Детдом

1946 год, засуха и неурожай в СССР, многие живут впроголодь. Мы, жившие в некогда хлебной, а теперь попавшей под засуху Воронежской области, иногда слышали от местных людей разговоры о надежде, что Сталин поможет  области, как она помогала раньше стране своим хлебом. Мама решила спасаться: перебираться  в Ленинград. Почему она так решила, трудно и сейчас понять, ведь в самом городе мы никогда не жили, жилья у нас там никогда не было. Сам город сильно разбит немецкими бомбежками и артобстрелами, голодный и асфальтовый, т.е. без огородов.
Поездами, через Воронеж, мы добираемся до Ленинграда, где нам негде даже переночевать. Маме удалось нас, троих пацанов, отдать как бы на временное хранение в детдом в Гатчине.
Там жизнь была полутюремная, голодная и тоскливая. Помню, что наш старинный особняк стоял в небольшом старом парке с сохранившимися дореволюционными старыми деревьями и плетеными барскими скамейками. Улица, мне кажется, называлась именем Карла Маркса. Воспитанники все одеты были в серо-мышиную форму с серыми же пилотками. За проступки или неласковые ответы воспитательницы  наказывали нас лишением и без того  скудной еды. Помню жестокое, безжалостное лицо такой тетки.
Мама в Ленинграде устроилась работать уборщицей в школе на ул. Инженерной, д.3. Это я узнал, когда она приехала к нам однажды и привезла белый батон. Вкус его нам показался изумителен, его мы съели втроем за минуту. Мы не догадались тогда спросить, а ела ли мама что-нибудь в этот день.
Мы пробыли в этом заведении месяца три.
Запомнилось несколько моментов из жизни в детдоме. Я делал из проволоки ножичек и на деревьях и плетеных старинных скамьях вырезал повсюду свои инициалы, как послание в будущее. Или вот развлечение: кто-нибудь из мальчишек, что повзрослей, вставлял пальцы в розетку с током (напряжение было 127 вольт), а мы, держась за руки цепочкой друг за другом,  хватали за руку проходящих мимо детей. При этом трясло только того, кого неожиданно хватал последний в цепи.
 Однажды один пацан побил моего шестилетнего брата Володьку. Я в гневе побил этого пацана, он по возрасту был такой же, как я, но оказался слабее меня. Помню, что мне стало жалко побитого мальчишку: я его стал успокаивать и был не рад своей победе.
 
В конце августа я решил бежать оттуда к маме. Я больше не хотел там жить. Подговорил еще одного товарища на побег. Бросив пилотки в урну у вокзала, чтобы не бросаться в глаза милиции, на электричке мы прибыли или на Варшавский или на Балтийский вокзал.  Помню, что вокзал был на Обводном канале.
Мы пошли по залитой солнцем улице Садовой. Шли очень долго, пока не увидели, что она упирается в дом, на крыше которого огромными белыми буквами  была написана реклама нового кинофильма «Белый клык». Я еще не знал, что этот дом – это уже Невский проспект, а Садовая вовсе не упирается в дом, а уходит дальше, несколько сворачивая влево.
А там дальше, поперек Садовой, была Инженерная улица. Было еще начало дня, когда я нашел подворотню с номером дома – 3. При всей своей предприимчивости я был очень застенчив и долго стеснялся расспрашивать кого-то, заходить во двор дома, предпринять действия для поиска мамы. В окне первого этаж, на подоконнике, сидела взрослая девочка лет пятнадцати, полненькая, с круглым деревенским лицом. Это я потом узнал, что её зовут Валя Новикова и она дочь уборщицы той школы, тети Шуры. А сейчас я никак не мог решиться и подойти к ней и спросить хоть что-нибудь. Так я прослонялся вдоль этого дома и за углом по Садовой, но в пределах видимости объекта часов до шести вечера. И вдруг, за углом  я увидел на тротуаре идущую маму. Наши объятия тут же собрали вокруг небольшую толпу ленинградцев, которые решили, что мы вдруг встретившиеся потерявшиеся еще во время войны мать и сын. Видимо, такое случалось тогда на улицах Ленинграда.