Лаборатория духа

     Нижеследующие изречения взяты мною из сборников «Мгновения святой тишины» («Братство святого апостола Иоанна Богослова», М., 2011), Блез Паскаль «Мысли» («Сибирская Благозвонница», М., 2008 г.), Святитель Феофан Затворник «Православие и наука» («Даниловский благовестник, М., 2009 г.), Святитель Филарет Московский «Избранные труды» («Храм святой мученицы Татианы при МГУ», М., 2004 г.).
     Люди, жившие в разное время и в разных странах, разными словами, но практически одинаково говорят о жизни души. И это ещё раз подтверждает истину, что источник души у всех людей един. 


     Трагедия неверующих состоит в том, что человек никогда не может убедить себя до конца, то он только животное. Против этого восстаёт его собственная духовная природа. Она говорит ему, что отвергать Бога значит подвергать сомнению, по выражению одного писателя, не достоинство Бога, а достоинство самого человека, которое утверждается только на идее Божества. Сгибаясь под бременем мнимой свободы своего разума, религиозный отрицатель невольно ищет потом снова сладкого плена веры. «Утомлённый рационалист, – воскликнул некогда один из них (Тьери), – я чувствую потребность в непогрешимом авторитете; мне для моего измученного духа нужен покой».
     «Боже, – отвечает ему Августин из глубины веков, – Ты создал нас для Себя, и душа наша и мятущееся сердце дотоле томится, не находя себе покоя, пока не успокоится в Тебе».
(Митрополит Анастасий (Грибановский)


     Мы живём, большей часть, как будто совершаем предварительную подготовку; мы как бы пишем черновик нашей жизни, в том смысле, что, может быть, когда-нибудь мы начисто этот черновик перепишем. И пишем мы начерно в течение всей жизни; и не приходит время, когда можно успеть начисто всё переписать… А если бы мы сознавали, что это – окончательное, что каждое написанное слово будет навсегда, каждое действие будет навсегда – как бы бережно мы относились и к слову, и к действию. Если бы мы думали, что тот человек, с которым я разговариваю сейчас, через одно мгновение может быть мёртвым – как бы бережно я выбирал мысли и слова, с какими чувствами я стоял бы перед ним… Те из нас, которые потеряли близких, это наверное понимают. И тогда нет мелкого и нет великого – всё велико, потому что всё, самое как будто незначительное, может собой выразить всю любовь, всю глубину отношений. Не только слова – но тон  голоса; не  только то, что сделано, но как оно сделано – всё может стать так значительно: взор, улыбка, малая, еле заметная забота…
(Митрополит Антоний Сурожский)


     «Две вещи убеждают меня в бытии Бога: звёздный ковёр у меня над головой и нравственный закон в моей душе».
(Иммануил Кант)


     «Большие знания приближают нас к Богу, а малые удаляют от Него».
(Фрэнсис Бэкон)


     … невозможно, чтобы люди придумали себе столько ложных религий, если бы не было истиной.
(Блез Паскаль)


     «Создатель дал роду человеческому две Книги. В одной показал Своё Величие, в другой – Свою Волю. Первая – видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его, признавал Божественное Всемогущество. Вторая Книга – Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению… Оби обще удостоверяют нас не только о бытии Божием, но и о несказанных Его к нам благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздоры!»
(Михаил Ломоносов)


     «Писание не учит нас, как устроено небо, оно учит нас тому, как туда попасть».
(Галилео Галилей)


     Разум не источник истины, а её приёмник.
(Феофан Затворник)


     Наше воображение столь сильно преувеличивает настоящее время в силу того, что к нему относит свои постоянные размышления, и настолько уменьшает вечность, не помышляя о ней, что из вечности мы делаем ничто, а из ничего – вечность; и всё это имеет столь глубокие корни в нас, что весь наш разум не может нас от этого уберечь.
(Блез Паскаль)


     Теоретическое отрицание религии нередко служит только оправданием практического равнодушия к вере и исходит часто из желания усыпить свою совесть, казнящую человека за его порочную жизнь. Паскаль имел основание усомниться в честности и искренности тех людей, которые стараются не думать о Боге и назначении человека и не хотят добросовестно исследовать то, что легкомысленно отрицают. «Ничто так не доказывает, – пишет он, – крайней слабости ума, как незнание того, какое несчастье быть человеком без Бога; ничто столь не служит признаком трусости, как бравирование пред Богом».
(Митрополит Анастасий (Грибановский)


     Настоящий материализм боится допустить отдельное существование души, ибо знает, что логика неотступно потребует от него признать вслед за тем и духовность её, по невозможности присвоить веществу все те явления и действия, коих производительницею считается душа. Поэтому строгий материализм и говорит, что души как отдельного существа нет у человека; всё, что приписывается ей, есть отражение гармонического устройства тела. Хоть сознание, резко отличающее себя от тела и независимо от него действующее, громко обличает его и неумолимо теснит, но он нейдёт далее, по чувству самосохранения. Ибо только скажи он, что душа отдельно существует, тотчас должен будет признать и её духовность; а это значит посягать на свою собственную жизнь. Вот он и упорствует.
(Феофан Затворник)


     «Два рода людей знают Бога: люди со смиренным сердцем, – всё равно, умные ли они или глупые, – и люди истинно разумные. Только люди гордые и среднего разума не знают Бога».
(Блез Паскаль)


     Сколько людей истощаются в разнообразных усилиях для того, чтобы хоть на мгновение блеснуть, как метеор на горизонте, привлекши к себе общее внимание. Иные готовы отдать жизнь за миг скоропреходящей славы. Литературное тщеславие является едва ли не одним из самых опасных и заразительных в ряду других ощущений подобного рода. Кто не мечтает втайне о том, чтобы властвовать над умами или ударять по струнам чужого сердца. Даже державные повелители народов часто не чужды этой общечеловеческой слабости: многие из них, не довольствуясь ролью меценатов и теми естественными отличиями, какие даёт им высокое положение, хотели бы обвить свои сверкающие венцы скромными поэтическими, литературными или артистическим лаврами.
     Замечательно, что люди способны гордиться всем, не только славою, но и бесславием, не только красотою, но и безобразием, не только добродетелью, но и пороками и, наконец, самым смирением, которое по существу своему есть отрицание гордыни и победа над нею. Непреложно отеческое слово о тщеславии: «Как ни брось этот трезубец, всё равно он встанет вверх остриём» (Иоанн Лествичник).
(Митрополит Анастасий (Грибановский)


     Тщеславие столь вкоренилось в сердце человека, что солдат, денщик, повар, носильщик тщеславятся собой и хотят иметь своих поклонников; даже философы желают того же. Те, которые пишут против этого, желают прославиться тем, что хорошо написали; те, которые читают сочинения, желают похвастаться, что они прочитали; и я, написав это, может быть, тоже имею подобное желание; будут, пожалуй, иметь его и те, которые прочтут это…
(Блез Паскаль)


     Любопытство – это тоже тщеславие. Люди очень часто хотят знать для того только, чтобы говорить об этом. Из-за одного удовольствия видеть не путешествовали бы по морю; путешествуют, в надежде рассказывать об этом.
(Блез Паскаль)


     Наш ум по справедливости следует назвать рабом ленивым и лукавым вместе. С одной стороны, он редко даёт себе труд продумать серьёзную мысль до конца, стремясь по возможности сократить свою работу и скорее привести её к определённым, хотя бы и неправильным заключениям; с другой стороны, он легко продаёт своё первородство      нашим страстям и скрытым желаниям, как подкупленный ими. Не напрасно древние говорили: не убеждай не желающего; в то же время желание справедливо называется отцом мысли.
    Когда наш ум жертвует своим царственным самодержавием в пользу чувства и воли, он теряет так же много, как если во ослеплении гордыни присваивает себе непогрешимость даже в недоступных для него областях. Подобно тому, как есть развращённые сердца, так может быть и развращённое мышление с помрачённым внутренним светильником. Как ни странно это явление, но есть род людей, которые сознательно хотят быть обманутыми; это происходит оттого, что истина всегда обязывает, и они боятся взглянуть ей в лицо: в основе лжи нередко лежит малодушие и трусость. Вообще для плодотворной умственной работы всегда необходим нравственный подвиг, и только чистые сердца видят лик Вечной Истины.
(Митрополит Анастасий (Грибановский)


     Тот, кто хочет справедливо относиться к людям, должен оценивать их не столько по отрицательным, сколько по положительным качествам, то есть не по тому, чего недостаёт им, а по тому, что они имеют, хотя бы иногда и в незначительной степени.
(Митрополит Анастасий (Грибановский)

    
     Мы друг друга слушаем поверхностно, невнимательно; нам порой бывает страшно услышать то горе, которое звучит в непроизнесённых словах; нам бывает страшно вслушаться в человеческую речь, потому что услышать – это значит отозваться, и не только на одно мгновенье, а сердечным трепетом, не мимолётной мыслью, но отозваться навсегда; как Христос Бог отозвался на человеческое горе и ужас обезбоженности и стал человеком навсегда. Мы боимся слушать именно из-за этого, и мы не умеем друг друга встретить, и потому наши отношения остаются поверхностными – завязываются и распадаются. На мгновение кажутся они вечными и потом оказываются мимолётным сном.
     Так слушаем мы и голос нашей совести; мы не внимаем ему, мы не хотим слышать каждый её упрёк или каждое её внушение, мы не хотим того вдохновения или вразумления, которое совесть может нам дать. Нам и тут страшно, и мы слышим только то, что хочется, а забываем остальное, и проходим мимо себя самих, мимо того, чтобы вырасти в полную меру возможностей, быть всем тем, чем мы можем быть, мы мельчаем и уродуемся.
     А что сказать о слове Божием? Сам Бог говорит в Евангелии, Дух Святой веет в нём; одного такого слова, если его воспринять глубоко, честно, серьёзно, достаточно было бы, чтобы преобразить нашу жизнь, чтобы она разверзлась и стала такая же глубокая, как жизнь Божия, такая просторная, что в ней вместилось бы всё человеческое, такая же чистая и огненная, чтобы она не боялась осквернения и могла бы сжечь все плевелы. Но мы слушаем слово Божие изо дня в день, из недели в неделю и из года в год, и остаёмся такими холодными, потому что и тут мы не хотим слышать. Мы хотим услышать то слово, которое нам желанно, но когда Господь говорит Свои слова, мы поступаем так, как афиняне поступили с апостолом Павлом: одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время (Деян. 17, 32). И жизнь остаётся мелкой и бедной, двухмерной жизнью времени и пространства, без глубины, без вечности и без вдохновения…
     Вот почему жизнь бывает такая тусклая, почему она медленно, тоскливо течёт, когда она могла бы бить ключом – и уже на земле бить ключом в жизнь вечную… Обратим внимание на то, как мы слушаем, и окажется, что нам откроется путь к тому, как жить.
(Митрополит Антоний Сурожский)


     Желая объяснить или оправдать то или другое событие, особенно такое, за которое мы чувствуем себя ответственными, мы нередко говорим: «Таков неотвратимый ход истории». На самом деле ничего неотвратимого, заранее предрешённого в ней нет. История есть взаимодействие двух свободных воль – воли Божественной и воли человеческой, причём последняя может идти или в согласии с первой или вступить в борьбу с ней. В зависимости от этого и направляется ход исторических событий; Бог предоставляет нам свободу действовать по собственному усмотрению даже тогда, когда оно убийственным для нас, никогда однако не переставая руководить общим течением мировой жизни и направляя её к наилучшей цели.
(Митрополит Анастасий (Грибановский)


     Мы одинаково не имеем мужества сказать правду в лицо самим себе и другим, и предпочитаем в обоих случаях ложь, лесть и лицемерие. Два последних качества рождаются из первого (лжи) и являются только её разновидностью. Человек способен лицемерить пред собственной совестью так же, как и пред лучшими своими друзьями.
(Митрополит Анастасий (Грибановский)


     Люди. не будучи в состоянии излечиться от смерти духовной нищетой неведения, придумали, чтобы сделать себя счастливыми, вовсе не думать об этом.
(Блез Паскаль)


     Скорбь по своей природе глубже радости: она очищает наше духовное зрение и помогает ему проникать в тайны бытия. Счастье, напротив, легко делает человека надменным и легкомысленным, способным скользить только по поверхности вещей. Потому поэт [Пушкин – С.Б.] и говорит: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать».
(Митрополит Анастасий (Грибановский)


     Единственная вещь, утешающая нас в несчастьях, – это развлечение, а между тем оно служит самым большим из наших несчастий. Ибо оно, главным образом, мешает нам помышлять о себе и незаметно нас губит. Без него мы очутились бы в скуке, а эта скука принуждала бы нас искать более действенного средства выйти из неё. Но развлечение забавляет нас и, вследствие этого, мы нечувствительно подходим к смерти.
(Блез Паскаль)


     Опыт показывает, что перед лицом смерти стирается всякая обида, горечь, взаимное отвержение. Смерть слишком велика рядом с тем, что должно бы быть ничтожно даже в масштабе временной жизни.
     Таким образом, смерть, мысль о ней – ка бы единственное, что придаёт жизни высший смысл. Жить в уровень требований смерти означает жить так, чтобы смерть могла прийти в любой момент и встретить нас на гребне волны, а не на её спаде, так, чтобы наши последние слова не были пустыми и наше последнее движение не было легкомысленным жестом. Те из нас, кому случилось жить какое-то время с умирающим человеком, с человеком, который осознавал, как и мы, приближение смерти, вероятно, поняли, что присутствие смерти может означать для взаимных отношений. Оно означает, что каждое слово должно содержать всё благоговение, всю красоту, всю гармонию и любовь, которые как бы спали в этих отношениях. Оно означает, что нет ничего слишком мелкого, потому что всё, как бы ни было оно мало, может быть выражением любви или её отрицанием.
(Митрополит Антоний Сурожский)


     Никто не хочет уйти из этого мира, не оставив после себя какого-либо следа; каждый стремится передать что-либо в наследство грядущим векам и создать себе рукотворный или нерукотворный памятник на земле. Мысль о том, что идея, вложенная в то или другое наше творение, переживёт нас, что ею будет жить и вдохновляться ряд последующих поколений, что она сроднит с нами неведомых нам людей, которые благословят наше имя, всегда была обаятельна для человека.
     К этому естественному чувству, в котором несомненно сказывается жажда бессмертия, присоединяется однако нередко скрытый дух тщеславия, следующий всюду за нами по пятам, как тень. Уже самый смысл этого слова указывает на суетность или тщету погони за славой. Однако такое чувство служит едва ли не главной пружиной, движущей творческую энергию человечества.
(Митрополит Анастасий (Грибановский)


     Бывало, искали достоинства в том, чтобы говорить мягко, а теперь ищут в том, чтобы говорить резко, и потому говорят хуже, нежели думают.
(Филарет Московский)


     Как далеко от познания Бога до любви к Нему!
(Блез Паскаль)


     В наше время мы много хвалимся и не довольно каемся. А время советует меньше хвалиться и больше каяться.
(Филарет Московский)


     Тот, кто старается идти во всём в уровень со своим веком, умрёт вместе с ним.
(Митрополит Анастасий (Грибановский)