Что же с нами происходит? Кляуза Шукшина

Василий Макарович Шукшин – русский писатель, один из незабываемых литературных и жизненных опытов ХХ века.

И вот я хотел бы обратиться к такому срезу – рассказу «Кляуза», документальному рассказу, написанному в последний год жизни по следам скандала, произошедшего 2 декабря 1973 года в клинике пропедевтики 1-го медицинского института имени Сеченова. Рассказ был опубликован в «Литературной газете» 4 сентября 1974 года, а через месяц Василия Макаровича не стало.

Рассказ запоминается, в частности, финальной фразой: «Что же с нами происходит». И вот тут я хотел бы поделиться кое-какими соображениями.

Как читать этот рассказ? Его можно читать двумя абсолютно противоположными способами: как рассказ-обличение и как рассказ-самообличение, как сатиру или как историю болезни.

То, что это документ, не вызывает никакого сомнения. Тут повествователь выступает в собственном лице – лице автора, и писатель Василий Белом упоминается, и жена и дети, и все обстоятельства скандала.

Но документ чего? Пишет Шукшин, что его взбесила женщина-вахтер. Но вспышка гнева или бешенства была такой силы, что лица ее он не помнит. Кем был тот человек, который заставил писателя взяться за перо и… жалобу накатать на женщину, не впустившую в палату ни жену с детьми, ни писателя Белова.

Да почему же на этой русской бабке, пенсионерше-вахтерше, свет клином сошелся? Может, у нее дочь больная и без мужа на руках, и она за грошовую халтуру ухватилась, дежурит на вахте. Вполне возможно, что для нее – тоже выходец из сельской местности – не существовало ни писателя-режиссера-актера Василия Шукшина, ни писателя Василия Белова, а были больные и посетители. И этот маленький человек уже получала нагоняй за то, что пациенты у нее водку пьют, и теперь она боялась всего как огня, и держалась за регламент, устав, закон.

Но у русского человека как. Если «не положено», то есть два пути: либо подчиниться либо не подчиниться, и второй зачастую бывает моральнее, чем первый.

Но я не об этом хочу завести дискуссию – об этом после публикации в «Литературке» говорили и писали много, и после смерти автора – тоже обсуждали немало.

Ну, а если Шукшин не прав. Кругом не прав. Радикально не прав?

Да он это и сам осознавал. Убежал из больницы в тапочках и халате, а когда стал писать «Объяснительную записку», написал жалобу, «кляузу», иначе донос.

Словно этого было мало, попросил Василия Белова написать об этом же инциденте в вологодских газетах (так сказать, с целью распространить среди консервативной общественности).

И наконец, появилась кляуза третьего уровня – рассказ «Кляуза», который неожиданно опубликовали во всесоюзной газете «ЛГ».

Но в этом документе, видно, чувство самозабвения и самомнения дало трещину, и писатель засомневался: в себе ли, в своих словах, в ситуации ли? Тут и появилась знаменитая фраза: «Что же с нами происходит».

Порожденная конкретной ситуацией, она вырвалась за контекст рассказа и ситуации, и стала внеситуативной, вечной фразой русского самосознания.

А теперь, если мы вернемся в начало творческого пути Шукшина, то как совместить начало с концом? Это как в фильме Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа», Распятие вдруг оказывается обманом.

Может, и с Шукшиным подобное произошло, и он не выдержал последнего искушения? Ведь был себе такой парень, мировой такой парень. С парой не повезло, возлюбленной не нашлось, а так – душа компании, всех спасет, всем вернет смысл жизни, а о нем кто позаботится?

Или не так. Когда-то Шукшин участвовал в жарких дискуссиях. В том числе была и такая тема. Вот хулигану нож можно иметь, на то он и хулиган, а человеку чести, рыцарю без страха и упрека, ножа не полагалось иметь. Более того, как же ему честь защищать, без ножа, без права применять борцовские и бойцовские качества? Как – задается вопросом Шукшин – советскому джентльмену существовать в обществе, где запрет на запрете, где милиционер прежде всего схватит за руку джентльмена, который ударом кулака выбьет мозги подростку-гопнику.

Тут и женщина-вахтер на подхвате – ну, что советскому джентльмену отказано в свидании с посетителями какой-то мерзкой, тупой, безликой, низенькой и некрасивой… гаечкой в системе деспотии.

Абсурд ситуации в том, что незаметно для себя Шукшин-джентльмен превратился в Шукшина-кляузника. Ведь джентльмен, даже и советский, на женщину не должен был повышать голоса, не должен быть орать (и наверное, еще ругался при этом), не должен был наконец строчить донос, а, например, взять вину на себя: так вот и так, ко мне приехал графоман Васька Белый, мы с ним раздолбали сухаря, мало показалось, взяли такси и в казенных тапочках я вот оказался дома. Казните меня, урода деревенского, подлого провинциала, лишайте бесплатного, а в условиях Москвы и блатного здравоохранения и т.п.   

Это я к слову говорю.

Но как же такое произошло?

А суть в том, что это никак не произошло, просто тот механизм, когда он оказался прав один раз, оказался прав во второй раз, перестал действовать в последний раз.

Не было никакого бычка и никакой системы, с которой этот бычок бодался.

Шукшин сам был гопником,  плутом Глебом Капустным из рассказа "Срезал", блатарем-Губошлепом, человеком системы, насколько это удавалось быть: комсомольский вожак, он с присущей ему важностью и ревностью разбирал аморальные поступки Людмилы Гурченко. В партию вступил – понимая, что та партия забрала его отца – из карьерных побуждений. Мимикрия на оба фронта: для коммунистов он чужой, и для внутренней оппозиции тоже. Женщины, здесь было тоже запутано до невозможности: кого любил, на ком был женат? Оказывается, на обеих женщинах был женат, двоеженец, а от суда и от читательского осуждения и посейчас увертывается.

Хаотичный очень, нахрапистый, занозистый, разинщины много. Но даже не в этом дело.

Дело в том, что его взгляды и идеалы не были выбиты на гранитных скрижалях. А если бы были, то какими бы были?

Проблема в том, что он плохо представлял себе, что происходит. А происходит то, что рано или поздно наступает деградация твоей личности. Жизнь идет вперед, время идет вперед. Тебе на смену должны прийти другие, и они пришли. Речь не о конкретных людях, а о новом поколении как принципе. То, за что держишься ты, вдруг тебя уже перестает держать, уже не оправдывает в собственных словах. Ты стал стариком, поглупел, но твои дети – твое спасение. Именно потому, что они иначе все видят, иначе ориентируются, иначе чувствуют. Иначе мы бы скатились в более деспотичную систему, чем был СССР.

Шукшин со своим – правым или неправым – гневом, уже не вписывается в эту картину жизни, в семидесятые его бы принудительно положили в психушку. (Кстати, эта тема – больницы как системы – ненавязчиво возникает по всему ходу его творчества). Не то, что ценности, которыми жил Шукшин, потеряли всякий смысл. Нет, просто методы их достижения, их ощущения сменились. «Разина» – фильм о Разине – ему потому и не давали снимать, что он был слишком жесток, слишком шукшинский, в нем поражали сцены насилия (почитайте «Я пришел дать вам волю», это роман, а в сценариях нет литературных длиннот, там описание очень жестоких сцен). А не потому вовсе, что  на Гостелерадио окопались злые людишки, чиновники от кино.

Мне кажется, Василий Макарович применил к женщине-вахтерше не подходящий для ситуации прием. Это как если бы учитель выходил из себя из-за ученических ошибок. Вся эта ситуация показывает, что представлять женщину как мизогинический объект, уже исчерпало себя. Не исключено, что в безликой женщине в больничке Шукшин выместил весь свой комплекс в отношении к матери, строгой, властной и всесильной. И тут в самую пору вернуться к себе и разобраться со своими женщинами.

Пролетая над гнездом кукушки, 31 мая 2021 года