Валера

Угрюмый и работящий. А что ему ещё делать, куда-то надо себя девать. Работать лучше, чем не работать: время убиваешь и нервы заняты. Главное не думать о всеобщем. Поменять секцию в ограде – понятно зачем. Натаскать воды в баню – понятно. А если раскинуть умом вокруг - тогда непонятно. Валера чутьём понимает, что работает на женский интерес – поддерживает и поднимает хозяйство. Сам-то он от тоски работает. Это жена заинтересована в процветании хозяйства, словно маньячка. И всё в этом мире – женский проект. Эти все города, дороги, самолёты построены мужиками для женщин, чтобы им помочь и угодить, чтобы им теплей, уютней жилось. Вся эта цивилизация, она бабская по своему назначению. И нет остановки в заботах: женщине постоянно чего-то хочется, что-то надо улучшить, добавить. Это одержимость. К чему она приведёт?

Валера и к частному и к мировому хозяйству испытывает брезгливость, но молчит. Он что-то знает, но, во-первых, не умеет высказать; во-вторых, не знает, зачем высказывать.

Жизнь идёт заведённым бабьим порядком: обеспечение, накопление, хлопоты. Кто не участвует – лентяй, лоботряс, негодяй. Такого затуркают. Кто им дал право распоряжаться и указывать, что правильно, а что нет? Никто. Молча установилось. Так заведено и всё.

Этот мир заведён, как часы, и, кстати, часы идут всё быстрей – куда, кто знает? Никто.

Инстинкт. У них в уме и в организме тикает программа: дети, цыплята, занавески, муж с машиной и гаражом, работящий, хлопоты, озабоченность, ревнивый взор на своё и на соседское; где-то просели, не успели – мужа сюда, ну-ка, Валера, поднажми, отстаём, надо второй этаж надстроить, надо кирпичом дорожку обложить.

Он старается не говорить и не думать, поэтому челюсти у него стиснуты. Он потяжелее работу выбирает, чтобы себя затомить, чтобы до полной тупости уработаться. Бревно швыряет, словно мелочь какую, и вдогонку ему: чтоб ты сдохло. Должно быть, это пожелание себе.
 
Ну вот, усталость, ужинать пора. Макароны по-флотски. Люся понимает, что при такой жизни мужику мясо нужно, и порция побольше. Заботливая. Он за ужином два стакана водки махнул, но даже не заметил. Люська туда-сюда с угодничеством - исподтишка в лицо, в глаза ему заглядывает. Она даже чуток подкрасилась, а то Валерка совсем заугрюмился. Она попой специально вильнула, изящно прогнулась без надобности, блеснула глазками невзначай, мужик всё-таки, надо чем-то подсластить (каторгу?). Она сердцем понимает, что всё это её хозяйство, всё это ей нужно и важно, а он впристёжку попал. Она слегка чувствует вину перед ним. А как его задобришь, как подластишься?
 
Она ещё потанцевала бёдрами в самой малой амплитуде, чтобы не дерзко (расчёт на подсознание), а он ей:
- Чего виляешь, заняться нечем?
 
Она обиделась. Ей бы поговорить с ним, давно не говорили по душам, но он решил дальше работать. Сейчас возьмёт огромные вилы и будет навоз от коровника отбрасывать, кучу передвигать. Встал, пошёл тучей.

Соседка Нюра прибежала.
- Ох, мужик у тебя золотой, Люська! – шёпотом ей, словно тайну выдала.
Люся промолчала.

Валера возле собачьей будки остановился, присел на корточки. Сучка Динка обожает его. Только на неё он смотрит простым лицом, даже слегка улыбается – и тогда расцветает на дворе праздник. Динка вертится, в ней каждая жилочка ликует. Радость в её маленьком теле не умещается. Она специально холодным носом тыкается ему в горячую руку – охладить, она… словно к сыну своему так относится. Такой родился - огромный, могучий; от него всегда потом пахнет, работает он, гробится. Ужас, сколько он всего за день перетаскивает. Ужас, какая в нём силища, одной рукой раздавить может в кляксу, но он добрый, и ей жаль его, ибо мать.
 
- Ладно, бывай, ушастая, - говорит он и шагает работать.
А зачем всё это нужно, кто знает? Никто.