Удивительные приключения Жука-Кувыркуна

   Перевод повести “The Woggle-Bug Book”, 1905 г., американского писателя Лаймена Фрэнка Баума (Lyman Frank Baum).
   © Перевод. Олег Александрович, 2016 – 2021

   ***
   Читать перевод повести с иллюстрациями Айка Моргана (Ike Morgan) можно здесь: https://oleg-alexandrovich.dreamwidth.org/1030051.html — и далее по ссылке.

   Лаймен Фрэнк Баум
   УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЖУКА-КУВЫРКУНА

   Мистер М.У. Жук-Кувыркун, В.О., оставленный на время друзьями его из Страны Оз в одном из больших городов Большого Мира (туда как-то раз совершили они всей компанией единственное свое путешествие), вышел однажды утром в город тот прогуляться по центральной его улице, — чтобы развеять скуку и поглазеть на что-нибудь новенькое для него и любопытное.

   Буквы М.О. перед его именем значили «Многократно Увеличенный» — потому что наш Жук-Кувыркун был в тысячи раз крупнее всех обычных жуков-кувыркунов, которых ты, конечно, видел, и не раз. А В.О. после имени означали «Высоко Образованный», — и в самом деле, для Страны Оз образованность его была весьма и весьма незаурядной. Однако наш Жук-Кувыркун даже и не подозревал, что здесь, в Большом Мире, все усвоенные им знания вовсе не считались какими-то из ряда вон выходящими, и потому гордый до чрезмерности, как всякая высокообразованная персона, своей интеллектуальной потенцией с преважным видом вышагивал он по улице, оставляя прохожих гадать, какими же такими мыслями преважными занят недюжинный мозг этого существа.

   Жук-Кувыркун, который в многократно увеличенном своем состоянии размерами и ростом был со среднего мужчину, издавна уже взял в обыкновение и одежду человеческую на себе носить; только вместо тканей неброских тонов, обычных для мужских одеяний, выбирал он  для себя всегда, сообразно собственному вкусу, яркое многоцветное великолепие: красное, желтое, синее, зеленое.

   Вероятно, Насекомый наш даже не догадывался, каким диковинным зрелищем был он для жителей того города. Разглядывать себя в зеркало привычки у него не было, а поскольку немногочисленные городские его знакомцы, избегали в разговорах с ним каких-либо намеков на его внешность, он, в конце концов, утвердился в мысли, что больших различий между ним и здешними всеми горожанами нет.

   Итак, наш Жук-Кувыркун шествовал гордо по тротуару главной улицы, помахивая тросточкой в одной своей руке, держа в другой розовый платочек, третьей рукой теребя цепочку часов и четвертой оправляя время от времени галстук на шее, — пока не остановился вдруг как вкопанный перед большой стеклянной витриной роскошного магазина.

   В центре той огромной витрины стояло блистательнейшей красоты создание — такой несказанно чарующей прелести, что у Насекомого едва не остановилось дыхание. Черты и цвет лица незнакомки и впрямь были совершенны, однако не лик ее восковой, — а невероятнейшее, изумительное платье на ней приковало к себе взор нашего героя. Действительно, платье то было самой последней — прошлогодней в Париже — моды; причем его создатель разделял, видимо, сполна пристрастие Жука-Кувыркуна ко всему яркому, вычурному и кричащему: сшито было оно из ткани красного цвета с тем броским рисунком, который модельеры прозвали «вагнерианской клеткой».

   Нигде и никогда прежде не доводилось нашему другу Жуку-Кувыркуну видеть такого восхитительно красивого платья; и с первого же взгляда на этот наряд влюбился он и в него, и в восколикую его обладательницу! Насекомый отвесил незнакомке вежливый поклон, однако та, оставшись равнодушной к такому изъявлению любезности, отвечала ему лишь холодным взглядом.

   «Ну, это пока не беда, — подумал наш герой. — Малодушному сердца красавицы не завоевать, тогда как я  в минуту сию преисполнен неотвратной уже решимости либо стать обладателем сего калейдоскопа красоты, — либо пасть при штурме!» Речения нашего Насекомого, как мы видим, отличала изысканность, доходившая порой до высокопарности и даже напыщенности; подозреваю, что система образования в Стране Оз сходна с той, что практикуется в Бостоне.

   С колотящимся в груди сердцем наслаждал Жук-Кувыркун взор свой обольстительным виденьем, и вдруг заметил он прикрепленную к пуговице платья незнакомки зеленую этикетку с надписью: «Цена $7.93 — ЗНАЧИТЕЛЬНО СНИЖЕННАЯ!»

   — Ах! — бормотал Жук-Кувыркун. — Все мне теперь понятно: моя красавица угодила в какую-то серьезную переделку. Неурядицы, вероятней всего, какие-то… материальные, имущественные… Отчего и выставлена на продажу… и по цене-то невысокой весьма… Но где же, где сыщу здесь я и такую даже сумму — чтобы выкупить это небесное создание и сделать ее моей леди, «миссис Жук-Кувыркун»!

   — Чего стал здесь? двигай дальше! — бросил ему прошедший мимо суровый полисмен с дубинкой руке. И законопослушный Жук-Кувыркун побрел дальше, вдоль по главной улице, лихорадочно, всей мощью своего интеллекта измышляя способ раздобыть как-нибудь — и поскорее — так нужные ему сейчас семь долларов и девяносто три цента.

   Дело все в том, что в Стране Оз денег не знают вовсе, и потому в Америку Жук-Кувыркун прибыл без единого цента в кармане.

   «Однако люди здешние как-то ведь деньги для себя добывают! — размышлял он, — Иначе не один я — все бы ходили тут по городу с пустыми карманами».

   На одной из боковых улиц заметил он нескольких рабочих, которые копали в земле глубокую и длинную траншею — для прокладки сточной трубы.

   «Наверняка эти люди не за просто так землю здесь лопатят, — размышлял Жук-Кувыркун, — а за какие-то деньги. И если так, то вот он — верный мой шанс стать обладателем покорившего меня слепительной красотой своей видения в окне того магазина!»

   Он разыскал старшего — десятника — и попросил принять его к себе на работу, на что тот ответил согласием.

   — А как много вы платите работникам этим? — поинтересовалось многократно увеличенное создание.

   — Плачу по два доллара в день каждому.

   — Тогда мне за день должно вам будет четыре доллара платить: потому что четырьмя руками сподручно вполне мне и двойную работу делать.

   — Что ж, если сумеешь управляться — соглашусь; за двойную работу получать двойную будешь плату.

   Жука-Кувыркуна взнесло на седьмое небо от радости.

   «Два дня! через два дня восемь долларов будут у меня в кармане! Как раз на выкуп красавицы моей уцененной; да и семь центов еще останется — леденцов ей прикупить», — подумал он, после чего снял с себя шикарный сюртук свой, шляпу и закатал рукава.

   Схватив в обе пары рук по лопате, с великим усердием принялся он за работу.

   — Да уж, две руки хорошо, а четыре лучше! — заметил десятник, когда увидел, с какой быстротой заспорилось дело у его нового работника.

   — Рад я весьма, что умеете ценить вы мои достоинства! — откликнулся Насекомый. — И, кстати, будь я на вашей должности, именовали бы меня, думаю, двадцатником, а то и тридцатником — а не десятником.

   — Это по какой же причине такой?

   — По той же самой, по какой четверка рук лучше пары, да плюс принимая в расчет интеллектуальный уровень мой, а также высочайшую образованность!

   — Ха, ха, ха! — рассмеялся десятник и довольный потопал в салун на углу: поведать своему приятелю бармену, какое сокровище повезло ему сегодня заполучить.

   Спустя два дня, отработав к полудню условленный срок, Жук-Кувыркун получил за свой труд восемь серебряных долларов, надел сюртук и помчался по улице в сторону магазина — выкупать свою избранницу.

   Но, увы, с какой же легкостью рассыпаются часто в прах надежды наши! Едва подбежал Насекомый к дверям магазина, столкнулся лицом к лицу он с выходившей на улицу из него некой леди — облаченной в ту самую «вагнерианскую клетку», к которой воспылал страстью он два дня назад!

   От растерянности Жук-Кувыркун потерял дар речи и не мог сообразить, что же ему следует в тот миг предпринять: ведь сейчас лицо у обладательницы платья совсем иным было, нежели два дня назад, — нисколько не восковым! Он бросил взгляд в витрину — и знакомое лицо обнаружил на прежнем месте: у тусклой, как теперь ему показалось, заурядной особы, одетой в неброский черный костюм. «Но как же я мог так запутаться! — бешено вертелось в голове у Насекомого. — Что мне до существа того, которое как столб, в землю вбитый, там стоит! Ведь вот же она — и в платье том же самом, с вагнерианской клеткой, — настоящая любовь моя!»

   — Прошу прощения, мадам, — воскликнул он, преградив молодой леди путь, — но вы моя теперь! Вот — семь долларов и девяносто три цента; и вот вам еще семь центов на леденцы!

   Дама бросила на него недоуменный надменный взгляд и молча, с презрительно вздернутым носом прошла мимо.

   Он пошагал за ней следом. А что же еще ему оставалось делать, если чарующие вагнерианские клетки впереди влекли его к себе как зовущий огонь маяка!

   Женщина впрыгнула в трамвай, который тут же вихрем рванул вперед. На мгновение ужас утраты сковал Насекомому члены, однако быстро придя в себя, он с изрядной прытью, присущей всем жукам-кувыркунам, помчался за трамваем вдогонку.

   Кто-то крикнул: «Вон вор бежит!! Держите вора!» — И наперехват нашему герою — чтобы задержать его — бросился полисмен. Но Жук-Кувыркун всеми своими четырьмя руками с такой силой отшвырнул преследователя от себя, что ошеломленный страж порядка, перекатившись по мостовой, спустя мгновения обнаружил себя лежащим в сточной канаве — следы от пребывания в которой мундир его потом сохранял на себе довольно долгое время.

   Трамвая из виду не упустив, Жук-Кувыркун продолжил погоню за ним. Он перепугал двух собак, сшиб с ног толстяка-джентльмена, переходившего улицу, скачком вверх перепрыгнул мчавшийся навстречу ему автомобиль, и напоследок едва-едва не впечатался сзади в трамвай — который доехал наконец до остановки. С сорванным от бега дыханием, впрыгнул он в заднюю его дверь, — чтобы увидеть в окно, как дама его сердца, вышедшая из трамвая спереди, чопорной походкой шествует уже к дверям одного из домов.

   Превозмогая усталость, выскочил он наружу и помчался за ней, крича:

   — Стой, мое вагнерианское чудо! остановись! Знай же — ты моя и только моя теперь!

   Но леди вошла в дом и с силой хлопнула назад дверью — едва не в лицо ему.

   Герой наш сел на ступеньку перед входом, розовым платочком отер вспотевший лоб и, обмахиваясь шляпой, принялся обдумывать планы дальнейших своих действий.

   Внезапно дверь распахнулось настежь, и из дома вышел крайне разгневанный чем-то господин — с револьвером в одной руке и с большим ножом для разделки мясных туш в другой.

   — О чем это конкретно намекали вы — оскорбляя мою жену?! — вопросил он грозно.

   — Это… была ваша жена? — робко пролепетал удивленный Жук-Кувыркун.

   — Разумеется! Эта леди — моя супруга.

   — Ох! но я о том не знал… Хотя вот — готов заплатить я вам за нее семь долларов и девяносто три цента. Такова ведь ей цена, видите ли, я хорошо помню — на этикетке…

   Господин подпрыгнул на месте и с яростным рыком ринулся к Жуку-Кувыркуну — намереваясь, очевидно, изрешетить его из своего револьвера пулями и громадным мясницким ножом искромсать на куски.

   Не тут-то было — быстроногое насекомое резво рвануло наутек!

   Поспешное бегство наглого визитера вполне, впрочем, удовлетворило разгневанного господина; тем более что патронов в револьвере у него не было, а устрашающий нож давным-давно не точился.

   А тем временем его супруга уже и охладеть успела к своей вагнерианско-клеточной обновке, возбудившей у Жука-Кувыркуна такой бурный взрыв страсти к ее особе.

   — Ни за что и никогда не надену я больше на себя эту безвкусицу! — заявила она воротившемуся с улицы мужу.

   — Ну, если уж так, то ты отдай его Бриджит; недавно опять она беспокоила меня по поводу жалования, а презент такой, я надеюсь, заставит ее лишний месяц помолчать.

   Хозяйка позвала служанку и преподнесла свое новое платье ей в подарок, — и осчастливленная Бриджит решила в тот же вечер отправиться в нем на бал, в дансинг-холл Мики Шварца.

   Отвергнутый же бедняга Жук-Кувыркун вечером того дня вышел прогуляться по городу. Хотя на душе у Насекомого было муторно, свежая его сорочка в розовую полоску, желтый галстук на шее и перчатки цвета зеленого горошка на руках — коими решил он подновить перед выходом свой гардероб — вид придавали ему вполне бравый и беспечальный. На макушке его красовалась и новая, не ношеная еще шляпа: герой наш верил в собственную свою примету, что меняя шляпы, можно якобы влиять на благосклонность к себе фортуны — которая в последние дни, в тот не сомневался он уже, стала смотреть на него как на пустое место.

   Похоже, шляпа та новая и вправду обещала стать для него «удачной» — поскольку уже пару минут спустя Насекомый встретился неожиданно с Айки Свенсоном, и тот преподнес в дар ему билет на бал в дансинг-холл Мики Шварца: прачечная задержала единственную его манишку, отчего сам он пойти в тот вечер на танцы не мог никак.

   Решив отвлечься хотя бы на время от горестных мыслей о своей амурной неудаче, Жук-Кувыркун отправился в дансинг-холл, — и первое, что бросилось в глаза ему, едва ступил он в зал, было то самое — ставшее поистине уже его наваждением — великолепнейшее платье с вагнерианской клеткой! Надетое на Бриджит.

   Шарм свой милашка Бриджит приправила семью искусственными розочками с парой подержанных страусовых перьев, которые приторочила она к прическе своих рыжих волос; оттого блистала она сегодня на балу всем многоцветием красок июньского заката.

   Взлетевший на седьмое небо от радости Жук-Кувыркун метнулся тотчас к божественной Бриджит, которая вальсировала с Фритзи Кейси. Всеми четырьмя руками своими рванул он ее к себе в объятия и выкрикнул — в выспренней своей «ученой» манере:

   — О, средоточие ты мое всех на Земле прелестей совершеннейших! Вот же и нашел я тебя! — наконец-то нашел тебя!!

   Бриджит взвизгнула и громко завопила; Фритзи Кейси сжал свои похожие на массивные надгробные плиты кулачища и шагнул в сторону наглеца-приставалы.

   Крепко продолжая удерживать двумя своими руками клетчатое одеяние, другим двумя Жук-Кувыркун сильным толчком отшвырнул от себя мистера Кейси — так, что тот опрокинулся спиной на пол. Но тут Бриджит вдруг подпрыгнула высоко — и обеими своими широкими пятками, на каждую из которых приходилось по 90 фунтов от ее веса, приземлилась прямо на кончики стоп нашего героя, — который взревел от боли, выпустил леди из своих объятий — и спустя мгновение уже лежал распластанный на полу с дюжиной танцоров на нем сверху; все они тотчас с великим рвением принялись колошматить без разбору друг друга — решив, наверное, что такая диверсия задумана была им на потеху.

   К счастью, силой Жук-Кувыркун обделен не был, — и когда мощным рывком расправил он скрытые под фалдами фрака крылья, все навалившиеся на него джентльмены вмиг разлетелись в стороны — как осенние листья от резкого порыва ветра.

   Насекомый встал на ноги и оправил костюм. Драка продолжалась — с прежним азартом; Бриджит же с места происшествия успела уже сбежать домой.

   Жук-Кувыркун подобрал с полу чью-то подходящую ему по размеру шляпу, — поскольку собственную нашел раздавленной в лепешку, — и в меланхолии отправился восвояси — в свою меблированную комнату.

   «Нефортунистой, да, нефортунистой шляпа та, как видно, оказалась, — размышлял он. — Зато, быть может, эта — которую сейчас я раздобыл — принесет мне удачу!»

   ***

   А Бриджит очень все-таки нуждалась в деньгах, и поскольку покрасоваться в великолепной своей обновке перед друзьями и подружками на вчерашнем балу она уже успела, утром следующего дня отнесла она хозяйкин подарок в лавку подержанных вещей, где продала его за три доллара наличными.

   Едва покинула она лавку, как тут же вошла в нее некая леди родом из Швеции, вдова с четырьмя детьми, которые гуськом семенили за ней следом. Она попросила показать ей платья, и торговец положил перед ней на прилавок только что купленное у Бриджит. Броская яркая расцветка его так приглянулась сразу вдове, что, долго не раздумывая, отдала она за него три доллара и шестьдесят пять центов — сколько запросил хозяин.

   «Канешн, пладий эдат деньг многа стойд, — сказала она себе. — Но что делайдь: мойм крошгам нужн новий папа… забодидься об они; а в эдом тузклом здаром мойм пладийи — кагой гавальэр на мене позмотридь!»

   С покупкой и с детишками следом за ней отправилась она домой, где поспешила примерить обновку. Сидело платье на ней идеально: как мешок на засыпанной в него доверху картошке.

   — О-одшень — шигарна! — воскликнула она в полном восторге, норовясь хорошенько оглядеть себя в осколке зеркала. — Иду! иду гульядь в нем в парг — и все гавальэры з ума зойтуд, каг увидьяд эдот мой новий пладий!

   Времени не теряя, она взяла в руки зеленый зонтик, сумочку, набитую мятой бумагой (делала она это, чтобы не выглядеть, по ее собственному соображению, безродной нищенкой) и направилась в парк — вместе со стайкой детишек своих за ней следом.

   Мужчины, как вы, верно, догадываетесь, взглядами своими вдову в тот день не обделяли; причиной тому, впрочем, был чрезмерно броский наряд ее, но нисколько не его обладательница.

   В парке в тот час прогуливался и Жук-Кувыркун; падший духом, брел он по дорожке шведке навстречу, и когда поднял глаза — прямо перед собой узрел те же самые, столь любезные его сердцу «вагнерианские клетки», ставшие предметом поистине уже безотступной его привязанности!

   — О, возлюбленное мое создание! О, мученье ты мое непреходящее, истерзавшее сердце мне! — вскричал он, подбежал к вдове и рухнул перед ней на колени. — Вот! вот и нашел я вас опять. О, не убейте же меня и в сей раз равнодушием вашим, молю я вас!

   Чрезмерную пылкость нашего героя несколько все-таки сдерживал в те минуты весь прошлый его опыт, и потому обожаемая владелица возлюбленного клетчатого платья не перепугалась и не отвергла его тотчас же, без дальнейшего разговора.

   Больших симпатий к насекомым вдова не испытывала; более того, с родом сим сызмала привыкла она вести нещадную борьбу на истребление. Однако этот необыкновенный, громадный жук, выказавший самый неподдельный к ней интерес, был к тому же и весьма прилично одет, и потому, она подумала, большим убытком для нее не будет чуточку пофлиртовать с ним; тем более что прочие все кавалеры, коих рассчитывала она сегодня здесь пленить, оказались чересчур уж застенчивыми.

   — Дак ви думайт, я и вправд гразавица? — спросила она, бросив на Насекомого притворно робкий взгляд.

   — Именно!! Так я думаю! Вот — сердце мое не лжет! — поспешил заверить ее Жук-Кувыркун, прижав одну за другой четыре свои ладони к колотящемуся в его груди органу кровообращения.

   — Досад кагой з добой… Бидь двойей я ж никаг не могу! — вздохнула вдова, искренне уже сожалея, что ее обожатель насекомое, а не обычный мужчина.

   — Почему же нет?! — воскликнул Жук-Кувыркун. — Семь долларов плюс девяносто три цента как лежали у меня в кармане, так и лежат; и поскольку цена та была первоначальной, а вы тем временем и несколько поизносились уже, прошлись по рукам… Так отчего ж должен предаваться я отчаянию — когда никаких препятствий назвать вас своей я не вижу!

   Многие из нас остаются, наверное, в недоумении, почему Жук-Кувыркун не мог никак признавать возлюбленное им платье чем-то все-таки отдельным от той или иной особы, в него одетой. В самом деле: для него совсем не было разницы, кто же собственно находится под покровами околдовавшего его одеяния; и объяснить такую его причуду можем, пожалуй, мы тем лишь, что Жук-Кувыркун оставался, несмотря на всю свою ученость, обычным жуком-кувыркуном, — и ничего другого ожидать от него просто не стоило. Из его речений вдова поняла одно только, что кавалер этот при деньгах; потому она вздохнула и намекнула ему, что не прочь была бы закусить, — а здесь, рядом с парком есть хороший недорогой ресторанчик.

   Жук-Кувыркун призадумался; транжирить заработанные деньги — в коих привык уже видеть он единственный надежный шанс стать владельцем своего божества — ему совсем не хотелось. Но разве мог он допустить, чтобы возлюбленные его «вагнерианские клетки» ходили голодными! И потому он ответил:

   — Что ж, ежели в тот ресторанчик соблаговолите вы со мной пройти, я с радостью всех вас чем-нибудь там угощу.

   Приглашение вдова приняла, и Жук-Кувыркун гордо пошагал по дорожке подле нее, ведя за руки четверкой рук своих четверых ее чад.

   В одеяниях столь ярких жизнерадостных расцветок вдова и ее кавалер настолько озадачили официанта необычностью своего вида, что деньги с этой парочки потребовал он вперед.

   Дети, радостно тараторя на своем ломаном английском, вскарабкались на четыре стула, вдова заняла пятый. А Жук-Кувыркун, есть которому не хотелось (он теперь сыт был вполне одним лишь созерцанием своей «вагнерианской клетки»), выложил на стол серебряный доллар — как залог чистоты своих намерений.

   Потрясающе просто, сколько в общей численности пирожков и кексов, бутербродов и солений, булочек и сандвичей смогло кануть спустя не столь уж длительное время во рты невинных крошек и не столь уж невинной их мамаши! И дабы восполнить подбитый официантом счет, пришлось Жуку-Кувыркуну раскошелиться на четверть доллара в придачу; а семейство все, едва выйдя из ресторанчика, тут же ринулось гурьбой в открытые настежь двери летнего кафе, — где набросилось на мороженое, а также поглотило несколько блюд с печеньем и пирожными с кремом.

   И Жук-Кувыркун с неохотой расстался с еще одним долларом; но и это был не конец. Дорогим деткам захотелось конфет и орехов, затем они запросили розовый лимонад, а также попкорн и жевательную резинку; и всякий раз Жук-Кувыркун, бросив взор на чарующее вдовье одеяние, не мог никак удержать себя от оплаты очередного угощения.

   Солнце уже клонилось к закату, когда вдова заявила, что она утомилась и потому не прочь, чтобы кавалер проводил ее до дома; кусок в горло как ей, так и ее крошкам никак уже не лез, а Жук-Кувыркун — с неиссякаемым потоком высокопарных своих речений — порядком успел ей надоесть.

   — А вы не против будете, если пожалую я с визитом к вам — сегодня же, но попозже? — умоляюще вопросил Жук-Кувыркун владелицу платья, прощаясь с ней у дверей ее дома.

   — Да! каг угодна! — грубовато бросила ему вдова напоследок.

   Осчастливленный Жук-Кувыркун с легким сердцем отправился в свое обиталище, бормоча себе под нос:

   — Ну вот! желанные мои вагнерианские клетки перейдут наконец-то в мои руки. Да, шляпа новая моя, которую нашел я на балу, удачу принесла мне; сомнений в том нет у меня!

   Давайте же порадуемся мы за нашего друга Жука-Кувыркуна, которому повезло пережить тогда пусть и пару всего-то часов настоящего счастья, потому что тотчас после них суждено ему будет испытать весьма жестокое разочарование.

   Вечером он тщательно вычистил щеткой свой сюртук, надел пурпурный жилет с вышивкой, повязал на шею атласный зеленый галстук и живо пошагал к дому вдовы. Но, увы! когда приблизился он к знакомому жилищу, ударил вдруг в ноздри ему ужасающий смрад. Он остановился. Слабость охватила его члены, тело забила дрожь, глаза бешено завращались в орбитах.

   Дело в том, что коварная вдова, решив раз и навсегда избавится от своего воздыхателя, опылила порог и дорожку к своей двери «Экстерминатором» — порошком для истребления насекомых, — потому даже сама пылкая до безумия страсть Жука-Кувыркуна к чарующему платью ее не смогла никак удержать его от поспешного отступления из этих окрестностей.

   Падший духом и разбитый недомоганием, воротился Насекомый к себе в комнату, — где первым делом сорвал с головы, измял и истоптал злосчастную — как понял он теперь — шляпу и заменил ее на другую.

   Сильнейший испуг после едва не свершившейся «экстерминации» отпустил его далеко не сразу, и ночь он провел бессонную и тревожную.

   А вдова, между тем, успела уже выменять «вагнерианский» свой наряд на лоскутное одеяло, корсет, почти новый, и пару шелковых чулок (непарных, правда) ее подруги, прачки-негритянки с лицом цвета темного красного дерева, — которая стирала когда-то самому генералу Фанстону. Сделка удовлетворила их обеих, и утром следующего дня довольная прачка, облаченная в великолепное новое свое платье, отправилась с корзиной постиранного белья к жене каменщика.

   Несомненно: само Провидение правило стопами Жука-Кувыркуна; потому что, когда брел он в подавленном расположении духа по улице, внутреннее чувство побудило вдруг его поднять взор от тротуарных плит — чтобы тотчас прямо перед собой улицезреть предмет своей страсти, тащивший большую корзину с бельем.

   — Остановись! — возопил он исступленно. — Остановись, гвоздичка ты моя аленькая, умоляю я тебя!

   Негритянка оглянулась — и вообразила, что не кто иной, как сам Сатана явился, наконец, в наш мир, чтобы утащить ее к себе в Преисподнюю: потому что до того момента ни разу Жука-Кувыркуна она не видела, и оттого до крайности была перепугана внезапным его появлением и причудливой наружностью.

   — Пшел прочь, масса Дьявил! Пшел прочь — оставь меня одна! — завопила она и, бросив наземь свою корзину, припустила наутек по улице, — с невообразимой резвостью, какой смог наделить ее плоскостопные ноги сильнейший до крайности ужас.

   Не сомневаюсь, Жук-Кувыркун сумел бы, конечно, прачку догнать — не угоди он ногой в ее бельевую корзину. Запутавшись в тряпье, Насекомый полетел головой вперед на мостовую и покатился по ней кубарем.

   Когда же высвободился он и поднялся на ноги, подобрал шляпу — порушенную до полной потери фасона — и отыскал свою трость, которая перелетела через улицу, его темноликая чаровница в «вагнерианской клетке» исчезла из виду.

   Расстроенный очередной неудачей, горестно вздохнув, отправился Насекомый домой за новой шляпой, а перепуганная прачка, вообразив, что Дьявола, вне всякого сомнения, соблазнило ее красочное платье, поспешила продать его некоему Китайцу, проживавшему с ней по соседству.

   Броская расцветка платья пришлась по вкусу мистеру Чинку; он его немедля распорол, перекроил и перешил в китайский мужской халат, полы которого ниспадали до самых пят его. Закончив эту работу, надел он на себя новое одеяние и очень довольный своим нарядом уселся на скамейку возле входа в дом — чтобы всякий прохожий мог восхититься великолепием и величественностью его облика.

   Здесь-то и заметил его проходивший мимо Жук-Кувыркун; опознав сейчас же и рисунок, и расцветку драгоценной, вскружившей ему голову материи, подбежал он к Китайцу, сел на скамью с ним рядом и затараторил взволнованно, — не забывая вставлять в свои словоизвержения ученые слова:

   — О, призматичная моя персонификация великолепия безмернейшего! О, вот и вновь же вижу я тебя!

   — Да, канесна, — промолвил мистер Чинк со спокойствием.

   — Будь моей! Лишь моей ты будь, прошу я тебя! — вскричал потерявший голову Жук-Кувыркун.

   Китаец не мог уразуметь смысла его речений.

   — Два доллал день, — с некоторой уже опаской дал он ему ответ, предположив, что господин желает стать постоянным клиентом его прачечной.

   — О, радость! — воскликнул обрадованный Насекомый. — На полтора, значит, дня ты моя; у меня, знаешь ли, три доллара всего осталось… Позволь же мне ощутить руками изысканность твоей текстуры, моя дорогая Тканечка!

   — Какой «Тканеська»! Не тлонь! Ты ослепла?! Я Китаес — музсин!

   — Но это не важно! Потому что влюблен я в само собственно одеяние это: каждая клеточка чарующего этого платья преисполняет мое сердце такой радостью, таким восторгом!..

   В ту минуту, когда Жук-Кувыркун нес эту околесицу, жена Китайца (Матти де Форэ до замужества) услышала его и подумала, что приставала этот уличный зашел уж слишком далеко. Она выскочила из двери с метлой в руках — и тут же принялась неистово колотить ею Жука-Кувыркуна; а силенкой Матти, могу вас заверить, обделена не была.

   Первый уже удар нахлобучил Насекомому шляпу ниже глаз его, лишив возможности видеть; однако Жук-Кувыркун, со всей решимостью вознамерившись в сей раз не дать промаха и распрощаться вновь со своей драгоценностью, нащупал «вагнерианские клетки» вслепую, крепко вцепился в них всеми руками — и отодрал изрядный кусок «Тканечки» от халата перепуганного уроженца Поднебесной.

   Мгновения спустя мчался он уже вдоль по улице — с зажатым крепко под мышкой отрывом бесценной материи; Матти же, будучи в некотором дезабилье, пускаться за ним вдогонку не захотела.

   Безудержную радость друга нашего Жука-Кувыркуна от одержанной в тот день победы нетрудно нам вообразить! Нет ему больше надобности преследовать ускользающее раз за разом видение, его обольстившее; конец всем его разочарованиям от бесплодных бессчетных попыток завладеть предметом своей привязанности! Великолепные «вагнерианские клетки» — пусть хоть и не целиком — отныне в полной и безраздельной его собственности, и, добравшись наконец до своей меблированной комнаты, счастливый Жук-Кувыркун плюхнулся в кресло — и долго сидел, пожирая глазами яркие живые краски и неистовые контрасты чудесной его «Тканечки». Ничто другое не могло равняться в глазах Насекомого с предметом этим в своей красоте, и он сильно досадовал всякий раз, когда на малое хотя бы время приходилось ему отрывать взор от околдовавшего его сокровища.

   Чтобы ни на миг не оставаться впредь в разлуке со своими «вагнерианскими клетками», Жук-Кувыркун заботливо и с любовью сложил ткань в несколько раз до компактных размеров свертка, обернул сверху толстой бумагой и перевязал хлопковым шпагатом. Теперь, куда бы он ни отправлялся, пакет с драгоценной тканью всегда был при нем — прижатый плотно к сердцу его верхней левой рукой. Радость Насекомого от обладания этим сокровищем настолько была безмерной, что Жук-Кувыркун прямо-таки излучал вокруг себя блаженство весь тот день напролет!

   Но вечером удача изменила ему — с жестокой внезапностью.

   Он пошел на прогулку и, шагая по улице, заметил вдруг в стороне на просторной площадке большую толпу народа; люди стояли вокруг какого-то громадного округлого объекта серого цвета, и друг наш Жук-Кувыркун подошел поближе — чтобы разузнать, в чем, по сути дела, причина такой здесь сегодня оживленности.

   Протолкавшись сквозь толпу — не забывая при этом прижимать крепко к груди бесценный сверток свой — он добрался до зрителей в центре, и от них услышал, что собрались они посмотреть, как аэростат — именно им и оказался большой тот серый шар — отправится с минуты на минуту в полет. Профессор, который намеревался совершить на шаре этом путешествие, задерживался.

   Аэростат уже сполна надут был газом и оттого туго натянул вверх от земли канат, — словно не терпелось ему взмыть поскорей в небеса и оставить внизу всю эту галдящую вокруг него толпу. Внизу под шаром виднелась небольшая корзина, прикрепленная к большой веревочной сетке, натянутой на аэростат. Жук-Кувыркун, желая из любопытства осмотреть ее содержимое, подошел к ней вплотную и наклонился над бортиком, — но тут вдруг встревоженные возгласы в толпе заставили его оглянуться назад.

   О-о-о! — великий ужас и мурашки по хитину! Из толпы зевак выпрыгнул на Насекомого тот самый Китаец, с тела которого содрал он свои «вагнерианские клетки»! Лицо его искажала гримаса ярости, а в поднятой руке держал он длинный нож с зазубренным лезвием.

   Ограбленный среди бела дня уроженец Поднебесной был, очевидно, человеком мстительным — и явственно жаждал сейчас же всадить по рукоять ужасный свой нож в тело друга нашего Жука-Кувыркуна.

   Что Жук наш совсем не из робкого десятка был, доказывать получалось у него не раз; однако просто стоять так и ждать широкой своей спиной ножа в нее он не стал. Насекомый испустил воинственный клич (дав тем понять Китайцу и зевакам, что ни мало он не испуган) и впрыгнул проворно в корзину аэростата. Сверкнувший сверху вниз нож миновал намеченную для него жертву, и, врубившись лезвием в канат, рассек его; и тотчас огромный шар воспарил величественно из окружавшей его толпы ввысь — к небесам.

   Вот так удалось Жуку-Кувыркуну избегнуть мести Китайца; но должен ли был он радоваться теперь такому спасению или же нет — он уж и не знал.

   Аэростат возносил его вверх — к облакам; как этим аппаратом должно управлять, какими приемами заставляют его спуститься на землю, Насекомый не ведал. Снизу еще доносился до него постепенно стихавший гвалт толпы. Жук-Кувыркун перегнулся через бортик корзины и осмотрел место отбытия: там он смог разглядеть, как разъяренный Профессор колотит Китайца кулаками, а тот неистово машет своим ножом, пытаясь, верно, изловчиться как-нибудь и искромсать Профессора на куски.

   Затем все вокруг исчезло быстро из виду: аэростат вошел в слой плотных облаков, — и когда потом поднялся над ними, была уже ночь. Над Жуком-Кувыркуном насмехался Человек В Луне, и веселые звездочки перемигивались ехидно одна с другой, словно радуясь плачевной ситуации, в которую влипнуть смог наш герой; какая-то ведьма, летевшая на метле, крикнула ему «держаться правой стороны трассы» — чтобы невзначай не сбить ее.

   Но Жук-Кувыркун, сидевший на корточках на дне корзины с прижатым к груди бесценным свертком, с головой погружен был в думы и вниманием своим никого и ничто не удостаивал.

   В Стране Оз доводилось ему, и не раз, летать на Гампе, но тот смастеренный из двух диванов волшебный летательный аппарат никогда не заносил своих пассажиров на такую поистине ужасающую высоту.

   Когда наступило утро, облаков под аэростатом уже не было. Внизу простиралась какая-то незнакомая страна, и Насекомому ужасно захотелось очутиться вновь на привычной ему твердой земле.

   Разумеется, все жуки-кувыркуны наделены от рождения крыльями; потому и у нашего Многократно Увеличенного героя имелась пара красивых широких крыл — их прятал он под обширными фалдами своего сюртука. Но с тех давних уже пор, когда удостоверился он вполне, что силы крыльев стало недоставать для поднятия в воздух укрупнившегося его туловища, пользоваться ими для полетов Жук-Кувыркун никогда больше не пытался.

   Однако нынешний случай, рассудил он, быть может, как раз тот, когда крылья-то и помогут выпутаться ему из беды; и если расправит он их и прыгнет из корзины вниз, они подобно парашюту позволят спланировать ему безопасно на землю.

   Едва идея эта осенила голову нашего Насекомого, он тут же поспешил воплотить ее в дело: высвободил из-под фалд оба свои крыла, распростер их, насколько смог, в стороны — и выпрыгнул из корзины аэростата.

   Вниз, вниз — падал Жук-Кувыркун; однако спуск такой все же не столь стремительным был, чтобы лишить его надежды на благополучную встречу с землей. Местность внизу хорошо была ему теперь видна; являла она собой залитые светом солнца пустынные просторы с крохотными озерками, скалами и кустарниковыми рощицами.

   Деревьев там почти не было; тем не менее Насекомого нашего угораздило встретить землю в том как раз месте, где росло их несколько. Он воткнулся сверху в густую крону одного из них и плотно в ней застрял; ноги его беспомощно повисли в воздухе, а крылья прочно заклинило в сплетении мелких кривых веток.

   Под тем деревом играла стайка арабских ребятишек, которые тут же бросились наутек. Однако оглянувшись, разглядели они, что диковинное существо, упавшее с неба, надежно застряло в ветвях. Беглецы остановились и принялись швырять в Насекомого камни и палки; один массивный булыжник с такой мощью ударил в сук, который стискивал туловище Жука-Кувыркуна с правой стороны, что герой наш выпал от сотрясения из своей ловушки — и тут же спорхнул на землю.

   Завершив наконец воздушное свое путешествие, Насекомый сложил крылья и вправил их под фалды сюртука, после чего поспешил он удостовериться, что возлюбленные его «вагнерианские клетки» остались при нем — в целости и сохранности.

   Затем он огляделся и поискал глазами своих освободителей, но те успели уже убежать к разбитым неподалеку шатрам, и от них в его сторону шествовали теперь несколько темнокожих мужчин в ярких и пестрых одеяниях.

   — С добрым вас утром! — поприветствовал подошедших Жук-Кувыркун и, изящно взмахнув снятой с головы шляпой, отвесил им вежливый поклон.

   — Меб-ла-ше-бах!! — возопил неистово самый высокий и грузный араб; двое других тотчас же набросились на нашего друга Жука-Кувыркуна, опутали его петлями длинной веревки и крепко затянули все узлы.

   Шейх (тот самый высокий араб) смахнул с головы Насекомого шляпу и втоптал ее в грязь; затем выхватил он из его рук драгоценный пакет с «Тканечкой» и безжалостно сорвал с него обертку.

   — Хороша! — оценил материю обрадованный Шейх. — Рабыни сошьют мне из нее новый жакет.

   — Нет! — ох! — нет!! — вскричал Жук-Кувыркун, почти обезумевший от горечи предстоящей утраты. — Вещь эту — знайте же вы — позаимствовал я у человека, больного оспой, желтой лихорадкой, а также кариесом и свинкой — всеми болезнями теми вместе болен он сейчас! Да неужто, подумайте вы, резон вам есть какой-то подвергать угрозе драгоценнейшую вашу жизнь ношением на теле вашем ткани такой!

   — Ха! — воскликнул Шейх с пренебрежением. — Всеми болезнями теми — да еще и многими другими — я и сам переболел когда-то, а значит, теперь они ко мне не пристанут. Ну а сейчас, — добавил он, — дозволь-ка ты мне с тобой распрощаться! Даже жаль, что придется тебя убить, но таков уж наш обычай.

   От такой неприятной для него новости друг наш Жук-Кувыркун — отдадим мы ему должное — все же не впал в полное отчаяние.

   — И вы что ж — ни на йоту не страшитесь меня убить?! — спросил он Шейха с деланным изумлением.

   — Почему я должен того страшиться?!

   — Да потому что уничтожение жука-кувыркуна обрушивает неизбежно его убийце на голову самые ужасные бедствия, ведь все это знают!

   Шейх призадумался, так как человеком он был чрезвычайно суеверным, и спросил:

   — Так ты, значит, жук-кувыркун?

   — Да! — с гордостью ответил Насекомый. — Не так давно, расскажу я вам, убит был один из моих сородичей; и вот: человеку, свершившему то злодеяние, суждено было пережить три поочередно несчастья за три подряд дня. В первый день лопнули у него подтяжки (арабы содрогнулись), на следующий день разбил он вдребезги свое зеркало (арабы простонали), на третий же день сожрал его крокодил.

   Больше всего устрашила арабов и даже вызвала у них омерзение перспектива оказаться в пасти крокодила: наверное, потому что племя то кочевало в песках пустыни, где встреча с таким земноводным — событие из ряда невероятных совершенно, и оттого и впрямь ужасающее. Дослушав речь Жука-Кувыркуна, все взвыли от страха, а Шейх вскричал:

   — Развяжите его! И да не падет и волосок с его главы!

   Тотчас узлы все были развязаны, и пленника освободили от пут. Арабы выказывали теперь ему величайшее уважение и почтительное внимание, и, так как шляпа Насекомого найдена была в грязи в совсем негодном для носки состоянии, на голову ему накрутили они живописный тюрбан изысканного кремового цвета в красную и желтую полоску.

   Жука-Кувыркуна препроводили к шатрам; там вспомнил он про драгоценные свои «вагнерианские клетки» и попросил Шейха вернуть ему его материю.

   Шейх поднялся на ноги и длинной витиеватой речью принялся выражать скорбь его от совершенной уже невозможности удовлетворить такую просьбу дорогого гостя.

   Тут к Шейху подошла женщина — с прекраснейшим жакетом, который рабыни успели уже выкроить и сшить из «вагнерианских клеток»; и едва тот бросил на него взор, тотчас приказал он изломать все, сколько ни было их в стане, тамтамы и литавры, и выбросить их вон; потому что, сказал он, с таким поистине музыкальным цветовым великолепием надобности в них никакой здесь больше у него не будет. И оставаясь глухим к жалобным причитаниям Жука-Кувыркуна, облачился Шейх в свое блистательное новое одеяние.

   Потом, когда сообщили ему, что у швей осталось после работы несколько лоскутов ткани, Шейх, чтобы выказать гостю великодушие свое и благорасположение, приказал сшить из них приличного вида галстук — и после еще одной долгой и тоже высокопарной речи вручил его Жуку-Кувыркуну.

   Герой наш, когда осознал, что цельная его «Тканечки» потеряна для него безвозвратно, счел за благо довольствоваться пусть даже малым ее остатком; он повязал выданный ему галстук, и остался удовлетворенным вполне его изяществом и броским великолепием.

   Затем Насекомый наш распрощался с арабами и пошагал через пустыню — пока не дошел до границ некой более оживленной и благодатной на вид местности.

   И в самом деле: вошел он в приятно прохладные после знойной пустыни, роскошные джунгли, которые на первый взгляд показались ему необитаемыми. Но когда принялся он пристально оглядывать все вокруг себя, уши его уловили вдруг топот чьих-то шажков, и Насекомый наш вскоре заметил, что навстречу ему семенит юная леди Шимпанзе. Персоной, по всей видимости, была она здесь довольно значимой, — на что указывали ее аккуратно подстриженная до бровей челка и надетый на нее опрятный белый фартук — с бантиками розовых ленточек-завязок на плечах.

   — С добрым вас утром, мистер Жук! — поприветствовала она пришельца и весело рассмеялась.

   — Я попросил бы вас впредь не называть меня жуком просто! — заявил ей наш герой с некоторым раздражением. — По той веской причине, что я не кто иной, как Кувыркун — жук, или Жук-Кувыркун, если вам угодно, и Многократно Увеличенный к тому же.

   — Да что в имени-то! — Веселая девица вновь расхохоталась. — Идем-ка, познакомлю я тебя с нашими джунглями — где всякий пришелец с благородной родословной может рассчитывать на самый что ни на есть радушный прием!

   — Касаясь моей родословной, — сказал ей с важностью Жук-Кувыркун, — замечу вам, что отец мой, хотя многократно увеличенным размером он и не отличался, был в свое время знаменитейшим Жуком-Мудрецом — и со всей убедительностью доказывал прямое свое происхождение от примордиальной протоплазмы, конституирующей ныне ядро планетарного сателлита, на поверхности которого обитаем мы все!

   — Потрясающе! Расскажи это нашему королю — и он, не сомневаюсь, украсит твою грудь медалью Омнипотентного Ордена Онерозных Орфографов. Ну как, есть желание побродить со мной по здешним окрестностям?!

   Дерзкий тон, коим вела беседу с ним эта девица, был не по нраву другу нашему Жуку-Кувыркуну; тем не менее вслед за ней он последовал.

   Скоро они дошли до высокой изгороди, окружавшей кольцом обширный участок Внутренних Джунглей; перед проемом в ней стоял дозор из бурых медведей с красными солдатскими фуражками на головах и золочеными мушкетами в лапах.

   — Вот это, — Мисс Шимп указала пальцем на солдат, — зовется у нас Медвежливым Заслоном, поскольку задача этих стражей — принуждение к вежливости невежливых или недостаточно вежливых визитеров-чужестранцев.

   — Бюро Медвежливых Услуг — я бы, пожалуй, и такое для них наименование подарил вам, — заметил Жук-Кувыркун. — Да и «Медведирикадой» — тоже можно вам это называть.

   Едва подошли они к проему, командир дозора с почтительностью отдал честь Мисс Шимп, после чего разрешил ей препроводить Жука-Кувыркуна в охраняемые Внутренние Джунгли.

   Глаза Насекомого нашего распахнулись до пределов в самом неподдельном изумлении. Джунгли здесь ухоженностью своей и чистотой мало чем отличались от обычного людского города. Возле входа стояла за торговым прилавком упитанная антилопа и продавала попкорн. Чуть поодаль, на пеньке увидел Жук-Кувыркун сову; она играла на скрипке, а на груди ее висела табличка с надписью: «Слепая (в настоящее время суток)».

   Шествуя по улице, заметили они вскоре еще одного музицирующего: большого седого павиана с шарманкой и крошечным негритенком на веревочке: его Павиан время от времени посылал к толпе животных вокруг — собрать с них монетки — и за веревочку подтягивал потом к себе обратно.

   — Вон, посмотри-ка — занятная, да, зверушка?! — Мисс Шимп указала пальцем на мальчика-негритенка. — Людьми называют гадких тварей этих, и черных, и белых — всех. Самые, я думаю, скудоумные из всех что ни есть живых созданий на свете.

   — Мне уже доводилось видеть их, — правда, в других, цивилизованных вполне ареалах их обитания, — сказал ей Жук-Кувыркун. — Где мог удостовериться я, что все-таки не так уж они и низки по степени своего умственного развития, как тебе почему-то воображается.

   Мисс Шимп ответила ему пренебрежительным смешком и, схватив за руку, повела дальше — к бегемоту. Тот сидел в тени большого дерева и отирал лоб красным платком — потому что в джунглях в тот час было уже довольно жарко и душно. Перед ним стоял столик, покрытый синей скатертью с вышитыми на ней словами: «Профессор Гиппопотмус, Предсказатель Судьбы».

   — Хочешь, тебе судьбу твою он предскажет? — спросила Мисс Шимп своего спутника.

   — Не возражаю, — согласился Жук-Кувыркун.

   — Тогда руку мне дай твою — по ней читать буду! — сказал Профессор и так зевнул во всю свою широченную пасть, что Насекомый наш от испуга вздрогнул. — Хиромантия — а именно так, если ты не знаешь, величают науку чтения судьбы по ладони — это вернейшая, по моему разумению, метода раскрыть то, что никому про себя не ведомо, и даже то, чего знать о себе никто никакого желания не испытывает.

   Он взял в свои руки ладонь верхней правой конечности Жука-Кувыркуна, поправил очки и склонился над ней, напустив на себя важность великого мудреца.

   — Ты одержим давно любовной страстью, — объявил Профессор, — и предмет ее в конце концов бросился тебе на шею.

   — Верно… — пробормотал удивленный Насекомый и левой верхней рукой потрогал возлюбленную «Тканечку» своего галстука.

   — Ныне ты мнишь себя победителем, — продолжал предсказатель, — но, говоря по правде, это не совсем так, поскольку предмет твоей страсти остается в сношениях еще с некими двумя лицами. В грядущем немало еще сердцеедок доведется повстречать тебе… до срока, когда еда для них в груди твоей закончится вся без остатка, встречаться так и будут они тебе… До весьма отдаленного, впрочем, срока — в каком сердце твое мне уже и не просматривается. Вот так, все! Пятьдесят центов мне — соблаговоли!

   — Феноменальная личность, ведь правда?! — воскликнула ужасно довольная Мисс Шимп. — Профессор Гиппопотмус — наивеличайший в наших джунглях знаток науки предсказаний!

   — М-да… конечно же, и размерами, и весом вряд ли, думаю, кто-то из прочих всех тут у вас провидцев потягаться с ним может, — дал такой ответ Жук-Кувыркун и последовал за своей проводницей дальше.

   Вскоре они подошли к королевскому «дворцу»:  большой и красивой беседке, сплетенной из живых лиан с великим множеством ярких тропических цветов на них. У входа стояла Зебра, привратница; войти в резиденцию Хоря, Короля Джунглей разрешила она визитерам только после того, как Мисс Шимп прошептала ей на ухо тайное слово, служившее пропуском.

   Шимпанзе провела Жука-Кувыркуна пред лицо Короля. Свернувшись, тот возлежал на пурпурной атласной подушке и дремал, ухитряясь при этом дымить большой сигарой. Подле него сидели две луговые собачки; заботливо и тщательно гребешками расчесывали они Королю меховой его покров. Рыжая белка, примостившаяся на жердочке над головой Хоря, овевала ее словно опахалом пушистым хвостом своим.

   — Ох-хо-хо! эй, посмотрите-ка все! да что ж это эдакое объявилось тут у нас?! — пробудившись, раздраженно крикнул Король Джунглей. — Это кто, жук-шипун перевзросший? Или, может, жук-щипун?

   — Жук-Кувыркун, Ваше Величество! имею честь именоваться именно так я! — с гордостью пояснил ему наш герой.

   — Выдери из всех речей ко мне «Величество» то якобы мое — и выкинь немедля словцо это вон! — резко бросил нашему герою Король и сердито посмотрел на него. — Если и впрямь увидел ты во мне что-нибудь величественное — дай тогда ответ, что именно!

   — Не выказывай ему никакого, даже самого малого уважения, — прошептала Мисс Шимп Насекомому, — а не то разозлишь ты его страшно! Ты лучше насмехайся над ним, и даже по лицу шлепай время от времени.

   Большего от проводницы не потребовалось, чтобы тонкости местного дворцового этикета Жук-Кувыркун ухватить смог на лету.

   — Да и на самом-то деле… да-да, признаю я теперь, что более презренного, жалкого существа, чем вы, нигде никогда не встречал я, — дал такой он ответ Королю. — Достойная самых высоких похвал интеллектуальная потенция вкупе с недюжинной смекалистостью, присущая вашему племени, у вас, я вижу, детериорировалась до гиперболичностной руинизации, прямо-таки!

   Затем Жук-Кувыркун протянул к морде Короля обе пары рук своих и шлепнул дважды по одной щеке его и дважды по другой.

   — Благодарю, благодарю тебя, дорогой жучок мой июньский! — сказал ему владыка джунглей. — Теперь вижу, что особа ты весомости немалой, немалой весьма!

   — Сир, так я же не простой, а Многократно Увеличенный Жук-Кувыркун, да и Высоко Образованный еще! И не преувеличу я, если назовусь в придачу наивеличайшим на свете Жуком-Кувыркуном.

   — Ни капли в том не сомневаюсь, а потому прекрати-ка, прошу тебя, играть в ладушки — в четыре свои руки — с челюстями моими! Моей уничижённости вполне уж достаточно, чтобы признать в тебе хоть Гигантавра самого, если вдруг объявишь ты мне о твоей принадлежности к этому вымершему роду.

   В беседку вошли сын и дочь Короля — Хорьченок и Хоречка — и с размаху швырнули свои школьные учебники в белку, — с такой ловкостью, что одна книжка ударила Королю в нос и переломила его сигару, а другая угодила в живот ему — прямо под ложечку.

   Король взвыл, поскулил недолго, затем отер слезы с лица.

   — Ах, но какие же все-таки они очаровательные, детки мои! Все ли благополучно у вас, мои дорогие?

   — Папаша, у меня горе! Моя подружка раздружилась со мной; сказала, играть со мной никогда она больше не станет, и даже видеть меня не хочет она теперь! — плаксивым голоском пожаловалась отцу Хоречка.

   — Не беда, детка! Новый друг — стоит старых двух, а потому спроси-ка ты у Свинки, казначея нашего, пять центов — скажешь, я разрешил выдать их тебе, — да и подыши на них другую себе приятельницу!

   — Па, там верблюд сейчас плюнул прямо в наш колодец! — доложил Королю Хорьченок.

   — Наплюй в колодец: пригодится — потом напиться! А значит, мой мальчик, не обделен тот верблюд мудростью, дальновидностью; впрочем, достоинства эти присущи, почитай, всем этим запасливым горбатым индивидуумам.

   Когда королевские детки выбежали из «дворца», немало удивленный Жук-Кувыркун осмелился задать Королю такой вопрос:

   — Неужели обитатели ваших джунглей не могут подыскать у вас здесь лучшего для них правителя?

   — Лучшего — могут; а вот худшего не сыщут они тут! А в джунглях наших, объясню я тебе, почести воздавать принято только тем зверям, которые ни капли их не заслуживают. Потому что, знаешь, начни отмечать почетом и впрямь великих, достойных зверей, так чересчур заважничают они, и оттого быстро сделаются несносными для всех. А так вот, глядя на презренного своего Короля Джунглей, все мои подданные уважения к себе самим не теряют никогда.

   — Рассудительность, и мудрость даже в вашем таком уложении, несомненно, есть, — с одобрением заявил Жук-Кувыркун. — Вот мне даже — одного взгляда на вас достаточно, чтобы понять, какое счастье для меня быть таким превосходным во всех отношениях жуком.

   — Да, да, верно… — пробормотал Хорь и широко зевнул. — Но ты наскучить порядком успел уже мне, добрый мой чужестранец. Мисс Шимп, будь любезна, найди где-нибудь канистру с бензином, да принеси ее сюда! Пора уж Насекомого этого подвергнуть ликвидации тотальной.

   — С удовольствием! — с улыбкой откликнулась Мисс Шимп и выбежала из беседки.

   Но дожидаться тотальной ликвидации его персоны Жук-Кувыркун не стал: неистовым скачком выбросился он через дверь вон из «дворца», и что есть мочи помчался к выходу из Джунглей. Солдаты Медвежливого Заслона, завидев беглеца, тщательно прицелились и дали по нему залп; однако их украшенные золотыми плитками мушкеты хорошей меткостью, очевидно, не отличались: все до единой пули пролетели мимо нашего героя. Выскочив из леса, дальше мчался он ни на миг не останавливаясь через обширные открытые пространства нашей планеты — пока не добежал в конце концов до города, откуда и улетел он на воздушном шаре.

   Жук-Кувыркун вошел в свою меблированную комнату, полюбовался на отражение себя в зеркале и сказал:

   — Как бы то ни было, но предмет моей страсти — вот теперь галстук этот мой — останется со мной на веки вечные. Так отчего ж при таком исходе моих всех здешних приключений не быть мне довольным вполне и счастливым?!

   КОНЕЦ.