Посиделки

     В далёком прошлом наших сёл было обычаем вечерами видеть группки пожилых людей, которые мирно сидели около какого-то дома. На каждой улице было своё излюбленное местечко, где собирались после рабочего дня отдохнуть, пообщаться. Все они пенсионеры, но дома у каждого была своя работа: внуки, огороды, сады, живность. Всё это требовало внимания, заботы, труда.

     Разговаривали тихо, размеренно, никогда не перебивая друг друга, даже если кто-то был не согласен с говорившим, то сидел покашливая, поёрзывая в сдерживаемом нетерпении, а когда тот договорит, вступает с дополнениями или уточнениями.

     Проходившие мимо здоровались чуть с поклоном:

     - Здоровы были.

     - Поди, здоровы, - отвечали посиделицы.

     - Сидение вам.

     - Сидеть к нам, - чуть не хором, добродушно, но с достоинством
отвечали проходившему.

     Кто-то из сидевших мог спросить его:
     - Далеча идёшь?

Не дай Бог спросить: куда идёшь? За это "куда"
на грубость нарвёшься и всяческое неуважение.

     - Да нет, не далеча. К одному человеку надо.

     И не успеет он, проходивший, отвернуться, не то что отойти, как
группа с увлечением обсуждала, кто это; высказывались предположения
к кому и зачем он(а) может идти.

     Разные люди прибиваются к этим пожилым для общения.   
Вот один не знакомый подходит. Поздоровался. Спросил, как поживают.

     - А ты чей будешь? - спрашивают у него.

     - Я в кутке живу. Вернулся в родные края на старости. Шлёпин я...

     - Аааа... Понято. А что понудило вернуться-то? Сколько годов где-то жил-жил и не прижился?

     - Прижился. Но на старости хочется вольным, родным воздухом подышать.
А уезжать с насиженного места тяжело было... Я ведь там артистом был.

     - Да что ты? - хором удивляются старухи.

     - Да. Я и пел, и плясал, и стихи рассказывал.

     - Пули льёшь. Ты на артиста не похож.

     - Щас покажу! Я уйду за угол, а вы будете мой фублик.
Хлопайте в ладоши - вызывайте меня! Так меня фублика всегда встречала.

И он срывается, бежит за угол избы и кричит: громче хлопайте! Вызывайте!

     - Старики хлопают, некоторые закричали:

     - Выходи, Шлёпин!
     - Выходи, бродяга!

     И тут он выбегает бодрой рысцой! Останавливается, выбрасывает вверх руку
и громко говорит, успокаивая и без того притихшую и недоумевающую "фублику":

     - Тииихо! Тиихо! - кричит он будто неистовствующей "фублике".

     И объявляет:

     - Перед вами выступает артист из Москвы, Ленинграда и всего Советского Союза. Я спою для вас частушки, а от вас мне пограмушки, - и показывает - хлопать
в ладоши надо.
Кое-кто робко смеётся, но глядят с интересом.

     "Артист" затянул что-то несуразное. "Фублика" переглядывается - трезвый.
Наверно, дурачок...

Слушали его не долго:

     - Ну, всё. Не молоденький дурака валять.

"Артист" раскланялся, сел со всеми, улыбается.
А на него уже никто и внимания не обращает: пустозвон.

     Иногда, очень и очень редко, сюда приходит старик совершенно
ни на кого в их селе не похожий. Одет в чёрный костюм, рубашка - косовортка.
Хромовые сапоги. И это в разгар лета. На голове чёрная шляпа.
Его борода... очень похожа на бороду композитора Чайковского. Но о таком
выдающемся композиторе тут никто и слыхом не слыхивал.

     Фамилия этого старика Быченков. Он выделывал шкуры. С большей готовностью
принимал заказы, если работу можно было произвести на дому заказчика.
Это не колхозник, рабочий человек.

     При нём все мгновенно умолкали. А Быченкову того и надо. Он немедленно принимался за рассказы. Голос у него был старческий, дрожаще-скрипучий и с каким-то лёгким присвистом.

     Рассказывал он долго и подробно о декабристах и их восстании,
о Наполеоне и его триумфальной войне, так бесславно для него закончившейся.
Слушали его молча, терпеливо. Не прерывали, сколько бы ни говорил.
После кто-нибудь скажет:
     - Думала - не уйдёт...

     А вот идёт Саня Лопух. Он всегда в подпитии. Если он проходит по улице днём,
то стучит во все двери жителей улицы. Ему не открывают.

     - Дикаррри! - громко кричит он, не думая, что тем самым оповещает о своём приближении. Все бегут, изнутри запирают двери на задвижки или проверяют - заперты ли.

     Сегодня он проходит, здоровается и... идёт мимо.
     - Теперь дуб Ганчуков упадёт (есть такой в их местности -
в пять или шесть обхватов) - Лопух тверёзый...

     Однажды прибило к ним мужчину с дальней улицы. Его все знали - обстоятельный, уважаемый. После первых приветственных фраз, он вздохнул
и сказал, что ходил к печнику, просил его поруководить кладкой печи в его
новом доме. Мастер уже стар стал, сам не берётся. Пообещал быть.

     За разговором вот что поведал этот мужчина.
     В годы войны, когда он был мальчонкой, на их улицу пришла украинка с детьми - дочке и сыну было лет по четырнадцать-пятнадцать. Жить им было негде. Приютили их добрые люди. Но с первыми весенними деньками перешла она в сарай. Устроила спальное место на сене, а готовила еду во дворе на тагане.

     Женщина стала работать в колхозе дояркой. Она попросила председателя привезти ей побольше глины, песка, соломы. Из соломы она с детьми каждую свободную минуту вязала пучки, перетягивая их соломенными же жгутами. Потом они
месили в выкопанной небольшой яме глину, чуть гуще сметаны, окунали в неё эти пучки, хорошо промачивали и мать укладывала их ещё сырыми по периметру намеченного дома.

     Ширина стены выходила почти в полметра. Постепенно вырастали стены, крепко на жарком солнце схватывались. Так за месяц, в промежутках между дойками колхозных коров, они выложили большую комнату и сени. Потолок она настелила  накатником, для которого с детьми натаскали брёвнышек-кругляшек.
Из них же сделали стропила, обнесли их слегами.

     Местные жители мало ей помогали, но в самые важные моменты не оставляли одну: глину, солому, песок на лошади подвозили. Соорудили "журавль" и подавали ей глиняный раствор замешанный с соломой на потолок для заливки. И для обмазки стен с внешней и внутренней стороны. Всей улицей месили для этого глину. Русскую печь ей выложил местный печник, большой мастер.
(- К нему-то я и ходил сейчас, - поясняет мужчина)

     Когда всё хорошо высохло, оштукатурила дом раствором из глины и песка. Потом раздобыла мел, в наведённый раствор для побелки внешней стороны стен и трубы добавляла молоко, чтобы дождём не смывало. Кто-то подарил ей три рамы со стёклами. К зиме жильё было готово и можно было просто завидовать и радоваться его добротности. Женщина с детьми пережила лихие годы и ушла из села с окончанием войны.

     Эту женщину кое-кто из сидевших на брёвнышках, знал. Многие знали эту историю, но слушали, как в первый раз. О хорошем и послушать хорошо.

     Расходились все довольные - Доброго человека вспомнили
и на душе было добро...