Милое японское пьянство. VI. Тамеи хинон джеруёно

Витя Морозов из Новосибирска был одним из бесчисленных научных сотрудников бывшего Союза, что с начала девяностых мотались по миру ища семьям пропитания, а себе славы. Таким же как я, Вадим Ахметов, Митя Гольдштейн, Виталий Чушкин и многие другие.

К нам в Город Витя попал на два дня, не знаю по чьему приглашению. В середине первого он прочитал свою лекцию. Нашим мужикам все было пофигу, но руководитель факультета профессор Фуджимото задал каверзный вопрос. Витя начал выкручиваться, я его поддержал, на что Фуджимото- сэнсэй с улыбкой заметил, что конечно, удивляться нечего, русские друг-друга покрывают, все как везде.

Не лекция была основным событием этого дня. Как только она закончилась, Витю повезли в ресторан. Хороший и дорогой. И заказали там с купеческим размахом. Свалившийся на него почет наивный Витя принимал за чистую монету, но я уже довольно хорошо знал наших.

Было очевидно, что где-то в бухгалтерии они заявили Витю большим европейским учёным. И под это дело выписали очень хорошую денежку на представительство. Ну как же можно разочаровать такого гостя. Вдруг большой европейский ученый  плохо подумает о Японии вообще и нашем Университете в частности.

Одним рестораном дело не ограничилось. Фуджимото-сэнсэй повел нас во второй. Тот, который предпочитал он лично.

Когда-то давно я вычитал у Хемингуэя, что лучший коньяк тот, который не пьется, а вдыхается. И всю жизнь такой искал. Пробовал всякие; те от которых кривило, но приходилось хвалить, потому что этого требовали важные слова на этикетке. И те, которые вполне можно было пить. Если лимоном закусывать. А то, что Хемингуэй трепло, я понял уже давно.

В этом месте, когда уже было выпито столько, что по хорошему уже можно было и прекратить, вдруг принесли высокие бокалы расширяющиеся кверху как цветы лилии. Бокалы были заклеены бумажными крышечками.

Я крышечку сорвал и, честное слово, только вдохнул. И жидкость из бокала исчезла. А у меня во рту и горле расцвел жаркий волшебный сад. Или возжегся благоуханный целебный огонь. Или мои внутренности смазались счастьем и запели хвалы.

Конечно, мы напились. Витя подбил меня на исполнение песни нашего детства. В русском переводе с японского она начиналась словами 'А над морем, над ласковым морем…', далее про чаек и поцелуи на берегу. Но мы попытались спеть ее на языке оригинала, как когда-то запомнили с пластинки. Почему-то наши хозяева не поняли ни слова. Они попросили нас перевести русский вариант на английский. Выслушав, сказали, что петь про поцелуи для японцев не характерно, и, вообще, такой песни они не знают. Но попросили исполнить ещё раз на бис. Снова на нашем якобы японском. Это при том, что петь я не умею. Вообще.

Мы начали, и вдруг услышали что к нам присоединились две молодые женщины. Потом повели. Правильными чистыми голосами. Мы как могли подпевали, стараясь не слишком исказить слова и мотив.

Девушки из ресторана. Не официантки, а те, что развлекают гостей. Красивые, что на самом деле редкость. Современно одетые и нисколько не притворяющийся гейшами. Они хорошо знали профессора Фуджимото, а он представил их назвав своими "дочками". Я тогда подумал, что каждому бы таких.

Завершили к полуночи. Чтобы вбить в крышку последний гвоздь, я отвез Витю в 'За Бродвеем'. Там было открыто часов до двух ночи. Пили пиво среди гайджинов и отмороженных японцев. Другие в это место не ходили.