришлись друг другу по душе, много говорили о книгах, театре, музыке. Она не подозревала о его уродстве, он – о ее слепоте.
  О, если бы мы почаще были слепы к внешней привлекательности, и зрячи к внутренней!
  Как-то мать решила подсмотреть, чем они там занимаются. Дочь сидела на коленях у парня и, запрокинув голову, неистово целовалась, предоставив полную свободу блуждающим по ее телу рукам уродца.
  Всю ночь не спала, переживая за дочь, да понимала: девочка имела право на любовь, пусть такую.
  Увы, продолжалось это недолго.
  Однажды дочь прибежала вся в слезах – ее тайна раскрылась. Разгневанный юноша со скандалом ушел. Внешнее же его уродство благополучно перекочевало вовнутрь.
  Как результат – тяжелая депрессия с новой угрозой суицида...
  Мысли возвратили ее в сегодняшнее время, дочь посапывала рядышком.
  Итак, они остались без средств к существованию и каких-либо надежд на будущее. Она понимала, что найти работу в условиях кризиса, да еще такую, чтобы дочь находилась при ней, было нереально, оставлять же девочку без присмотра могло иметь непредсказуемые последствия.

   К утру все же задремала. Разбудила ее дочь, наладившаяся в туалет, поразив легкостью, с какой передвигалась по комнате.
  Дверь отворилась. Затаив дыхание мать следила за возвратившейся дочерью, уверенно нашедшей кровать. Склонилась над ней, боясь надеяться.
  – Мам, дай поспать!
  – Хорошо, хорошо, доченька, мне что-то попало в глаз, не посмотришь? – та привстала над матерью, включила настольную лампу:
  – Ничего там нет, мама, все, я сплю.
  Мать трясло от волнения.
  – Мне что-то нехорошо, – обратилась к дочери, так ей показалось, на самом деле в горле клокотало, а исходящие из него звуки никак не образовывались в слова.
  – Проснись! – заорала, да спазм пропустил лишь хрип.
  Наконец, дочка открыла глаза, села на кровати, недоуменно глядя на мать:
  – Мам, что с тобой, почему ты ползаешь по полу на четвереньках и воешь?
  Помогла встать.
  – Ты вся дрожишь, тебе холодно?
  Господи, девочка совсем забыла о своей слепоте – видимо, перспектива слепого одиночества не оставила ей иного выбора.
  – Сколько пальцев? – сумела выдавить из себя, раскрыв ладонь.
  – Ты что, издеваешься? Пять!
  Ноги матери подкосились…
  – Позовите врача, мама открыла глаза! – откуда-то сверху спустился голос дочери.
  Постепенно проявилось и ее лицо.
  – Где я? – женщина осмотрелась кругом – больничная палата, в подтеках потолок.
  – Мам, ты в больнице.
  – Давно?
  – Скоро неделя, врачи сомневались, что в ближайшее время ты выйдешь из состояния комы. А я верила, разговаривала с тобой, рассказывала, как мы теперь с тобой славно заживем.
  – Доченька, как ты исхудала! – веки матери устало прикрылись, черты лица заострились.
  – Мама, не смей закрывать глаза! – молчание в ответ.
  – Не умирай! – голос дочери сорвался на крик. – Мамочка!!!
  – Не кричи, я прекрасно все слышу.
  Губы женщины тронула улыбка, впервые счастливая за последние годы…

24.Никому не нужен
Иван Власов
   С трудом продрал глаза. За окном то ли ночь, то ли утро. Голова раскалывается после вчерашнего – вчера был день открытых дверей. Его квартира на первом этаже давно уже проходной двор.
   Потянулся в туалет. Чертыхается, кругом горы мусора, какие-то железки, деревяшки, кульки – последний раз убирался в прошлом году.
   В доме осталась одна работающая лампочка, висит в коридоре на проводе без плафона. Покрутил – загорелась. Кран лишь на кухне. Слил из ведра, бачок давно не работает. 
   Полный развал! А ему все равно.
   В доме шаром покати! Нет ничего, даже сухарей, даже чая и круп. Выпить, естественно, тоже нечего – все выжрали, хоть бы пива оставили! Слил с бутылок в стакан, набрался глоток – полегчало.
   Торопиться ему некуда, на работу давно не ходит.
   Чем заняться? Нет никаких желаний, лишь жить не хочется.
   Может сходить к младшенькой? Придется, правда, топать через весь город – денег на проезд нет. Да не привыкать. Внучонка увидит. Может, в последний раз?
   Она не слишком привечает, носом крутит – дурно пахнет. Старшая и вовсе чурается, а кто ему постирает?
   Горячую воду давно отключили, грозят отключить и холодную, да и электричество – два года не плачено.
   Лежит – сна ни в одном глазу.
   Размышляет. Вот если б он помер, никто ведь не пожалел бы, не вспомнил, хотя нет! Дети, пожалуй, посочувствовали, да и обрадовались –  освобождалась  квартира. Хоть и убитая, а какая-никакая жилплощадь.
   Последний раз с женой говорил под Новый год. В который раз предложил сойтись. Она ни в какую!
   Немедля ушел в запой, благо повод самый что ни на есть!
   А ведь он помнит ее голой! Когда это было? Забыл.
   Зато прекрасно помнит, когда впервые увидел – год, месяц, день. Она спускалась по лестнице, улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ, заглянул в глаза и... пропал!
   Не в силах пошелохнуться шептал как заклинание пришедшие из памяти строки:

   Бежит ручей, и он ничей
   У берегов твоих очей,
   Напьешься однажды,
   Погибнешь от жажды.
   
   Самая красивая в многотысячном институте (НИИ), она отчаянно сопротивлялась. Четыре года уламывал!
   Статная, высокая (под стать ему) – настоящая русская красавица! Когда она проходила, не было никого, кто не оглянулся бы. Гордая осанка, легкая поступь, небрежные бедра.
   Откровенные взгляды мужчин, как он их ненавидел! Они были готовы все отдать за возможность просто постоять рядом с ней. Был начеку, охранял от посягательств, мог и убить!
   В первую брачную ночь, увидев ее без одежд, – эту слепящую наготу – не решался даже притронуться, а ведь она не была первой его женщиной! Афродита удавилась бы, завидев ее! Так и не сподобился в первую ночь. Лишь потом... после. Оказалась девушкой. Сам себе завидовал – не мог поверить, что вся принадлежит ему! Груди, ноги, бедра – налитая, упругая! Пил ее, не в состоянии испить до дна, утолить жажду.
   Он был самым счастливым человеком на земле!
   Гордая, своенравная, довелось приноравливаться, притираться. С его-то характером! С трудом уломал себя, урезонил – так любил!
   Родилась девочка, похожая на нее, затем вторая. Счастье не уменьшилось, утроилось.
   При этом занимался спортом. Играл в футбол, в регби.
   Был настолько физически крепок и вынослив, что в выходные затевал марафон – обегал по окружной полгорода!
   Сколько она ему дала! Сколько планов, прожектов!
   Чем только не увлекался! Писал стихи, занимался живописью. И ведь получалось!
   Научился играть на гитаре, пел ей, детям, они засыпали под колыбельную: “Спят, спят мышата, спят ежата”.
   Может ли столько счастья вместить один человек?

   Когда же это закончилось, с чего началась беда? С развала страны?
   На работе – нелады. Все трещит по швам! Денег катастрофически не хватало, работал с утра до ночи.
   Требовалась разрядка. Он выпивал, да знал меру. А вот как-то все же переступил грань. Супруга немедленно высказала – первая ласточка!
   Начались ссоры, скандалы!..   
Мужчины по своей природе слабаки, мало кто держит удар. Зеленый змий тут как тут – нашел слабое звено. Таких слабых звеньев в нашей многострадальной стране несть числа.
   Созданная им фирма по ремонту теле-радио аппаратуры недолго продержалась, рассыпалась. Такого удара он выдержать уже не смог. Напился, как свинья, да еще покусился на пьяную девицу, не уверен (не помнит) – было ли чего?
   Жена прознала, ничего не сказала, однако навсегда прекратила супружеские отношения.
   Он желал ее всегда! Значительно больше, чем это требовалось ей. Во времена, когда рождались дети, не знал уже, как выдержать вынужденную паузу! Лез на стенку, но не изменял – любил без памяти!
   А тут по пьяни завелся с мужскими притязаниями. Отказала! Не сдержался. Рука тяжелая – умылась кровью.
   Наутро собрала вещи, забрала детей и переехала к маме. Их семейное счастье рухнуло в одночасье!
   Звонил, умолял! Оставалась непреклонной!
   От отчаянья запил, месяц не просыхал.
     Опомнился, взял себя в руки, надеясь еще на что-то, отчаянно боролся за свое счастье: за детей, за красавицу жену – бесполезно.
   С этого момента жизнь для него потеряла всякий смысл – покатилась по наклонной. Махнул на все рукой! Единственной подружкой стала бутылка.
   Пятнадцать лет пил беспробудно, допился до того, что не пришел на похороны своего лучшего друга!
   Как глубоко может пасть человек? Где это дно? Он его успешно достиг. Осознавал это, да разве что не упивался  этим своим падением – чем хуже, тем лучше!
   Шесть “белочек”! Большинство мужчин не выдерживает и четырех. Он был настолько крепок и вынослив, что мог выдержать и десять.
   Несколько раз лечился под давлением дочек, завязывал, срывался, вновь лечился. Последний срыв случился по причине очередного отказа жены восстановить отношения.
   Дети устроили в диспансер – настояли, заплатив большие деньги. Бит там был нещадно, не до смерти, а жаль! Врачи предупредили: еще раз сорвется – погост! Бедные, он об этом мечтает!
   
   Смотрит в потолок и думает. Зачем живет? Для кого? Какой смысл? Уйти из жизни?
   Зашел как-то в церковь, стал на колени, умоляя небожителя:
   – Господи, прими меня к себе, не хочу жить!
   Не берет, артачится – не мил ему.
   Давно уже не ест, лишь пьет, а помереть не получается.
   Продолжает истязать себя голодом, надеясь все же уморить. А ей (даме с косой) все нипочем! Не хочет брать, хоть умри, то есть, не умирай! Не по нраву ей, даже ей!
   Никому не нужен!
   Никому...

25.Бедная Лиза и сокровища https://fabulae.ru/autors_b.php?id=4454 https://fabulae.ru/prose_b.php?id=86892
Ольга Вербовая –
«Господи, за что? Почему? Что я совершила такого? Да ладно я,
но что сделали мои дети? За что Ты их оставил? За что над нами так измываются?
Неужели мало им всех этих яхт, коттеджей – надо ещё у матери-одиночки отнять последнее! Что же за страна такая? Жить нормально невозможно – так ещё и выживать запрещают! Господи, Ты завещал терпеть – но как это вынести?».
Так думала двадцатипятилетняя Лиза Потапова, мать двоих
детей, одиноко шагая по лесной тропинке. На Ваньку надежды нет – он развёлся с ней, когда Валюше и Стасику и годика не исполнилось. Надоели ему пелёнки, распашонки и бесконечные крики. А чтобы друзья и знакомые не осуждали: мол, жену с детьми бросил, - всем растрезвонил, будто Лизка гуляла от него направо и налево. Алименты платить отказался – пусть сначала докажет, что дети его. На генетическую экспертизу у Лизы не было ни сил, ни денег. Пыталась устроиться на работу – везде отказ: мол, у Вас, Елизавета Павловна, детей двое, а это значит,из больничных вылезать не будете, нет, такие нам не нужны – до свидания. Пособие мизерное. Только и хватает, чтобы кое-как свести концы с концами. На днях земляники набрала целое ведро – думала продать на трассе – хоть куртку Стасику купить, а то на старую уже и смотреть страшно. А тут лейтенант Егоров появляется, как чёрт из табакерки: в неположенном месте торгуете, гражданка.
Ведро с земляникой изъял, саму Лизу – в отделение, составили протокол… Штраф –тысяча рублей. А поскольку единственный источник дохода – это пособие матери-одиночки, постановили из него же и вычесть.
А у неё всего-то осталась тысяча – и две недели надо на неё
прожить.
«Куплю на неё торт в кондитерской. А то Валюша со Стасиком
всё проходят мимо, облизываются. Пусть хотя бы перед смертью поживут как люди».
Она купит торт, какой они выберут, и дома будет настоящий
праздник. В травяной чай она подсыплет снотворное и откроет газ. Во сне умирать не страшно…
- Елизавета, ты чего это удумала? – внезапно посреди поляны
появилась женская фигура, одетая в зелёное платье, с длинными волосами такого же цвета. – Хочешь убить собственных детей. Грех большой!
Раньше Лиза непременно удивилась бы: что за странная девушка,
и откуда она знает, что у неё в мыслях. Но сейчас ей было всё равно.
- А зачем им жить? В этой стране. Так и будут прозябать в
нищете до самой старости. Лучше уж им сейчас попасть в рай, чем так мучиться.
- В войну было ещё хуже, - заметила зелёная дама. – Но будет
тебе помощью, Елизавета. Следуй за мной!
В другое время идти за странной незнакомкой молодая женщина
бы не решилась. Но сейчас – что ей осталось терять?
Шли они недолго. Вскоре перед глазами встал старый дуб, о
корни которого Лиза в детстве частенько спотыкалась. Незнакомка тем временем встала перед деревом и прокричала:
- Земля, расступись! Дверь, отворись!
Тотчас же перед изумлённой Лизой корни дерева зашевелились,
земля под ними раздвинулась, обнажая дыру.
- Спускаемся, - скомандовала незнакомка.
Спустившись вниз по земляной лестнице, обе женщины оказались
в огромной комнате, усыпанной золотом и разными драгоценными камнями. Монеты, слитки,украшения лежали прямо на земле. Лиза так и ахнула. Столько драгоценностей ей не приходилось видеть за всю жизнь.
- Бери, сколько тебе надо, и уходи. Но будь осторожна – если
хоть одна монетка или один камешек выпадет из рук, дверь в подземелье закроется,и ты останешься здесь навсегда.
Лиза повернулась, чтобы поблагодарить спутницу, но та
исчезла, словно в воздухе растворилась.
«Возьму несколько слитков и украшений, - решила молодая
женщина. – Сдам в ломбард, потом и штраф заплачу, и одежды Стасику с Валюшей куплю, и вкусненького чего-нибудь. А ещё ремонт надо сделать, а то домик уже такой, что вот-вот развалится».
Бриллиантовое колье и пара золотых слитков уместились в
дамской сумочке. Затем Лиза поспешила как можно быстрее подняться наверх. Лишь только последняя ступенька оказалась позади, земля на том месте снова сдвинулась, как будто и не было никакого подземелья.
На следующий день Лиза, как и обещала, отдала колье в
ломбард, сказав, что получила его в наследство от прабабушки. Стасик и Валюша были
приятно удивлены, когда обнаружили на столе гору сладостей. Ещё больше они обрадовались, когда Лиза повела их на рынок и сказала:
- Выбирайте, что вам нравится.
Привыкшие к строгой экономии, они, однако, не стали особо
капризничать. Новые джинсы, куртка, пара кофточек. И как приятное дополнение –кино в торговом центре и поход в кондитерскую. Этот день, Лиза была уверена,запомнился детям как самый счастливый.
Потом были заботы – сделать ремонт: починить стены, крышу,
поменять полы, пока не провались, побелить потолки, поклеить обои. Соседи удивлялись:
- Где ж ты, Лизка, деньги на всё это взяла?
Та в ответ отшучивалась:
- Добрый дух помог.
- Где ж его найти? – допытывалась самая любопытная и самая
болтливая баба Маня.
- В лесу встретила, - отвечала Лиза.
После этого сплетни и слухи наводнили маленький городок. Все
только и обсуждали: откуда у матери-одиночки, живущей на одно пособие, вдруг нашлись деньги и на ремонт, и на шмотки детям? Кто-то говорил, что она от безысходности на панель пошла, кто-то – что у неё богатый любовник появился, а иные решили, что Лизка воровкой сделалась. Кто-то из последний, по-видимому, и сообщил в полицию.
Впрочем, формальных оснований для ареста никаких не было.
Штраф Лиза уплатила сразу. Поэтому о том, что её история с неожиданно появившимся достатком заинтересовала лейтенанта Егорова, молодая женщина узнала
неожиданно – когда вечером в тёмном переулке тот преградил ей дорогу. Судя по запаху, доносившему изо рта, страж порядка был не слишком трезвым. Лиза хотела было пройти мимо, но её остановил его удушающий захват:
- Говори, сука, откуда у тебя бабки?
- Пустите меня! – испугалась Лиза. – Или я закричу.
- Давай кричи. Только я при исполнении – никто мне ни хрена
не сделает, понятно?
Умом женщина понимала, что он прав – даже если кто-то услышит
и подойдёт, вряд ли решится вступить в спор с полицейским.
- Чего Вы от меня хотите? Я уже заплатила штраф? Заплатила.
Земляникой больше не торгую, законов не нарушаю. Арестовывать меня не за что.
- Ты чё, быкуешь, овца? Да одно моё слово – тебя, шваль, не
только загребут – раком поставят! Захочу – будешь стоять на голове и болтать ногами, усекла? Законов она, блин, не нарушает! Да я захочу – у тебя найдут десять пакетов марихуаны. Сечёшь фишку? В тюряге, падла, сгниёшь! А твоих выродков в детдоме быстро жизни научат… Короче, шваль, где бабло взяла?
- В лесу. Клад нашла.
- Показывай! Где?
Бедой Лизе ничего не оставалось, как привести стража порядка
на то самое место.
 Ну, и где клад?
Вместо ответа молодая женщина произнесла заклинание, как
учила её незнакомка в зелёном:
- Земля, расступись! Дверь, отворись!
- Ни хрена себе! Твою мать! – бормотал Егоров, глядя, как
земля раздвигается, открывая вход в подземелье.
Воспользовавшись его удивлением, Лиза пустилась бежать без
оглядки, моля всех святых, чтобы жадному полицейскому не пришло в голову гоняться за ней сейчас, дабы убрать ненужного свидетеля.
Однако шагов за спиной не было слышно. По всей видимости,
Егоров, увидев сокровища, забыл обо всём на свете.
«Спаси, Богородица, меня ради деток! Пусть он обогатится, как
хочет, только пусть оставит нас в покое!».
Всю неделю бедная женщина ходила с оглядкой, вздрагивая от
каждого шороха. Вдруг Егоров, одумавшись, решит с ней расправиться? Однако того и след простыл. Исчез, как в воду канул. По-видимому, думала Лиза, набрал столько сокровищ, сколько смог унести, и умотал в неизвестном направлении. А теперь где-нибудь на Канарах ржёт над родными и сослуживцами что тщетно пытаются его разыскать.
Однако у бабы Мани было побольше версий:
- Наверное, богатую любовницу нашёл – вот и убежал к ней. Или
с бандюками чего-то не поделили – видимо, слишком много стал требовать, - и они его прибили… Слушай, Лизка, тут в лесу такая чертовщина! Вчера иду, слышу:кто-то стонет. Притом как будто из-под земли. Чуть со страху не померла,думала, инфаркт будет.
Лиза не стала ей ничего говорить, однако в тот же день пришла
на то место, где ей открылась дверь в подземелье.
- Земля, расступись! Дверь, отворись! – прокричала во весь
голос.
Однако земля оставалась неподвижной.

26.Скрипач  https://fabulae.ru/prose_b.php?id=90911
Вербовая Ольга - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=4454
Посвящается Анастасии Шевченко
Михаил вытащил скрипку, положил футляр прямо на снег и
задумался. Весёлая танцевальная музыка тут будет явно некстати. Понятно, что после случившегося Наталье просто необходимо отвлечься, однако если сейчас неуместное веселье вихрем ворвётся в её мир, это может быть воспринято как некое кощунство, насмешка над её горем. Песенки и романсы, которые так любила Лара (царствие ей небесное!), тоже будут звучать как-то странно — особенно «Besame mucho», которую Михаил к тому же дал себе слово не играть более ни для одной женщины. Только для Лары и только в память о ней. Оставалась классика —Моцарт, Бах, Бетховен, Чайковский, Глинка…
С этими мыслями скрипач тронул смычком струны, и
скрипка, повинуясь его опытным рукам, запела. Наталья живёт на втором этаже —должна услышать.
Кто-то, проходя мимо пятиэтажки, наверное, подумал бы,
что немолодой музыкант, озарённый любовной музой, играет для любимой девушки,стремясь добиться её расположения. Но единственной возлюбленной Михаила — и на земле, и на небесах — была его супруга Лариса. Наталье он был благодарен за сына.
Четыре года назад Владика задержали на митинге против
коррупции. В колонии, куда его посадили по обвинению в участии в массовых беспорядках, парня били и пытали, требуя чистосердечно признаться, а заодно и оговорить своих товарищей по несчастью, дав нужные следствию показания.
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы журналистка Наталья Совенко не подняла шум. История с Владиславом Мухиным получила широкую огласку не только в России, но и за рубежом. Отсидеть ни за что Владику, правда, пришлось, и надзор за ним установили после освобождения — за то, что заявил о пытках. Но главное —его не придушили по-тихому.
А теперь саму Совенко обвинили в пропаганде
экстремизма и заперли под домашний арест. На все мольбы журналистки отпустить её под подписку о невыезде — к умирающей в реанимации старшей дочери — суд оставался глух. В конце концов, правда, отпустили на несколько часов —проститься с Алисой — и снова под арест.

Чувства этой несчастной женщины были Михаилу понятны.
Когда его Лариса умерла от скоротечного рака, он думал, что сойдёт с ума от горя. Но он не сидел взаперти — надо было заботиться о сыне, зарабатывать,чтобы на что-то жить. И он играл на скрипке — на концертах, в ресторанах, на офисных корпоративах. И в свободное время — для измученной страданиями души. Он был занят делом. А Наташу лишили даже этого утешения.
До ареста сына Михаил не интересовался политикой,
безропотно принимая всё как есть, и в людях всегда старался найти что-то хорошее.
Когда Владика пытали в полиции, он впервые задумался о том, что доброе и светлое, пожалуй, есть далеко не в каждом. Некоторым оно чуждо, словно китайская грамота. И вот с Натальей… Михаил не сомневался, что её нарочно стремятся сломить духовно, довести до сумасшествия или самоубийства. Но нет —так просто он не отдаст спасительницу своего сына этим садистам! Пусть он ничего больше не умеет, кроме как пиликать на скрипке, пусть не в его силах освободить узницу, но исцелить её душу Михаил считал долгом чести. И он играл.

С того дня визиты скрипача под окна квартиры Натальи
стали повторяться с завидной периодичностью. Играл Михаил преимущественно классику, иногда разбавляя философскими напевами «о несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви», об очаге забытых истин, до которого «один лишь шаг, и это шаг длиннее жизни». Конечно, удавалось ему это не каждый день, однако пару раз в неделю музыкант брал скрипку и ехал на другой конец города, шагал по не чищенным от снега тротуарам, чтобы отвлечь от грустных мыслей узницу собственной квартиры. Он не мог знать, нравятся ли Наташе его уличные концерты, ибо она даже не выглядывала в окно. Но всё равно продолжал приезжать.
Бывало, что на музыканта набрасывались с бранью
агрессивные идиоты со здоровенными лбами, угрожая показать силу своих кулаков,если он не уберётся по-хорошему. Тогда Михаил уходил, чтобы через некоторое время появиться вновь. Некоторые, напротив, приходили в восторг от его музыки.
Старушки, бывало, прослезившись, просили музыканта сыграть на бис. Он им не отказывал.
Около месяца продолжались эти концерты для незримого
слушателя, пока однажды окно на втором этаже не открылось. В проёме показалось
лицо Натальи — бледное, с припухшими от слёз глазами. Скрипач как раз только что закончил партитуру Моцарта. Увидев её, он закивал головой.
— Это Вы, Михаил Сергеевич? — удивилась узница.
— Здравствуй, Наташа!
— Вы замечательно играете!
— Стараюсь. Тебе нравится?
— Очень нравится. Особенно Моцарт.
— Хочешь, ещё сыграю?
— Да, пожалуйста, если можно, — произнесла она чуть
смущённо.
Никогда ещё Михаил не выполнял пожелания слушателей с
такой радостью. Да и не смог бы он сейчас отказать той, которая впервые за столько времени проявила интерес, впервые о чём-то попросила. По лицу слушательницы он увидел, как аккорд за аккордом отступает чёрная тоска, сменяясь твёрдым желанием жить. Теперь Михаил был уверен: эта женщина ничего с собой не сделает.
В этот раз он задержался подольше. Наталья, накинув на
плечи пальто, стояла у открытого окна и слушала.
— Спасибо Вам, Михаил Сергеевич! — поблагодарила
женщина музыканта, когда тот, устав играть, стал упаковывать инструмент в
футляр.
— Не за что! Ты ведь сына моего спасла. Если хочешь,
приду на неделе — ещё поиграю.
— Так всё это время Вы приходили играть для меня?
— Ну да. Когда не стало моей Лары, сам музыкой и
спасался.
— Должно быть, Вы её очень любили? — в голосе Натальи
слышалось неподдельное сострадание.
— Любил. И сейчас люблю. Моя Лара и твоя Алиса — они
оттуда с небес наблюдают за нами. Наш долг — жить и помнить о них. Иначе нельзя.
— Да, Вы правы, — задумчиво проговорила Наталья. —
Иначе нельзя.
От её дома музыкант удалялся с чувством выполненного
долга. Как врач выходит из палаты пациента, убедившись, что кризис миновал, и больной будет жить. На радостях он не заметил, как от крыши оторвалась тяжёлая сосулька и стремительно полетела вниз…

— Миша! Мишенька!
До боли знакомый голос звал и манил.
— Лара! Ларочка! Это ты?
Темнота стала мало-помалу рассеиваться. Спустя несколько мгновений перед глазами Михаила предстал цветущий сад. На клумбах росли невиданной красоты деревья и кустарники. Из причудливо украшенного лепниной фонтана били струи прозрачной воды. Мощёная булыжником дорожка вела к
увитой плющом беседке, где между колоннами стояла она — та молодая и красивая
Лара, которую он полюбил с первого взгляда и навсегда. Как же она была похожа
на ангела — в белом платье, с ниспадающими на плечи тёмными, вьющимися колечками длинными волосами, с лучистыми глазами, голубыми, словно бескрайнее море!
Михаил бросился к ней с возгласами радости.
— Лара! Любовь моя! — восклицал он, обнимая её тонкий
стан и жадно целуя пухлые губы. — Я так скучал по тебе!
— Мишенька, родненький!
Она гладила его по волосам, как при жизни. Где-то
вдали играла музыка. Михаил готов был поклясться душой, что ни на одну земную
мелодию она не была похожа, и что даже самому искусному музыканту не под силу
сыграть такое чудо.
— Позволь мне остаться здесь, с тобой.
— Нет, Мишенька, — Лара мягко отстранила его от себя.
— Твоё время ещё не пришло. Ты должен возвращаться на землю. Владику привет передавай, скажи, что я его очень люблю. И Наташе привет от Алиски. Мы ещё встретимся. До свидания, милый!
— До встречи, любовь моя!

Райский сад стал постепенно таять, пока, наконец, не превратился
в белый потолок больничной палаты. Приборы и датчики исполняли нескладную
музыку победы жизни над смертью.
— Очнулся, — проговорил доктор в белом халате. — Ну,
как Вы себя чувствуете? Помните, как Вас зовут, что с Вами случилось?
— Да, конечно. Михаил меня зовут. Мухин Михаил
Сергеевич. А что случилось… Не помню, вроде как чем-то по голове огрели.
— На Вас упала сосулька. С крыши. Чудо, что живы
остались. Полгода, считай, в коме пролежали.
— Полгода?! — Михаил отказывался верить своим ушам.
— Именно так. Сейчас уже июль на дворе. К Вам пришёл
Ваш сын. Хотите с ним поговорить?
— С Владиком… Да, конечно.
Доктор вышел в коридор. Через минуту в палату вбежал
Владик, взволнованный и счастливый.
— Привет, пап! Слава Богу, ты живой!
— Ну, здравствуй, сынок! Повезло твоему папке —
крепкая голова оказалась! Кстати, я маму видел. Привет передавала, говорит, что очень тебя любит… Да, я был там, думал остаться. Но мама сказала, ещё не время мне покидать этот мир. Ты-то как? Не шибко достают полицаи?
— Некому доставать. Половина уже за решёткой, половина
трясутся, ожидая наказания. Да, и надзор с меня уже три месяца как сняли. Жду компенсации — обещали выплатить за незаконное лишение свободы, за пытки.
Кстати, Наташа мне активно в этом помогает.
— Подожди. Ты серьёзно? Какая Наташа?
— Совенко. Журналистка, для которой ты на скрипке
играл.
— Так она уже тоже на свободе?
— Именно. Политических сейчас активно выпускают. Когда
ты лежал в коме, тут такое началось…
— Ох, надеюсь, что хоть не кровавая революция?
— Нет, пап, в этом плане всё было мирно. Кстати,
Наташа приходила, интересовалась, как ты там. Говорит, твоя музыка её спасла —не дала сойти с ума. Ты, пап, действительно волшебник.
— Нет, сынок, — Михаил покачал головой. — Волшебник не
я. Пела моя скрипка, а я просто водил смычком.
— Однако твои руки заставили её петь. Без них она
просто кусок дерева. Слушай, пап, я тут подумал: зря я, наверное,
сопротивлялся, когда ты хотел меня ещё маленького научить играть на скрипке.
Может, научишь сейчас? Если ещё не поздно.
— Учиться, сынок, никогда не поздно, — ответил Михаил.

27. Кот Василий https://fabulae.ru/prose_b.php?id=103726
Natalyan - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9903
Большой рыжий кот вспрыгнул на подоконник. Долго смотрел в окно, поворачивая голову то направо, то налево, то с любопытством вытягивая ее как жираф, чтобы получше разглядеть летающих взад–вперед птичек. Почесал задумчиво за ухом, повернул морду к Стасу, который  торчал в Интернете на сайте знакомств, и сказал:
- Хозяин, брось своих девочек, давай знакомиться поближе. Ты ведь меня совсем не знаешь.
Пристальный взгляд кота и, даже, чёрт возьми, легкая грусть, вызвали у Стаса состояние шока.
- Сёмка, ты разговариваешь!? - Ничего нелепее Стас за всю свою жизнь не произносил.
- Я всё время разговариваю, да ты  по-кошачьи не понимаешь. Вот и пришлось по-людски научиться. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.
- И ради чего столько усилий, Сёмга?
- Я тебе не Сёмка, не Сёмга и не Самуил. Я кот Василий. Мама меня так нарекла, не тебе менять. Хоть бы маму спросили, тьфу!
Стасу стало стыдно. Не по-человечески поступили с Василием и его матерью, не по-человечески.
- Ну прости…  Я не знал, что у котов есть имена от рождения.
- Мы что, не кошки, что-ли? У нас всё как у котов: имена, семья, образование,  размышления, сочинение, декламация и пение.
- Да ну, – удивился Стас.
- Не да ну, а ну да! Спеть тебе арию из детской оперы “Кот в сапогах” на музыку Цезаря Кюи?  Немного устарело с 1913 года, но мы, коты, до сих пор ее любим и исполняем для наших кошечек. Помню, меня мама с папой водили в детский театр, где наш родственник работал пожирателем мышей. Он нас под кресла в партере проводил бесплатно – самые лучшие места. Я боялся случайно мяукнуть, когда дети перед моим носом болтали ножками. Мама сказала, что если люди услышат , то выбросят нас за шкирку на помойку. А ведь мы перед походом в театр всегда тщательно вылизывали друг друга и приглаживались лапкой. Ну слушай.
    И он запел прелестным кошачьим тенором арию Кота в сапогах. Стас заслушался. Какой прекрасный голос, какое понимание музыки и ритма, какие переливы, игра громкостью и темпом! А как Василий устойчиво стоял на задних ножках и жестикулировал лапками! Талант, однако.
-  Ну как тебе моё пение? – привел Стаса в чувство вопрос Василия.
-  Замечательно!  Ты споешь для мамы и папы? Они будут потрясены.
-  Не вздумай им про меня рассказывать, – заволновался Василий, - Это тайна нашей нации – способности к языкам и искусствам. Ты же знаешь,  у кошек так много дел по дому. Когда им еще арии для хозяев петь? Чтобы так петь, надо целыми ночами напролет репетировать.
- Интересно, какие это у кошек дела по дому? – мысленно усмехнулся Стас, – Ешь да спи. Отчего солдат гладок? Поел да набок.
- Вот так всегда. Чем больше работаешь, тем больше упреков, - непонятно к чему протянул кот, фыркнув с горечью в конце фразы.
- Ты про что, Сёмка… тьфу, Василий? – не понял Стас.
- Да так, само собой подумалось, - полуприкрыв круглые оранжевые глазищи, как-то таинственно сказал Василий. Но через минуту с воодушевлением продолжил.
- Знаешь, как я на днях опозорился перед своей дамой сердца?
-  Как? А кто твоя дама сердца?
-  Мужчины хранят имя своей возлюбленной в секрете. Ну так вот. Наш сосед Мурзик продекламировал мне стишок, который хозяйка его подружки Василисы  написала про нее и про него. Забавный такой стишок. Как это у нас, мужчин бывает, я пришел к Шейле….Ой, забудь.
- Забыл.
- Прихожу к ней и говорю – любимая, я про нас с тобой стишок сочинил,  прочитать? Читаю стишок, а она глаза вылупила, зарычала и по морде меня когтями цапнула! Я аж подпрыгнул. В чем дело, говорю, дорогая? Тебе моё произведение не понравилось? Она мне опять по морде залепила и взвизгнула: -”Этот стишок Василисина хозяйка сочинила про нее и про Мурзика! Я тебе не Василиса,  я Королева красоты нашего района! Я думала, что ты Кот в сапогах – а ты обычное Мурло! Ворюга! Тебе только колбасу воровать по закоулкам!”. Представляешь? Не знаю теперь, как вернуть ее чувства ко мне. Не подскажешь?
- Василий, ты же видишь – я до сих пор не женат. Нет у меня положительного опыта в сердечных делах.  Вот папа придет – у него спросим.
- Тсс! Никакого папы. Я обычный кот. Придется самому изворачиваться.
    Помолчали о грустном.
    Стасу стало стыдно за своё поведение на протяжении трех лет. Боже, ведь он считал кота полным придурком. А он гений, может быть. Вон как арии распевает. И ведь поет на русском языке  почти без акцента. А у Стаса вечно проблемы с английским. Как скажет – все англичане смеются над его произношением. В гостинице, где он гидом работает.
- Я и по-английски умею, - вдруг сказал Василий с ухмылкой, - когда ты зубрил, я рядом сидел и учился. It’s a pity that you don’t speak English*.
- Мерзавец, - про себя возмутился Стас, - я его пою, кормлю,  английскому учу, а он еще меня дразнит.
- Ах, вот как ты про меня думаешь?! – взревел Василий, - я  тебе не мальчик! Да если бы не я, у тебя давно бы инфаркт был от твоих бесконечных любовных похождений и страданий, кот ты мартовский. Что ни кошка, то любовь до гроба. Сколько я с тебя негативной энергии снял, каждую ночь вокруг тебя топтался, засыпал под утро.
- Та-а-а-ак, надо быть поосторожнее. Он, кажись, мысли читает…. – похолодел Стас.
- Да, читаю.  Не только мысли. Я еще всю библиотеку твою прочитал. За исключением математики. Математика у меня не идет. Отец и мать были гуманитариями.
- Это как?
- Ну, как я – домашние психологи и массажисты. Эзотерикой еще занимались, и детей своих научили.
- Это еще что такое?
- Передача мыслей на расстоянии, выход энергетического двойника из тела, снятие сглаза  и многое другое.
- Да ты  что! А гадать умеешь?
- А ты думал, я только ГАДИТЬ умею? – с сарказмом заявил Василий, - я еще умею желания исполнять.
  - Моё исполни, – загорелся Стас. Вот как повезло ему в жизни с котом, кто бы мог подумать. Надо Ленке завтра рассказать.
- Никакой Ленки! Она тебе не пара.
- Это почему же?
- По кочану. Ей не ты, а московская квартира с пропиской нужна.
- С чего ты взял?
- С того, что у нее возлюбленный есть.
- Откуда ты знаешь?
- Я тебе РУССКИМ ЯЗЫКОМ объясняю – экстрасенс я, ясновидящий.
Стасу стало очень печально, до слез.
- Стас, ты же мужик, а не баба. Хватит рыдать. Баб много, а ты один… Из немногих. Баб больше. Они живучие и не дерутся между собой. И рожают как кошки. Так какое у тебя желание?
- Спасибо, уже не надо. Я хотел , чтобы она за меня замуж вышла.
- Да я же говорю, она спит и видит за тебя замуж выйти.
- Я понял. Не порти мне нервную систему.
- Ну,  давай что-нибудь другое .
- Пусть мне родители завтра “ Лексус” подарят, ха-ха-ха!
Василий задумался. Минуты через две он грустно сообщил.
- Это будет нелегко. Они тебе уже купили  подарок на день рождения. В спальне в шкафу посмотри на третьей полке сверху. Набор постельного белья, с видами планеты Марс. Сам понимаешь, в красном цвете. Просто не вижу, как их заставить еще один подарок, да еще так быстро, купить… Ладно, я подумаю.
    Тут в дверь позвонили и Василий быстро шмыгнул под кровать на всякий случай. Он с утра в хозяйский тапок написал. Из вредности, что его на кухню к завтраку не пустили.
Стас в расстроенных чувствах открыл дверь.
- Пап, мам, привет,- печально поздоровался он, - Как дела?
- Отлично, сыночек. Что такой грустный? У тебя ведь день рождения завтра, надо начинать готовиться . Я холодец сварю, а ты давай торт пеки. И пудинг по-английски, - засмеялась мама.
Папа почему-то сиял как никогда.
- Ой, не могу! Сейчас скажу!
- Не смей, – расхохоталась мама, - весь праздник испортишь.
- Ой, не могу! Давай скажем! Ведь завтра некогда будет “Cкорую” вызывать.
- Не каркай, какая “Cкорая”, от счастья не умирают, - хохотала мама пуще прежнего.
- Ну, пожалуйста. Правда, не могу больше. Целый месяц молчал!
Стас растерянно переводил взгляд с одного на другую.
- Мам, купите мне “Лексус” на день рождения… А постельное белье возьмите себе.
- Какое постельное белье?
- Которое в шкафу на третьей полке сверху, с видами Марса.
Мама с папой побледнели.
- А где документы на машину?!- заорали они в два голоса.
- В машине – где же еще?
- Да на “Лексус”! – заорал папа, бросился в спальню к шкафу и вытащил прозрачный файл с бумагами.
- Ура, всё на месте! -  орал папа.
Мама внимательно смотрела на Стаса.
- Что-то я не пойму ничего. Ты когда про машину узнал?
- Вот Василий провокатор, – молча матерился Стас, сияя от счастья, - Уже месяц знал и молчал, чтобы такую хохму со мной, дураком, выкинуть. Знал же, что я сплю и вижу “Лексус”. А за Ленку спасибо, конечно.

* - Как жаль, что ты не говоришь по-английски
 
28. Люстра https://fabulae.ru/poems_b.php?id=383808
Natalyan - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9903
Китайская люстра. Полгода, как в эксплуатации, а уже вышла из строя. Марго и батарейки в пульте меняла, и лампочки. Не помогло. Надо вызывать электрика. Люстра огромная, с подсветкой, управление с пульта. Марго просмотрела все интернет-объявления «Муж на час». Среди них выделила пару дельных. Первое – «быстро и качественно устраню все проблемы с электричеством (оплата по факту)», второе – «не навязчиво и скоро устраню со светом споры, прихожу через три дня – тьма заказов у меня». Об оплате молчок. Сколько запросит? Денег оставалось немного. Последняя картина была продана месяц назад. В квартире без света никак…
    Первый представился ей мужчиной лет пятидесяти, молчаливым, чемоданчик с инструментами всегда с собой, на хозяйку не глянет, лишнего слова не проронит, сделает быстро, щелкнет выключателем туда-обратно и сдерет огромную сумму за качество и за сроки.
    Второй казался ненадежным, но приветливым, юморным, юрким как ящерица, но с в меру накачанными бицепсами и инструментами в целлофановом пакетике. Совместить их в одном лице никак не удастся, а порознь будет дороговато, подумала Марго. В жизни всегда приходится выбирать. Лучшее. Но методом “тыка” лучшее не выберешь, а информации для размышлений было немного.
    Молиться Марго принципиально не желала – боялась потерять свободу и превратиться в фанатку неизвестного мужчины, сидящего где-то в Космосе, не желавшего спуститься и погладить ее по головке в трудные минуты ее жизни. То есть, она уже пробовала к нему обращаться, но ответа не получала и это не вселяло надежды и она возвращалась к своей атеистической рациональности, кратко выражаемой народной мудростью. На Бога надейся, а сам не плошай.
    Обычно второго хватало с излишком. Но сейчас?! Ах, если бы был только один! Проблема Буриданова осла вставала на каждом шагу. Мама рассказывала, что в советские времена жить было удивительно просто. В магазине обуви продавали только один артикул сапог. В магазине женского платья – один фасон разных цветов. В продуктовом – сливочное масло, докторскую колбасу и украинский сыр Чеддер. В хлебном – всем известная буханочка и булочки с изюмом. При всем этом сапоги можно было носить всю жизнь, платья менялись только при смене погоды, хлеб с маслом и колбасой сверху были райского вкуса, а сыр Чеддер подавался к праздничному столу как самая благородная закуска к дамским винам. Поэтому-то и не было нервных расстройств (нет выбора – нет проблем), несчастных браков ( нет выбора – нет споров), работали всю жизнь на одном заводе ( другого не было), В кино показывали один и тот же фильм целую неделю. Рай земной! Где ты?
    И все-таки… Два мужа на час – это много. Всё как в семейной жизни. Один – надежный, но скучный. Второй – хохмач, но ловелас (“тьма заказов у меня”). Марго вытащила мешочек с бочонками для игры в лото, засунула в него руку и загадала – четное число – нудное, зову зануду. Ну и так далее. Вышло число 99. Оно было нечетным, конечно. Но имело дополнительный признак. В лото нет бочонка с номером 99. Но он был. Марго поняла так - это Joker. То есть “Муж на час” сможет заменить любого специалиста. Это и решило проблему выбора. Марго обвела взглядом квартиру, нашла еще пару дел для мужчины широкого профиля и решительно набрала номер.
Трубку взял парень и сказал: - Хозяйственный суд. Слушаю.
- Извините, я не туда попала, смутилась Марго. Высветившийся номер соответствовал заявленному, - Ошибка в объявлении. Там опубликован Ваш номер телефона.
- Девушка, ошибок в природе не бывает. Бывают чудеса и счастливые неожиданности.
- Простите, пока не вижу ни счастья, ни несчастья, чтобы оно помогло.
- Давайте, я попробую.
- У меня не стенд для отладки, - рассердилась Марго. Хотела сказать что-то про “набросок”. Но поняла , что за этим последует взрыв юмора ( предложение набросать чего-нибудь в квартире, разрубить мебель на бруски и тому подобное).
- Ладно, это я. Сегодня свободен. Только я не муж, договорились?
- Ну и слава… судьбе! Я тоже не жена.
Через часок на пороге появился парнишка возраста Марго. Со светлым чубом и фигурно выстриженным затылком.
- Ничего себе начало, - порадовалась Марго.
Одет он был просто, но со вкусом – в рабочий комбинезон времен Мойдодыра.
В руках – трехлитровая банка с инструментами, засунутая в советскую авоську.
- А что, довольно практичная экипировка, - заметила про себя Марго. Особенно банка – все видно, ничего никуда не вываливается, если что – ею можно пожар тушить точечный. Ой, нет! При замыкании нельзя поливать водой!
Впрочем, специалистом в этих вопросах она не была.
Чубастый специалист нарасхват поднял сияющий взор к потолку.
- Экстрасенс, - подумала Марго.
- Можно попросить Вас кофейку приготовить, пока я тут поколдую?
- Без колдовства тут не обойдется? – спросила Марго.
- Попробую, но вряд ли, - застенчиво сообщил он, - нужно восстановить энергетическую структуру в поврежденном месте.
- Как бы не своровал чего, - забеспокоилась Марго, но отправилась на кухню и сварила кофе в зернах в позолоченной турке, чтобы не ударить лицом в грязь. Положив на поднос домашнее печенье с начинкой из абрикосового варенья с апельсином, внесла поднос в залу.
Люстра зажглась. Мастера нигде видно не было.
- Черт, передает деньги сообщникам! – всполошилась Марго и вихрем пронеслась по квартире. Фигурно выстриженный затылок виднелся в проеме двери, ведущей в мастерскую. Парнишка разглядывал пейзаж – пустыня, самум и летящий по ветру верблюд со странником.
- Мой портрет… - пошутил парень с серьезным лицом.
- Сейчас я должна сказать, что я рисовала Вас с натуры? - ответила Марго.
- Меня туда неделю назад вызывали. Пришлось лететь.
- Ценю Ваш юмор, но у меня к Вам еще две просьбы.
- Я знаю. Дверца шкафа теперь запирается, а табличка “Мастерская” к двери приколочена. А для кого табличка?
- Для тех, для кого вход запрещен. Для Вас, например.
- Простите, увидел свой портрет и не удержался, вошел.
- Ну да, ну да, как я Вас понимаю! – съязвила Марго, - Похоже получилось?
И вдруг, вглядевшись в силуэт, так как лица всадника видно не было, она разглядела комбинезон от Мойдодыра.
- Его там не было! Я его не рисовала! – в странном состоянии ума и тела, забывшись, вскричала Марго.
- Кого?
- Вас вчера на картине не было!
- Очевидно, но сейчас я там есть, - понуро ответил он.- Я вижу тут некоторую связь между нами, Вы не находите?
    Атеистический рационализм встрепенулся и гавкнул: - “Нет!” Но мистический реализм задумался. “Чего только на свете не бывает!” – подумал он.
- На что Вы намекаете? – возмутилась Марго. – я не выхожу из дома уже целый месяц – у меня срочный заказ. Вот этот всадник, летящий по ветру на своем верблюде! Куда Вы дели всадника? Это был араб в белых одеяниях?
- Он в последнюю минуту отказался сесть на верблюда. Ведь он всего лишь человек.
- А Вы, видимо, ангел! – вложив весь свой сарказм при употреблении религиозного понятия в свои слова и выражение лица, Марго закрылась от непонятного перекрещенными на груди руками.
- Нет, я исследователь из будущего.
- Час от часу не лучше! А Ваше будущее – это, случайно, не дурдом?
- Нет, я даже Ваш правнук. Прилетел исследовать 21 век. И к Вам решил придти, на прабабушку посмотреть. Вы должны были выбрать моего прадедушку для ремонта Вашей люстры по всем законам Вселенной – но Вы выбрали меня. Что со мной будет теперь,я не знаю.
- Что?! Да он старик пяти десяти лет!
- С чего Вы взяли? Ему и тридцати еще нет. И он как раз сегодня работал в вашем доме. Звоните скорей, он может быть, еще тут!
  Марго кинулась к телефону и набрала номер, дрожа от нетерпения. В трубке послышался приятный мужской голос. Через 10 минут в дверь позвонили. Марго открыла дверь и покраснела. “Мой идеал мужчины…”
- Мой помощник не заходил сегодня к Вам, в комбинезоне?
Марго превратилась в скульптуру. Теперь она уже не понимала ничего.
- Да Вы не пугайтесь – он отличный парень. – Денис, я здесь! – крикнул он.
Но в квартире больше никого не было.
- Итого, - подумала Марго, улыбаясь, - Скандал со светом аннулирован, да и другие работы выполнены ненавязчиво и быстро. Не обманул.
Но она не заметила, что на картине опять летел араб на верблюде, как и заказывали. а на двери в мастерскую висела табличка “Детская”.
Бочонка с номером 99 действительно не было. Это был номер 66!

29. Дядя Коля https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104118  Сын Тихона
Он жил через два дома по нашей улице. Высокий, с большими жилистыми руками, привычными к нелёгкому труду на лесосплаве. Жил он одиноко и среди местных мужиков отличался разве только тем, что не пил и зимой не вылёживался на печи, а уходил с ружьишком в тайгу.
Иногда, завидев меня на улице, в ту пору ещё подростка, он зазывал к себе и нагружал поклажей – большущим куском мяса изюбря или кабана.
– На, вот, Витёк, матери передай… Как там у вас, дров подпилить ещё не надо?
– Да нет, дядь Коль, вторую поленницу ещё даже не начинали! – отвечал я , говорил «спасибо» и тащил тяжёлую сумку домой. Мама молча брала мясо и уносила в кладовку.
Я всегда замечал, что она никогда не благодарила дядя Колю. Пилил ли он нам дрова, правил завалившийся забор или латал крышу – всё принималось молча, как должное, без всяких благодарностей.
Мне было обидно за него – ведь я знал, какой бывала мама по отношению к другим.
Вот, допустим, приходил местный мужичок выкладывать кабанчика, так тут же для него накрывался стол с непременной чекушкой. Мужичок выпивал, закусывал и уходил с заработанной трёшкой в кармане. А дяде Коле, выходит, и простое «спасибо» трудно сказать?
Однажды я вновь принёс домой «мясной» гостинец и неожиданно спросил маму:
– А мой папа ходил на охоту?
Мама присела, как-то задумчиво отвела взгляд в сторону, будто вспоминая, ходил мой отец на охоту или нет, потом снова посмотрела на меня, резко выдохнула, вроде решаясь сказать что-то важное, но вдруг встала и коротко бросила:«Нет. Он рыбак был».
Я отца не помню совсем – мне был год, когда моторная лодка с тремя рыбаками перевернулась на быстрине, налетев на большой топляк. Не повезло только моему отцу. Его тело тогда так и не нашли.
Это случилось в другой деревне, далеко вверх по Амуру. Мама уехала из тех мест. Об этом она мне рассказала один только раз и больше никогда не напоминала.
Иногда дядя Коля приглашал меня в дом. Он ставил чайник , затем из недр старого буфета специально для меня доставал фарфоровую чашку и каких нибудь припасённых сладостей и мы садились за стол.. Себе же он наливал чай в эмалированную прокопченную кружку. После чаепития дядя Коля обычно с прищуром смотрел на мою голову и говорил:
– Не порядок на корабле! Подзарос один матрос! – и доставал машинку для стрижки. Она хранилась у него ещё со времён службы на флоте и он, по его же словам, подстригал ей весь экипаж от матроса до капитана.
Я чувствовал, какое ему было удовольствие приводить мою голову в порядок. Большие ладони дяди Коли бережно устанавливали её в нужное положение и он начинал аккуратно водить машинкой, начиная от шеи.
В эти минуты я испытывал какое-то необъяснимое притяжение к нему и чувствовал себя счастливым и защищённым Движения его больших рук были осторожны и неспешны – было видно, как он хочет растянуть время стрижки. Время, которое он мог уделить мне и которое не так уж часто ему выпадало.
.
Телеграмма была короткой: «Умер дядя Коля. Мама»
В части, где я служил, долго решали – отпускать или нет первогодка на похороны в такую даль, да ещё не к близкому родственнику. Но, учитывая, что телеграмма была заверена врачом, а моя скорбь была неподдельной, всё-таки дали три дня отпуска без учёта дороги.
Когда я открыл дверь родного дома, сразу в нос ударил запах лекарств. Мама сидела за столом и перебирала старые фотографии. Когда она подняла лицо, я почти не узнал её: похудевшее и усталое, с запавшими глазами, оно как будто принадлежало чужому мне человеку и только голос её остался прежним:
– Ну, вот, сынок, и нет… его…Не успел ты попрощаться. Вчера похоронили.
После инсульта две недели и прожил всего. Я из больницы к себе его в дом забрала, думала, отойдёт, поэтому и тебя не тревожила. А оно, вон как…прости. Тебя он очень видеть хотел…папка твой…И заплакала. Тяжело заплакала, навзрыд.
Я никогда её не видел такой: уронив голову мне на колени, она даже не плакала, а надрывно скулила и было в этом звуке столько боли и отчаяния, что до меня даже не сразу дошли её слова: «папка твой…»
Потом мама притихла, её плечи перестали вздрагивать. Наконец, она подняла голову, поправила ладонью волосы и тихо сказала:
– Да, сынок, дядя Коля твой родной отец. Потом мама выбрала одну из лежащих на столе фотографий и протянула мне:
– Вот мы рядом стоим в группе в детском доме. Мы же там с ним познакомились. А вот, Николай на службе. С фото смотрел совсем ещё молодой моряк в бескозырке. Я от тебя эти фотографии прятала. И историю с лодкой тоже придумала. Вернее, случай то этот был, но не утонул тогда твой отец, выкарабкался с остальными двумя. Он же после детдома отвёз меня в деревню, в дом, тогда ещё живой, бабушки. Правда, его тут же призвали в армию. Четыре года ждала. Вернулся и свадьбу сыграли.
- Как же у нас всё хорошо начиналось! – лицо мамы слегка просветлело и мне вдруг захотелось, чтобы она замолчала и не продолжала эти воспоминания. Я уже предчувствовал, как ей будет тяжело ворошить то, что она упорно скрывала от меня все эти годы. Но, чуть помолчав, мама продолжила:
– Каким ветром занесло в нашу деревню эту красотку, никто не знает.
Я к тому времени уже тобой ходила. Короче, потерял мой Коля голову. Правда, сам мне обо всём рассказал. Уехали они куда-то далеко, к Москве ближе. А я не смогла больше оставаться в его доме. Бабушка умерла к тому времени и уехала я, куда глаза глядят. Вот и обосновалась здесь в глуши. Поваром у сплавщиков устроилась, домик вот этот дали. Тут и ты родился вскоре.
А где-то через год заявляется… Мама опять замолчала. Задумчиво поводила рукой по скатерти и посмотрела в окно на калитку, будто там мог опять стоять её Коля.
– Не стал он причитать-каяться, просто сказал: «Если можешь, прости. Прогонишь – уйду, но осяду в деревне. Из неё не выгонишь.» Не смогла простить. Мы ж детдомовские упёртые, гордые. Вот так он и поселился под боком. Но я сразу ему наказала: «Нет у тебя сына, так и знай!»
Ты, сынок, лицом вышел в меня, поэтому в деревне никто и не догадывался, чей ты сын. Мама подняла заплаканные глаза и тихо, одними губами, прошептала: «Прости меня…»
… Я стоял у свежей могилы и вдруг понял – я же всегда знал, я чувствовал, что дядя Коля был для меня не просто человеком с нашей улицы, и хоть я не воспринимал его именно, как отца, но какое-то глубокое чувство кровного родства к нему ощущал в глубине своей детской души очень явно.
Подул ветерок, я зачем-то погладил себя по стриженой голове и.мне неожиданно захотелось одного – чтобы дядя Коля… нет – папа, взял в большие ладони мою голову, придал ей нужное положение и стал подстригать её машинкой…От шеи и вверх…

30. Не смотри на меня... https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104291  Сын тихона
Он зашёл в купе чуть позже и сел за столик напротив её. Лера мельком взглянула на попутчика и повернулась к окну. У неё уже давно выработалась привычка - зашла в вагон, тихо устроилась на своём месте и никаких тебе разговоров, перемигиваний и, тем более, знакомств. Так ей было спокойней. Лера училась на последнем курсе пединститута и сейчас ехала домой на ноябрьские праздники. Обычно в поездках её сопровождает подруга Оля Рогова, но на этот раз, в самый последний момент, Оля неожиданно ехать отказалась: - "Хвосты" надо подтянуть!
Сегодня на душе у Леры непонятная тревога и, как ей кажется, виноват в этом молодой попутчик. Уже несколько минут Лера чувствует его взгляд. Смотрит он как-то по особому - нет, не нагло или дерзко, а с какой-то спокойной уверенностью - так обычно смотрят на хорошо знакомого человека. Лара знает, что красива и всегда привлекает внимание парней, но ещё она хорошо знает как обезопасить себя от пристальных мужских взглядов. Иногда хватает просто отвернуться к вагонному окну и думать о своём.
А глаза у него какие-то глубокие…
Нет-нет! Надо отвлечься! Смотри, вон, на чахлый осенний лес, проплывающий за окном и попытайся написать в уме несколько рифмованных строк, - заставляет себя Лера, – ведь слывёшь первым поэтом на своём курсе!

Устало, тихо, без оваций,
закроет осень свой сезон.
Её пожухлых декораций
хранить природе не резон.

Интересно, куда он едет... Без поклажи совсем...

Зима свою палитру вынет,
просинит небо... а потом,

- Девушка, меня Виктор зовут…Давайте знакомиться, попутчики, как-никак...

Ну, что – надо хоть на минуту повернуться:

- Лера... Валерия...
Машинально оглядела попутчика. Ничего особенного - парень, как парень. Коренастый, коротко стриженый. Под серой осенней курткой тонкий шерстяной свитер белого цвета. Широкие чёрные брюки почти полностью закрывают тщательно начищенные ботинки. На секунду Лера встретилась с ним взглядом и увидела в его глазах то, что может свести на нет все её предостережения и правила. Ей всегда в такие минуты хотелось превратиться в простую дурнушку, а ещё лучше в старую бабку.
Ну не смотри на меня так, пожалуйста! Не надо! - хотелось ей крикнуть на весь вагон, - ты же не знаешь! Ничего то ты не знаешь...
- Лера, вам куда? До Кедровой? А мне чуть дальше – до Штыково.
- Штыково? Там моя подружка одногруппница живёт – Оля Рогова. Не знакомы? А она чем-то на вас похожа!
- Да что-то на слуху было. Роговых у нас много.
На минуту в купе воцарилась тишина. Ну вот и хорошо! – подумала Лера , - надо просто закрыть глаза и молча катить навстречу наступающей ночи.... А то разговорилась...
Но тут Виктор, глядя в окно, произнёс:
- Уныло как… А вот на Дальнем Востоке осень яркая, пёстрая и, главное, тёплая. Я же только месяц, как оттуда – служил три года на флоте. Вот, в город съездил насчёт работы. Что-то наклёвывается, вроде…
Потом он рассказывал о службе, о том, как повзрослела сестрёнка и поженились друзья-товарищи. Он говорил вначале спокойно, но потом, глядя прямо в глаза Лере, внезапно прервал себя на полуслове и замолчал. Было видно, что он хочет сказать ей что-то совсем другое, более важное. Но не решается.
Нет! Ничего не говори! И не смотри так! - в душе умоляла его Лера, но когда его ладонь неожиданно легла на её запястье, руку не одёрнула. Сидела, как заворожённая и ей вдруг захотелось, чтобы поезд так шёл и шёл не останавливаясь. Долго шёл. Целую вечность. И чтобы не нужно было вставать с этого тёплого места. Вставать… И идти…
Она освободила руку и молча отвернулась к окну. Но вскоре снова почувствовала его взгляд. И вдруг какое-то непонятное чувство вспыхнуло в душе у девушки, - то ли обида, то ли злость на всех, а больше на себя, и всё это вперемешку с жалостью и какой-то обречённостью. Скорее бы уже выйти… Уже скоро…
- Лера, можно на "ты"? Спасибо... Через час тебе выходить... Ночь уже... Тебе далеко от вокзала идти?
- Да нет, минут десять...
- Можно я провожу?
- Неет!- с неподдельным испугом выдохнула Лера, но тут же, уже спокойней, сказала, - спасибо, дойду. Тем более, вам... тебе... ещё дальше ехать.
- Ничего, разберёмся, - ответил парень и тут Лера решилась и подняла на него глаза. Она хорошо знала, что сейчас в них нет ничего, кроме смятения и боли, но она хотела, чтобы он почувствовал это и...куда-то исчез, растворился, выпрыгнул в окно, но только ... не смотрел на неё...
- Станция Кедровая! Подъезжаем! - проводница заглянула в купе.
- Девушка, вам выходить.
Ну, вот и всё... Лера стянула с коленей лёгкую куртку, полы которой касались коврика, и поочерёдно вытянула из под стола свои ноги – вначале правую, в аккуратной чёрной туфельке, затем левую – в громоздком ортопедическом ботинке на огромной подошве и с длинной шнуровкой. Чувствуя, что заливается краской, Лера встала, перекинула ремешок сумки через плечо и, припадая на больную ногу, продвинулась к выходу . Потом, не оборачиваясь, тихо, почти шёпотом, сказала что-то, типа «счастливо доехать» и открыла дверь купе.
«Лера, подожди!» - голос Виктора она уже услышала, когда, влившись в вереницу выходящих пассажиров, продвигалась к тамбуру.
Выйдя из вагона, она быстро, и от этого хромая ещё больше, удалялась по мокрому от дождя перрону, пока не устав, рухнула на лавочку. Мимо уже проплывали вагоны уходящего поезда.
Опустив голову на колени и обхватив её руками, она заплакала. Заплакала бесшумно, но теми горючими слезами, которые прожигают насквозь душу. Ну почему ей так не повезло? Почему этот вирус полиомиелита достался в детстве именно ей?
Её плечи ещё вздрагивали от всхлипов , когда Лера услышала, что кто-то сел рядом. Совсем рядом. Так не садятся, когда есть ещё много свободного места. Не поднимая головы она увидела сбоку знакомые клёши, из-под которых выглядывали блестящие носки ботинок.
Минута прошла в молчании. Наконец Виктор произнёс:
- Мне, Лера, признаться тебе надо. Я специально сел в этот поезд.. Я знал о тебе… Всё знал… Я тебе наврал, что не знаком с Олей Роговой. Это моя сестрёнка. Она, кстати, ехала с нами, только специально купила билет в другой вагон. А я у кассира узнал твой вагон и место. Оля столько говорила о тебе, что я заочно проникся. А твои стихи… В них же твоя душа…
Уже брезжил рассвет, а на привокзальной лавочке сидели и говорили мои мама и папа. Они и сейчас где-то разговаривают, но уже на небесах...

31.Аня в школе для птиц – прислан текст
Виктор Яго
Мне всегда интересно с мамой в город ходить. Особенно по проспекту. Идешь так цок - цок, а кругом громадные стекла витрин блестят, а за ними разные сказочные представления. Одно другого интереснее. А еще там на разные манекены интересно смотреть. Их так классно одевают, но они только смотрят друг на друга и гордо молчат. Вот задаваки! Да если бы меня туда поставили и так одели, я бы не молчала. Я бы всем языки показывала или бы пританцовывала. И вообще все там движется, крутится и сверкает. А в больших суперпуперных магазинах даже фонтаны есть с подсветкой и эскалаторы. Вот где можно вволю по этажам покататься. И еще там трамвай старинный ездит. Только там можно из окна высунутся на сколько хочешь. Так классно! А если еще на площадку аттракционов попасть, так это вообще полный отпад!
Вот и в этот раз идем мы по проспекту, солнышко греет, народ туда-сюда ходит. Смотрю, а многие встречные мороженое облизывают.
– Мам! Мам! Купи мороженое, – начала я тихим голосом.
– Рано тебе еще. Ведь ты на прошлой неделе болела.
– Так то было на прошлой неделе. Ну, можно! Я буду потихонечку, понемножку облизывать. Правда, правда, кусать не буду, – канючила я жалобным голоском.
– Нет!
Тогда я забежала перед мамой и так жалобно посмотрела на нее, что она не выдержала и сказала:
– Хорошо! Только мы сейчас зайдем в парк, сядем на скамеечку, и ты не спеша съешь мороженое.
– Ну, конечно, мамочка! Ну, конечно, не спеша. Я же у тебя послушная девочка, – проговорила я, счастливо улыбаясь.
И вот я раздеваю свой пломбирчик «Ласка» и закрываю от удовольствия глаза.
– Ой! – вдруг вскрикнула мама. – И зачем я это сделала? – проговорила она, разглядывая свой палец.
– Анечка, я опять попыталась откусить заусенец на ногте и только хуже себе сделала, – сказала она, а я ей понимающе кивнула головой, так как ее привычки обкусывать ногти я знала.
– Вот что доченька, ты же у меня послушная. Посиди здесь с мороженым, а я быстренько сбегаю в парикмахерскую у входа. Только сиди и никуда не уходи, – быстро проговорила мама и убежала.
Вылизала я свой пломбирчик, руки вытерла и сижу, а мама не идет. Стала я тогда по сторонам смотреть. Далеко впереди над деревьями кабинки колеса обозрения мелькают, а левее еще какой-то аттракцион и визг оттуда такой летит, что так и хочется самой там оказаться. А вон ребята на роликах катаются. Потом вижу, невдалеке напротив, стрелка показывает налево, а под ней написано "ШКОЛА ДЛЯ ПТИЦ". Вот это да! Ну, и придумают же! Да не бывает такое! Это, наверное, просто заманивают туда прохожих на какой-нибудь аттракцион. А на какой? Посмотрела я, а мамы не видать, и решила пойти глянуть, ну, хоть одним глазком. А если далеко будет, то я сразу и побегу обратно. Подумала я так и быстренько по стрелке побежала. А дорожка бежит предо мною, извиваясь среди кустов и деревьев, бежит, а потом раз и кончилась.
И увидела я деревянный двухэтажный дом с резными колоннами, с балкончиками и высокой крышей со шпилем, на котором вращался флюгер в виде каких-то сказочных птиц. В общем, это был сказочный дом.
И только я хотела заглянуть в окно, как раздался звонок, открылась дверь и из нее вылетели разные птички. Они летали, кувыркались в воздухе, гонялись друг за другом, и вокруг стоял такой шум и гам, что я поняла – это и есть школа для птиц и у них началась переменка.
Мне интересно было узнать, как же птицы учатся. Поэтому я потихоньку боком – боком, на цыпочках быстро прошла вдоль стены и вошла в школу, а там уже заскочила в первый попавшийся класс и села за последний стол в углу. И только я успокоилась, как раздался звонок и в класс влетело веселое, шумное птичье разноголосье. Синички и воробьи продолжали летать и гонятся друг за другом. Шумные сойки прыгали со стола на стол и громко кричали, перебивая всех. Какие-то птицы дрались так, что только перья летели в воздухе. А дятлы! А дятлы уселись вместе за один стол, и давай клювами долбить его – кто быстрее дырку пробьет. И только гуси важно, вразвалочку проковыляли и уселись возле уток, кур и индюков. Увидев все это, я растерялась и, даже, пригнулась ниже к столу, чтоб меня не заметили и нечаянно не заклевали. Ну и шум же был! У нас во 2-м Б и то так не кричат. А еще нас ругают!
Мне было видно, как гуси недовольно посматривали по сторонам и вверх.
– Га-га! Га-га! Га-га! Га-га! – проговорили они своим соседкам уткам.
– Ну как можно вот так бессмысленно летать в таком шуме?
– Кря-кря! Кря-кря! Кря-кря! – отвечали им что-то утки.
– Да, уж! Да, уж! Совсем глупо!
– А вот и не глупо! Это вы от зависти, что не можете вот так как мы летать и чирикать, – прочирикали им весело воробьи, пролетая почти над головой гусей, уток и курей. А синички тоже кружились над ними и весело щебетали.
– Да мы же самые красивые птицы в полете и на воде. Люди даже балет сочинили «Лебединое озеро». А для таких малявок ничего, – прогагакали гуси воробьям.
– Так то, когда было, а сейчас-то вы сможете взлететь?
– Что? Мы не взлетим? – и гуси гордо расправили крылья, но так как они тесно сидели на одном столе, то своими крыльями они столкнули вниз всех кур вместе с петухом.
– Как, как! Куд - кудак! Ко-ко-ко! – закричал петух.
– Куд-куда? Куд- куда? – всполошились куры.
– Га-га! Га-га! Га-га! Га-га! – продолжали гагакать удивленно гуси. А все птицы, что летали вокруг, весело смеялись над глупыми гусями и неповоротливыми курами.
Трудно было даже представить, что произойдет дальше, но вдруг в открытую дверь влетела сова – учительница. Она строго посмотрела на всех сквозь очки и громко щелкнула несколько раз клювом. Все быстро расселись и затихли. Только что был гам тарарам, а теперь – тишина! Нет! У нас во 2-ом Б так быстро не успокаиваются!
– Так! Птички, мои! Сейчас будем учить буквы. Я буду их называть и показывать, а вы – повторять!
– А–А–А!!!– сказала учительница, показывая на букву А.
¬ А–А–А!!!– отозвался класс.
– Бэ – э – э!!!
– Б– э – э!!! – снова все повторили.
– Вэ –э –э!!!
– Вэ –э –э!!! – а некоторые закричали: – Га.–Га.–Га.
Это загоготали гуси, а куры удивленно на них поглядывали и возмущались – Куд - куда! Куд - куда! Куд - куда!
– Повнимательней, пожалуйста! Это кто там спешит? – спросила сова. Гуси притихли и пригнули свои длинные шеи к партам, чтоб их не было видно. И только куры продолжали потихоньку свое "Куд-куд-куд-куд". Сова щелкнула на них клювом, и они затихли.
– Итак, продолжим урок. Гэ – э – э!
– Га – Га – Га! – снова загоготали гуси.
– Не Га – Га – Га, а Гэ – э –э, – сказала учительница. Гуси снова пригнулись, а весь класс весело засмеялся, кто как мог. Ведь тут были разные птицы, а поэтому и смеялись все по-разному.
Так они прокричали, просвистели, прогагакали и прокаркали все буквы.
– А теперь мы будем учиться эти буквы писать. Смотрите, как я пишу, и сами пишите. Только будьте внимательны и не отвлекайтесь!
Склонились птички над столами и старательно выводят лапками буквы. А одна птичка прыгала со стола на стол, шумела, толкалась и даже пробежала лапками по чужим тетрадкам и оставила на них свои следы. Заметила это сова и подлетела к шалунишке.
– Так! Вижу, что баловаться ты умеешь! Посмотрим, что ты там написала! Как! Ты ничего не написала! Смотри! Это какая буква? Не знаешь! Молчишь! Как же так!
– Это кто там подсказывает? Соловьи насвистывают! Ну, я вас накажу, если еще раз подскажете, – строго сказала сова, разглядывая всех своими большими круглыми глазами.
А птичка молчала, ковыряя клювом странички тетради, хитро косила глазами по классу и водила хвостиком из стороны в сторону.
– Не знаешь? Это буква "А". Напиши ее десять раз. Ах, так ты еще и вертишься! Да ты совершенно меня не слушаешь! Тогда напиши сорок "А", пока не научишься писать и не запомнишь эту букву.
– Сорок А, сорок А – захныкала птичка.
– Да, сорок! – сказала учительница, – чтоб знала, как баловаться на уроке и мешать учиться другим.
– Сорок А. Сорок А, – зашумело по классу.
– Сорок А! СОРОКА, СОРОКА, – понеслось над столами. И хоть сова несколько раз сильно ударила клювом по столу, шум в классе не утихал.
С тех пор эту шуструю и крикливую птичку и стали называть – СОРОКОЙ. А взрослые часто своим шумным и непоседливым детишкам часто говорят: – Ну, что ты кричишь, как сорока! – или – Ну, что ты вертишься, как сорока!
Вот как бывает, если баловаться не в меру, да еще на уроке!
Но до этого я потом додумалась, и потом мне еще и папа объяснил, а сейчас, как только кончился урок и прозвенел звонок, я вместе со всеми выскочила из класса и побежала по дорожке к своей скамейке.
Там мамы не было. Осмотрелась я и вижу, что у ближайшего павильона много женщин собралось и что-то говорят милиционеру. Ой, и мама моя там! Интересно, и что они так громко обсуждают. Когда я подбегала, то увидела у мамы заплаканное лицо, и что, когда ей что-то говорил милиционер, она только молча кивала головой и всхлипывала. Я подошла к ней сзади, дернула за пояс и спросила почти шепотом:
– Мам! Ну, ты чего?
Она, как ужаленная, аж подпрыгнула, да как закричит:
– Ой! Доченька! Да куда же ты пропала? Я уже что только и не думала! – и слезы в три ручья.
– Вот все они такие современные, молодые. Нарожают, а доглядать не хотят! Им бы только краситься да прыгать! Да отбирать детей у таких надо! Ну, это же надо! Кругом маньяки и насильники толпами бегают, а она ребенка оставила. А может, это она нарочно, чтоб избавиться! – Это и еще другое выкрикивали из толпы.
«И чего люди такие злые? Ведь мама им ничего плохого не сделала, – подумала я. – Да никогда она от меня не избавится. Вот придумали! Да, мама меня любит!»
– Гражданка, так это ваш ребенок? – спросил милиционер маму, которая почти беззвучно продолжала плакать.
– Да что вы ее спрашиваете? Может это и не ее ребенок? – крикнули из толпы. – Вы ребенка лучше спросите!
– Девочка, это твоя мама? – спросил меня милиционер.
– Моя! А чья же?
– А где ты была и почему ты потерялась?
– А я в школу птиц ходила. Там на уроке птички азбуку учили и буквы писали, – ответила я.
–В школу птиц? Азбуку? Буквы? Птицы? – переспросил, заикаясь, милиционер. – Граждане, расходитесь! Ну, что это такое? Опять психи! Это уже вторые за полдня! – пробормотал он.
– Как это психи? Это надо же и так спокойно они по городу гуляют! Так их же на Игрень (это большой дурдом) надо отправить! – закричали из толпы
– Это шизики. Легкие. И мама, и дочка. Одна придумала, что дочку потеряла, а другая, что с птичками азбуку учила. Расходитесь! Они не опасные. Так поплачут немного, посидят на скамеечке и успокоятся, – разъяснял всем милиционер и старался как можно быстрее уйти из этого беспокойного места.
И вот все разошлись, мама уже успокоилась, а я, молча сижу, и крепко держу ее за руку.
– Господи! Аня! Ну, что ты со мной делаешь? Ну, разве можно так? Я же просила тебя никуда не уходить! – негромко проговорила мама.
– Ой, мамочка! Я больше никогда не буду просить у тебя мороженое. Никогда! Ведь это все из-за него получилось, – сказала я и заплакала.
– Какая же ты у меня еще глупенькая! Какая ты у меня выдумщица! – почти прошептала мама, улыбаясь, и ласково потеребила мои волосы. Я поняла, что она на меня уже не сердится и мне так стало радостно и хорошо.
Все-таки классно мы прогулялись по проспекту!

32. Сквозь скалы путь короче  -прислано
«Дуракам закон не писан,
Если писан, то не понят,
Если понят, то не так.
Потому что…
Сам дурак»
Нар Фольк Лоренцо (1655 – 1675)

В Крым я езжу вот уже почти лет пять и только с внучкой Настей. Почему вдвоем? Да просто никто из наших родственников и друзей не может понять наш нетрадиционный способ отдыха. Ну, а если проще, то мы все время в движении, в активном поиске новых мест и новых впечатлений. И почти всегда мы куда-нибудь «залазим». А потом дома нас ругали:
– Ну, ладно, ты жил-жил и тебе уже все равно, но зачем ребенка туда зата-щил?
– Я сама! Меня никто не тащил! – кричала тогда Настя, выслушивая суровый приговор на следующее лето. И тогда мы давали слово, что «ни-ни». И все!
Так что ничего страшного, а тем более ужасного с нами больше не произойдет.
В следующем году, когда Насте исполнилось 13 лет, мы решили поехать в Малоречинск. Там были близко горы и водопад Джур-Джур. Комнату быстро нашли на Парковой улице метрах в 200 от моря. Поселились и сразу бегом к мо-рю. Вышли на пляж, точнее на пирс. Во! Есть где понырять! Вправо просматривал-ся пляжик метров на 150 и потом скалы, скалы, за которыми виднелся Солнечно-горск. Влево пляж метров в 400, а дальше камни, и опять скалы.
Вдоль пляжа лепятся кафешки, киоски и прочие развлекательные заведения. Пляж мелко-среднегалечный. Вроде все нравится здесь! Быстро разделись и с пирса вниз головой в прозрачную морскую благодать. Наплавались и нанырялись вволю. С пирса видно, как берег дугой уходил влево в сторону темневших вдали скал. Вот туда мы и решили завтра пойти на разведку. Интересно было, что это за скалы и что там за ними?
На следующее утро встали почти в 6.00. Приготовили завтрак, поели и к морю. Прошли пляж, мыс с островками и идем дальше уже по узкой каменистой береговой кромке шириной в 2-3 метра, подпираемой почти отвесной, полусы-пучей стенкой, постепенно увеличивающейся по высоте. Местами береговую стенку разрезали выплеснувшиеся к морю овраги.
Прошли около часа. Камни стали покрупнее, и поэтому приходилось пере-ступать, перепрыгивать или обходить их. Уже видны береговые скалы и скальная стенка, уходящая в море. Здесь же прямо на тропе мы встретили группу «диких» туристов старшешкольного возраста, которые отдыхали на камнях и что-то грели на примусе.
Спросили их, как пройти к Рыбачьему по берегу моря и есть ли выход к трассе. Можно, говорят, через береговые овраги к трассе выйти, а если прямо по берегу, то там, в поперечной скале есть дыра, так вот через нее и попробуйте, но только в нее не всякий пролезет.
– Вот она, – ребята показывают на Настю, – пролезет. А вы, может, и застря-нете, – закончили они под хохот всей группы.
Мы решили, что пролезем и пошли дальше. На стыке береговой скалы, и скалы уходящей в море, виднелась пещера. Где по камням (3 – 4 метра), где меж-ду ними поднялись вверх и увидели почти под потолком пещеры две дыры. Какая наша? Одна еле излучала свет и как бы звала в другой мир, а другая смотрела черным глазом. Я попробовал пролезть в более широкую дыру. Голова вроде пролазила, но так как каменная труба наклонно уходила вверх и в бок, то без по-мощи веревки в нее никак не залезть. Тогда я попытался залезть в другую дыру. Вернее, в каменную трубу.
Здесь на высоте 1,5 метра от опорного камня начиналась наклонная плита, уходящая от меня вверх 10 – 20 градусным уклоном. Почти параллельно ей сте-лилась верхняя плита. Я засунул голову в дыру, затем поджался, нащупал правой рукой впереди выступ и подтянулся. Левая рука была сзади, вдоль туловища, и помогала мне отталкивался вперед, а правая шарила впереди в поисках зацепок. Вот уже и ноги влезли в дыру. Она была чуть больше длинны моих кроссовок.
Отталкиваясь левой и подтягиваясь вытянутой вперед правой рукой, я поти-хоньку продвигался вдоль трубы. Попытался, как змея вибрировать, извиваться телом, но ничего не вышло из этого, а только утомило. Так потихоньку я полз, полз по каменной плите, но вот она как бы надломилась слегка и увеличила вверх угол наклона. Продвигаться вверх стало неудобно, так как я стал прогибаться в спине назад, и теперь было бы удобней ползти не на животе, а на спине.
Попытался развернуться вокруг себя, но сбоку руки были плотно прижаты к телу боковыми стенками. Ну, никак не развернуться. Я и так вертелся и этак – не получалось: со всех сторон поджимают камни, а я лежу, вытянув руки вдоль туло-вища – одна вперед, другая назад. Хотел левую руку развернуть вперед, чтоб двумя руками подтягиваться, но мешали боковые камни. Пришлось, извиваясь сползти немного вниз к месту встречи разных направлений плиты, там уже лечь на спину и провернуть левую руку вперед. После этого уже двумя руками, цепля-ясь за выступы и подтягивая так себя, я потихонечку пополз вверх.
Иногда появлялась мысль: а вдруг лаз сузиться, а я втиснусь в него и застря-ну. Прогоняю эту мысль, ведь другие-то до нас пролазили. Прошло какое-то вре-мя, и предательски вползла в голову другая мысль, что, наверное, бывают же ино-гда подвижки пластов в скале.
Ведь были же землетрясения в Крыму в 4 веке. Тогда в районе Ласпи сме-стились скальные породы всего прибрежного хребта. Это перекрыло путь к морю всем горным источникам и море стало чистым, таким как сейчас. А до этого мно-гочисленные ручейки размывали глинистые породы, и вода у берега всегда была мутной. Почему и место это тогда называлось – Ласпи. По-гречески – это грязь.
А вот землетрясение в 1929 году сильно разрушило Ласточкино гнездо, и из-под него отвалилась часть скалы.
Да, не хватало мне сейчас только землетрясения. Я перестал двигаться и осмотрелся. В сумраке лаза-трубы плиты смотрелись вроде мощно и надежно. Я так подумал, но все равно ускорил движение вверх. А там уже бледнел выход. Стало немножко светлее. Я уже различал трещины на плитах. Это меня приобод-рило.
И чего это я вспомнил о землетрясениях? И именно сейчас! Это же надо про 4 век и Ласпи вспомнил! Мысли мыслями, а пальцы хватаются за малейшие высту-пы плиты и тянуть, тянут тело, а оно, поднимая пятую точку вверх, помогает но-гам отталкиваться пятками кроссовок. Кстати, скользить по плите было даже при-ятно: очевидно сотни, а может быть и тысячи задниц, проползших здесь до меня, так отполировали скальную поверхность. Ну вот, накаркал, кажется. Вроде теснее стало плечам и пришлось лезть полубоком. А если и дальше все будет сужаться? Нет, надо помедленнее ползти, чтоб не застрять как пробка в бутылке. О! Кажется, отпускает труба, по бокам, вроде, расширяется.
Все! Опять легкое скольжение по плите. Ну, почти, как на горках в Аквапар-ке. Да, но там для улучшения скольжения все время течет вода. А тут? Что, а тут? А вдруг дождь пойдет и сверху потечет вода! Да на меня! Если будет много – за-хлебнусь: я сам еле в этой трубе помещаюсь, а если мало, то намочит одежду и тогда тоже кирдык. Я же не сдвинусь с места, я просто прилипну к каменной пли-те!
А чего я паникую? Когда залазил сюда, то вовсю светило солнце. А вдруг? И я ускоренно заработал руками, ногами и всем, что могло шевелиться и проги-баться в моем теле. Вот впереди уже еще светлее стало. Все! Совсем светло! Уже голова на свободе, а вот и я весь там!
Какой яркий свет на этой стороне! Осмотрелся. Небольшая площадка 2 на 1,5 метра примыкала слева к скальной стенке, а справа от нее уходит круто вниз крупно каменная (5 – 15 метров) «россыпь». Прямо перед дырой рос какой-то ку-старник и за ним все падает сразу вниз. А вообще тут неплохой водосборник пе-ред дырой образовался. Не зря меня мысль о потопе тревожила.
– Настя! Давай, ползи! Можно! – прокричал я в каменную трубу, и продол-жил обзор.
Так как дорога на Рыбачье была где-то далеко слева вверху, то я полез по уступам к верхней кромке. Ну и ну! Почти сразу за гребнем, все тоже падает вниз метров на 15. А влево по гребешку, как специально выкрашенная в желтоватый цвет, уходила вверх под углом плита шириной в полуторную кровать. Вроде бы и широко, но когда слева и справа по 10 – 15 метров все падает вниз, то вроде бы и не очень. И хоть эта полоса и выводила нас на "материковый" хребет к дороге, но не хотелось туда лезть. Опасно! Да и как там Настя будет смотреться? А ведь с нее можно и соскользнуть! Нет! Не полезем!
И я крикнул Насте, которая извиваясь змеей, уже выползала из каменной трубы, чтобы она возвращалась. А она вылезла, повертелась по площадке, поза-глядывала вниз, посмотрела вверх, поахала, поохала и затем, со словами «де-душка, а может, рискнём, попробуем дальше идти», нехотя полезла обратно.
Я еще раз осмотрелся вокруг. Прямо внизу лежала бухта длиной метров 150 в обрамлении крутых и высоких скал. И ни одного человека на пляже! Это просто чудо! Никого нет! Какая редкость в Крыму! Мы обязательно должны вернуться сю-да в эту тишину, в этот райский уголок.
Спускался я вниз на спине ногами вперед. Выкручиваясь и изгибаясь, не-много помогая руками, я теперь уверенно полз вниз. Вот я уже ногами почувство-вал выход и, когда одна нога уже согнулась в колене в поисках опоры, кто-то снизу крикнул
– Толя, это ты?
– Нет! Это не Толя, но такой же, как и он, дурак! – крикнул я вниз, потому что не раз, проползая по трубе, меня посещала мысль: "Где я? Зачем я? И сколько мне лет?". Внизу раздался хохот.
Как оказалось, потом, там была часть группы туристов, которая ждала, ускользнувшего от них в другую дыру, Толю. Мои ноги кто-то схватил и направил на опорные камни. Я же, извиваясь на спине, с руками, вытянутыми за головой, постепенно выполз и увидел еще не белый свет, а полумрак пещеры. На выходе из пещеры мы со всеми ребятами сфотографировались, а затем побежали по кам-ням вдоль берега. Метров через 200 был выход оврага к морю, и мы по его пра-вому мелко щебенистому склону полезли вверх, в сторону дороги.
Жарко. Уже 11.30. Пот течет по лицу и попадает в глаза: даже брови и рес-ницы не справляются. Начался кустарник, местами колючий. Мелко-частым тра-версом быстро поднимаемся к видневшейся вверху ленте кипарисов. Там трасса.
Вылезли. В тени кипарисов отдышались и отдохнули. Потом, когда пошли по дороге мимо маяка, я спросил Настю:
– А тебе не страшно было, когда ты ползла по каменной трубе?
– Да нет, дедушка. Просто я подумала, а если вдруг землетрясение или еще что-нибудь произойдет, то, что тогда будет.
– Ну и что будет?
– А ничего и не будет! Ведь землетрясения ж не было!
«Надо же, – подумал я, – и ей эти землетрясения не давали покоя».
– А хочешь еще раз там проползти?
– Конечно, дедушка! Ведь там внизу такая красивая бухточка!
– Мне тоже она понравилась. Обязательно туда вернемся.
– Ура-а-а!
– Только там спуск опасный.
– Ну и что! А мы веревки возьмём!
– Ладно, договорились, пойдем
- Ура-а-а!
Совпадение имен, мест событий и величина камней носит случайный ха-рактер. Не советую залезать в подобные щели и дыры людям, страдающих клау-строфобией, с размерами по миделю больше 50х40 см и склонных впадать в пес-симистический оптимизм или, наоборот, в ипохондрию.
Мнение автора может не совпадать с позицией читателя. Ну, и что?

33.Неловкое молчание http://proza.ru/2019/09/27/1238
Александр Жабоедов
— Ты тоже это ненавидишь?
— Ненавижу что?
— Неловкое молчание. Почему людям обязательно нужно сморозить какую-нибудь чушь, лишь бы почувствовать себя в своей тарелке?
— Не знаю. Хороший вопрос.
— Только тогда понимаешь, что нашла по-настоящему особенного человека, когда можешь просто заткнуться на минуту и с наслаждением разделить с ним тишину…
— Да, но мы знакомы всего ничего. — Винсент раздавил окурок в пепельнице…*
… в свете экрана на диване, обнявшись, сидела молодая пара.
— Как романтично. — Она нежно потёрлась щекой о его грудь.
— Трагично. — Отозвался парень.
— Что трагично? — не поняла девушка.
— Неловкое молчание — он опасливо огляделся по сторонам — может привести к трагедии.
— Но здесь не об этом. — Возразила она.
— А я и не об этом. — Прошептал ей парень в самое ухо. — Просто историю одну вспомнил, о молодом капитане ГИБДД. Женькой его звали. В тот день его дочери исполнилось семь лет. Девчонка весёлая, озорная и пяти минут на месте не могла усидеть. Хохотушка. Как улыбнётся, так у всех печали разом проходили. Так вот, не успела девчушка проснуться, а Женька с женой уже у её кровати стоят с красивой коробкой в руках, обвязанной ярким бантом. Девочка обрадовалась. В ладошки захлопала. Тут же разорвала упаковку и вынула на свет красные сандалии с ромашками на носках. Именно о таких она и мечтала уже целый месяц. Ох, и счастливая она тогда была. Перед зеркалом всё утро крутилась, налюбоваться не могла…
— Вечером в кафе! — объявил капитан. — Закатим вечеринку в честь твоего дня рождения, малышка. А сейчас я на службу. Ловить нарушителей. До вечера. — Евгений нахлобучил серую фуражку с золотой кокардой и вышел из дома.
Жара стояла невыносимая. Воздух тяжелый. Горизонт расплывался. На асфальте хоть котлеты жарь.
Вдали из миража вынырнул автомобиль. Джип. Чуть ближе. Чёрный лексус. Евгений махнул палкой, чтобы тот остановился. Машина проскочила мимо и резко затормозила в метрах двадцати от инспектора, подняв за собой огромную тучу пыли.
— Добрый день! Капитан Ёлкин. — Представился инспектор, скользнув двумя пальцами по козырьку. За рулём джипа сидел толстый лысый мужчина, с наглым праздным лицом. — Предъявите ваше водительское удостоверение и документы на машину.
— Я что-то нарушил, капитан? — этих слов хватило, чтобы Евгений учуял резкий запах перегара.
— Вы хорошо себя чувствуете? — Ёлкин пристально наблюдал за водителем, пока тот неуклюже рылся в бардачке, пытаясь отыскать документы.
— Замечательно! — Красное жирное лицо лоснилось от пота. Мужчина тяжело дышал. — Ведь у меня сегодня юбилей. Пятьдесят лет, как ни как. Вот, только документы я, кажется, дома забыл.
— Вы сегодня выпивали? — инспектор не спускал глаз с водителя.
— Меня на фирме сотрудники поздравляли, ну, я с ними по одной рюмке и выпил. — Скалился толстяк.
— Выйдите из машины. — Приказал капитан.
— Постой, постой. Капитан Ёлкин, не ломай палки. — Пухлая рука положила на приспущенное боковое стекло пачку пёстрых купюр. — Держи, тебе они нужнее, чем мне.
— Вы понимаете, что совершаете преступление? — лицо Евгения стало суровым. — Дача взятки должнос…
— Подожди! Ты, наверное, меня не расслышал или плохо разглядел. — На красную пачку легла ещё одна, такая же. — У меня этого добра с избытком, вот, я и помогаю людям восполнить их недостаток.
— Ну, это уже наглость…
— Это филантропия. — На две пачки легла третья. — У тебя наверняка есть семья: жена, ребёнок. Ипотека в конце концов. А я предлагаю тебе немного пожить, как человек. Скинуть тяжёлые оковы. Вдохнуть полной грудью. — И как бы в подтверждении своих слов он накинул ещё одну пачку денег.
— Ох, и жарко сегодня. — Евгений снял фуражку, обмахнул ей себе лицо и неуверенно опустил чуть ниже открытого окна.
— Что у тебя здесь? — Напарник подошёл в тот момент, когда стопки купюр падали капитану в фуражку. Наступило неловкое молчание. Тяжелое, бесконечное, словно пропитанное гнилью. Напарник — молодой сержант. Коллега и друг. И надо бы ему что-то сказать, возмутиться, одернуть товарища. Но он молчал. Он даже не знал, что говорить.
— Вот, и хорошо. — Потёр руки толстяк. — Молчание приносит деньги, а здесь их на пятерых хватит.
— Счастливого пути. — Евгений натянул фуражку обратно на голову. — Будьте осторожнее и попытайтесь как можно скорее отдохнуть.
— Именно этим я скоро и займусь. — Мужчина помахал рукой и резко тронулся с места, обдав инспекторов облаком пыли.
— Не смотри на меня так. — Евгению стало неловко и противно за себя. — У Милки сегодня день рождение, и мне хотелось устроить ей настоящий праздник. — Он вынул из фуражки одну пачку и сунул её напарнику. — Держи, сводишь Светку в ресторан.
Сержант брезгливо повертел в пальцах кипу разноцветных бумажек, словно те были измазаны чем-то нечистым. Мерзко. Странное чувство обгаженного достоинства и лёгкой эйфории переполняло его, как дерьмо общественный туалет. Чьей-то чужой рукой он положил деньги в карман своих брюк. Сел в патрульную машину и уставился перед собой. «Ну, ты и урод!» — констатировала уязвлённая совесть.
— Всем постам! — затрещала рация — ДТП на Сосновой, 5. Джип на пешеходе сбил женщину с ребёнком.
— 46-й принял. — «Это же не далеко от нас. Настолько недалеко, что аж страшно». — Выезжаем.
Сержант крикнул напарника, тот прыгнут в машину. «Что случилось?» Зажигание. Газ в пол. «Что-то ужасное». Автомобиль вылетел на дорогу и помчался по раскалённой дороге. Сирена пронзительно выла, заставляя жаться к обочине медлительный транспорт. Напарники молчали. Они просто боялись говорить. Поворот, еще поворот. Вдали показалось темное пятно. Ближе. Скопление людей и тот самый лексус, который они совсем недавно отпустили и пожелали пьяному водителю хорошего пути. Патрульная машина остановилась перед пешеходным переходом. «Этого не может быть» — пытались успокоить себя инспекторы. Но это есть. Прямо здесь, перед глазами. Ёлкин смотрел на напарника, задыхаясь от ужаса. «Пойдём!» — выдавил он. Выбрался из машины и направился к толпе. Неуверенными маленькими шагами Евгений пытался отсрочить неизбежное. Несколько людей окружило сидящего на бордюре толстяка-водителя. Бровь рассечена. Отупелое лицо качалось на жирной шее. В руках квадратная бутылка «Джека». Мужчина был настолько пьян, что, видимо, не осознавал происходящего. Капитан двинулся дальше. От пешеходного перехода до лексуса по асфальту тянулась алая полоса. Десять метров кошмара упирались в металлического монстра, из-под которого торчала маленькая ножка в красном сандалике с ромашкой на носке. Именно такие утром он подарил своей малышке. «Милка…»
Сержант сидел неподвижно, крепко сжимая руль. Следил за своим напарником. «Как он ещё ходить может, я даже руками пошевелить не могу. Нет! Такого не бывает… Нет! Нет!» — Он зажмурил глаза, помотал головой, пытаясь проснуться, но, к сожалению, это был не сон. — «Что там?»
Толпа вдруг начала разбегаться. Послышался женский крик. Евгений с пистолетом в руке медленно подходил к толстяку, что-то бормоча себе под нос.
«Какого хрена?!» — напарник выскочил из машины. Бегом.
— Милка, Милка, Милка… — дуло уткнулось в лысую голову.
— Женька, стой! — ещё три шага. Выстрел. Чёрные точки, каркая, разлетелись в разные стороны. Жирное тело против воли завалилось на бок. — Нет! Нет! Нет!
— Милка, Милочка… — пистолет выпал из руки. Евгений неотрывно смотрел на убитого, повторяя одно и то же имя. Заиграла весёлая мелодия. Капитан машинально достал из кармана телефон и поднёс к уху.
—Алло, папочка. — весёлый детский голосок долетел даже до сержанта — Мы с мамой уже в кафе и ждём тебя. Ты скоро приедешь? …
…Женька хохотнул раз, другой, а затем и вовсе залился смехом — диким, нездоровым, пугающим. Он еще долго смеялся, пока не начал плакать, повторяя лишь одно имя своей дочери.
— Какая ужасная история. Хорошо, что это всего лишь выду… — не окончила она, увидев каменное лицо своего парня. Взор его упёрся в экран. На щеке застыла капля, в которой мелькали крошечные кадры из фильма…
… — Уясним. — Винсент обратился к своему отражению в зеркале. Он волновался. — Это моральная самопроверка. Сможешь ли ты сохранить верность своему хозяину, поскольку верность — это важно.*

* — В начале и в конце текста отрывки диалога из к/ф «Криминальное чтиво»

34.Ожидание http://proza.ru/2020/10/20/23
Александр Жабоедов
—Подожди меня в гостиной. — Настя встретила Кирилла, облачённая в тоненький халат. — Я быстро, только платье переодену. — Поцеловав парня, она с лёгкостью ветра поднялась к себе в комнату.
—Уф! — выдохнул Кирилл, глядя ей в след. Заложив руки за спину, он принялся разглядывать комнату. Картины, фотографии, статуэтки, огромный ковёр цвета снега. «Тоска!» Старинные резные часы на камине показывали без четверти семь. «Строгие, как генерал». Парень постучал ногтем по их круглому стеклу.
—Мм, а вот это дело. — Кирилл направился к большому дивану, обтянутому бежевой кожей. Повернувшись спиной и разведя в стороны руки, он плюхнулся на его мягкую поверхность, которая вдруг оказалась жидкая, как вода. Оцепеневший от ужаса парень медленно погружался в пучину дивана. Со всех сторон текли циферблаты часов, тянулись стрелки. «Как у Сальвадора», — подумал Кирилл, чувствуя, что и сам стекает, как сырое яйцо. Наконец он вылился на глянцевый пол в чёрно¬–белую клетку. Потолок и стены отсутствовали, точнее вместо них было безграничное пространство, увешанное различными часами.
—Ждёшь? — услышал Кирилл чей-то голос.
Он огляделся и увидел широкий стол, стоящий на песочных часах. В кресле, развёрнутом высокой спинкой вперёд, кто-то сидел.
—Жду… — неуверенно ответил парень.
—Все чего-то ждут. — Продолжал невидимый собеседник. — Кто-то трамвай, а кто-то хорошей жизни. В целом весь путь проходит в ожидании конца.
—Но я, всего лишь, жду свою девушку. — Возразил Кирилл.
—Не важно. — Отмахнулся голос. — В любом случае ты ранен.
—Где?! — удивился парень и принялся себя осматривать.
—Нет убийцы медленнее, чем время. — Ответил собеседник. — Оно начинает уничтожать тебя с рождения и до последнего твоего вздоха. Ты думаешь, что его методы неэффективны? Они просто малозаметны.
            Кресло медленно повернулось, и Кирилл увидел в нём те самые часы, которые стояли на камине, только размерами раза в два больше человека. Часы грузно поднялись и подошли к парню. Стрелки на них показывали десять минут восьмого.
—Вопрос только в том, — часы нависли над Кириллом — Как ты хочешь, чтобы оно тебя укокошило?
            Неожиданно цифры на табло начали таять и капать парню на голову, окрашивая его волосы сединой. Испугавшись, Кирилл попытался бежать, но топтался на месте, отрывая под собой большие календарные листы. Они взлетали, кружились и резали парня своими острыми краями. Шрамы на теле тут же превращались в глубокие морщины. Бежать становилось тяжело. Ныли суставы. Одышка. Боль в левом боку. Кирилл почувствовал себя развалиной и упал на спину уже стариком. Закрыл глаза. Открыл и увидел перед собой ослепительно красивую Настю. Он снова оказался у неё дома, на кожаном диване.
—Я готова! — улыбнулась девушка. В следующую секунду кожа на её лице сморщилась, как сушёный урюк. Нос ввалился. Зубы сгнили. Глаза вытекли, а из пустых глазниц, прямо на лицо Кирилла, посыпался мелкий песок. Парень подавился и проснулся, скинув со своего лица пушистого серого кота. Сам Кирилл упал на пол, уткнувшись в красные туфли на шпильках, к которым прилагались неимоверно стройные ножки.
—Преклоняешься, раб. — Рассмеялась Настя. — Похвально!
—Пойдём скорей! — Кирилл вскочил на ноги и потянул девушку за руку.
—Ты чего всполошился? — Удивилась девушка. — Ещё есть время.
—С ним мы и будем бороться. — Заявил Кирилл.
— Как это? — Настя округлила глаза.
—Эффективно и с пристрастием… — улыбнулся парень, увлекая за собой озадаченную девушку.


35. Бычок https://fabulae.ru/prose_b.php?id=92582
Марина Быстрова-Докс - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=10686
Моя жизнь началась с того, что меня хотели поменять на бычка. Ладно бы еще на живого, от него хоть какая-то польза, а то на бронзового. И ладно бы еще кто-нибудь чужой – кому я нужна, чужому-то? А то ведь родной брат.
Бычок стоял на витрине, за стеклом, и смотрел на всех, набычившись. Теперь уже таких бронзовых бычков в мясном магазине не встретишь, а раньше, в пятидесятые годы, еще были. Над его рогами поблескивали такие же бронзовые, как и он сам, буквы внушительной вывески «МЯСО».
-Папа, а он кусается? – спросил брат, завороженно глядя на бычка, блестящего на солнце.
-Нет, Сашенька, даже настоящие бычки не кусаются, они бодаются, а этот ненастоящий, - весело ответил папа и погладил сына по голове.
-А этот не бодается?
-Нет, сынок, он же бронзовый, - отозвался папа с улыбкой.
-Как это, бронзовый?
-Ну, вроде как игрушечный, - папа немного задумался над «детским вопросом».
Такой игрушки у Саши никогда не было.
-Папа, купи мне бычка!
Папа снова снисходительно улыбнулся и повел сына за руку в магазин.
-Папа, купи мне бычка! Ну, пожалуйста! Он же не бодается! – не отставал Саша, дергая отца за рукав офицерского кителя.
-Посмотри, какой он красивый!
-Бычок-то красивый, да не продается! – папа посмотрел на продавца, наблюдавшего за этой сценой, и пожал плечами, мол, ребенок – что с него взять? Саша тоже с надеждой уставился своими огромными черными глазищами на дяденьку в белом, заляпанном бурыми пятнами переднике. Эти глазищи, в которых подрагивали слезы, могли обезоружить кого угодно, даже военного папу.
-Пойдем, сынок, нам еще много чего купить надо. Скоро мама с Маришкой вернутся домой.
Но Сашенька никак не хотел уходить.
-Тебя как звать-то, а? – неожиданно обратился к моему брату дяденька в переднике.
-Саса.
-Ах, Са-а-са! – умильно протянул продавец. - Ну, если Саса, тогда совсем другое дело! Тогда мы с тобой можем поменяться.
-Как это? – растерялся малыш.
-А вот так. У тебя есть братик, или сестренка?
-Есть! Сестренка, Маришка! –обрадовался Саша, тряхнув кудряшками.
-Вот и хорошо! – тоже обрадовался дяденька. – Давай меняться? Я тебе отдам бычка, а ты мне свою сестричку. Идет?
-Папа! Папа! – Саша даже запрыгал на месте от радости. – Давай поменяем Маришку на бычка!
Но папа почему-то не согласился, хотя еще ни разу в жизни меня не видел. Ведь я родилась только вчера. До трехлетия Саши оставалось чуть меньше двух недель, и он был очень расстроен несостоявшимся обменом.
Эту историю мне потом неоднократно рассказывал папа, а Саша каждый раз ворчал, когда я его «доставала»:
-Жаль, я тебя тогда на бычка не поменял!
В детстве я обижалась за это на брата, а теперь и рада бы его «достать», да не могу. Потому что мы давно уже живем в разных странах, он - в Питере, я – в Тель-Авиве, и в редкие его визиты на Землю Обетованную неизменно спрашиваю, не жалеет ли он о том, что не поменял меня на бычка в тот далекий августовский день…

36. Чемоданчик https://fabulae.ru/prose_b.php?id=99785
Марина Быстрова-Докс - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=10686
- Товарищ милиционер!
- Вы что, не видите? Я занят!
- Вижу, но мне нужно срочно догнать троллейбус!
- Зачем? - насторожился милиционер.
- В троллейбусе остался наш чемоданчик! Видите, в каком состоянии мама?
Вид мамы произвел на него впечатление.
- Через дорогу отделение милиции.
- Нет! – отрезала я, - без вас никто не будет меня слушать!- и я потянула его за рукав.
Милиционер сначала опешил, а потом, извинившись перед собеседником, последовал за мной.
- Подождите здесь, - бросил он на ходу, скрываясь в дверях отделения.
Не прошло и минуты, как оттуда выскочили двое - один в форме, другой в штатском. Тот, что в форме, быстро нырнул за руль милицейского «воронка», а второй жестом пригласил меня в «салон» с решетками на окнах.
«О, господи, в таких преступников возят!», - промелькнуло у меня в голове.
-Что за троллейбус, номер маршрута? Водителя запомнили? – оперативник, не оборачиваясь, засыпал меня короткими вопросами, на которые я так же коротко ответила:
- Двадцать шестой троллейбус. Водителя запомнила.
Ловко развернувшись, «воронок» помчался за двадцать шестым.
- Стойте! – закричала я. – Надо взять с собой маму!
«Воронок» летел с невероятной скоростью, машины шарахались от него, давая дорогу, а когда мы под сирену проскочили на «красный», у меня просто захватило дух!
Мы обогнали один троллейбус, второй, третий… И вдруг я узнала водителя, молодого белокурого парня в рубашке салатного цвета.
- Вот он! Точно! – закричала я во весь голос.
«Воронок» еще прибавил скорость и встал наперерез. Троллейбус резко затормозил и остановился. Оперативник выскочил из «воронка», побежал к передней двери и, выхватив пистолет из кобуры, спрятанной под пиджаком, скомандовал:
- Открывай!
Двери тут же открылись, и я увидела, как глаза водителя расширяются от ужаса.
- Всем оставаться на местах! – закричал «штатский», наставляя оружие на перепуганных пассажиров, и в наступившей гробовой тишине обратился к водителю, переводя на него пистолет:
- Вещи где?
Водитель на всякий случай поднял руки вверх.
- Какие вещи?
Но тут мама ринулась в конец троллейбуса с победным возгласом:
- Вот он!
- Свободен! – кивнул водителю оперативник, и мы вышли, оставив всех в полном недоумении.
- Ну, рассказывайте, дамы, что там у вас в чемодане? Золото-бриллианты?
Мама молча открыла чемодан. Оба наших спасителя разочарованно уставились на его содержимое.
- И вот из-за ЭТОГО?
Он не договорил…

…В то майское утро мы с мамой проснулись в приподнятом настроении. Еще бы! Сегодня папу наконец-то выписывают из больницы. Мама собрала папины вещи в небольшой серый чемоданчик – всё, что нужно, чтобы из пациента в больничной пижаме снова превратиться в почти здорового человека. По дороге мы зашли в кондитерскую, купили два больших кремовых торта и один поменьше, для персонала кардиологического отделения, с которым за неполных два месяца успели сродниться, потом еще огромный букет цветов для папиного лечащего врача и, увешанные всем этим богатством, взгромоздились в троллейбус. Благополучно доехав до Московских ворот (дело было в Ленинграде), мы вышли и не сразу обнаружили, что чемоданчик остался в троллейбусе.
Папа, офицер запаса, тридцать лет прослуживший в советской армии, терпеть не мог неорганизованности и расхлябанности. Как можно было позволить себе так пасть в его глазах? Опаздывать нельзя – обещали быть ровно в 12. Волновать тоже – инфаркт, дело нешуточное. Мобильных телефонов в то время еще и в помине не было.
Маму как будто подменили.
- Мы должны его догнать!
Она металась взад-вперед по тротуару, отчаянно размахивая то букетом, то тортом в надежде остановить какую-нибудь машину. Затея была бесполезна, о чем свидетельствовал знак «Остановка запрещена». Я никогда не видела мою спокойную, мудрую маму такой растерянной, беспомощной, и поняла, что сейчас, кроме себя, надеяться мне не на кого. Тогда я начала действовать самостоятельно, и с решительностью, которой сама от себя не ожидала, направилась к милиционеру…

ЭПИЛОГ

Коротко поведав милиционерам нашу историю, я сказала:
- Спасибо, вы не представляете, как выручили нас! - и протянула им большую коробку с кремовым тортом.
- Не, нам тот, что поменьше, большие пусть персонал лопает!
И все дружно расхохотались.
Мы все-таки опоздали минут на пятнадцать, но папа, как ни странно, ничего не сказал, наверное, от радости, что скоро будет дома.
А мы с мамой пообещали друг другу, что никогда не расскажем ему о своей неорганизованности и расхлябанности.
Так он никогда и не узнал об этом почти детективном приключении.
 
37. Крещенский вечерок http://proza.ru/2015/01/19/22
Ольга Кучеренко 2
                Моей бабушке  посвящается
               
                «Нас лента времени уводит в дни иные,
                Еще не опаленные огнем,
                Где нет разлук, потерь невосполнимых,
                И мы бездумно –  счастливо живем…»
    
         В деревянной пристройке-кухне в русской печи «доходила» кутья; ведерная кастрюля с узваром остывала в прихожей. Поправляя на ходу котиковую шапочку и муфту, семнадцатилетняя гимназистка Люся выскользнула во двор, вдохнула морозный воздух. Какой замечательный вечер! Белые искристые сугробы обрамляют  расчищенную братьями  дорожку к калитке, снежные хлопья блестят  на  ветвях посаженных вдоль  всего  Ярмарочного тополей;  белые шапки делают  одноэтажные домики сказочно- загадочными…
         Вот-вот должны подойти подружки-соученицы: серьезная, начитанная Даша и хохотушка Груня, у отца которой, купца средней  руки,  были замечательные расписные сани, запряженные парой  лошадей.  По большим зимним праздникам он, солидный, с окладистой седеющей бородой, в белом овчинном тулупе, «с ветерком» катал дочерей с их друзьями и подругами по хрустящему снегу. Маршрут выглядел примерно так: «загрузив» молодежь в сани у своего дома на Ярмарочном, набирая скорость, неслись по середине дороги к Мясницкой, по Мясницкой до Кладбищенского. Если спуск не был слишком скользким, съезжали на берег моря и там, вдоволь набегавшись и набрав полные ботинки снега, раскрасневшиеся и счастливые, возвращались домой.
         Завтра  наступит великий праздник-Крещение Господне.  Утром предстоит водосвячение в храме, затем вся семья соберется за огромным дубовым столом…    А сейчас, в этот замечательный морозный вечер, девушки сговорились погадать на суженого.  Впрочем, и у Груни, и у Люси в глубине души теплилась надежда, что сужеными станут те, кто уже давно робко ухаживают за милыми гимназистками-  юноши-друзья в красивых форменных мундирах. Этой весной они заканчивают Техническое училище и собираются покинуть Таганрог, мечтают учиться дальше в Петербурге, в Политехническом.  Груня, которой учеба в Мариинской гимназии дается с трудом, весной покинет гимназию и станет ожидать свою «удачную партию», при встрече подшучивая над более серьезными, желающими стать учительницами подругами.  А Даше и Люсе необходимо еще год проучиться в гимназии и сдать соответствующий экзамен. Но все это впереди, а сейчас…

 В узкую калитку,  слегка толкая друг друга,  вбегают подруги. Накануне, наслушавшись страшных рассказов более сведущих товарок, девушки наотрез отказались гадать у зеркала. Договорились о самом простом гадании: посмотрят на звездное небо, скажут соответствующие ритуалу слова, и за ворота полетит башмачок. А точнее - зимний ботиночек с наборным каблучком. Он упадет на снег за воротами и носком укажет сторону, откуда суженого ждать… 
         Но все почему- то пошло совсем не так, как было задумано. Первым полетел ботинок Даши.  Довольно тяжелый и неизящный, он ударился о верхушку ворот и, не перелетев их, упал во дворе, почти у ног расстроенной хозяйки.  Его носок показывал прямехонько на входную дверь Люсиного дома…
         Груня оперлась на Люсино плечо и, чтобы не повторился Дашин неудачный случай, бросила свой ботиночек из дорогой кожи  с широким замахом, да так, что ботинок, перелетев ворота, зацепился шнурком за ветку и, покачиваясь,  повис  на ней. Пришлось искать длинную палку и под причитания стоящей на одной ноге Груни и смех забывшей о своей неудаче Даши прыгать под деревом по снегу.  А потом, после того как ботинок благополучно вернулся к хозяйке, был долгий спор- так в какую же сторону, качаясь на ветке, показывал он своим носком…         
Люсе в общем-то   и гадать расхотелось, и разуваться на крепчающем к ночи морозе было неуютно. И только чтобы не нарушать уговор, она быстро сняла ботинок и запустила им за ворота.  А через мгновение в проеме отворившейся калитки с Люсиным ботинком в руках появился тот самый «техник» Матюша Карасев в припорошенной снегом форменной шинели. От неожиданности  стоящая на одной ноге Люся под хохот подруг  свалилась в высокий сугроб…
       …Прошло почти полвека.  Войны, репрессии, болезни унесли в мир иной многих близких, родных, просто хороших знакомых. От некоторых, например от  проучительствовавшей  полвека в украинском селе Даши,  приходили  поздравительные открытки к праздникам. Правда, жила неподалеку, по прежнему своему адресу, Груня, Глафира Ивановна, выращивала с мужем виноград.  Изредка за чашкой чая вспоминали подруги давно ушедшую юность.
       Зима  пятьдесят  девятого  в Таганроге выдалась снежной, морозной. В один из таких словно сошедших со старой фотографии сказочных вечеров кто-то постучал в дверь. Люся, не спросив, кто же там, отворила дверь. А в ее проеме стоял он, суженый из давнего гадания…
       Вот такую позднюю встречу подарила им судьба. Оба, давно овдовевшие и не ждавшие уже радости в этой жизни, боялись снова потерять друг друга. Договорились, что расстаются совсем ненадолго-  Люся решит домашние дела и приедет к нему в Ленинград. А приехав, она узнает страшную весть- только что диагностированный «рак» вскоре разлучит их. И теперь уже-навсегда.
Сегодня тоже крещенский вечер. Морозно, снежно и немного грустно. А почему грустно- знаю только я…

38. Командировка http://proza.ru/2017/12/07/123
Ольга Кучеренко 2
       Эту командировку в свой город детства Анатолий выпросил у руководства с большим трудом- не он один хотел бы побродить по южному городу, омытому с трех сторон теплым и мелководным морем. В начале сентября еще можно поваляться на песочке, любуясь белыми чайками и небольшими суденышками вдалеке, невысокими волнами, лениво набегающими на берег. А какие диковинные камни и раковины можно найти на берегу! 
      Когда- то их шумная и хулиганистая команда пропадала на берегу моря часами -зимой с коньками, летом с купальными причиндалами и- для отвода маминых глаз- с учебником по предмету, по которому предстоит осенью ликвидировать «неуд».  Обычно учебник благополучно возвращался домой с закладкой на одной и той же странице от первого дня каникул до так быстро наступающего 1 сентября…   
      В начале учебного года классный руководитель обычно сама рассаживала ребят и Толику не   первый год приходилось сидеть за одной партой с дылдой и круглой отличницей Лерочкой, которая, вместо того чтобы нормально дать списать домашнее задание, начинала все объяснять и предлагать Толику самому выполнить заданное под ее руководством.  Зануда! А какие длинные косы отрастила! В третьем классе, когда Лерочка старательно тянула руку, горя желанием ответить на заданный учителем вопрос, Толик затолкал кончик ее косы в чернильницу- «непроливайку» сидящей за   Лерочкиной спиной Маринки.  Эффект был просто ошеломительным! Вызванная к доске Лера поднялась из-за парты, и коса с намокшим кончиком, выскочив из чернильницы, полоснула по сидящим сзади и, перекинутая на грудь, измазала чернилами платье и передник самой Лерочки.  Потом, переходя из класса в класс и соответственно взрослея, Толик уже не делал гадостей девчонкам, и на выпускном, когда Лерочке вручали «золотой» аттестат, вдруг с удивлением отметил ее стройность и грациозность, и даже чересчур скромное платьице и туфли на невысоком каблучке не портили ее облик. А утром, встретив рассвет на прогулочном катере и возвращаясь домой по еще безлюдным улицам родного города, они считали шаги и целовались- сначала на счет «сто», потом «пятьдесят», «сорок»… Слишком быстро, на счет «десять»,  парочка оказалась у ее старинных кованых  ворот.  Вечером он уезжал. Думал- ненадолго, получилось- насовсем.  Без малого полвека прошло с той поры…
     Анатолий  долго бродил по городу,  пытался найти знакомые с детства ориентиры-  дома, кинотеатры, магазины. Увы… многие здания исчезли бесследно, другие было трудно узнать. Постоял у обнесенного строительными лесами здания краеведческого музея.  Когда- то его бабушка называла это здание дворцом, вспоминала свою молодость, примыкавший к дворцу коммерческий сад и игравший в нем по воскресеньям оркестр.  Анатолий  медленно поднялся по ступеням и вошел в тяжелую старинную дверь.
     Сидящая за столиком в холле женщина была примерно одних с Анатолием лет. Очки, неброское платье, уложенные в тяжелый узел длинные с проседью волосы… Что- то неуловимо знакомое было в ее строгом облике. Внимательно посмотрев на посетителя, женщина медленно поднялась из-за стола и воскликнула: «Толик! Какими судьбами?»
       Да, это была  та  Лерочка из далеких школьных дней. Стройная, худощавая, и даже очки и несовременная прическа ее не портили, а придавали какую-то изысканность и шарм.  Посетителей не было, и оставшееся до закрытия музея время они вспоминали давние детство и юность,  то перебивая друг друга, то замолкая  одновременно и, рассмеявшись, снова продолжали  разговор.
      Сумерки медленно опускались на город, делая  чуть размытыми и таинственными силуэты старинных особняков, подворотен, увитых диким виноградом балкончиков. А  какая- то парочка, со смехом отсчитывая шаги, останавливалась все чаще, и наконец на счет «один» оказалась в  сумраке подворотни с чудом  сохранившимися старинными ажурными воротами.
     Через неделю Анатолий в дождливой и впервые показавшейся чужой и неуютной столице отчитывался по командировке. Он уже взялся за ручку двери, когда руководитель фирмы и по совместительству давний приятель Анатолия поинтересовался: «Ты привез рыбки вяленой? А икорка там еще водится? Ну хоть что-нибудь привез?» Анатолий улыбнулся: «Привез. Любимую женщину привез!»


39. Простой диагноз http://proza.ru/2020/10/04/936
Ирина Белявская
Какое это счастье: просто жить,
Здороваться с котом за лапу,
Молоденькой листвою ворожить,
И, с благодарностью, снимать пред Богом шляпу

  Звонок прозвучал неожиданно, разрезав тишину как лезвием. Я поднял трубку, хотя абонент был не определен.
                - Семен Макарович?
                - Да. это я, - смутное беспокойство нахлынуло на меня, часто  забилось сердце;
                - Пришел результат вашего обследования, сегодня в 13.30 подойдите с паспортом  в отделение хирургии;
                - Что-то не так с анализом? - спросил я, все больше  беспокоясь;
                - Ничего определенного сказать не могу, меня попросил позвонить ваш семейный врач;
                - Хорошо, я буду.

  Я никогда не был ипохондриком и вообще философски относился к жизни, но в этот раз смутная тревога скомкала гладкое полотно моего спокойствия в серый бесформенный ком. Наспех выпив безвкусный кофе, я лихорадочно стал собираться, бессознательно перекладывая вещи в комнате, стараясь привести в порядок мысли. Я достаточно легко переношу невзгоды, когда опасность реальна, предметна, ощутима, когда она находится прямо перед тобой и надо только собраться, внутренне выстраивая систему защиты, и моментально поразить противника ответным ударом. Сложнее обстоит дело, когда опасность не ясна, отдаленна, неопределенна. Тут не знаешь чего ждать и к чему готовиться. Здравый смысл подсказывал мне, что беспокоиться заранее глупо, а если возникнет проблема, решать ее по-бойцовски хладнокровно. Мой старый кот замер на диване сфинксом и, глядя мне в глаза, сказал безмолвно: «Не переживай, старик, прорвемся, где «наша» не пропадала».

 Пушистые лапы вековых елей в больничном дворе тихо покачивались, будто успокаивая гуляющих здесь пациентов. Мне довольно быстро вынесли снимки и я, с тревогой, поднялся на лифте в отделение, чтобы получить объяснение врача. Он принял меня любезно, - так, как обычно разговаривают со смертельно больными, приговаривая: «не вы первый, держитесь, медицина идет вперед, шанс есть», и прочий успокоительный набор ничего не значащих фраз. Еще сказал, что без операции не обойтись, (а я надеялся не ходить больше к врачам и прожить оставшееся в своё удовольствие), но она плановая, поэтому сложностей не возникнет. Для вас, эскулапов, исполосовать чужое тело – лишний опыт и никаких эмоций, потому что, как сказал один доктор, если каждому сочувствовать, то «дохтуров» не останется, то бишь нервы у детей Гиппократа не железные, а тот, кто сильно сочувствует пациенту быстро уходит следом за ним. Суровое утверждение, и, как любая аксиома, абсолютно неопровержимое.
  Через неделю, с вещами, меня ждали в Приемном покое. Очередь из таких же, как я несчастливцев была бесконечной, но шла быстро, и через час я рассеянно поглядывал на золотой церковный купол, виднеющийся из окна моей палаты. Мы часто обращаемся к Господу нашему во дни сомнений, болезней и жизненных тягот. Отец наш небесный любит своих несмышленых тварей, прощает грехи вольные, а чаще невольные, потому что милостив, великодушен и любвеобилен. Вот и я, исступленно повторяя известную мне с детства молитву «Отче наш», каялся в грехах своих, которых за полвека накопил немало и просил Владыку о снисхождении, о даровании мне неболшой отсрочки, чтобы завершить мирские дела, чтобы увидеть своего еще не родившегося внука, который должен был появиться на свет в канун Нового Года, пощупать розовый песок у речки (моей Сардинии), улыбнуться яркому закату над плёсом у Оки, из которой мой прадед, счастливо улыбаясь в черный ус чему-то своему, крестьянскому, ловил лещей размером с аршин. Много ли надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым? Все эти вопросы я, не склонный к мудрствованию, задавал себе, лежа на больничной койке. Но наступает момент в жизни, когда мы все становимся равными перед Всевышним. Неведомые болезни съедают наши тела, наполняют горечью наши души,- может быть таким путем, Господь взимает плату за грехи, неверие и страх.
    На койке рядом со мной лежит почти слепой старик, сахар съел у него стопу - пришлось отрезать ногу до колена. Его смиренное, восковое лицо устремлено вверх, но он не молится, не шепчет, а только ждет конца и это видно по его худым, как плети рукам, безвольно лежащим на серой простыне. К нему приходят дети, моют и переворачивают его, и внуки, чаще молча, смотрят на деда грустными глазами, - эти светлые невинные души  познают, как выглядит горе, как пахнет грустью мир, что чай может быть безвкусным, а конфета горькой, что привычная, не замечаемая нами небесная голубизна в одночасье может смениться  безликим больничным сводом.
    Анестезиолог – веселый дядечка весомых достоинств, серьезно записывает сопутствующие хронические недуги, почти убедив меня, что все счастливо пройдет, что оперирующий хирург – член международного общества кардиологов и, несмотря на молодость, часто практикует в Европе.
В начале жизни мы счастливцы - оптимисты, а через каких-то пять десятилетий – мочёные старики - скептики, утратившие веру в человечество. Мой сосед справа каждое утро начинает с гимнастики, его сердце качает только один клапан, но он не унывает, аппетит у него хороший, каждый раз просит добавку, и глаза – блестящие, голубые, по утрам в них отражается восходящее солнце. Болезнь уравняла этих двоих, а какие они разные. Когда нахлынет на меня отчаяние, я тихо, как мне кажется, пою: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, благословенна Ты  в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших». Мой, почти умирающий, сосед вдруг произносит: «Ты поёшь так, как у нас в церкви поют…» и лицо его светлеет.
   В день операции я вспоминаю, как мы с бабушкой ходили в церковь: старую, деревянную, с дощатыми полами внутри и огромными, как мне казалось в детстве, ликами святых, внушающими трепет. Бабушка опускалась на колени на домотканый коврик перед алтарем и неистово молилась, и хор пел так тихо, спокойно, стройно и так блаженно становилось на душе, так радостно. Моя мать приходила за мной вечером, а я, трехлетний малыш, сидел на скамеечке у дома и повторял на свой лад услышанное: «Господи, спаси мою душу грешную…». Мама тихо улыбалась и вопросительно смотрела на бабушку.

   Я лежал голый, распятый на операционном столе и, боясь, что не успею, читал про себя спасительные строчки, мысленно прося прощения за грехи свои ведомые и неведомые, и не заметил, как провалился в долгий мучнистый сон.
   Очнулся я через несколько часов, чувствуя, что меня душит трубка, вставленная в горло и я задохнулся от радости: «Поживу еще, не моё время…Благодарю тебя, Господи за милость твою!»

40. Осень в тишине http://proza.ru/2020/09/26/850
Ирина Белявская
    «Я не буду рассказывать обо всех небесах и странах, любимых нами, художниками. Я говорю сейчас лишь о тех, которые крепче всего заключены в моем сердце». (Альберт Сислей.)

 Вы слышали когда-нибудь осеннюю тишину. Это то волшебное время в сентябре, когда природа, отгуляв бесшабашное лето и порядком устав, засыпает, словно в колыбели, тихо качаемая добрым осенним ветром. Только вчера лесные дубки-забияки сражались неистово за право нянчить сорочьи гнезда, а стоящие рядом березы кокетливо встряхивали  золотыми кудрями, отгоняя влюбленных птиц, и вот прошел редкий дождь, просыпав серебро на верхушки, последним аккордом упал на горчичную землю суходрев, мелькнули кокетливо шляпки желудей, - все замерло как в детской игре, только здесь не море волновалось и замирало, а стройной поджарой фигурой замер красавец лес, чтобы с наступлением новой весны продолжить свою весёлую плясовую.

                Оттенки марсала и золотистый лайм,
                немного меди, киновари лихо,
                любви лукошко, вдохновения тайм
                Святой Лука* нашептывает тихо.

 Торжественно блестят, переливаясь серебряными нитями ажурные шатры, - начинается паучье празднество; каждую осень мохнатые пауки опутывают землю своей волшебной пряжей, как гирляндой в новогоднюю ночь. Она сверкает днем и ночью, а утром покрывается хрустальной росой.
 Березка, любуясь собой в торжественном убранстве, примеряет длинную фату, ведь чем она длиннее, тем счастливее невеста. И только изредка то здесь, то где-то в отдалении, чуть шелохнется и слетит к подножию пушинкой пёстрый лист, совсем не потревожив твоих мечтаний. Есть неповторимое волшебство в этих распростертых объятиях сосен, в шепотке кленовых листьев, приглушенном птичьем соло, в этих щедро швыряемых гроздьях солнечных лучей. Стоишь зачарованно - долго, не шевелясь и рядом никого, есть только ты, и осень в тишине. И не заметишь, как сверкнет из-под ресниц  луна, и рассыплет по земле букет исполненных желаний созвездие Райской Птицы.

                Лес щедр как никогда и запахом и звуком,
                колдует над гнездом искусник милый - грач,
                и тоненькой струной пчела звенит над лугом,
                а взглянешь на луну – и ты уже богач.


*Святой Лука – вдохновитель живописцев

3-ИЙ ТУР

1. Печали и радости Королевского Дворца http://proza.ru/2015/01/29/639
Карин Гур
   Король проснулся, мучительно соображая, что же именно его разбудило.  Какой-то шум… Точно…  Он был туговат на ухо, но стеснялся в этом признаваться и никогда не переспрашивал дважды,  чтобы окружающие не догадались об его недуге. «Что же это было?» -  думал  Король. – «Может просто ветер стучал в окна?  А может  Королева  храпела? Нет, я не мог услыхать её храп, мы ведь уже давно спим в разных  спальнях.  Канули в лету те бурные ночи,  когда мы предавались с Её Величеством  безумствам страсти. Исчезли,  испарились,  состарились   хорошенькие безотказные фаворитки,  полысели и одряхлели  бравые фавориты».
    Вспоминая о тех далёких днях,  Король ощутил отголоски давно забытого трепета, лёгкое волнение.  Королева  была в юности темпераментна,  и, когда Король отдыхал в силу вполне понятных  физиологических причин,  бойкий  фаворит  заменял Его Величество, и Король снисходительно  наблюдал за их забавами,  пока  в жилах  опять не вскипала кровь и он с удовольствием присоединялся к неутомимому  дуэту.   Ах, этот  фаворит!  Как  же его звали?  Нет, не вспомнить сейчас.  С ним такая приключилась история.  Его обвинили  в государственной измене  и казнили. Да, казнили.  Король не приветствовал  либерализм  и был беспощаден  к нарушителям  закона.  А сей преступник продавал  «этим русским»  какие-то снимки секретных  объектов, заснятых им при полёте на спортивном самолётике.  Король мог помиловать его в силу данной ему  «прерогативы милосердия», но он этого не сделал, чтобы его не обвинили в пристрастности.  Королева была безутешна…  две недели…
    Позже оказалось, что обвинение было ложным, мужчина пал жертвой  чьих-то гнусных интриг, но, увы… Вдова бывшего фаворита получила пристойное вознаграждение и была выдворена из страны, чтобы не напоминать  своей  персоной  о случившемся…   
Но Король скучал по своей жене,  по её  полному  тёплому телу. Рядом с ней он всегда спал спокойнее, чувствовал себя защищённым, как младенец  у материнской груди .
   Вставать  ещё  было рано, за окном  темно. Король решил подумать о чём-то хорошем и ещё поспать. Но ничего хорошего не  приходило в голову. Маленькое его государство  переживало не лучшие времена. Кризис,  поразивший всю Европу, не обошёл и их стороной. И хотя Королевское лицо чеканили на монетах, печатали на марках и бумажных купюрах, существовал Дворец только на жалкие подачки, выделяемые ему Парламентом.  Дворец ветшал, требовал ремонта. Туристы, ранее охотно посещавшие их  самобытные края,  теперь обходят их стороной и прекрасная звонкая монета,  доллары и марки, евро и рубли давно не пополняют государственную казну. Экономить приходится на  всём. Всё ценное, что ещё не было продано,  картины и фарфор,  серебро и ковры, аккуратно упакованное, отправлено на хранение в подвалы.  Лишь большая  гостиная оставалась в своём первоначальном виде на случай всяких непредвиденных  обстоятельств, но и она большей частью оставалась закрыта. Их Королевские Величества предпочитали вкушать завтраки и обеды на кухне, где всегда было тепло.
    Кухня… Вот почему бы не помечтать о вкусном завтраке.   Королю хотелось тёплую сладкую кашу, кусочек свежевыпеченной булочки с маслом и мёдом и большую кружку горячего какао… Но мечты так и останутся мечтами, а кормить его будут вчерашним чёрствым  пудингом и молоком, разбавленным кипятком. 
      Не спалось…  Зайти, что ли, к Королеве,  обнять её и погреться рядом?  Нет, она последнее время и так себя чувствует  неважно, не стоит её будить.
   
   Ощутив, как переполненный мочевой пузырь требует немедленного опорожнения, Король загрустил. Это была большая проблема. Канализация во Дворце не работала, что-то где-то прорвало,  пришли рабочие, раскопали сад, разбили пол в клозете и пропали на неделю. Он вытащил из под кровати ночной горшок, тот был полон. Тяжело вздохнув, Король опустил ноги на холодный паркет, пошарил в поисках тапочек и, сунув ноги, левую - в правый, правую - в левый пошёл к низкому окну. Открыв створки, вылил горшок, а потом и помочился  прямо на головы  стоящей внизу стражи.  Постоял, держа в руках свой коварный детородный отросток, но почувствовав, что замерзает, убрал руку. Из мерзкого шланга потекла тёплая солёная жидкость прямо на ноги. Чертыхнувшись,  Его Величество утёрся полой  ночной  рубашки и залез под перину согреться.
   Через полчаса Король поднялся, за окном серело, он стал одеваться. Носки оказались дырявыми, наружу торчали два больших пальца с длинными жёлтыми ногтями.
    Стараясь не скрипеть половицами,  Его Величество  спустился вниз… и замер. Парадная зала была открыта,  её приводили в порядок. Мыли окна и люстры,  пылесосили ковры, натирали до блеска мебель и пол.  Что случилось? Какой сегодня праздник? День Независимости весной, а никаких других праздников Король не помнил. Если бы Королева сейчас спустилась, она бы подсказала, что происходит, но Её Величество ещё спала.
   К нему подошёл мажордом и что-то сказал, но Король  в этом шуме ничего не расслышал, но на всякий случай кивнул головой в знак согласия.  Мажордом под руку проводил Короля в  ванную комнату, где его ждала полная ванна горячей ароматной воды.   Чудеса!
   Через  час вымытый до блеска Король, со свежим маникюром и педикюром, наряженный в парадное платье,  причёсанный и надушенный сидел за столом в парадной зале, где ему подали завтрак. Всё было так, как он мечтал: и каша, и омлет,  и круассаны с горячим какао,  жаль,  что Её Величество до сих пор почивает.
   За окном стемнело, полил сильный холодный осенний дождь. Короля укутали в плащ, прикрывая зонтом, вывели наружу и усадили в лимузин. Разморенный  горячей ванной, умиротворённый вкусным завтраком, Король  перестал  что-либо соображать. Его клонило в сон. «Может в моём нищем государстве нашли нефть и теперь везут меня показать буровую?  Очень похоже на это, иначе к чему такая щедрость утром? Вот только почему нельзя было подождать пока дождь пройдёт?» Король задремал…
   А в это время на старое  кладбище, где хоронили членов Королевской семьи,  в чёрной машине доставили Её Величество. Она спала вечным сном в красивом бордовом лакированном с золотыми окантовками гробу. Под проливным дождём гроб быстренько опустили в уже наполнившуюся водой яму, прикрыли каменной крышкой и набросали сверху небольшой холмик, на который возложили цветы и венки. В честь Её Величества солдаты Королевской Гвардии отсалютовали троекратно.
    Но и тогда Король не проснулся. Он крепко спал, уже давно ему не было так хорошо, тепло и спокойно. Ему снился сон. Он с Королевой, оба молодые и красивые, в лёгких развевающихся белых накидках, взявшись за руки, поднимаются  ввысь  по призрачной  лестнице туда, где будет им вечное счастье.

Конец
2. Три женщины http://proza.ru/2014/02/19/1037
Карин Гур
 Он был молод и наивен, когда встретил её - свою Первую Женщину. Замужняя, взрослая, красивая, открыла перед ним волшебный мир чувственных запретных восторгов. Теми редкими ночами, когда муж куда-то уезжал, а они оставались вдвоём, сотрясая грешными объятиями супружеское ложе, едва отдышавшись, шептал ей:
   - Я не могу жить без тебя, брось его, давай куда-нибудь уедем, будем жить вдвоём, вместе засыпать ночью и просыпаться утром...
   Улыбаясь в темноте, она гладила его по плечам и молчала. Женщина была слишком взрослой, чтобы понимать - это никогда не случится.   
В эту девочку он влюбился с первого взгляда. Ей едва исполнилось восемнадцать, она была хороша своей свежестью, чистой кожей, наивным взглядом серых глаз. Его Вторая Женщина. Едва прикасаясь к ней, трепетно целовал розовые губы, не знавшие помады, прижимал к себе худенькое хрупкое тело и, зарывшись лицом в пушистые волосы, шептал, словно заклиная:
   - Я люблю тебя. Ты дождись, сбереги себя для меня. Переделав все свои важные неотложные дела, я вернусь, чтобы больше никогда с тобой не расставаться.
   Уехав, писал письма, а девочка становилась взрослей и вокруг было столько соблазнов, что трудно оказалось устоять. Когда, наконец, он, так и не завершив всех важных дел, вернулся к ней, то почти не узнал. Она была всё та же и не та... Губы накрашены, глаза умны и холодны, объятия требовательны. Проведя с ней несколько восхитительных дней и ночей, уехал.   
Его Третья Женщина была и не очень красива и не очень соблазнительна, но именно с ней он создал семью, родил детей.   
Иногда, приезжая в свой родной город, встречал свою постаревшую Первую Женщину. Давно овдовевшая, была благодарна ему за ту радость, которой он скрашивал ночи её одиночества, угасающий женский век. Только всё сокрушалась, что грех это большой спать с женатым и уговаривала принять крещение. Мужчина, смеясь в ответ, целовал её увядающее тело и думал, что ни с кем и никогда ему не было так хорошо, как с ней.   
Его Вторая Женщина сама прилетала к нему, успев несколько раз выйти замуж, разойтись, и с одним из мужей упорхнуть за океан. Богатая, успешная, руководила вместе с мужем какой-то крупной фирмой новых технологий. Покупала билеты, и он улетал с ней то в Италию, то в Норвегию, то ещё куда-нибудь. Безумно уставал от этих поездок, таскался за ней на какие-то встречи, презентации, выставки и музеи, посещал рестораны, где их кормили причудливой чужой едой, от которой у него, привыкшего к домашней стряпне жены, потом долго болел живот. Одаривала дорогой одеждой и обувью, совершенно не нужными ему кошельками, шарфиками и брелками.
   Лишь поздно ночью на чужой гостиничной кровати сбрасывала маску деловой женщины, отключала мобильный телефон и таяла от его ласк, покоряясь всем желаниям и прихотям. Черты лица смягчались, проступала та, давно забытая непорочная девочка, которую мужчина любил больше всех на свете. Ради этих мгновений был он готов улететь с ней хоть на Луну.   
Третья Женщина, его жена, была терпелива и молчалива. Сидела рядом дни и ночи напролёт, когда он заболел. Вторая Женщина присылала из-за океана новейшие лекарства, а Первая ходила в церковь и молилась за его выздоровление.   
Уже несколько лет подряд в урочный час женщины встречаются на городском кладбище.   
Вторая Женщина уплатила сумасшедшие деньги, чтобы тело не кремировали, а похоронили в земле, поставила дорогущий памятник с его портретом, на котором он совсем не был похож на себя, договорилась с ритуальной службой, чтобы могила была всегда убрана, ухожена и в вазе стояли живые цветы. Прилетев за день раньше, приходила первой, сидела, молча плакала, глядя на белые штрихи на чёрном камне, изображающие его лицо, и дожидалась остальных. Вот, опираясь на палочку, медленно приходит Первая, стоит и долго крестится, молится, беззвучно шевеля губами. Подходит Третья, не плачет, крепко сжав сухие губы. Обводит взглядом остальных, выжидает полчаса и бросает:
   - Пошли.
   Все приходят к ней в дом, где он прожил последние годы и умер, где из года в год накрывается щедрый стол, зажигается поминальная свеча. Женщины пьют, закусывают и поминают усопшего.   
Первая Женщина думает, что только её он любил больше всех, так как первая - никогда не забывается...   
Вторая, самая молодая, смотрит снисходительно на двух старух, сидящих рядом, и думает, что если бы не они, он ни за чтобы с ней не расстался, потому что любил её больше всех...   
Третья, вдова, подаёт и убирает со стола, моет посуду, подметает пол и, когда все уходят, думает о том, что здесь был его дом и семья. Любовь это или нет, но он всегда возвращался к ней.   
Душа мужчины согревается в пламени свечи, радуясь, что ему повезло при жизни любить и быть любимым такими Тремя Замечательными Женщинами.


3.Камень на распутье   https://fabulae.ru/prose_b.php?id=103723
 Владимир Гуляев - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11656

 '...Едучи путём - дорогою, близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, наконец, приехал богатырь в чистое поле, в зелёные луга. А в чистом поле на распутье дорог стоит мрачный седой камень, поросший мохом. На нём - зловещая надпись: 'Кто поедет от камня сего прямо, тот будет голоден и холоден; кто поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мёртв; а кто поедет в левую сторону, тот сам будет убит, а конь его жив и здрав останется'.
 
  Испокон веков стою я на этом перепутье, с тех самых пор, как откололся от глыбы Познания, летящей в бесконечном пространстве Великого Космоса, и упал на эту планету. Стою каменным истуканом, беседую сам с собой и указываю путь-дорогу путникам.
Ко мне подходит одна дорога, а от меня уходят три.
Вначале я просто наблюдал за тем, что происходит вокруг, смотрел и изучал непонятных, тогда, для меня существ на двух ногах, проходивших мимо и останавливавшихся ненадолго рядом. Я хорошо понимал их мысли, но не сразу научился понимать их слова, которые они произносили. Вроде бы это было и не трудно. Я понимал, что они тоже были частью Космоса. Их волновые колебания и импульсы имели те же диапазоны и частоты, но вот их мысли имели противоположное значение и не совпадали с тем, что они произносили вслух, и это было мне не понятно, так как не укладывалось в прямолинейность космического бытия.
  И только позже я узнал, что это была неискренность и обман. Люди не понимали того, что обманывая другого, они сами оставались обманутыми. А затем люди уходили по разным дорогам, некоторые возвращались, а некоторых я больше не видел, потому что, наверное, они погибали, выбрав не тот путь.
  А потом появился Он, высокий и худой старец, одетый в длинную и светлую одежду, с белой бородой и синими глазами. Остановился он возле меня и, укрывшись в моей тени от палящих лучей солнца, просидел в молчании с вечера до утра, прижавшись ко мне спиной, смотря на ночное небо и яркие звезды, а его мысли наполняли меня чистотой Вселенского разума и я тоже мыслил вместе с ним.
  В нём чувствовалась огромная сила знаний и мудрость. Я ясно понимал его мысли о происходящем в мире: о человеческой жадности и предательстве, о лжи, поедающей человека, о вечном поиске людьми птицы счастья и справедливости. Он мысленно поведал мне многое о том, что видел на своем жизненном пути, а я поделился с ним частью своих знаний и рассказал ему о трёх дорогах, которые лежали за мной и уходили вдаль, за горизонт.
  - А разве люди не могут жить в дружбе и любви друг к другу? - Спросил я у него, стараясь придать своему вопросу - мысли вид собственной мысли старца.
  - Могут, - как бы сам себе ответил старец, - только для этого они должны изучить законы Мироздания и верить в них и они должны понять суть своего существования и цель своего предназначения.
  - Но, это, же так просто!
  - Нет, это не просто, этому нужно учиться постоянно, и постоянно работать над собой и своим сознанием, а люди не хотят долго учиться, им нужно всё сразу и сейчас. В них много зависти и мало добродетели, поэтому они даже на своих ошибках не хотят учиться! Не говоря о Вере!
  - А что если попытаться указать им Путь? Да, указать дорогу, которую они должны будут выбрать сами, вот, хотя бы из этих трёх, идущих от этого камня. Он будет как 'камень преткновения' - начальный камень на Пути к Созиданию! Может тогда верующие и неверующие в Добро, соблюдающие и не соблюдающие Вселенский Закон, выберут свой, правильный или нет, путь. И пройдут его. А если нет, то - не судьба им.
  - Да будет так! А на камне я напишу пожелания для желающих и ищущих!
  И взял старец обломок от меня и начал своё Великое праведное дело - писать на моём каменном теле СЛОВА. Это был наш с ним совместный труд - воплощение человеческого желания и небесного сознания. В течение нескольких дней и ночей, под лучами Солнца и при свете Луны, высекал он истину, подсказываемую ему разумом и мной, частицей космической глыбы Познания. Через несколько дней на мне красовалась надпись:
  '- Как пряму ехати -
  живу не бывати -
  нет пути ни прохожему,
  ни проезжему,
  ни пролетному...
  - Направу ехати -
  женату бытии...
  - Налеву ехати -
  богату бытии...'

  А потом Он ушел, опираясь на посох и его высокая, чуть ссутулившаяся, фигура ещё долго была видна на фоне чистого голубого неба, пока не скрылась за горизонтом навсегда.
  Много людей, с тех пор, пешими и конными останавливались передо мной, читали надпись, а потом шли дальше. Многие счастья пытали, да не многие его нашли: одни не туда пошли, другие не с тем пришли, третьи не то искали. Сколько их, богатырей и проходимцев разных, стояло возле меня, голову склонив да вчитываясь в слова. Много, очень много! Слова - то они читали, а смысл не отыскивали и уходили в разные стороны, да в основном не туда, куда следовало! И помочь я им ничем не мог: говорить не умею, рук - ног не имею, одно могу - изнутри на себе, снаружи, слова - подсказки писать, а уж путнику выбирать.
  Сколько воды с неба пролилось, сколько травы вокруг меня росло и полегло. Врос я уже в землю чуть не вполовину, и сколько раз уже ветра и дожди стирали мои надписи совсем, а я их снова подновлял. Времени много уходит на их написание. Только те слова в надписи, что в землю ушли, не обновляются более, так что последние две строчки уже и не видно.
  Никому.
  А копать вглубь никто не хочет.
  Всё поверху читают, вглубь не заглядывают.
  Наклоняться же надо.

  Видимо старец был прав тогда, сказав:
  '...этому нужно учиться постоянно, и постоянно работать над собой и своим сознанием, а люди не хотят долго учиться, им нужно всё сразу и сейчас. В них много зависти и мало добродетели, поэтому они даже на своих ошибках не хотят учиться! Не говоря о Вере!'

  06.06.2016г

4. Случай на проходной мясокомбината https://fabulae.ru/prose_b.php?id=108065&N=2

Владимир Гуляев - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11656

Забойщик мясокомбината, Никита Скорняк, был личностью известной, так как обладал плотной борцовской фигурой и силой равной силе двух-трёх обычных мужиков.
Когда к воротам скотобойни мясокомбината съезжались грузовики-скотовозы из колхозов, то ночная и предутренняя тишина заканчивалась, и монотонное мычание быков и бурёнок заполняло всё свободное пространство на расстоянии не меньше километра.
Никита на протяжении многих лет изо дня в день ранним утром вразвалочку проходил вдоль этой ревущей очереди, твёрдо ступая своими сапогами сорок седьмого размера на годами протоптанную тропинку. И из года в год повторялось одно и то же: скотина замолкала и косилась в его сторону, опуская голову, как будто понимала, кто он и зачем сюда идёт. Он тоже искоса поглядывал на этих животных, покорно ждущих свою кончину. А так как Никита был балагур-весельчак по натуре, то просто, молча, пройти мимо этой вереницы с мычащими животными он не мог, и через одну-две машины начинал хмурить брови и делал резкое движение в сторону кузова со словами:
- Вот, я вам! – и показывал коровам обеими руками «две козы». Обречённое животное окончательно замолкало и шарахалось к противоположному борту. Никита, улыбаясь, продолжал свой путь к проходной.
У калитки так же изо дня в день его встречал старший охранник - довольно таки вредный и нудный старик:
- Ну, что, Никита, опять на работку плетёшься, чтобы кусок мясца уворовать?
- Да, нужно оно мне, «мясцо» твоё!
- Мясцо-то, допустим, не моё, а скотское, да притом ещё и государственное, а ты вон какую морду-то отъел, уворовывая государственное!
- А ты что видел, как я ворую, или поймал меня на этом деле? Или поговорить охота, да напраслину на меня нагородить!
- Не поймал?...  Не поймал, но поймаю всё равно! Теперь вона, в выходные-то сетку натянули, так что через забор-то не перебросишь – отошла лафа, да и дыры в заборе все залатали. Закончилась медведю малина-то!
- А я и не переживаю про это! – Буркнул в ответ Никита, сплёвывая смачно в сторону. – Вредный ты человек, всё всех подозреваешь!
- Я-то на то здесь и поставлен, чтобы вот такие как ты не воровали!
- Какие такие?
- А вот такие самые!
- А как вы? Не такие ли - самые? не больше ли нас, работяг, воруете?
- Иди-иди, работай… Ишь, разговорился!
- Да, ели мне надо будет своровать, то ты и не заметишь, … хрыч старый! – проворчал Никита, удаляясь от проходной. 
После того разговора Скорняк в течение двух дней в перерывах между забоями прогуливался и внимательно присматривался к своим бывшим «лазейкам». Заделано всё было на совесть. Сетка, натянутая поверху забора, тоже была высокой, что даже при его силушке вряд ли получится перебросить не то что три, а и пару килограммов. «Обложили…суки…» - мысленно возмущался Никита. А чтобы не привлекать внимания к своим обходам, он устроил возле забора в удобном закутке «место для курения» из трёх «столетних» досок, подобранных в кустах. Из «курилки» в обе стороны метров на двести хорошо просматривалась территория, прилегающая к ограде.
Ещё два дня ушло у Скорняка на полное изучение ситуации, но вариантов выноса мяса становилось меньше и меньше, приближаясь к одному – вынести на себе. Он всегда был противник такого метода: маловато будет, уж не говоря о том, что риск попасться - был большой, если не делиться с охранниками! А делиться с этими «дармоедами» и «стукачами» - ох, как было не охота! Да, не то, что не охота, а это вообще было бы «западло»! Это бабёнки там разные, из обдирочных и фасовочных цехов, могут поделиться: сунет каждая в урну возле проходной шматок в грамм триста-четыреста, и идёт себе «птаха» в свободной пляске через проходную. Ну, а коли не сбросила «пайку», то пощупают они её с коленок до плеч, пощекочут, заберут припрятанное, да и отпустят ни с чем. Возмутится поначалу немного на это «дурёха», да в другой раз, чтобы нещупаной быть, возьмёт да и привяжет под юбку полкило или кило мясца, а маленький свёрток с «данью мясной или колбасной» в урну бросит для этих фраеров-охранников, собака их задери! А сама, трясясь как лист, и пройдёт на выход. Так и привыкают к платежу оброков…
А Никита делиться ни в жизнь с этими «вертухайчиками» не хотел и не будет! Нет-нет! Пусть полопаются от злости, чем он им «пайку» сунет! Ни от жадности – из принципа! Он-то килограммов четыре-пять в два дня, бывало, перебросит, так и то не для продажи: мать с отцом больные, сестрёнка непутёвая - нарожала троих от этого «гаврика», а он всё в тюрягу смотрит, хорошо, говорит, там – понимают его. Вот опять «к понимающим» ушёл на семёрку! Сука! А где она, без мужика, троих одна прокормит! Им-то расти надо, им-то питание хорошее нужно! Да! Вот, суки, обложили! Это значит, чтобы я на поклон к нему, вертухайчику хренову, пошёл! Да, ни в жизнь! А может заложить их, гадов! Нет, это вряд ли. Они и с ментами явно делятся, вон ППС-ка каждый вечер к концу смены подчаливает. Прикормились… сволочи ментовские! Что делать? Может к главному ветврачу напроситься, вдруг да поможет! Нет, это вряд ли. Ну, один раз поможет, а потом…
Нет, видимо, всё-таки придётся на себе выносить! Не хочется, а надо!
Прошла ещё одна долгая неделя. Время двигалось к зиме, начались осенние дожди, предвестники, скорого снега. Больные мать с отцом, нуждающиеся в постоянном хорошем питании, чахли на глазах, племяши тоже посматривали с надеждой в его сторону. А тут ещё и осень со своими промозглыми и моросящими дождями, хоть и кратковременными, но всё же давила на психику.
И Никита Скорняк всё же решился вынести мясо на себе. После окончания смены он поместил под рубаху холщёвый пояс, похожий на большой патронташ, в отсеки которого опытные «несуны» помогли ему разложить мясные ленты, и пошёл своей грузной, размеренной походкой, меся грязь огромными сапогами, к проходной мясокомбината.
Метров за двадцать до будки ненавистного охранника, он увидел его силуэт в окне с приложенной рукой ко лбу.
- Засёк, наверное! – Как-то просто подумал Никита. Но обратной дороги у него уже не было и надо было идти вперёд, не показывая вида. Надо, авось всё и обойдётся!
Через пару минут дверь проходной перед Скорняком отворилась и на пороге, с ореолом вокруг головы от тускло светящейся лампочки, стоял улыбающийся старший охранник.
- Проходи, дорогой мой, давно тебя жду, голубчик!
- А чего ждать-то! Чай каждый день хожу утром, да и вечером на твою физию любуюсь! Уж больно она у тебя остроносая да ехидная.
- А это, мил человек, ничего! Каждому ворюге всегда так некрасиво видится его поимщик! Это, ничего! Проходи, родной ты мой, посидим, потолкуем как старые друзья!
- Чё-то, я тебя не пойму. То – ворюга, то – потолкуем! Да, и не друзья мы с тобою, вроде! Так, знакомые.
- Шуткуешь! Это хорошо. Да, ты проходи, проходи, а то дождичек на улице, неудобно как-то!
- Да, ничего, мне тут до трамвайчика не далёко, не промокну.
- Подождёт твой трамвайчик, Никитушка! Подождёт. Может быть. А нет, так на чём-нибудь другом уедешь! Да, ты присаживайся, пока…
Никита понял, что попался. Глупо так! Глупо-глупо-глупо! Он вразвалочку подошёл к столу и сел на единственную, обшарпанную за годы, табуретку.
Старший охранник сиял как новый месяц.
- Ну-с! Начнём-с!
- Чего, начинать-то? -  прикинулся непонимающим Скорняк, всё ещё надеясь на какую-то справедливость, которая должна где-то быть. Ну, хоть когда-то! Садиться в тюрьму из-за трёх килограммов не хотелось. Да, и мать с отцом, тогда – всё! Никиту аж передёрнуло от нехороших мыслей о судьбе отца с матерью…
- Освобождайся от груза своего, от лишнего веса, так сказать! – с ехидной улыбкой произнёс старший охранник.
«Странно, я даже имени-то его не знаю. Столько лет работаю, а ни имени, ни фамилии его и не знаю. Чудно!» - опять откуда-то странная мысль всплыла в голове Никиты.
С улицы донёсся чей-то голос:
- Аристарх Наумыч! Выйди скорей, тут вот водитель багажник не хочет открывать!
Охранник быстро подошёл к двери, обернулся:
- Я сейчас, голубчик, скоренько вернусь! А ты не стесняйся, выгружайся на стол!
Охранник упорхнул, прикрыв за собой дверь. Скорняк огляделся. Комната охраны была пуста: дверь, окно, стол на четырёх ножках и стул хозяина коморки, облезлая табуретка на которой он, Никита, сидит, да рогатая металлическая вешалка с дождевиком охранника. Всё! Ни шкафчика, ни тумбочки маломальской, куда можно было бы засунуть свёрток с мясом, и форточка закрыта, даже заклеена. Намертво!
Никита встал, вытащил тугой свёрок с мясом, покрутил его в больших руках, и неожиданно увидел, что дождевик-то с капюшоном. Он быстро, не раздумывая, шагнул к вешалке, опустил свёрток в капюшон и быстро сел на табурет. Буквально тут же открылась дверь, и в помещение вошёл охранник, Аристарх Наумович, и ещё двое незнакомых ему людей.
- Ну-с, голубчик! Не вижу товара на столе. Вот и товарищи из ОБХСС хотели бы тоже посмотреть на твой груз.
- Так, у меня ничего и нет! Я вообще не понимаю, что тут и как!
- Ну, что же, тогда извиняй, дружок. Придётся тебя обыскать. Ты уж не обессудь.
- Это, конечно, не очень-то приятная процедура, но что же сделаешь. Такая ваша службишка. Обыскивайте. Только аккуратней, я щекотки боюсь, могу ненароком рукой махнуть. Не обессудьте, еже ли что!
Обыск был выполнен профессионально, но закончился полным обломом.
- Странно! – озадаченно произнёс Аристарх Наумович, почёсывая костлявыми пальцами затылок. – Должен был быть свёрток, кило так четыре, не меньше. Странно всё это, очень странно!
Два незнакомца отошли к окну:
- Ну, на нет и суда – нет! Иди мужик, да смотри, не балуй с этим делом. Свободен!
С гордым видом свободного человека Никита Скорняк вышел из проходной, прикрыв дверь ногой. Выйдя за ворота мясокомбината, Никита снял кепку и подставил своё лицо к струям дождя, как бы желая смыть с себя всю грязь, которая была прилипшая к нему до сегодняшнего случая. До вот этого самого случая в проходной, который перевернул всё его понимание самого себя и того, что происходит вокруг, и на мясокомбинате в частности. «А ведь я – вор, получается! Простой вор. И со стажем! Господи, как же это так всё вышло-то! Ну, родители болеют, ну сестра с детьми там…, ну не умирают же с голоду! А я – вор! Нет, всё! С завтрева начинаю новую жизнь! Что я мало зарабатываю? Нормально зарабатываю. А почему же это я тащю украдкой то, что я могу купить? Вот завтра пойду к главному ветврачу и выложу ему всё, что у меня давно наболело, и пусть он решает этот вопрос с начальниками разными. Пусть они магазин открывают при мясокомбинате и продают своим рабочим разные эти мясные продукты хотя бы раз или два в месяц, да дешевле чем в магазинах да на базаре. Тогда и воровать мы не будем! Я-то теперь точно – ни в жизнь! Факт!» С этими чистыми мыслями и чистейшей совестью шагал от проходной мясокомбината к трамваю обычный забойщик скота – Скорняк Никита. Одна мысль, всё же, не оставляла его: а, вдруг, как найдут тот свёрток в капюшоне? Найдут-то точно! Только вот доказать, что это его свёрток они, конечно, не смогут. Не поймали! Да и воровать он теперь больше не намерен. Хватит! А этот, как его там, Аристарх, и имечко-то, какое у него, прямо поповское, пострадает он - как у него мясо-то в капюшоне найдут! Да, и нехай с ним, ворюга-то он ещё тот! Похлеще нашего брата! Зарплату, охранники эти, хорошую получают, да ещё дань со всех собирают, а мясо-то, наверное, по соседям продают. Опять же деньги им в доход! Мироеды! Да, и поделом ему будет. А, может и не посадят. Отдаст тем двоим штатским мой свёрток, да из загашника ещё добавит и откупится, гад! Да, и чёрт с ними! Главное, что я этим больше не хочу заниматься. А то, так и за сестриным мужиком ненароком можно уехать, упаси господи!..
А в это время в проходной состоялся короткий и не очень-то приятный разговор для Аристарха Наумовича.
- Ну, и что? Где твой ворюга-то отпетый? Понимаешь, что ты нас вызвал по ложному подозрению? Мы, конечно, в рапорте это укажем. И руководству мясокомбината соответственно будет направлено представление. Так что, товарищ старший охранник, будьте готовы! А сейчас подпишите наш протокол, и вот здесь поставьте свою ценную,  для нас, подпись. Давай, будь здоров, Наумович!
После ухода оперуполномоченных, Аристарх сел и откинулся на спинку стула и задумался, закрыв глаза, нервно выстукивая дробь пальцами по столу. Это продолжалось несколько минут. И он никак не мог понять, как же это всё произошло? Тот, кто ему сообщил про Скорняка, сам помогал тому затариваться. А, может быть, этот здоровяк по ходу выбросил где-то мясо в кустах? Нет, он шёл с мясом! Это точно! Куда оно могло подеваться, вот в чём вопрос? А теперь вот отвечать перед начальством за ложный вызов ментов? Неприятное это дело! Ох, непрятное!
Прошло несколько минут раздумий.
Вдруг на его голову откуда-то что-то закапало. Проведя рукой по волосам, Аристарх увидел кровь на ладони. От неожиданности он вскочил, резко отодвинув стул назад, от чего вешалка с его дождевиком упала, и из капюшона плаща вывалился большой бурый свёрток, кровь из него и капюшона медленно расплывалась по грязному кафельному полу, образовывая восклицательный знак.
Аристарх Наумович понял, что это знак о его последнем дне работы на мясокомбинате!


5. След зверя https://fabulae.ru/prose_b.php?id=111881
Мария Гринберг - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9977

     Не угнаться — так драпают фрицы.
     Маленький старинный городок оставили вовсе без боя. Наши ещё не подошли, задержались где-то. Ничейный, притих городок в ожидании.
     В невзрачном домишке на окраине звенят юные голоса. Собрались у Лаймы подруги, готовятся к встрече. Не стыдясь, взглянут девушки в глаза любимым. Сколько довелось пережить за три года оккупации: прятались, прикидывались больными, одевались в рваньё, мазались сажей — и сберегли себя, не дались врагу на поругание.
     Теперь всё позади. Нарядиться, прихорошиться вволю! Туфли с вечера начищены, огнём горят. Платья лучшие отгладили. Светлана завита по-модному, как киноактриса. Коса Мирры — смоляная, в две руки толщиной, алые ленточки в ней победные. Лайма обеих заплетала да накручивала, сама толком причесаться не успела, чудные свои золотые волосы бросила на плечи водопадом.
     — Да хорош красоваться, Свет! Другой час перед зеркалом вертишься, блондинка-картинка!
     — Кто бы говорил, Ласька! Повезло же вам, и дом цел, и зеркало. А я уж забыла, когда и смотрелась.
     — Ничего, справимся, дома новые отстроим, зеркала купим. Ой, девчонки, какая теперь жизнь настаёт…
     Не в силах совладать с огневым восторгом, взялись за руки, закружились в танце. Всё для них — жизнь, свобода, любовь, счастье!
     С улицы — рокот танкового мотора. Кинулась Лайма к окну. Идёт по улице тридцатьчетвёрка!
     — Ура! Дождались!
     Вихрем вылетели на залитую солнцем, утренним дождём начисто умытую родную улицу:
     — Товарищи! Родненькие!
     Скрежетнул, затормозил танк. Лязгнул верхний люк, поднялся из него молодой, белокурый... Словно с размаха налетели на стенку, остановились, застыли — оледенил его лютый взгляд.
     И только тут под грязью, копотью разглядели крест на броне. Это же «Пантера», она похожа на наш Т-34…
     Взревела, двинулась на девчат стальная махина. Едва успели шарахнуться в первый проулок. От ужаса застонала Лайма, поняла: попали в ловушку. Тупик. Слева яблоневый сад за двухметровой кованой решёткой. Справа глухая кирпичная стена разбомбленной фабрики. Впереди в десятке шагов запертые, засыпанные щебёнкой ворота.
     А позади дышит жаром, чадит бензиновой гарью, надвигается танк. Неужели раздавит?
     Мешает ствол пушки. Упёрся в ворота. Остановилось ревущее чудовище.
     Белые от злобы глаза немца. Потянул люгер из кобуры.
     Сжала руки подруг Лайма:
     — Прощай, Мир. Прощай, Свет.
     Рёв танка поглотил выстрелы и девичьи крики.
     Навзничь, хватая ртом воздух, бьётся в агонии Светлана. Разметались по булыжнику светлые душистые локоны.
     Свернулась клубком, истекая кровью, хрипит Мирра.
     Покачнулась Лайма. Рухнула лицом в щебень.
     Нырнул в люк фашист. Как паутинку смахнула железную ограду, развернулась «Пантера». Проломила широкую просеку через сад. Прогрохотала по улице. Исчезла, будто сгинула.
     Вырвался из-за поворота ИС-2. Со всего хода будто вкопанный стал у развороченного проулка, снесённого садика. Спрыгнул на землю танкист. Бросился к девушкам.
     Не запылились, сверкают на солнце туфельки. Тёплой кровью промокли нарядные отутюженные платья.
     Мёртва.
     Мёртва.
     Мёртва.
     Поднялся, стиснув зубы.
     Подошли товарищи. Стянули мальчишки шлемы с седых стриженых голов.
     Вспорота земля гусеничными траками. Истерзанные, лежат молодые яблоньки.
     — «Пантера» ... Та, что мы упустили… Вперёд, догоним зверюгу!

6. Нашествие https://fabulae.ru/prose_b.php?id=111880
Мария Гринберг - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9977
      Уже месяц гремели бои на всех фронтах. Каждый шаг по нашей земле стоил врагу огромных потерь. Со дня на день, наголову разбитый, кинется он бежать.
     Так рассказывали по радио.
      А тихим июльским вечером в затерянную в пуще деревеньку просто явились немцы. Пришли лесной стёжкой, девять солдат с офицером и штатский, видно, местный, проводник. Плюгавый, в очках, невидный человечишка.
      Восемнадцатилетнюю свинарку Алесю нашествие застигло за важной оборонной работой. Вчера немецкий самолёт — по ошибке, озоруя ли? — бросил бомбу на выгон за околицей. Убило корову, ушибло пастушонка. Вдруг снова налетит? Надо защитить людей, посреди деревни отрыть щель, как учили в ОСОАВИАХИМ. Кто, если не ты, комсомолка? Вернулась со свинарника, сразу и принялась.
      Уже заканчивала, остались ступеньки, вход. Не услышала, как подошёл, стал над ней офицер. Глянул вниз, вынул книжечку-разговорник и, запинаясь, прочёл: «Што ти делать, дефка?»
      Вскинула глаза.
      Сапоги. Гранаты, кинжал на поясе. Автомат. Ледяной взгляд из-под каски.
      Они пришли.
      Растерянно стояла у ног победителя — босиком, в стареньком выгоревшем рабочем платье, русые прядки выбились из-под белой косынки. Свысока разглядывал её фриц. Лезли вражьи зенки в раскрытый ворот, нагло щупали девичью грудь. Сверхчеловек оценивал рабыню.
      Вспыхнула Алеся. Кинула лопату поперёк щели, оперлась, легко вымахнула наверх крепкотелая деваха, на свинарнике ворочавшая за пару ушедших на фронт мужиков. Ростом почти вровень фашисту, так резко, внезапно выросла перед ним, что невольно попятился увешанный оружием.
      Не заметила очкарика: жался позади за спинами солдат. Да и не приглядывалась, кипя возмущением, горькой обидой: почему они здесь, топчут нашу землю?
      Рыть окопы научили Алесю. Трусить, молчать — нет.
      Этот арийский толсторожий хряк со своей книжечкой не поймёт ни бельмеса!
      Сверкнув зубами, бесстрашно выпалила в упор:
      — Магілку рою! Вам з вашым паганым Гітлерам!
      И впрямь не уразумел вражина. Глянул милостиво, с довольной усмешкой хозяина: хороша новая невольница рейха. Здорова, сильна, румяна.
      Уже повернулся, уходя. Но шмыгнул к нему очкастый шпендик. Залопотал возмущённо, тыча пальцем в девушку: «Дрохт… фюрер тотен…»
      — Зо-о? — побелел взбешённый завоеватель.
      Простучало негромко, вовсе не страшно. Мальчишки так играючи трещат палкой по штакетнику.
      Ни крика, ни стона.
      Идут дальше немцы, словно ничего не случилось.
      Возле добротно по боевому уставу РККА отрытой щели осталась лежать молодая колхозница.
      Безмолвно подходили, обступали её.
      И вдруг — взвился истошный женский крик:
      — Дзетачка-а-а!..
 

7. Самая лучшая в мире http://proza.ru/2018/09/27/690
Нина Пигарева
Шёл 1942 год. Ефросинья с шестнадцатилетней дочкой Катей томились в тесной горнице, изредка протапливаемой печкой «буржуйкой». Каждую дровину строго учитывала свекровь, женщина жёсткая, своенравная. Не могла она смириться с тем, что её единственный сынок Герасим взял жену с «довеском» и принял Катю как родную. А неблагодарная Фроська за три года не поспешила даже завести совместных деток. 
Война началась. Герасим ушёл на фронт, а спустя несколько месяцев на него пришла похоронка. После такого удара бабка Домна не захотела далее делить свою просторную избу с постылой невесткой и её девкой. Среди зимы выставила обеих в холодную часть дома. Не было у Ефросиньи ни своего дома, ни родни. С раннего детства ходила в сиротах. В семнадцать лет вне брака, по большой любви дочь родила. Только избранник её на поверку оказался человеком подленьким. С Герасимом по-другому было: замужество, счастье, надёжность. Но мужа больше нет, есть пустота внутри, нестерпимая боль, боязнь оказаться в любую секунду на улице.
А новая беда уже стояла на пороге. Фашисты, прорвав кольцо обороны города, в полночь ворвались в близлежащие частные домовладения. Сорвав запоры, с десяток фрицев вломились и в хату Домны. Та с испугу принялась стол накрывать, да потчевать непрошеных гостей борщом из русской печи. Ефросинья в тот миг, дрожа от страха, наспех под лучиной стала «маскировать» расцветающую дочку: недолго думая, под корень «отпилила» ножом Катину густую в пояс косу, лицо «припудрила» едкой сажей, стройный стан скрыла от глаз под дырявой телогрейкой и под своей старой длинной до пят понёвой.  В завершение задуманного образа у девушки появился тряпичный горб внушительных размеров.
С этой минуты, по настоянию матери, Катя должна была изображать глуповатое, глухонемое от природы создание, избегающее все контакты с незнакомыми людьми. Наутро не узнать было и видную Ефросинью: нарочито перекошенный рот, прищуренные глазки, неряшливый вид, явно выраженные сутулость и хромота. Домна, при виде ряженых, аж закашлялась. Но на подлость старуха не пошла, не выдала немцам хитрость снохи.
…Весной Красная Армия освободила город от проклятых оккупантов, и Катя, сбросив с себя уродливую маску, помчалась в лесок, насладиться свободой, возможностью снова говорить, петь, танцевать. Но вдруг в её звонкое «щебетанье» ворвался глухой детский плач. Девочка поспешила на звук и недалеко под сосенкой увидела худенького грязного мальчонку лет двух. Катя, подхватив найдёныша на руки, стала успокаивать и расспрашивать, как он один очутился в безлюдной чащобе. Выяснилось, что его тут оставила мама. А зовут его Стёпа.
Стёпку Домна встретила враждебно, повелев Кате немедленно убрать его с глаз долой, куда угодно, хоть снова в лес. Но девчонка впервые осмелилась перечить бабке.
- Стёпочка мой и я его ни за что, никому, никогда не отдам, - твёрдо заявила Катя. Старушка в гневе схватилась за ухват, а оцепеневшая Ефросинья за сердце. Пока Катерина, прикрывая собой мальчика, принимала удары злобной старухи, Фрося медленно сползла по стене и замертво рухнула на пол.
Не успокоилась Домна и после похорон невестки, зловеще указав Кате на дверь. Прижимая к груди Стёпу, девочка в слезах покинула и кров чужой, и края родные.
Шагнув в никуда, она побрела вдоль реки, иногда сворачивая в лес, чтобы отыскать что-то съестное из даров природы. На пятые сутки взору предстала большая картинная деревня, утопающая в яблоневых и вишнёвых садах, опоясанная по всему периметру вечнозелёным редколесьем.
Приютила беженцев одинокая сердобольная старушка. Катя в здешнем колхозе на работу устроилась – за телятами ухаживать, а за Стёпкой присматривала бабушка Тоня. Для всех сельчан Катя была родной матерью Стёпы. Рядом с доброй бабой Тоней, с сыночком ласковым сердечко Катеньки постепенно оттаивало, притупляя острую боль от потери мамы.
Война закончилась. Победу отпраздновали. Голодный сорок шестой год выстояли. В жизни Кати ничего не изменилось: дом, работа, бесконечная забота о сыне и бабушке. Женихов к себе молодая мать не подпускала, рассуждая так – кому нужен чужой ребёнок. Но совсем скоро в её судьбе произошёл крутой поворот. В колхоз прислали из города нового руководителя, фронтовика - офицера, лет тридцати пяти. Представили – Максим Максимович Стеблов.
Поговаривали, как только председатель обустроится, привезёт к себе жену. Но пролетали день за днём, а супруга не появлялась. Тому причина – Стёпа. Как увидел его Максим Максимович, так обомлел. Его красавица жена и мальчик - одно лицо. В душе затеплилась искорка надежды на то, что это его с Валерией сын. В тот же вечер Стеблов срочно умчался в город.
Под настойчивым напором Максима его бывшая престарелая соседка по квартире дала «показания». Говорит: «Без стыда и совести крутилась твоя Лера с немецким офицеришкой на глазах всего народа. Когда наши войска погнали фашистскую нечисть, Лерка за ухажёром увязалась и сынка прихватила. Через пару недель вернулась как побитая собака. Одна. Без мальца. Под конец войны съехала. Куда, прости, милок, не знаю».
С женой у Максима разговор был коротким.
- Отныне, - сказал он, - ты для меня умерла, так же как тогда наш Стёпа. Ты не представляешь, что творилось в моей душе, когда ты сообщила о его кончине. В каждом бою искал я смерть, но смерть меня обходила стороной. Видно, я очень был нужен кому-то на этой земле. Думал – тебе, ты же заставила поверить, что от горя тогда к сестре перебралась. Молчи! Всё знаю! Прощай!
  Теперь, Стеблов почти был уверен, что, Катя растит его сына. Но как он попал к ней? Ведь Лера в своё оправдание не проронила ни слова. Даже не повинилась. Как оказалась Катя с малышом одна, почти за сотню вёрст от города?  Как теперь вернуть сына?  Как при этом не причинить страданий той, которая души не чает в Стёпе. Но из любой ситуации выход есть всегда.
В ожидании строящегося жилья, председатель временно попросился на постой к бабушке Тоне, чтобы быть около сына. А там, глядишь, время всё расставит по своим местам. Ненавязчиво и быстро влился бывалый комбат в эту дружную семью. Малыша расположил к себе таким образом, что не вызывал у Кати ревности. Наоборот, в последние месяцы девушка вся светилась изнутри. Баба Тоня опасалась, не вышло бы беды, не прижила б ёще одного ребёночка Катюша. А председатель неожиданно для себя вдруг понял, что Катя ему нужна не менее чем Стёпка.
Однажды, на летней зорьке Катя с лукошком в лес по грибы отправилась. Стеблов, украдкой от прозорливой старушки, за ней пустился. Догнал, взял бережно за плечи, к себе прижал. Девушка, впервые оказавшись в мужских объятиях, задрожала как осиновый лист…
Назавтра, без лишней шумихи, влюблённые пошли в сельский совет и расписались. С того дня Максим в прямом смысле носил Катюшу на руках. Стёпочка был на седьмом небе от счастья, у него появился папка. А папка ничего о нём не выпытывал у Кати, терпеливо ожидал, когда та сама до конца доверится ему.
В тот памятный день у Екатерины родилась дочка. Радостный председатель подъехал к роддому на бричке, запряжённой парой вороных коней, доверху наполненной полевыми цветами. Этим разноцветным ковром счастливый отец устлал палату любимой. Опустился пред нею на колено и крепкими руками нежно сжал ладошки растроганной мамы. Ещё минута, и Катя, сглатывая слёзы, рассказала мужу обо всём, что ей и Стёпочке пришлось пережить.
- Успокойся, Катенька. Успокойся, милая. Ты на всём белом свете самая замечательная мать и жена. Я тебя никогда не обижу. Мне тоже тебе надо многое сказать. Потом. – Дрожащим от волнения голосом произнёс Максим Стеблов.

8. Право на жизнь http://proza.ru/2018/11/17/1809
Нина Пигарева
Бабка Матрёна слыла очень добрым и рассудительным человеком. Односельчане любили советы от бабы Моти. Казалось, у неё на всё про всё имелся готовый ответ.
Молодёжь в шутку называла старушку «ходячей энциклопедией», а старшее поколение не без гордости величало кладезем мудрости. С искренним уважением относились к Матрёне все её дети, зятья, снохи, внуки.
А одна из невесток Кира просто души не чаяла в свекрови. Та поистине заменила ей мать. Семнадцатилетнюю детдомовку Киру младший сын Матрёны привёз из армии, представил женой. Любовь меж ними чувствовалась сильная и Матрёна была рада за сына и спокойна за судьбу сиротки. Счастливой ступала по чужой земле Кира.
Но однажды молодая женщина прибежала к Матрёне вся в слезах, с большим грузом переживаний на сердце.
- Это кто ж тебя так обидел? - Встревожилась старушка, - сказывай всё как есть.
- Из поликлиники я, мама. Опять беременна, - стыдливо выдавила из себя Кира, - наказание какое - то, у всех по одному, по два ребёнка, а у нас уже четверо, - всхлипывая, продолжала она, - что делать не знаю, но рожать точно больше не буду.
- Моя ты, жалкая, ну-ка присядь, отдышись маленько, - мягким голосом принялась успокаивать Матрёна дорогую гостью, а я пока на стол соберу, пополднуем вместе, потолкуем не спеша. Но сперва, открою тебе, доченька, сокровенную тайну, о которой знал лишь мой покойный супруг.
- До войны, - издалека повела рассказ Матрёна, - не успела я своей семьёй обзавестись, а после, каждый завалящий мужичок был на вес золота. Хромой, косой брал в жёны первую девку. А невесты кругом подрастали и расцветали с каждым годом, как маков цвет. Мне ли, засиделке, о замужестве мечтать. Думала так и придётся век одной «куковать». А счастье - то, как оказалось, рядышком ходило. Соседский парень, какого с пелёнок помнила, вдруг ко мне посватался.
По правде сказать, боязнь одолевала, ему ведь едва двадцать годков исполнилось, а я к тому времени уже четвёртый десяток разменяла. Неровён час молоденькая какая сманит. Но мыслила так – хоть детишки народятся. И послал мне Господь к сорока летам друг за дружкой пятерых ребяток. Прокоп кроме своей Матрёнушки, так он называл меня лестно, никаких женщин не замечает. На детвору не налюбуется.
Но бабий век короток, вот и мой под закат покатился. Годы к полувеку "подкрались". Морщинки паутинками на лицо легли, виски посеребрила седина. В организме начались возрастные перемены. Но как-то чую – не в переменах дело. Подташнивает, солёненького так и манится в рот положить. Испугалась тогда до смерти. Страшила не бедность наша, не многодетность, а годы большие. Боялась, помру раньше, чем «последышек» на свои хлебушки пойдёт.
И надумала, окаянная, сгубить зародившееся чадушко. Прокоп по - началу и слушать не захотел, но, в конце концов, поддался на мои уговоры. Грех свой решили от людей скрыть, да не учли «неразумные» всевидящего ока Божьего.
Подались мы со своей «бедой» к мужниной сестре Сюньке, жившей за много вёрст. Золовка первенца ждала, а акушерка у неё в подругах ходила. Надеялась тишком всё и сладится.
Сюньку дома мы не застали, тремя днями раньше её в роддом отправили. Мы – туда. Золовка свою дочку – «куколку» нам в оконце показывает, сама насквозь счастьем светится. А вокруг весна просыпается. Каждая букашечка к жизни тянется.
- Знаешь, что, Матрён, не союзник я тебе боле в затеянном, - впервые строго заговорил со мной Прокопка, - дитя губить не позволю. А я и сама признаться – уже опомнилась.
В тот год Гагарин к звёздам полетел. Его именем мы и нарекли народившегося сынка. В нашей избе, словно ангелок поселился. Тихий, смышлёный Юрок стал общим любимцем. Он уже делал первые шажочки, когда Господь послал мне великое испытание.
Тяжёлая хвороба непомерной громадой навалилась на кроху. Как свеча таял на глазах мальчонка. Поздновато поняли мы с Прокопом, что без докторов не обойтись. Еле живого довезли мы Юрика до районной больницы. Там у него признали двустороннее воспаление лёгких.
Лечащий врач лишь с укоризной махнул рукой и раздосадованный вышел из палаты. А я реву, горемычная, прижимаю к груди своё «ясно солнышко» и прощаюсь с ним навек. Сынок милый подкатил «пустые» глазки и стук сердечка не слышу уже за своими рыданиями. Того гляди умру вместе с «яхонточкой».
Тут сестричка в белом влетела, в руке два укола держит. Один для успокоения мне ввела, а другой наспех сынку вколола. И вдруг Юрик как встрепенулся, заморгал, задышал часто, часто.
На крик медсестрички доктора сбежались, и с этой минуты началась их трудная борьба за жизнь моего мальчика. Долгие дни и ночи почти не спала, не ела, всё к Богу взывала о помиловании, о прощении греховных помыслов. Сжалился Отец Небесный – оставил сынка на белом свете.
От горестных воспоминаний Матрёны, у Киры к горлу подступил удушливый ком. Соскочив с табуретки, она припала к ногам свекрови. Целуя её натруженные сухонькие руки, Кира слёзно приговаривала: «Спасибо, мамочка, спасибо, родная, тысячу раз спасибо за всё».
Дом матери Кира покинула уже затемно.
…Через полтора года бабки Матрёны не стало. В последний путь её провожали всем миром. Безутешным было горе родных. Особенно убивалась младшая невестка. Киру всё время бережно обнимал за плечи и тихо успокаивал муж, её единственный, любимый Юра.
А на другом краю села, в доме Киры и Юрия, в детской кроватке сладко посапывал их меньшенький сыночек Юрочка. Покряхтывает малец, улыбается во сне, и не знает пока, что жизнью своею он обязан бабушке Матрёне…

11.Тили-тили-тесто http://proza.ru/2020/06/21/523
Влад Петухов
 О том, что она умрёт в восемнадцать лет, Алька знала уже давно, целых три дня. И не то, чтобы знала, а просто случайно услышала об этом из разговора, для её ушей не предназначенного. В бараке, где жила их семья, утаить какой-нибудь секрет было в принципе невозможно. Алька старательно мусолила услышанное в своей голове, наконец не вытерпела:
              - Мам, а что такое белокровие?
              Мама выронила чашку, а потом понесла такую ахинею, что Альке это совсем не понравилось. Не добившись ничего толкового от родителей, она продолжила свои размышления: вот кровь у людей, она красного цвета, ну ещё в книжках пишут про голубую кровь, это у всяких там царей-королей, но чтобы – белого? Как-то, оставшись наедине, она взяла самую большую иголку и сильно уколола себе палец. Появилась капелька крови, обычная, красная. И Алька немножко успокоилась.
              К тому же до восемнадцатилетия было ещё шесть лет, целая жизнь. На календаре -  1966 год, уже женщины в космос летают, одним словом, прогресс. Значит, к нужному времени, даже если и потребуется, лекарство обязательно найдут. Однако совсем покинуть голову однажды услышанная сплетня категорически отказывалась. Она тихо спала, загнанная куда-то в глубину сознания оптимистической Алькиной натурой, но иногда пробуждалась под воздействием обстоятельств.
              Если кому-то из их отчаянной, в основном пацанской компании доводилось во время игры расшибиться до крови, и герой начинал нюниться, Алька решительно пресекала слюнтяйство.
              - Радуйся, что красная! – непонятно говорила она, и поплевав на сорванный лист подорожника, звонко припечатывала его к ране, вызывая новое завывание пострадавшего. Она была полностью «свой парень», эта Алька, и даже сам неукротимый Оська – Васька Осьминкин, побаивался её беспощадного языка, а иногда и кулачка.
              Барак, в котором проживала Алькина семья, можно было бы сравнить с ульем, где все жильцы сидели друг у друга «на голове», если бы не одно различие. В ульях пчелиное население являлось однородным, а здесь кого только не было среди семейных и одиноких. Вот, например: глухонемые мать с сыном, Санька-танкист, Ольга-милиционерка с семьёй, книжная продавщица Нинка с дочкой и даже невесть откуда взявшийся китаец-ассенизатор. И так ещё семей пятнадцать.
              Алька дружила со всеми. С немтырём Жекой они вместе рисовали: она сначала изображала какую-нибудь закаляку, а Жека продолжал, очень всегда забавно, неожиданно и талантливо. Дядька Саша, который был и не танкистом вовсе, а шофером, катал Альку по всему городу на своей дряхлой, ещё военной полуторке. Старый Лю-фу-ли или попросту Лёша, учил её правильно пить чай, то есть без сахара и холодным.
              Только тётку Нину Алька не любила. У той целый огромный шкап был забит книгами, причём некоторых по три штуки одинаковых набиралось. И даже из серии фантастики и приключений со знаменитой "рамочкой" на обложке! Только она их сама никогда не читала и другим не давала, даже дочке своей. Впрочем, дочке-то, может, и позволила бы, да той неинтересно было.
              - А почему тётя Нина такая жадная? – спрашивала Алька у матери.
              - Она не жадная, она – бедная. – странно отвечала мать. – Это у неё дефицит.
              И было непонятно, что она при этом имела в виду: книги или мозги?
А Алька думала: ничего себе бедная, с такой-то библиотекой!
              В том году на окраине квартала, застроенного бараками, в одном из которых и проживала Алькина семья, началось новое строительство. Уже были возведены кирпичные стены какого-то двухэтажного сооружения, и у ребят появилась новая забава – играть там во всяческие догонялки, прятки и войнушки. Алька, конечно же, была тут как тут. 
              А потом кто-то нашёл обрезки многожильного кабеля. Внутри толстой резиновой трубки плотно сидело множество разноцветных тоненьких проводков. И тут оказалось, что из них можно сделать кучу всего интересного: плетёные и наборные браслетики, ремешки, цепочки, колечки, брошки и прочую «бижутерию».  И произошёл такой случай.
              Под вечер, когда никого из строителей на объекте не осталось, он, как обычно, перешёл в руки ребячьей компании. Без промедления началось хвастовство новыми поделками. На этот раз первенство оказалось за Вовкой Курочкиным, который соорудил уж больно забавный перстенёк. Вовка был не-барачный, он жил через пару домов в обычной «деревяшке» на четыре семьи. Устав бахвалиться перед приятелями своим творением, он, глумливо кривляясь, встал на одно колено и поднёс свою драгоценность единственной даме - Альке. Как в кино! Он-то думал, что Алька, всегда беспощадно высмеивавшая всякие «телячьи нежности» и рассуждения про любовь, враз подыграет ему. Вот будет смеху!
              Но шутки не получилось. Алька посмотрела на него совершенно серьезно и спросила:
              - Значит, ты делаешь мне предложение?
              Вовка оказался изрядно ошарашен таким разворотом сюжета. Но начатую игру надо было продолжать, и он ответил:
              - Да, мармазель!
              Ребята захихикали, а до Вовки уже начало доходить, что он влип куда-то не туда. Алька между тем без улыбки продолжила:
              - Я подумаю…
              И стремительно сцапала перстенёк с Вовкиной ладони как раз в тот момент, когда он уже собирался отдёрнуть руку.
С тех пор и началось…
              «А + В = Л».  И сердечко со стрелой. Надписи таинственным образом появлялись на стенах и заборах в зоне их обитания. Вовка поначалу краснел, завидев эти «лозунги», и старался поскорей стереть мел, пока никто не увидел. Ему казалось, что всякий прохожий сразу же поймёт, о ком идёт речь, и при встрече грозно вперит в Вовку указательный палец, совсем как тот дядька в шлеме с известного плаката про добровольцев. Однако борьба с надписями оказалась задачей непосильной. Они возрождались как отрубленные головы Змея Горыныча. Изнурённый, он в конце концов плюнул на это дело и смирился. Но тут появилась другая напасть – голосовое сопровождение. Стоило им с Алькой оказаться вместе вдвоём, как первый же их увидевший заводил дразнилку: тили-тили тесто, жених и невеста!
Здесь ситуацию успокаивала Алька.
              - Сопли подбери! – говорила она обидчику веско и по-взрослому. И на самом деле, они в свои двенадцать лет уже переросли подобную детсадовскую дразнилку. Как бы там ни было, мнение о том, что у Вовки с Алькой – любовь, крепко укоренилось в их компашке, и даже Вовка сам начал в это маленько верить. Что думала по этому поводу Алька, он не знал. Как-то однажды они даже попробовали целоваться, но Вовка не нашёл в этом занятии ничего увлекательного и дальнейших поползновений не предпринимал.
              А жизнь продолжалась. Как-то вдруг сошли на нет всякие там бесшабашные прятки – ловички. Несолидно это, когда усишки уже начинают пробиваться, а голоса теряют былую звонкость. Да и стремление к стайности сильно поугасло. Вовка понемногу становился Володей. С Алькой они почти не виделись, она училась в другой школе, а временами надолго пропадала. Он уже давно и думать перестал про былое детское увлечение. Да и было ли оно?
              И если кто-то раньше полагал, что шесть лет – это совсем уж бесконечная бесконечность, так и она пролетела. Владимиру Курочкину пришла пора отдать священный долг Родине в рядах Советской Армии. Ощущения были противоречивыми. С одной стороны получалось, что он – настоящий мужчина, солдат, будет потом чем перед девчонками похвастаться. А они будут слушать, раскрыв рот и выпучив глаза. С другой стороны – несправедливость получается: он – в армию, а все остальные будут наслаждаться жизнью на гражданке? И грустно как-то от этого, и на душе тоскливо.
              В такую вот минуту его и застал дома переливчатый свист за окном, совсем уже было подзабытый и всё-таки узнаваемый. Так залихватски умела свистеть только Алька. Он вышел на улицу. Алька стояла у крыльца, худенькая и непривычно коротковолосая, почти ёжик, а ещё – совсем взрослая, значительно старше его.
              - Какая ты…- бухнул Володя от неожиданности.
              - Какая? – с лёгкой усмешкой переспросила она.
              А он не нашёл, что ответить. Пауза затягивалась, разговора не получалось.
              - Тебе когда?
              - Завтра в пять утра, на Советском…
              - Я не приду…
              - Ага…
              Они помолчали, стоя напротив друг друга. Потом Алька протянула руку и разжала кулак. На узкой, почти прозрачной ладошке лежало какое-то забавное колечко из проволоки. Володя хотел было усмехнуться, но споткнулся об Алькин взгляд. Она смотрела на него без улыбки, строго и требовательно. Будто заставляла его вспомнить о чём-то. И Володя, став на мгновение маленьким Вовкой, вспомнил: это было то самое колечко.
              - Помнишь, что я тебе тогда сказала?
              - Помню…
              А дальше слова прошелестели тихо-тихо, как-будто их и совсем не было:
              - Я согласна…
              Вовка хотел было что-то сказать, но она быстро приложила пахнущую каким-то лекарством ладошку к его губам и отрицательно покачала головой:
              - Не говори ничего… Просто знай...
              Повернулась и пошла прочь, взрослая женщина – подросток.
              Она умерла через месяц. А Вовка ничего и не знал. В письмах от матери и друзей об этом не было ни слова. А его с головой поглотили армейские хлопоты, особенно поначалу. Пару раз написал Альке, но она не ответила, и он даже рассердился: не пишет солдату, ну и ладно, у него тоже своя гордость имеется! И только через два года, уже после «дембеля» ему всё рассказали. А ещё мать передала ему письмо, которое было и не письмо вовсе, а так, простая записка.
              - Алька не хотела, чтобы тебе сообщали.
              Вовка развернул листок. А ведь он даже не знает её почерка. Но читать оказалось особо и нечего. На листке неуверенными каракулями почти нечитаемо было выведено: «тили-тили тесто…»

12. Преступление http://proza.ru/2020/10/22/627
Влад Петухов
              Наконец, дверь открылась. Некто в неброской одежде спрятал отмычки и быстрым взглядом ещё раз окинул коридор – никого. Прислушался к происходящему за дверью – тишина. Тогда он тихонько проскользнул внутрь и осмотрелся. Квартирка была утлая – типичное стариковское жилище, без излишеств.
              - Т-а-а-к, - мысленно сказал вошедший сам себе, - где старики хранят свои сокровища?
              И сам же себе ответил:
              - Под матрасом, на полках шкафа в белье, среди всякого хлама на антресолях.
              Антресолей в квартире не было. Деньги обнаружились на кухне в старой кофейной банке. Только какие это были деньги? Так, слёзы одни…
              Человек ещё крутил банку в руках, когда раздался какой-то скрежет, показавшийся лязгом ружейного затвора, и хриплый голос заорал:
              - Ты кто!?
              Банка чуть не вылетела из рук. Незваный гость пригнул голову и оглянулся. Так позорно попасться… Однако, никого не было. И тут скрежет и голос послышались опять. Обнаружив источник звука, человек нервно хихикнул: однако, нервишки… Оказалось, что это всего лишь кукушка в старых часах на стене.            
 Слегка успокоившись, он полез в карман и вытащил толстую пачку банкнот. Это были хорошие деньги, правильные. Он их украл. У того жирного борова, надо полагать, ещё есть, и много. Гость отделил от пачки примерно треть и аккуратно вложил купюры в кофейную банку. Потом внимательно осмотрелся – не наследил ли? Второй раз в тюрьму не хотелось. В их продвинутом обществе победившего индивидуализма любая помощь другому лицу строго каралась, а старикам – особенно.             
Человек вышел в коридор, осмотрелся и прикрыл дверь, с удовлетворением услышав щелчок запирающегося замка. Надо было поторапливаться: у него сегодня впереди ещё два адреса.

13. Лесная сказка http://proza.ru/2020/02/16/813
Александр Козлов 11
   Эта история началась на верхушке старой ели, на ветках, где росло много шишек. В каждой шишке в ячейках под чешуйками, как цыплята под крыльями курицы - клуши, росли и созревали маленькие орешки с крылышком, это были семена, из которых потом и вырастают маленькие ёлочки. Семена, как дети, любили фантазировать. Одни мечтали стать крепкими брёвнами, из которых выстроят красивый терем, другие хотели стать красивыми деревянными игрушками. Некоторые предполагали попасть на новогодний праздник, нарядными и красивыми елками. А одно семечко даже убеждало всех, что станет мачтой корабля и поплывет в кругосветное путешествие. И лишь самое маленькое семечко, пока не решило, кем станет. Послушав их разговоры, мама-шишка с усмешкой сказала: "Глупенькие вы мои, для того, чтобы стать мачтой корабля, ель должна расти 200 лет. А за это время много изменится, может вообще парусных кораблей не будет. А кто желает попасть на новогодний праздник, разве не знает, что это последние дни для ёлки. После праздника с неё снимут наряд, и в лучшем случае, она пойдет на карандаши или её лапник скормят животным в зоопарке, а в худшем - сожгут на костре. Да и для того, чтобы начать расти, вам еще столько опасностей надо избежать. Вас может разгрызть белка, склевать дятел, клёст и даже синица. До вас может добраться гусеница Шишковой огнёвки и личинки Шишковой мухи. А ещё вы можете попасть на зуб таким грызунам как полевая мышь и землеройка. Они с удовольствием подбирают вас на земле, когда вы, воспользовавшись своим крылышком, совершите перелет к месту своего прорастания. И даже, когда вы попадете в землю и дадите росток, вас может скушать и лось, и олень, или поклевать глухарь и тетерев, потому что в молодом стебле много витаминов». Маленькое семечко всё хорошо запомнило, и ему было страшно от мысли, что когда-то надо будет покинуть эту уютную ячейку.
Вы конечно удивитесь: «Откуда шишка всё знает?» Ну, конечно же, от птиц! Они летают по всему миру и везде рассказывают разные истории. Сорока, например, сядет на самую верхушку и трещит, и трещит. Все новости расскажет. А снегири! Они зимой живут в городе, а на лето в лес переселяются. Они столько интересных историй рассказывают! От них-то шишка и узнала, что происходит с елками после новогоднего праздника. А синички, они чаще других птиц посещают ёлку в поисках жучков и гусениц. Они обычно летают стайками, и всё время болтают между собой. А однажды синичка даже спасла маленькое семечко. Противная гусеница прогрызла краешек чешуйки шишки. Шишка пыталась отпугнуть гусеницу, выдавливая из ранки липкую и пахучую смолу. Но гусеницу это не напугало. Она всё глубже и глубже вгрызалась в шишку. Семечко уже слышало рядом со своим крылышком скрежет её мандибул, её челюстей. Они двигаются из стороны в сторону и перемалывают пищу. Но этот звук услышала и пролетающая мимо синичка. Ведь у них очень хороший слух. Синичка схватила гусеницу и унесла её своим птенцам, а у маленького семечка гусеница успела отгрызть маленький кусочек крылышка. Это было совсем не больно, но чувство страха от приближающей опасности ещё долго сохранялось в маленьком сердце семечка.
Наконец, семена созрели, и шишка была готова приподнять свои чешуйки, чтобы выпустить их на волю. Но вдруг на ветку сел дятел, по внешнему виду шишки он догадался, что тут можно вкусно перекусить. Но так как дятел не может на весу расклевать шишку, он должен сорвать её и отнести в свою столовую. Она находится на другом дереве, где дятел присмотрел расщелину, в которую он запихнет принесенную шишку, и своим клювом расклюет чешуйки, доставая из-под них семена.
И так случилось, что дятел хватает клювом именно ту шишку, в которой находилось знакомое нам семечко, и начинает отрывать её от ветки. Шишка поняла, что её детям грозит опасность, она попыталась как можно шире раздвинуть ячейки, чтобы семена смогли вылететь из своих ячеек. «Летите, летите!» - только и успела крикнуть шишка. Дятел оторвал её от ветки и полетел в свою столовую. Сердечко маленького семечка снова наполнилось чувством неотвратимой беды. Паника охватила все семена. Надо срочно спасаться! Шишка в клюве дятла повторяла траекторию его полёта – вверх, вниз, вверх, вниз. Выбрав момент, когда поток воздуха залетел в ячейку, маленькое семечко подставило ему свое крылышко, и с криком: «Летим!» - выскользнул из ячейки. Его примеру последовали и другие семена, и за дятлом вмиг образовалось облачко маленьких вертолетиков.
Первое время семена крутились вокруг своей оси, но очень быстро научились управлять крылышком, и, с присущим всем детям озорством, закружились в танце, играя в догонялки, и демонстрируя друг перед другом своё умение управлять полетом. Повинуясь порывам ветра, они разлетались в разные стороны, прощаясь и обещая в дальнейшем поддерживать связь через птиц. Маленькое семечко несло в сторону большой поляны. Это была асфальтовая дорога, вдоль которой стояли столбы, соединенные между собой проводами. Семечко опускалось всё ниже и ниже, и едва не попало под колёса проезжающего по дороге автомобиля. Завихрения, созданные автомобилем, отбросили семечко в сторону, и оно упало недалеко от дороги в кювет, на откос водоотводной канавы.
Когда головокружение от перелёта прошло, семечко осмотрелось. Место приземления оказалось очень удачным. Рядом не было ни деревьев, ни кустов, которые могли бы затенять солнце. Однако, подозрение вызывало множество пеньков от кустов и деревьев, а также множество древесных опилок. Кто-то тщательно вырезал всю поросль в кювете. Вдруг рядом раздался пересвист синиц. Семечко почувствовало приближающуюся угрозу, синичка могла склевать семечко. Еще раз осмотревшись, оно заметило рядом старый засохший лист берёзы, и, воспользовавшись своим крылышком, поймало легкое дуновение ветра и спряталось под этот лист.
Несколько дней семечко лежало без движения, с момента вылета из шишки у него во рту не было ни «маковой росинки». Днем солнышко припекало так, что листок, прикрывающий наше семечко, сильно нагревался. Жажда, о которой семечко даже не подозревало, живя в шишке, с каждым днем мучила его все сильнее и сильнее. Наконец небо заволокли тучи, и пошел дождь. Но бедное семечко лежало под листом, которое закрывало его не только от птиц и солнца, но и от дождя. И вдруг по сухой травинке прямо на семечко скатилась дождевая капля. Легкого прикосновения к капле хватило ему, чтобы утолить жажду. На следующий день семечко почувствовало неприятное состояние внутри, что-то распирало и раздвигало скорлупки орешка, и наконец, из образовавшейся щелки стал расти и зарываться в землю беленький корешок. А через несколько дней из скорлупки орешка появился зеленый росток, который стал расти вверх. Он набирал рост и силу с каждым днем, и без труда сдвинул с места прикрывающий его сухой лист березы и устремился к солнцу. Вот так маленькое семечко превратилось в ёлочку!
Прошло пять лет, елочка быстро росла и хорошела. По соседству, по всему кювету от дороги до кромки леса, за это время выросло много молоденьких березок, осинок и кустов ивняка, и несколько таких же как она ёлочек.Но она была самая красивая. По дороге мимо проносились разные машины, и ёлочка часто слышала, как из открытых окон летели слова восхищения её красотой. Ей это очень нравилось. Наступила зима, белый снег и серебристый иней украсили молодую ёлочку. На фоне голых кустов и деревьев наша ёлочка выглядела настоящей снегурочкой. И тут случилось событие, которое напомнило ёлочке уже забытое чувство страха и ужаса.
Однажды морозным солнечным днем на обочине дороги остановилась машина. Из неё вылез мужчина, он открыл багажник, достал топорик и, утопая в сугробе по колено, двинулся в её сторону. Ёлочка сразу вспомнила рассказы снегирей о том, что люди на праздник срубают ёлочки, украшают их игрушками и свечами, а после праздника сжигают их на костре. Её сердечко забилось в тревоге, и впервые она пожалела, что растет в таком открытом месте, и что она такая красивая, а не корявая и безобразная. Когда до ёлочки оставалось два-три шага, мужчина остановился, с восхищением посмотрел на неё и сказал: «Красавица! Вот внучка обрадуется!» Он взял топорик в правую руку и приблизился вплотную к ёлочке. Ёлочка задрожала от охватившего её ужаса. Мужчина протянул левую руку к ёлочке, схватил её за ствол чуть ниже самого верхнего узла веточек и наклонил её влево, чтобы срубить под самый корень. Ёлочка поняла, что пришла последняя секунда её жизни. Её сердце замерло в ожидании удара топора. Но вдруг вдали из-за поворота выехала машина с мигалкой, и раздался пронзительный звук сирены. Мужчина отпустил ёлку и побежал назад к дороге. В одно мгновенье он вместе с топором вскочил в свою машину. Мотор громко заревел, и машина помчалась, быстро набирая скорость. Долго ещё ёлочка дрожала от пережитого ужаса.
Наступила весна, Ёлочка почти оправилась от зимнего шока, но на неё стала надвигаться другая беда. Из-за поворота по обочине на ёлочку надвигалась громадная машина с огромным ртом и вращающимися в нем челюстями. Несколько рабочих шли рядом с ней, один из них спиливал бензопилой под корень всю растительность кювета, а остальные собирали спиленные деревца и кусты и бросали их машине в пасть. Железные челюсти с визгом перемалывали всё, и выбрасывали в бок струю опилок. Кювет наполнился плачем гибнувших деревьев и кустов. Бедная ёлочка поняла, почему обочина была такая чистая в тот год, когда сюда прилетело семечко. Скоро и от неё останется один пенёк да кучка опилок. Теперь-то её не спасет ни какое чудо. Ёлочка уже не дрожала, она закрыла глаза и приготовилась к смерти.
Из оцепенения её вывел скрип тормозов. На обочине остановилась знакомая ей машина. Из нее вышел мужчина и маленькая девочка. "Дедушка, дедушка! - закричала девочка, - Спасай скорее ёлочку!" Ёлочка увидела, что в руке у мужчины не топор, а лопата. Мужчина что-то сказал рабочим у зубастой машины, и они покивали головами. Девочка подбежала к ёлочке и, осторожно погладив ручкой её веточки, сказала: "Не бойся ёлочка, тебя не съест эта страшная машина! Сейчас дедушка выкопает тебя и посадит у нас на даче. Я каждый день тебя буду поливать! А на Новый Год мы будем тебя наряжать шарами и гирляндами, и водить вокруг тебя хороводы на природе! Прямо среди сугробов!"
"Спасибо тебе, милая девочка",- прошептала ёлочка.   Ни кто, кроме девочки, это не услышал, потому что только маленькие дети, которые очень любят природу, слышат разговоры птиц, цветов и деревьев...

14. Горькие итоги правильного решения сладкой задачки http://proza.ru/2020/10/10/1842
Александр Козлов 11
Однажды зашел я в гости к старым друзьям. Захватил с собой, как говорится, "бабе цветы, детям -мороженое", вернее шоколадку.  Но просчитался, у них в это время была в гостях бабушка с внучкой. Я сразу не заметил её и подарил шоколадку сыну товарища. Тот, взяв её, быстро удалился в свою комнату. "Вот сладкоежка, спрячет сейчас и ни с кем не поделится", - покачала головой мама, и полезла в холодильник за продуктами. Мы с товарищем разговорились.. Бабушка, взяла внучку за руку и сказав нам:"Вы тут без нас справитесь",-  удалилась в детскую комнату, хитро подмигнув нам на прощанье. Мы замолчали и прислушались.
- А ты не хочешь угостить нас шоколадкой? - начала разговор бабушка.
- Я её уже съел, - сказал малыш.
- А хочешь, я расскажу тебе историю из моего детства?
- А она интересная и смешная?
- Это интересная история.
- Ну, если интересная, расскажи.
- Было мне тогда лет двенадцать, – начала свой рассказ бабушка. - Жили мы в деревне. Семья наша была большая, шесть человек. Мама с папой, да нас детей четверо, старшие сестра с братом, я и младший брат. Мама домохозяйкой была. Семья, хозяйство, огород, в общем, домашних забот с утра до позднего вечера ей хватало. Работал один отец, зарплата небольшая была, денег от получки до получки не хватало. Поэтому жили бедно, вкуснятины всякой, которые вы сейчас видите каждый день, у нас не было. Получит отец получку, идем в магазин и закупаем на месяц лишь основные продукты – масло подсолнечное, муку, сахар, соль, макароны, пшено.
 Сладости редко видели, но к чаю каждому мама выдавала по два кусочка сахара. Их можно было растворить в стакане с чаем, или пить чай вприкуску с сахаром. Можно было грызть кусочек сахара зубами и запивать чаем. А можно было попросить маму, и она специальными кусачками колола кусок сахара на мелкие кусочки. Тогда мы клали в рот кусочек сахара, и запивали чаем, потом брали следующий кусочек, и опять делали несколько глотков чая. Так мы продляли это сладкое удовольствие. Редко, в основном в дни получки и по праздникам, мы получали по одной конфете.
 Я, наверно, как и все девочки, очень любила сладкое, и из-за этого даже иногда обманывала младшего брата. Сидели мы с ним за столом рядом. Мама расколет наши куски щипцами, каждому положит кучкой на стол. Брат сразу ладошкой свою кучку накроет и по кусочку из-под неё вытаскивает. Я всегда раньше брата свой сахар съедала, сижу и караулю, когда он отвлечется и приподнимет свою ладошку. Иногда специально провоцировала его, в самовар пальцем ткну, смотри, мол, какой нос у тебя синий! Он в самовар уставится, а я цап его кусочек, и в рот. Иногда он не замечал пропажу, а то и уличал меня в краже, но было поздно, сахар был уже у меня во рту. Брат сразу начинал реветь, а отец отвешивал мне подзатыльник. Мама откусывала от своего куска кусочек и отдавала брату. Тот вытирал слёзы, и довольный показывал мне язык. Ведь, знала, что получу от отца подзатыльник, но так сладкого хотелось... - бабушка тяжело вздохнула и замолчала на несколько секунд.
- Ну рассказывай, что было дальше, - с нетерпением поторопил бабушку внук.
 - Так вот, как-то, перед очередной получкой, подсолнечное масло закончилось. Заняла мама у соседей два рубля, дала мне бидончик и отправила в магазин, наказав, чтобы я купила один литр подсолнечного масла за один рубль восемьдесят копеек, а сдачу двадцать копеек принесла ей.
 Магазины в то время были не такие, как сейчас, супермаркеты. Помещение было разделено прилавком и витриной на две половины. Одна для покупателей, а на второй, за прилавком, продавщица тетя Дуся с товаром. На прилавке весы, да не такие, как сейчас, в супермаркетах, и даже не такие со стрелкой, как на рынках. А две чаши на коромысле с уточками. На одну чашу помещали продаваемый товар, на вторую чашу клали гири, и определяли вес товара. У каждого покупателя под продукты были тряпочные мешочки, у кого белые, у кого цветные. В них продавщица насыпала большим металлическим ковшом муку, сахар, пшено, соль.
А подсолнечное масло продавали в разлив из большой бочки. Продавщица накачивала масло из бочки специальным ручным насосом в большую кастрюлю, и мерной кружкой с длинной, как у половника, ручкой черпала из кастрюли и вливала в принесенную посуду покупателя. У каждого для этого был свой сосуд - у кого большая красивая бутылка, у кого крынка, у нас был трехлитровый бидончик.
А ещё у продавщицы были счеты, сейчас их, наверное, только в музее и увидишь. На деревянной рамке несколько рядов проволочек с десятью костяшками. На нижнем ряду каждая костяшка соответствует одной копейке, на втором ряду – десяти копейкам, третья проволочка разделяет рубли и копейки. Четвертая и выше - это рубли. Выдаст тетя Дуся какой-нибудь товар, и на счетах пальцем перебрасывает косточки справа налево: рубли - щёлк, десятки копеек - щелк, копейки - щелк.  Выдаст второй товар, опять: щёлк, щёлк, щёлк. И так после каждого товара. В конце вся сумма за покупки на левой стороне. Покупатель расплатится, тетя Дуся счеты за левый край возьмет, правым по прилавку стукнет, все костяшки в правую сторону съедут – счеты в исходном состоянии, и значит может походить следующий покупатель. Можно на очередь и не глядеть, по одному звуку счет можно определить, сколько покупателей отоварилось.
Так вот, покупателей в тот день, было много, в живой очереди стоят, разговаривают, витрину разглядывают. А нам-то, детям, как интересно было смотреть на недоступные сладости, представлять, как лакомишься ими, да слюнки глотать. Вот стою я в очереди, изучаю витрину, и вдруг вижу цену карамели в подушечках. Всего девяносто копеек за килограмм! В уме сразу сладкая задачка сложилась: «Сколько масла надо недолить в бидончик, чтобы сэкономить на сто грамм карамели?» А училась я хорошо, считать умела, и быстро в уме решила эту задачку.
Подошла моя очередь, я протягиваю бидончик продавщице и говорю: «Тётя Дуся, налейте, пожалуйста, не литр масла, а на пятьдесят грамм меньше. А на оставшиеся от литра девять копеек, взвесьте сто грамм подушечек. И дайте сдачу двадцать копеек». И отдаю ей два рубля.
Посмотрела тётя Дуся на меня с подозрением и говорит: «Поди, мать – то, наверно, велела купить ровно литр масла. Это ты сама решила себе карамелек - то купить?»
«Да нет, мама так сказала, мол, хочется вечером чайку с подушечками попить», - соврала я.
«Ну, ну! Но если мать придет с претензиями, что я недолила масла, я всё расскажу. И если ты обманываешь, тебе должно быть стыдно, ведь пионерка, поди, в школу-то с красным галстуком ходишь!» - сердито проворчала тетя Дуся.
Покраснела я, но ничего не сказала. Тётя Дуся налила масла, взвесила сто грамм подушечек в бумажном кульке и дала двадцать копеек. Не поднимая глаз, я выбежала из магазина. Мне было стыдно. Казалось, все в магазине догадались, что я вру.
Отойдя недалеко от магазина, я развернула кулек, и быстро, одну за другой, сжевала две подушечки. Но вместо ожидаемого удовольствия, на душе появилась тяжесть, и в голове промелькнула тревожная мысль: «А вдруг и правда мама заметит, что масла меньше и пойдет ругаться с тётей Дусей? И та расскажет правду! И все об этом узнают!» Мне стало стыдно и страшно. Я представила, как на пионерском собрании все будут осуждать мой поступок, а вдруг ещё и исключат из пионеров. И буду я ходить без галстука, и будут на меня все показывать пальцем и говорить: "Обманщица!" Мне так стало жалко себя, что я чуть не заплакала. Я бегом побежала домой и сразу с порога всё рассказала маме и расплакалась.
Мама ругать меня не стала, только, тяжело вздохнув, сказала: "Тут на хлеб денег нет, а ты конфетами одна захотела полакомиться". Она убрала кулек в шкаф и добавила: "Ну ладно, вечером будем пить чай с твоими конфетами".
Вечером, мама достала кулек и, вместо сахара, раздала всем по две подушечке. Всем, кроме меня. В кульке карамелек оказалось ровно десять. Посмотрев на меня, мама сказала: "Все по справедливости, Юля купила на всех карамельки, но свои две подушечки случайно съела по дороге из магазина".
Я покраснела, мне было очень стыдно и обидно, но не за то, что я осталась без сладкого, а за то, что мама обманула всех из-за меня, она ведь не сказала всей правды. Я заплакала и выбежала из кухни в комнату, упала на свою кровать и уткнулась лицом в подушку. Прошло немного времени, я услышала легкие шаги возле своей кровати. Подняв голову, я увидела маму и младшего брата. Мама протянула кулек и сказала: «Все вернули по одной карамельке для тебя!». А младший брат протянул на ладошке свою карамельку и сказал: "Возьми и у меня, мне одной хватило чаю попить".
И тут я поняла, что все считают, что я хорошая, что я о них думала, когда покупала конфетки! И даже младший брат. А я же думала только о себе. Я плохая, я лгунья. Я опять заревела и уткнулась носом в подушку. Мама сунула кулек мне в руку и со словами: "Любим мы тебя, глупая!" - погладила по голове. "Идем отсюда, - сказала она брату, и рукой подтолкнула его к выходу - Юля успокоится и придет пить чай". А я так в слезах и уснула. Вот такая история случилась со мной, - закончила свой рассказ бабушка.
- Хорошо, что ни кто не узнал, что ты тетю Дусю обманула, - сказал малыш.
- Да, ни кто не узнал, а мне до сих пор стыдно за этот поступок. А, ведь, я и не хотела есть твою шоколадку, я проверяла тебя на жадность! А ты ещё и обманул меня, - грустно сказала бабушка.
Мы не видели выражения лица малыша, а лишь услышали его рыдания и причитания: "Я не жадина и не обманщик! Вот шоколадка, возьмите сколько хотите!" Жена друга вскочила и хотела пойти в комнату, но друг её остановил. "Сиди, они сами разберутся!" - сказал он.
Из-за рыданий мальчика мы не слышали, что говорила ему бабушка, но мальчик перестал плакать, и вскоре они вошли на кухню. Мальчик протянул маме шоколадку и сказал: "Давайте пить чай с шоколадом!" Мама взяла шоколадку и улыбнулась. Мокрые глаза мальчика радостно засияли...

15. Разговор с мамой (сокращенный вариант) https://fabulae.ru/prose_b.php?id=111756
Natalyan
https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9903
Мы с мамой сидим на её кровати, она обняла меня за плечи, я блаженствую. От неё исходит мягкое, нежное тепло, как от маленького ребенка, которого берешь на руки и прижимаешься к его упругой щёчке.
- Наташенька, мы с папой всегда знали, что ты необычная девочка и перед тобой счастливое будущее. В первый год после твоего рождения Бог три раза спасал тебя от смерти. Ведь это не зря. Ты была талантлива во всём, что пыталась делать. Маленькая голубоглазая девочка, хрупкая, с сильным характером. Тебе хотелось так многого, что твои силы распылялись на множество интересных, но кратковременных дел. Ты стремилась познать мир как можно скорее, жадно, как будто смерть все ещё гналась за тобой. Тебе нравилось почувствовать этот мир  своими руками, перепробовать все искусства на свете. Ты пела, танцевала, рисовала, играла на разных музыкальных инструментах, занималась разными видами спорта, рукоделием.
    Ночами, спрятавшись от нас с папой под одеялом с зажжённой лампой, боясь, что мы отнимем книгу и прикажем спать, ты читала взахлёб всё подряд из нашей обширной домашней библиотеки, приносила кипы книг из разных библиотек и от подружек. Ты подолгу размышляла в одиночестве над всем прочитанным, закрывшись в своей комнатке и глядя в окно на небо, которое было всегда рядом с нами, на седьмом этаже.
    Другие дети бегали на улице, играли, ссорились и мирились, кричали от радости и боли при падении, хитрили, учились врать и материться, дружить и любить, изучали друг друга, а ты всегда что-то мастерила, вышивала, рисовала, вязала, плела кружева или занималась в разных кружках, читала. Недетское у тебя было детство. Всё у тебя получалось на “отлично”. Но ты познавала и бросала, чтобы приступить к следующему изучению. Может быть, ты просто любила учиться?
- Я уже забыла своё детство. Столько всего происходит каждый день, что прошлое я никогда не вспоминаю. Хорошо, что ты и подружки рассказываете мне обо мне. Даже не верится, что я была такой, как в ваших рассказах. Мне и сейчас хочется уметь делать всё, что делают люди своими руками, почувствовать всё, что можно испытать, и прожить жизни всех людей, которые когда-либо были рождены. Я думала, что понять человека можно, только если влезешь в его шкуру в тех обстоятельствах, в которые он попал. Но теперь я поняла: невозможно влезть  в шкуру даже тех людей, с которыми прожила всю жизнь бок о бок и обменялась с ними своими мыслями, чувствами и клетками своего тела.
- Да, родная, есть вещи, которые нам не дано познать. Но если мы будем стремиться к этому, вдруг это станет возможным? Видишь, твоя мечта осуществилась. Ты знаменита и нужна людям.
- Нет, мама, я никогда не хотела стать знаменитой. Даже свою книгу я опубликовала под псевдонимом и заключила договор с издательством, что они ни при каких обстоятельствах не разгласят моё имя. Мне всегда было хорошо самой с собой, я не ждала ничьего одобрения, кроме твоего и папы.
- Я чувствую, что твою книгу будут читать люди всего земного шара. Но не думай об этом. Не мешай событиям созреть своими сомнениями.
- Знаешь, мама, всю мою жизнь я готовилась к созданию своей книги, не подозревая об этом. В ней сконцентрировались все мои знания, моё отношение к жизни и людям, вся информация, которая была мною собрана с детства, в течение моей насыщенной жизни, благодаря тебе.
- Да, Наташенька, ничего не случается зря.
  Сон! Это сон! Мама умерла! Как мучительно страшно просыпаться и вспоминать это, как сладко рыдать, когда тело вздрогнуло и сжалось от отчаяния! Рыдать и выть во весь голос – вот что остается мне делать, мама, в честь тебя!
    Горе породило радость, как ни кощунственно это звучит. Как больно, что мама не дожила до моего успеха. Её смерть стала поводом к написанию книги. Целый год лишений - финансовых, потому что я бросила работу; моральных, потому что я писала книгу о ней, рыдая над каждой строчкой; физических, потому что я писала день и ночь, почти ничего не ела и никуда не ходила. Я боялась забыть маму, историю её жизни, наши с ней отношения, смешные события, свои размышления обо всём этом и хотела скорее запечатлеть их на бумаге. Когда я вылила из себя саму себя и окружающую меня жизнь со всеми её радостями и горестями, удивительными переживаниями и пророческими мыслями, я, наконец, стала парящей и свободной, готовой ко всему новому, что входит вереницей в мою жизнь, творит мою судьбу.
    Потом пришла в голову мысль издать эти записки как книгу, чтобы память о маме жила вечно. Ведь я узнала после её смерти, что ученики буквально преклонялись перед ней, как Учителем и Человеком. Так же относились к ней все, кто её знал – соседи, многочисленные друзья по годам войны, учёбы в университете, работы личным секретарем президента: родители учеников и люди, с которыми она сталкивалась на своих маршрутах – продавцы магазинов, шоферы такси, попутчики в поездах, отдыхающие с ней в домах отдыха. Все помнили о ней, отзываясь с глубоким уважением и восхищением. Она была редкостная красавица и удивительно обаятельный и добрый человек, что не мешало ей делать очень тактичные замечания, если она была чем-то недовольна. Никто на нее не обижался,  сразу извинялся без лишних оправданий.
    Книга о ней издана месяц назад. Мамочка, я боюсь, что сошла с ума, что у меня бред. Вчера позвонили из издательства и сообщили мне, что выслали мне мой гонорар. Мама, я боюсь произносить эту сумму, она кажется мне нереальной, таких денег не бывает. Моя книга побила все рекорды по популярности и восхищённым отзывам.
    Прощай, полуголодное существование, полы с  облупившейся краской, облезлые стены, поломанные вещи, запущенные цветы и немытые кастрюльки, вышедшая из моды одежда, старенький компьютер, с трудом справляющийся с полетом моей фантазии! Я свободна, наконец, свободна! От дум, как заработать деньги, не отрываясь от волнующего дела.
    Привет, путешествия, новый компьютер с современным принтером и сканером, новая одежда, пианино и курсы по рисованию! Я хочу так многому научиться, так многое попробовать: снимать ролики, писать музыку, рисовать картины. И это только для начала.
     Сердце замирает от восторга, дыхание прерывается. Со мной ли всё это происходит? Я хожу по квартире и не знаю, чем заняться. Главное дело моей жизни сделано. Я опустошена. Хочется размножиться и разбежаться в разные стороны – поехать в горы, пойти в дорогой ресторан и поесть деликатесы, побежать к подружке и поболтать с ней ни о чем, пойти на выставку живописи, поехать в Индию, Китай, Испанию, встретиться со знакомым композитором, который пишет песни на мои стихи и обговорить наши перспективы. Эти идеи разрывают меня на части.
    Главное – никому не проболтаться о своей радости. А так хочется. Но я не хочу, чтобы обо мне судачили соседи и знакомые, чтобы считали мои гонорары, критиковали мою книгу, завидовали – ведь нет пророка в своем Отечестве. Я не хочу портить наши отношения этим фактом. Пусть всё останется как прежде. Даже брату нельзя проболтаться. Если не умеешь сама хранить свои cекреты, то как можно требовать этого от других?
    Я любуюсь рекламой своей книги на каждом сайте в интернете, куда я случайно попадаю. С замиранием сердца читаю хвалебные отзывы и слезы радости текут по моим щекам. Дорогие мои читатели, вы сделали меня счастливой. Всего несколько ваших строк, и я парю над облаками, мне хочется писать и писать для вас, чтобы получать всё новые и новые ваши письма. Но не сегодня. Сегодня я не буду делать ничего. Я буду исследовать себя в новой ипостаси. Такой я еще никогда не была, и как мне такой жить дальше?
    Боже! Я еще не подумала,  как объяснить окружающим внезапно свалившееся на меня богатство? Хорошо бы купить виллу на берегу Средиземного моря и жить там, никем не опознанной, начать новую жизнь, полную приключений и острых ощущений, смотреть часами на море с крыши своего дома, выращивать редкие цветы, приглашать гостей и готовить им экзотические блюда. Начну писать новую книгу, о своей любви и замужестве. Голова полна новыми идеями и я лихорадочно выбираю – с чего начать?
А как же оставить своих подруг, брата? Большие деньги несут с собой большие проблемы. Но разрешимые.
    Я всегда была одиноким волком. Но кто же будет спасать меня в море, если я заплыву слишком далеко? Кучерявый красавец-француз, поэт, тонкий как тростинка и изысканный как Поль Верлен? Он будет читать нараспев свои стихи,  посвященные  мне, мы будем есть лягушек  и пить французские вина под песни Миррей Матье и фуги Баха. У нас в доме всегда будут гости из разных стран, все талантливые и необычные. Вечером мы будем гулять по пляжу, любоваться закатом, ёжиться под прохладным ветром Средиземноморья под грохот прибоя. Неугомонный программист, с которым мы будем обсуждать проекты новых программ? Он будет рисовать мои портреты на компьютере, я его – красками на холсте. Мы будем вместе петь под караоке и пить вишневую наливку собственного приготовления. Или это американский миллионер с шикарной машиной? Мы будем путешествовать по всему миру, поднимемся в Мачу-Пикчу, поживем в монастырях Тибета, будем продираться через заросли лиан в дебрях Амазонки? Но жить одной нельзя.
- Да, Наташенька, моя любимая доченька. Я с тобой. Я буду всегда с тобой и разделю с тобой все твои радости и проблемы. А бед мы как-нибудь избежим. Двигайся вперед, пиши еще книги, делай всё, о чем ты мечтала. Я всю жизнь мечтала поехать на Байкал, но так и не поехала, не успела. Живи за нас двоих.
    Мама! Я опять рыдаю. Твой портрет всегда со мной, в золотом медальоне, твоем подарке в день совершеннолетия. Я часто говорю с тобой, и ты всегда отвечаешь, даешь добрый совет или указываешь на мою ошибку. Ты одна на всей Земле любишь меня такую, какая я есть и искренне желаешь мне счастья.
Благодарю тебя!
 
16. Мистика в понедельник https://fabulae.ru/prose_b.php?id=111754
Natalyan https://fabulae.ru/autors_b.php?id=9903
 
Я не люблю понедельники.  После двух дней полной свободы и забытья,  бесцельного хождения от дивана к кухне и подсознательного страха, что эта свобода вот-вот закончится, наступает снова первый день рабства. Нет-нет, у нас не крепостной строй, рабство носит добровольный характер. Не хочешь быть рабом – не будь им. Будь бомжом.
    Я еще хуже, чем раб, который работает из-под палки и старается, обманув хозяина, улучить минутку и расслабиться, сделав вид, что работает в  поте лица. Я трудоголик.
Я люблю … что? Я люблю всё уметь, всё знать, всё делать, быть самой умной, самой ответственной,  самой трудолюбивой, самой бескорыстной и самой необходимой. Я люблю свою работу.
    Поэтому я ведущий программист и в моей группе три молодых разгильдяя, которые полдня играют в Counter Strike, а полдня программируют типовой интерфейс для пяти банковских подсистем, которые я веду как аналитик и творю как программист. Вы меня поняли? Вместо того, чтобы нудно читать им нотации о том, какая замечательно интересная профессия программист и какой прогресс она приносит человечеству красивыми и полезными программами, мне легче и приятнее всё сделать самой. Это повышает мою самооценку.
    Поэтому я прихожу раньше всех и ухожу позже всех, иногда работая без выходных. Пять подсистем – это не шутка. Поэтому я разрываюсь между телефонными звонками от ленивых пользователей, плюющих на мои инструкции и желающих задавать дурацкие вопросы типа "на какую кнопочку нажать", хотя на каждой кнопочке написано, для чего она существует; между тремя разгильдяями, в сотый раз объясняя им, что надо сделать, а они в это время мечтают об обеде  и девушках; между беседой с начальством о планах на будущее, хотя мне непонятно, зачем директору это знать, ведь будущее всё равно в моих надёжных руках; между алгоритмом задачи, который надо продумать и воплотить и обедом; между написанием пресловутых инструкций, которые надо сдать в отдел документации для рассылки в банки, и которые никто никогда не читает, и желанием подышать свежим воздухом посреди розария. По ночам мне снятся гениальные идеи или кошмары, когда я не успеваю выполнить свою работу в срок.
    Но к концу дня я чувствую себя героиней. Выжатой половой тряпкой. Дурой. Мне уже не нужно ничего – ни модной одежды, ни секса, ни вкусной еды,  ни путешествий, ни праздников. Спать, спать, спать!
Я ненавижу понедельники. Потому что банковские работники, торопясь в пятницу вечером домой, бросают все свои дела, все свои проблемы с программой, чтобы уйти на 15 минут раньше обычного, а в понедельник утром бросаются звонить мне с вопросами и новыми заказами. А я должна вертеться в своём колесе с удвоенной скоростью.
    В очередной понедельник вечером я с чувством собственного превосходства зачем-то спрашиваю своих разгильдяев, какая у них зарплата, ничуть не сомневаяcь, что за полдня тупой работы безо всякой ответственности они не могут получать большие деньги. И узнаю, что их зарплата вдвое больше моей. Сообщив мне об этом c большой грустью (потому что зарплата такая маленькая), они исчезают со скоростью света и мчатся домой. А я стою в ступоре у окна и судорожно глотаю воздух, чтобы не расплакаться от обиды.
Дождавшись, когда все уйдут, я со слезами на глазах кричу:”Господи! Верни мне все деньги, которые мне тут не доплатили!” После чего спокойно сажусь работать дальше. Теперь я не люблю понедельники еще больше – они напоминают мне о той обиде.
    Через две недели к нам в гости приходит сотрудник, которого уволили за тунеядство, подходит ко мне и говорит:“Хотите поработать в корейской программистской фирме? Я туда устроился и рекомендовал Вас как консультанта по банковским технологиям и постановщика задач”. Первая мысль:”Нет! Ведь я тут такой  ценный сотрудник. Такой необходимый. Как же банки обойдутся без меня?!” Но тут же вспоминаю про свою зарплату.
    Я иду на собеседование как на плаху. Зона комфорта - ужасно навязчивая  вещь. Как страшно покинуть свою привычную маленькую клеточку с обедом по звонку. Милые разгильдяи рассказывают анекдоты и занимают очередь в столовой. Я почти публичная личность - меня знают и уважают главные бухгалтера половины банков в стране. На Новый Год и Восьмое Марта мне дают премию и пакет с Новогодней (Мартовской) символикой с ожидаемым набором на праздничный стол - дешевое шампанское, шоколадки, шпроты и майонез. Мне прощают опоздания, так как я все равно работаю по 10 часов в сутки без выходных. В кабинете директора я свой человек. Финансовый директор со мной кокетничает и делает лестные предложения. И еще много всего такого родного и привычного - не перечесть! Но попытка не пытка - вот что выдергивает меня из кокона. И я иду.
   На собеседовании директор корейской фирмы, улыбчивый, обаятельный и  доброжелательный, предлагает мне зарплату, превышающую мою в десять раз. В долларах! Мне становится страшно. Если придется работать в десять раз больше, чем сейчас, я умру. Но выясняется, что работать придется в пять раз меньше. Практически только языком. Английским. Я обещаю подумать.
    На следующий день я иду к директору своей фирмы и говорю, что хочу уволиться. Он со зверской физиономией сообщает мне, что если я уволюсь, то обратно он меня не возьмет. Но сейчас готов повысить мне зарплату в три раза. Я обещаю подумать.
    Начальник отдела в мягкой форме, вкрадчиво, говорит мне, что я ведь могу и не пройти испытательный срок в корейской фирме. И контракт длится всего год. Куда я потом пойду работать, ведь обратно меня не возьмут? Но он может повысить мне зарплату не в три раза, как обещал директор, а в четыре. Разгильдяи молча завидуют и грызут ногти. Я панически  боюсь остаться безработной без средств к существованию и обещаю подумать.
    Удивленная такой неожиданной заботой обо мне, я сообщаю все факты маме. Она говорит:“Даже не сомневайся! Кто тебе еще даст такую зарплату? Обещаниями сыт не будешь. Сколько раз тебе обещали и ничего не делали. А после окончания контракта устроишься в другое место.”
    Разрываясь между желанием получать огромную зарплату в долларах и страхом покинуть насиженное место, я еще пару раз курсирую между старым и новым директором, отказываясь от предложений то тут, то там, и в результате останавливаюсь на зарплате, превышающей мою в 15 раз. Совершенно неожиданно для себя. И приступаю к изучению английского языка, хотя в корейской фирме у меня будет переводчик.
    Контракт длился три года. Каждый день я ходила ужинать с директором, а раз в месяц наш интернациональный коллектив лакомился в корейском ресторане   чудовищно острыми блюдами южно-корейской кухни. После окончания разработки  программы я позволила себе отдохнуть один год, а потом мне предложили стать начальником управления компьютеризации в корейском банке и  руководить внедрением и сопровождением банковской системы корейского производства той фирмы, в которой я работала консультантом.
    После этого я стала верить в существование могущественной силы, называемой в народе Богом и в народную мудрость:"Каждый получает то, что он заслуживает". Иногда ему это вручается насильно.
    Этот рассказ -  не приукрашенный фотошопом non-fiction. Господи, благодарю тебя, ты исполнил мою просьбу и теперь я знаю, сколько мне не доплатили на старом месте!
 

17. Гортензия  https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104764
Сын Тихона - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11761
В просторном холле пансионата пусто. Окна почти наглухо задёрнуты тяжёлыми шторами. По углам стоят древоподобные цветы с широкими, почти чёрными, листьями. В инвалидном кресле сидит в полудрёме худенькая старушка. Её голова чуть склонилась набок.
– Мама, мама – вошедшая женщина тронула старушку за плечо – здравствуй, ну как ты, освоилась?
Я же говорила, что тебе здесь лучше будет, а ты упрямилась.
– Принесла? – старушка пытливо взглянула на дочь.
– Да, вот. Хорошо что новые хозяева ещё его не выбросили. Я же тебе все фото отцифровала, так нет – тебе эту ветошь подавай! Женщина протянула старый, обтянутый бордовым плюшем, альбом. Старушка взяла его и бережно прижала к груди:
– Домом пахнет…
– Валидолом да валерьянкой пахнет сокровище твоё… Ну, ладно, мама, давай всё-таки порешаем насчёт дачи – покупатели уже есть. Дело за дарственной.
– Игорёк как?
– Да всё нормально с твоим внуком, крутится. Давай завтра с нотариусом приеду?
– А мои гортензии как? Новые хозяева оставили себе? Может один горшочек сюда бы мне привезла?
– Мама! Ну о чём ты? Какие гортензии? Я ей о деле, а она мне с глупостями. Короче, завтра я буду с нотариусом, слышишь?
– Да слышу, слышу… Вези уже… А она сейчас как раз должна цвести… Гортензия…

18. Армейский друг  https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104212
Сын Тихона https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11761
В окно больничной палаты чуть светила тусклая луна. Лёха лежал с открытыми глазами и в который раз перед ним рисовалась одна и та же картина: его молодую жену Наташку обнимает лучший армейский товарищ Димка.
Пять лет после службы не виделись, хоть и живут в трёхстах километрах и вот неожиданно прикатил на своих жигулях! Красавец! Он и в армии выделялся статью, но тогда это была ещё юношеская, нестойкая привлекательность, а теперь это был настоящий Аполлон – крепкий и плечистый мужчина с короткой стрижкой и цепким взглядом.
Лёха был искренне рад встрече, тем более Димка оказался очень кстати – на следующий день они с Наташкой планировали переезд из общаги в деревню, где купили долгожданный дом, а значит, друг поможет с погрузкой.
Его Натка спала и видела себя в своём доме. Три года копили. Лёха, порой, в две смены на стройке вкалывал. Они и детей не заводили по причине отсутствия приличного жилья.
А теперь Алексей третий день лежал в больнице после аппендицита и тихо ненавидел этот дом, который казался ему лютым врагом, готовым разрушить его счастье.. .
Особенно больно Лёхе вспоминать момент, когда они втроём разгружали машину.:Димка стоял наверху в кузове – загорелый, белозубый, с рельефной мускулатурой и легко подавал большие узлы..
Лёха уже пожалел, что тоже по пояс разделся – его бледная и нескладная фигура явно проигрывала шоколадному торсу друга. Но это было не главное.
В какой-то миг он перехватил взгляды, которыми обменялись его Наташка с Димкой.. Лёхе показалось, что так могут смотреть только люди, знающие какую-то тайну...
И потом, уже за обедом, Наташка так опекала гостя, что Лёха скрипнул зубами. «Пожуй ему ещё!» - зло подумал он, но виду не подал.
Боль в правом боку он почувствовал ещё пару дней назад. Она то проявляла себя, то затухала, но была терпимой. А вечером, в день переезда, разыгралась так, что пришлось звонить в скорую.
Так он очутился с аппендицитом в районной больнице.
Когда после операции Наташка с Димкой зашли в палату, Димка был по-мужски скуп на слова и минут через пять, похлопав Лёху по плечу, вышел из палаты, а Наташка задержалась и принялась нахваливать Димку:
- Как же он вовремя к тебе заглянул! Сам знаешь, сколько дел по дому. И завалинки, и дрова в зиму готовить – когда ещё ты оправишься. А он уже с утра, как заводной! Хороший у тебя друг. Тоже рукастый. Когда швы снимать то? Не сочатся? - Наташка наконец сменила тему.
- Да нормально всё…Через неделю домой. Иди уже, Натка.. Но когда жена была уже у дверей, вдруг окликнул:
- А ты, это… где…Димке спать определила? – он спросил её так, как будто это ему совершенно безразлично.
- Ну, как где, - Наташка, как бы недоумённо приподняла брови, - на летней кухне, разумеется.

После её ухода, сосед по койке Саныч, развернув огромный живот в сторону Лёхи, удивлённо спросил:
- Так что это получается – ты лежишь здесь, а друг дома с твоей женой? Ну, дела!
- Ну и что такого – друг, ведь…Служили вместе.
Вдруг, неожиданно для себя, Лёха повысил голос:
- Да знаешь, через что мы прошли! Он мужик! Самый настоящий! И не тебе решать, где ему жить!, - уже почти кричал возмущённо Лёшка, - он знает, что такое дружба и что такое чужая жена! Понимаешь!
Саныч уже был не рад, что завёл этот разговор. Он встал с кровати и, обиженно отвернувшись к окну,  стал разглядывать двор, где стоял его москвич. На выходные Саныч уезжал на нём домой.. . А Лёшка лежал и старался убедить себя, что всё он говорит правильно и что Димка настоящий друг, и что он никогда… А вдруг? А тот взгляд во дворе? Сомнения вновь начинали терзать душу.
По ночам было совсем невмоготу - перед глазами возникали картины, от которых сводило скулы. Вот Наташка заботливо кормит его, наливает рюмашку. Садится напротив его и смотрит, как он ест.Она так всегда смотрит на него. Потом ночь. Ложатся. Лёха видит её лицо – в сладкой истоме, с размётанными по подушке волосами, она шепчет… Дима…Дима…
- Нет! Нет! - он зарывается лицом в подушку и . .Однажды не выдерживает.
- Только смотри, как договорились, - полчаса и назад.. Дежурной сестре обещали же, - Саныч, поддавшись на уговоры, ночью везёт Лёху на своём москвиче в деревню. - Всё будет в порядке! - Лёха успокаивает его и уже минут через двадцать машина останавливается у дома. На улице ветрено и шуршание листвы скрывает шум Лёхиных шагов. Дом, с тёмными окнами, кажется незнакомым и неприветливым.. Когда он проходил к дому, то из открытой форточки на лeтнeй кухнe, Лёха вдруг улышал голос Димки:
- Успокойся. Не переживай - всё у нас будет хорошо. Ребёночка родим...
Что ему вторил другой голос, было не понять, - он раздавался глухо, как из-под одеяла,- но что это был голос женский, сомнений не было,
Лёшка сцепив зубы доковылял до крыльца дома и сел на ступеньку. Он сейчас хотел только одного – чтобы всё вокруг заполыхало в огне! Всё! И пустой дом, и летняя кухня с неверной женой и лучшим другом. И он тоже бы кинулся в пекло…Он обхватил голову руками и, мыча, качал ею из стороны в сторону. Вдруг за спиной звякнул дверной крючок и кто-то тревожным голосом спросил:
- Кто тут? Пока Лёха приходил в себя, Наташка уже нашёптывала, прижимаясь сбоку:
- Ага, соскучился! А я слышу - вродe как, машина подъeхала... Сидит тут размышляет что-то и в дом не проходит!
- Так, отдышаться надо было чуток! А что, - Лёха чуть помедлил, - Димка... спит уже?
- Не спит, а спят! Он же в тот вечер, когда тебя скорая увезла, сразу рванул к себе домой – говорит, жену привезу на время. А то некрасиво получается - друг в больнице, а я тут… Так не делается.
Лёш, только ты прости меня, что я сразу тебе о жене не сказала. Думала – пусть поревнует чуток!
А с eго женой мы подруги уже! Ребёночка ждут… А мы? Скоро?
Лёха сидел и обнимая жену, думал – как же ему повезло в жизни! Такая жена красавца! Друг верный, надёжный! Дом!
- Конечно же, Наташка, родим!  Скоооро!

19. Ромашка белая http://proza.ru/2017/02/24/57
Ольга Кучеренко 2
     Телефонный звонок на «домашний» показался   назойливым и громким. Неохотно выбравшись из-под уютного пледа и мельком взглянув на часы (ну кто же звонит в десять вечера!), Елена вышла в прихожую,   взяла трубку.  Голос школьной подруги  Нельки  был тихим и расстроенным. Так, нужно присесть на пуфик,  разговор  явно не на пару минут…
      Оказалось,  что  Нелька недавно  подала на развод с четвертым по счету, красивым и молодым мужем; сынок перешел с твердых троек на почти сплошные двойки, предпочитая школе курение в укромных уголках  и развлекушки  (сама виновата, подарила ему на двенадцатую годовщину от роду крутейший смартфон); работа на очередной торговой «точке» оказалась под угрозой- вот завтра ей необходимо явиться в суд по поводу развода, а хозяин пригрозил в случае ее невыхода быстренько «поставить на точку» молоденькую и сговорчивую  девчушку.  Этот хозяин, немолодой  небритый кавказец, оказывал  Нельке  недвусмысленные знаки внимания, а после того  как  та  отправила его по хорошо известному адресу, стал требовать закрывать точку на два часа позже прежнего и  товар подвозил самый неподходящий. Вот  завтра  23 февраля, а он «подкинул»  трусы  в веселеньких цветочках и мужские носки белого, оранжевого и сиреневого цвета. Елена  еле сдержала смех - она и представить себе  не могла мужичка в сиреневых носках… Обычно разговор с  подругой  заканчивался какой- то просьбой. Так случилось и сейчас - Нелька  уговорила Елену подменить ее на пару часов,  пока она отлучится в суд.  Скучающая в очередном отпуске Елена  неохотно согласилась. Опыта в торговых делах она не имела, да и не хватало еще,  чтобы ее, юрисконсульта серьезной фирмы,  увидели в роли уличного  продавца.
      Наутро Елена выудила из шкафа  вязаный  берет с объемным шарфом.  Шарф, несколько раз обмотанный вокруг  шеи,  гарантировал ей тепло и неузнаваемость.  Кстати оказались и мамины  войлочные сапожки «прощай молодость» , и потертая дубленка.
…Потенциальные покупатели, в основном озабоченные приближающимся праздником особы женского пола, скользили взглядом по товару и проходили дальше, выискивая что-то интересное и неповторимое. Скучающая Елена обнаружила среди товара коробку с упаковочным материалом и, повертев в руках нелепые оранжевые носки, скрутила из них нечто похожее на серединку цветка, затем пристроила к серединке семь пар белых носочков, закрепила  это произведение искусства, напоминающее ромашку, скотчем  и поместила в гофрированную упаковку для  букетов. Веселенький бантик стал последним штрихом. Вскоре  белые и сиреневые «ромашки» на Еленином прилавке  привлекли нескольких покупательниц. Последний «букет» достался  сильно накрашенной  рыжей девице . Елена с удивлением обнаружила, что «экзотики» почти не осталось.  Прибежала  улыбающаяся  Нелька  (Ура! Свободна!),  а Елена  побрела домой,  вспоминая свой  разрыв с  потенциальным  женихом. Отношения продолжались без малого три  года, но  о свадьбе речь не шла. Тогда Елена сама предложила: или подаем заявление, или… Он выбрал «или», а вскоре  она увидела его в маршрутке с ярко-рыжей особой.
      «Мужской» праздник Елена проводила  у телевизора с бокалом любимой «Хванчкары» и грустными мыслями о скором  тридцатипятилетии.  Почти старуха… Звонок в дверь раздался ближе к вечеру. Это  был ее «бывший» с букетом похожих на крупные ромашки белых гербер и коробочкой, в которой поблескивало обручальное колечко.
       Остаток «Хванчкары» допивали вместе. Он долго говорил о том, как плохо было ему без Елены, а новая подруга только старалась «урвать»  с него новую тряпку или побрякушку. Последним штрихом был подарок к  23 февраля.  Со словами «посмотри, что эта дура  мне подарила», он  показал на свои ярко- оранжевые  носки. А изумленный взгляд Елены он понял по-своему: «Ленусик, у меня закончились все носки, что ты покупала,  вот  и пришлось надеть эти». 
    Так  долго и звонко Елена хохотала только в далеком  детстве.

20. Медведь- гора http://proza.ru/2018/12/07/167
Ольга Кучеренко 2
       Причудливые тени от догорающего костра медленно подползали к ногам Риты и  уже почти скрыли установленную на уютной поляне палатку.  Силуэты  старых деревьев с  устремленными  в  черное беззвездное небо мощными ветвями создавали  иллюзию стены, сквозь которую пробивались шорохи, треск сучьев, какие-то незнакомые и поэтому пугающие неизвестностью звуки ночного леса. В большой жестяной кружке  «созревал» ароматный чай из сорванных  днем  листьев и трав, а в золе от  затухающего костра допекалась прихваченная  еще из дому картошка. На смену усталости после проведенной в автобусе ночи и полутора десятков пройденных по лесным дорогам километров  пришли  расслабленность  и умиротворение. А что одна в лесу- не привыкать, не первый год долгожданный отпуск она проводит с минимумом удобств и максимальной внутренней свободой. Эта свобода- в моментально приходящем крепком сне,  в первых лучах солнца над вершинами гор, в шуме ручья с ледяной искрящейся водой…  Ночь… Сон…   И свобода!!!
       За год городской жизни теряются навыки ходьбы по горным дорогам и тропам, ноет спина под немаленьким рюкзаком. Но встретишь на маршруте  немолодую пару или семью с маленькими детьми, упорно карабкающуюся по крутому  горному склону, и –звоночком-ветерком: «Ну что, а тебе слабо?!»  Снова одним  долгим  днем покажется  пара недель вольной жизни,   и так грустно будет  возвращаться в  городскую суету…
       ….Когда- то очень давно  семиклассницу Риту наградили неслыханно щедрым подарком- путевкой в лагерь Артек. Она вроде бы поступила как любой нормальный человек: увидев провалившегося под лед семилетнего пацана,  не растерялась, а приказала  его дружкам крепко держать ее за ноги и поползла к кромке льда.  Кинула в прорубь длинный шарф и медленно вытащила ребенка на лед. А потом они бежали по берегу к  ближайшему жилью, где пожилой сторож отпоил всю компанию горячим чаем, высушил на печи одежду… Рите тогда здорово влетело от матери за позднее возвращение домой. А через несколько дней  в класс прямо во время урока пришли  серьезные дяденьки в милицейской форме, рассказали ее одноклассником о смелом Ритином поступке и вручили  девочке награду.
      Крымская сказка- легендарный Артек! Рита хорошо рисовала, и вскоре привезенная из дома тетрадка заполнилась видами Крыма  В отряде, в который определили  Риту,  оказались ребята разных национальностей  из близких и далеких уголков Союза.  Вот Рите добраться на поезде сюда потребовалось всего часов15, а ее новым подругам- несколько суток. И только мальчик Степа, с которым они как-то быстро стали почти неразлучны, был местным- его небольшое село находилось в паре десятков километров от Артека, вот только перейти  через яйлу по лесным тропам, а там-  Байдарская долина в разнотравье несказанной красоты,  горные вершины под шапками  седых облаков…  Но в родном селе, недавно переименованном с крымско- татарского на русско- украинский лад,  Степу никто не ждет. Совсем недавно друг за другом  ушли в мир иной его родители-  татарка Диля и рослый богатырь  белорус Семен, оба израненные и чудом выжившие в войну.
       В сорок первом в сформированные обкомами и райкомами партизанские отряды попало немало подростков. Их предполагалось использовать как связных, но суровая действительность оказалась иной. Окончившей  перед началом войны семилетку Диле пришлось и за ранеными ухаживать. и пробираться под покровом ночи в окрестные села. А Семен был тяжело ранен  при отступлении остатков советских войск  к Севастополю, В глухом урочище , забинтовав рубахой рану, пытался  он отлежаться. чтобы потом искать своих. В  почти бессознательном состоянии его нашла возвращавшаяся из села Диля, притащила с великим  трудом в партизанский лагерь. А потом знавший каждую горную тропинку татарин привел в партизанский отряд немцев- карателей. После того боя уцелело трое- раненый голову комиссар и Семен с истекающей кровью Дилей на руках. К счастью. в татарском селе Дилю спрятала  одинокая  старуха, а Семен с комиссаром  ушли в лес. А в конце сорок пятого Дилю разыскал Семен, стали  они жить вместе в ее родном селе. И только через  десять лет родился у них долгожданный сынок Степан…
       Быстро пролетели  счастливые дни  и пришла пора расставанья. Обнявшись, плакали девочки, записывали адреса новых подруг. По-мужски немногословно прощались мальчишки. А на лавочке у столовой,  взявшись за руки, торопливо договаривали  все, что не успели рассказать друг другу  за месяц дружбы взволнованная Рита и расстроенный отъездом подруги  Степа. Ему в память партизанских подвигов родителей полагалась путевка еще на одну очередь, а потом его ждало  трудное  решение: детский дом или многодетная семья дяди, брата покойной мамы. Он обещал написать Рите, сообщить свой адрес. Да вот только листок с ее адресом затерялся  и Рита  так и не узнала, как сложилась судьба  серьезного мальчика  Степы.  Осталась  у  Степы только забытая  Ритой на скамейке тонкая тетрадка с карандашными рисунками…      
Рита проснулась отдохнувшей,  умылась в журчащем неподалеку ручье, собрала лагерь. Вчера из Симферополя она троллейбусом доехала до Артека, походила вдоль ограды, пытаясь  за вновь отстроенными  корпусами  увидеть  что- то знакомое из далекого детства. Въезжали на территорию лагеря легковушки и автобусы. Охранник уже давно косился в ее сторону, удивляясь, что нужно этой немолодой женщине  на территории лагеря. Вздохнув,  Рита пошла  сначала по дороге, затем разыскала  натоптанную тропу- еще из тех, что когда- то показал ей друг Степа. Вот эта тропа и вывела ее к месту вчерашнего  ночлега.
        Второй день отпуска подходил к концу. Скоро солнце скроется за  лесистыми макушками гор и быстро наступят сумерки. Рита ускорила шаг, попутно присматривая  подходящее  для ночлега место. Каменистая тропа  вывела ее  на лесную дорогу со следами колес и собранным в  кучи хворостом  у  обочины. А вскоре за спиной, нарастая, раздался звук нагонявшей Риту машины. Обогнав женщину, машина остановилась и из  нее вышел мужчина  в камуфляже примерно одних с  ней  лет.
-Простите, вы не заблудились? Скоро ночь. К тому же это территория заповедника!
-Заповедника? Но я этого не знала! Я ищу место под ночлег…
Мужчина молчал, видимо раздумывая, что делать с нарушительницей. Потом  улыбнулся,  открыл  заднюю дверь машины и жестом предложил  женщине  занять свободное место. Рита в замешательстве огляделась по сторонам.  Сумерки сгущались, ныли ноги и спина… А незнакомец как- то сразу вызвал положительные эмоции- немногословный, надежный хранитель Крымских лесов!
       Машина с включенными фарами, проехав по извивающейся змейкой дороге километра три- четыре, остановилась  у бревенчатого строения.  Открыв  дверь в небольшую аккуратную комнату с обеденным столом и кроватью- настилом, лесник (так для себя его окрестила Рита) предложил Рите располагаться на ночлег, вышел и вскоре вернулся с чайником и постельными принадлежностями. Включил электроплитку, достал из шкафчика хлеб и еще кое- какую снедь,  шагнул к двери. Остановился, улыбнулся: «Добро  пожаловать на кордон! Кушайте, пейте чай и спать!»
       Утро давно наступило, а Рите не хотелось вставать, не хотелось вспугнуть это неожиданное чувство блаженства и покоя. Как же так? Ее приютил совсем незнако-мый человек, она даже не знает его имени.  Нужно встать, собрать вещи, поблагода-рить «лесника» за ночлег и продолжить путешествие. Но что же мешает? Да что же это такое с ней?!
       …Стук в дверь был негромким, словно человек по ту сторону двери боялся разбудить незнакомку.
-Входите, я давно не сплю!
-Доброе утро! Сейчас будем завтракать  и долго- долго разговаривать! Ты же должна рассказать про все- все, что было с тобой в последние лет сорок! А я буду слушать…  Внимательно  слушать! Согласна?
       Рита  удивленно смотрела на мужчину. Разве она дала повод  говорить с ней на «ты» и таким командирским тоном? Конечно, она благодарна за ночлег и заботу, но не до такой же степени… Мог бы представиться,  о чем- то спросить…
       А он ничего не спросил, только достал из шкафчика старую тетрадку и протянул Рите. Она открыла ее и вздрогнула от неожиданности. Это была та давняя тетрадка с  ее рисунками- Медведь- гора,  горы и море, скамейка у столовой в Артеке… А мужчина присел на край кровати, нежно взял ее руку, прижал к своей щеке   и тихо произнес: «Я так долго ждал тебя, Рита…» Рука Степана была теплой, шершавой и такой родной...

ЗАЯВКИ ФИНАЛА НА ПРОЗА.РУ

1. Баронесса http://proza.ru/2013/01/14/1301
Карин Гур
   Сидящие в кафе мужчины резко повернули головы в сторону входа. Значит, появилась баронесса фон Смирнофф - моя давняя школьная подруга.   
Раечка - поздний и единственный ребёнок в семье. Её папа, Изя Шмуклер, дамский портной. Он всё боялся прогадать, не ту выбрать, пока, удивив всех, не женился  на старой деве, учительнице литературы Кларе Борисовне. Жила она над озером в однокомнатной хибаре. Хозяйственный Шмуклер жилище разобрал и отстроил на его месте новый дом, три комнаты, паровое отопление, сарай с погребом. Хорошо Кларе жилось с Изей, как за каменной стеной. Он её не обижал и никому не позволял - сиротой осталась после войны.
     Раечка, как все одарённые дети, говорить начала поздно. Изя всё сокрушался:  "Вот что значит поздний ребёнок, дебильная, видать, получилась. Сидит целый день, играется и молчит".
   Заговорив в четыре года, первое, что девочка сообщила ошеломлённым родителям, что никакая она не Рая, а называть себя требует только Алей.
   Вскоре она уже читала и считала до ста. Худая и сероглазая, рыжие волосы мама заплетала в длинную толстую косу. Только это мало помогало, они непослушными прядями выбивались на свободу, лезли в глаза, нос и рот, но это Альке нисколько не мешало. Смахнув их ладонью, углублялась в свой любимый мир букв и чисел. Мальчикам Аля нравилась с самого детства, была в ней какая-то трогательная незащищённость. Хотелось её оградить и обогреть, носить портфель и сумку с физкультурной формой, угощать мороженым, убрать с лица эти россыпи блестящих кудрей, прикоснувшись к белой коже, погладить по щеке, заглянуть в глаза. Она им снилась в тревожных мальчишеских снах.
   Всех "отшил" Жора Смирнов. Угрозами, интригами и подкупом Жорик разогнал всех кавалеров, а с ним мало бы кто решился конфликтовать. Толстый и сильный, он внушал уважение, перемешанное со страхом. В первом классе Смирнов у входа взял Альку за руку:
   - Будешь сидеть со мной.
   Алька кивнула сквозь вуаль свисающих на лицо волос:
   - А ты всё можешь?
   - Ага!
   - Хочу стать баронессой!
   Семилетнего мальчика нисколько не удивила столь необычная просьба и он, долго не думая, пообещал:
   - Будешь, только подожди чуть-чуть.
  Альку любили все: соседи, учителя, одноклассники. Абсолютно не задавака, круглая отличница, победитель районных и областных олимпиад по физике и химии. Всем желающим давала списывать, в том числе и мне. И я частенько пользовалась её добротой - вместо того, чтобы посидеть и подумать над задачкой, шла и переписывала готовенькое.               
В четвёртом классе началось повальное увлечение велосипедом. У Альки велика не было, Изя боялся, чтобы дочь не покалечилась, но она вовсе не страдала - любой мальчик  давал ей покататься сколько пожелает. У Жориной мамы лишних денег не было, он рос без отца, и семья едва сводила концы с концами.
   Накануне Жоркиного дня рождения они пришли к Альке, когда дома никого не было. Туго связав косу лентой над шеей, вытащила папины портновские ножницы и повернулась к Жоре спиной:
   - Режь!
   Косу продала местной парикмахерше и купила Жорке велосипед.   
Алька, несмотря на худобу, рано повзрослела. У неё одной из первых в классе начались "эти дела", грудь выросла и дерзко приподнимала школьную форму, приводя в смущение одноклассников и мужчин-педагогов. Никаких лифчиков Аля не признавала.
   Шмуклера чуть не хватил инфаркт, когда в восьмом классе на зимних каникулах, приведя Жорика домой, сообщила, что тот остаётся ночевать. Изя дошивал тёплое пальто директорше школы, а Клара Борисовна смотрела по телевизору новости. Папа нахмурился:
   - Жора, поди-ка на кухню, поставь чайник.
   Когда юноша удалился, Изя произнёс:
   - Аленька, не кажется ли тебе, что ещё рано... - он покраснел. - Клара, что ты молчишь? Я, что ли, должен дочке объяснять, что в пятнадцать лет ещё не того, не этого...
   - Папа, всё уже давно произошло, но мы не хотим шататься по подъездам, на улице холодина, а у Смирновых одна комната. Не волнуйся, мы пользуемся презервативами.
   Клара Борисовна вздохнула:
   - Вейз мир*, - и ушла пить корвалол, а Шмуклер чуть не пришил к пальто палец вместо воротника.   
После школы Алька с Жорой поехали в столицу поступать в мединститут. Изя дочку отговаривал:
   - Ты куда прёшься в Москву со своей "пятой" графой? Иди в наш политех, я помогу.
   Алька сдула со лба непослушные пряди:
   - Пап, тебе денег жалко на дорогу? Так я у Жорки одолжу.
   Жорик научился переплетать книги, зарабатывая на непредвиденные расходы.
   Шмуклер плюнул, спорить не стал и отправил дочь в Москву.
   Срезать Альку не удалось, её грамоты с олимпиад произвели впечатление на жюри. Посовещавшись, решили, что одна еврейка на весь институт статистику не испортит. А вот Жорик не прошёл, что означало - армия. Шёл 1981 год и "светил" Смирнову Афганистан.
   - Нет, - сказала Аля, - я этого так не оставлю.
   Она первый раз в жизни накрасила ресницы и губы, взяла в руки расчёску, натянула платье прямо на голое тело и, выставив острые соски, как дуло пистолета, отправилась к ректору. Что происходило за закрытой дверью кабинета, не знает никто - ни Жорик, ни я, её лучшая подруга. Жорик был зачислен вольным слушателем с испытательным сроком до первой сессии.
   Окончив второй курс, они уехали домой на летние каникулы. Как-то ночью, лёжа обнявшись и отдыхая от безумных кувырканий, Жорка сказал подруге:
     - Я, Алька, больше в институт не вернусь, не проси, не моё это, не лежит у меня душа к медицине.
     А та уже нависла над ним серпантином рыжих волос и округлостью грудей:
     - И чем же ты будешь заниматься? - но он забыл все слова, целовал её розовые соски и гладил шею, спускаясь по спине к маленьким упругим ягодицам...
   Но наступили новые времена, и, решив воспользоваться предоставленной вдруг свободой, Смирнов бросил институт и отправился завоёвывать мир.   
В 1994 году я жила в Иерусалиме. Мой муж, не выдержав тягот новой жизни, "свалил" на "доисторическую" родину. Я получила маленькую комнату в недавно построенном караванном (караван - вагончик) городке. Поздно вечером кто-то постучал в дверь.
   - Кто там?
   Из-за двери раздался громкий шёпот:
   - Инка, открой, это Георгий...
   - Какой, нафик... ой, Жорка, ты что ли? - и открыла дверь.
   Передо мной стоял худющий, высокий, заросший чёрной щетиной бывший одноклассник Жора Смирнов, вонючий, словно на него помочились все Иерусалимские кошки.
   Без лишних слов, отправив его в душ, барахло выкинула на помойку.
   Вскоре Жора появился вымытый, побритый моими разовыми бритвами, закутанный ниже пояса в полотенце. Усевшись за стол, стал опустошать содержимое холодильника. Я молча смотрела на него, умиляясь видом жующего с аппетитом мужчины.
   Насытившись, Жорка рассказал, как попал в Израиль. Суть сводилась к тому, что один предприимчивый малый предложил поставлять в Израиль девушек, "для всяких домашних работ". Жорка, впервые столкнувшись с таким видом бизнеса, поверил и стал заниматься вербовкой. Желающих оказалось предостаточно, в то время прожить в голодной Украине было не легко. По дороге, из случайно подслушанного разговора, Жорик понял, для каких "домашних работ" везли обманутых девушек. Ему удалось спасти шестерых и спрятать на съёмной квартире. Троих он отправил обратно, а когда вернулся за следующими, его поймали, избили, отобрали аванс и закрыли в душном старом сарае. Чудом сбежав, он добрался до Иерусалима на попутках и пешком, зная от моего бывшего, где меня найти. Я была его последней надеждой.
   Выслушав, я поинтересовалась, что он будет делать.
   - Мне нужны деньги, документы, и я уеду. На Украину не вернусь. Нашёлся, понимаешь, мой папашка, живёт в Германии. Вот туда и отправлюсь.
   - А как ты выедешь в Германию из Израиля без визы?
   Он хитро улыбнулся:
   - Я, Инна, за эти годы многому научился. Я же не израильтянин, визу въездную германскую поставлю в документе и делов. Всё, давай спать, сейчас усну сидя.
   - А где Алька, что с ней?
   - Ждёт меня в Москве, полгода её уже не видел, выберусь из этой передряги и к ней бегом.
   Постелила на полу спальный мешок, сверху простыню, подушку, и Жорка уснул в одно мгновение. Ворочаясь во сне, с кем-то спорил, полотенце давно упало на пол.
   Я смотрела на обнажённого мужчину, лежащего внизу. Почти год, как закончился мой  очередной бесперспективный роман. И я, прости, Алька, сползла к Жорику, стала ласкать и гладить его живот, целовать крепкое тёплое тело. Прошептав что-то, он обнял меня, прижал к себе. Жора тоже истосковался по женской ласке. Секс был терпким, долгим, острым до самого победного взлёта. Не выпуская меня из объятий, Жорка прошептал:
   - Это, по-твоему, нормально?
   - Не переживай, ты меня просто сделал счастливой на одну ночь. Иди ко мне...
   И всё повторилось опять и опять.
   Проснувшись, спустилась в арабскую деревню Бейт-Цафафа, где магазины открывались рано. Купила Жоре бельё, одежду, сандалии и вернулась домой.
   Он сидел на крыльце, завёрнутый в простыню, как персидский султан. Мы не обсуждали то, что случилось ночью - это веками происходит между мужчиной и женщиной. Пусть бы погостил у меня ещё так месяц-другой, но пора...
   Открыв заветный ящик, вытащила пять тысяч долларов, мою долю от продажи квартиры на Украине.
   - Это всё, что я могу тебе дать.
   Жорка обнял меня на прощанье:
   - Ты, Инка, настоящий друг, я этого никогда не забуду. - И ушёл, исчез, испарился из моей жизни.   
Прошло восемь лет, наступил новый век. Закончив курсы медсестёр, работаю в больнице. Вышла замуж, у нас родился сын. Муж платит алименты бывшей жене. Снимаем квартиру, но машину купили, чтобы выходные проводить у Средиземного или Мёртвого моря. Мечтаем о собственной квартире, но это нам, пока, не по средствам.
   Однажды вечером раздался телефонный звонок.
   - Алло?
   - Это Инна ...? - мужчина назвал меня по фамилии первого мужа.
   - Да.
   - Минуточку, с вами будет говорить баронесса фон Смирнофф.
   - Кто? - но в трубке уже звенел Алькин голос. - Инуля, я через неделю буду в Иерусалиме. Давай встретимся.   
Я жду её в кафе Бейт Тихо на маленькой улочке в центре Иерусалима. Она появляется такая же, как была двадцать лет назад. Непричёсанная, не накрашенная, в открытом сарафане, без нижнего белья, идёт, пожираемая взглядами присутствующих мужчин. Рядом шагает девочка лет семи с рыжей гривой на голове, как две капли воды похожая на Альку. От Раи Шмуклер новую баронессу фон Смирнофф отличают сверкающие в ушах и на шее бриллианты. Обнимаемся, целуемся, мы рады видеть друг друга.
   - Алька, как ты, где ты? И с чего это вдруг баронесса?
   Алька смеётся, машет рукой:
   - Жорик купил титул барона. Мы живём в Лондоне, они с папой открыли ресторанный бизнес "У барона Георгия". Мне купил клинику, занимаюсь пластической хирургией. Терпеть не могу Лондон, холодно, сыро, не то что на Украине. Из Израиля поеду домой. - Аля опустила голову. - Мама умерла, а папа ни за что не хочет к нам переезжать. Ему уже девятый десяток пошёл. Вот маленькую баронессу назвали Клариссой. Она танцует, играет на фортепьяно. Ох, Инуля, скука в Англии. Как ты?
   Рассказываю о своей жизни, об общих знакомых.
   Девочка с удовольствием доедает фирменный суп в хлебе. Придумали же! Съел суп и тарелкой закусил…
   - Kлара, my dear, go and wash your hands,* - обратилась Аля к дочке.   Девочка послушно встаёт и отправляется в туалет.
   - Она что, по-русски не понимает? - смотрю вслед маленькой баронессе.
   - Всё понимает, но предпочитает говорить только по-английски.
   - Точно как здешние дети - только на иврите... давай выпьем за них, за наше будущее. - Протягиваю Альке бокал.
   - Давай. Ну, Инка, как мой Жорик, знойный мужчина? - она вскинула на меня свои серые глаза. Я чуть не подавилась куском рыбы.  - Ладно, не смущайся, Жорик ничего не рассказывал, сама догадалась. Да, вот, - вынимает из сумки тоненький конверт, - он тебе долг возвращает, бери, бери, пригодится.
   Вызываем такси, прощаемся и они уезжают...   
Дома муж уложил сыночка спать и, сидя на диване, складывает высохшее бельё. Я целую его:
   - Возьми в сумке конверт, спрячь, мне долг вернули - пять тысяч долларов. Поедем в Париж, мы так давно с тобой мечтали, ещё на подарки останется. Я пойду в душ, завари чай, пожалуйста.
   Вернувшись, застаю мужа всё так же на диване, уставившегося в одну точку на стене:
   - Инка, - он протягивает конверт, - тут чек...  на двести тысяч евро...
 
                КОНЕЦ
  * Вейз мир - боже мой(идиш)      
  * дорогая, сходи, помой ручки (англ)

2. Лучшая подруга http://proza.ru/2015/08/09/431
Карин Гур
   
   Яна жила с мамой и бабушкой Серафимой недалеко от нас в старом домике, перестроенном из сарая. Девочка родилась от гражданского брака. Но папа её признавал, она носила его фамилию Азарина и отчество Михайловна. Иногда летом Яна уезжала на каникулы к папе в Москву. Возвращалась с обновками, новой формой, курткой,  сапогами.
  - Дин, я школу окончу, уеду к папе. Пусть мама без меня устраивает свою личную жизнь. – Яна уже многое  знала о взрослой жизни, того, что для меня оставалось неизвестным. - Он пристроит меня в какой-нибудь институт. А потом выйду замуж за военного или благородного. Главное, чтобы был богатенький.
  «Благородный» - ассоциировался у меня не иначе как с образом А.П. Чехова: бородка, пенсне.
  У Яны принцип «моё – моё и твоё – моё» проявился ещё в раннем детстве. Подаренные мне игрушки на день рождения, уносились с собой, прихватив  по пути и то, что ей особенно понравилось.
  Мы сидели за одной партой, после школы шли ко мне, обедали, я делала домашние задания, а Яна отсыпалась на диванчике. Проснувшись, переписывала всё к себе в тетрадку, ужинала и уходила домой. Мама никогда не сердилась и не жадничала:
  - Бедная девочка, ни семьи настоящей, ни заботы. 
Я в детстве не очень понимала, что значит «ни семьи». Выросшая в окружении любящих баб-дед-пап-мам, я тупила во всех этих разборках с мужьями Яниной мамы. Знала, что та иногда находила себе очередного мужа и исчезала на некоторое время, оставляя девочку с полуслепой бабкой.
  Самое интересное происходило, когда меня отправляли вечером в спальню. Я изо всей силы сжимала веки, притворяясь спящей. Комнаты были смежные и в открытую дверь долетали отрывки разговоров между мамой и бабушкой  в ночной час. Однажды речь зашла о семье Яны.
  - Все они ведьмы, Серафима не одну семью разбила. Красивая была, аж смотреть больно, а Кудрявцева из-за неё утопилась, когда она её мужа увела. - Бабушка рассказывала маме. - Знают какое-то слово приворотное или траву, чтобы мужиков с ума сводить, говорят, она в вино добавляла … –  они перешли на шёпот, остальное я не расслышала.
  Я долго думала об услышанном, всё пыталась представить себе кривобокую бабку Яны молодой и красивой. Не понимала, зачем нужно топиться, если мужа увели, и куда именно его увели… 
  Выждав пару дней, спросила у мамы:
  - Мам, а кто это такая ведьма? Она плохая?
  Мама подозрительно глянула на меня:
  - Тебе зачем? Ты где это слышала?
  - Ну … - я не могла придумать, как выкрутиться. – Мальчишки обзывали бабку Серафиму, когда она пришла на речку бельё стирать.
 - Ведьма, это вроде Бабы-Яги. Иди к бабушке, мне пора на работу.
 Ответ меня не устроил, в сознании никак не объединялись образы Бабы-Яги и красавицы Серафимы. Но потом я сообразила, что все красавицы ведьмы к старости становятся Бабами-Ягами.
  Когда мне исполнилось тринадцать, наша семья собралась переезжать в Израиль. К тому времени Яна с мамой получили новую однокомнатную квартиру в другом конце города. Их домик завалился, бабушка Серафима умерла. Яна реже появлялась в нашем доме. Перед самым отъездом  прибежала, вся в слезах, обнимала и целовала меня, причитая:
   - Как же я буду без тебя теперь жить? Ты ведь моя самая лучшая подруга…
  Потом бросилась к моему чемодану и вытащила новый джинсовый костюм и розовую футболку с надписью «i love you baby». Мама купила эти вещи в Одессе на барахолке и велела надеть их в дорогу.
  - Дина, ты ведь моя лучшая подруга. Подари мне на память.  Ты себе в Израиле купишь миллион таких.
  Когда на следующий день утром мама обнаружила меня в старом спортивном костюме, тут же спросила:
  - Яне отдала? – и безнадёжно махнула рукой.
  Я думала тогда, что больше никогда её не увижу и это стоило джинсового костюма.
   - Дина! – раздался в трубке весёлый голос моей подруги Яны.  – Дина, я уже год в Израиле, только сейчас тебя нашла.  Я приеду к тебе на выходные.
  Мы проживали в караване в районе Гиват ха-Матоса. Через год я заканчивала школу. У меня появились новые друзья,  подруги и в настоящий момент я восторженно погрузилась в первую взаимную влюблённость.  Дорон учился со мной в одном классе, симпатичный загорелый брюнет, мы совместно переживали восторги  робких прикосновений, объятий и прелесть первых  поцелуев, доходя до самой заветной черты,  нам и хотелось и боязно было её переступить, и мы решили подождать до окончания школы. Подумаешь, всего один год, у нас хватит решимости дождаться общего праздника. Так считала я.
  Яна приехала в ближайший четверг. Она вытянулась и стала очень красивой девушкой. Смеясь, рассказала о том, что её мама нашла  мужа еврея, и они уехали с ним и поселились в Араде.
   - Динка, он такой жлоб. Орал на нас, ворчал: «Не лейте столько воды, моду завели мыться каждый день и стираться, выключайте за собой свет, всё стоит денег…» Сам не работал, учил иврит, потом ходил в продвинутый ульпан*, чтобы попить там бесплатный чай  с печеньем. Мама бегала по уборкам, уставала, как собака, я нянчила за 5  шекелей в час соседских детей. Мама плюнула на него, нашла себе израильтянина, мы с ним переезжаем сейчас в Иерусалим,  он с братом открывает фалафельную.
  В начале учебного года Яна появилась в нашей школе в параллельном классе. А в декабре на ханукальные праздники приехала ко мне поздно вечером. Попив чаю с традиционными пончиками, мы вышли погулять по окрестностям. С высоты Гиват ха-Матоса  открывался восхитительный вид на вечерний Иерусалим. Закурив,  Яна приобняла меня за плечи:
   - Дина, ты моя лучшая подруга. Нам нужно поговорить.
   Я мысленно вздрогнула.
   - Ты не понимаешь, что нужно мальчикам от девочек и напрасно отказывала Дорону в близости. Ему плохо с тобой. Ты ведь не хочешь, чтобы ему было плохо?
  И, не дождавшись ответа, продолжила:
  - Короче, у нас уже всё с ним было. Он счастлив, отпусти его и не приставай с объяснениями.
     Я не знала, как жить с этим дальше. Повеситься, что ли? Или напиться таблеток? Я не понимала, что делать с этой пустотой, неожиданно образовавшейся вокруг. Как такое могло случиться? Он готов был ждать, пока я созрею, он вроде любил меня, и в один день разлюбил?  Какова же ценам его словам? Нет, я не сдамся,  вида не покажу, что со мной твориться, какой пожар бушует  внутри. Он променял меня на другую, пусть будет счастлив с ней. Она и его бросит, когда найдёт более достойного. И тут всплыло  старое детское воспоминание и бабушкин рассказ о ведьмах. Значит, и Яна ведьма, это у них семейственное. А с ведьмой куда мне  сражаться.
   Я отпустила и не приставала. Но Яну избегала, как только могла. Она же, смеясь, пожимала плечами и демонстративно прогуливалась с Дороном в обнимку по школьному двору.
  Наступил тот день, когда 12 лет учёбы остались позади. Мы явились в школу получить «багруты»**. Помня о славных традициях советских школ, «русские» пришли принаряженные. Девочки – в красивых платьях и с макияжем, ребята – в светлых рубашках и отглаженных брюках. Израильтяне пялились на нас, как на ненормальных, не понимая, что именно мы празднуем. Но… пригляделись, взяли на заметку. И уже в последующие годы выпускной стал праздником с полным выпендрежем, как и положено.
  Яна нашла момент и, приклеившись ко мне, прошептала:
  - Я уезжаю в Америку к папе. Бери себе Дорона обратно…
  Меня передёрнуло от отвращения. После неё… Это что-то вроде инцеста.
  Дорон не достался ни мне, ни ей. Призвавшись в армию, погиб в стычке с террористами.
  После школы мы расстались на долгих десять с лишним лет. Яна отправилась за океан. Я успела отслужить в армии, выучиться на медсестру, выйти замуж и родить дочь Николь. Артур,  мой муж, закончил колледж, работал программистом, прилично зарабатывал, только без конца мотался по командировкам.
  Вернувшись в Израиль, Яна, как обычно, разыскала меня. На сей раз мы встретились в уютном кафе на улице Эмэк Рафаим.
  Она стала ещё красивей. Вся в белом, обилие украшений. Мужчины на неё заглядывались. За чашкой кофе Яна поделилась своими бедами:
  - Повезло же мне, уехать на край света и там найти богатого израильтянина. Перед смертью написал завещание в мою пользу: свою виллу в Кейсарии и немножко денег, прилично так деньжат… Его бывшие жёны, детишки и внучата судятся со мной. Ничего, я им покажу, вступлю через полгода в наследство, шиш они увидят. Приезжайте ко мне на выходные, места полно, прислуга есть и убирают и готовят. Во дворе бассейн, до моря пять минут хода.
  «Почему бы не съездить? – подумала я. – Яна, похоже, своего добилась, стала  обеспеченной женщиной, а с меня что брать?»
  Как же я ошибалась.
  На вилле нам понравилось. Приехав и приняв душ, вышли к бассейну. В шезлонге развалился голый юноша в плавках, обтягивающих его восхитительные гениталии.  Он восторженным взглядом окинул моего мужа, более прохладным – меня. Его красивое лицо, начисто лишённое минимального отпечатка интеллекта, выражало две мысли, рождённые в глубинах слабых извилин мозга  - жрать и трахаться. Яна прогнала его движением руки:
   - Смотрит за бассейном и так… всякие другие услуги.
  День прошёл весело. Вышколенная прислуга только успевала подавать и убирать. Я почти не сомневалась, что их зарплата не меньше моей и Артура вместе взятых.
   Поздно ночью Николь попросила  попить. Спустившись на первый этаж и заблудившись в бесконечных поворотах, сунулась в чью-то комнату. Лунный свет высветил на постели два обнажённых  слившихся тела. Отступив, тихонько прикрыла  дверь. Вот какие «всякие другие услуги» оказывал Яне  юноша. Ничего предосудительного в этом нет, она молодая вдова, кровь бурлит, а мне-то какое дело.
   Получилось так, что я у неё побывала ещё пару раз, на выходные выпадали смены в больнице, а Артур с Николь ездили чаще.
  Отсудить всё полностью Яне не удалось, и она пришла с наследниками к компромиссу. Виллу продали, Яне выделили достаточно денег на покупку квартиры и дальнейшую безбедную жизнь.
  В один из вечеров подруга заявилась, попав как обычно к ужину. Артур накануне, упаковав чемодан, улетел в Австралию на какой-то симпозиум. Прикончив суп, второе, Яна стала крутить головой по сторонам:
  - Компот у тебя есть?
  - Яна, какой компот, кто в Израиле компот варит?
  - Ладно, ладно, ты чего кричишь? Выпить дашь водки?
  - Водки? Ты не на машине?
  - Нет.
  Налила ей стопку, бросила лёд.
  - Ты будешь? А где Николь?
  - У мамы, мне сегодня в ночь.
  - А где Артур?
  - Уехал, в Сидней.
  Я не успела договорить, как меня осенило, что сейчас произойдёт. Не дав мысли сформироваться, села на табуретку рядом с Яной, пытаясь поймать её взгляд. Она упорно смотрела на картину, висящую на стене.
  - Уехал, говоришь? В Сидней? Дина, ты моя лучшая подруга. Нам нужно поговорить. Артур не в Сиднее, он у меня. Я купила квартиру в Ашдоде, там мы будем жить. Ты мужика совсем загоняла этими командировками. Хватит, пусть теперь спокойно поработает в банке, я его устрою. Алименты Николь будет получать регулярно,  ипотеку за эту квартиру я покрою.
   Ведьма! Вот они её штучки, околдовала чужого мужа и увела, как когда-то Дорона.  Налив водку, выпила стопку, потом ещё одну, потом вспомнила, что мне сегодня на работу.  Я даже не злилась на Яну. А он, мой муж, и до сегодняшнего дня я думала любимый муж, сбежал, не сказав ни слова.
  - Пришли мне бумаги, я всё подпишу, его я видеть не желаю, а сейчас уходи, мне нужно поспать перед работой.               
 Позвонив, поменялась сменами. Я бы не могла сегодня работать и ухаживать за больными.
 Что она с ними делает, с мужчинами?  Какую колдовскую силу имеет над ними? Более опытна в сексе? Но он не просто изменил, он ушёл, вычеркнув из жизни все прожитые совместные годы. Всю ночь проплакала над разбитым семейным «горшком», утром собрала осколки и выбросила на мусор. У меня есть дочь, нужно жить дальше.
  Развелись мы быстро. Раз в две недели Артур приезжал повидаться с дочкой. Заранее присылал  мне СМС, я предупреждала воспитательницу, чтобы ему отдали девочку. Он возвращал Николь к дому, звонили я спускалась забрать её. Один раз в два месяца разрешала забирать Николь на выходные к ним. Иногда за ней приезжала Яна, иногда - Артур.
   Прошёл год. Яна сидит на моей кухне. Она долго добивалась этой встречи, но я, умудрённая жизненным опытом, знающая, что ничего хорошего от неё ждать нельзя, не соглашалась. Тогда она просто пришла, открыла дверь ключом, оставшимся у Артура, и ждала моего возвращения с работы. Я по простоте душевной и не подумала сменить входной замок. Вначале не хотела её кормить, перебьётся чаем и печеньем. Но законы гостеприимства взяли верх. У неё отличный аппетит. Особенно, когда она обедает или ужинает у меня. Вот и сейчас, прикончив сковородку жаренной картошки и три котлеты, подумав, доела последнюю, дескать, чего уж тут… Ни туда, ни сюда… Наш с Николь ужин был уничтожен. Похрустывая  квашеной капустой, заправленной маслом и луком, Яна восхищённо качала головой:
   - Хорошая ты хозяйка, Динка. Как у тебя так вкусно получается? На комбайне нарезаешь?
   Неужели она приехала за капустой? Я отдам ей всю, вместе с банками.
   - Нет, я не поскупилась, купила фирменный нож. И он за десять минут… вжик, вжик, и готово…
   Но она уже не слушала. Аккуратно вытерла салфеткой рот, накрасила сиреневой помадой красиво изогнутые полные губы и сказала:
    - Дина, нам нужно поговорить. Ты же моя самая лучшая подруга…
    Мне стало страшно…
    - Дина, ты знаешь, у меня была бурная молодость. Я теперь за это расплачиваюсь, не могу иметь детей. Отдай нам Николь. Ты одинока, а у нас она будет жить в полной семье. Я богата. Лучшая школа, репетиторы, танцы, компьютер – всё, что она пожелает. Париж и Лондон, Испания и Италия –  Николь увидит весь мир. А  ты пока сможешь устроить свою личную жизнь.
   Дальнейшее напоминало финал  одной из пьес А. Н. Островского. Подойдя к выходу, распахнула настежь дверь и хорошо поставленным голосом провинциальной актрисы молвила: 
  - Пошла вон!
  Больше я не разрешала увозить Николь в Ашдод. Так прошла весна, заканчивалось лето. Николь с 1 сентября шла в  первый класс. Садики закрылись на летние отпуска, Николь оставалась у мамы. У меня выдался свободный конец недели, я ехала за дочкой. Мы устроим прекрасные выходные, поедем утром в Тель-Авив на море, будем объедаться мороженым, гамбургерами. А когда станет жарко, отправимся в Дизенгоф-центр и купим кучу красивых обновок. Зазвонил мобильный. Я припарковалась у обочины.
  Мама была в истерике, пропала Николь. Гуляя на детской площадке, Николь с подружкой побежали за мячом. Подружка рассказала, что рядом с ними остановилась машина, красивая тётя Яна позвала Николь и сказала, что они поедут встречать маму с работы.
    Через полчаса я была дома. Приняла душ, переоделась, сделала себе бутерброд, попила кофе. Неизвестно, когда поем в следующий раз.
   Я ехала по направлению к Ашдоду. Машину вела, как самый дисциплинированный водитель,  вчера получивший права, меня не раздражали ни пробки, ни жара летнего вечера. Я приеду на место в целости и сохранности. Рядом на сидении лежала бутылка воды и сумка. Открыв её, кто-то любопытный  обнаружил  бы там косметичку, кошелёк, ключи и тщательно завёрнутый в кухонное полотенце нож. Острый фирменный нож, которым так удобно шинковать капусту.

                КОНЕЦ

* - курсы по изучению иврита
** - аттестаты об окончании школы.

3. Мачеха http://proza.ru/2021/03/16/1628
Нина Пигарева
В день похорон жены Фёдор не проронил ни слезинки. Как в немом кино, перед остекленевшими глазами всплывали яркие незабываемые сценки: первое свидание с Софьей, первый поцелуй, первая брачная ночь…   
На их свадьбе даже самые разборчивые бабы сочли Фёдора с Софьей самой красивой парой села. На зависть всем, супруги зажили дружно, счастливо, детишки пошли, и всё – мальчики. Федя часто шутил – будем стараться до дочки. И тем удивительней представлялось односельчан хладнокровие Фёдора. Никому и в голову не пришло, что все его помыслы были направлены на одно – на скорое воссоединение с Софьей в потустороннем мире.
От точки невозврата Фёдора спас старший двенадцатилетний сын Жорка. Резко выдернув из рук отца петлёй скрученную верёвку, он не по-детски сурово заявил: «Не будь эгоистом! Думаешь мне легко?! Если не мы с тобой, то кто позаботится о малышне?!» Первой паре близнецов было по пять лет, второй – по три года.
- Прости, сынок, горе напрочь затмило разум, - сжал Фёдор худые плечи Жорки, - обещаю - больше такое не повторится. Взяв себя в руки, он решил жить и трудиться ради детей. Но при всём старании Фёдор в одну тягу не управлялся с работой в колхозе и с домашней круговертью. Жорка, старавшийся во всём помогать отцу, стал плохо учиться. Грязь и пыль завладели каждым уголком дома, бурьян – садом и огородом. Инфекционные заболевания без конца преследовали малышей.
Утрата жены и беспросветный тупик скоро придавили некогда статного мужчину к земле. Жорке нестерпимо больно было смотреть на исхудавшего отца, на полуголодных чумазых братьев. И однажды он не выдержал: «Пап, малым нужна мать, а тебе – жена. Я приму любой твой выбор».
Фёдор и сам понимал – без женских рук ему детей не поднять. Его соседка – бабка Донька уже не раз предлагала свою помощь в сватовских делах.  И стоило Фёдору лишь намекнуть, как деревенская сваха осторожно принялась «зондировать почву».
Через месяц Дуняха доложила обстановку: «Прости, сосед, но в нашем селе, сам понимаешь, с такой кучей малявок тебе ловить нечего. Прошлась и по соседним деревням. Лишь в Загорском хуторке проявила к тебе интерес одна бабёночка, примерно твоего возраста. Скажу прямо – не красавица. Но сердцем добрая, работница почётная. Живёт с матерью. Сынок при ней – годочков четырёх. Замужней жизни не знала. Дарьей кличут».
Даша сильно стеснялась своей невзрачной внешности и чрезмерной робости. В Клуб не ходила, с парнями не встречалась. В тридцать лет ребёночка для себя родила от командировочного шофера, прибившегося к ней на время посевной кампании.
Костюшок на радость матери и бабушки рос умным симпатичным мальчиком. О полной семье Дарья даже не мечтала. И, когда замаячило призрачное счастье, она очень боялась, что первая встреча с потенциальным мужем окажется последней.
Фёдору срочно требовалась хозяйка в дом, и он, не раздумывая, сразу пригласил Дарью с Костиком к себе. Под вечерним звёздным куполом она гордо шла с мужчиной, который предложил стать его женой. Сердце трепетало, в голове рождались радужные картинки замужества.
Но назавтра, чуть свет, Дарья вся в слезах спешила под материнское крыло: выплакаться, поделиться случившимся, найти правильный совет.
Жорка ушёл на ночлег к товарищу. Даша, повязав передник, немедля включилась в дела: сготовила ужин, вымыла гору грязной посуды и вышла к Фёдору во двор. А когда вместе вошли в избу, оба ужаснулись; хозяйская «братва» со всех рук дубасила «чужака» Костю.
Фёдор, растащив близнецов по углам, в гневе замахнулся на самого бойкого, но Даша перехватила его руку.
- Никогда так не делай! – нахмурился Фёдор.
- И ты тоже, - осеклась Дарья.
Обозлились на отца мальчишки, насупились, отказавшись от ужина, разбежались по кроватям. Костя слезливо попросился домой. Поспешно спланированный брак оказался на грани провала.
- Тебе решать, дочка, - вздохнула тётка Полька, - чужих детей растить – сродни подвигу. Только вместо наград – адский труд да пересуды людские. Но с другой стороны, детки быстро взрослеют, а жизнь длинная и без мужского плеча тяжёлая, незавидная. Я, слава Богу, ещё крепкая, смогу единственного внучка до ума довести. Понапрасну дёргать мальца туда-сюда – самое последнее дело. Не за тридевять земель отправишься, в любой день и час с сыном видеться сможешь.
Поблагодарив мать за поддержку, Дарья решилась на вторую попытку.
Поначалу односельчане подшучивали над Фёдором: мол, где такую красу отыскал?! Но скоро к Дарье все прониклись великим уважением и почтением. Дети преобразились, щёчки наели. Наперебой только и слышно от близнецов: наша мамка самая лучшая. Жорка тоже симпатизировал мачехе, хоть и называл – тётей Дашей. Расправил плечи и Фёдор. В доме у него - чистота, порядок, каждая вещь знает своё место. Стол, как скатерть – самобранка, от еды домашней ломится. Новая жена угодить ему во всём старается. Полюбила его Дарья, детей приняла как родных.
Не таил обиду на маму и Костя. Она часто навещала родных, готовила вкусности, оставалась на ночь. С собой Костю звала, но подрастающий сын отказывался. Ему баринком жилось с милой бабаней, хватало и материнской ласки. Всё бы хорошо, только не лежала душа Фёдора к Даше.
Летели дни и месяцы. Меньшие пасынки в первый класс пошли. Дарья на работу вышла – набрала группу коров. Жорка жалел мачеху, каждый вечер бежал на ферму, чтобы часть забот взвалить на свои неокрепшие плечи. Он замечал равнодушие отца и негодовал от беспомощности. Впервые по-мужски он поговорил с родителем перед уходом в армию. Фёдор нехотя пообещал новобранцу проявлять больше внимания к маме Даше. Так Жорка начал обращаться к мачехе к концу первого года её проживания в их семье.
С честью и доблестью выполнял солдат сыновий долг перед Родиной. От имени командования родителям не единожды приходили благодарственные письма за достойное воспитание сына. После окончания службы Георгий остался на сверхсрочную. Его примеру последовали старшие близнецы, а потом - и младшие.
К тому времени не стало матери Дарьи. Константин жил в ближайшем городе, окончил мединститут, работал хирургом. Мать он навещал редко, отношения с отчимом не складывались. Но переписку поддерживал регулярно.
В тот субботний вечер Костя решил наведаться без предупреждения, не терпелось сообщить приятные новости: он получил благоустроенную квартиру и женится на любимой девушке.
Но стоило парню войти в дом, как его радость смазала представшая драма: на полу – осколки стеклянной посуды, на столе – перевёрнутая тарелка с макаронами, по залу мечется хмельной отчим. А на кухне под образами взывает к Господу всклоченная мать. В глазах – боль и слёзы, на отёкшей щеке – следы мужской пятерни.
Заскрежетав зубами, Константин, с трудом сдерживая ярость, заботливо вывел мать под руку за порог, усадил в личный «Москвич» и безоговорочно увёз с собой.
А спустя несколько дней в отчий край прибыл на побывку бравый офицер вооружённых сил СССР Георгий Фёдорович Волков. Крепко обняв отца, он настороженно спросил: «А где мама Даша? Соскучился - нет сил».
- Костик забрал. Ударил я её. В первый раз. Выпил лишнего, сам не знаю, как вышло, - промямлил Фёдор. Жорка, побагровев от злости, схватил отца за грудки и швырнул на диван.
- Будь я Костя – прибил бы тебя на месте, - кричал разгорячённый сын, - ты никогда не ценил эту святую женщину. Таких матерей и жён, как мама Даша, в мире больше нет! Но ты видел в ней лишь прислугу и домработницу.
- Неправда, - смахнул слезу Фёдор, - на первых порах, каюсь, она была мне безразлична, потом проснулось уважение, а то, что дороже жизни стала, понял идиот, только теперь. Готов на четвереньках ползти к ней, но не знаю ни адреса, ни места работы Костика. Жорка! Родной! Помоги мать вернуть.
…На звонок в дверь вышла Дарья.
- Мама Даша, солнышко наше! - закружил её в объятьях Георгий, - как же я рад тебя видеть… Пожалуйста, поговори с отцом. Знай, мы за тебя все – горой.
Взмахом руки Жорка позвал Константина на улицу, где состоялся дружеский диалог:
- Как она?
- Плохо. Всё время плачет, скучает по нему. Со мной почти не разговаривает. Хорошо, что вы приехали. Я уже в выходные дни пообещал маме отвезти её обратно.
- Я отца отлично знаю. Он признал свою вину, и у них, поверь, всё будет хорошо.
- Дай Бог!
Хлопнув по рукам, мужчины вернулись в квартиру и от увиденного смущённо заулыбались.
Фёдор, улепившись трясущимися ручищами за дробную фигурку Дарьи, с опушенной головой стоял перед нею на коленях и дрожащим голосом чеканил одни и те же слова: «Прости, Дашунюшка, прости, желанная, я очень сильно люблю тебя…» А Дарья, впервые слыша от мужа долгожданное заветное признание, в знак примирения ласково теребила его волнистые волосы, роняя в седеющие пряди слёзы радости и счастья…

4. Пичуга http://proza.ru/2021/01/14/1719
Нина Пигарева
- Победа, слышишь, дочка, Победа, - всплакнула тётка Варвара, дрожащей рукой стаскивая с поседевшей головы чёрный платок, - окончены траурные дни, теперь, Алёнушка, не придётся вручать людям проклятые похоронки.
Слабой здоровьем Варваре ещё до войны нашлась работёнка по силам – почту разносить. Лёгкой по весу, но невыносимо тяжёлой по содержанию всё больше была корреспонденция военной поры, и впечатлительная Варвара всю чужую боль пропускала через себя. Не знала она ни родных, ни близких. Сиротой выросла. В сорок лет дочку без мужа прижила, которая была для Варвары всем смыслом жизни. Алёна  любила маму, жалела, доставку «треугольников» жителям отдалённых улиц девочка брала на себя.      
- Мам, представляешь, мир наступил, а у нас с вечера осталось известие с фронта тёте Христе, от сына. Давай я на Заречный хутор мигом сбегаю, а ты пока праздничный обед начинай готовить, – что звонкая соловушка, прощебетала Алёна и выпорхнула за дверь.
Завидя издали юную письмоноску, тётка Христя застыла в ожидании. Она тоже одна поднимала сына на ноги. Её муж давно ушёл из жизни, Матвейке третий годок шёл.
Не было такой минуты, чтобы вдова мысленно не попросила Господа взять под своё крыло её единственного сыночка.   
- Вам снова письмо от Матвея, - весело сообщила Алёна. 
- Не томи, детка, читай вслух. – привычно попросила неграмотная тётка Христя. В коротком сообщении сын, как всегда, просил мать беречь себя, верить в Победу и в его возвращение.
 Так сложилось, что до войны Алёна с Матвеем ни разу не пересеклись. Когда девочка пошла в первый класс, семнадцатилетний Матвей в тот год уже поступил в военное лётное училище. Окончание его обучения совпало с началом войны. И пилот Матвей Нагорный за штурвалом своего бомбардировщика провёл её с первого дня до взятия Берлина.
Возвращение лётчика отмечали всем хутором. А назавтра, без надобности, разжигаемая интересом Алёна повесила через плечо почтовую сумку и направилась в Заречный. Матвей чинил покосившийся верх материнской избушки. Его побывка ограничивалась всего одним месяцем, и заботливый сын наметил управиться со всеми мужскими делами, накопившимися за долгие годы.
Небольшой хуторок ютился в пологой балке, окружённой с трёх сторон посевными площадями. Заприметив на косогоре босоногую маленькую росточком пучеглазую девчушку, похожую на совёнка, важно вышагивающую по тропинке, Матвей со смеху чуть с крыши не свалился.
- Ты откуда взялась, Пичуга?! - преграждая ей дорогу, весело спросил лётчик.
- Не Ваше дело, - огрызнулась Алёна.
- Ты что такая ершистая? Давай на велосипеде прокачу?! - Он одним прыжком вскочил в сени и выкатил оттуда чудо-технику, купленную перед войной. Не дожидаясь согласия девочки, он сгрёб её в охапку. Посопротивлявшись немного,  Алёна сдалась. Усадив гостью впереди себя на раму, Матвей взял курс на полевую ровную дорогу. Впервые оказавшись на колёсах, Алёнка за строгостью лица пыталась скрыть неописуемый восторг души. Но Матвей чувствовал, что доставляет девочке большую радость.
- Приходи завтра, Пичуга, прокатимся ещё, – крикнул он вслед убегающей девчушке. Около трёх недель продолжались их ежедневные велосипедные прогулки, пока не произошло нечто ужасное для Алёны.
Она в первый раз выпросилась у матери в Клуб с подружкой Шурочкой, которая уже вовсю невестилась.
С разукрашенным лицом сподручной «косметикой» (столовой свёклой, сажей и мелом) в понёвном уборе, в резиновых ботах Алёна походила на огородное пугало. Но никто особо не обратил на неё внимания. Публика очага Культуры подавляющей частью состояла из взрослых девушек, старавшихся произвести впечатление на скромные ряды молодых фронтовиков. 
Одноглазый гармонист Прошка, растянув меха тальянки, бойко тряхнул кудрявой головой и виртуозно заиграл русскую барыню. В эту секунду в клуб вошёл высокий плечистый лётчик с боевыми наградами на широкой груди под руку с первой красавицей села – Настасьей.
Все расступились. Прихлопывая и выстраиваясь по кругу, молодёжь таким образом предлагала новой паре показать насколько она хороша в танце. Матвей громко скомандовал Прохору – вальс! Отведя за спину левую руку, кавалер галантно положил правую ладонь на точёный стан обворожительной спутницы и сделал первый шаг. Наряженная в сиреневые шелка Настасья с гордо запрокинутой головой, словно лебёдушка, плавно заскользила по полу.
Алёна не могла поверить своим глазам. Шаром выскочив на улицу, она упала в придорожные лопухи и зарыдала. По щекам потекли свекольные румяна вперемешку с печной тушью и меловой пудрой.
- Что с тобой? – испуганно подскочила к ней Шурочка.
- Ненавижу! Обоих ненавижу! Он даже меня не заметил!
- Да ты, подруженька, похоже, влюбилась. Надо же угораздило! Ты для него совсем зелёная. Прошу – успокойся, у нас с тобой всё впереди, – поднимая Алёну, тарахтела Шура.
Спустя несколько суток на Заречном хуторе состоялась первая в селе послевоенная свадьба, после чего молодожёны Нагорные отбыли за границу, к месту продолжения службы Матвея.
Алёна, познав муки первой неразделённой любви, долго не могла прийти в себя от потрясения. Она по-прежнему обслуживала Заречный хутор. Матвей часто присылал матери письма, Алёна дословно ей их цитировала, всякий раз потом плача по ночам в подушку. Он был счастлив с Настасьей и доволен судьбой.
Прошёл не один год, пока Алёна встретила своего принца – Андрея Петровича – преподавателя физкультуры. Девушка окончила курсы учителей и вела уроки в младших классах родной школы. Андрей приехал в село из города по распределению. Попав в педагогический женский коллектив – яркий «цветник» незамужних девушек, парень испытывал большую неловкость. Все, кроме одной, откровенно принялись добиваться его расположения. 
Ёкнуло сердечко и у Алёны, учитель был хорош собой и скромен, но сведя к нулю все шансы на успех, она предпочла остаться вне конкурентного поля «сражения». Негласная борьба соперниц обострялась с каждым днём. Внезапная развязка произошла накануне Нового года.
- Алёна Сергеевна, - обратился прилюдно Андрей к самой молодой коллеге, собирающейся уходить домой - разрешите Вас проводить.
- Я не против, – смутилась Алёна.
…После зимних каникул интерес к Андрею Петровичу резко пошёл на спад. Он не сводил зачарованных глаз с Алёны, которая отвечала взаимностью. Нежный, внимательный, до боли трогательный – о таком парне она и не мечтала. Купаясь в море любви и заботы, Алёна с нетерпением ожидала предложения руки и сердца…
Заполыхали бело-розовым цветом сады, коврами зелени покрылись деревенские просторы. Хозяйки затёрли щели в стенах и обновили известью свои облупившиеся за зиму домишки. Привели в порядок своё жильё и Алёна с матерью в надежде на скорую встречу дорогих сватов. Этот день был не за горами.
- Мамка, меня сегодня Андрюша замуж позвал! – сообщила с порога довольная Алёна.
- Слава Богу, - обрадовалась тётка Варвара и не в тему брякнула, - ты слыхала, Алёнушка, новость?  У Христи неприятности. Матвей один до матери пожаловал. Люди сказывают - Настасья его на генерала променяла.
Сияющая улыбка моментально слетела с лица Алёны, сердце забилось, затрепыхалось, как птица в клетке. С трудом сдерживая нахлынувшие чувства, она надела крепдешиновое васильковое платье и заспешила к двери, бросив на ходу: «Мам, придёт Андрей - пусть меня дождётся. У меня к нему есть важный разговор».
- Дочка, объясни, что случилось? – насторожилась мать.
Но дочь, резко махнув рукой, почти побежала на Заречный хутор. Проходя мимо избы тётки Христи, Алёна замедлила шаг.
- Матушка, посмотри в окно, кто эта девушка? – напрягся Матвей.
- Пичуга твоя, Алёна Сергеевна – уважаемая всеми учительница. Должно, идёт к матери ученика своего Вовки – шкоды.
Пулей вылетев наружу, Матвей, как тогда, перекрыл Алёне путь. От образа Пичуги не осталось и следа. Перед ним стояла стройная красотка с огромными небесными глазами, как у куклы.
- Прекрасно выглядишь! – страстно восхитился Матвей, - может, прокатимся?!
- Может, - задумчиво протянула Алёна.
Матвей во всю мочь гнал велосипед по той же накатанной дороге. На ветру развевался широкий подол праздничного платья девушки, завитушки длинных волос щекотали лицо и шею велосипедиста. От соприкосновения с Алёной по его телу бежала лёгкая дрожь. Остановив транспорт и отложив в сторону, Матвей взял её за плечи и напористым голосом спросил: «Хочешь, поехать со мной, Пичуга?» Прижал к себе крепко, попытался поцеловать.
- Не надо, Матвей, - остановила его Алёна. Я - не Пичуга. Не люблю это слово. Извини, перегорело всё внутри, окончательно поняла только сейчас. Прощай.
- Жаль, Непичуга, что мы с тобой в то время оказались по разные стороны «возрастной границы», – вздохнул Матвей, печальным взглядом провожая Алёну.
В стенах родного дома её прихода с беспокойством ожидали Андрей и мать. Варвара не знала, как себя вести, больше молчала. Она боялась, что дочь натворит непоправимых глупостей.
- Мама, что же ты муку на хлеб не просеяла? – прервала затянувшуюся паузу вошедшая Алёна. – Скоро родители Андрюши приедут знакомиться. А у нас дел невпроворот.
- Алёнка, ты где так задержалась? – подошёл к взволнованной невесте Андрей. Обнял бережно. 
- На Заречном хуторе вдруг появились неотложные дела. Обязательно расскажу как-нибудь. Всё хорошо. Люблю тебя сильно и никогда не предам, – глядя в глаза любимому, тихо сказала она.
Тётка Варвара, облегчённо вздохнув, заспешила в чулан за дёжей – хлеба «ставить»…

5. Дядя Санька http://proza.ru/2020/07/22/530
Влад Петухов
              Если сравнить большую грузовую машину с лошадью, то эта была – пони, маленькая черная полуторка с зеленоватым лобовым стеклом. Работал на ней «Санька-танкист», хмурый дядька неопределенного возраста. Почему неопределённого? Потому что у пятиклассника Вовки Курочкина все взрослые люди были просто взрослыми, над возрастом которых задумываться было делом совершенно излишним.
              Вовка недоумевал по другому поводу: какой же он танкист, если ездит на дряхлой полуторке? Может, это как-то связано с тем, что взрослые иной раз говорили про него за глаза: «Скобарь* с ножом страшнее танка»? И посмеивались. А Санькой, и никак иначе, звали его все, и в глаза, и за глаза, даже ребята, которые просили, чтобы он покатал их на своём драндулете. Только в этом случае они льстиво прибавляли слово «дядя». И тогда получалось совершенно уж ни в какие ворота: «дядя Санька». Санька не обижался, но такой радости – прокатить, ещё никому из пацанов не предоставил.             
Опять же, и про «скобаря» Вовка ничего не знал, а поэтому не мог судить, насколько он страшен с ножом. Впрочем, дядя Санька и без ножа мог напугать кого угодно. Своим видом. Если подойти к нему слева и посмотреть на лицо, то вместо гладкой щеки можно было увидеть что-то мелко-мятое. Как будто чьи-то нетерпеливые пальчики лепили – лепили поверхность щеки, да и бросили это занятие, не закончив. И получилась то ли водная рябь, то ли взъерошенная неправильная чешуя каких-то нечеловеческих белых и красных оттенков. И ухо было совсем не ухо, а какой-то бесформенный красный отросток, и смотреть на него было неприятно. Похоже, дядя Санька об этом догадывался и старался носить свою старую кепку набекрень так, чтобы она прикрывала кошмарное ухо.
              Он появился в их краях по весне шестьдесят шестого года тихо и почти незаметно. Привёз какое-то несущественное барахло на своей полуторке, затащил его, ни к кому за помощью не обращаясь, в недавно освободившуюся каморку соседнего барака и стал жить в полном уединении. Это не вызвало особого любопытства барачных старожилов: в этой части промышленного города, сплошь застроенной такими же бараками, каждый день кто-нибудь приезжал – уезжал. Не вызывало удивления и одиночество дяди Саньки.
              - С такой-то рожей, - согласно кивали друг другу за спиной новосёла соседки, - какая баба за него пойдёт…
              Несколько раз в месяц, по субботам, Санька напивался. Один, за что сразу же лишил себя дружеского расположения окрестных мужиков. Соседи быстро привыкли: если при возвращении с работы у Саньки торчит из авоськи сургучная головка поллитровки из зелёного стекла, значит вечером будет «музыка». Мужики-то поначалу было рассматривали «натюрморт с авоськой» за добрый знак и тянулись «на огонёк», но будучи беспардонно отшиты, дружно записали обидчика в ненормальные и с удовольствием мелко мстили ему, благо найти для этого повод Санька быстро им помог сам. Своей гармошкой.
              Какое-то время в такие дни он беседовал с бутылкой один-на-один, потом прихватывал старенькую гармонь и неуверенной походкой выходил во двор, на завалинку. Репертуар выступления не был шибко разнообразным и начинался с песни, однажды услышав которую, Вовка сразу понял, почему дядя Санька прослыл танкистом. Тот старательно выводил мотив про «экипаж машины боевой». Мелодия выходила трудно, она будто цеплялась за неуклюжие пальцы гармониста и никак не могла разлиться по-настоящему. В особо заковыристые моменты Санька набычивал голову и взглядом старался помочь своим заблудившимся пальцам угадать по нужным «пуговкам». Иной раз утомлённые музыкальными упражнениями соседи принудительно прекращали Санькин концерт, слегка поколачивая артиста. А он, как ни удивительно было, зла ни на кого не таил. Инструмент не разбили, и то слава богу.
              Но случались субботы, когда вместо «трёх танкистов» Санька выводил чудесную, совсем незнакомую мелодию. Он, наверное, её одну и знал по-настоящему, а она, в благодарность за то, что её помнят, лилась вольно и ненатужно, как будто из-под пальцев настоящего мастера. Санька играл и плакал. Нет, плечи его не дрожали и никаких всхлипываний не было. Просто слёзы текли по его лицу и капали на меха, а те, что стекали слева, не капали, они задерживались в ухабинках изуродованной щеки. В такие вечера посягнуть на Саньку никто не смел.             
Как-то раз Вовка неосторожно оказался около полуторки один, без пацанской поддержки, где его и застукал дядя Санька. Вовка ничего предосудительного ещё не сделал, но на всякий случай струхнул.
              - Тебя как звать-то? – прозвучал грозный, как показалось ему, вопрос.
              - Вовка. Я из соседнего дома... - постарался тут же отмежеваться от возможных неприятностей мальчишка. Мало ли что местные приятели могли без него тут натворить.
              Но ничего страшного и не произошло. Совсем даже наоборот.
              - А что, Вовка, давай-ка я тебя прокачу.
              Вовка не поверил свои ушам. Впервые страшный дядька предлагает покатать. Сам, и просить не надо. Дело было заманчивое: он ещё ни разу в жизни не ездил в кабине автомашины. С другой стороны, вон дядька какой страшный. Заманка в конце концов пересилила, к тому же Вовка справедливо рассудил, что видеть дядю Саньку будет с правой, вполне человеческой стороны.
              Оказалось, что дядя Санька работает в Гортопе**, и эта старая полуторка выполняет роль экспедиционной машины.  Они целых полдня что-то развозили по разным адресам и почти не разговаривали. Мальчишка наслаждался приключением, и ему этого было вполне довольно. А дядя Санька, похоже, всё время думал какую-то думу. Он несколько раз о чём-то спросил паренька, но назвал его при этом почему-то не Вовкой, а Колькой. Удивлённый Вовка между тем постеснялся его поправлять. Когда они расставались, дядя Санька протянул ему огромную, как лопата, руку и сказал:
              - Ты, Колька, приходи, я тебя ещё покатаю.
              И опять Вовка ничего не сказал, но вспомнил, что раньше несколько раз ловил на себе непонятный взгляд этого страшного дядьки, но в запарке мальчишеских игр тут же забывал про это.
              Знаете, как быстро пролетает лето, когда тебе двенадцать лет? Как-то так сразу оказалось, что пора в школу. Ребята догуливали последние августовские деньки и азартно жарились в «пристенок»*** около одного из бараков, когда их игру нарушили две подошедшие тёти.
              - Ребята, вы не знаете, как найти Завальнова Александра Васильевича? – спросила маленькая, веснушчатая и, как Вовке показалось, очень смешливая тётя с фотоаппаратом.
              Ребята переглянулись, они такого не знали.
              - Скоро день танкиста, а мы из газеты. У нас задание – написать про героя-танкиста к юбилею праздника, а мы не можем его найти.
              На разговор подтянулись любопытные взрослые из барака.
              - Нам этот адрес в военкомате дали, тут ошибки быть не может. – щебетала между тем та, что с веснушками. – В войну он был механиком –водителем, ранен, горел в танке несколько раз, а семья вся на псковщине сгинула, во время оккупации, и мать и жена, и сынок маленький.
              - Нам его обязательно сфотографировать надо, чтобы при наградах, - без перехода продолжила фотокорреспондентка.
              - Подождите, - вылез вперед кто-то из взрослых, - так это же Санька – танкист!
              Внезапное прозрение было тут же решительно отвергнуто оппонентами. Чтобы Санька – и вдруг герой?  Кто-то продолжал скептически утверждать, что Розка врать не будет. А Розка рассказывала, вот те крест, что Санька сам обварился по пьяному делу. Какое уж тут геройство?
              Так бы они и спорили, пока кто-то здравомыслящий не крикнул:
              - Шабаш! Машина тут, значит и Санька дома. Надо спросить!
              И все причастные и не очень, оттерев мальчишек в сторону, направились в барак. Впрочем, так же быстро и выкатились.
              - Маленькая, а вредная! – жаловался кто-то обиженный на фотокорреспондентку, изгнавшую всех на улицу.
              А потом долго ничего не происходило, наверное, целых полчаса. Ребята уже заскучали, когда на пороге в сопровождении газетчиц появился смущенный дядя Санька. Но какой! В чистом пиджаке, глухо застегнутой рубашке, а на груди… На груди тускло поблескивали и тоненько перезванивали медали, много медалей! Вовка даже как-то сразу не смог посчитать, сколько! И ещё какие-то крупные значки!
              Заправлять делом опять взялась шустрая девушка с фотоаппаратом. Она долго устанавливала дядю Саньку против света так, чтобы не было видно шрамов, да чтобы сарайки позорные в кадр не попали, да чтобы зрители не лезли. В общем, шурум-бурум стоял неимоверный.
              На Вовку тоже упала тень дядькиной славы, когда он признался, что давно уже катается с ним на машине, только дядька называет его странно – Колькой.
              - А вот мы сейчас его спросим, почему он так называет… - встрял кто-то взрослый и, похоже, не совсем трезвый, но вторая газетчица сурово его оборвала:
              - Ят-те спрошу… - с оттяжкой процедила она, - Колей его сына звали. Какое-то сходство Александр Васильевич увидел, наверное.
              - А может, придумал, - добавила она тихонько про себя.
              Шурум-бурум между тем всё продолжался и продолжался. Газетчицы уже ушли, а соседи все хотели пожать руку, похлопать по плечу, а то и просто дотронуться до дяди Саньки, которого уже кто-то уважительно называл «Василичем». Откуда-то появилась тайная бадейка бражки. Уже и прошлые обидчики старательно подсовывали герою кружку - «За Победу! За танкистов!». А дядя Санька растерянно улыбался, и, удивительное дело, вовсе не казался страшным.

*скобарь – житель Псковщины
**Гортоп – городской отдел топлива
***пристенок – игра с монетками

6. Слепой Тракторист http://proza.ru/2020/11/27/620
Влад Петухов
              Если не побояться влажной свежести туманного утра и выйти ни свет, ни заря за околицу, то может быть вам выпадет случай повстречаться со Слепым Трактористом…
              Надо пройти по седой от росы траве, оставляя за собой зелено-гусеничный след своих шагов и перебраться по шаткому мостику на противоположный берег маленькой светлоструйной речки, а потом подняться на пригорок и встать лицом к запущенному полю, ещё не видимому в плотном тумане. И замереть, полностью обратившись в слух. И вот тогда, может быть…
              Ничего на том поле не растет, только трава да молодые сосенки, и понятно, что давно оно осиротело без людского пригляда, но вот где-то на противоположном конце его зарождается рокочущий звук. Надо ждать и, может быть, звук начнёт приближаться, а то и пойдёт прямо на вас. И вот уже тарахтение становится нестерпимым грохотом, лязгают лемеха и сцепки, лязгают гусеницы, потрескивает одерневшая земля. Пашет трактор, и нет в этом никаких сомнений. Вот ему уже и появиться пора, но ничего не видно, и по-прежнему не шелохнутся торчащие из тумана верхушки сосенок.
              Не каждому дано выстоять перед таким испытанием, но тот, кто сумел, потом расскажет, что грохот, достигши своего пика, будто бы перекидывается через тебя, обдав волной жаркого воздуха и смрадом несгоревшей солярки, а потом начинает потихоньку удаляться и стихать. Слепой Тракторист уводит свой невидимый трактор в одному ему известное место, которое то ли есть, то ли нет его…

***
              Случилось это во времена странные, а лучше сказать – смутные. Это когда наивные люди рассказывали друг другу на газетных страницах свои несбыточные фантазии под рубрикой «Если бы директором был я». Когда недуги лечили прикладыванием больного места к лицу Кашпировского, благо, это лицо в изобилии присутствовало в каждом телевизоре. А если телевизора не было, доверчиво слушали выключенное радио, в котором старательно наводил всесоюзное здоровье другой лекарь – Чумак.
              В те времена много удивительного открылось. Дворян вдруг много обнаружилось. Истово верующих в бога атеистов. Казаков, особенно в тех краях, где даже столетние старики о них и слыхом не слыхивали. Оказалось, что многие ясноглазые и светлолицые проводники народа в коммунистическое завтра есть на деле не кто иные, как светочи совсем другого приятного будущего – капиталистического. И будто бы осталось совсем немного: попереименовывать всё к чертям собачьим, чтобы как на Западе, да перевернуть с ног на голову – и будет всем новое счастье.
              Страна корчилась в муках. В родовых. Она производила на свет новое время - время упущенных возможностей. И произвела, правда, что именно – непонятно, поскольку люди пытливые до сих пор полемизируют, где смысловое ударение ставить: на слове «возможности» или на слове «упущенные».
              Первым делом всё по-новому переделить надо было, а без этого – какая же новая эра? Даже инструкцию придумали, чтобы всем - по справедливости, точь-в-точь как в сказке про мужика, который гуся делил. Ну, вот, поделили. Пока люди лапки, крылышки, а то и просто бумажки рассматривали, всё хорошо было, а потом любопытно стало: а гусь-то где? Искали – искали, да так и не нашли.
              Жил в ту пору в одной деревне мужик, так, обычный, росту среднего, не урод, не красавец, не дурак, не умник, зимой валенки с галошами носил, летом – сапоги. И семья у него была самая обычная: жена да дети, да старики – родители. Но одна особенность у него всё-таки была – руки золотые. В его руках любая железяка оживала, а техника была готова хоть бы и без горючки работать.
              Увидел он как-то, что на колхозном машинном дворе после справедливой делёжки осталось, да и заплакал. Но горевал недолго, а взялся за какую-то работу, благо никому теперь до этого железного кладбища дела не было. А через месяцок выкатился со двора чуднОй агрегат на гусеницах: трактор не трактор, комбайн не комбайн, но бегал весело и на многие деревенские работы способен оказался.
              Сельчане обрадовались: будет кому их паи вспахать – Николай мужик отзывчивый. Николаем-то умельца нашего звали.  Это бабка его, отцова мать, настояла в своё время, чтобы младенца в честь Николая Чудотворца нарекли, да и окрестила его потихоньку.
              Только к тому времени, как паи пахать вознамерились, глядь – а во многих местах где столбы граничные, где заборы высокие, а где и стройка какая-то полным ходом идёт. Удивились, что да как, а потом потихоньку прознали: заправляет всем этим тот самый энергичный деятель, который ещё не так давно колхозного «гуся» делил.
               Люди – к властям: как же так, ведь вот и бумаги на руках, и штемпсель имеется! Пахать пора! Кто тут на нашей земле беспредельничает? Власти тогда много чего людям про новую жизнь разъяснили, только вот какая закавыка: доходят до главного вопроса – и в тот же миг на них страшное косноязычие накатывает: что-то вещают с пафосом, вроде как и по-русски даже, и жесты всякие производят, но ни черта не понятно. А деятеля, которым больше всего сельчане интересуются, уважительно Ключевым Спонсором называют, и видно, что рука тянется шапку снять.
              Плюнули ходоки на гражданскую власть, пошли в милицию. Там их приняли уважительно, но делу помогли мало. Объяснили, что не их это компетенция. Тут-де гражданско-правовые отношения: и у вас бумаги, и у той стороны - бумаги, а какие главнее – не нам решать. И вообще в жизни многое изменилось, с ног на голову перевернуто. Или с головы – на ноги? Репу почесали, нет верно: с ног на голову всё-таки. Тут вот на днях взяли одного спекулянта, в суд притащили, а там – конфуз: и не злодей он вовсе теперь, а праведный предприниматель. Извиняться пришлось. Так что не обессудьте. В общем, и тут ходокам не подфартило.
              Ходили и с Ключевым Спонсором потолковать или как по-теперешнему: «на стрелку, тему перетереть». Только зря ходили, не достигли этого, как его… консенсуса. Его-то, окаянного не достигли, а вот синяками, кто понастойчивей, обзавелся. Там, у спонсора этого, какие-то мужики оказались во множестве: пиджаки красные, шеи бычьи и кулаки с голову размером. Они-то дискуссию и заканчивали.
              Но недолго сельчане горевали, вскоре дошла до них весточка: спорное поле перепахано, да так удачно, что вместе с дорогами, которые к новым стройкам ведут. Удивились люди, пошли удостовериться. И удостоверились - правда. Стали гадать: кто да что? А чего тут гадать, если трактор только у Николы и есть, и гусеничный след со щербиной от дефектного трака к нему прямо на двор тянется.
              А тут вскоре и делегация к нему пожаловала, на переговоры. Опять все в красном. Говорили недолго, да если уж совсем честно, то и не говорили вовсе. Вынесли Николу из дома на кулаках, а на дворе уж и ногами помогли. И стало понятно, почему у них пиджаки-то красные – спецовка такая, чтобы, значит, кровь была не так заметна. А жене и дочкам наказали прекратить выть и накрепко запомнить, что они это треклятое поле в асфальт закатают и этого – пнули Николу напоследок - туда же. А если что не так, и их – тоже, но уже после определённых процедур.
              А Никола – ничего, оклемался помаленьку. Только ослеп. Возили его в район, в больницу, да там ничем помочь не могли. Вам, говорят, в клинику Фёдорова надо, берите миллионов пятнадцать – и поезжайте с богом. После таких слов дорожка одна – к телевизору с Кашпировским.
              В милицию не пошли. Рассудили так: если теперь в стране лозунг: разрешено всё, что не запрещено, что толку идти?  Разве где-нибудь записано, что тракториста Николая нельзя бить, если ты в красном пиджаке?
              Слепой – не слепой, а жить как-то надо. Приноровился помаленьку и Никола и даже по дому кой-какие работы исполнять стал. А однажды жена Наталья застала его возле трактора. Чего-то он там копошится, чумазый весь, лицо и руки в смазке, а сам будто бы разговаривает с ним и – не поверите – улыбается.
              И вот как-то вечерком после ужина потянул Никола Наталью погулять. Та удивилась, с чего бы вдруг, но артачиться не стала, пошла. А на дворе Никола покрутил головой по-птичьи, пальцами пощёлкал (он теперь часто так делать стал), прислушался к чему-то да и говорит тихонько:
              - Ты давай-ка, девчонок да стариков забирай, да поезжай к сестре в Марьино. Поживите там маленько.
              Нехорошо у Натальи на душе стало от таких-то слов.
              - Ты чё удумал, чёрт слепой? Мало тебе науки? Да и как ты тут без меня?
              Только всё напрасно. Николай слушать ничего не хочет: поезжайте – и всё тут. Так и не смогла Наталья его переубедить, но требование мужнино исполнила по-своему.
              А как прошло ещё немножко времени - пополз по деревням слух про трактор-призрак, который по ночам рушит постройки новых русских, что на паевых крестьянских землях возведены. Решили сельчане проверить, побежали на спорное поле – точно: всё перепахано, а заборы да постройки всякие снесены начисто. И кругом гусеничные следы со знакомым изъяном. Понятно, чей трактор-то получается. Люди – к Николаю домой, полюбопытствовать, что да как. Только видят: дом заколочен, и никакого трактора на дворе нет.
              А тут ещё и старик Митрич со своей историей: видел, дескать, намедни ночью Николин трактор, громадный, что твой дом, кабины нет, за штурвалом сам Никола стоит, а рядом с ним – баба, вся в белом. Жуть просто. Ну, Митричу-то сельчане не особо поверили. Он, бывало, со своей мухоморовки и не такое видел. Опять же, какой там штурвал? Не пароход ведь, а трактор!
              Что делать теперь, как правду узнать? Решили в соседней деревне справиться. Там вроде бы кто-то из мужиков сторожем к новым русским подряжался. Сказано – сделано, отрядили туда делегацию. Дом-то нашли, но хозяйка эту делегацию дальше порога не пустила. Только и могли узнать, что муж третий день из дома не выходит, как прибежал среди ночи с дежурства весь не в себе, так и сидит сиднем, от каждого стука вздрагивает и всё что-то про слепого тракториста бормочет. Даже от стопочки для утешения души отказался, а вчера велел бежать к матери, икону Николая Чудотворца принести, и чего-то он там теперь с ней всё разговаривает.
              Так ничего толком сельчанам узнать и не удалось. Никола с семьёй в свою деревню больше не вернулся. Ходили слухи, что живёт будто бы в дальнем районе у родственников жены, Наталья за ним ухаживает исправно, и всё у них хорошо. Другие говорят, что и неправда всё это, и никаких родственников у них там отродясь не бывало, а сгинул Никола в какой-то нищей богадельне для слепых. Кто знает?
              Только стОит с тех пор кому-то в окрУге неправедно на паевых крестьянских землях хоромы строить, рано или поздно всё порушено окажется, а на земле обязательно обнаружатся следы гусениц со знакомым дефектом. И опять пойдут разговоры про громадный трактор со слепым трактористом и женщиной во всём белом рядом с ним.
              Скоро ли, нескоро ли, только потихоньку сгинули в тех краях все неправедные посягатели на землю сельчан. Кому охота с нечистой силой тягаться, если тут даже красные пиджаки не помогают.  А если кто-нибудь, с местным колоритом не знакомый, да ещё с замашками Ключевого Спонсора вдруг пробовал свои права качать, сельчане ему так без обиняков и говорили: а со Слепым Трактористом познакомиться не желаешь? И смело смотрели нахалу прямо в глаза.
***
              Что тут правда в этой истории, что – вымысел, кто знает? Но всякому обиженному по земельному делу местные жители обязательно скажут, что…
              …если не побояться влажной свежести туманного утра и выйти ни свет, ни заря за околицу да, преодолев в себе страх, дождаться невидимого трактора, считайте, что вам повезло. Можете смело кричать вслед удаляющемуся грохоту о своей беде. И если нет в словах ваших лукавой корысти, и пришли вы сюда во имя простой человеческой справедливости, дальше всё будет, как надо. Ведь очень важно, чтобы хоть кто-нибудь защитил простого мужика, хотя бы Слепой Тракторист…

7.

7. Свистун. Фрагмент http://proza.ru/2020/11/22/1323
Александр Козлов 11
В одном селе, расположенном в верстах двадцати от города, жил Егорка, добрый мальчик с черным кудрям. Как-то зимой собрались его родители на мельницу, смолоть в муку пару мешков пшеницы. Заодно и на ярмарку надо было заехать. Решили они и Егорку взять с собой.
Рано утром отец принялся запрягать Ангела в сани. Коня он так сам назвал, несмотря на его крутой норов. Многим в деревне эта кличка не нравилась, мол, не по-божески это, святым именем лошадь называть. Но отец отшучивался: "Когда беда в дороге случится, у нас свой Ангел-хранитель рядом будет!"
Закончив запрягать коня, отец принес два мешка пшеницы и подъехал к крыльцу, где помог матери загрузить приготовленные для продажи продукты. Аккуратно уложив всё в передок саней, прикрыл циновкой. Разворошил принесенное Егоркой сено по саням, чтобы всем было мягко сидеть, и сказал: «Садитесь, пора ехать!»
Бабушка и сестра отца вышли проводить отъезжающих. Егоркины сестры еще спали, а дедушка уже месяц не вставал с постели, какая-то хворь скрутила старика. Когда все расселись в санях, бабушка вдруг воскликнула, хлопнув себя ладонью по лбу: "Совсем запамятовала, дура старая!»  Она толкнула Егорку в плечо: «Ступай к деду, он тебе чой-то сказать хочет».
Егорка очень любил деда, переживал, что тот болеет, поэтому сейчас ему не хотелось, чтобы дед увидел его радостным и счастливым. «Я потом к нему зайду», - буркнул он и подвинулся поглубже в сани. Отец недовольно посмотрел на Егорку, нахмурился. Егорка виновато склонил голову, но остался сидеть в санях.
 «Ну, тогда, с богом!» - сказал отец и, щелкнув вожжами по крупу коня, крикнул: «Но! Ангел, трогай!» Конь нехотя потянул сани в открытые ворота, но, получив вторичный удар вожжами, прибавил шаг, перейдя на легкую рысь. Бабушка перекрестила отъезжающих и осенила себя крестом, шепча губами какую-то молитву.
Проехали по деревне, Егорка высоко задирал голову, но, как назло, ни кого из друзей на улице еще не было. А как ему хотелось, чтобы приятели увидели, что он едет в город! Но от этого его хорошее настроение не испортилось, потом похвастается перед друзьями. Предвкушение счастья преследовало его всю дорогу.
Перед самым выездом из леса догнали попутный обоз. Из последних саней обоза на обочину соскочил бородатый мужик в зипуне, и когда сани с Егоркой поравнялись с ним, тот ловко присел на отвод. Поздоровавшись, бородач разговорился. И, как бы между прочим, предупредил, что ночью тут ездить опасно, Свистун, мол, в лесу появился - жуткая нечистая сила. От этой новости у Егорки сразу испортилось настроение, радостное воодушевление, мгновенно сменялось тревожным ожиданием беды. Бородач заметил Егоркину тревогу и, лукаво посмотрев на него, спросил: «Что испужался?»  Егорка обиженно отвернулся и промолчал.
Въехали в город. Бородач соскочил с саней, но почему-то не стал нагонять свою, впереди идущую подводу, а наоборот, отправился в обратный путь к лесу. Егорка удивился: «Зачем ехал, если пошел обратно?». 
Ярмарка была в разгаре. Не успели остановиться, как сани обступили перекупщики, и тут же всё, что привезли, раскупили. Родители, пересчитав вырученные деньги, пошли за покупками. Егорку оставили сторожить пшеницу и лошадь - воры и цыгане шныряли тут и там.
В шуме, визге и гвалте ярмарки была слышна музыка. Егорка встал ногами на распорку передка саней, потянулся головой вверх, но ничего не увидел - мешали повозки, кони, шатры. С досадой сел на сани. Быстрее бы возвращались родители, вот тогда он посмотрит, для кого там играет шарманка!
Вот и они. Отец тащит на плече ношу. У матери за спиной котомка, а в руках узел из платка. Покупки сложили в сани под циновку. Присев на краешек саней, мать положила узел на колени и, развязав уголки, развернула платок. Там оказались горячие пончики в сахарной пудре. «Угощайтесь! - сказала мать и, поглядев на Егорку, добавила, - А ты, Егорка, не серчай, по ярмарке погулять тебе не удастся, надо ехать на мельницу».
На мельнице очередь. Мужики ругаются. Когда подошла их очередь, начинало смеркаться. Наконец-то отец вынес мешки с мукой, с ним вышел мельник в фартуке и колпаке, из-под которого во все стороны торчали белые от муки волосы. Егорка не выдержал, усмехнулся и, толкнув мать в бок, шепнул: «Смотри, какой мельник смешной, волосы от муки седые!»  Мельник, словно услышав эти слова, злобно сверкнул глазами на Егорку и сказал: «Я-то отмою свои волосы, а ты побелеешь так, что мыло не поможет!» От взгляда и слов мельника у Егорки опять появилось чувство страха. Егорка взглянул на мать, но та помогала отцу и видимо не слышала слова мельника.
В обратный путь тронулись затемно. Сосновый бор уже не выглядел так привлекательно, как днем, какая-то зловещая темнота клубилась в глубине, за деревьями. Чувство страха и тревоги в Егоркиной душе усилились, он прижался к матери и старался не смотреть по сторонам, а задрав голову вверх, смотрел на звезды и думал. Что хорошего он увидел? Ярмарку, не сходя с саней? Мельницу? Вспомнился мельник с белой шевелюрой, его злобный взгляд, и снова холодок пробежал между лопатками. Чем можно похвастаться перед друзьями? Пончиками в сахарной пудре? От утреннего предвкушаемого счастья не осталось и следа.
И тут на ум пришла идея, рассказать ребятам про нечистую силу, о которой предупреждал бородач в зипуне. Егорка встал на коленки и осмотрелся. Впереди забрезжил просвет спуска в овраг, сосновый бор заканчивался, а ни какого признака нечистой силы не было. Егорка прислушался, ни какого свиста не слышно, только скрип снега под полозьями да храп коня. Его охватила досада, ну что тут расскажешь о Свистуне.
Неожиданно для себя, Егорка громко свистнул. Отец с матерью даже вздрогнули. Мать хотела отругать Егорку, но в это время в глубине леса раздался ответный продолжительный свист. Вначале его звук был еле слышен, но постепенно усиливался и приближался. Казалось, что вот-вот кто-то выбежит на дорогу. Волосы на голове Егорки зашевелились от страха.
Вдруг все стихло. Отец обернулся к Егорке и сердито спросил: «Ты что, сдурел! Свистуна приманить хочешь?» И тут раздался громкий, леденящий душу голос: «Что испужались? Ха, ха, ха!» Хохот доносился со всех сторон: и слева, и справа, и сверху. Конь шарахнулся в сторону, едва не перевернув сани, и, испуганно озираясь, понесся галопом. Отец натянул вожжи, но конь не слушался.
Егорка широко раскрытыми глазами смотрел по сторонам. Всюду была зловещая темнота, даже звезды пропали. Мать крестилась и читала молитву, до Егорки как в полусне доносились обрывки фраз: «Отче наш… Да прийдет царствие Твое… избави нас от лукавого…»  Егорка заметил какие-то зеленые огоньки сзади, на дороге. Он дернул мать за ногу и показал ей рукой на дорогу.  «Волки! – с ужасом в голосе вскрикнула мать, она постучала по плечу отцу и прокричала, - Волки! Волки!» Отец оглянулся и перестал сдерживать бег коня. «Господи помоги! Только бы с моста в овраг не слететь. Ангел, выручай! Прости Господи, вот и у лошади, как у тебя помощи прошу», - шептал он, вглядываясь в сумрак впереди лошади.
Егорка с тревогой подметил, что зеленые огоньки постепенно приближаются. Он хотел сказать об этом матери, но его привлекла черная точка сверху. Она быстро увеличивалась и уже через несколько секунд превратилась в большую черную птицу, похожую на коршуна, но гораздо больше и чернее. Черная птица, ни разу не махнув крыльями, двигалась очень быстро и вот уже парила над санями. Егорка не мог оторвать взгляд от птицы, страх сковал все его тело. Вдруг вместо птицы Егорка увидел в небе черную дыру – глубокую и бездонную. Её зияющая пустота стала засасывать душу Егорки, он перестал дышать, сердце перестало биться. Холод стал заполнять его тело: начал с пяток, залил колени, дошел до живота. Душа из груди стала смещаться в голову, концентрироваться в районе глаз, словно собираясь нырнуть в черную бездну через глазницы.
И в этот момент появился белый голубь, он пронесся прямо над Егоркой и взмыл вверх к черной дыре, которая снова стала птицей. Голубь завис в воздухе, сделал кувырок через голову, словно дразня птицу, и, резко спланировав до земли, полетел в сторону леса. Черная птица захлопала крыльями и понеслась вслед за голубем. Как только черная птица исчезла, Егорка, до этого стоящий на коленках, кулем свалился на сено. Мать заметила это и, нагнувшись над ним, увидела, что он не дышит. Она схватила его за плечи и принялась трясти, приговаривая: «Егорка, Егорка, очнись!»  Егорка резко и глубоко вздохнул и открыл глаза. Увидев над собой заплаканное лицо матери, с трудом выдавил из себя: «Мама, нечистая сила!» Мать обняла Егорку за голову, прижала к груди и, смахивая с глаз слёзы, стала успокаивать его: «Это волки, это волки, они уже отстали, а ты молись, молись! Проси Бога – Господи помилуй, Господи помилуй, 40 раз попроси! И не бойся, я рядом!»
Немыми, словно опухшими губами Егорка, не считая, начал шептать молитву. Мать укрыла его своим тулупом, от этого Егорка стал согреваться, и не заметил, как уснул. Во сне к нему наклонился бородач. Он лукаво усмехнулся и спросил загробным голосом: «Что испужался?» и захохотал. Его сменил белый патлатый мельник, сверкнув злобными глазами, он заговорил: «Я-то отмоюсь, а вот тебе и мыло не поможет!» Последним, кого в бреду увидел Егорка, был дедушка. Он улыбнулся Егорке и сказал: "Ну что же ты ко мне не зашёл? А я тебе полушку на гостинцы приготовил. Вот возьми, потом что-нибудь себе на неё купишь» - и положил в ладошку Егорке монетку. Ласково посмотрев, добавил: - «И помни - того, кто тебя любит, своим счастьем не обидишь! А сейчас спи, и ничего не бойся!" Дед пропал, а над санями взметнулся вверх белый голубь. Ночная мгла словно распахнулась, на небе появилась синяя брешь с белыми облаками, а голубь поднимался все выше и выше, пока не исчез в её синеве. Небо вновь сомкнулось мглой. Егорка тяжело вздохнул и уснул глубоким сном.
Когда подъехали к дому, мать разбудила Егорку. Бабушка и тетка отворили ворота, они были очень расстроены. Бабушка, вытирая слёзы, спросила: «Чой-то вы так запропастились? Дед шибко маялся! Ждал-ждал, не дождался... Преставился ночью». Отец снял шапку и, сказав: «Царствие ему небесное», - перекрестился.
Бабушка добавила: "Всю ночь в руках вертел полушку, ни кому не отдавал, а когда тело смывали, монетка кудай-то пропала. Наверное, с собой её забрал!"
Егорка вытянул руку с раскрытой ладошкой, на которой лежала монетка и сказал: "Это он мне её отдал, на гостинце". Все недоверчиво взглянули на монетку. А Егорка продолжал: "Мам, а ведь это дедушка белым голубем спас нас от нечистой силы! Царствие ему небесное!" Он стянул с головы шапку и перекрестился, как это сделал отец. Все посмотрели в его сторону и замерли в растерянности – ветер шевелил на его голове белые кудри. Его черные волосы стали седыми...

8. Есть и у людей лебединые пары http://proza.ru/2021/01/04/1010
Александр Козлов 11
                Не должна быть такая смерть у людей,
                Так бывает лишь только у лебедей...

Сергей несколько минут сидел в машине без движений. Сердце щемило как-то необычно, с ощущением тяжести, словно в него всыпали горсть свинцовой дроби. Да и как ему не болеть, сегодня он последний раз увидит жену, скажет ей прощальные слова, отвезёт на кладбище и оставит её там одну. Похороны состоятся в полдень, в десять он с сыновьями  поедет в морг, а до этого надо съездить на кладбище, посмотреть, вырыта ли могила.
Смерть жены была ожидаема, болела она давно, мучилась. Даже у бога не раз просила, чтобы тот побыстрее забрал её, избавил от болей и мук. Последний год Сергей часто видел в её глазах слёзы, которые она старалась скрыть от него, украдкой тщательно вытирая носовым платком. Попытки вылечить рак традиционным методом не дали положительного результата. Врачи сказали: «Поздно! Если бы не сахарный диабет, что-то можно было бы сделать. В вашем случае применение химио-лучевой терапии оказалось не  эффективным». А полгода назад, в середине января, вообще заявили: «Забирайте домой и не мучайте процедурами, всё это бесполезно, жить ей осталось несколько недель. Пусть в семейной обстановке хоть душой отдохнёт». Вот и привёз Сергей Веру домой. А она всё время твердила: «Дожить бы до тепла, а то в мороженую землю ложиться не хочется, да и вам – могилу в мёрзлом грунте копать труднее». Не знала, что могилы сейчас сами не копают.
Сергей ни днём, ни ночью не отходил от жены, поил, кормил, менял памперсы, выполнял все её просьбы. Вера не капризничала, её просьбы были скупы и редки, лишь по крайней необходимости. Она постепенно угасала и старалась скрыть это, чтобы не причинять неудобство мужу. Иногда Сергей сам предугадывал её желания, и это приносило Вере тихую радость. В эти моменты она с такой теплотой и любовью смотрела на Сергея, что у него сжималось сердце.
Теплая домашняя обстановка, внимание и забота мужа, а может быть молитвы, которые ночами нашёптывала Вера, повлияли на то, что отпущенные врачами недели жизни растянулись в полгода. Вера ни на что не жаловалась, она ни разу не упрекнула Сергея. Лишь однажды, за два дня до смерти, когда Сергей разрезал ананас и, вырезав мякоть, принёс на блюдечке несколько долек, Вера с тихой грустью спросила: «Где же были твоё внимание и твоя любовь раньше?» Стыд, досада, угрызения совести и жалость, смешанная с ненавистью к самому себе, спутавшись в один клубок, сдавили горло Сергею. Слёзы, которых он так всегда стыдился, ручьём хлынули из его глаз. Сергей встал на колени, уткнулся лицом ей в живот и, не сдерживая рыданий, нескончаемо шептал: «Прости, прости, прости...»  Вера, как и прежде, незаметно вытерла платком свои слёзы, и, положив руку ему на голову,  тихо сказала: «Бог простит, и я прощаю...». Больше Сергей не услышал от неё ни одного укора, ни малейшего упрека, ни одной жалобы.
Могилу, о которой так волновалась Вера, должны были выкопать таджики, подрабатывающие в церкви. Они были не христиане, а мусульмане, но священник церкви руководил ими, и обычно всё было в порядке. Тем не менее, Сергея, будто кто-то подталкивал съездить на кладбище и самому убедиться в готовности могилы. Поэтому он и сел в машину с утра пораньше. Боль в сердце затихла, Сергей завёл машину и медленно поехал на кладбище.
Начало июня было солнечное. Холодный и дождливый май затянул пробуждение природы, и она на первое июньское тепло словно выплеснула всю свою красоту. Кладбище благоухало запахами ландышей, почему-то их соцветия здесь были очень крупные и ароматные. Но Сергей не замечал этой красоты, как в тумане он шёл к тому месту, которое отвели для могилы. Глаза невольно выхватывали фамилии и имена на надгробных плитах соседних могил. Теперь они, а не он, будут рядом с его любимой. Вот и холм свежевырытой земли, а за ним зияющая пасть могилы. Внезапно нахлынуло осознание какой-то детской беспомощности, тоска неотвратимой разлуки, отчего в горле возник горький ком, который быстро увеличивался и сдавливал дыхание. Сергей остановился, держась за ограду соседней могилы, сделал несколько глотательных движений, глубоко вздохнул и задержал дыхание. Ощущение кома в горле не проходило, а на глазах навернулись слёзы. Сергей сделал ещё несколько глубоких вдохов, горечь стала проходить, но слёзы текли и текли. А в памяти как кадры кинохроники проходили картины прошлой жизни.
Юность,  родная деревня, любимую девушку Веру сватает сын председателя совхоза, вредный и наглый верзила. Пользуясь отцовской защитой, он держит в страхе всю молодёжь и считает себя «первым парнем на деревне». Несмотря на отказ Веры, день бракосочетания назначен, подготовка к свадьбе идёт полным ходом. Сергей возвращается из армии за день до росписи, и они с Верой, не раздумывая, сбегают. Можно было уехать подо Львов, к родным Сергея, но там жили и родственники председателя совхоза, которые могли сразу сообщить об их местонахождении. Поэтому они решили поехать в Москву, в большом городе проще скрыться. У Сергея были права, он попытался устроиться водителем в автопарк, но нужна была Московская прописка, которой не было. Во время поисков местожительства и работы, они узнали, что в Подмосковье строится птицефабрика, на которую требуются водители и птичницы, и новым рабочим предоставляется жильё. Здесь и начали они свою счастливую семейную жизнь.
Появились дети, совхоз выделил квартиру в новом строящемся четырёхэтажном доме. Работа водителем на птицефабрике давала возможность с каждой поездки привозить в свой гараж два-три мешка комбикорма, который продавался знакомым по сходной цене, а то и просто за водку или самогон. Незаметно «обмывание» сделки перешло в традицию, а затем и в ежедневную необходимую процедуру. Сергей пьянел быстро, поэтому часто приходил домой «на автопилоте». Иногда его приводили собутыльники, которых становилось всё больше и больше. Начались семейные скандалы, иногда заканчивающиеся рукоприкладством. Утром, протрезвев, Сергей вымаливал у Веры прощение, клялся в любви, божился, что водки больше в рот не возьмёт. А к вечеру всё повторялось. Вера пригрозила разводом, и ушла бы, если бы не дети, одной было бы трудно поставить на ноги двоих сыновей. Терпела, просила, умоляла. Временами удавалось прекратить попойки, вернуть Сергея в семью, но случайно подвернувшийся «калым» вновь вовлекал Сергея в невменяемое состояние...
Отдышавшись, Сергей подошёл к свежевырытой могиле и заглянул в неё. В сердце словно вонзился нож. В глазах потемнело, но в голове отчетливо зафиксировалась вода на дне могилы. Неужели в эту лужу придется опустить гроб с женой. Сердце вновь резануло острой болью. Ноги подкосились, Сергей, прижавшись спиной к ограде соседней могилы, медленно опустился на землю. На какое-то время он вообще потерял чувство времени.
... Проблемы в семье усложнились, когда Сергея уличили в краже комбикорма и завели уголовное дело. Вера продала всё, что можно, влезла в долги, но откупила мужа, возместив ущерб птичнику и «задобрив» заинтересованных должностных лиц. Эмоциональная и психологическая встряска подействовала, Сергей бросил пить, как отрезал, ни капли в рот, даже по праздникам. В семье воцарилось счастье. Любовь к жене вспыхнула с новой силой. Сергей оценил верность жены, не бросившей его в момент морального падения. Ведь она отдала всё, что имела, не испугавшись остаться в глубокой долговой яме. Кажется, и на небесах заметили их любовь и открыли двери их счастью...
Сознание возвращалось медленно. Сергей с удивлением это заметил, раньше с ним такого не происходило. С трудом поднявшись на трясущиеся ноги, Сергей, пошатываясь, пошёл к сторожке, где проживали кладбищенские рабочие. На стук в дверь вышел лохматый таджик. Увидев на ботинках Сергея сырой песок, тот понял всё, и, не дожидаясь претензий, достал из-за двери шест с привязанным на конце ведёрком, заговорил: «Брат! Волноваца не нада! Вода черпать будем!» Сергей понимающе кивнул и, с трудом передвигая ноги, пошёл к машине. Завёл её, тронулся в обратный путь, осознавая, что с организмом что-то не в порядке. Сердце то начинало бешено колотиться, то затихало, словно останавливалось. Сергей старался не обращать на него внимание. Воспоминания вновь и вновь возникали у него в голове. Погружаясь в них, он забывал о дороге. Наверное, профессиональные навыки не дали ему совершить аварию. Машина Сергея подъехала к подъезду и остановилась. До отъезда в морг за телом Веры оставалось полчаса. Сергей опустил голову к рулю и закрыл глаза.
... Дети выросли. Как-то быстро обзавелись своими семьями, разъехались по стране, лишь иногда заезжая в гости. Проблемы со здоровьем у Веры начались неожиданно. Сахарный диабет обнаружили поздно, он оказался запущенным и развивался очень быстро. Врачи сказали, что виновато отравление хлором, случившееся на ферме лет пятнадцать назад. Вот тогда и надо было начинать лечение диабета. Но Сергей тогда пил, и ничего его не волновало. А потом и рак, лечение которого обострило сахарный диабет, привело к инвалидности и смерти. Умирала Вера в полном сознании. Она вспомнила, как они с Сергеем убегали из деревни в новую неизвестную жизнь, имея при себе лишь взаимную любовь. Её слова становились всё тише и тише, и вот, она совсем замолчала. Сергей держал её за руку, крепко сжимая в своей ладони уже безжизненные пальцы, словно пытаясь удержать её сознание, уходившие в небытие...
И вдруг он почувствовал её ладонь в своей руке, открыл глаза и увидел её рядом с машиной. Она держала его за руку через стекло и улыбалась. Он ответил ей своим пожатием и, не открывая дверь, легко вышел из машины. С любовью глядя друг другу в глаза, они поплыли по цветущему яблоневому саду.
В назначенное время сыновья, приехавшие за день до похорон матери, вышли на улицу и подошли к работающей машине. Отец сидел, склонив голову к рулю. Он был мертв, а на его губах застыла улыбка.


9. Плыли письма по реке... https://fabulae.ru/prose_b.php?id=104154
Сын Тихона - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11761
–  Юр, давай поскорей, а то до темна не успеем! – подгоняет меня Светка
– Не волнуйся,  Светильник, успеем! – отвечаю я, продолжая накачивать велосипедное колесо.
 Светка, она же для своих, Светильник – моя одноклассница. Нам по шестнадцать. Только вчера, в предпоследний день школьных каникул, она вернулась из каких-то южных краёв, где отдыхала у родственников всё лето.
 Она очень изменилась внешне и я вот уже полчаса  привыкаю к новой  Светке, к  её нездешнему шоколадному загару, к новой причёске –  теперь вместо двух привычных  хвостиков, перехваченных аптекарской резинкой, её волосы золотистым потоком спадают на плечи. Прямая, до бровей, чёлка и почти ещё детская припухлость губ, делают Светкино лицо немного кукольным, но её зелёные глаза – большие и пытливые, придают ей серьёзности и  даже какой-то взрослости. Под цвет её глаз надета изумрудная батистовая кофточка, подвижные волны которой мягко облегают два упругих холмика маленькой груди. Через плечо у Светки почтовая сумка.
– А мама сегодня огурцы солит, вот и попросила хутор обойти, как бы оправдывается моя пассажирка.
 Светкина  мать  наша почтальонша. Иной раз, оббежав дворы, она просит дочь разнести почту по хутору, что в трёх километрах от села.
Как-то раз, увидев Светку с почтовой сумкой, я  то ли в шутку, то ли всерьёз, предложил подвести её на своём велосипеде. Она с лёгкостью согласилась, потом это вошло в привычку и всё прошлое лето я возил её на хутор и обратно. Обычно мы доезжали до моста и искупавшись, садились на его тёплые плахи , чтобы разглядывать почту.
Мы сидели,  свесив ноги над водами быстрой речушки под  названием Малиновка , слегка  касаясь плечами, я – в чёрных сатиновых трусах, Светка  в купальнике, больше похожем на спортивный костюм гимнастки тридцатых годов  и увлечённо листали газеты и журналы  –  в те , без телевизионные годы люди выписывали много разной периодики.  Пересмотрев всё и обсохнув,  катили дальше на хутор. Но это было год назад. Целый год! И вот сегодня я опять повезу  Светку на хутор.
Ну, всё –  вроде, накачал...
-- Огурцы – это хорошо, мировая закусь! – пытаюсь по-взрослому шутить я и картинным жестом указываю на велосипедную раму – мадам, прошу!
Велик у меня хоть и старенький, но на ход лёгкий, а сегодня я его не чувствую вовсе! Меня охватывает непонятное волнение и кажется, что я не везу девушку, а лечу, держа её на руках.
-- Давай купаться не будем – поздно уже, чуть повернув голову назад, произносит Светка, и в её голосе я тоже улавливаю тень лёгкого волнения, -- посидим, почту разберём, и всё – хорошо?
Я останавливаюсь на мосту, и мы усаживаемся на привычное место. Солнце клонится к закату, с вечерней прохладой обостряются запахи и от дерматиновой сумки, лежащей на Светкиных коленях, пахнет сургучом и типографской краской. В эти запахи вплетается тонкий аромат девичьих волос, шёлковые пряди которых при дуновении ветерка касаются моего лица
– Смотри, Кимам опять корейская газета пришла! А какие фотки в ней чёткие! – не то, что на наших. Так, -- продолжает разбирать почту Светка, -- Роман-газета Куракиным  «Летели гуси-лебеди»…  Михайло Стельмах написал, попросим потом почитать?
А вот два письма: одно тёте Любе, а вот это, смотри, Юр, - казённое, деду Манько.  Го-род-ской  во-ен-ко-мат…  Светка  пытается по слогам разобрать нечёткий штамп отправителя. Я  что-то поддакиваю ей и осторожно кладу руку на плечо. Она затихает и с минуту сидит неподвижно, затем медленно, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза, поворачивается ко мне и я целую её.  Губы у Светки мягкие и тёплые.
У меня перехватывает дыхание и кажется, что я вот-вот свалюсь в воду. Очнуться меня заставляет пронзительный крик – обхватив голову руками, Светка с ужасом смотрит вниз и полуоткрытым, ещё влажным от поцелуя ртом, шепчет:  Юра, Юр, всё…  Меня мамка прибьёт… 
Я смотрю вниз и вижу как в водовороте кружит вся упавшая почта. Понимаю, что после нескольких кругов по спирали, всё упавшее вынесет на быстрину... И тогда...Прыгать в реку бесполезно – что успеешь ухватить?  Решение приходит мгновенно, запрыгиваю на велосипед и что есть мочи, гоню по тропинке вдоль берега . Только бы успеть к перекату! Это метров двести. Тропка хорошо укатана, и я лечу стрелой!
Вот, наконец, показался участок реки, где как будто вскипает вода – перекат! Прямо с берега по пологому спуску залетаю на галечную отмель, по которой рассеялся водный поток и устремляюсь к противоположному берегу  –  там  остался участок более или менее полноводного русла – как раз на ширину велосипеда и глубиной на пол колеса. Уверенный, что всё упавшее с моста понесёт именно здесь, загоняю велосипед поперёк бурлящего потока и уже через  мгновение первая газета налипает на спицы.  Ещё одна… другая… Письмо, но не казённое. Роман-газета чуть не проскользнула мимо, успеваю придавить ногой и свободной рукой выбрасываю подальше на берег.
Ну, наконец, корейская газета и письмо для деда Манько, нашего школьного сторожа. Но, вот что удивительно, — всё, что происходит в эти минуты, я принимаю как что-то обычное, даже должное. Будто это случается каждый день – кто-то сбрасывает почту где-то в верховьях реки, а я здесь, большой и сильный, вылавливаю их в бурлящем потоке. И от этого ощущения своей нужности, я кажусь себе совсем уже взрослым и значимым.
Раскладываю свой «улов» на, ещё не остывшие от дневного зноя, валуны и наконец замечаю идущую вдоль берега Светку.
Красивее картины я не видел – в своей изумрудной кофточке на фоне багрового заката, с развевающимся золотом волос, она была уже из другого мира, из того волнующего, непознанного мира, в который мы сегодня с ней заглянули на тёплых плахах моста.
Она осторожно спускается к реке, тревожными глазами смотрит на газеты и только, увидев письма, лежащих на отдельном камне, улыбается широко и радостно, видно, что за них она переживала больше всего.
– Юра, прости меня, — её пальцы касаются моей щеки.
– Да причём здесь ты! Всё нормально, Светиль… Я вдруг осекаюсь, понимая, что уже не могу называть её этим глупым прозвищем. Светка, уловив моё замешательство, выручает:
– А ты изменился за это лето, Юра, повзрослел!
Эх, Светка, Светка! Знала бы какой стала ты! – думаю про себя.
Потом мы разносили по хуторским дворам ещё влажные газеты и письма. Светка на ходу придумывает жуткую историю падения с моста вместе с велосипедом. Все ахают и жалеют её. На меня, по обыкновению, не обращают никакого внимания, и только старый кореец Ким, качая головой, с укором произнёс:
– Ай-я-яй! Некоросо девуска роняй воду. Плохо езди – вози не надо!
Домой возвращаемся затемно. Я веду велосипед, по другую сторону которого идёт Светка. На её руке, держащейся за раму, лежит моя ладонь. Мы молчим, а мне кажется, что Светка сейчас, как и я, в мыслях на том волшебном мосту, где мы сегодня первым поцелуем, таким ещё робким и неумелым, закрыли наше детство.
Вот и деревня. Светкин дом ближе.
– Ну. Ладно, Юра, пока! – она высвобождает свою руку и , поправив на плече пустую сумку, направляется к калитке. Я молча провожаю её взглядом. Вдруг, уже почти растворившись в темноте, она резко поворачивается, подбегает ко мне и . обхватив руками, целует. Я пытаюсь придержать её, но она решительно выскальзывает из объятий:
– Всё-всё-всё… скороговоркой произносит Светка и, уже не оглядываясь, убегает за калитку.
Я ещё пару минут стою и, задрав голову к небу, смотрю, как качаются звёзды. Дожидаюсь, когда они успокоятся, медленно иду домой.
Сегодня нужно пораньше лечь спать – завтра в школу…
 

10. Кино "до шестнадцати"... https://fabulae.ru/prose_b.php?id=106517
Сын Тихона - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=11761

– Топай домой, я сама дойду!
– Свет, ну что ты… Обиделась?
– А как ты думал? Вот, зачем было меня на этот фильм приглашать? Еле досидела.
А тебе хоть бы что – сидишь, на экран уставился… Ты же знал, что кино до шестнадцати.
– Ну, нам то как раз по шестнадцать и есть…
– Ну ты, Юра, молодец! – по-твоему, только шестнадцать лет исполнилось и тут же срочно бежать всякую срамоту смотреть, что ли?
– Да какая там срамота? Ну, целовались… Ничего такого же не показали.
– А ты чего ещё хотел та-ко-го? Итак, там эта дура бесстыжая всё с себя сняла.
Я, вот, одного не пойму - почему ей не стыдно перед всеми быть такой, а мне даже смотреть на это стыдно? Я пол-кино туфли свои разглядывала.
– А ты что… ни разу… ну, это… раздетой не была? Чтобы совсем? И чтоб перед кем-то...
Да куда ты! Свет, подожди!
– Отвали от меня, слышишь? Не иди за мной, говорю. Пятьдесят копеек за кино я завтра тебе в школе отдам! И, вообще, не подходи ко мне больше!
– Да не нужен мне твой полтинник! Постой, не убегай!
– Ну, что ещё?
– Я пластинку новую достал – закачаешься! Гигант! Там много всего: Магомаев, Хиль. Придёшь завтра послушать?
Ну, чего молчишь? Уже дом твой скоро...
– А Эдита Пьеха там есть?
– По-моему, есть. Ну, так что, придёшь?
– Ладно, приду.
– А мне сегодня в кино драка понравилась! Как он его тортом в рожу – тырсь! А тот в бассейн – кувырк! А тому сзади как пенделя дадут и он в бассейн следом – плюх! Ха-ха!
– Ну, да – уматно! А ещё мне причёска у одной артистки понравилась и серёжки на прищепках – как то они… А! – клипсы называются. Краси-и-вые!

60-е годы. Где-то в России...

11. Полонез под открытым небом http://proza.ru/2019/04/12/1658
Ирина Белявская
Пройтись по каньону Антилопы, прикоснувшись к застывшей каменной лаве, - сколько раз я мечтала об этом, созерцая собственный дворик с жасмином, поддавшись воображению. Жизнь, данная нам в ощущении, кажется прожитой зря, если не попробовать ее на вкус. Охота пуще неволи. Покинуть родные пенаты, не строго планируя маршрут и, оседлав железного «коня самураев», помчаться в неведомое, вдохнув пьянящий воздух свободы. Он ворвется в открытое окно тугой волной и ты будешь упиваться им, с жадностью, и не сможешь напиться. Какой твой первый порт, Варшава? Привет, мой добрый straz из сказки. Я вижу эту надпись на спинах юных польских таможенников и улыбаюсь, до этого я думала, что стражи бывают только в сказках и охраняют они неприступные королевские замки с принцессами в высоких башнях.
Ты говорил, что твой дедушка был поляк, его звали Франц Котт, но жернова истории не пощадили никого из тех, кто мог хоть что-нибудь рассказать о родовом древе вашей семьи.
Мне снился сон. Как будто я стою на пороге нового дома, похожего на дворец и вдруг распахиваются двери первой залы, они широкие, белоснежные, зала тоже очень светлая, прозрачная, залитая солнцем. Она просторна, не заставлена мебелью, на глянцевом полу стоят мягкие, обитые коричневой кожей диваны. От солнечных лучей они блестят и оттого кажутся совершенно новыми, приглашающими присесть и отдохнуть и комната своим настроением как будто приглашает войти. «Сон в руку» и мы  почти беспрепятственно пересекаем границу. Кажется, подошедший  к нам straz, слишком пристрастно рассматривает содержимое нашего багажника. Несколько простых вопросов кажутся пыткой, у меня от волнения «плывёт» голова. Этот польско-английский диалог напоминает игру в пинг-понг, с неизвестным финалом, наконец, молоденький страж изображает улыбку, роняя: «Wszystko!»*. Мы не понимаем, переходим на английский, Боже, что еще он от нас хочет! Сжалившись, сам закрывает багажник и, приставив руку к козырьку, машет с улыбкой: «Do widzenia!”*
Размеченное гладкое шоссе похоже на шахматную доску с разноцветными фигурками снующих взад-вперед авто. Как хорошо скользить по идеальным европейским дорогам. Так, впервые ступив на лёд, ты чувствуешь, как вырастают крылья. Магия дороги! Все треволнения позади, и ты впервые получаешь удовольствие от полного отсутствия суетных и бренных мыслей в голове. Какофония большого города осталась в прошлом, и зрима тишина. А впереди дорога, которая дарит тебе лучшее, что можно получить в жизни - свободу. Ты подставляешь лицо хлещущим струям ветра, отдаешься ласке солнечного луча, совсем не чувствуя его назойливости. И осязаешь как неожиданный, огромный, нескончаемый поток счастья проникает в сердце, душу, мозг и кажется, что до сих пор ты пребывал в анабиозе, долгом и мучительном ожидании чего-то настоящего, что оставит яркую отметину в памяти. Когда-нибудь, обнимая внуков, ты облегченно вздохнешь: «Да, ради этого стоило жить!»
Проходит три часа, четыре, пять, ты – весь движение, полёт. Твой червячок, обычно беспокойный в это время, молчит, не требуя еды. Как хороши вы, польские березки, как мило кланяетесь вслед! В следующий раз станцую с вами полонез. Взгляд привычно останавливается на спидометре – 100, в пути мы почти 12 часов. Уже смеркается, пунктир разметки на шоссе не четок в свете фонарей. Пора передохнуть. Наш навигатор показывает место для ночлега – мотель. Нас ждет сухой паёк, - кто ночью будет угощать двух припозднившихся странников.
«Dobry wiecz;r!»*,- говорим мы сухощавой польке на ресепшен. «Czy masz wolne pokoje?»* «Tak, je;li chcesz, mog; pokaza;»*, - почти без эмоций отвечает нам пани. Её бесцветное лицо с тонкими губами, совершенно бесстрастно, и это разочаровывает. Когда ты первый раз в стране, любой контакт это целое событие, он впечатывается в память надолго ярким клеймом эмоций. Пройдут годы, и отметины эти еще долго будут водить нас по тропкам былых впечатлений. Каждый человек в душе гедонист и больше всего на свете любит получать удовольствие. Наверное, это пришло к нам из детства, когда мир видится большим пушистым облаком под названием «счастье». Оно обнимает тебя так крепко, что перехватывает дыхание и, кажется, уже не отпустит никогда.
Комната наша светла и чисто прибрана. В ванной есть душ в кабинке матового стекла с ажурным ковриком для ног, и два душистых полотенца. Коврик кажется необычным, не похожим на те, к которым мы привыкли дома. Но это единственное отличие комнаты от бесчисленного множества таких же номеров по всему миру, за исключением, пожалуй, одной детали: попасть в нее можно по крутой и узкой лестнице прямо из гаража, расположенного на первом этаже. Номер миниатюрен, но архитектурно удобен. Мы отгоняем от себя мысль о многочисленной гвардии дальнобойщиков, нашедших здесь свой кров, в конце концов, это просто трудяги, «ночные снайперы дороги», прикорнувшие на её краешке.
На новом месте всегда не спится, но усталость - невидимая фея ночи -сомкнула наши веки, погрузив в бесконечный сон без сновидений. Утром нас ждала Варшава – древний и загадочный город, основанный отважными ляхами.
Ранним утром въезжаем на канатный мост над Вислой. Река спокойно несет свои могучие воды, оживляя городской пейзаж. Вскоре мы находим небольшой отель недалеко от набережной. Номер чудесный – огромный, выходящий на обе стороны, с просторной спальней и антре. Немного передохнув, отправляемся исследовать городские кварталы. Еще не жарко и легкая утренняя дымка матовой завесой смягчает яркость солнечного утра. Внимание с жадностью улавливает изящество старинных зданий и скульптурных групп, никакой эклектики, все выдержано в едином стиле и создает ощущение гармонии даже у самого требовательного эстета. В руках умелых мастеров и камень говорит. Случайно выходим к парку на холме с поющими и пляшущими фонтанами, - изумительным детищем человеческой фантазии. Мы по-детски радуемся, объедаемся мороженым, заливаясь счастливым смехом.
Между Варшавой и Краковом останавливаемся перекусить в небольшом придорожном кафе. Присаживаемся за стол, просто сервированный, приветливый kelner предлагает меню на трёх языках. Пробуем настоящий польский суп из говяжьих желудочков, похожих на ёжиков – фляки и овечий сыр осцыпек в форме веретена с узором, таящим ароматы лугов. Приятно испробовать что-то самобытное, что обычно едят местные жители. В этом супце есть душа!
Из окна наблюдаем, как крестьяне украшают дорогу к храмовому празднику села – festival swiatynny* – разноцветными шариками, - очень весело получается.
Сегодня мы впервые в Кракове, старинном городе с многовековой историей. Разговорчивый таксист привез нас в самое его сердце. Каждый камешек здесь дышит стариной. Ходим, очарованные, и на барельефы заглядываемся, можно не бродить по музеям, старины хватает повсюду: на узких улочках, широких площадях, в скверах и переулках. То тут, то там, продают сувениры, лубочные поделки, вспыхивают камеры, шумные стайки студентов перелетают из кафе на площадь. Голова кружится от потрясающей готики старинных зданий с причудливыми фризами, венчающими карнизами, округлыми пилястрами, в проемах окон - чудные картуши. Как хороши колонны с листьями аканта на капители. Кажется, сама история оставила на них отпечаток прошедших эпох старинным рустом, и летний ветер тихо напевает нам ее. За свежими штрихами реставрации пробиваются рыжей медью подпалины времен.
Главная площадь вымощена зернистым камнем, поющим глухим баском под аккомпанемент колес стилизованных старинных экипажей. Посреди неё латунно поблёскивает атлетическая скульптура циркача. За пару злотых изваяние вдруг оживает, незримый механизм приводит в движение каждый мускул, бронзовая маска озаряется улыбкой и каждый думает, что это неожиданное преображение происходит для него. У юной пани, как по волшебству, оказывается в руках цветок. Одушевленная скульптура - это чудо, особенно если видишь её впервые в жизни.
Польский «Арбат» усыпан шедеврами местных «Ван Гогов». Полотна лоснятся, плавясь, и, кажется, вот-вот растают под знойным августовским ливнем, оранжевыми стразами орошающим этюды мастеров. Здесь буйство красок и портретный рай: пастель и акварель, темпера и сочные прикосновения мастихина. Вергилии прекрасного, собравшись в круг, смеются, жонглируя шутками, добродушно подсмеиваются над многочисленной братией рассеянных туристов. «Pani, portret dla pamieci?»*
Покрылись благородной патиной бронзовые фигуры всадников. Ни многочисленные войны, ни краткий мир не остановят это веретено времени, и только мы, невольные свидетели его мимолетности, наивно, робко, тщетно стремимся удержать его.
Как хорош этот город, ставший для нас родным, как приветливо машут нам клёны своими ладошками. Когда еще доведется вернуться сюда, да и доведется ли! А воспоминания как цветные лепестки продремлют гербарием, потом внезапно оживут, их тонкие листки снова наполнятся влагой и ароматом. Они напомнят нам эту сказочную страну с маленькими, будто кукольными домиками, аккуратными светлыми людьми, дружно идущими к воскресной мессе, безмятежными «небесными ласточками» в серо-голубых платьях и белых, похожих на птичьи крылья шляпках, спокойно ступающими по чистой мостовой, ведущей к храму, и юную невесту, ведомую к алтарю взволнованным отцом. Ее – в счастливом неведении, его – в тревожном ожидании. Этот сладкий запах белых лилий, полевых цветов и флердоранжа, будет долго шептать нам о лете, счастливом варшавском августе 200… года в чарующем уголке великодушной щедрой удивительной нашей Земли.
Хотим добраться до Хельской косы, расположенной недалеко от Гданьска, взглянуть на очаровательного балтийского тюленя. Дорожные развязки вьются причудливой лентой. Чтобы не заплутать, сверяемся с картой, попутно любуясь живописными придорожными пейзажами, справа и слева щетинятся сосновые леса, издавая пьяняще-сладкий аромат древесной зелени. Стараемся объехать города, богатая природа края не отпускает, камера становится горячей от многочисленных нажатий. В июле коса похожа на забитый пробками мегаполис, машины движутся плотной колонной, и нет возможности свернуть или вернуться назад. «Влип очкарик!» Деваться некуда, приходится плестись черепашьим шагом. На месте будем часа через три.
Добрались через три с половиной, теперь главное – ночлег. Заходим в маленький отель, интересуемся свободными номерами, пани с сожалением разводит руками. То же самое повторяется еще в пяти таких же гостиниц. Обращаем внимание, что виллы на полуострове огорожены, но есть звонок и номер телефона. Без брони шансы наши равны нулю. Наскоро перекусываем кофе с szarlotka – воздушным пирогом из яблок с добавлением изюма и корицы в симпатичном кафе. После ужина поворачиваем назад, в город мы должны вернуться засветло.
Узкая полоска соснового леса отделяет прибрежное rozliczenie* от пляжа с белыми дюнами. Балтийское море удивительно, оно похоже на изумруд, в гранях которого еще не заиграл солнечный луч. Оно мятежное и загадочное, влекущее в бунтующие свои глубины. Над малахитовой гладью парят, поблескивая эмалью крыльев, аборигены моря. Северные чайки не похожи на южных, они мельче, жемчужней, не такие голосистые, словно берегут силы для борьбы с нордом –  хозяином студёного моря. Напоследок, вдыхаем аромат морского бриза и, подгоняемые дерзким бореем, сопровождаемые дружным хором белых альбатросов, покидаем берег вечной панской мечты.
Разве объяснишь привыкшему к оседлости горожанину, что за чувство толкает тебя, по первому зову неведомой силы, покинуть уютное домашнее гнёздышко и помчаться, полететь в неизведанное, будто у тебя за спиной неожиданно выросли крылья.

*«Полонез под открытым небом» - одноименная картина художника 19 века Корнелия Шлегеля
*Do widzenia! – До свидания! (польск.)
*Dobry wiecz;r – Добрый вечер (польск.)
*Czy masz wolne pokoje? – У вас есть свободный номер? (польск.)
*Tak, je;li chcesz, mog; pokaza; – Да, если хотите, могу показать (польск.)
*Pani, portret dla pamieci? – Портрет на память, пани? (польск.)
* rozliczenie – поселение (польск.)

12. Где оно, счастье... http://proza.ru/2017/01/07/1977
Ирина Белявская
Несколько лет назад к родителям приезжала из Одессы моя подруга Лили. Она уехала в «жемчужину у моря» после девятого класса, став счастливой обладательницей двухкомнатной квартиры, доставшейся ей от бабушки и дедушки. Я тяжело переживала разлуку с ней, так как с детства мы были очень близки: "как сестрички",- говорили наши мамы. Нина Николаевна, мама Лили, при встречах, с улыбкой вспоминала, как накручивала на палец мои соломенные кудряшки.
Мы жили в смутное время «перестройки». Каждый зарабатывал как мог, подключив все свои природные способности, о которых порой и не подозревал. Интеллигенция челночила, кто-то шоферил, курьерил в фирмах или зарабатывал переводами. А тот, кто не мог заставить себя выйти на рынок, занялся сетевым маркетингом – подарком наших заокеанских «друзей». Почтальонша Маша все чаще путала адресатов, не скрывая, что зарплата маленькая и «надо бы помочь». Отъезжающие репатрианты частенько дарили ей старую утварь, а однажды отдали холодильник – куда ж его тащить через три границы.
На одном из брифингов, я познакомилась с американцем. Лари приехал волонтером Международного Красного Креста для оказания помощи населению третьих стран. Он оказался открытым и словоохотливым жителем Техаса, мы и не заметили, как подружились, а по окончании его командировки условились продолжить общение. Лари писал сентиментальные письма, называя меня «красной розой», заваливал виртуальными подарками, мечтал о совместных прогулках по ночному Нью-Йорку, путешествиях по живописным каньонам Аризоны и обещал подарить красную машину, видимо красный цвет у него ассоциировался со всем русским.  Его дед приехал в Америку из Китая, пытаясь заработать на модных тогда приисках, в результате Лари стал стопроцентным американцем в … поколении. Только позже, когда переписка наша прервалась, я узнала, что моя мама, не веря в заморских принцев и в то, что «там хорошо, где нас нет», вступила в «преступный сговор» с почтальоном Машей и регулярно прятала письма заокеанского друга, не оставив мне шансов в корне изменить свою жизнь.
Стараясь прокормить детей, оставшихся от двух неудачных браков, подруга моя попыталась  выстроить сеть перепродаж никому не нужной мелочевки: косметики и аксессуаров сомнительного качества по бросовым ценам. Моральная сторона вопроса изобретателей «чудесной схемы», понятно, не интересовала – издержки капитализма, так сказать. Звеньями цепи стали одноклассники, друзья и знакомые. Больших денег таким путем трудно было заработать, но новизна метода и соблазн быстро разбогатеть был велик.
Одесская жизнь Лили была далека от благополучия. Поступив с третьего раза в инженерно-строительный институт, она с успехом его окончила как раз под конец брежневской эпохи «застоя» и, отбатрачив несколько лет в проектном институте, с ужасом обнаружила, что инженерной зарплаты хватает только на еду и коммуналку, а на всякие «женские штучки» и то, чтобы побаловать близких  излишествами, которые и делают жизнь такой чудесной, не может быть и речи.Свадьба с ровесником была сыграна на "экваториальные деньги" родителей (они работали два года в Шри-Ланке).
К несчастью, скоропостижный брак, которым осчастливил мою подругу ровесник, оказался неудачным и оставив ей в наследство чудесную малышку, новоиспеченный муж отбыл в неизвестном направлении. Мне всегда было жаль Лили, трудяга и добрячка, она поистине заслуживала лучшей доли.
А потом грянули 90-е и посыпались прелести капитализма: цены, растущие как на дрожжах, неподъёмная коммуналка, платная медицина и образование. И пустилась моя подруга «во все тяжкие», включая поденную работу, уличную торговлю цветами и ночные дежурства. На ужин у нее был жиденький свекольный супчик, а на обед – семечки подсолнечника. Когда я приехала к ней с сумкой, полной всевозможной снеди, которую, моя будущая свекровь собрала для сына, отплывающего в дальнее плавание, я почувствовала себя спасительницей человека – «дорога ложка к обеду». Корабль ушел из одесского порта раньше срока и я не успела передать своему жениху домашние яства, собранные любящей материнской рукой. «Тяжела и неказиста» жизнь одинокой матери двоих детей.
У Лили была родная сестра, жизнь которой волею судьбы сложилась более счастливо.  Неля окончила институт киноинженеров в Ленинграде, поступив в него сразу после школы. Имея от природы более авантюрный характер, она занялась бизнесом и довольно успешно, как оказалось - открыла парикмахерский салон. Еще будучи студенткой, вышла замуж за своего земляка. С супругом они были похожи целью и притязаниями, поэтому их благополучие росло как на дрожжах и когда через несколько лет они приехали к родителям в свой родной город на новеньком «Понтиаке», это никого не удивило. К большому удовольствию мальчишек во дворе, им было заплачено конфетами и монетами за охрану новенькой «тачки» гостей. Зять рассыпал обаятельные улыбки, одаривал тестя подарками в виде подержаных брендовых вещиц и парочки кожаных курток с собственного плеча. Тесть был счастлив.
Нелин сынок убалтывал гостей смешными вопросами и подробным рассказом о новой игрушке - роботе, который умел передвигать металлические ножки, произнося: « Поздравляю с днем рождения», -  только что купленной любящими родителями. Мальчишка был забавным маленьким «почемучкой» - живым и симпатичным. Все смотрели на него с таким умилением, которое может вызвать только не по годам развитый ребенок, почти вундеркинд.
После развала империи, жизнь разбросала нас по национальным окраинам, и только в сезон отпусков 19.. года нам удалось всем вместе встретиться, каким же это было счастьем! Нина Николаевна приготовила вкуснейшую утку с яблоками и фирменное блюдо семьи - сливочное мороженое, вкус которого моментально напомнил наше беззаботное детство, когда мы носились в «салочки» и «казаки-разбойники», играли в «классики», «садовника» и резинки, а потом захлебывались маминым компотом и объедались домашним эскимо.
Через год родители подруги засобирались переезжать в Одессу, на родину отца. Квартира и мебель были уже проданы, осталось собрать книги, кое-какие дорогие сердцу вещи, которые было жалко продавать или дарить. Я подумала, что  наконец-то их души успокоятся - Нина Николаевна с мужем всегда чувствовали себя в нашем городе временными обитателями, даже ремонт лишний раз не делали. Мне их квартира казалась пустой, неухоженной беличьей клеткой, как будто люди живут на чемоданах. Родилась Нина Николаевна в небольшом российском городке, а муж был одесситом. Познакомились еще студентами и попали, по распределению, в один город. Большая часть жизни была прожита здесь, но их всегда тянуло на родину предков. Вот еще одна семья уезжает.., я поторопилась распрощаться, чтобы никто не заметил моих слез.
В апреле неожиданно позвонила Лили, она приезжала раз в год, чтобы встретиться со своими одноклассниками, с которыми была очень дружна. Я, к тому времени, рассталась с мужем и находилась в мучительном бесконечном поиске новой привязанности. Подруга показалась мне не такой веселой и оптимистичной, как обычно. Я спросила о родителях, ожидая услышать хорошие новости, но ее рассказ удивил и расстроил меня. Лили поведала, что родители живут с ней и детьми в ее крошечной «хрущевке», в Одессе. Оказывается, большую часть вырученных от продажи квартиры денег им пришлось отдать младшей дочери, чтобы вернуть долги её мужа, на которого наехал «криминал», в противном случае - пришлось бы продавать ленинградскую квартиру. Но это было еще не самое страшное. Хуже было то, что Нелин благоверный сбежал с новой пассией, бросив замечательного сына.
Накануне Пасхи в наш город привезли чудотворную икону «Божьей Матери» из Оптиной Пустыни. Подруга узнала об этом и предложила пойти в храм,  расположенный в Соборном парке.
Когда мы подошли к церкви, хвост из страждущих приложиться к святыне тянулся до самой колокольни. Множество юродивых, больных, взрослых с детьми на руках с надеждой смотрели в сторону храма. Кто-то надеялся на телесное исцеление, кто-то - на душевное. Не меньше четырех часов прошло прежде, чем мы переступили его порог. В храме витал тяжелый аромат свечей и лаванды, священник производил помазание прихожан, а они по очереди прикладывались к иконе, некоторые подолгу задерживались возле нее, бесшумно шепча знакомую молитву, другие, в каком-то исступлении целовали, взывая к ее чудотворной силе.
Я плохо помню, что происходило вокруг. Как будто что-то подтолкнуло меня к святыне, я прикоснулась к ней лбом, надеясь на помощь в осуществлении моего самого заветного желания. Просьба была единственной, но я вложила в нее столько силы и страсти, что, наверное,  она была похожа на молитву, рожденную самим сердцем.
Как сомнамбула, я вышла из храма, потеряв из виду свою подругу. Встретились мы на храмовой скамейке. Дети и белолицые старушки с удовольствием кормили ненасытных голубей, слетевшихся стайкой на площадку перед колокольней.
Лили с младшей дочерью вскоре уехала в Питер к сестре, к тому времени оправившейся от потрясений и родившей сына любимому человеку.
Через три месяца, на художественной выставке заезжего художника, я встретила С...
Выстраданное, вымоленное моё счастье.
Счастливой быть так просто и радостно…