Свёкла, водка и японский шовинизм

                Пролог.

   “Тебе,  Алекс, конечно же, хорошо известно, - вдруг совершенно обыденно изрёк Ёнехару Ясуда, вывалившись вместе со мною из лифта на морозный воздух после удачно откушанной пол-литры “Финляндии”, - что у нас, в Японии, вождение велосипеда в состоянии алкогольного опьянения, считается уголовным преступлением?”

  Он не добавлял привычного “-сан” к моему имени, слишком долго мы друг друга знали и слишком многое нас связывало. В принципе, он мог даже назвать меня   “-кун” , но, очевидно, это казалось ему чересчур фамильярным.

  “А то!” - моментально отреагировал я, следуя освящённой поколениями  старой авиационной традиции никогда не признаваться в незнании чего-либо, хотя ещё минуту назад я об этом и представления не имел.

  Васильич, не особо  горя желанием испытать на себе тонкости воздействия японской пенитенциарной системы, ободряюще помахал нам рукой с балкона.  Ударив по педалям, мы  понеслись по узким улочкам городка;  морской воздух освежал наши лица, первое в этом году восходящее солнце озаряло  путь, и   нам ещё много нужно было  сделать и много куда успеть в эту новогоднюю ночь.


                Юргинец и японский шовинизм.

   Ни для кого не секрет, что японцы всё самое лучшее и самое качественное производят для себя, оставляя иностранцев - гайджинов в блаженном неведении о реальных стандартах и уровне; им и так сойдёт. Это можно отнести также и к аэропортам: большинство гостей, прибывающих в Токио, нисколько не сомневается   что Главной Воздушной Гаванью столицы, вроде “Шереметьево-2”  в былом СССР, является аэропорт “Нарита”. Даже старый знакомый юргинца, пилот с многолетним стажем, как-то, при разговоре, удивился, узнав, что “какой-то маленький аэропортик”, в который ему  предстоит вскорости полететь , как раз-то и носит гордое название “Токио-Интернешинал”.

   Как раз-таки “какой-то маленький аэропортик” то есть,“Ханеда”, расположенный, практически,  в центре города, может похвастаться круглосуточным режимом работы и четырьмя ВПП вместо двух, дневных,  - в Нарите, находящейся, кстати, даже не в Токио, а префектуре Чиба.  Принимая во внимание  наритские  боковые ветра с болтанкой, утренние туманы и нерешённую проблему собственности,  нередко вызывающую протесты местного населения, доходившие в своё время аж до самосожжений, нетрудно угадать,  какой из аэропортов японцы предпочитают использовать  сами, а какой - милостливо предоставляют  бестолковым гайджинам.

   Нередкие западные ветра, переваливающие через холмистую местность, вызывают такие дикие болтанки при заходах на «шестнадцатые» ВПП, что   вероятность посадки пассажирского лайнера становится примерно равной вероятности ухода на второй круг.  Игра в “Юргинскую рулетку” в том и состояла, чтобы, затарившись любимым “Асахи", уютно расположиться в номере отеля с видом на торцы обеих ВПП и гадать, кто из самолётиков сядет, а кто - не сможет. В случае победы полагалось наградить себя поощрительным стаканом, а в случае проигрыша - стаканом утешительным. Янтарная, маслянистая жидкость с медленно всплывающими пузырьками газа быстро позволяла юргинцу  забыть что он сам, не более пары часов назад, висел на привязных ремнях в тесной кабине, с грустью рассматривая зыбкую поверхность земли, моментами  заполняющую собой всё остекление, моментами скрывающуюся  далеко внизу; наблюдения эти сопровождались, как правило, миганием разноцветных предупреждающих огней, писком сигнализации, бодрым стуком  ручек управления, перемещаемых из одного крайнего положения в другое, гвалтом в эфире и сакраментальными размышлениями на тему уместности подобного рода развлечений для почтенного дедушки, давно уже разменявшего шестой десяток.

   Но в этот раз дорога привела юргинца как раз в Ханеду. Ритуальный утренний  кофе, сваренный на знаменитой токийской воде был уже традицией, предваряющей очередной экзамен. Вода для всех ресторанов, кафе и санузлов аэропорта «Токио Интрнешинал»,  перед использованием,  выдерживается несколько дней  в громадном кедровом баке, расположенном где-то наверху; там она дезинфицируется и настаивается,  приобретая неуловимый древесный аромат, заполняющий здания всех четырёх аэровокзалов и составляющий  предмет тихой гордости администрации аэропорта.

  В отличие от токийской воды, экзамен, предстоящий юргинцу, как и все прочие до него, а также предстоящие, не был  поводом ни для гордости, ни просто даже для поднятия  настроения. Все эти экзамены и проверки в лётной работе   можно сравнить с походом к стоматологу.  Само не рассосётся и не пройдёт, и идти надо, и через полгода снова идти будет надо;  нет на свете пилота, который был бы счастлив перед очередным экзаменом.   Подавленного духа юргинца не смог поднять даже кофе, сваренный на чудесной кедровой воде.

   В этот раз ему предстояло доказать своё знание английского языка. Несмотря на то, что  юргинец к тому времени уже  несколько лет  как плодотворно и успешно выступал на международной арене,  никаким  формальным документом, могущим подтвердить его владение английским  языком, он не обладал, выполняя, большей частью внутренние  рейсы по тем странам, где ему удавалось потрудиться;  по необъяснимой иронии руководящих документов, языковая сертификация   требовалась только для полётов международных.

   К тому же он,  будучи  хоть немного, но всё же азиатом, и, находясь в своей среде, начал потихоньку отходить от европейской культуры. Подслушанная в детстве, во время ночных бдений любимого дедули у  радиоприёмника,  фраза  «Алеет Восток!», вкупе  с повествованиями  о прекрасном городе Токио, парках развлечений и авиационных тренажёрах, должно быть,  каким-то, совершенно необъяснимым, едва ли не кармическим  образом, заложила вектор всего последующего движения.

   Вполне вероятно и то, что карму подправила также и бабушка, всегда сберегавшая остатки обеда для военнопленных японцев, проживающих без всякой  охраны  в  лагере рядом с её посёлком, носящим короткое и необычное название, состоящее всего лишь из двух букв: “Яя”. Бежать оттуда было просто некуда - кругом на сотни километров тайга с волками да комарами;  пытаться же залезть в редкий поезд, будучи облачённому в арестантскую робу и  ориентальный габитус - предприятие, с точки зрения результативности, весьма спорное. Как рассказывал ещё отец, - добрые, забитые и вежливые, японцы ходили от дома к дому, выпрашивая поработать за еду, или просто погреться зимой.  Бабушка Маланья, накормив своих семерых, часто оставляла им чего-либо, либо просто пускала посидеть  у печки; работники из них были неважнецкие. Она, наверное, и предположить не могла, что её последний внучек, повзрослев и подучившись, соберётся за море - получать  дивиденды от бабкиной благотворительности.

   У Людмилы, как Маланью  прозвали в деревне за добрый и весёлый нрав, всегда и все были накормлены - семеро детей, коровы, кошки  и военнопленные японцы; немалую помощь в этом оказывал знаменитый “лагушонок”. Этим странным названием бабушка именовала деревянную бочку, из которой, благодаря дедовой пасеке,  каждое воскресенье она продавала на базаре брагу, стакан - рубль; “лагушонок” в своё время и японцев накормил, и детей в школу собрал, и дом построил. Его, вроде, пытался отобрать местный коммунист, но потом пришлось вернуть, поскольку брат Бабы Люды стал к тому времени секретарём обкома, и рьяному товарищу быстро указали на  недопустимость перегибов в работе с населением. Коммунист не то, чтобы с пьянством боролся, он, просто не мог забыть того унижения, когда, во время коллективизации, его стремлению  изъять корову у хрупкой матери семерых детей, был противопоставлен  весьма убедительный  аргумент, коим явились хорошо заточенные вилы, приставленные к горлу; последовавший за этим тяжёлый разговор в обкоме  окончательно убедил председателя в его неправильном понимании линии Партии. 

   “Сколько верёвочке не вейся, конец будет всегда”, - часто говаривала маменька, обнаружив в дневнике тщательно замаскированную “двойку”; сколько не получай дивидендов за милосердие бабушки, рано или поздно начальство, удивившись пробелам в образовании, ревностно займётся  их устранением; дата экзамена - в плане, командировочные - на  счету , билет - в группе планирования, всего вам доброго!

   Утренний рейс в Токио;  тыкая носом в знаменитый учебник  Гобановой,  скрысенный у кого-то ещё в училище, юргинец, повторив  всё про “climb  энд maintain”, погрузился в блаженный сон, который настигает любого авиатора, пристегнувшего привязные ремни, опустившего шторку на иллюминаторе и установившего спинку кресла в вертикальное положение. Он помнил, что там, в конце учебника, среди картинок,  был ещё какой-то “descend”, но, засыпая,  решил что знаний уже достаточно, и лучше не углубляться в теорию лингвистики, дабы не испортить целостную картину мира.   Ему снился дед, вращающий ручку настройки приёмника под улюлюканье кгбшных “глушилок”, бабушка, одной рукой держащая вилы у горла коммуниста, а другой подкладывающая картошку в котелки раскосым  дядькам в ватниках, и хулиган “Геббельс”, грызущий картонный мундштук “Беломора” на ступенях кинотеатра “Эра”…


  …через проём открывшейся двери самолёта лёгкий ветерок донёс запах утреннего кофе из ресторанов аэровокзала. “Как-то странно Геббелсьовская “Беломорина” пахнет”, - приходя в себя и путая сон с реальностью,  поудивлялся юргинец, минуя выходы, эскалаторы, транспортёры получения багажа, стойки регистрации, киоски, лифты, проходные, комнаты брифингов и приёмные, все те путаные переходы и лабиринты, составляющие аэропортовое хозяйство, где немудрено заблудиться  в поисках той самой, неприметной двери, за которой его ждали.  Где,  как говорили ещё в училище, ему предстояло сдать свои неудовлетворительные знания на “хорошо“ и “отлично”. Стандартный набор приёмной: пара кресел, журнальный столик, телевизор в углу, барная стойка с дешёвенькими сладостями, картонными стаканчиками и стандартными авиационными чайно-кофейными наборами, которыми уже развлекался коллега, пришедший несколько раньше и штудирующий учебники, тетрадки, словари и конспекты;  по причине юного возраста и самурайского темперамента, рвущийся в бой за обладание заветным сертификатом, который будет свидетельствовать о его невероятном профессионализме и выучке. В этих краях по-другому не бывает…

   …”В этих краях по-другому не бывает”, - меланхолично подумал юргинец, замешивая зелёный чаёк и обычный авиационный трёп на тему кто, где и откуда, общих знакомых, условий работ и контрактов, проблем со службой движения.

   Погоды, состояния матчасти и новинок мирового автопрома, ужасного менеджмента, вредных пассажиров, засилья компьютеров, призванных упростить нашу жизнь, а, на самом деле, делающих её иногда совершенно невыносимой, стюардесс симпатичных и очень симпатичных,  недавно появившегося нового “айфона”…

   …и, как ни странно - предстоящего экзамена.

  То ли юргинцу захотелось впечатлить малознакомого коллегу своим знанием японского языка, ведь разговор до этого момента шёл именно на нём, то ли он до сих пор не отошёл от своего сна в котором он, вместе с “Геббельсом” “шкулял” мелочь на крыльце “Эры”, посасывая “Беломор”, но он, вдруг, неожиданно для самого себя выпалил: “А знаешь, если честно я - противник этого экзамена!”. И,  предваряя возможные вопросы, “понёс”, “погнал”, “почесал” совершенно невообразимую квазишовинистическую “шнягу”, убедительности которой позавидовал бы не только  “Геббельс”, мягко уговаривающий “ботаников” расстаться с двадцатью копейками на мороженое, но, также  и его исторический протагонист.


                Дисклейма  намба уан:

  Автору, проработавшему большую часть своей жизни бок-о-бок с коллегами различных национальностей, религий, убеждений и цветов кожи, глубоко неприятны и чужды любые проявление шовинизма, нацизма, национализма и  расовой сегрегации. Всё нижеописанное следует отнести на счёт плохого владения японским языком и тяжёлой юности, проведённой в городе Юрга, Кемеровской области, сам факт проживания в котором вырабатывал особый, малопонятный другим юмор, смысл которого, лучше всего,  определялся формулировкой: “Ничего настолько святого, что не подлежало бы осмеянию”. Автор приносит искренние извинения всем, кого он, потенциально, задел, мог задеть или заденет своим рассказом, являющимся исключительно плодом его малохудожественного воображения.




   
                Краткое содержание урока политинформации,
                преподнесённого юргинцем на меридиане
                сто сорокового градуса восточной долготы :


  Единственный слушатель, забросив учебники, сидел, широко развесив глаза, уши и рот, а юргинец, как на уроках политинформации, которые он, помнится, проводил ещё в средней школе,  “гнал”, не вынимая из рук картонного стаканчика с зелёным чаем:

"Вот откуда взялся английский язык, ты знаешь? Его придумали англичане, с круглыми, как у собак, глазами, те самые, которые, занимаясь всяческими непотребствами, так и не догадались применить смесители для горячей и холодной воды. Вот ты был, когда-нибудь в Лондоне? Я - нет, но поверь мне, это же помойка-помойкой. Там все слушают такую ужасную музыку "бум-бум" и ездят на таких смешных автомобилях..."

   (Вспомнив "Битлз","Пинк Флойд" и "Бентли" с "Ягуаром",осёкся, поняв, что "зарулил" уже явно "не туда", но быстро оправившись, перенёс огонь на другую сторону Североатлантической Оси.)

  "Возьми Американцев, они тоже по-английски говорят, и негров линчуют; ты был когда-нибудь в Нью-Йорке? Я - нет, и не советую, говорят - помойка-помойкой, в которой все едят суши, по вкусу напоминающие пластилин, и стреляют друг в друга на досуге, для развлечения!"

   "Это они все должны учить японский!!!" (“И русский”, - подумал про себя юргинец). "Япония - это же величайшая страна мира…после России".  (опять же - про себя).

   "Единственные англоговорящие, которые заслуживают хоть какого-то уважения - это австралийцы и новозеландцы, да и те вверх ногами живут". (последовал неопределённый жест недопитым стаканом чая в ту строну, где, по его мнению, вверх ногами висели австралийцы с новозеландцами).

   Юргинцу, в своё время, не составляло никакого труда прочесть политинформацию на тему преимуществ социалистического строя, незадолго до того отстояв пару часов в очереди за молоком или костями, именуемыми суповым набором; убедить японца в превосходстве Ямато над всеми другими странами не было невыполнимой задачей.



  Эта псевдошовинистическая “пурга”, тяжёлая, непроглядная и непрерывная как февральская метель, заметающая тротуары Юрги,  продолжалась бы ещё долго, не прерви её внезапно появившаяся экзаметорша, которая, на чистейшем языке Диккенса и Дэвида Корнуэлла, попросила достопочтенных джентельменов пройти в класс, занять места, приготовится к сдаче экзамена и предоставить документы к проверке. Звуки её прекрасно поставленной речи пробудили в душе юргинца чувство совести, или какого-то иного чувства, похожего на совесть, вроде того, что он испытывал, когда  кто-то проваливался в яму, заполненную студёной жижей, в яму, которую они с друзьями вырыли ночью на мартовской тропинке, замаскировали картонкой и тщательно присыпали свежим снегом. Вида он, конечно, не подал, собрал свои бумажки, и последовал к месту экзекуции, когда, пройдя полдороги, вдруг остановился, поражённый заявлением коллеги, прозвучавшим как  барабан  “тайко”, провозглашающий душным августовским вечером  факт захода солнца и начала празднования Гийон Мацури.

             - “Я отказываюсь  сдавать этот экзамен!!!”

   Поражённый, юргинец встал, как вкопанный и обернулся, успев перехватить полный укоризны взгляд экзаменатора:”Ты чего это ему тут наговорил?”. Белая рубашка, чёрные брюки, скромный дерматиновый портфельчик уже исчезали в конце коридора у лифта.  “Эй, коллега, лётчик, грузин, тьфу… японец, ты куда, да я ж пошутил, я же это, с Юрги, Кемеровской области, у нас юмор такой, пойдём, сдадим этот экзамен, я тебе помогу, если требуется, это ж не трудно, английский, это же примитив, что такое презент перфект по сравнению с онным и кунным чтением канджи?…

  …ответом ему было только тихое гудение лифта и  моргание кнопок на  панели управления…

                Дисклейма намба ту:

  Автор далёк от мысли, что  шовинистический бред главного персонажа вызвал в душе японца такой отклик. На свете вообще существует множество причин, требующих отмены экзамена: проблемы в компании, в семье, отсутствие необходимых верительных документов, недостаточный уровень подготовки и так далее;  возможно, кандидат  просто не хотел рисковать, забыв пролистать методичку Гобановой перед экзаменом…

  …щемящее чувство вины в душе, лёгкий, как дыхание ветерка над Темзой, говор  “пош”, приглашающий  достопочтенного джентельмена пройти в класс, присесть, приготовится к сдаче экзамена и предоставить документы к проверке…

...треск картонки, плеск и ругательства - кто-то провалился в вырытую за ночь яму и набрал полные туфли ледяной воды…



                Эпилог.

  Ёнехару Ясуда очень любил исполнять русские танцы, в особенности под музыку группы “Чингиз - Хан”. Со стороны это походило на старания  первоклашки за партой  исполнить “Хава Нагилу”, но я, не желая  его расстраивать, уверял, что именно так русские народные танцы и выглядят. Мне, не слишком искушённому в фольклорной хореографии, сия безвредная лесть давалась нетрудно.

  Ещё он мечтал побывать в Санкт-Петербурге и попробовать настоящий “борсчь”.  До Питера он, в своё время, так и не доехал, надолго тормознувшись в Сергиевом Посаде,  с борщом также вышла незадача. Первая моя попытка проявить кулинарное искусство потерпела фиаско, будучи на корню пресечена бдительными корейскими таможенниками, обнаружившими контрабанду свеклы и картошки на транзите в Сеуле.

  Свой чемодан на ленте багажного транспортёра я увидел издали; он, с плотно прикреплённым  к нему неким таинственным устройством, был весь обмотан красными лентами с предупреждающими надписями; служебные собаки, натасканные на поиск запрещённых веществ, немедленно приняли боевую стойку;  загадочные крепкие ребята в одинаковых нейлоновых куртках, бежевых брюках и, несмотря на сумрак терминала, солнцезащитных очках,  демонстративно уставились в противоположную от меня сторону.

  Обречённо вздохнув, разминая натруженные после позавчерашней копки картофеля руки и понимая глупость своего положения, тащу чемодан к выходу, активизируя  сирену, оглушившую всю зону прилёта аэропорта; злоумышленник зафиксирован.  Неприметные молодые люди в чёрных очках вежливо просят пройти в комнату досмотра, где нарушителю торжественное вручается манифест о факте, по крайней мере - о попытке незаконного ввоза,  на территорию Республики Корея продуктов растениеводства, что, безусловно,  является административным правонарушением и влечёт за собой штраф в размере…. От цифры суммы штрафа в глазах у правонарушителя начинает темнеть в глазах, но за кредиткой он лезть не торопится;  надеясь на удачу, он начинает изучать то, что написано мелким шрифтом внизу манифеста.  Не вполне доверяя своим глазам, он, шевелит губами…проблеск надежды …ниже по строчкам…авокадо…бананы…гуава…необработанное молоко…яблоки…виноград…сырая  говядина…подняв просветлений взгляд на корейского таможенника, тыча пальцем в текст: ”А картошки со свёклой в списке- то  и нет!!!”.   Оказалось, что ни картошки, ни экзотической свеклы в манифесте не было, очевидно, составителям документа и в голову не пришло, что кто-либо попытается везти их через корейскую границу. 
    Скорее всего, авторы  даже не представляли, что где-то на свете есть замечательный  город Юрга, Кемеровской области, возле которого, на полях, залитыми ковыльной терпкой горечью и ометаемых горячими ветрами, приходящими с юга по пойме красавицы Томи, произрастает чуть ли не самая вкусная в мире картошка, которую, самолично выкопав,  просто грех не взять с собой в дальнее путешествие.

   На таможенном посту паника, инспекторы, ползая среди бумаг и инструкций по столу, роясь в компьютерных файлах и, непрерывно, поочерёдно кому-то названивая, пытаются найти истину. Кому-то приходит в голову сравнить английский вариант манифеста с корейским, быстро выясняется несоответствие и выносится вердикт: Да, на самом деле, кто-то не перенёс из корейского варианта в английский картофель и свёклу, и это ( Да здравствует правовое государство! ) освобождает нарушителя от совершенно лошадиного штрафа. Но, поскольку ввоз необработанных продуктов растениеводства на территорию Республики Корея всё-таки запрещён, то контрабанда подлежит изъятию с последующим уничтожением. Где-то за морем, тяжело вздохнули банковские менеджеры, лишившись жирных комиссионных по оплате штрафа, и всхлипнул во сне Ёнехару  Ясуда, в очередной раз пропустивший возможность попробовать настоящий “борсчь”.

  Но, как капля воды долбит пресловутый камень, так и Юргинская свёкла, рано или поздно достигает пункта назначения. Для человека, варившего кипятильником в иранской раковине уху, ( по крайне мере, ассистировавшего данной операции ) приготовление борща в цивилизованной стране не представляет больших сложностей, единственная заминка только в сметане, вернее - в отсутствии её, но майонез на зажарку ложится едва не лучше, сходит первый парок, снятая крышка обнажает янтарно-красную поверхность…чёрный хлеб, сало…чесночок, Ясуда, разомлевший от нетерпения и нестерпимых ароматов, подносит ложку ко рту…и режиссёр действа командует: “Стоп! Это - не борщ!”

  -  А что же это?

   Это - всего лишь красный суп. Для превращения его в настоящий “борсчь” необходим самый главный ингредиент. И на свет Божий  из морозильника извлекается заранее припасённая бутылка “Финляндии”. “О, бой, плиз, донт ду ит!” -  рука гостя,  обречённым жестом, подставляет стакан, но вдруг снова раздаётся: ”Стоп! Это - не “борсчь; это - всего лишь красный суп с водкой; мы забыли вознести молитву Всевышнему рашен стайл!”;  об иконе Николая Угодника и необходимости обряда совершения  Крестного Знамения  наш гость был ознакомлен уже давно, формальности были выполнены, и “борсчь” наконец-то достиг истосковавшейся цели.      И всё, сначала, вроде бы, шло нормально, и  последовало, ( тут уже супруга расстаралась ) жаркое, и тортик, и обычные  сплетни, и стандартные   поговорочки на тему “между первой и второй перерывчик небольшой”, а “между третьей и второй перерывчик…совсем небольшой”, переведённые на английский, японский и испанский, как вдруг я заметил,  что глаза Ясуды всё чаще и чаще стали обращаться к некому предмету, расположенному за моей спиной.

   Заинтригованный, с я обернулся  и понял, что внимание моего собеседника привлекли  декоративные, сделанные мною собственноручно, и красиво расположенные на полках,  нунчаки. Их, к тому времени, у меня было уже несколько пар - лёгкие, бамбуковые, для тренировок, “рабочие” из ясеня, валяющиеся в машине, уже не знаю на какой случай, возможно,  на тот самый, на который мой дедуля держал свиноколы под скатертью, и сувенирные.  Я их сделал, в своё время, из совершенно примитивных мебельных запчастей, купленных в соседнем хозмаге. Несмотря на простоту исходного материала, все детали были подобраны настолько удачно, что я сам, иногда, не верил что это - продукт работы моих рук. Выглядели они настолько убедительно и грозно, что обзавидывался бы сам Брюс Ли, и они не шли ни в какое сравнение с теми поделками, что ушлые китайцы  “впаривают” доверчивым туристам в магазинчиках на станции Сибуя.

  В конце концов, любопытство Ясуды преодолело привычную самурайскую сдержанность, и он, со скромной улыбкой потянулся к предмету своего вожделения.  - Алекс, а можно мне это…поближе глянуть, что это такое у тебя тут…? - Ну конечно, ты же мой гость - снисходительно ответил я,  любопытствуя, что же пухленький скромный выпускник университета “Токай”  собирается делать с оружием ударно-раздробляющего и удушающего типа, и, немедленно, был  наказан за своё высокомерие, так как  свободный конец нунчак легко и свободно просвистел  вплотную  между моим ухом и фамильным хрусталём.

  “Ки-йя!”- заверещал Ёнехару и, забыв, точнее, по-самурайски, презрев одеть туфли, устремился во двор, где, на глазах моих изумлённых гостей окончательно  завершил трансформацию офисного планктона если не в командира “Отряда 731” ( это было бы бы чересчур, и такой радикализации никто  не хотел ), то в героя Пёрл-Харбора - точно.  Морозный воздух стонал и гудел, рассекаемый мощными, хлёсткими ударами, глаза, и без  воздействия “Финляндии” косенькие, теперь смотрели одновременно в несколько направлений, перехваты меняли друг друга  с невероятной скоростью, и мы, с открытым ртами, смотрели, как  на наших глазах из-под скромной  личины  офисного клерка показался  воин, окружённый со всех сторон полётом смертоносного древа. Окончив демонстрацию ката, Ёнехару, как и надлежит, вежливо поклонился и, шмыгая носом, дал понять, что только сто грамм “Финляндии” спасут уставшего самурая.

  Конечно же, мы спасли  самурая, уставшего от тяжёлых упражнений, и спасли ещё не раз, и потом, провожая, долго  стояли на крыльце и кланялись до тех пор, пока он не скроется   за углом.


  …Он уходил,  невысокий, скромный  и пухленький,  дисциплинированно придерживая  велосипед рядом с собой, ведь в Японии  вождение велосипеда в состоянии алкогольного опьянения  считается уголовным преступлением.