Заметки из жизни моей в Петербурге. Глава 30

Не было никакого сомнения в том, что автором записки была Людмила Леопольдовна. Она хотела меня видеть! Вряд ли это было приглашением на свидание,  которые никогда не назначаются поутру, но выбранное ею место показалось мне довольно романтичным.

- Девица ваша проныра изрядная, - внезапно добавил сердитый гимназист.

 Это было крайне неучтиво.

- С чего вы взяли? - спросил я с заметным раздражением.

- С того, что она сбежала от филера через боковой двор, - ответил он. - Там за флигелем тупик и дырка в ограде.

- Да почем вы знаете, что она бежала от филера?.. - спросил я, ошарашенный этим известием.

Гимназист окинул меня полупрезрительным взглядом и отвечал с усмешкой:

- Вы из какой Тьмутаракани приехали, сударь? Филера за три версты видно.

Конечно, в Хотмыжске не было никаких филеров по причине полного отсутствия неблагонадежных лиц. Но что такого могла сделать Людмила Леопольдовна, чтобы привлечь к себе внимание тайной полиции? Откуда у нее такая ловкость и сообразительность, дополненная знанием проходных дворов и тайных лазеек?

Я вернулся в зал гимназии в сильном волнении и смятении чувств.

Викентий Иванович был по-прежнему окружен почитателями, правда их круг несколько сузился, потому что публика начала расходиться. Наиболее стойкими любительницами психологии были дамы весьма почтенной наружности. По возрасту они свободно могли прийтись в матери не только мне, но и Викентию Ивановичу.
 
- Позвольте представить вам моего друга Евгения Федоровича Гаевского, - неожиданно произнес он, обращаясь к собеседницам, - Господин Гаевский прибыл в Петербург с намерением вступить в Императорскую Академию художеств. Он весьма талантлив и прелестно рисует. Откровенно говоря, мне немного жаль, что он выбрал своим поприщем градостроительство, из него мог бы выйти изумительный рисовальщик.

Я был чрезвычайно смущен этим неожиданным представлением и поклонился со всей возможной учтивостью. Дамы выразили всеобщее одобрение, нашли меня прекрасным молодым человеком, выразили надежду, что мои труды  непременно послужат в будущем к славе и процветанию нашего отечества, а одна даже поинтересовалась, как поживает мой дядюшка и просила кланяться от нее любезному Павлу Ивановичу и его супруге.

Я не знал, что отвечать на все это и только пробормотал нечто невразумительное, вроде «покорнейше благодарю» и «непременно, непременно».

Викентий Иванович предложил мне пройтись немного пешком и мы отправились по набережной в сторону Крюкова канала. Какое-то время мы шли молча. Признаюсь, что я несколько раз оглянулся, но позади нас не было никого хоть сколько нибудь похожего на агента охранки.

Был прелестный прохладный вечер. Небо, окрашенное в нежно сиреневые тона,  отражалось воде, и казалось, что прозрачные акварельные облака неспешно плывут по волнам нам навстречу.

- Неужели Мария фон Парадис действительно прозрела? - спросил я, чтобы прервать молчание.

- Разумеется, нет, - спокойно ответил Викентий Иванович. - Она ослепла в детстве, и ее память хранила зрительные образы окружающего мира. Остальное было делом внушения. Мария фон Парадис видела только в присутствии Месмера.

- Как так можно! - невольно вырвалось у меня.- Ведь это жестоко!

- Что именно? - уточнил мой собеседник. - Распахнуть окно из непроглядной тьмы в   июньскую ночь, полную лунного сияния и бархатных полутонов, где в темных таинственных аллеях мерцают мраморные грации и греческие полубоги?..

Его слова поразили меня чрезвычайно.

- Неужто вы не понимаете?  - воскликнул я.- Ничего не было! Никаких аллей, никаких полутонов с нимфами и богами! Она оставалась слепой! Это был всего лишь обман воображения!

Наверное, мои слова прозвучали с излишней  горячностью, потому что Викентий Иванович остановился, внимательно посмотрел на меня и произнес с какой-то странной улыбкой:

- Ну и что с того, дорогой мой?

Мы вышли к Пикалову мосту. Четырехъярусная колокольня Никольского собора отражалась в темнеющей воде, расплывчато мерцая белыми и золотыми бликами.

- На счет аллей вы не правы, - продолжал Викентий Иванович. - У Месмера был прекрасный  сад в самом роскошном пригороде Вены. Его украшали плетистые розы на высоких шпалерах и мраморные статуи работы Бернини, каждая из которых стоит целое состояние. В саду был темный таинственный пруд и белый бельведер на холме... Когда-то здесь гулял  Моцарт и в его душе рождалась чарующая музыка. Представить все это намного лучше, чем просто увидеть. Пусть Месмер останется в памяти слепой пианистки прекрасным добрым волшебником. Неужели лучше помнить его таким, каким он был на самом деле — неказистым и немолодым господином с двойным подбородком и потной лысиной под напудренным париком?..

Я не знал, что ответить.

 - Хотите, я расскажу вам, что было дальше? - спросил Викентий Иванович. - Марию фон Парадис силой вернули домой к родителям и она перестала видеть. Ее любимого Франца объявили  шарлатаном и мошенником. Он бежал из Вены, оставив все: дом, сад, клинику, скитался по Европе, непризнанный и гонимый. Она старела и толстела...

- И знаете что, дорогой Евгений Федорович, - внезапно заключил он после недолгого молчания, - так заканчиваются все сказки, в которые врывается прозаическая действительность.