Памяти узников концлагерей

Алел безудержно восток
своей закатною красой.
А по дороге паренек шёл весь в лохмотьях и босой.
Сочилась кровь с его ушей и плоть его была слаба,
кишело тело всё  от вшей  и ужасала худобА.
Он шёл с улыбкой на губах, шёл от бомбежки, от войны, а в страшных от фугасов рвах лежали русские сыны.

Земля-живой души кусок вся поседела от беды, и капал из берёзы сок подобием святой воды.
Она стояла как солдат, обрубки веток уронив. Печален был потухший взгляд и не было природных сил.

К берёзе мальчик подошёл, прижался трепетно щекой:-Спасибо, Господи, пришёл, кажись, сегодня, я домой.
Я так давно в неволе был, счёт потерял ночам и дням, и подаяние просил по сЕлам и по деревням.

-Я твои раны  залечу! Мне б только увидАть свой дом.
Обнять я матушку хочу и вновь увидеться с отцом.
Но у войны свои права. Свой жёсткий нрав и свой оскАл.
Там, где был дом, растёт трава (он местность сразу не узнал).
Лишь трубы от печей торчат-немым укором чёрных дней, да травы тихо шелестят о страшной участи людей.

Деревня сожжена дотла,  в тот горький,  сорок третий год, и от людей одна золА...
Прервался русский славный род. Лишь по ручью узнал малец свои родимые места:
Там камни в виде трёх колЕц ему сияли как маяк.

Отец искусный мастер был:
Хотел невесту удивить...
Те камни он добыл в горЕ и стал отверстия сверлить.
Крутили пальцами у лба: «Совсем, мол, чокнулся мужик....»
И деревенская молва списала всё на  «лёгкий бзик».

Тогда отец построил дом
И восемь яблонь посадил. А дом срубил лишь топором!
( В колхозе денег не просил.)
Настырным был!  Не без того....Но людям делом помогал. Как мать страдала без него, когда он в Финскую пропал.

Её родной и грустный лик всегда он в памяти хранил.
Её сынок в чужой дали за жизнь цеплялся, что есть сил.
Он страсть такую претерпел: побои, пытки, голод, страх...
И о товарищах скорбел, о тех, что сожжены в печАх.

Сидел мальчишка у ручья  и род свой тихо вспоминал.
Нет у него теперь жилья и сиротой в тот год он стал.
Звенели птицы в вышине,
Журчал без устали ручей.
Он будет помнить о войне, до самых, до последних дней.

Тот номер страшный на руке пытался выжечь он огнём.

И на немецком языке не смЕли говорить при нём.
Сын брал учебник и тетрадь и к другу шёл  язык учить,
Он знал про «адскую печать» и что её вовек не смыть.

Он будто в прошлом до сих пор...
Да разве можно то забыть?!
И дню счастливому в укор, -о самом страшном говорить.




Светлой памяти Недосека.К.А.