Клара Боу история моей жизни часть 3

* * * * * * * * * *

В этом последнем отрывке мисс Боу поведает о своих первых успехах, романах и жизненной философии.

В предыдущих частях этой захватывающей истории Клара Боу рассказывала о своём детстве и юности в Бруклине, о любимом отце и своей нежности к больной матери. Клара росла уличным сорванцом – странным, живым, но далеко не миловидным ребёнком.

Однажды она приняла участие в конкурсе и выиграла возможность сняться в картине, однако после этого, пытаясь найти работу на студии, наткнулась на стену снобизма и равнодушия.  Безнадёжно больная мать отчаянно сопротивлялась карьере дочери. Однажды во время припадка безумия она хотела убить Клару. Получив свой первый шанс сняться в фильме «По морю на кораблях», Клара решила оставить синематограф ради матери. Но вот во время одной вечеринки ей позвонил отец и велел срочно возвращаться домой.

Читайте завершающую часть истории.

* * * * * * * * * *

В тот вечер, после папиного звонка, мы молча брели по тёмным улицам. Смех и веселье исчезли бесследно. Мы превратились в испуганных детей. Помню, я думала о том, что радость недолговечна: вскоре обязательно случится что-то ужасное, поэтому, пока есть такая возможность, веселиться нужно на всю катушку.

Мама лежала на кушетке в гостиной, бледная и неподвижная. Она так и не узнала меня, несмотря на все мои старания. Много дней она пролежала вот так, а я ухаживала за ней, стараясь облегчить приступы боли.

И вдруг, по странному обычаю судьбы подсовывать в мою жизнь крайности, я получила шанс в кино. Меня пригласили сыграть маленькую танцовщицу в картине «Враги женщин». Поначалу я была против. Я думала, что не сумею играть с таким тяжким бременем на душе.  Но маме уже нельзя было помочь, и папа настоял на моём согласии. Он видел, что я ломаюсь под грузом непосильной безмолвной тоски, вечно запертая в четырёх стенах вместе с мамой в том состоянии, в каком она теперь находилась.

Роль мне досталась небольшая. Нужно было танцевать на столе. Всё это время я должна была смеяться и веселиться, излучая на камеру одну лишь лёгкость и жизнерадостность. Повторюсь, это был небольшой эпизод, однако из всех ролей, какие мне приходилось или даже придётся сыграть за свою карьеру, ни одна не далась и уже не дастся мне с таким же трудом. Вечерами я возвращалась домой и ухаживала за матерью; по утрам, расставаясь с ней, я выплакивала свои глаза, – а потом отправлялась танцевать на столе. На мой взгляд, героиня получилась полуистеричкой, но режиссёр был в восторге.

Однажды, работая на съёмочной площадке в довольно нескромном платье, я увидела перед собой застывшего отца. Один взгляд на его лицо поведал мне о том, что конец наступил. Я подошла к отцу и замерла, впившись в него глазами. Меня точно парализовало. До этой минуты я словно не осознавала, что мама действительно может умереть. Казалось, я не осознавала даже, как глубоко люблю её.

Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что день похорон моей мамы стал для меня началом новой жизни. Возможно, это был день рождения Клары Боу, которую все вы знаете. Детство закончилось. Скорбь и разочарования столько лет были моим уделом, что моя философия сводилась к одному: бери от жизни всё, пока можешь. Сейчас мои взгляды более здравы, но в то время моя душа была ожесточена и исполнена горечи.

В тот день мы переправлялись паромом на Стейтен-айленд. Всю дорогу я безжизненно просидела на месте, не отнимая у отца ледяной руки. Чувства совершенно покинули меня, одиночество – поглотило. Даже во время отпевания, в церкви и у могилы, я не проронила ни слезинки. Отец говорил, что моё лицо казалось высеченным из мрамора. Бедняга, он плакал за нас обоих, но я не могла его поддержать. Когда гроб уже опускали в землю, моё сердце снова начало биться. Потом священник обратился ко мне и велел бросить первую горсть земли на ту, которую я так сильно и горячо любила.

Тут я вдруг ожила и потеряла рассудок. Мне едва помешали броситься вслед за мамой в разверстую могилу. Я кричала, что все эти люди – сплошь лицемеры, которые не любили её при жизни, не заботились о ней, даже не пытались облегчить её участь. В неистовстве я бросалась на всех, будто маленькая дикая кошка. Мысль о том, чтобы оставить маму под жёсткой холодной коркой земли, невыносимо рвала мне мозг.

А потом меня захлестнуло раскаяние. Только подумать: зная о том, как мама относится к кинематографу, я уехала на съёмки, чтобы плясать на столе в бесстыдной одежде, причём именно тогда, когда она отходила в мир иной. Только теперь на меня снизошло глубокое осознание и, может быть, глубочайшее ощущение того, как сильна была её любовь ко мне – причём лишь ко мне одной. А я разочаровала её, пошла против её воли.

Я снова слегла в постель. Душа моя прониклась отвращением к синематографу. Какое-то время мне удавалось держаться от него в стороне. Однако папа, такой разумный, так хорошо понимавший жизнь и людскую природу, сумел отговорить меня от этого решения. Помню, как он вошёл ко мне, присел на кровать и произнёс:

– Доченька, ты совершаешь большую ошибку. Ты так юна. Знаю, ты теперь думаешь, что твоё сердце разбито навеки. Но это не так. Ты не имеешь права допускать этого. Перед тобой лежит долгая жизнь, и твоя мама, – та, какой она была до болезни, – хотела бы, чтобы ты прожила её в полную силу. Она была потрясающей женщиной и возлагала на тебя огромные надежды. Узнав, что горе разрушило твою жизнь, мама так опечалилась бы! Если бы не болезнь, она поняла бы твои устремления, твоё желание сниматься в кино. Ей нравилась красота и выразительность фильмов. Поэтому ради неё, ради самой себя, ради меня (в конце концов, дорогая Клара, я всё ещё здесь и тоже нуждаюсь в тебе) – соберись и возвращайся к своей работе.

Это меня пробудило. Всю жизнь презиравшая слабаков, я поняла, что была готова сдаться. Кроме того, я знала, что папа прав и что мама, останься она сама собой, поняла бы моё стремление к синематографу. В общем, я снова принялась искать работу. Пожалуй, ничей путь в кино не начинался так трудно, как мой.

Понимаете, мне ведь самой пришлось искать себе нишу. Если я не такая как все, если я «супер-флеппер» или «джаз-беби» синематографа, эта героиня – моё собственное творение. А иначе меня бы в синематографе не было. Во мне там явно никто не нуждался.

На роли наивных невинных девушек я не годилась. Для главных ролей была слишком мала, для трагических – чересчур ребячлива. А для посредственных или второстепенных во мне, по словам чудесной подруги Элеоноры Глин, было явно слишком много «этого самого». Думаю, я получила больше отказов, чем любая девушка, когда-либо пытавшаяся попасть в кино.

В конце концов мне досталась главная роль у Гленна Хантера. Героиня была слегка хулиганкой, и режиссёру вдруг пришло в голову, что я могу подойти. По-моему, он оказался прав. Я всегда была сорванцом – и в глубине души осталась такой же. Я снялась в нескольких картинах в окрестностях Нью-Йорка, когда наконец, после долгого ожидания, на экраны кинотеатров вышла картина «По морю на кораблях», и это пошло мне на пользу.

NEXT PAGE:

Приблизительно тогда же я познакомилась в Нью-Йорке с женщиной, работавшей кем-то вроде агента по кастингу. Не буду называть её имя: ведь я стараюсь писать как можно правдивее, а про неё не могу сказать ни единого доброго слова. Возможно, она и впрямь пыталась помочь мне, но действовала только во вред. Я искренне пытаюсь не держать ни на кого зла, но любые воспоминания невольно о ней меня огорчают.

По счастью, в то время мистер Бахман увидел меня в картине «По морю на кораблях», и моя работа пришлась ему по душе. Он явился со мной переговорить, а потом связался со своим тогдашним партнёром, Б.П.Шульбергом, и сказал, что я – «золотая жила».

Мистер Бахман предложил ему подписать со мной контракт на три месяца с зарплатой пятьдесят долларов в неделю и оплатить мой переезд в Голливуд.

«Мы в любом случае ничего не теряем», – убеждал он.

И вот мы с моим агентом (я буду называть её вымышленным именем – «миссис Смит») приехали в Голливуд.

Папа остался в Нью-Йорке: на билет для него не хватило денег, а кроме того, он как раз открыл маленький ресторан в «Кони-Айленде» и был доволен своим новым местом. Так что мы решили подождать и для начала посмотреть, как я справлюсь.

Мы с миссис Смит сняли в Голливуде маленькую квартирку, и я приступила к работе. Я только и делала, что работала. Порой снималась в двух или даже трёх картинах одновременно. Каких только ролей и в какого рода картинах я не сыграла! За довольно короткий срок я приобрела опыт, который даётся годами труда. Конечно, мне приходилось туго; после восемнадцати часов работы на разных съемочных площадках, вымотанная донельзя, я часто засыпала в слезах от ужасной усталости, однако теперь я рада, что всё так было.

С этого момента моя карьера мало чем отличается от обычной карьеры любого киноартиста. Когда-нибудь позже я поведаю и об этом, но прямо сейчас хочу рассказать о своей личной жизни, о трёх голливудских романах – или помолвках, если хотите, – приключившихся со мной после моего приезда и ставших предметом горячего обсуждения для газетчиков.

Теперь вы уже достаточно знаете, чтобы понять, что у меня никогда не было «много добра». Не буду притворяться, будто бы это не так. Теперь для меня всё было в новинку, казалось чудом. Удивительно было есть всё, что хочется, не экономя, например, на десерте, или заказывать себе лучшие куски мяса. Удивительно – покупать шёлковые чулки и не плакать, когда на них появятся зацепки. Удивительно – взять и потратить несколько долларов на внезапную прихоть, не волнуясь о том, что теперь будет нечем платить за газ.

Возможно, многие люди не обращают внимания на подобные вещи, не упиваются ими, как я. У меня в голове до сих пор не укладываются те суммы денег, которые проходят через мои руки, принося столько радости и уюта нам с папой. Покупая свой первый дом, небольшое бунгало на Беверли-Хиллз – то самое, где мы до сих пор живём, – подписывая платёжный чек, я с трудом воспринимала цифры, проставленные там. Я понимала, что на моём банковском счету достаточно денег  (это у меня-то, у маленькой Клары Боу!), что дом теперь мой и я его заработала. Однако цифры всё-таки не укладывались в голове.

Но зато я прекрасно знаю, что значит сотня долларов. Это было моей мечтой – иметь сотню долларов в кармане и возможность свободно распорядиться ими. Мечта казалась совершенно несбыточной. В итоге теперь я куда больше наслаждаюсь сотней, на которую могу купить подарок приятельнице или что-то для папы, или обзавестись чудесной обновкой, как-то по-женски побаловать себя,  – нежели чеком на крупную сумму.

Думаю, в глубине души я всё та же, прежняя Клара Боу.

Знаю, это было отступление от сюжета моей истории, но ведь любая биография должна рассказывать и о чувствах героя; вот и мне захотелось рассказать о том, как я воспринимаю пришедший ко мне успех.

NEXT PAGE:

Итак, некоторое время после переезда в Голливуд мы с миссис Смит жили в маленькой квартирке, и я снималась в трёх картинах одновременно. В это время я повстречала Гилберта Роланда.

До этого я за всю свою жизнь не влюблялась ни разу. Забавно: ведь люди уверены, будто я уже родилась влюблённой в кого-то. Но Гилберт был первым, на кого я вообще обратила внимание. Не вижу причин не признаться в этом: мы оба были юны, очень счастливы вместе и даже считали себя женихом и невестой. Однако не в современном, флепперском смысле; скорее, как два ребёнка, совершенно не понимающих, что с ними творится, и до смерти боящихся этого.

Обычно мы просто сидели и, затаив дыхание, любовались друг другом, причём едва зная друг друга. Гилберт называл меня «Кларитой» – в те дни он ещё говорил с заметным испанским акцентом, и я обожала слышать из его уст своё имя. Оно звучало так сладко, так нежно. Оба мы были пока небогаты, однако чего только не выдумывали, чтобы весело провести время друг с другом; возможность отужинать где-нибудь вместе или пойти в театр уже казалась нам чудом.

Думаю, мы могли бы быть очень счастливы, если бы реальная жизнь не вмешалась в наши отношения со всей суровостью. Добрых полтора года нам было хорошо вдвоём, мы часто вели разговоры о свадьбе и о том времени, когда станем звёздами.

Что ж, звёздами стать у нас получилось, а вот остальные мечты не сбылись, и как всякая девушка, я вспоминаю первую любовь с нежностью, а то и со слезинкой, хотя понимаю, что прошлого не вернуть.

Даже не знаю, что именно нас разделило, просто Гилберт усердно работал на одной съёмочной площадке, я – на другой, между нами всё время кто-нибудь находился, а кроме того, мы оба страдали ревностью. В конце концов мы крупно поссорились. Не думаю, чтобы кто-то из нас искал этой ссоры или предполагал, что она станет роковой. Однако разрыв затягивался, а мы оба были слишком горды, чтобы сделать первый шаг; в конце концов пропасть между нами настолько выросла и мы так сильно отдалились друг от друга, что так больше и не сумели сблизиться.

Миссис Смит совершила массу разных вещей в отношении моей карьеры. Например, она продолжала уверять меня, что дела идут из рук вон плохо, что меня не сегодня – завтра готовы отправить обратно в Нью-Йорк. Я постоянно тревожилась из-за этого, будучи в полной уверенности, что лишь её стараниями всё ещё нахожусь в Голливуде, отчего её власть надо мной только крепла.

И вот наконец мой папа приехал на Запад. Миссис Смит всеми силами уверяла меня, что ему здесь не место, что его присутствие повредит моим делам. Мол, родственники частенько так поступают, а боссы на студиях страшно рассердятся, если отец вздумает вмешиваться. Я ей поверила. Что я тогда понимала в жизни? Я только и знала, что работала до изнеможения, а в свободное время развлекалась, – короче говоря, была попросту глупа.

К приезду папы я успела настроиться на то, чтобы сразу же установить между нами дистанцию и не подпускать его близко к «великой карьере», которая, судя по всему, открывалась передо мной. Стыдно теперь признаваться, но держаться от папы подальше тогда мне казалось правильным выходом. Просто хочу, чтобы вы немного лучше поняли моё поведение и через что я прошла. Когда он приехал, я напустила на себя холодный и равнодушный вид. Ни дать ни взять, успешная кинодива, знающая себе цену и всегда готовая поставить родственника на место.

При встрече я только произнесла: «Здравствуй, папа», — и смерила его взглядом. На мне было новое платье, внутри был новый характер. За месяцы голливудской жизни я много успела узнать о «характере». Я увидела другой мир, начинала входить во вкус успеха, всеобщего обожания, денег. И я стала чуть сторониться людей, чтобы они говорили: «Смотрите, это Клара Боу. Говорят, она очень умна!»

А папа просто стоял и смотрел на меня. Вид у него был усталый, потрёпанный, как у человека, надрывающегося на работе. Однако при виде любимой дочки его лицо озарилось радостью встречи, и вот этот свет на моих глазах угасал.

Внезапно я поняла, что не сумею этого вынести. Мне стало плевать, что скажет миссис Смит или Б.П.Шульберг, плевать на кинокарьеру, на Клару Боу. Я бросилась обнимать его и целовать, целовать, и тогда мы оба расплакались, точно два глупых ребёнка. О, это было чудесно. Только теперь я почувствовала, как тосковала всё это время по родной душе, которая бы взаправду любила меня.

Мы присели рядышком и начали говорить обо всём на свете. Разумеется, папа тотчас начал совать нос в мои дела. Вскоре я поняла: миссис Смит не говорила мне правды. Она знала, что я прекрасно справляюсь со своей работой и пользуюсь настоящим успехом, но чтобы не лишиться своего влияния, внушала, будто бы дела очень плохи и только благодаря её мудрому руководству я ещё держусь на плаву.
NEXT PAGE:

Приблизительно в это время великий режиссёр Фрэнк Ллойд искал девушку на роль в картине «Чёрный бык». Он пересмотрел чуть ли не всех, кто тогда играл на экране, но так и не нашёл в точности то, что искал; наконец кто-то посоветовал ему обратить внимание на меня. Никогда не забуду, с какой добротой мистер Ллойд меня принял. Он не стал, как это принято в Голливуде, создать впечатление, будто шансов нет, но так и быть, мне окажут милость и позволят сыграть в картине. Стоило мне появиться в офисе, как его лицо расплылось в широкой улыбке; казалось, режиссёра сейчас защекочут до полусмерти. Он тут же заявил: я – именно то, что надо.

Изо всех людей, имеющих отношение к синематографу, более всего я благодарна Фрэнку Ллойду – за ту возможность заявить о себе в «Чёрном быке» и за его режиссуру, изменившую мои взгляды на актёрское искусство; а также Элеоноре Глин, которая помогла мне раскрыться как личность и навсегда связала с моим именем своё замечательное словечко – "It" («это самое»).

До тех пор я ведь просто «гуляла сама по себе» – в смысле, пыталась как можно лучше провести время. Вы же знаете: я была просто подростком, не достигшим и двадцати лет, прежде вообще не знавшим никаких развлечений, одну лишь нужду и горе, которыми попыталась здесь поделиться с вами, хотя для этого и пришлось совершенно обнажить свою душу. Понимаете, я даже не бывала на вечеринках или на танцах, никогда не носила красивых платьев, и цветов мне не присылали.     Передо мной открылась новая жизнь, и я упивалась ею со всей неукротимой страстью, чуткостью и пылким восторгом юности, пытаясь немедленно, здесь же, отыграться за все годы нищеты, голода и тоски по красоте.

Возможно, это и к лучшему: похоже, моя пламенная восторженность и жизнерадостность излились на экран, и зрители наслаждались этим пламенем. Философ назвал бы это очередным поворотом колеса Фортуны – от ранних лет, полных ужаса и нужды, к нынешней жизни, когда мир бросил к моим ногам все удовольствия жизни.

Именно тогда я познакомилась с Виктором Флемингом, который стал моим режиссёром в нескольких картинах.

Виктор Флеминг – великолепный мужчина. Вы даже не представляете себе, насколько: ведь публика так мало интересуется режиссёрами. Но это настоящий мужчина, намного старше меня, и ужасно сильный. Он понимает жизнь, он верен своим ценностям и до мозга костей интеллигентен. Я мгновенно прониклась к нему симпатией, хотя и не испытала ни малейших романтических чувств.

Впрочем, скоро мы стали лучшими друзьями. Виктор мощно и вместе с тем очень тонко повлиял на всю мою жизнь. Я ему сразу понравилась и, пользуясь своим мощным интеллектом и знанием жизни, он незаметным образом принялся направлять меня в нужную сторону. Дал мне понять, что жить нужно не только сегодняшним днём, но и думая о далёком будущем. Показал, какие возможности открываются передо мной как перед актрисой, отыскавшей для себя образ, который нравится людям. Виктор проявил огромное терпение, чтобы многому научить меня, заронить в мою голову множество разных мыслей.

Между тем мистер Шульберг перешёл на студию «Парамаунт» и забрал с собой мой незадолго до того подписанный контракт. Так я начала работать на «Парамаунт», и мне там ясно дали понять, что для них очень важна. Всё выглядело так, словно мне предстояло сделаться большой звездой, главное – ухватиться за те возможности, что даёт мне кинокомпания. Иными словами, я начала поддаваться на лесть, на восхищение людей, которые прежде не обратили бы на меня внимания, начала привыкать к зарплате, совершенно не представляя себе, куда её потратить или вложить.

При всём при этом я всё чаще чувствовала, что теряю себя. Пробуждаясь по утрам, я, словно сказочная Алиса, сомневалась: «я это или уже не я». Думаю, подобное восприятие и спасло меня от того, чтобы «зазвездиться», как выражается молодежь. И всё-таки мне пришлось нелегко.

В этот-то сложный период я и научилась высоко ценить советы и дружбу таких людей как Виктор Флеминг. Ему не застил глаза блеск мишуры. Часто, когда я «срывалась с катушек», именно он приводил меня в чувство, помогая вернуться с небес на землю.

Мало-помалу наша дружба крепла и в конце концов начала очень много значить для нас обоих. Думаю, он заботился обо мне оттого, что знал, как страстно я желала вкусить радость – и в то же время, в каком-то смысле, боялась её. Да и до сих пор боюсь, если на то пошло. Жизнь была очень добра ко мне. Но и сейчас, видя перед собой такие блестящие перспективы, я не научилась ей доверять. Слишком много ужасного было в моей юности. Мне до сих пор кажется, что следует жадно брать от жизни, что только можешь, вовсю наслаждаться моментом, ведь кто знает: может быть, уже завтра она собьёт меня с ног и  раздавит, как мою мать, как многих людей из Бруклина, среди которых прошло моё детство.

Я получила прекрасное образование, несмотря на некоторые пробелы, и в то время как мы с Виктором Флемингом были помолвлены (а мы были помолвлены), я вновь начала читать, наслаждаться музыкой, а по отношению ко многим вещам, наоборот, успокоилась.

Я была очень счастлива. Работа, которую я любила, постепенно приносила всё больший успех. Вот что я вам скажу о своей карьере кинозвезды. Мне пришлось тяжело работать. Я проводила на студии страшно долгое время, едва успевая перевести дух между картинами. Думаю, любой из вас изумился бы, узнав, какая часть моей жизни за последние четыре года прошла на съёмочных площадках. Но мне мой труд по душе.

Возможно, причиной нашего с Виктором разрыва – хотя мы до сих пор остаёмся лучшими друзьями – послужила разница в возрасте. А может быть, чувство росло во мне слишком медленно и при обстоятельствах, не способствующих романтике, которой жаждало моё юное сердце. Или же Виктор однажды понял, что не обретёт во мне того, в чём нуждается.

Как бы там ни было, наши отношения постепенно всё больше склонялись к дружбе и всё меньше – к влюблённости. Пока наконец мы не согласились, что лучшим выходом будет остаться друзьями, и только.

NEXT PAGE:

Сразу же после этого случая, снимаясь в очередной картине с моим дорогим Фрэнком Ллойдом – «Дети развода», – я познакомилась с молодым человеком по имени Гэри Купер. Это была его первая крупная роль – бывший ковбой или кто-то в этом роде из Невады, он успел появиться лишь в одном эпизоде какого-то вестерна. А теперь ему предстояло сыграть главного героя. Будучи новичком на экране, он, разумеется, не имел представления, что и как делать, но вместе с тем держался великолепно и выглядел потрясающе. Мне всегда нравилось поддерживать начинающих, поэтому я охотно репетировала с ним одни и те же сцены снова и снова, чтобы ему помочь.

Во время этих репетиций между нами вспыхнула страсть – и какая! Наш роман был чудесным, прекрасным – покуда он длился. Но… даже не знаю, как вам объяснить. Очень сложно быть кинозвездой и одновременно состоять в браке. Слишком многие споткнулись на этом. Я же была настроена не ошибиться. Я до сих пор готова ждать, пока не буду полностью уверена. А Гэри был… таким ревнивцем. Знаю, он не против, чтобы я это здесь написала. Как бы там ни было, мы расстались.

Неужели же это много для девушки двадцати двух лет? Большинство девушек к этому возрасту успевают пережить по два-три романа, разве нет? Но только потому, что я – Клара Боу и пресса следит за каждым моим шагом, все видят во мне типичную женщину-вамп. А между тем это совершенно не так.

Кажется, я почти ничего не рассказала вам о своей голливудской карьере. Но все истории успеха похожи друг на друга. Сначала трудишься, страдаешь, терпишь лишения, борешься, потом видишь впереди небольшой просвет – и вдруг прорываешься. Если хватит духа. А потом просто продолжаешь работать, получая за это всё больше денег, славы и обожания публики.

Каким-то образом я ухитрилась найти свою нишу. Я создала Клару Боу, по большей части оставаясь сама собой, и этот образ совпал с ожиданиями, с мечтами зрителей. Надеюсь, они ещё долго будут любить меня. Впрочем, как знать?

Я живу с моим папой в маленьком бунгало на Беверли-Хиллз. По-прежнему очень и очень много работаю. В свободное время (которого у меня практически нет) стремлюсь быть среди молодых и весёлых людей. Мне нравится плавать, скакать верхом, играть в теннис. У меня есть несколько близких друзей и немного «просто знакомых». Я счастлива – насколько может быть счастлив человек, не способный вполне доверять судьбе. Всё, что могу, я вкладываю в свои картины, а оставшиеся силы посвящаю тому, чтобы наслаждаться молодостью, радовать папу и заполнять пробелы в собственном образовании.

Не думаю, что я так уж сильно отличаюсь от прочих девушек – разве что больше других тружусь и больше перестрадала. И ещё у меня рыжие волосы.

Если в двух словах, я – это Клара Боу. Порождение опыта, пережитого Кларой Боу, о котором я и попыталась вам здесь рассказать. Я невероятно рада успеху – и в то же время слегка недоверчива. Всё это напоминает сон. Но я, как прежде, готова вкалывать до седьмого пота, чтобы не лишиться достигнутого. Других желаний и планов у меня пока нет.

В конце концов, мне всего лишь двадцать два года. Не так уж и много, правда?
* * * * * * * * * *