Война участвует во мне

До сих пор не могу  понять, почему  дни приезда к деду Егору запомнились на всю жизнь.

 Ежегодно в начале мая отец, бывший моряк, объявлял в семье аврал, что означало- наступил время подготовки к дороге. Мама варила на нашей крохотной кухне курицу, собирала всякие гостинцы, гладила походную одежду. Хотя «походная» громко сказано: все те же вельветовые штанишки на помочах, белая в полоску рубашка, сандалии и помятый картуз. Зато отец садился в автобус до Ельца в отутюженном костюме, при галстуке и шляпе, он был главный бухгалтер крупного завода, должность обязывала. У мамы, как всегда красивое платье, вязаная кофта с большими карманами.

Ехать-то до соседнего города было совсем ничего (по нынешним меркам), 70 верст, но громоздкий Лиазовский  автобус их преодолевал почти полдня. Дорога представляла собой рытвины и ухабы, а в салоне трудно дышалось от пыли, рева мотора, жары. На автостанциях в селах Чернава. Афанасьево, Казаки приходилось долго стоять, что курящим пассажирам нравилось. Батя также доставал неизменный свой «Беломор», разминал пальцами табак, дул в папиросу и чиркал спичкой.

- Пока мотор не остынет, не тронемся, очень  греется, - объяснял ситуацию водитель и тоже курил небольшие папироски «Байкал».

Наконец въезжаем в Елец, город огромного православного храма и многих разрушенных в войну церквей, разбитых дорог и тесных улочек, растворенной в воздухе древности.  Трясемся на мостовых, выруливаем к мосту через реку «Сосну», карабкаемся на вокзальную горку. Разминаем затекшие ноги, переходим железнодорожные рельсы, и вот он красавец вокзал, еще царской постройки, с огромным залом ожидания, уютным  сквером, просторным перроном, огромными часами.

- Вокзал знатный, читал, что в нем дожидались своих поездов и Бунин, и Толстой, и Пришвин, - просвещает нас глава семейства.

Кто они такие нам с маленьким братом Славиком пока не ведомо, но мы слушаем его с вниманием. Как-никак фронтовик, моряк Балтийского флота, выпускник техникума. Мама согласно кивает головой, ведь это ее родина, осталось проехать всего 50 километров до села Красного , где станция называется смешно - Лутошкино.
Ждем 3 часа поезд, едим в сквере курицу, любуемся на всю в цветах черемуху и липы.
 
-Как же они чудно пахнут, а первая выглядит как невеста, - не может сдержать восхищения мама,  тоже просвещенный по тем временам человек. Окончила техникум в яблочном городке Лебедянь, любит читать знаменитых земляков-литераторов, выписывает  разные журналы.

По громкой связи объявили посадку на поезд. На перроне стало оживленно, народ мечется в поиске своих вагонов, невесть откуда появились бабушки с пирожками, солеными огурцами. Поднимаемся и мы во крутым порожкам видавшего виды вагона, устраиваемся на своем месте, рассовываем сумки. Мама объясняет папе, что огурцы здесь продают самые лучшие в мире, из Талицы, и возвращается для покупки их на перрон. Через 10 минут все наше семейство хрустит аппетитными бочковыми огурцами, а следом поезд дергается с места и жизнь от стука колес, скрипов, толчков и качаний приобретает веселый смысл. Мы со Славиком конечно же облюбовали верхние полки и смотрим оттуда на ставших сразу маленькими родителей. Как все это здорово ехать в домике на колесах и заглядывать в окна.
 
Но счастье наше было недолгим, прошло чуть более 2 часов и проводник напомнил взрослым, что сейчас будет Лутошкино. Снова легкая суматоха, высокая и древняя водонапорная башня в окне, и вот уже мы ступаем на перрон. Там нас ждет дед Егор, поджарый, с загоревшим и счастливым лицом.
 
-Валечка, Володя, - обнимает он родителей, а нас со Славиком по очереди поднимает вверх и треплет белобрысые чубы.

Всей родственной компанией заходим за небольшой вокзальчик, где нас ожидала дедова лошадка, запряженная в телегу. Она безмятежно жевала охапку сена и не обратила на гостей никакого внимания. И лишь когда Кузьма Егоров взял вожжи, конь  посмотрел в нашу сторону. На телеге мы обнаружили ворохи сена для амортизации, хотя езда все равно напоминала зубодробительную тряску. Качка в вагоне показалась детской забавой. Ничего, обошлось.

Проехали по дамбе между прудами, чуть поднялись на взгорок и двинулись по длинной Октябрьской улице. В конце ее, напротив аптеки, с радостью увидели большой каменный вход в погреб, потом большую елку около дома, и сам деревянный бревенчатый дом, у калитки которого уже махала обоими руками сердечный человек, наша бабушка Паша, накинувшая на плечи серую шаль. Дедушка, отойдя чуть в сторонку, с удовольствием наблюдал встречу самых близких людей и незаметно улыбался в усы. Милые, сердечные русские люди, каких было можно было обнаружить в каждой российской деревне, искренние в беде и радости.

- Ну теперь в дом, наши дорогие, Зина с Мишей пришли пораньше, ждут не дождутся, - всплескивает руками бабушка.

Поднимаемся по видавшим виды ступенькам из известняка и ступаем на широкие половицы горницы. Мы замечаем, что в ней тщательно помыты полы, причем, с помощью не только тряпки и воды, но и ножа (многие сельчане проделывали это соскребание грязи с не покрашенных полов в особо праздничные моменты, почти как моряки на палубах).

Собственно сама кухня отгорожена от гостиной комнаты ширмой, тут же в дальнем углу русская печка, в ближнем - огромный кованный сундук, накрытый домотканным ковриком. В красном углу, под образами, широкий стол, с рядом скамеек, на которых сидели и широко улыбались наши ближайшие родные Ампиловы. Тетя Зина — старшая дочь, дядя Миша, старший зять, их сын рыжеватый паренек двоюродный брат Вовик.
 
- Не хватает только минских, - говорит дед, разливая по чаркам мутноватый самогон.

На столе — праздничная деревенская еда: квашенная капуста с антоновскими яблоками, солености, запеченный картофель, густой холодец, каша с требухой, жаркое из свежей свинины, квас и окрошка, черный ржаной хлеб собственной выпечки, зеленый лук. Подготовка к встрече, судя по столу, проделана большая: на скотном дворе стало на одного поросенка меньше, весь сахар пошел на производство домашнего самогона, поредел и птичий насест. Но никто никогда здесь не заводил речи о стоимости угощения, Желанные гости и хлебосольные хозяева прямо светились от радости, вот она-то и покрывала всякие затраты.

Наконец  наступила минута тишины, все чинком-рядком расселись на скамейках, дед окинул взглядом родную кампанию, заговорщицки подмигнул Ампилову,  и тут же предложил:
 
- Скажи тост, дорогой зять, ты у нас старший по званию, имеешь много фронтовых наград, а теперь в районе главный строитель.

- Конечно, как же без этого, - отряхнулся и приосанился дядя Миша, который все еще ходил в гимнастерке, подпоясанный офицерским ремнем. - Для меня 9 мая лучший из праздников, в котором все смешалось — слезы утрат и сомнений, бремя отступления, напряг на переломе боев, воодушевление при освобождении  городов и сел. Воевал я, как вы знаете, в разведке, приходилось ночью пробираться через проволочные заграждения, проникать в окопы противника, действовать хладнокровно и быстро. Взяв «языка», таким же темпом спешили назад. Никогда не забуду как в 1943 году в одной из вылазок мы были обнаружены фашистами, в нашу сторону помчались трассирующие пули, огонь пригнул к земле. Мой подчиненный Иван Пронин из Сибири  неожиданно встал во весь рост, поднял проволоку заграждения для нашего прохода. Вся группа разведчиков успела преодолеть заграждение через возникшее «окно», а Ивана пули буквально изрешетили. Ценой собственной молодой жизни спас всех нас. Не могу до сих пор забыть этого героического парня, он иногда сниться, молодой и красивый. Выпьем, дорогие, за таких вот солдат, спасших россиян от неволи и боли.

Мы, пацаны, многого не понимали, о чем говорили взрослые, но всегда удивлялись деду, когда он после нескольких стопок и длинной самокрутки, начиненной махоркой, вдруг начинал произносить немецкие слова «хэндэхох», «шнеля», «ахтунг». И не просто их выговаривал, а иногда ронял слезу за слезой. Позже, когда мы чуть повзрослели, бабушка объяснила неожиданное поведение Кузьмича, обычного русского землепашца  из-под Ельца, ушедшего на фронт сразу после объявления войны.

- Дедушка ваш воевал в артиллерийском полку, ему поручили (знакомому с лошадьми) подвозить снаряды, - рассказала она, - их дивизион на Курской дуге был окружен и расстрелян фашистами, контуженный Кузьма потерял сознание, очнулся в плену. Дальше путь плененного лежал через концлагерь и работу на ферме у богатого баварца. Там-то он и научился сносно говорить по-немецки.

 Уже взрослыми мы узнали, что рядовой Клыков, как пленный, по окончанию войны на родине получил тюремный срок, к счастью условный. В деревне требовались опытные хлеборобы, коим и слыл наш уважаемый и любимый дедушка.
 
...А тем временем встреча на Октябрьской улице с каждым часом родственного застолья приобретала в клубах табачного дыма все новое звучание.

- Володя, - просил второго зятя тамада, - спой любимую нами песню про девушку Лелю, которая ждала моряка на берегу.

- Хорошо батя, - отзывался бывший краснофлотец, участник морских сражений на Балтике.

Голос у отца имелся хороший, с многими интонациями. Звучал он сначала спокойно, потом проникновенно, а в завершение трагично, как и закончилась любовь двух молодых людей. Дедушка, подперев кулаком голову,  опять ронял слезу... Мы потихоньку выходили в сени, потом в темный яблоневый сад, который благоухал ароматами. Из окна еще долго звучали голоса бывшего старшего матроса Прыгова, а также старшины-разведчика Ампилова про скалистые горы и волны, которые играют и плещут.
 
Пока прохлаждались среди яблонь и сверкающих на небе звезд, в дом пришла местная родня — братья и сестры Клыковых. Среди них выделялся кум Матвей Пияхин, по прозвищу «Пияшок», виртуозно игравший на елецкой гармошке. С нею кум прошел с боями аж до самого Берлина, о чем свидетельствовала широкая планка наград на лацкане пиджака. Аккорды звучали у него бравурно-победные. Они подняли многих из-за стола,  и кампания пустилась в пляс.  Посмотреть было на что, все так энергично стучали по полу каблуками, что казалось - доски вот-вот треснут. Выдержали: деревянный дом строили всем родственным миром, а за лесом ездили аж в самую Архангельскую область.

- Молодцы, - не выдержала тетя Зина, - пляшем как тогда, 9 мая 1945 года, когда грянули победные салюты и пришли живые с войны наши мужчины.

 Не чуждая знахарским секретам, боевая и энергичная, она спасла вместе с сестрами Валей и Лидой десятки раненых в прифронтовом госпитале в селе Красном. Медикаментов не хватала, девушки использовали для заживления ран лопухи, зверобой, тысячелистник. Некоторые раненные позже присылали юным медсестрам письма с благодарностями. Больше других получала их Зина, и не случайно после Победы в мирное время ей присвоили звание заслуженного труженика тыла.
Члены этой большой семьи, простые сельчане и патриоты страны на себе испытали все превратности судьбы. Но стонов, жалоб, нытья на тяжелую жизнь никто от них не слышал.

 Бабушка Паша была человеком набожным, но в советские времена христианские привычки молиться властью не приветствовались. Единственный в красивом селе храм лишили креста, куполов и приспособили под Дом культуры. Приходилось верующим собираться в молельных домах и справлять свою религиозную потребность тайно, с оглядкой.  Дальнейшие очередные потрясения в социальной и политической жизни все как бы вернули на круги своя, да только нет уже рядом с нами, послевоенными ребятишками, бабушек и дедушек. По России прокатилась волна новоделов, реставраций церквей. Новая власть демонстративно заглядывала в храмы, да только истинно верующих не прибавилось. Точно заметил наш современник,  настоящий поэт земли русской Николай Зиновьев, заявивший о себе совсем недавно в родной Кубанской сторонке:
- Вот сменила эпоха эпоху.

Что печальнее в этом всего?

Раньше тайно мы верили в Бога,

Нынче тайно не верим в Него.

Кстати, бывшие фронтовики не раз признавались, что раньше в церкви не ходили, но когда жизнь висела на волоске, крестились и молились. Даже возникло такое явление — вчерашние  солдаты и офицеры выбирали профессию священника.
Другие мои родственники, в отличие от дедов, чисто номинально появлялись в храмах, но зато 9 мая отмечали от души.

 Слава Богу этот великий день вошел в кровь и плоть следующих поколений, уже наших детей и внуков, и стал главным национальным праздником. Тому подтверждение движение «Бессмертный полк», которое распространилось не только в России, но и в мире. Отличный поэт-фронтовик Юрий Левитанский  написал, наверное, лучшие фронтовые стихи: «Я не участвую в войне, война участвует во мне. И пламя вечного огня горит на скулах у меня». Нечто подобное испытываем и все мы, хотя на той войне быть не могли.