Фото

    Костя с раннего детства знал, что отец его не любил, и пускай выражалось это не открыто, слова «Я тебя не люблю!» не озвучивались, но нить холода на уровне взгляда, разговоров, самой ауры общения настолько больно резала душу, что на каком-то этапе он понял, наконец, что бороться за эту любовь уже нет никакого смысла. То есть, живёт рядом с тобой человек, обеспечивает, в чём-то помогает, сяк-так относится к матери, когда-то расскажет что-то, пошутит, вроде всё, как у всех, а ощущение холода не проходит. Даже в гостях, в кафе, в парке, на катке Костя тогда ещё неосознанно ловил эту обращенную к нему пустоту взгляда, вроде как отца его привели на каторгу, и заставили делать непосильную работу.
    Сколько себя помнил, Константин жил с чувством брошенности, чуть ли не предательства. Отец почти никогда не интересовался его мечтами, увлечениями, мало спрашивал о делах в школе, а затем в институте, и если эти самые дела шли неважно, то папа бросал привычную фразу: «Ну, кто бы сомневался». Также сильно, как Костя жаждал отцовского тепла, также безапелляционно папа его был уверен, что сын – неудачник, и что у него «на роду написано ничего не добиться в жизни». Когда у Кости случались какие-либо маленькие или большие победы, отец заявлял, что это временно, и совсем скоро всё изменится в худшую сторону. К примеру, выиграет Костина команда футбольный чемпионат – «А, в следующий раз проиграете», познакомится он с хорошей симпатичной девушкой – «Скоро она тебя бросит», займёт второе место на школьной олимпиаде – «А первое слабо было взять?!» В общем, что бы и как бы сын ни делал, он был не прав уже, казалось, самим фактом своего существования. Иногда Костя думал, что приведи он в дом в качестве невесты Ани Лорак и выиграй Лигу Чемпионов, то и тогда отец нашел бы какой-то изъян, и это обязательно прозвучало бы с привычной издёвкой.   
    Когда Костя просил отца научить его пользоваться сварочным аппаратом, тот отвечал (причём на полном серьёзе), что он ещё – не дай Бог – выпалит себе глаза, на столярном станке обязательно отрежет пальцы, а то и всю руку, машину вообще никогда водить не сможет по причине крайней невнимательности, табуретку сделать и ту не получится с его-то известно откуда растущими руками. Что бы Костя ни просил – нарывался буквально на стену ледяного равнодушия и безучастности. Любое его желание игнорировалось, а то и высмеивалось, а инициатива, как в той пословице, наказывалась тем же самым высмеиванием, градом замечаний и оскорблений. В такие моменты Косте действительно сильно хотелось, чтоб отец лучше бы побил его, чем в такой пренебрежительной форме выказывал вечное недовольство родным сыном. Многому поэтому Костя так и не научился и в силу подобного к себе отношения, и в силу вяло сформировавшегося характера. Он настолько прочно усвоил невозможность для себя какого-либо успеха, что часто сдавался даже не на полпути, а в самом его начале. Его мозг чуть не с пелёнок получил чёткий недвусмысленный сигнал, а менять его содержание спустя десятилетия под силу только сильной личности, стать которой Косте так и не удалось.
    Костя не хотел задумываться, почему всё так? Если тебя откровенно не любят, не всегда хочется докапываться до причинных глубин, ибо правда может оказаться вдвойне неприятной. Тем не менее, начитавшись книг по психологии, спросил как-то у матери, хотел ли его отец ребёнка, как вёл себя во время беременности и, собственно, был ли Костя желанным сыном? То ли не придав этому значения, то ли что-то скрывая, мать ответила в положительном ключе, что, мол, и хотел, и ждал, и заботился. Тогда уж и Костя засомневался: а, может, ему показалось? – может, отец его на самом деле любит, но не умеет это показать, ему просто претит излишняя чувствительность?!
    В таких сомнениях прошло несколько лет, до того момента, когда Костина семья наметила в доме капитальный ремонт. В хаосе бытовых пертурбаций получилось так, что отец несколько ночей ночевал в комнате, где стояла Костина фотография двух- или трёхлетнего возраста – он маленьким карапузом сидит на велосипеде и с недоумённо-наивным взглядом увлечённо сосёт пальчик. Стоит себе, да и стоит, ну и что? А то, что, как только Костя заходил с утра в эту проходную комнату, то первое, что бросалось в глаза, это отсутствие этой фотографии, вернее, она была, вот только не в привычном положении, а именно – «лицом вниз».
    Вначале Костя подумал, что – всякое бывает – зацепили шкаф, и рамочка упала. Он поставил её на место, и тут же в потоке суеты забыл. Однако на следующий день пришлось вспомнить, фотография в рамке также лежала лицом книзу, с торчащей полу-оборванной подставкой. На случайность это уже не походило, и когда повторилось вновь, его фото с далёкого детства и стало той последней каплей, заставившей давно переполненную чашку с водой перетечь через край, то есть Костя без всяких уже сомнений убедился в том, в чём интуиция с непрерывной настойчивостью пыталась ему донести много раньше.
    Странно, но Костя даже не обиделся, а принял, как данность, запрятал рамку за книжную полку, на много лет о ней позабыв. И когда спустя время у него появились дети, и они теперь уже новой семьёй затеяли ремонт, и его трёхлетней Лизоньке попала в ручки эта рамка, и она спросила: «Кто это?», Костя ответил не сразу. От ливнем нахлынувших воспоминаний он как-то вдруг устало присел на диван, вперился в это старое фото, и с тупой глубоко запрятанной болью подумал: «Почему же он всё-таки меня не любил?..»