АДА II. На дне колодца

Складки старого города покрылись золотушным налётом опавших листьев. С реки дул резкий, невидимый в прозрачном воздухе осени – ветер. Сладостный дым мангалов стелился по аллеям городского парка. Запах горелых шашлыков щекотал ноздри оголодавших за ночь собак. Они переминались с лапы на лапу, урчали и откровенно, широко зевали, роняя на красный гравий липкую слюну. В нержавеющих, полированных ёлочкой, высоких баках томилось светлое, остывшее до ломоты зубов, жигулёвское пиво. Вокруг шашлычной собрались первые посетители. Мятые, усталые люди негромко ругались, и вяло двигались, опасаясь расплескать боль из головы – по всему телу. Среди них выделялся застенчивостью и пугливостью городской сумасшедший по прозвищу Николай Второй. Прозвище Николай получил за внешнее сходство с императором и тихий, незлобный нрав. В последние годы сумасшедший сделался совсем тихим, молчаливым. Знавшие его люди считали это благо результатом удачно проведённого лечения и не будоражили несчастного лишними вопросами.
Николай Второй осторожно тронул влажную нержавеющую сталь баков и облизнул грязные пальцы. Сапоги его и китель были вымазаны глиной, но держался он очень достойно. Сумасшедший отличался благородным нравом: в шашлычной не засиживался, объедки не собирал, спокойно выпивал своё пиво и пропадал на несколько дней. Хозяин уважал императора: доливал полную кружку, денег с него не брал и, указывая на Николая, каждый раз грозил своим собакам, что сделает из них шашлык, если они не наберутся совести у сумасшедшего. В тот день случилось, мало кем замеченное небольшое чудо. Николай достал из кармана новенькую десятирублёвку, старательно помял ее, расправил и отдал хозяину. Парень взял денежку, но от сдачи император отказался, зашипел что–то и стал размахивать руками. Парень спорить не стал, деньги убрал. Николай кружку взял, отошёл в сторону от чадящих мангалов и погрузил усы в пиво. Друзей у него не было, а навязываться людям он опасался. К тому были веские основания: его часто били, особенно в молодости, но, удивительное дело, никогда не били в лица – пинали, толкали, топили, жгли одежду, но в лицо не били, мало, кто отваживался заглянуть ему в глаза! К пятидесяти годам физиономия его покрылась паутиной горьких мыслей, так – словно кора головного мозга сползла на лицо, и от избытка извилин оно скукожилось в печёное яблочко. Зато сохранились прекрасные белые, длинные, торчащие из опавших дёсен зубы.
Николай Второй цедил пиво мелкими глотками. От резкого ветра слезились глаза. Он поджимал веки. Капли текли по ресницам, падали – и ветер уносил их, подхватывая в полете. Ему нравилась такая игра. Он допил пиво и ощутил холод, который объял тело сразу – изнутри и снаружи. Николай поднял глаза. Голые вековые деревья обнажили платное синее небо. Над головою раскачивались покинутые гнезда черных птиц. Надо было двигаться. Он сунул кулаки в карманы и тронулся в путь. Мысли роились в мозгу тучею слов, но Николай лишь крепче сжимал частокол узких длинных зубов. От напряжения мысли глаза его лучились безумной синевой, в которой таилось безглагольная истина. Куда он шёл? Зачем? Николай не знал, но понимал – надо двигаться, чтобы согреться!

Кто видел свет на дне колодца – знает этой жизни смысл.