3

      Они познакомились прошлым летом, когда Марина тонула. В натуральном смысле всего этого слова. Где-то на диком пляже, где, естественно, плавать нельзя, и везде стояли запрещающие знаки с устрашающими надписями. Но какого горожанина ими испугаешь?  Да она сначала и не тонула, а плавала со своим парнем Романом в тихой заводи, которая глубоко вдавалась в берег и не имела течения, но закручивала воронкой под воду слабых, неумелых, или обессилевших пловцов. Роман-то сразу понял, в чем дело и быстренько выплыл, а ее бросил, потому что сильно уж переживал, что ее на себе не вытянет. Правда, отыскал среди отдыхающих хмурого жилистого парня и назначил его спасать Марину. Что-то, а организовывать других людей и управлять ими Роман умел. Недаром  же и на работе числился средней руки функционером.
      Тогда Марина в панике закричала и попыталась схватиться за незнакомого парня, оказавшегося рядом, но только оцарапала ему спину своими наманикюренными коготками. Тот  ей  выпалил:
- Не трогай меня, дура! А то и меня за собой на дно потащишь! Ложись на спину и греби!
А сам без проявления какой-либо жалости и вежливости ухватил Марину за длинные (тогда еще) волосы и потащил к берегу. Они оба ослабели и никак не могли справиться с медленным, неуклонно закручивающим в омут течением. Тут опять на помощь пришел организационный гений Романа. Он собрал пацанов 12-15 лет и выстроил их цепочкой, приказав взяться им за руки. Сам встал впереди живой колонны и с пятой попытки дотянулся до кончиков пальцев Роберта.
      Вот так Роберт спас ей жизнь. Или они спаслись оба? Она уже запуталась! И, естественно, девушка не могла знать о столь замысловатой и сложной конструкции спасения. Ей обо все рассказал Роберт в тот же день, и она бросила Романа и, трясясь еще, посиневшими губами на берегу злосчастной реки, благодарила парня. А следующей ночью Марина беспокоилась о продолжении рода и позвала Роберта. Но ничего не вышло. Роберт выглядел расстроенным и смущенным. Потом, когда Марина разозлилась, разозлился и он, и сказал: они не скоты бессловесные (слово-то какое!), чтобы вот так по-быстрому и безобразному совокупляться, и им прежде, чем кувыркаться  в постели, необходимо жениться. На следующий день девушка остригла волосы, и дурашливо пообещала отрастить их к будущей свадьбе. Роберт обиделся и не разговаривал с ней два дня.
       Роман же не переживал. Он только рад был бы расстаться, лишь бы случай не сильно муссировался между их общими друзьями и родственниками, и не дошел бы до его начальника, а там и не пошла бы Марина куда надо и не написала бы заявление.
       Лучше уж я пойду и сохраню историю втайне. А она? Да пошла она! Разве я не хорош собой и не найду новую себе бабу? Так, наверное, думал Роман, думала за него Марина, сильно удивленная тихим и осторожным разрывом.
       Промелькнула перед глазами вывеска «Сандуновские  Бани. Качество с 1808 года».  Марине подумалось, куда она так разогналась и зачем несется? Она замедлила шаг, и ей захотелось умыться.  В пяти шагах от себя девушка увидела колонку обыкновенную, которая бывает в деревнях и поселках.  Через дорогу – знаменитая старинная помывочная.  Вот он – выбор! Усмехнувшись, выбрала колонку. Та обошлась дешевле. По влажному, усеянному мелкими каплями  крану ползла рогатая зеленоватая гусеничка. Солнце в зените палило одуряюще, и струя леденящей воды оказалась сейчас, как нельзя кстати. Марина, свернув ладони лодочкой, набрала полные воды и горстями кидала себе в лицо и на шею. Охолонувшись, она вдруг поняла, что ей, чтобы успокоиться в этой жизни нужно просто завести семью! А что, она вполне созрела  для семейных отношений. Ее подруги уже повыскакивали, а одна даже развестись успела.  Девушка представила, как нарожает детей от какого-нибудь бойкого высокого блондина. Конечно, не их, не его она сильно любить не будет, так ведь положено в нормальных семьях, потому что, если любить сильно и по-настоящему, то непременно придется страдать и скандалить, а когда все равно и первым делом долг перед теми, кого приручила, то тогда все ровно и хорошо. А любить… она уже полюбила и ничего из этого не выходит! Надо, кстати позвонить ему, ведь она уже давно выбралась на поверхность, где ловит связь.
       В телефоне долго звучали длинные гудки. Потом раздался чужой мужской голос. Нет, его голос, просто она уже успела отвыкнуть от него. Марина услышала, Роберт находится в другом городе, так получилось, и еще что-то несуразное, чего никак не могло быть, просто потому что они должны сегодня встретиться, они должны быть теперь навсегда вместе. Марина слушала, слушала, слушала. Слушала даже тогда, когда слушать уже было нечего, точнее некого, Роберт закончил разговор и вежливо попрощался. А девушка держала сотовый у уха и представляла, как она кормит  своих несуществующих детей пшенкой. Блондин, ее муж, оказался обманщиком и лентяем, и не зарабатывал денег, а собирался сбежать от нее в другой город. Но она уже все знала про него, и все равно продолжала заботиться о детях и о нем, потому что она мать, женщина, так должно быть, хотя ей захотелось срочно пойти в эти сандуновские бани и утопиться там, но такой суицид стоил дорого, и только это остановило ее.
      Стоп! Сказала она сама себе. Надо сосредоточиться на главном! Хотя вроде бы уже говорила это, а сейчас повторяется. Повторяется и повторяется. Повторяется… Боже! Попросила, помолилась, позвала!? А Он уже тут! Красавец! Пятиглавый! С золочеными крестами и зелеными куполами, точно осененным на нем Святым Духом. Да! Она уперлась в тупик, а в тупике – храм. И больше идти некуда, ну, если не бежать вниз ко всему красному (Площади, Кремлю, Мавзолею, брусчатке). Всему, что пробовало когда-то убить золоченное и осеянное, радостное и благое, а потом, когда не получилось, долго противостояло Ему. А ей хотелось оставаться здесь. На какой-то немой, но взывающей к небу возвышенности. Просто встать и кричать, нет, орать, вопить, рыдать от своей невыговоренности, ненужности, одиночества. И здесь, именно здесь, Он бы услышал ее, она была почти уверена в этом, хотя и не сильно верила в Него. И осталось – всего ничего, толкнуть дверь с медным кольцом. Войти внутрь и пасть на колени, признать себя рабой, потому что сохранять и поддерживать вид нормального гордого современного человека для нее уже труднее трудного. И ей уже давно хочется прижаться, прилепиться к кому-нибудь твердому, крепкому и доброму, такому, которого она гладила много лет назад по щетинистой щеке, наклонясь во гроб. Отца давно нет. Он с детства пытался объяснить дочке, что есть другой, менее зримый, но более надежный Отец, чем он.
        И хотя Марина мало тогда что понимала, а сейчас поняла, поняла! Но у нее не хватает сил, чтобы толкнуть эту дубовую дверь и забраться к нему на руки! Если бы у нее получилось, она бы тогда родила. Точно такого же ослепительного белого мальчика в сияющих одеждах. О, нет! Он нездешний! Не земной! От него исходит свет, ей страшно и стыдно, и ясно осознается несовершенство человеческой плоти и мелочность житейских радостей и страданий перед ним.
       Так ведь он просто улыбается, хочет помочь ей, подходит ближе, ближе. Поднимает ее плачущую, открывает путь к вечному Вину и Хлебу. Еще секунда! Ничего не происходит. Никого нет. Марина стоит внутри православного храма в прохладе и окружении икон.

Продолжение следует...