Горбунья из песочного

I

Тридцать четыре года разносила в селе Песочное письма и газеты почтальонка Татьяна Петровна Воробьёва. Была она горбата и невелика ростом, жила замкнуто, одиноко. Односельчане, по обычаю, считали, что все горбатые – народ нелюдимый и в душе злой, а потому никто без нужды не заглядывал по вечерам к почтальонке. В её небольшом, но крепком доме под низкой крышей всегда было чисто, уютно, под иконою горела лампада, а в погребе в пыльных бутылках хранилось спиртное для хозяйственных нужд и случайных гостей. Тридцать четыре года горбатая Таня читала чужие письма, и в Песочное они приходили на один день позже, чем в соседние села. Прочитанные письма томили совесть. Тайная жизнь пуще горба обрекала её на одиночество. Татьяна боялась дверного скрипа, ночного ветра, незваного гостя, позора разоблачения, гнева односельчан, но со временем страх и стыд притупились, а чтение писем обратилось в привычку.

II

Тёплым сентябрьским вечером, окончив домашние дела, Татьяна читала свежие письма. Открывала она их старым немудрёным способом – над паром из кипящего чайника.
«Здравствуйте, Ольга и Степан.
С приветом к вам мы с Воскресенского, – писал сестре Ефим Прошкин. – У нас всё хорошо. Картошку копать начали, так что некогда до вас доехать. Как покопаем, так обязательно соберёмся до вас. Дело у нас несчастное случилось, корова сдохла. Шла из стада, от ручья к Фёдорову дому поднималась, в аккурат у тополя и упала. Так что помогите сторговать племенную тёлочку, может, как от колхоза вашего...»
Татьяна взяла другое письмо с армейским штемпелем от Ваньки Зыкина.
«Здравствуйте, папаша и мамаша!
Передайте армейский привет от меня бабушке и деду, дяде Ивану, дяде Николаю, тёте Наталье и Петру Васильевичу!!! Скоро дембель, может, до ноябрьских успею, или после праздников. Папаш, сходи в гараж к Васильевичу, скажи, что пусть новую машину для меня ищет, на старую не сяду. Он мне обещал. Мам, нужно костюм новый импортный, куртку и сапоги со скобками. Ты сама ничего не покупай чего дешевле, а сходи к Валерке Зубову, так он тебе скажет...»
Председатель колхоза уже месяц был в какой-то командировке в Воронеже, и его письмо к жене горбатая сначала и не заметила, так как писал он ей всего два дня назад, и ещё письма Татьяна не ждала.
«Здравствуй, Лиза!
В последнем письме я писал, что скоро приеду, так вот придётся немного задержаться. Вчера сидел в обкоме у Монахова, ты его знаешь, а у него был Ручков, директор сельхозинститута, сын Бориса Михайловича, бывшего второго, ты знаешь. Ручков начал издалека, что, мол, много хорошего обо мне слышал, что дети наши все в Воронеже, напомнил мне о пенсионном возрасте, а потом и предложил у него в институте работать преподавателем. Я отказался, сказал, что хреновые науки давно позабыл, так и выразился. А он объяснил, в институте новый факультет будет или факультатив, я не понял, «Практическое управление хозяйством» называется, и объяснил, что надо преподавать живой опыт руководства в условиях реформы. Обещал, что методикой мне помогут и квартиру нам однокомнатную сразу выделят. Монахов сидит, улыбается, понял я, что с институтом его идея, меня в город вытащить. Ну, и согласился я без твоего совета, и уже пообещал. К Новому году надо быть уже там. Думаю, верно, к детям и внукам будем ближе, и квартира в городе на старости лет...»
Татьяна Петровна дочитала до этого места, и темно ей в комнате показалось, буквы в полумраке расплываться стали, и горб проклятый как свинцом налился, тяжестью придавил. Всю ночь писала она письмо председателю, переписывала и плакала от досады, вывела адрес на конверте, отогнала козу и двух овец в стадо и сама отнесла письмо в райцентр на почту. В письме она писала старому председателю:
«Здравствуй, Василий!
Из Песочного пишет тебе Татьяна Воробьёва, почтальон. Прочитала я твоё письмо, где ты собираешься в город уезжать и должность тебе там дают. Не езди, Василий Степанович, не бросай нас.
Я помню, как ты героем с войны вернулся... Не мне, горбатой дуре, было о тебе мечтать. Девчонкой я у тебя под ногами вертелась. Не замечал ты меня, муху малую. Тогда я почтальонкой устроилась, и письма твои читать стала, потому что с девчонок всю жизнь тебя любила. Прости, Васенька, меня грешную, и последнее письмо к Лизе я прочла. Я зла ей не желала никогда и никому. Я твоими успехами жила, сердцем за тебя болела и молилась потихоньку, особенно, как на Целину ты уехал. Мне те четыре года длиннее смерти показались. А потом ты председателем стал, колхоз наш в гору вывез, и любо мне было замечать, как народ и начальство тебя уважают.
Всю жизнь молилась за тебя и деток твоих, сколько слез пролила. Не поминай плохим словом, не уезжай из Песочного, место родное, люди любят, уважают. В родных местах и старость милее. Без тебя я долго не проживу, здоровье плохо стало.
С уважением Татьяна Воробьёва».

III

Василий Степанович скоро вернулся из командировки. Ещё в Воронеже задумал он ненароком встретиться с почтальонкой и поговорить, о чем, он и сам не знал, но так с Татьяной и не встретился, замотался. К Новому году перебрался Василий Степанович с женой в город.
Весной Татьяна Петровна продала дом и скотину – куда уехала горбатая, никто не знал. Года через два пришло в Песочное известие, что председатель Воронцов умер. Хоронили его в городе. Из колхоза многие начальники ездили на похороны и рассказывали, что видели там горбатую.

IV

В городе Татьяна Петровна купила сарайку у добрых людей и прижилась на кладбище. Она долгое время продавала цветы у входа, за небольшую плату присматривала за могилками. Постепенно она сошлась с Лизой, женою Воронцова. При встрече подолгу беседовали, вспоминали жизнь в Песочном.
После смерти Лизы Татьяна Петровна заметно сдала. Разум её помутился, но она по-прежнему приходила на кладбище, садилась на ящик у кирпичной стены и собирала милостыню. Деньги она сдавала знакомым могильщикам – на пропой. Мужики за это жалели её и вкусно кормили остатками своего обеда.
На кладбище горбунью уважали за терпимость и благонравие и рассказывали посетителям, что здесь похоронен её любовник, уважаемый человек, Герой соцтруда, директор института... и показывали посетителям кладбища ухоженную, опрятную ограду Воронцова и его жены Лизы.
В эту историю охотно верили все, и потому, когда горбунья умерла, её закопали возле Василия Степановича. Табличку ставить не стали, так как никто не знал ни фамилии, ни даты рождения горбуньи.