Встречи. гл. 3 Миллион долларов для Марка

                Встреча с прошлым

              Курсовая для Тропкина, написанная Марком и отправленная в институт, получила отличную оценку, и поэтому комендант не возражал против его поездки на три дня в Николаев.
              И вот знакомые перрон небольшого Николаевского вокзала и терпкий запах южного города.  Сойдя с поезда, Марк сразу позвонил Лере, договорился о встрече и попросил взять с собою  сына.  Лера пришла с Владиком.
              Марк с горечью видел, что за два года разлуки шестилетний мальчик позабыл его, стеснялся, хотя и напряженно прислушивался к их разговору - пытался вспомнить. (Когда Лера сообщила Владику о будущей встрече «с папой Марком», он, удивлённо хлопая глазами, спросил: «Скажи, а что я должен буду делать?!»)
             И тогда, прогуливаясь по аллеям парка, Марк тихонько затянул незатейливую песенку, которую часто пел, когда они все жили вместе:
      
      «Маленький Владик - гулять собрался в парк,
       А дома его ждали мама Лера и папа Марк.
       Они пришли с работы, они устали очень
       А маленький Владик играть с ними хочет.
          
        Он строит домик и мячики катает,
        Потом на пианино тихонечко играет.
        Он смотрит телевизор: мультфильмы и картинки,
         А за окном тихонько падают снежинки...»          
   
        И тут Владик бросился к нему, прыгнул вверх, крепко обхватил шею, и пришлось ещё долго, уткнувшись лицом в его пальто и сдерживая слезы,  нести его на руках. Не хотел отпускать. Вспомнил!
        На другой день, возвращая Марку вещи и книжки, Лера призналась:
        «Представляешь, после того, как мы вчера расстались, Владик прямо набросился на меня с вопросами: «А где так долго был мой папа Марк? А он меня любит? А почему он с нами не живет?» — и услышав ответ, что с ними теперь живет папа Лёша, рассудил по-своему: «Нет.  С нами должен жить папа Марк.  А папа Леша пусть живет... на кухне».
        Эти слова  ножом полоснули по полуоткрытой ране.  Но что он мог поделать? Как выяснилось, Лера стала жить вместе с «папой Лёшей» задолго до их личного свидания на трое суток в херсонской зоне. И не зря Марк тогда почувствовал раздвоенность её личности и неискренность последних слов при расставании: «Всё в порядке...»
        С первой минуты их нынешней встречи и до момента расставания, мозг Марка  упорно сверлил один и тот же вопрос, не дававший ему покоя с момента получения в Дубенской зоне письма Валерии о том, что семьи у него больше нет.
       В конце концов, он не выдержал:
        — Лера, — уже перед самым их прощанием на перроне вокзала дрогнувшим голосом спросил Марк: — По-че- му?!
         Алая краска побежала по её лицу. Она отвела глаза, сжала губы, хотела что-то сказать, но передумала. Смотрела в сторону и молчала.
         — Ну, не хочешь — не говори, — примирительно сказал Марк, — дело прошлое. Наверное, так было надо...
         — Да ни хрена не «было надо», — неожиданно взорвалась, Валерия, — когда тебя закрыли, я через несколько месяцев перешла жить к родителям. И тут мама, а ты мою маму знаешь, как дятел, долбит и долбит: «Он тебе не нужен. Он — человек конченый. У тебя с ним никакого будущего нет. Выйдет, будет дружков своих – зэков к тебе на кухню каждый день таскать. Ну, так как Васька, муж Светки Ковалёвой, таскает. А тебе их кормить и убирать. Не наслушалась еще Светкиных рыданий?
     — Потом у них дела начнутся — сама знаешь, какие дела. Попал на кривую дорожку, с неё не свернешь, По ней и дальше пойдёт. И вообще: я — уважаемая учительница, детей в школе учу, отец — подполковник морской авиации. Нашей  семье с судимым не по пути. Да и зачем тебе свои лучшие годы в его тюремный срок зарывать? Или ты его все пять лет ждать собираешься?» — и так каждый божий день. Утром начинала, вечером не заканчивала. Понимаешь? Ну, и ... капля камень точит. А тут еще Лешка заявился, мой первый парень, который у меня еще до замужества был. С которым я первый раз поцеловалась, первую сигарету закурила и которого с армии не дождалась. У него уже семья была, сын. Но как узнал, что я одна, семью бросил, примчался, на колени бухнулся: «Лерочка, только тебя всегда любил и люблю. Я тебя счастливой сделаю! Умру, а сделаю. Веришь?» — Поверила. Вот и всё.
        — Ну и что, — чуть с иронией спросил Марк, подумав о том, что если бы мамины уговоры совсем уж не были созвучными мыслям Леры, она вряд ли бы прислушалась к маме, — сделал? Леша тебя счастливой сделал?
        Валерия  опять отвернулась. Помолчала.
        — Да, живём как-то. Что сейчас говорить, — наконец, без особого энтузиазма вымолвила она, — расписались недавно. Лёша — прапорщик. Сергей, брат мой, сейчас в Монголии. Офицер. Он нас туда вызывает, Леше документы делает. Скоро уедем за границу.
        — Всё ясно. Что я могу сказать? Удачи вам... на новом месте! — внешне спокойно чуть с улыбкой пожелал Марк, подальше запрятав горечь от признания Леры:
         «Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше? Быстро же ты сдалась...» - подумал он про себя.
      
         Перед этой поездкой в Николаев Марк много передумал. Как пройдёт встреча с бывшей женой? Не вспыхнет ли опять чувство, какое согревало его всё то время в тюрьме и в зоне? Не испытает ли муку стоять рядом с ней и не сметь прикоснуться,  поцеловать? 
         Нет. Не стало. Всё было спокойно и буднично. С обеих сторон.
         С её стороны сперва  сквозило нескрываемое любопытство и... страх: каким же он стал теперь? Может рассчитывала увидеть угрюмого, прожжённого, забитого татуировками зэка. Сплёвывавшего через губу и болтающего по фене. Не увидела. Марк был  один в один таким, как и раньше, и Лера быстро успокоилась.
          Он же смотрел на неё и видел... абсолютно другую женщину. Совсем другую: и внешне и внутренне. Внешне — потух всегдашний блеск её огромных карих глаз, а ранее белоснежная кожа, которой он всегда любовался, посерела. Будто за эти прошедшие два года  Валерия постарела лет на десять. Внутренне — чувствовал её неуверенность и растерянность. Всё. Ни сожаления, ни раскаяния в её глазах  не отражалось.
    Марк тоже успокоился, и хоть воспоминание об измене жены еще иногда царапало душу, но в глубине её он был даже рад — глубокие страдания остались в прошлом. Прощай прошлое! Прощай Николаев!
     Навсегда? Очевидно. Дом рухнул. Исчез из этого мира. Восстановлению не подлежит!

                Неожиданное знакомство
      
           Лето пролетело в отличие от дней в неволе так быстро, что и не заметил.
За это время Марку удалось перелопатить кучу строительных работ: был и бетонщиком, и арматурщиком, и плотником деревянной опалубки, и помощником экскаваторщика. Окреп телом и успокоился душой, отдыхая в свободное время с родителями и с Колей Гариным.
           Однажды, заглянув к Коле, застал у него за накрытым столом незнакомую высокую белокурую сероглазую женщину с короткой стрижкой и ярко накрашенными губами. Оказалось, что она пару лет назад работала у Коли инженером, уехала, а сейчас на месяц прилетела в Дубны в отпуск погостить у родственников.
          Обрадовавшись Марку и пригласив его за стол, Коля представил старую знакомую как Аллу и, сходу сунув Марку гитару, попросив спеть одну из их любимых песен.
            — Марк, как вы прекрасно поёте!  —  услышал он от Аллы.    
         И хотя отлично понимал, что это  не более, чем комплимент, но такую прямую лесть от незнакомой женщины он слышал впервые. Её восхищение бальзамом легло на душу,  раненую  разводом.
         И поэтому, получив предложение отдохнуть в следующую субботу на природе, на реке, с ночевкой в палатке, причин отказаться не нашёл. Да и не искал.
          Они стали встречаться, и когда Марк заметил, что Алла хочет перенаправить  ручеек их отношений в русло пошире, сразу предупредил, что жениться  не собирается:
          — Хочешь продолжать встречи, нет вопросов. Но... без обязательств.
          И объяснил почему: во-первых еще не отошёл от развода. Во-вторых, кроме обычной страсти,  других чувств у него не было.
         Несмотря на это, Алла бросила интересную работу в большом городе, и к новому учебному году приехала в их крохотные Дубны с семилетней доченькой Танюшкой. Сняла квартиру с печкой, топившейся  углём, устроила Танечку в школу.
         А в январе радостно объявила, что беременна и собирается оставить ребенка, что бы Марк ни решил.
           «Ну что ж, сынок — с горечью сказал отец, — винить некого, придется держать ответ. Мой внук без отца расти не будет!»
          «Да… Уж виноват, так виноват...  И что теперь?» — молчал Марк.
             Он видел, как во второй раз ускользает от него призрак семейного счастья, но отступать было поздно.
               Марк женился, и ему разрешили поселиться дома, у родителей.   Он быстро подружился с маленькой Танечкой, и через пару недель она уже называла его «папой», карабкалась по нему, как по дереву, играла и хохотала: с беленькими косичками и добродушным,  веселым характером.            

               
                Чинарик
         
          На стройке коровников рядом с бригадой Марка «пахала» бригада «строгачей» во главе с одесситом Трошевым.
         В этой бригаде числился и один «химик» с общего режима, из той же Дубенской колонии, что и Марк, Сенька Серый, небольшого роста, худощавый с постоянно трясущимися руками.
          Все звали его «Чинарик», за презренную привычку вечно просить у дымящих: «Докурить не дашь?»
          Марк помнил его по зоне, еще тогда отметив неряшливость, забитость и мутный взгляд вечно бегающих бесцветных глаз. Он работал в прачечной и относился к масти «шнырей».
          Таким он был и сейчас: неопрятным, зашуганным, никогда не смотрящим прямо в глаза. 
         Только если в зоне он ишачил, как проклятый, зарабатывая УДО, то здесь  в то время, когда его товарищи надрывались на рытье котлованов или катали бетон, Чинарик «сачковал» так, что это было видно даже невооруженным глазом.
           Проблема с алкоголем у него светилась конкретная. Мало того, что он уже несколько раз  попадался пьяным, Сенька, по словам его соседей, дошедшим до Марка по устному радио, пил почти каждый день.
          Все это время Марк как мог отгоражиал его от зоны, но после очередного залета предупредил:
          — Сенька, ты уже большой мальчик и, конечно, можешь бухать, сколько влезет. Но учти, ты знаешь, что бог тут — комендант, а не я. И если ты попадешься еще раз, то я, чтоб ты запомнил, на совет не приду, заболею, и загремишь ты назад в зону, как миленький.  Мало того, что пьешь, как лошадь, ты и на работе — никакой. Как тебя «строгачи» еще  живым держат, пашут за тебя? Понимаешь, я  просто не придумаю новых слов в твою защиту.
         — Понимаю, Захарыч, понимаю, — все также уставив в пол свои не знающие покоя глаза, подобострастно кивал Чинарик, — не попадусь…  я по-тихому.
         Но уже на следующий день, наблюдая, как лопата для еле живого с похмелья Чинарика служит ему не столько для работы, сколько для удержания равновесия, Марк, кипевший от злости, присев во время обеденного перерыва за стол к Трошеву, спросил:
          — Слушай, что-то я не врубаюсь. Вся «химия» перед тобой на цирлах, а Чинарик что, исключение? Никто так открыто не сачкует, как он. Нам-то платят сдельно. Сколько сделали, столько и получили. А из-за него, получается, все в заработке не добирают. Так?
         Он даже в страшном сне не мог бы себе представить ответ «строгача»:
         — Захарыч, а ты когда-нибудь с ним глазами встречался?
         — Нет, а что? — подумав, с недоумением спросил Марк.
         — А я встречался.
         — Ну и что?
         — А то, что штемп он не простой, хоть и чухан.
         — В чем не простой?
         — Убить может… —сказал одессит так веско, что Марка передернуло.         
         — Ну, ты даешь!  Господь с тобой, да он что в зоне, что на «химии» мухи не обидел. Шепота собственного боится. Я же его не первый день знаю.
         — Захарыч, — поднимаясь из-за стола, проговорил Трошев, — а я тебе говорю: убить может.
         Марк еще долго не мог прийти в себя:
         «Трошев, державший вместе с  дружками-строгачами всю общагу, Трошев отсидевший не одну ходку и не боявшийся ни бога, ни черта, трусит перед заморышем Чинариком? Такое придумал: «Убить может…». Только не он. Никогда не поверю».
       Прошло несколько дней, и Чинарик практически  невменяемым был доставлен в дежурную часть, а  очередной рапорт лег на стол капитана Тропкина.
        Понимая, что отмазать Сеньку ему  не светит, Марк, прикинувшись больным, на заседание совета не пришел.
         Но отправить алкаша в зону не удалось.
         В ночь перед зачеданием совета он исчез.  Совсем. Сбежал с «химии».
         Это был первый случай побега, и, конечно, по всем местам, имеющим отношение к Сеньке Серому, полетели депеши на его задержание. Но розыск ничего не дал. Пропал Чинарик, как в воду канул.
          — Та вже лучше, чтоб и утоп! — как-то, в сердцах, вырвалось у коменданта в ожидании самых серьезных неприятностей сверху. И он их, конечно, дождался.
          Его всегда хмурое лицо стало еще жестче, и в это время все старались не попадаться на глаза Тропкина.
          Прошло полгода. И вдруг коменданта дернули аж в сам Киев, приказав везти с собой личное дело Семена Серого.
          Вернувшись через несколько дней, он не мог сдержать своего изумления, рассказывая Марку:
          — Представляешь, Захарыч, мы его по трем городкам и двум поселкам ловили, где он мог нарисоваться у родичей. А он, зараза, прямо в столицу, в Киев подался. Как уж добрался туда — не знаю. Там он  познакомился с Ириной Гринько, молоденькой учительницей младших классов, первый год после института... — комендант сделал паузу.
         — Я ее видел в Управлении…  Блонда… и такая симпотная, ей бы в кино сниматься. Рыдала там за ним, просила передачу и одежду принять. И как это чмо смогло влюбить в себя такую кралю? Я бы сам  за ней хоть на край света подался, да жена не отпустит… — хохотнул Тропкин.
         Марк представил себе тощую фигуру Сеньки с нездорово желтоватым цветом заспанного лица, мечущимися глазами в засмальцованной куртке и залепленных грязью ботинках рядом с красивой интеллигентной девушкой и в очередной раз поразился загадке женской души.
         — И чем же этот алкаш конченный мог привлечь такую красавицу, как вы описываете? Да на него же без слез и не взглянешь…
        — Не знаю, не ко мне вопрос. Хотя… ты, сам не подозревая, может и нашел ответ. Сжалилась она над его убогостью, наверное. Бывает такое у них, у баб… Другого не придумаешь. — Заключил капитан.
        — Но если ты думаешь, что он бухать бросил, то зря. Снюхался с двумя…  такими же пропащими из соседнего двора — мужиком и бабой, и, потихоньку воруя у пригревшей его Ирины, упивался почти что каждый день вплоть до последнего.  —Тропкин опять помолчал.
        — Ребята наши, киевляне, выбили из него все до капельки, что в тот день произошло. Короче, пошел Чинарик с новыми дружками в парк, любимым делом заняться. Из двух бутылок «Биомицина», что у них было, выпили полторы. И тут Серый обнаружил в кармане деньги, которые еще два дня назад у Ирины дернул и забыл.
         «Я схожу, еще бухла и закусь возьму, а вы тут мою долю не троньте!» — наказал он собутыльникам.
          Когда же  вернулся с двумя фугасами вина, то увидел, что ополовиненная бутылка пуста, а мужик, задрав бабе юбку, оседлал и «пилит»  ее прямо на осенней траве в кустах.
          И тут его переклинило. Как говорит, и из-за того, что его долю выпили, и что трахаться внаглую стали. Короче,  вынул он нож и сначала мужику  горло вспорол, а потом и женщину зарезал. Насмерть.  Говорит, кричала она страшно, пока убивал ее.  На этот крик  и завернули проезжавшие рядом по аллеям парка спортсмены- велосипедисты.   Они скрутили Чинарика, как он там ножом не махал.   Вот такая ситуевина… — заключил комендант.
          Марк подавленно молчал. Только что услышанное им никак не хотело укладываться в голове.
          «Убить может — вспомнились ему слова Трошева — жаль, что  в отличие от меня, он оказался прав… Жаль…»