Ананд. Глава пятая

Начало повести - http://proza.ru/2021/05/20/1508

Никто не помнит, с какого века, но так уж повелось в здешних краях, что ищущие спасения от суеты мира женщины часто уходили не в монастыри, а в леса. Это были мирские монашки, проживавшие в построенных своими руками келейках-шалашах. В народе их звали вековуши. После революции, когда все монастыри в округе были закрыты, число вековуш возросло. Сколько их всего было на Руси в тридцатые годы ХХ века, никто не считал. Некоторые из них слыли прозорливицами и обладали даром исцеления людей от разных недугов, особенно от пьянства.

Такой прозорливицей слыла в местных краях и бывшая насельница Покровского женского монастыря Досифея. Зиму 1939 года она провела у своей лишившейся зрения наставницы в деревне Ларионовской в махонькой келье и теперь, убедившись, что наставница до конца ее дней окружена заботой и вниманием племянника, решила вновь уединиться. Она попрощалась с Аксиньюшкой, как любовно называла старицу, собрала в узелок свои пожитки, положила сверху горбушку хлеба и с восходом солнца отправилась в путь. В Некоузе планировала навестить старицу Стефанию, но та пару дней назад ушла в Быково. Попив на станции кипяточку, Досифея перешла через железнодорожное полотно и знакомыми тропинками в обход деревень, дабы не привлекать к себе излишнего внимания, зашагала к своей земляной келье. На подходе к Иваньковскому ручью нос уловил запах костра. Она сошла с тропки, поднялась по косогору наверх и вдруг услышала голоса — мужской и женский. Затаив дыхание, подкралась ближе, согнулась, раздвинула еловые лапы, и, встав на колени, стала наблюдать из елового шатра за сидящими у догорающего костра возле входа в келью незнакомцами.

Они пили чай вприкуску с черникой. Мужчина был среднего возраста, смугл лицом, черноволос, на верхней губе свежий шрам. Давно не бритые щеки и подбородок покрыты густой растительностью, брюки и рубашка в заплатках, но чистые, не мятые. Похож на цыгана, однако на женщину смотрит не свысока, а будто на икону. Кто же он тогда? Женщина на вид помоложе, одета по-деревенски, но говор и манеры явно выдают городскую. Судя по примятой траве и размеру кострища, не первый день здесь встречаются, а может, и живут — келья-то отворена. Оба доверяют друг другу, но на мужа с женой не похожи — умиротворенные, не издерганные заботами.

Убедившись, что ни она, ни он не представляют опасности, Досифея раздвинула ветки, ступила вперед и в молчании предстала перед ними.

— Ой! — воскликнула женщина и, поднявшись, с минуту недоуменно смотрела на облаченную в черное платье монахиню, потом склонилась перед ней в поклоне, выпрямилась и тут же предложила: — Присаживайтесь, матушка, к нам, попейте с дороги чайку.

Мужчина, опираясь о бревно руками, тоже медленно встал и почтительно без слов поклонился.

Досифея присела, развязала узелок, достала из него толстую глиняную кружку.

— Как величать-то вас? — протягивая кружку незнакомке и внимательно оглядывая обоих, поинтересовалась она.

— Надежда, — ответила женщина. Налила в кружку чай и вернула старице.

— Помощь какая нужна? — отхлебнув глоток, повернулась Досифея к мужчине.

— Да как сказать, — замялся тот.

— Так и говори. Небось, не от хорошей жизни по лесам бегаешь. Как звать-то, почему не ответил?

— Чандракант, — представился Ананд.

— Как? — Досифея, поперхнувшись чаем, удивленно подняла на него глаза.

— Я индус, потому и имя нерусское.


— Индусы тоже люди, — помолчав в раздумье, заключила старица. — Над вами там англичане измываются, а мы, русские, здесь сами друг друга изводим. Зачем в Россию-то подался?

Ананд задумался. Насколько полно можно довериться этой женщине? Закрыл глаза, помолчал и, решив, что в любом случае терять нечего, коротко поведал ей историю своих злоключений. Не забыл рассказать о встрече и дружбе с отцом Павлом, благодаря которой лучше узнал о православии, принял эту красивую религию к сердцу почти так же близко, как религию предков — индуизм. Умолчал лишь об Ухтомском и кладе с иконами.

Досифея слушала с закрытыми глазами, не перебивая. Когда он закончил рассказ, несколько минут еще пребывала в молчании, потом открыла глаза и неожиданно спросила:

— А почему о главном умалчиваешь? Ни кола ни двора, ни документов, ни места, к которому прибиться, нет, а из лагеря бежал. Что-то ты недоговариваешь. Боишься довериться? Бояться надо не меня, а гнева божьего, — снова на несколько секунд закрыла глаза, открыла и буднично, как о чем-то рядовом и уже малозначимом, сказала: — Иконы, что были спрятаны вблизи Югской обители, перевезены в надежное место. Ты со мной разговариваешь, а сам все время о них думаешь. Не надо тебе иконы спасать, себя спасай, а об остальном Господь позаботится.

Ананд с Надеждой удивленно переглянулись. Досифея вздохнула, поставила кружку на траву, поднялась, подошла к своей келье. У входа обернулась, оглядела своих притихших гостей и подвела итог:
— Устала я с дороги. Отдых нужен телу, да и с мыслями надо собраться. Не обессудьте, если что не так. Приходите завтра утречком, покуда народ не потянулся, сюрпризом вас порадую. А сейчас ступайте с Богом — вам есть куда идти и ждут вас там. Главное — помните, что Господь для преданных все устраивает наилучшим образом.

Она подняла руку, трижды перекрестила их и стала спускаться в келью. Сойдя вниз, обернулась:
— А ты, Чандракант, погоди на людях светиться — больно уж приметный. Приметных здесь опасаются, не будешь знать, кто и настучал. Власть приедет, документ потребует, — старица, пригнув голову, скрылась и, прежде чем улечься на свое ложе, прокричала: — Молочка принесите к завтраку! Жду вас. Принесете?

— Непременно принесем, — успокоила ее Надежда.

Некоторое время они с Анандом сидели молча, слушая, как Досифея, вздыхая и ворочаясь, устраивается на жестких досках. Когда все стихло, тоже поднялись. Бесшумно, боясь потревожить отдых старицы, собрали свои вещи, навели чистоту вокруг потухшего костра, прикрыли вход в келью лапами ели, чтобы в случае чего водой не залило. Мало ли как долго будет эта вековуша отдыхать, а воздух густеет, должно быть, к грозе.

Надежда протянула Ананду для опоры свою руку, и они пошли лесными тропками к деревне, отыскивая по дороге грибы и складывая их в перевязанный снизу узлом отрезок неотбеленного льняного полотна.

Спустя час вышли к картофельному полю, позади которого возвышались деревенские избы. С левой стороны поля виднелась грунтовая дорога, по которой катилась в сторону деревни телега, переполненная возвращавшимися с полевых работ колхозниками. Небо быстро затягивалось тучами, то и дело озаряясь на западе молниями. Кобыла при отдаленных раскатах грома испуганно вздымала голову, хрипела. Кучер, натягивая вожжи на себя, ее незлобно осаживал:
— Не балуй Зоренька, не балуй!

Подождав, пока телега скроется за первыми домами, Надежда и Ананд, неспешно переступая через межи, направились к дороге. Ананд, ожидавший усиления болей от неестественного задирания ног, с удивлением обнаружил, что, напротив, боль утихла и можно больше не опираться на руку Надежды. Он собрался было разжать ладонь, но осознал вдруг, что ее рука, перестав быть опорой, превратилась в нечто большее, соединяющее его и эту женщину в единое целое. Он ощутил ее усталость от дороги, от бесконечных забот, неустроенности, тихо сжал ей пальцы и, когда она перешагивала через высокую межу, легонько поддержал, скорее автоматически, чем сознательно. Надежда с удивлением посмотрела на него, но ничего не сказала. Подгоняемые все учащающимися каплями дождя, они вышли на дорогу и зашагали в сторону деревни, просто держась за руки.

Дом Надежды стоял первым с краю. Чтобы не мозолить соседям глаза, Ананд и Надежда подошли к нему с заднего двора. Распугивая кур, прокрались вдоль боковой стены к крыльцу, разняли руки. Обив на пороге прилипшую к обуви грязь и тщательно вытерев подошвы о половую тряпку, зашли в сени, где к ним сразу выбежала восторженная Настенька. За ней, жалобно мяукая, примчался крохотный пушистый котенок. Девочка обнялась с матерью, потом робко протянула ладошку Ананду:
— Здравствуйте.

Тот принял ее ладонь, пожал крепко, тут же освободил, нагнулся, поднял одной рукой трущегося у его ног котенка и, гладя по дымчатой спинке, поинтересовался у Насти:
— Откуда такое сокровище?

— Марина, моя подружка, подарила. Его Мурзик звать, — одарив Ананда улыбкой, ответила Настя и предложила: — Хотите, она и вам подарит? У них в доме еще три котенка остались.

— Очень хочу, но любой твари нужен дом, — Ананд поставил Мурзика на пол, почесал тому мизинцем под подбородком, распрямился и с сожалением заключил: — А у меня дома нет.

— Жаль, — Настя тоже вздохнула и повернулась лицом к маме: — Бабушка уехала в Некоуз документы оформлять. Наказала мне обед для вас приготовить.

— Ну и что, ты приготовила? — поинтересовалась Надежда, пропуская дочь впереди себя из сеней в комнату.

— Ничего не успела, — переступая через порог, отозвалась Настя и, обернувшись, пояснила: — Котенок мяукает, ищет маму-кошку.

Развела руками, вздохнула тяжко:
— Пришлось все время заниматься с ним.

— Ну коль он такой вредный, то верни его Марине, — входя в горницу вслед за дочерью, в спину ей произнесла Надежда. — Скажи, что я велела.

Помолчала и пояснила:
— Нам сейчас не до котят: в воскресенье утром переезжать, а еще ничего из вещей не собрано и других дел невпроворот.

— Не отдам! Маринин папа собирается всех котят утопить.

— Не хнычь! — возвысила голос Надежда. — У Марины в доме каждый год с котятами проблемы. Всем помочь невозможно. Ступай, верни ей это сокровище и приходи обедать. Мы грибов насобирали — я сама обед приготовлю!

Настя, поджав губы и всхлипывая, прошла в угол комнаты, присела на пол, посадила на платье котенка, нагнулась, прижалась щекой к его дрожащему тельцу, выпрямилась и, глядя матери в лицо, смахнув с щек слезы, громко прокричала:
— Я без него никуда с вами не поеду! Ты сама говорила, что друзей в беде не бросают!

— Коль так у вас пошло, давайте я Мурзика заберу, — вмешался Ананд и пояснил: — А что? Я тут подумал: все веселее вдвоем скитаться. Доберусь до Индии, устрою ему королевскую жизнь. У нас круглый год лето, коровы по улицам ходят, мышей полно.

Настя недоверчиво посмотрела на Ананда:
— А вы его не утопите?

— Что ты! В Индии котят не топят. У нас всякая тварь почитается. А тут такой красавец! Я его не только сам не обижу, но и никому другому не позволю!

— Ну вот, сговорились! — возмутилась Надежда. Внимательно оглядела притихшую в углу дочь со сладко дремлющим у нее на руках серым комочком, встретилась взглядом с застывшим возле порога Анандом, помолчала в раздумье, вздохнула: — Ладно, будь по-вашему. Поедет ваш Мурзик с нами в Новинки. Прежде чем войти в новый дом, принято кошку в него запускать. Вот ваше сокровище и войдет у нас первым.
Она расстелила на столе газетку, вывалила на нее грибы из узелка, снова повернулась лицом к дочери:
— Настя, оставь Мурзика в покое, пусть поспит, — подняла глаза на Ананда. — А ты что на пороге застыл, будто не свой? Садитесь оба за стол заниматься грибами, я нарву зелени, картошки накопаю. Ты, Настя, за главную — покажешь гостю, какой гриб как чистить и куда класть.

Вечером вернулась из Некоуза Полина Федоровна. Рассказала, что поговорила со знающими людьми. Ничего хорошего в сложившейся ситуации не высвечивается. В стране развернута кампания по очистке городов и сел от «кулацких, уголовных и других антиобщественных элементов», у каждого человека должна быть бумажка, объясняющая, кто он такой и по какой причине находится в том или ином населенном пункте. Шансов оформить такую бумажку у Ананда нет: тайно перешел границу; в Сталинабаде, пусть и под давлением следователя, принял чужое имя; отбывал заключение в Волголаге; бежал… Единственное, что он может сделать, — обратиться в посольство Англии. Оно обязано защищать интересы находящихся на территории СССР граждан своих заморских колоний. И потом…

— Мама, — перебила ее Надежда. — О каком посольстве может идти речь, у него вообще никаких документов нет! Кто ему там поверит? И потом до посольства в центре Москвы добираться еще более рискованно, чем в обход городов до афганской границы!

— Надо было раньше обо всем думать, а не на ленинские дореволюционные идеи полагаться! Каждый должен пожинать свои плоды. До воскресенья пусть прячется у нас на сеновале, набирается сил, обдумывает все, а дальше наши пути должны разойтись.

— Но мама…

— Я все сказала. А ты, — Полина Федоровна повернулась к внучке, — держи язык за зубами, никому про Ананда не рассказывай. Пройдет по деревне слух, добежит до Некоуза, не только его, но и меня с твоей мамой арестуют за укрывательство каторжника, станешь ты тогда сиротой казанской.

Настя, до этого с расширенными глазами слушавшая бабушку, при последних ее словах опустила голову, потом тихо подошла к сидящему за столом Ананду, обхватила его руками, прижалась сбоку, подняла на него глаза и прошептала:
— Я хочу, чтобы ты был моим папой и никуда-никуда от нас не уходил…

— Настя! — одернула ее Полина Федоровна. — Я только что тебе все объяснила. Есть вещи, которые от нас не зависят!

Ананд склонился к девочке, провел ладонью по ее волосам, печально улыбнулся:
— Я буду присылать тебе из Индии красивые письма, много писем с рисунками диковинных птиц и зверей. Хочешь, прямо сейчас нарисую твоего Мурзика?

— Я хочу, чтобы ты жил с нами, — Настя прижалась к нему еще сильнее.

Надежда, до сих пор молча стоявшая возле окна, подошла к дочери, склонила голову, опустилась на колени, обняла ее и Ананда. Потом, расцепив руки, так же молча поднялась, повернулась лицом к матери:
— Мама, оставим этот разговор до завтра. Утро вечера мудренее.

— Не вижу смысла обсуждать то, что невозможно изменить, — ответила Полина Федоровна. Встала из-за стола, трижды прошлась по комнате из угла в угол, остановилась, еще раз оглядела всех и махнула рукой: — Поступайте, как хотите, воля ваша. А сейчас действительно время позднее и пора устраиваться спать.

Продолжение http://proza.ru/2021/05/25/1735